ИСТОРИКО-НАУЧНЫЕ И НАУКОВЕДЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ
Институт истории естествознания и техники РАН
На исходе XX в. женщины России, как и многих других стран, на равной с мужчинами правовой основе имеют свободный доступ к высшему образованию и занятиям наукой. Так, в 1995/1996 учебном году женщины-студентки составляли 54% от общего числа российских студентов [1, с. 19], а 48,8% кадрового потенциала науки в 1994 г. приходилось на женщин-ученых [2, с. 29]. Подобное соотношение числа женщин и мужчин в системе высшего образования и науки в России ныне воспринимается как явление вполне естественное. Но таким равновеликим участие женщин в научно-образовательной сфере, если обратиться к ее истории, было далеко не всегда.
Авторы статьи — науковеды, отдающие предпочтение анализу социальной проблематики современной науки, одновременно осознают всю значимость анализа социально-исторических корней этой проблематики, ее глубинной детерминации. На наш взгляд, весьма важно, когда науковедческий подход к анализу проблемы дополняется ее историко-научной разработкой. И наоборот — когда историко-научный подход плавно переходит в науковедческий с тем, чтобы между этими подходами, охватывающими, в частности, различные временные рамки, не оставалось “зазора”. В исследовательском плане это реализуемо лишь в тех ситуациях, когда исследовательская проблема не ограничена временным периодом, относящимся к одной из двух дисциплин (будь то история науки или науковедение), а носит вневременной, сквозной характер. В данной статье предпринята попытка сомкнуть историко-научный и науковедческий подходы к анализу одной и той же конкретной проблемы — проблемы социального положения женщин в научно-образовательной сфере.
* * *
С момента формирования в XVIII в. высших учебных заведений дискриминация женщин в сфере высшего образования являлась официальной государственной политикой вплоть до начала XX в. Долгие годы государственные высшие учебные заведения предназначались исключительно для лиц мужского пола. Состав студенчества жестко регулировался по признаку пола. Вопреки протесту общественности России ее власти были принципиальными противниками совместного обучения мужчин и женщин в средней и высшей школе (см. [3]).
Вопрос о женском образовании, так же как и женский вопрос в целом, привлек к себе внимание российского общества в 50–60-е гг. XIX в. — накануне и вскоре после отмены крепостного права. Это было связано, с одной стороны, с распространением в России либеральных идей о равноправии и общественной пользе и, с другой стороны, с изменениями в социальном положении значительной части дворянства после реформы. Известно, что отмена крепостного права привела к разорению многих дворянских имений, обитатели которых остались без средств к существованию. И если мужчина-дворянин мог решить эту проблему, поступив на службу, то для женщин возможности самостоятельного заработка были крайне ограничены. В тех поместьях, которым удалось избежать разорения, женщины также были лишены привычного круга обязанностей по управлению домашним хозяйством и оказались не у дел, что приводило к неудовлетворенности своим социальным положением и усиливало их восприимчивость к популярным идеям о необходимости служения обществу [4, с. 36].
Формирование системы женского образования проходило на фоне столкновения взглядов сторонников женского равноправия во всех сферах духовной жизни и консерваторов, отрицавших необходимость замены закрытых сословных женских учреждений учебными заведениями иного рода. В качестве одного из доводов последних фигурировал тезис о том, что образование не должно быть многогранным, поскольку его задача — готовить женщину к роли жены и матери, а не к профессиональному труду. Распространенность подобных настроений в обществе побудила сторонников среднего и высшего образования рассмотреть вопрос о том, что именно необходимо знать женщине для успешного выполнения функции материнства и каким образом следует учитывать этот фактор при разработке программ обучения в женских учебных заведениях [5, с. 28].
Пионером постановки вопроса о важности изменений в системе женского образования был выдающийся русский хирург и педагог Н. И. ПИРОГОВ. В 1856 г. в журнале “Морской сборник” им была опубликована статья, где подчеркивалась необходимость коренных изменений в системе женского образования, поскольку именно женщина является ПЕРВЫМ ВОСПИТАТЕЛЕМ ЧЕЛОВЕКА, и она должна быть образованна, чтобы с успехом выполнить эту общественную функцию:
"Пусть поймут, что они (женщины), УХАЖИВАЯ ЗА КОЛЫБЕЛЬЮ ЧЕЛОВЕКА, учреждая игры его детства, научая его уста лепетать и первые слова и первую молитву, делаются ГЛАВНЫМИ ЗОДЧИМИ общества. КРАЕУГОЛЬНЫЙ КАМЕНЬ кладется их руками... Не положение женщины в обществе, но воспитание ее, в котором заключается воспитание всего человечества, — вот это требует перемены" [6, с. 51].
В конце 1850-х гг. в рос. обществе уже широко обсуждался вопрос о доступе женщин к университетскому образованию — важнейшей предпосылке включения женщин в научную деятельность. В 1859 г. для женщин, стремящихся к систематическим занятиям наукой, открыл двери СПб университет. Сотни женщин в качестве вольнослушательниц появились также в аудиториях Киевского и Харьковского университетов. Одной из распространенных форм обучения тогда стали и так называемые “летучие университеты” на частных квартирах: там читались бесплатные лекции ведущими профессорами [7, с. 13].
В 1861 г. в связи с пересмотром университетского устава Министерство народного просвещения поставило на обсуждение вопрос об официальном “допущении” женщин к слушанию курса в университете и о предоставлении им права подвергаться испытанию на ученые степени. Большинство университетов поддержало эти предложения. Против выступили лишь Московский и Дерптский университеты, аргументируя свой протест тем, что совместное слушание лекций студентов обоего пола окажет вредное воздействие на успешный ход занятий молодых людей. Однако в 1863 г. право женщин посещать лекции в университетах было отменено, и к 1864 г. женщин в них не осталось. Так власти отплатили студенткам-шестидесятницам за их участие в студенческих волнениях, за протест против неравенства и угнетения женщин [8, с. 33]. Эти и последующие аналогичные события послужили поводом для будущего председателя Совета министров России С. Ю. Витте заявить, что совместное обучение способно революционизировать высшую школу, так как “женщины являются носителями и вдохновительницами разрушительных идей” (цит. по [3, с. 292]).
Против доступа женщин к высшему образованию и занятиям наукой выступали не только политические деятели, но также и мужчины-ученые, правда, уже по другим соображениям.
Многие мужчины, особенно в ученых кругах, — писал А. Бебель, — выступают против университетского образования женщин потому, что они боятся принижения науки, престиж которой должен будто бы пострадать, если женщины получат возможность посвятить себя научным занятиям. Они видят в научных занятиях особую привилегию, которая должна быть доступна лишь избранникам мужского пола [9, с. 324].
Т.о., как официальная позиция государственных мужей, так и мужчин-ученых российского научного сообщества долгие годы препятствовала полноправному включению женщин в систему высшего образования и науки. Однако были и исключения из сложившейся ситуации. Нельзя не отметить, что среди части либерально настроенной российской профессуры наблюдалась обеспокоенность сложившимся положением и искреннее стремление к развитию равноправного участия женщин в научно-образовательной сфере. К числу феминистски настроенных мужчин можно отнести таких выдающихся ученых, как А. Н. Бекетов, А. Н. Бутлеров, Д. И. Менделеев, И. М. Сеченов и др.
Убеждение в необходимости покончить с женским неравноправием рано созрело в сознании И. М. СЕЧЕНОВа. Он прочно связал свое имя с борьбой русской женщины за право на высшее образование и самостоятельный научный труд, отмечает М. Г. Ярошевский [ 10, с.67]. 1-м практическим шагом Сеченова явилась поддержка 2х молодых женщин, появившихся в Медико-хирургической академии в качестве вольнослушательниц — М. А. Боковой и Н. П. Сусловой. В конце академического года Сеченов, стремясь приобщить их к самостоятельной научной работе, дал обеим такие темы, которые требовали мало подготовительных сведений и могли разрабатываться ими у себя дома. В частности, М. А. Боковой было дано задание проверить правильность трехкомпонентной теории цветоощущений Гельмгольца. В ходе экспериментов ею были установлены значимые изменения ощущений, сходные с гельмгольцевским описанием “красной слепоты”. Работы М. A. Боковой и Н. П. Сусловой оказались первыми психофизиологическими исследованиями, выполненными русскими женщинами. В одном из писем Боковой Сеченов писал: “Я знаю из верных источников, что опытами с красными очками остался доволен сам Гельмгольц” (цит. по [10, с. 67–68]).
В противовес активной позиции передовой части русской интеллигенции, отстаивавшей права женщин на образование, государственная политика носила активно дискриминационный характер. Пример с Сеченовым — решительным сторонником равноправия женщин — явление нетипичное для социальной ситуации второй половины XIX в. Доминирующей в то время тенденцией оставалась тотальная дискриминация женщин в сфере государственного высшего образования и науки.
Одним из реальных следствий этой политики российских властей явилась эмиграция женщин в западноевропейские страны в целях получения высшего образования и приобщения к научным занятиям. Уезжали обучаться прежде всего в университеты таких стран, как Швейцария, Франция, Германия.
Во второй половине ХIХ в. Швейцария оказалась первой из европейских стран, в которой женщины обучались в высших учебных заведениях наравне с мужчинами. А. Е. Иванов, ведущий исследователь социального положения и эмиграционных ориентаций студентов того периода, отмечает, что с 60-х гг. политехникум и университет в Цюрихе стали центрами притяжения российской молодежи, разными обстоятельствами отбитой от высшего образования на родине. В ту пору это были в основном женщины. Первая из них, Н. Суслова, поступила в Цюрихский университет в 1863 г.(в 1868 г. удостоена там же докторского диплома); в 1871 г. здесь обучалось уже 17 российских женщин; в 1872г. — 104 при общей численности “русских” 182 чел. (всего в университете состояло 462 чел.) К 1873 г. в университете и политехникуме Цюриха сконцентрировалось 300 чел. студентов из России, в том числе 103 женщины [11, c. 369].
И в последующие годы численность женщин среди российских студентов оставалась довольно весомой и варьировала в зависимости от дисциплинарной ориентации факультета. Об этом свидетельствуют, в частности, статистические данные, приведенные Ивановым [11, с. 371], относительно двух швейцарских университетов.
Согласно этим данным, из всего контингента студентов-россиян удельный вес россиянок варьировал в широком диапазоне: от 14,2% на юридическом до 87,5% на медицинском факультетах Бернского университета.
Условия приема российских студенток в высшие учебные заведения Швейцарии, в сравнении с другими странами, были наиболее либеральными. “От российских абитуриенток требовались аттестат зрелости и свидетельство о сдаче экзаменов по латинскому языку по программе полного курса мужской классической гимназии (8 классов)” [11, с. 375].
Не только в Швейцарии, но и во Франции уступки в пользу женского высшего образования были сделаны раньше, чем в России. В начале 1870-х гг. во французских университетах появились студентки-медички, в 1880-е гг. женщины обучались уже на всех факультетах.
Как и любому иностранноподданному, абитуриенту из России поступить во французский университет можно было только имея французский же аттестат зрелости, дающий звание “бакалавр”. Получали таковой, сдав платные экзамены на словесном или естественном факультетах одного из университетов Франции.
Рос. женщины только с аттестатом зрелости (7 гимназических классов) могли рассчитывать на льготу — освобождение от экзаменационной повинности, но только с санкции французского Министерства народного просвещения.
“Русские” традиционно стремились в университеты Парижа, Нанси, Монпелье. В самой для них желанной — Сорбонне — Парижском университете в 1911 г. состояло 1,6 тыс. студентов и студенток из России, что составило почти половину иностранцев, учившихся здесь и 20% всего студенческого контингента (8 тыс. чел.) этого достославного учебного заведения [11, с. 376].
О масштабности и динамичности “образовательной миграции” россиянок в Парижский университет можно судить по таким данным.
Учреждение в 1900 г. диплома, дающего право преподавать французский язык, вызвало приток русских студенток на филологический факультет Сорбонны: в 1906 г. из 300 иностранных студентов факультета 200 составляли русские. За какие-нибудь 20 лет (с 1890 по 1910 гг.) число обучавшихся в Сорбонне русских женщин увеличилось в 17 раз.
Рус. студентки в Сорбонне на рубеже ХIХ и ХХ веков были прекрасно подготовлены, их не пугали самые сложные формы преподавания. Они поражали окружающих своим усердием, готовностью преодолеть любые трудности для приобретения знаний. Их энтузиазм был вознагражден почетными дипломами Сорбонны. Только в 1902 г. среди лучших дипломанток Сорбонны были названы фамилии русских студенток Ешевской, Окуловой, Измалковой [12, с. 41].
Некоторые из рус. соискательниц научных знаний оставили заметный вклад в науке. В начале ХХ в. защитили докторские диссертации в Сорбонне сразу несколько русских женщин. В 1907 г. обратила на себя внимание диссертация О. Крамарской о творчестве А. С. Грибоедова. Несколько позднее получила докторский диплом Билевич-Станкевич за диссертацию “Интерес к китайскому искусству во Франции во времена Людовика ХIV”. В 1909 г. в Сорбонне защитила диссертацию дочь известного русского ботаника И. П. Бородина, впоследствии жена французского историка Ф. Лота-Мирра Бородина. Ее диссертация, посвященная творчеству французского средневекового поэта Кретьена де Труа, получила оценку как “очень достойная” — высшая степень похвалы для работ подобного рода [12, с. 42].
Однако далеко не все рус. женщины, даже получившие докторскую степень в престижных зарубежных университетах, могли без помех продолжать свою научно-преподавательскую карьеру на Родине. Нередко они должны были повторно, теперь уже в России, подтвердить свое право на занятия научной работой. При том, что не всегда это право им предоставлялось властями. Ярким примером такой нелегкой участи является драматическая судьба Софьи Васильевны Ковалевской, выдающегося российского математика.
(подробнее о Софье Ковалевской читайте в следующей статье)
Следует отметить, что трудности с получением женщинами высшего образования существовали не только в России, но и в других странах. Например, в Германии женщины получили право обучаться в университетах лишь с 1890 г. Серьезным препятствием на пути увеличения представительства женщин в вузах Германии являлись неограниченные права преподавателей университетов в подборе студенческого контингента. В ряде университетов Германии присутствие женщин-студенток на лекциях зависело от согласия профессора-мужчины. Только во времена Веймарской республики (1919 г.) право женщин на высшее образование и профессиональную деятельность было закреплено в конституции Германии. Первыми немецкими женщинами-профессорами были М. Врангель и М. Вертинг, получившие звание профессора в 1923 г. и долгие годы остававшиеся единственными обладательницами этого почетного научного звания. Любопытный факт: согласно тогдашнему законодательству, женщина-профессор в Германии не имела права на замужество. Лишь для профессора Врангель, обладавшей всемирной известностью, правительство земли Баден-Вюртенберг сделало исключение [20, c. 19].
История завоевания женщинами паритета не носила характера непрерывного, поступательно- восходящего процесса. Заметно увеличение численности женщин в науке с конца XIX в. примерно до 1930 г., что совпало с первой волной феминистского движения в большинстве стран Европы и Северной Америки. Однако в последующие годы наблюдался спад числа женщин в сфере науки и образования. В США, например, доля женщин среди студентов вузов в 1920 г. составляла 47%, затем их относительное количество упало и было восстановлено лишь к 1976 г. (цит. по [21, с. 693] ). Далее наметился рост числа женщин в науке и технике. В США, например, в период с 1978 по 1988 гг. доля женщин возросла с 9 до 16% от общего числа ученых и инженеров, занятых в сфере НИОКР. Здесь подавляющее большинство женщин занято научно-исследовательской работой (86%) и только 14% — инженерной деятельностью [21, с. 4].
В отличие от США и других западных стран, где в отдельные периоды доля женщин в сфере науки существенно снижалась, в советской России процесс феминизации науки носил устойчиво поступательный характер. Е. З. Мирская и Е. А. Мартынова отмечают:
Статистические данные свидетельствуют, что тенденция увеличения доли женщин в научных кадрах сохранялась на протяжении всей истории развития отечественной науки, а в отдельные периоды темпы роста соответствующих показателей опережали таковые для мужчин [22, с. 697].
Мирская и Мартынова выделяют три “волны” феминизации российской науки, каждая из которых была обусловлена конкретными социальными обстоятельствами. Первая была порождена радикально новой социальной ситуацией 1917 г. В начале 20-х гг. у нас были приняты законодательные акты, уравновешивающие права мужчин и женщин в получении образования и выборе профессии. Более того, женщины, особенно выходцы из рабоче-крестьянской среды, получили дополнительные льготы при поступлении в вузы и выборе профессии, что явилось основной причиной их притока в науку. За десятилетие удельный вес женщин вырос в 1,7 раза и составлял почти четверть всего кадрового потенциала российской науки. Таких темпов феминизации науки в тот период не имела на одна другая страна мира.
Вторая “волна” феминизации началась в 1960-е гг. и совпала с бурным экстенсивным ростом науки. Массовый приход женщин в науку в это время связан с ускоренным формированием широкой сети новых научно-исследовательских организаций, насчитывавших тысячи рабочих мест. Требовалось огромное количество специалистов с высшим образованием. Уже тогда студентки составляли около половины выпускников вузов.
Престижная и хорошо оплачиваемая сфера труда не только манила женщин, но и принимала их; дополнительным стимулом служил относительно свободный режим работы. Однако анализируя ситуацию, сложившуюся в это время, можно говорить скорее о росте абсолютного числа женщин, пришедших в науку, доля же их в научных кадрах увеличилась ненамного [22, с. 698]. К 1988 г. численность женщин, занятых в сфере науки, возросла в 4,6 раза по сравнению с 1961 г. и составила 40,3% от общего числа научных работников.
Если вторая “волна” феминизации прокатилась на фоне организованного расширения советской науки, то третья оказалась связанной с ее “сжатием”, обусловленным социально-экономическим кризисом 90-х гг., — отмечают Мирская и Мартынова. Нынешняя социально-экономическая ситуация вынуждает ученых искать какие-то новые, нетрадиционные пути как для продолжения научной работы, так и для обеспечения минимально приемлемого уровня жизни. Поиски большей частью приводят к двум вариантам: сохранить профессию, но сменить страну или остаться на родине, но сменить профессию. В последние годы активизировалась внешняя и внутренняя “утечка умов” — эмиграция и миграция. Основную часть эмигрантов составляют научные лидеры и молодые ученые-мужчины. Переход в другие, более престижные и высокооплачиваемые сферы социальной деятельности, в основном бизнес и политику, тоже характерен для мужчин. Относительно невысокий уровень профессиональной и территориальной мобильности женщин общеизвестен. Они по инерции остаются на своих рабочих местах, довольствуясь минимальной зарплатой и небольшой загруженностью в научно-исследовательских учреждениях. Поскольку сокращение кадров науки идет “самотеком”, без опоры на продуманную научную политику в сфере НИОКР, сегодняшнее изменение структуры научного персонала России происходит, отмечают Е. З. Мирская и Е. А. Мартынова, в пользу наименее продуктивных научных работников, в том числе — женщин [22, с. 698].
Если начиная с 1960-х гг. увеличение доли женщин носило, условно говоря, эволюционный характер (1961 г. — 37,3%, 1988 г. — 40,3%), то с конца 60-х гг. оно приобрело “скачкообразный” характер, составив в 1994 г. 48,8% женщин-исследователей в российской науке. Причем увеличение доли женщин носит не абсолютный, а относительный характер (в 1988 г. женщин-исследователей было 417371, а 1994 г. — 256328 чел.), оно происходит на фоне резкого сокращения кадрового потенциала российской науки в целом.
Соотношение численности мужчин и женщин в различных возрастных группах является неравномерным; при этом чем меньше возрастная группа ученых, тем больше в ней доля женщин-исследователей: до 29 лет — 55,7%; 30–39 лет — 55,6%; 40–49 лет — 53,5%; 50–59 лет — 43,2%; 60 лет и старше — 23,3%. Иначе говоря, показатель феминизации науки имеет тенденцию к “омоложению”.
Общая тенденция феминизации российской науки проявляется также в рамках подготовки научных кадров высокой квалификации — аспирантов. За трехлетний период (1990–1993 гг.) удельный вес женщин-аспирантов возрос с 35 до 47%. Причем эта тенденция носит не локальный характер: она проявляется не в отдельных, а во всех без исключения экономических регионах России (Центральном, Северо-Кавказском, Дальневосточном и др.) [23, с. 56].
Анализ статистических данных показывает, что тенденция феминизации носит неравномерный характер в различных научных отраслях. Так, в 1993 г. женщины составляли 50% (и более) специалистов в таких отраслях, как фармакология (68,6%), биология (61,8%), химия (59,7%), медицина (51,7%), технические науки (50,4%), география (50,0%), а также в большинстве социально-гуманитарных наук (искусствоведение — 51,4%, педагогика — 55,7%, психология — 60,2%, филология — 62,4%, экономика — 62,5% женщин). Менее 40% женщин представлено лишь в двух областях наук — физико-математических (35,5%) и политических (37%) [21, с. 52]. В настоящее время по темпам и масштабам феминизации науки как общемировой тенденции Россия значительно опережает страны “большой восьмерки” (без учета Италии), где в общем числе ученых и инженеров (неакадемического сектора) в 1986–1992 гг. женщины составили в среднем 13,4% [24, с. 14].
Однако равные права с мужчинами (понимаемые как равный доступ женщин-россиянок к научным занятиям) “мирно” соседствуют с феноменом дискриминации, ограниченного представительства женщин в органах управления наукой, в частности, научными фондами — новейшими организационными структурами современной науки. В качестве примера можно привести Совет Российского фонда фундаментальных исследований как его высший руководящий орган, где из 28 его членов нет ни одной представительницы слабого пола [25], или же Совет Российского гуманитарного научного фонда, в котором из 27 его членов только одна женщина (Т. И. Заславская) [26]. И это несмотря на то, что в общем числе докторов наук женщины составляют 20%, среди которых докторов географических наук — 13%, химических наук — 19%, исторических наук — 24%, биологических наук — 28,4%, докторов педагогических наук — 30%, фармацевтических наук — 30,7%, психологических наук — 34,1%, филологических наук — 36,4%, докторов искусствоведения — 37% [23, с. 91]. Попутно отметим, что среди 28 женщин-академиков и членов-корреспондентов Российской академии наук 18 исследовательниц специализируются в области естественных и технических наук, а 10 — в области гуманитарных и социальных наук (рассчитано по [27]).
В продолжение темы : http://www.proza.ru/2007/10/02/267
(№ 1, 2000 г. к 150-летию со дня рождения С. В. Ковалевской)
Агамова Наталья Сумбатовна — кандидат педагогических наук,
Аллахвердян Александр Георгиевич — кандидат психологических наук.
Литература
1. Высшее образование в России. М., 1996.
2. Наука России в цифрах: 1995. М., 1996.
3. Иванов А. Е. Высшая школа России в конце ХIХ — начале ХХ века. М., 1991.
4. Шнырова О. В. Проблема женского образования в российской общественной мысли 60-х годов ХIХ века // Женщины в отечественной науке и образовании. Иваново, 1997. С. 36–39.
5. Москалева М. Ю. К вопросу о концепции женского образования в России во второй половине ХIХ — начале ХХ века // Женщины в отечественной науке и образовании. Иваново, 1997. С. 28–30.
6. Пирогов Н. И. Вопросы жизни // Избранные педагогические произведения. М., 1985.
7. Пушкарева Н. Л. Первые российские женщины-ученые // Женщины в отечественной науке и образовании. Иваново, 1997. С. 2–5.
8. Евстратова А. И., Никонов И. И. Развитие высшего женского образования в России в ХIХ веке // Женщины в отечественной науке и образовании. Иваново, 1997. С. 33–35.
9. Бебель А. Женщина и социализм. М., 1959.
10. Ярошевский М. Г. Иван Михайлович Сеченов. М., 1968.
11. Иванов А. Е. Студенчество России конца XIX — начала XX века. Социально-историческая судьба. М., 1999.
12. Любина Г. И. Россия и Франция. История научного сотрудничества (вторая половина ХIХ — начало ХХ века). М., 1996.
13. Литвинова Е. В. С. В. Ковалевская (женщина-математик), ее жизнь и ученая деятельность. СПб., 1894.
14. Штрайх С. Я. Из переписки В. О. Ковалевского // Научное наследство. М., 1948. Т. 1. С. 219–423.
15. Полубаринова-Кочина П. Я. Софья Васильевна Ковалевская. М., 1955.
16. Прудников В. Е. С. В. Ковалевская и П. Л. Чебышев // Памяти C. В. Ковалевской. М., 1951.
17. Воронцова Л. Софья Ковалевская. М., 1959.
18. Кочина П. Я. Софья Васильевна Ковалевская. М., 1981.
19. Ковалевская С. В. Воспоминания и письма / Отв. ред. М. В. Нечкина. М., 1951.
20. Mohr W. Frauen in der Wissenschaft. Ein Bericht zur sozialen Lage von Studentinnen und Wissenschftlerinnen im Hochschulbereich. — Dreisam-Verlog, Freiburg im Breisgau,1987.
21. Women and minorities in science and engineering. 1990.
22. Мирская Е. З., Мартынова Е. А. Женщины в науке // Вестник Российской академии наук. 1993. Т. 63. № 8. С. 693–700.
23. Наука России: 1994. М.,1995.
24. Science & Engineering indicators. NSF, 1996.
25. Распоряжение Правительства РФ от 6 июля 1999 г. № 1082-р // Вестник Российского фонда фундаментальных исследований. 1999. № 4.
26. Распоряжение Правительства РФ от 11 декабря 1997 г. № 1733-р // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. 1998. № 1.
27. Отчет о научных кадрах РАН за 1999 г.
28. Rossister M. W. The Matthew Mattilda effect in science // Social studies of science. 1993. Vol. 23. № 2. P. 325–341.