Одоробло

«Одоробло»





Я прижался щекой к колючему бархату сена. Надо мной носился легкий ветерок от помахиваний хвоста бурой лошади, моей соседки по ночлегу; тяжело сопели свиньи, а где-то на улице раздавался тихий хруст – это собаки грызли кости, которыми я их угостил. Эдакий я султан на перинах, над которым стоят с опахалом, мелодичной музыкой и окруженный громким дыханием женщин... Что ж, на судьбу грех жаловаться. Да и, тем более, меня ожидал крепкий сон, и не где-нибудь под звездами, а в просторном, защищенном от злых людей хлеву, за ночлег в котором я заплатил 25 грн....

* * *

Но спать мне пришлось не долго. Проснулся я оттого, что кто-то пнул меня ногой по шее. Открыв глаза, я вскоре сумел разглядеть человек пятнадцать-двадцать с факелами в руках, окруживших меня.
– А, проснулся, скотина! С его-то делишками и таким
богатырским сном дрыхнуть!
Не успел я раскрыть рта, чтобы ответить на это воистину наглое замечание (могли бы разуть глаза и посмотреть вокруг, тогда бы им не пришло в голову назыввать меня скотиной!), как услыхал такие слова:
– Да я и подумать не мог, с виду такой тихий, добрый
человек, еще и 25 грн. мне предложил, ну я и решил, совсем дурак, чего его бояться... Еще и совесть мучала, думаю, облапошил...
Это говорил хозяин дома, принявший меня на ночлег.
– Облапошил! Это он тебя облапошил! И это он нас всех одурачить хотел!
Я хотел было приподняться, одолеваемый смешанными чувствами, но был снова повален на землю вонючим сапогом.
– А ну отвечай, недоросль, ты зачем кости носишь да еще и собак оскверняешь?!
– Я... что?! – я пробормотал что-то невнятное.
– Нет, ну он еще дурака валяет! – все последние слова принадлежали довольно молодому, в расцвете сил крестьянину с крепким телом, грубыми руками, потрепанной мятой одеждой и пышной черной шевелюрой, с грубоватыми чертами лицом, явно не знавшим бритвы, и с бешеным огоньком в темных глазах, подпитанными блеском факелов. – Сожрал детей в Подкопках, приперся к нам с костями и думает, мы такие дураки, не узнаем!
И тут до меня начало доходить. Понимая, что мне не дадут ни говорить, ни двигаться, я молча протянул мохнатому свою котомку, которую он, помедлив, вырвал из моих рук, и начал с жадностью выпотрашивать из нее мою одежду, остатки пищи, дорожную карту, складной нож, документы, – ту самую котомку, с которой я прошел уже пол-Украины, с дюжину поселков, сел, в том числе и соседнее, село со странным названием Подкопки.

* * *

Оказалось, меня перепутали с одним «страшным человеком». Пока остальные селяне-активисты, пришедшие меня разоблачить, потушили 19 из 20 своих факелов и возились с последними из достижений электроники, которым посчастливилось оказаться у меня и о которых слыхом не слыхали в этом забитом селе, мохнатый, на поверку оказавшийся добрым малым по имени Семен, рассказал мне жуткую историю. По слухам, полтора года назад из областной психушки сбежал один ненормальный, а вскоре после этого начались странные происшествия. В одном селе за другим находили раскопанные могилы младенцев. Повсюду были разбросанные кости, которые уже невозможно было собрать. Местные депутаты, готовившиеся к очередным выборам, таинственным голосом внушали жителям не доверять странникам. Завидев, как я кормлю собак костями, бдительные селяне заподозрили неладное и решили меня разоблачить.
Факел в руках Семена потускнел и плыл у меня перед глазами – не то от того, что я давно не спал, не то от услышанной мной жуткой истории. Пожалуй, мой рассказчик никогда не обратил бы на это внимания, увлеченный своим повествованием, начавшимся уже в третий раз с ещё более красочными подробностями, если бы не мой «квартирант», заметивший мое состояние. К его чести, он даже предложил мне остаться еще на одну ночь или же вернуть мне деньги за неудавшийся отдых, но я вежливо отказался. Семен нехотя поднялся, затем еще раз извинился передо мной.
Где-то вдалеке шумели тополя – а может, это расходились встревоженные ночными дежурствами крестьяне. Наутро им будет что рассказать -- не столько обо мне, сколько о «штуках», которые они у меня нашли.
Всю ночь я не мог заснуть. Голова ходила кругом, словно совершая дивный обряд. Мне виделся этот человек, раскапывающий могилу, и я пытался понять, что заставляло его это делать. Его называли выродком, моральным уродом, психом, но мне казалось, что это глубоко несчастный человек. Наутро я проснулся с головной болью и стойким желанием найти этого человека и узнать его тайну.
Когда я отправлялся в поход, у меня была цель – исследовать, насколько живы украинские орнаменты в современном селе. Но теперь этой цели и следа не осталось. Я твердо решил разыскать этого человека.

* * *

За несколько недель скитаний по селам мне удалось узнать о нем следующее: его звали Ян Семёжница, ему 47 лет, имеет свой дом в селе ***, был женат, но признался в том, что убил свою жену, хотя доказательств этому нет. Был пойман на кладбище в селе*/*/--* раскапывающим могилу, четыре года назад был помещен в областную психушку.
В другом селе, за 180 км отсюда, мне удалось напасть на его след, когда я прочитал областную газету.

* * *

Я уже два месяца дежурил по кладбищам. Я был почти в отчаянии, так как лето подходило к концу, а вместе с ним и мой отпуск учителя младшей школы, коим я работал, но цели своих ночных бдений мне все еще не удалось достичь.
И вот однажды во вторник, 23 августа, дремая на одном из кладбищ, которое я не буду называть, я услыхал шорох. В двадцати пяти метрах от меня черная тень склонилась над могилой ребенка. Сглотнув, я заставил себя приподняться и наблюдать за ним из своего убежища – старой высокой могилы, заросшей кустарником. Дальше последовала страшная картина, которую я не буду описывать. Отмечу одно: меня поразил лихорадочный блеск в глазах этого человека. Даже черная проседь ночи не смогла его скрыть.
Я следовал за ним всю ночь и затем утро, и в полдень мы очутились в одном кабачке. Он меня не заметил да и вряд ли заметил бы, даже если я шел бы за ним по пятам с тех пор, как увидел его. Он заказал дешевый конъяк и молча пил его, как будто таблетки. Я сел на противоположной стороне и принялся разглядывать его.
Рваная, грязная одежда... К ней я уже почти привык, пока шел сзади, но вот окружающие сторонились его. Так, по крайней мере, казалось. Да-а... Но вот лицо... Я никогда не дал бы этому человекуу 47 лет. У меня даже мелькнула мысль, что это не он. Но вскоре я убедился в обратном. Так вот, его лицо напоминало морду старой выгнанной собаки. Пропитое, мертвецки бледное, оно бы сошло за неживое, если бы не бешено мечушиеся глаза, готовые выпрыгнуть из орбит, словно им там тесно. Его глаза исторгали невыразимую, вспарывающую сердце печаль – и вместе с тем колючую жестокость. Такие были у него глаза.
Хлебнув для смелости, я все же решился и подсел к нему.
– Здорово, брат! – бросил я нарочито пьяным голосом. Он не выразил особой радости, покосившись на меня. Но я продолжал, словно не замечая этого: – Вот это жизнь, а, брат? Наливают дрянь какую-то хорошему человеку. Нет, ну это ж не водка, это вода болотная, ты только попробуй, – с этими словами я налил ему из своей бутылки.
– Да ну, – было возразил он хриплым, пропитым голосом, а затем махнул рукой и залпом залил в себя содержимое стакана. Вытер рукой и уставился на меня.
– Ну это жизнь? – жаловался я ему, подливая. – Вот скажи: я учитель, пол жизни своей трачу на то, чтобы вдолбить в эти головы хоть что-то, а эти дети...
На этих словах он вздрогнул.
– Нет, это не дети, – продолжал я со всей искренностью, – это комок дури, бездари и лентяйства.
– Эх, ты, чудак-человек, – заговорил он хриплым голосом. – Скажи, а у тебя самого есть дети?
– Нету.
– Вот-вот. А у меня могли быть.
И его грустные глаза за секунду еще более погрустнели.
– Как так? – я вознаградил себя глотком, поняв, что поймал нить.
– Была у меня жена, – начал он. – И дом, и жизнь нормальная. Любил я ее, жену-то. А потом она пропала. Я вне себя был, нигде ее найти не мог. Через восемь месяцев приходит записка.
Он достал её из кармана и протянул мне. Превозмогая
брезгливость, я её прочитал, и теперь почти дословно привожу:
«Дорогой Ян!
Я пишу тебе из чужого дома, но не могу назвать, какого. Я знаю, ты
меня искал. Прости! Я не могла иначе. Восемь месяцев назад, когда я
возвращалась с базара, неизвестный... мужчина напал на меня и... мне больно об
этом писать, но он меня изнасиловал. Я побоялась тебе об этом рассказать,
зная твое отношение к этому. А потом я узнала, что беременна. Поэтому и
сбежала. Скоро родится ребенок, но я его тут же убью и похороню. Умоляю, не
ищи меня. Прости.
Лена.»


И тут он горько заплакал. Потом все же продолжил:
– Я по письму нашел то село, откуда она писала. Нашел могилу ребенка, но там его не было, только паспорт мужчины и записка отнее: «Я все знаю. Не ищи меня, меня уже нет. Это паспорт того мужчины, он случайно оставил его у меня.» С тех пор я разрываю могилы детей, пытаясь найти останки своего сына. И заодно этого выродка. Кстати, как тебя зовут?
– Антон.
Его глаза наполнились ненавистью. Ненадолго.
– И его Антон. А как твоя фамилия?
– Жоневин.
– Так это ты?!
Он впился мне в шею.
– Да ты... ты...
У него изо рта пошла пена. Мне стало страшно. К счастью, люди поспешили мне на помощь... Дальше не помню...

* * *

Я очнулся в больнице. Оказалось, я тут уже две недели – из-зи двух ножевых ранений.
Я вспомнил Яна Семёжницу, но во мне уже не было сострадания, хотя его можно было понять. И ещё вспомнил, что как раз примерно в то время, о котором рассказывал Ян, я потерял паспорт, путешествуя по селам...
Да, в каждом психе кроется правда. Но стоит ли её раскапывать?

29 августа 2007