Я ожидала в гости Олю и решила состряпать что-нибудь к чаю. Особым опытом в этом деле не владея, я разыскала книжку «Печем сами», когда-то мне подаренную и благополучно забытую в кладовке вместе с другими ненужными подарками. Теперь книжка была бы кстати, я оправилась в кладовку и, сдвинув в сторону мешок с остатками земли для балконных ящиков, пробралась к полкам в глубине. Книга притулилась к винному кувшину, покрытому толстым слоем пыли. Кувшин был пустой и стоял шатко под ее тяжестью. Я взяла книгу, осторожно придержав кувшин, и, с трудом развернувшись в тесноте, вышла. По дороге я успела удивиться подаренному мне на прошлый День рождения предмету неизвестного назначения: фаянсовой композиции, намекающей своими формами на ствол дерева, увитый цветами и усаженный не то попугаями, не то райскими птицами. Цветы и птички были подкрашены розовенько и посыпаны блестками. Уронить скульптуру сразу по вручении я постеснялась, передарить кому-то такое от моего имени было просто немыслимо. Скульптура отправилась в кладовую, и если там водились мыши, о чем я не имела ни малейшего представления, то они несомненно развлекались, пытаясь грызть фаянсовые цветочки, или, привстав на задние лапы, ради смеха примериваясь откусить головы розовым птичками по причине их невероятной натуралистичности.
Опыт с книгой показал мне, что самый ненужный подарок может оказаться когда-нибудь нужным. Я осмотрела скульптуру, проверяя, не настало ли такое время для нее. Нет, не настало. Я оставила ее на полке служить увеселительным аттракционом для мышат. А выбросить – это я всегда успею.
***
Оля пришла с желтыми розами.
Ах, Олечка. Воробьи замерзли, отогреть нельзя.
Пирог, сляпанный наскоро согласно книжному руководству, получился очень даже неплохим. Книжка не подвела. Мы обсудили технологию приготовления, Оля переписала рецепт.
- Ну, а как твоя книга? – спросила Оля.
- Никак, - ответила я.
- Не идет? Ну, оставь пока. Вернешься потом когда-нибудь, что же делать.
Мы поговорили о чем-то невероятно другом. Написать свою жизнь и начать все заново.
- Что у тебя за проблемы? – спросила Оля наконец.
- Устала я.
Помолчав, я добавила:
- Недавно я ходила в оперу.
- Да? – оживилась Оля. – И что?
- Понравилось. Красиво.
- Давай, рассказывай, что случилось, - сказала Оля. – В чем дело?
Мы допили чай и вышли на балкон. Было тепло. Весна расцвела, вечерний воздух настоялся на траве. Где-то за деревьями в глубине двора играли дети, их голоса и звуки удара по мячу раздавались гулко, эхом отражаясь от стен. В верхних окнах дома напротив светился закат. В нижних было уже темно.
- У меня была коллега, - сказала Оля, не дождавшись от меня ответов, - она занималась русским языком с музыкантами в консерватории. Консерваторцы искали золотое сечение в музыкальных произведениях. Ее это заинтересовало, она попробовала поискать его в литературе. А я как раз занималась тогда «Братьями Карамазовыми» и взяла, да и проанализировала по этой схеме книгу. И, представь себе, я действительно нашла центр тяжести романа. Это «Верую!» Алеши Карамазова.
Если бы здесь была Аннушка, она сказала бы, что сама постановка вопроса «Верю ли я в Бога?» намекает на то, что не ладно что-то в Датском королевстве. Причем в роли Датского королевства выступает в этом случае сам Бог лично. «В меня, например, верить не надо,» сказала бы она едко, «меня и так есть».
- Если бы меня сначала казнили, а потом отправили на каторгу, я, может быть, тоже поверила бы. Или нет, - сказала я нехотя.
Настурции оправились после прореживания и оплели все перила. Я исправно поливала их в сухую погоду. В дождь поливать не надо было.
- Не может быть, что это – случайность, что такие личности, как Достоевский или Толстой, были глубоко верующими, - упорствовала Олч, намекая, что не нам судить и не нам тягаться.
Тягаться было скучно и, наверное, никому не надо. Ни им, ни нам.
- Я согласна, что отдельному человеку религия помогает выжить в личной катастрофе. Какой толк нам всем от этого? Человечеству?
- Человечество состоит из отдельных людей, - настаивала Оля.
- Страшное представление: человечество, состоящее из одних Раскольниковых. Ах, да: потом они все раскаялись, когда нас уже не было на свете.
А так-то больше ничего не случилось, Олечка. По крайней мере, ничего нового. Зарежут нас вместе. Сначала тебя, потом меня. А Бог – он грешника простит. Это нам прощения не будет.
- Что с тобой? – спросила Оля.