По бескрайнему белому полю медленно тянулся обоз, груженый провизией для воюющей на Алтае армии Мамонтова. На подводе, заваленной мешками и ящиками, не было места для возчика, поэтому приходилось брести по снегу рядом с санями. Хорошо, что снег уже слежался к весне, но ещё не начал таять. Пасмурный день клонился к вечеру.
В голове метались мысли о домашнем тепле, о молодой жене Феше. Она, уж точно, все глаза проглядела у заиндевевшего окна? Долгая дорога – монотонные песни. Прокопий чуть слышно напевал: «Во ку…, во кузнице…».
Вдруг, где-то впереди послышался лошадиный всхрап и обоз остановился.
- «Красные!» - донеслось до Прокопия. Он взглянул в сторону леска и обомлел: черной тучей по белому снегу надвигалась беда. От страха похолодело внутри: он знал, как жестоко расправились красноармейцы с его отцом. В мыслях Прокопия молнией сверкнуло: умереть, но не попасть к ним в руки. Оружия у него не было, раздумывать было некогда: черная туча неумолимо приближалась, вселяя ужас. Он зачем-то выхватил, торчащую из ящика бутылку уксусной эссенции и, не задумываясь, хряснул горлышком об оглоблю. Обжигающая руки жидкость полилась в горло, и померк черно-белый цвет. Прокопий рухнул в снег, не успев даже крикнуть от пронзившей тело боли.
Очнулся он в госпитале. Чья-то тёплая рука, похожая на весенний солнечный лучик, гладила его по заросшей щетиной щеке.
- «Феша» - прошептал Прокопий и не услышал своего голоса. Голова была тяжелой, что он не мог повернуть её ни вправо, ни влево. Руки были забинтованы тугими белыми тряпицами.
- Где я? – прошептал он, едва шевеля губами, и не услышал своего голоса.
Феша что-то говорила, но, ни единого звука… – жуткая тишина. Прокопий понял, что он оглох. Ему снова стало страшно: теперь он никогда не услышит шума тайги, ржания своего любимого коня – никакие звуки больше не нарушат обрушившейся на него тишины.
Так и прожил всю жизнь мой дед, ворча на своих шестерых детей, а потом и на внуков, по любому поводу, как будто боялся замолчать, чтобы не забыть слова, которые он успел услышать в жизни. В большом праздничном застолье, бывая под хмельком, Прокопий пел песни, которые знал в молодости.
Долгая жизнь – монотонная песня: «Во ку…, во кузнице…»