Речной лёд ещё держал в плену реки, а чёрная нагота деревьев дожидалась появления весеннего тепла. Природа спала, она не спешила оставлять позади сонливую зимнюю тишину. В ту пору небольшие едва поселения подавали признаки жизни: хилый дымок над невысокой крышей, больше похожей на обычный пригорок. Только так и можно понять - здесь живут люди.
Так было в диких, скудно обжитых датских землях. Лишь одно место на морском побережье кипело огнём, стуком столярных инструментов, гулким кузнечным эхом и говором тысяч людей. На этом месте жизнь не утихала ни на день, ни на час. Студёные дни и ледяные ночи были не мешали строительству огромного флота.
Сотня простых кораблей, на первый взгляд не приспособленных для покорения дальних морских просторов, была уложена на берегу и ждала своего часа. Опытные корабелы воссоздали уже позабытый, и, как оказалось, удивительно практичный стиль норманнских судов. Большая часть была подобием быстрых боевых драккаров , но около трети повторяли обводы транспортных кнорров . И те и другие корабли были двухмачтовыми, килевыми и с конструкцией парусов, приспособленной для плавания под встречным ветром. Дополнительный набор парусов и ряды длинных вёсел изготовили с расчетом на суровые, а мало известные условия высоких морей. Этим судам предстояло плыть вдоль берега на самой малой дистанции, какую только допустят шкиперы. Морской прибой – коварное явление. Шторм может разбросать корабли по морю, и не все из них достигнут цели, но разбиться о прибрежные скалы - это самая большая глупость, которую может допустить мореход.
К началу апреля, когда на датский берег прибыли все рыцари, сервы и повозки с припасами, ладьи стали спускать на воду.
Военный совет перед отплытием держали на головном драккаре, отмеченным штандартом Папы. Здесь собрались магистры орденов, шетелены королевского войска и высшие чины храмовников.
- Скоро пойдём неведомым путём, - решительно сказал магистр тамплиеров. Он выглядел преисполненным какого-то мистического настроения, весь погруженный в созерцание морского простора. Те, кто знал его давно, тихо посмеивались. Воин ни разу в жизни не плавал по морю, и храбрился, как мог. Почему именно он был назначен в поход Великим магистром, никто не знал. Кто-то утверждал, что в денежных делах вояка ничего не смыслил, вот и сплавили с глаз долой. А может, дело было в том, что его брат внезапно исчез в конце зимы, и до сих пор подозревался в краже караванного золота. Согласно другим версиям, то золото перекочевало в Венецию, и там готовился ещё один флот для экспедиции на Восток. Но слухи оставались слухами, а члены совета были достаточно дипломатичны.
- Капитан де Гриньи, это не совсем так, - со снисходительной улыбкой пояснил Конрад фон Эшенбах, один из предводителей тевтонских рыцарей, - Норманны называют его путь Отгара. Однажды датчане уже ходили вдоль берегов Норвегии на северо-восток. Правда, никто не вернулся.
- Да сказки все это, - отмахнулся тамплиер.
Молодой де Гриньи только что вернулся из Палестины, где вел себя в лучших традициях тамплиеров. Тех самых, которые тринадцать лет назад спровоцировали Салах ад-Дина на штурм Иерусалима. Поговаривали о его нетерпимом отношении к другим орденам. Впрочем, его имя обрело известность не только в связи с конфликтами между тамплиерами и госпитальерами. За историю своей короткой карьеры он успел порядком испортить отношение с местным населением. Никто не сомневался, что этот ревнитель веры был заслуженно сослан «на галеры».
К счастью, уния Папы упраздняла самостоятельность орденов на период экспедиции, и все рыцари обязались подчиняться командам храмовников. Та же участь постигла честолюбивых шетеленов. Французский трон пошёл на уступки Папе ради сохранения единства в походе. Такое положение вещей устраивало далеко не всех.
- Надеюсь, с вашим участием мы обречены на успех, - ровным голосом ответил фон Эшенбах, - Если храмовники решат, что вам командовать эскадрой, я буду первым, кто признает их решение разумным.
«А пока ты тут никто», - именно такой смысл вложил в слова тевтонец.
Тамплиер побледнел от гнева, нашёл в себе силы улыбнуться и отошел в сторону. Его неожиданно заинтересовал разговор двух шетеленов, которые обсуждали особенности прилива вдоль берегов Норвегии.
Позже в этот день прошло организованное заседание, где были озвучены результаты подготовки к отплытию. Девяносто семь судов будут спущены на воду и загружены припасами к концу месяца. На драккарах поплывут рыцари и оруженосцы. Шестьдесят кораблей примут на борт четыре с половиной тысячи воинов и столько же слуг, оруженосцев, гребцов и матросов. Запас еды и питья на каждой ладье сделан из расчета двухнедельного плаванья. Это значит, что раз в две недели суда будут причаливать к берегу и пополнять запасы. Остальные ладьи повезут боевых коней и военные припасы. Стрелы, наконечники копий, метатели греческого огня и множество других предметов, в том числе инструменты для организации кузнечных мастерских вблизи линии фронта. Никто и не рассчитывал на то, что экспедиция будет полностью укомплектована всадниками, и боевых коней было вдвое меньше, чем рыцарей. Многие воины привыкли к езде на арабских скакунах и полагали найти лошадей по прибытии.
Люди были под впечатлением от масштаба организованного похода. В истории войны с Востоком ещё ни разу не создавали подобной армады. Хотя в пересчёте на общую численность Палестинских войск, рыцарей Пенталя было не так уж много.
Из пяти армейских формирований, представленных под общим флагом Пенталя Небомира, каждое выставило боевую элиту. Ведь расчет был на единственный результат - победу.
По особым личным побуждениям, обидам и капризам были выбраны лишь единицы. Да и не бывает правил без исключений.
Храмовники, сержанты и шетелены принялись руководить погрузкой. На каждую ладью отвели дюжину гвардейцев Папы, в том числе духовника. Исповедание, совершение месс и отпевание и другие обязанности легли на его плечи. Нельзя сказать, что такой человек был незаменим. Любой грамотный христианин из числа рыцарей великих орденов и даже из числа королевских всадников мог бы сделать то же самое, и как крестоносец, Воин Господа, обладал на это правом. Но в этой экспедиции с самого начала установили железную дисциплину и строгий распорядок. На кораблях запретили даже игру в кости. Это было более чем разумно, так как экипажи судов комплектовались не по орденской принадлежности и могли возникнуть ссоры.
Но смешанные экипажи создали умышленно. Братство Пенталя, созданное сверх орденов и национальных границ, должно было стать настоящим братством. В пути людям предстоит притерпеться друг к другу, ведь разобщённое войско не может выиграть войну.
- Так, вы идёте со мной, - сержант-тамплиер без долгих раздумий отобрал дюжину рыцарей и увести за собой на корабль, но не успел. Подошёл храмовник и что-то шепнул ему на ухо.
- Ладно, - сержант пожал плечами и указал на человека, который стоял чуть поодаль, - Тогда и его заберите.
Человек этот был одет совсем не по кодексу. Его доспехи, на вид простые и лёгкие, были сделаны из плетёной кожи и двухслойной дамасской кольчуги. За плечом висел лук, а на поясе болталась сарацинская сабля. Шлем, больше похожий на ржавый котелок мог быть шлемом древнего римского легионера. Принадлежность к ордену удалось распознать по серебряному кулону. Ромейский ювелир, изготовитель кулона, не потрудился над чистотой краски. Вместо красной и белой эмалей, в кулоне были серая и грязно охристая. Странный рыцарь не отличался высоким ростом, имел куцую бородку, но мягкие движения и пристальный взгляд выдавали опытного воина.
Храмовник оглядел довесок, хмыкнул себе под нос и посмотрел на другое чудо природы, не менее оригинальное.
- А ну-ка подними забрало шлема.
- И не подумаю, - проговорил из-под стали гигант.
- Ну-ну, - скривился храмовники пробурчал, - Посмотрим, как ты поговоришь с командиром.
Реплика осталась без ответа.
Ещё один рыцарь в дюжине стоял не так ровно и выглядел сильно помятым. От госпитальера сосломанным носом за метр несло парами спирта. Ругать Саймона за бессовестно нетрезвое состояние храмовник не стал. Тихо поворчал вполголоса и прошёл мимо. Он и сам побаивался длинных норманнских кораблей. Нос каждой ладьи вопреки всем христианским правилам и в угоду моряцким приметам украшала резная голова дракона. Официально папство было не в курсе о подобных украшательств, а на деле Бог его знает.
- Ну что размякли? – прикрикнул на рыцарей храмовник, - Марш за мной грузиться!
Прежде, чем они подошли к трапу, из-за борта показалась настороженная голова германского воина. Он показался в полный рост, взобрался на борт и спрыгнул прямо в прибрежные волны. Храмовник в ужасе попятился.
- Капитан Конрад, я привёл… Эй, ты куда!?
Гигант в глухом шлеме решительно, но вежливо растолкал бравое рыцарство и шагнул навстречу капитану прямо в прибой.
- Бог мой, Зигфрид, я боялся, что никогда тебя больше не увижу, - фон Эшенбах нисколько не смутился, а подошёл к гиганту и обнял друга. Абиссинец осторожно ответил на объятие.
- Мой командир, ты тогда неожиданно исчез. Я слышал истории о храмовниках.
Гигант поднял забрало шлема и удостоил конвоира недружелюбным взглядом.
Тот побледнел и сделал шаг назад.
- А, ты вот про что, - Конрад нервно дёрнул щекой, - Мне как раз повезло больше, чем некоторым. Даже не пытали. Кстати, этот тебя не обижал?
Зигфрид от души рассмеялся.
- Ну да, понимаю. Показывай, кого привёл на корабль?
Конрад оттеснил храмовника прочь и дал понять, что тот свободен. Папский гвардеец с радостью убрался прочь. На ходу он пару раз обернулся в сторону «Белоглазого».
- Значит, это и есть бравое рыцарство? – как бы себе под нос проворчал Конрад, но сделал это достаточно громко.
Воины терпеливо молчали. Только Саймон шумно сопел и кусал губы.
- Что, брат крестоносец, перебрал вчера? – посочувствовал капитан.
- Да, мой синьор, перебрал, - вежливо ответил Саймон и почесал недельную щетину.
- Сегодня проспишься, а завтра будешь морякам помогать. На моей ладье все будут трудиться, а между трудами, сном и едой будут молить Господа Иисуса о даровании прощения за грехи. Понял, рыцарь?
- Понял.
- Как зовут?
- Саймон де Руж.
Тевтонцы переглянулись. Многозначительный взгляд Конрада напомнил Зигфриду слова, как не всем повезло при знакомстве с папскими гвардейцами. История опального госпитальера у многих была на устах.
- Ладно, парень, не бойся, я тебя не дам в обиду. Слышал о тебе всякое. И то, что папа рад бы видеть тебя мёртвым, и то, что его Величество Король Франции взял тебя под свою протекцию. Сам-то что думаешь?
- Я иоаннит, Воин Господа, мой синьор.
- Очень хорошо, Саймон. Зигфрид?
- Да.
- Отвечаешь головой за парня. Чтобы ни один храмовник не смел его трогать. А позовут на другую ладью как госпитальера, ссылайся на меня. У меня сам знаешь, лишних людей на борту не бывает. Саймон, где твой корабль?
Госпитальер неуверенно кивнул на ближайшую ладью, возле трапа которой рыцари стояли неровным строем.
- Так какого беса ты ещё не на борту? Марш!
Саймон вздрогнул и через мгновение застучал сапогами по доскам трапа.
- И вы тоже за ним, - махнул Конрад остальным рыцарям.
Два ветерана Палестины, которым довелось не единожды плавать по Средиземному морю, с тоской смотрели, как неуверенно шагают новоиспечённые моряки. Новичкам предстоит освоиться в море, а дело это не быстрое.
- Хилые, конечно, но лучше многих. А что это за гусь с саблей?
- Скорее не гусь, а петух.
- Да я сам вижу, что франк . Кто он?
- А, Бог его знает, командир. Тамплиер какой-то.
- По-моему, не простой орешек.
Зигфрид отмахнулся.
- Тебе-то Зигфрид, всё ни почём, это я знаю, - Конрад прищурился вслед Персевалю, - Но за ним тоже приглядывай. Не верю я этим тамплиерам.
- А кто ж им верит?
- Знаешь, дружище, надо верить тем, кто у тебя в отряде. Иначе это не отряд, а сброд.
Саймон и не подозревал, что будет так людно. Да и корабль такой величины он видел впервые. Засмотрелся на людскую пестроту, заворожился многоголосым гомоном и скрипом снастей. Когда его окликнули, вздрогнул.
- Эй, Саймон.
- А, это ты, Белоглазый.
- Для тебя - сержант Зигфрид.
- Как скажешь, Белоглазый.
- Давно в море не купался? Сейчас могу устроить тебе купание, но прежде послушай. Голова болит, да? Это только с виду наш командир добряк. Надо будет, три шкуры спустит. Я по сравнению с ним агнец божий, и советую тебе это помнить. Понял меня?
Гигант навис над Саймоном, хотя и тот был немалого роста, и мог бы выбросить госпитальера за борт одним движением руки. Саймон наконец это осознал и присмирел. Понял он и кое-что другое. Предстоит долгий путь, а потом будут сражения. Поссориться они всегда успеют. Вот только внутри у Саймона зашевелилась неосознанная пружина противоречия. Он сам себе признался, что не может удержаться и не нахомить сержанту.
- Понял, вас, сержант Белоглазый.
- Это было последнее предупреждение, мальчишка. Советую запомнить.
- Хорошо, сержант Зигфрид.
- Молодец, - улыбнулся абиссинец, - Идём со мной. На корме вскипятили воду, дам тебе отвара чайных листьев. А то выглядишь не краше покойника. Как снимемся в море, будет качка. Бывал в море?
- Ага, плавал через пролив, с земли британцев.
- Это, Саймон, считай, ты в луже босиком потоптался. Пойдём-пойдём.
Прежде, чем солнце закатилось в морскую даль, Саймон умудрился вновь столкнуться нос к носу с Зигфридом. На этот раз госпитальер оговорился случайно, потом понял и попытался дать дёру, но не тут-то было. Абиссинец поднял рыцаря как тряпичную куклу, а затем легонько перебросил через борт. Под смачный плеск и хохот Саймон еле отфыркался и неуклюже выбрался на полосу прибоя.
Зигфрид белозубо скалился на горе-забияку. Пока Саймон поднимался на борт, сержант распорядился выдать ему сухую одежду, а кольчугу и оружие отдать серву. От морской воды железо может быстро прийти в негодность.
За купание Саймон не обиделся, а просто принял к сведению. Зигфрид не любит глупых шуток.
На следующий день произошёл новый инцидент. Виновником оказался не Саймон, а папский гвардеец. Всё началось с пустячного вопроса:
- Зигфрид, а почему тебя фон Эшенбах назначил старшим сержантом?
- Во-первых, приказы командира не обсуждаются.
- А во-вторых?
- Во-вторых, мы с ним вместе воевали в Святой Земле. И я был лучшим сержантом в его отряде. А теперь из того отряда, пожалуй, кроме меня никого и не осталось, - вздохнул от невесёлых мыслей Зигфрид.
- Не знал, не знал. А как твое полное имя?
Чернокожий воин назвался.
- Так ты что, не благородной крови?
Вокруг собеседников мгновенно наступила тишина. Даже матросы, занятые снастями, отложили дела и с увлечением ждали, когда начнётся драка. Рядом с одним храмовником стояли ещё трое, но по мнению зевак у них и вчетвером было мало шансов против Зигфрида.
- А ты, сомневаешься в благородстве рыцаря Тевтонского Ордена?
- Нет, нет, но…
- Постой, постой. Я знаю многих очень богатых людей, которые пренебрегли утехами и золотом. Они отбросили эти дьявольские дары и встали на путь спасения души, защиты христиан и наказания язычников. Многие приняли монашеские имена и просили не упоминать громких фамилий. Это ли не по-христиански? А ты, бесстыжая морда, попрекаешь теперь рыцаря в отсутствии благородства по его имени? Может, хочешь решить спор Божьим судом? С мечом, один на один, а?
Храмовник попятился.
И тут раздался голос.
- Да оставь ты его, не видишь: человек штаны намочил.
Ничего подобного не случилось, но храмовник инстинктивно посмотрел вниз. Этот стыдливый взгляд заметили все, и на борту ладьи раздался дружный смех.
Четвёрка гвардейцев поспешила убраться подальше. Возле рулевых вёсел их оставили в покое.
- Молодец, - хмыкнул Зигфрид и протянул руку для приветствия.
Странный рыцарь ответил на рукопожатие.
- Я тебя давно заметил. Ты кто?
- Персеваль, - он подумал секунду и добавил, - Тамплиер Персеваль.
- Это мне по душе, что без фамилий и чинов. Но для тебя я сержант Зигфрид.
- Как скажешь, сержант Зигфрид. Ты абиссинец, не так ли?
Эфиоп удивлённо цокнул языком.
- Как ты узнал, откуда я родом?
- О лучших рыцарях в армии Ричарда ходят легенды. Слышал про твоего отца и горжусь тем, что иду в поход вместе с тобой. А вообще-то тебя выдаёт цвет кожи. У большинства мавров он другого оттенка. Да и по лицу видно родство с германской кровью. Я знаю лишь одно королевство на Востоке, где люди живут по закону Христа. Это Абиссиния. Ну, вот как-то так я и надумал, что ты оттуда родом.
Зигрфид не ответил. Лишь покачал головой и удалился по своим делам, а тамплиер беззлобно хмыкнул вслед. Его уже давно не удивляло отношение к рыцарям в белых сюрко с красными крестами. Персеваль давно признал, как может быть почётно, а иногда и стыдно быть тамплиером.
Настал день, когда морская вода забурлила вдоль силуэтов могучих кораблей. Ветер натянул тугие паруса, и вскоре гребцы отложили вёсла. Утренний дождь бросал в лица мореходов мелкую морось, а чуть позже, когда ладьи развили высокую скорость, со всех сторон полетели солёные морские брызги. В воздухе небесная вода смешивалась с водой из моря, и казалось, вода проникает отовсюду. Но вскоре солнце разогрело воздух, и на волнах заиграли весёлые блики.
От взгляда на солнечные волны болели глаза, и многие отворачивались. Других мутило от качки. Опытные моряки давали им пожевать щепок, и некоторым от этого становилось легче.
Прошли часы, дни и ночи. Лишь некоторое время спустя люди начали осознавать: земля родных берегов осталась позади. Корабли разрезали форштевнями волны и неплохо держали штормовые удары. Вдоль правого борта непрерывно продолжалась полоса вечно зелёной северной земли. То ближе, то дальше, иногда она разрывалась широкими заливами и дельтами рек. Там, где речная вода смешивалась с морской, легко было увидеть разницу в цвете. А иногда, как говорили моряки, достаточно зачерпнуть воды с одного борта, а потом с другого, и будет разница во вкусе и в температуре.
Некоторые попробовал морскую воду, после чего долго плевались. Бывалые посмеивались и шутили, что море можно понять лишь тогда, когда вдоволь нахлебаешься. Иногда штормовые волны обильно заливали ладьи, и корабли не шли на дно лишь потому, что вода стекала по специальным дырам обратно в море. В такие штормы соленую стихию на вкус пробовали даже те, кто по доброй воле не решался отведать «крови моря».
Приметы и фольклор норманнских бродяг стали достоянием крестоносного братства. Вначале в шутку, а позже на полном серьёзе суровые воины вызывались нести вахту, предугадывать погоду по звуку ветра в снастях. Откладывали в сторону мечи, с которыми упражнялись в тренировочных поединках, потирали руки и садились за вёсла, если ветер не желал стать попутчиком. За едой роняли каплю питья на доски или кусок мяса за борт, вроде бы на корм морским тварям. Но моряки шептали о благодарности морских духов, и даже самые фанатичные христиане задумывались. Поглядывали в сторону свирепых храмовников, непреклонных и молчаливых. И продолжали перенимать моряцкие ритуалы.
На борту ладьи, где оказались Саймон, Персеваль и гигант Зигфрид, с морским фольклором было строго. Конрад не терпел открытой ереси, а Зигфрид был ещё более непреклонен. Однажды он едва не покалечил рыцаря-госпитальера. Тот не внял трём вежливым предупреждениям и продолжал творить языческие обряды. Когда беднягу отмочили студёной водой и привели в чувство, пришли храмовники. После недолгого разбирательства правоту Зигфрида сочли бесспорной. На виновника наложили строгую епитимью, а главный храмовник объявил абиссинцу благодарность и назвал доблестным защитником веры.
Саймон был на этот счёт особого мнения, но держал его при себе.
Он часто стоял у борта, грустил о выпивке, которой почти не давали, и думал о том, как несправедлива к людям злодейка-судьба. Надоумил же кого-то устроить безумный поход. А поход и правда безумный. Нет выпивки, нет баб, а эти бесконечные упражнения с оружием и молитвы сведут с ума раньше, чем загонят в могилу. Хотя из-за морской болезни, как знать, не случится ли это одновременно. От недуга Саймон, как ни странно, почти не страдал, но частенько делал вид, что ему нехорошо, жалел себя и вынуждал братьев-крестоносцев к жалости.
Зигфрид видел, что парень валяет дурака, хмурился и вспоминал слова Конрада. Не обижать и беречь сироту. По мнению абиссинца, этот бестолковый парень не стоил жалостей или поблажек. Но в память об отце Саймона, чья жизнь была сплошным кошмаром, Зигфрид был склонен поддержать командира и дать бедолаге шанс дожить до реального боя. А там как - Богу угодно, так и будет. Смерть от сарацинской стрелы достойнее побоев за нерадивость. Парню действительно повезло, что он попал на ладью Конрада. На другом судне могли не заметить языческих обрядов, а за безделье и пренебрежение уставом карали сурово. Военная экспедиция на Восток это не прогулка в деревню, где стоит оголить меч, и шальные сервы разбегаются в страхе.
Пока Саймон мыслями был где-то в злачных местах на далёкой британской земле, а Зигфрид подумывал, как лентяю достанется в боевой обстановке, Пресеваль наблюдал за ними со стороны и тихо ухмылялся.
- И чего ты смеёшься? – сердито спросил его Саймон, когда странный рыцарь встал рядом и облокотился о бортовой линь.
- Знаешь, забавно смотреть, как люди загоняют себя в рамки. А потом не знают, как из них вырваться.
- Не понял.
- Ну, вот взять, к примеру, тебя. Чего тебе хочется?
- Отвоевать у сарацинов Гроб Господень, чтобы на земле было Царствие небесное.
- Да этого и мне хочется, - отмахнулся тамплиер, - И я тебе не духовник, чтобы петь для меня песни из правоверного песенника.
- Какого такого песенника?
- Ну не знаю, я вообще-то не грамотный, - пожал плечами Персеваль, - Это я думаю так, что есть песенник, свиток умный, где написаны такие мудрые и верные слова, вот все им и следуют.
- Погоди, погоди, ты хоть думаешь, о чём ты сейчас говоришь? – встрепенулся Саймон.
- А что такое?
- Евангелие.
- Евангелие, слово Божье и Закон Божий.
Саймон откашлялся и понял, что выглядит глупо.
- Я думаю, что вряд ли в Евангелие написано – иди и отвоюй гроб Господень.
- Почему же не написано? Написано, - Саймон выбрал беспроигрышный ход. Раз этот тамплиер не умеет читать, ему можно внушить любую идею.
- Даже если написано, тогда почему только сейчас? Почему не триста лет назад и не пятьсот?
- Тогда ромейцы…
- Что ромейцы? Они же христиане. Или как я читать не умеют?
Разговор не получался. Выходило так, что Саймон, обученный чтению знал и понимал меньше, чем безграмотный тамплиер. Это и насторожило госпитальера но в то же время пробудило в нём уважение. И он попросил Персеваля рассказать о себе.
Оказалось, что судьба не стала церемониться с этим человеком. После долгой преданной службы некоторых воинов-тамплиеров освобождали от монашеских обетов и дозволяли покинуть клир . Правда, налогами обкладывали нещадно. Вначале он хотел завести семью и хозяйство, не побоялся налогов и превращения из бывшего брата в серва на земле одного из командорств. Всю жизнь он был рядовым рыцарем без духовного звания, и его обеты были не такими строгими, как монашеские. Раньше для всех братьев ордена были единые обет и кодекс, а в последние годы всё изменилось. Вместо ратной службы возросла нужда в хозяйственных и денежных делах. Часть тамплиерского рыцарства до сих пор оберегала в паломников на пути к Святой Земле, но эта часть была мала и уже не играла прежней роли на полях сражений. Как раньше тамплиеры, так теперь госпитальеры стали во главе вооруженного клира на Святой Земле. Отношения орденов охладели не только до взаимной неприязни, но и до вооружённых конфликтов. Тамплиер Персеваль занимался охраной паломников и обходил стороной заставы госпитальеров в окрестностях Антиохийского королевства.
- Но я не считаю госпитальеров врагами, - тут же пояснил Персеваль. – Взять вот тебя: ты нормальный парень. Ну да, любитель выпить и пошарить под юбками. Так дело-то молодое, так и живи, пока Бог дал! Всё равно потом сгинем в пустыне.
Он замолчал, а Саймон в ужасе задумался, что собеседник прав. Стоит ли надеяться, что рыцари Пенталя вернутся домой с победой? Победу они может и вырвут у сарацин, выкупят пролитой кровью, а вот о возвращении назад разговоров не было. О таких пустяках думали не многие. Ещё бы, за смерть на поле брани обещаны прощение грехов и Райский сад.
- Ты не захотел семью, так как знаешь судьбу крестоносцев, - догадался Саймон.
- Да, парень, а ты не такой дурак, как мне показалось вначале. Но ты меня переоцениваешь. Человек слаб, я вот просто боюсь.
- Чего? Бабы и хозяйства?
- Нет, друг мой. Боюсь, что смерть заберёт у меня из рук то малое и дорогое, что я по воле Господа возлюблю и приближу к сердцу. Понимаешь, чего я боюсь?
- Как-то не очень.
- Ну и слава Всевышнему, что не понимаешь. Скажи, а ты терял близких друзей, любимых?
Саймон нахмурился. Было дело, хоронили братьев в Гластонберри, а девочка, которая ему нравилась, утонула в реке. Но он тогда был слишком молод, не ведал и не понимал сильных чувств, да и были ли они? С удивлением Саймон осознал, что никогда ни о ком не горевал и не плакал. Нет, конечно, были и слёзы. После порки за провинности. Или когда коленки в кровь разбивал во время мальчишеских забав.
- Ну, было дело, - невнятно ответил Саймон.
- Нет, не было, - хмыкнул Персеваль, - Видно, ни по кому ты слёз не проливал.
- Да, - неожиданно Саймон пережил странное, сильное до боли озарение, - Так и было. Ведь моя мать никогда не плакала.
Персеваль с опасением посмотрел на Саймона и надолго замолчал. Они вдвоём долго смотрели на волны, а потом тамплиер сказал:
- Ты ведь сирота. И никогда не знал своей матери.
- А вот знаю, - тихо сказал Саймон, - Знаю, что она была ангелом и никогда не плакала.
- Ну, если ангелом, тогда конечно, - с серьезным лицом отозвался Персеваль и снова посмотрел в сторону волн.
Прошло несколько дней прежде, чем они заговорили снова. Это было в одну из холодных северных ночей, когда небо сияло непонятным многоцветным заревом, а у самого горизонта громоздились тучи причудливой формы. Узор вытянутых небесных пятен показался Саймону беспорядочным и клочковатым.
- Что ты видишь перед собой, Саймон? – тихо спросил Персеваль.
За плеском волн и гулом ветра было непросто услышать голос.
- Небо, облака, море штормит немного.
- Да? Это я тоже вижу.
- Если ты про огни, то это отблески адского пламени из преисподней. Это тебе любой моряк скажет. А не веришь, так у храмовников спроси.
Тамплиеру так понравилась шутка, что он рассмеялся.
- Да о чём мне с ними говорить? Я-то неграмотный, разве возьму в толк их премудрости? Им десять слов, они тебе сто. И не так, чтобы понятнее, а как-то наоборот. Не знаю, зачем они это. Не знаю, - он закусил губу и долго смотрел вдаль с каким-то болезненным раздумьем во взгляде, - Но я вот смотрю не это небо, на облака и думаю, что не все умеют на них смотреть.
- Не понимаю, - признался Саймон.
- А и нельзя понять, наверное.
- Начал, договаривай.
Тамплиер вздохнул и поднял руку. Он предложил проследить за рукой и начал говорить. Персеваль водил рукой вдоль узора на небе и шептал. Вслед за движением руки, подвластный голосу и гипнотическому ритму стихии Саймон попытался увидеть, а потом на миг и правда увидел. Видение оказалось настолько ярким и реальным, что захватило дух. Что в это время шептал Персеваль? Не важно, Саймон уже не слушал. Слышал, но успевал увидеть раньше слов тамплиера.
- Да.
Он произнёс короткое слово, как пороль в подтверждение: оба увидели это. Тот, кто однажды увидит, навсегда изменит взгляд, направленный в сторону неба. За других Саймон не мог поручиться. А за себя был уверен.
Там, на горизонте.
Если смотреть под нужным углом.
Как будто взгляд с вершины горы. В даль, склонённую к горизонту, уходят линии берега, очертания холмов. Там, где находится край земли, лишь начинается новый край. Или не начинается, а продолжается. Земной горизонт всего лишь борт корабля или край балкона, с которого открывается вид в бесконечность. А дальше лежит пространство, наполненное жизнью, так похожей и непохожей на привычную реальность. Колышутся под ветром кроны деревьев в садах, морские берега уходят вдаль вереницей прибрежных островов, и где-то на грани видимости лежат совсем далёкие земли. Там, на небе горизонта нет, и нет даже намёка на предел. Там, над краем земли открывается путь в бесконечность.
- Должно быть, это и есть Райский сад, - прошептал Саймон.
Персеваль рассмеялся и похлопал его по плечу.
- Если так, то он очень изменчив. Или мы смотрим неумело. Каждый раз видим что-то новое. Но на то, я думаю, и есть замысел Божий. Разве человеку по силам это понять? Объять пониманием бесконечность видения? Знаешь, а ведь это может быть всего лишь мираж.
Над горизонтом плыли и менялись очертания неведомых земель.
Таинственных, заманчивых, недостижимых.
- Нет, - прошептал Саймон, - Это не может быть миражом. Вот только как туда попасть?
Неожиданно Персеваль от души рассмеялся.
- Над кем ты смеёшься?
- Да над собой, наверное, - тамплиер перевёл дыхание, - Знаешь, я прямо сейчас придумал сказку. Совсем детсукю. Дети любят сказки. В них мало логики, но детям какой от неё прок? Так представь, что однажды будет такое видение. Или не видение, видение - это мираж, обман. Я видел такие в пустынной земле. Не мираж совсем, а реальность. На закате или на восходе, когда море становится разноцветным, когда оно словно зеркало, отражает облака и переливается красками. И в такие часы границы моря и неба сливаются. Смазывается, как чёрная тушь и вода, как молоко и кровь. Вот тогда и открывается путь на небо. А пройти его сможет лишь тот, у кого быстроходный корабль, но и этого мало. Корабль этот должен нестись быстрее ветра. Легкие, летучие палуба и паруса, стремительные и быстрые, как мысли. Да что я говорю, они должны лететь до горизонта со скоростью мысли и лишь тогда…
Саймон слушал, заворожённый зрелищем и голосом. Голос разума твердил, что это вымысел, всего лишь догадки, подогретые раскованным воображением странного рыцаря. Но если разум гласил с оглядкой на слабую людскую логику, то душа вела себя совсем иначе. Он кричала, а может пела. Не то от звука, не то от беззвучного порыва, которым она наполнилась, яркой светлой нитью зажегся призыв, словно луч неведомого маяка. Душа была свободна от логики и оков проверенного знания. Она ощущала, и ощущение было сильнее любых форм здравого смысла.
Истина. Правда, быть может, не объяснимая словами людскими словами.
За спиной раздалось деликатное покашливание.
- Знаете, уважаемые синьоры, любой, кто вас послушает, решит, что вы умами тронулись.
Рыцари обернулись навстречу ехидному голосу. Мастер парусов, сутулый и сильно беззубый мужичок смотрел на них удивительно спокойно. Даже с каким-то странным не то сочувствием, не то с пониманием. Саймон напряжённо обдумал след первого впечатления и понял, что сочувствие можно трактовать иначе. Слово почти такое же то же, а смысл как будто иной. Соощущение.
- А я вот знаю, о чём вы говорите. Простите, что подслушал. Но что-то подобное я уже однажды слышал. Не сочтите за дерзость, прошу вас покорно и трепещу перед вашей рыцарской доблестью.
Персеваль поморщился и сплюнул в сторону.
- Да будь ты человеком, а не тварью подколодной. Не надо мне этих лобызательств. Вон ему, может и льстиво, а мне как нож по горлу.
Саймон растерянно подхватил беседу и тут же добавил, что трепетать перед ними никто не должен. Кроме врагов - сарацин. А будет лучше если они не успеют почувствовать трепет.
- Да, синьоры, точно такие слова я слышал. Мой отец пел песню «Я молод сердцем, светел парусами».
Беззубый запел песню с простыми моряцкими словами, а Саймон смотрел вдаль и воображение рисовал картину, как между границ Небомира уплывает в бесконечность лёгкая ладья. Со светлым сердцем и лёгкими парусами можно достичь небесного мира.
Мечта или бред сумасшедшего.
Отрадно, быть не одиноким в сумасшествии. Если это заразно, то передаётся словами или переносится ветром на вечерней заре. А может и во время восхода.
- Я пошёл спать, - пробурчал Саймон и шагнул в сторону тентов.
Этой ночью он видел, как сливаются море и небо. И там и там сиял, притягивал и околдовывал бестелесный, невесомый тёплый свет.
Июнь на крайнем севере был ничуть не теплее февраля на Британской земле, только без противного мокрого снега. На свежем морозном воздухе спалось легко и долго.
Утром Саймон проснулся с ясной головой, и в ней царил на удивление спокойный порядок. Впечатление от беседы с тамплиером госпитальер переживал со смущением вперемешку и страхом. Кому-то подобные мысли запросто покажутся ересью, заговором направленным против истиной веры. Но какой может быть заговор посреди холодных северных морей? Норвегия осталась позади, и стройная вереница кораблей продолжала путь вдоль неведомых берегов.
- Сержант Зигфрид, можно спросить?
- Спрашивай, Саймон.
- А вы владеете грамотой, в смысле, писать умеете?
- Да.
Госпитальер потёр переносицу и робко продолжил:
- А что, можно так просто взять и научиться писать? Я хотел бы попробовать. Поможете?
Абиссинец удивлённо повёл бровью и удалился в направлении капитанской каюты. Прошло не меньше часа прежде, чем Саймона позвали.
Конрад без лишних церемоний попросил Саймона повторить просьбу. Выслушал сбивчивый монолог, полный смущения. Переглянулся с сержантом. Затем открыл сундук, достал оттуда свиток пергамента и письменные принадлежности.
- Для начала тебе кое что понять, а потом долго тренироваться. Есть знаки, которые обозначают звуки в словах. С помощью этих звуков люди разговаривают, излагают свои мысли. А, да что я с тобой как с ребёнком. Ты ведь умеешь читать, правильно? Зигфрид, как тебя учили писать, помнишь?
Гигант хмыкнул и что-то пробурчал себе под нос. В его ответе послышалась странная тоска.
- Ну да, помню. Можно так же попробовать. Только обойдёмся без порки. Обойдёмся, а, Саймон?
Все трое дружно рассмеялись над нехитрой шуткой, а потом Зигфрид взял перо и пергамент.
Дни, недели и месяцы пути потекли своим чередом. Эскадру изрядно потрёпали северные штормы, которые оказались необычайно свирепыми даже на взгляд бывалых норманнов. К тому времени, когда путь на восток подошел к концу, и пора было свернуть на юг, Саймон уже научился писать простые предложения.
К началу сентября 1199 года флотилия в составе семидесяти пяти судов подошла к проливу, который намного позже будет назван Беринговым.
После тягот пути, болезней, бунтов и казней по обвинению в ереси, экспедиция насчитывала три с половиной тысячи рыцарей и тысячу лошадей в трюмах гигантских кнорров .