А Ванечка отсюда и не уезжал. Вчера я узнала, что он умер. Узнала случайно. Так же случайно возникал в моей жизни сам Ванечка.
Но вот – умер. И это заставило как-то резко повернуться к прошлому. Вот, бывает, идёшь – окликнули – и голову повернул резко. Аж шее больно. Так и я сейчас. Боль и растерянность. Что же ты, Ванечка?
Может, это т ы просишь?.. Чтобы я рассказала о тебе то немногое, чего не расскажет никто?
Когда я видела Ванечку – было это обычно летом, несколько лет (в прямом смысле лет – июлей, августов), – он был уже немолод. Или это с вершины моей юности так казалось? Во всяком случае, густо небрит, чёрная непроницаемая щетина, смятый беззубый рот где-то в её зарослях, а над этим всем вдруг - синей живой молнией – нездешний взгляд.
Обычно Ванечка брел в каких-то разношенных тяжелых кирзовых сапогах за стадом орущих на все голоса овец. (Слово «отара» на севере не прижилось). Он то гнал их утром на пастбище, то вечером, собрав немалое своё стадо в сорок (плюс-минус ещё несколько) голов, возвращал в загон.
Никогда он не казался мне интересным – как все поселковые мужики, замызганный, молчаливый. Под пятой у своей горластой Марьи. Она местная элита. Завскладом! Он никто. Работяга. Слушался её безропотно.
У них была дочка – дурочка. В школе не училась. К тому моменту, когда я узнала про Ванечкино существование, она шила тюфяки в местной швейной мастерской. Пришивала к ним нелепые бантики. Стягивала этими бантиками неловкие ватные мешки, чтобы вата не сваливалась в ком.
Было дочери Ванечки и Марьи – почти сказочных Ивана да Марьи – лет семнадцать тогда.
Такая же безобидная, как отец, она никогда не вмешивалась ни в какие разговоры – только улыбалась.
Марья, высокая, тощая, работала на своем складе; дочка, такая же тощая и высокая, – только этим и похожая на горластую мать – ездила на пятьсот весёлом рабочем поезде в мастерскую; Ванечка ходил за овцами, летом косил, по осени ездил сдавать овечьи шкуры. По этому случаю принаряжался – в мятый, но относительно новый пиджак.
За все годы существования в одном времени и пространстве я не перебросилась с Ванечкой и парой фраз. Кроме «здравствуйте», конечно.
Правда, один раз меня занесло в дом к Ивану да Марье: спросить, не прибился ли к их стаду наш загулявший барашек. Тогда меня поразила чистота и скромный деревенский уют. Никогда бы не подумала, глядя на лохмотья хозяев дома на улице, что они так чисто живут. Может, поэтому удивление запомнилось.
А потом кто-то рассказал мне Ванечкину историю.
Восемнадцатилетний студент одного из ленинградских вузов. Красивый, тоненький, синеглазый. Из интеллигентной петербургской семьи. Историю изучал.
Как, почему он попал под молот сталинских репрессий?.. Поди узнай теперь! Но – попал. Почти мальчишкой. Отсидел срок на севере.
Сломался?
Смирился?
Что могло соединить книжного мальчика и шумную деваху из деревни?
За долгие годы Ванечка лишь однажды был в Питере. Что там, как, почему никаких связей с прошлым – можно только домысливать. Многословностью он не отличался. Скорей всего, не осталось близких.
Жизнь была перерублена мечом судьбы пополам.
Кто знает, может, никогда и не жалел Ванечка о себе прежнем… Жил как природный человек, не мудрствуя лукаво. Вставал с солнцем и с ним ложился. Трудился на земле, ходил за скотиной, жалел неудачную свою дочку, переживая заранее, как она станет жить одна.
Нет больше Ванечки.
А в моём воображении он всё идёт по солнечной дороге в жаркий июльский день, опираясь на посох… «Здравствуйте!» - говорю я ему, он вскидывает на меня яркие синие глаза и с улыбкой кивает в ответ.