Нытиков в России не любят. Иван Петрович не мог отвечать за всё мировое сообщество, но Россию знал, и нытиком не был. Он тихо сидел между сугробами на швеллере и колдовал над масляным насосом – изделием чуждого капиталистического разума. Насос сопротивлялся действиям российского работяги: чертежа не было, болты под хитрые ключи, а ещё этот враг изредка поплевывал маслом. Иван Петрович произносил слова разноэтажной замысловатости, хватался за молоток, зубило, стучал, иногда брал гаечный ключ.
– Вот империалисты несчастные! – пыхтел он беззлобно, откладывая в сторону пропитанные маслом рукавицы и закуривая папиросу. Дул на руки, согревая озябшие пальцы, и продолжал – Понаделают хитрых болтов и радуются.
Иван Петрович человек немолодой, невысокий, некрасивый. Немолодой – потому что годы идут. Невысокий – потому что уродился он нерослым, да и работа согнула. Некрасивый… потому что кислотой плеснуло из-за одного недотёпы, а раньше лицо его выглядело пригожим – жена когда-то так считала. Зато Иван Петрович – не лилипут, не слишком страшен и не чувствовал себя старым. А ещё он хороший специалист и личность знающая. Знал он, например, что разумно скомпонованное нытьё – это юмор. Но эмоционально неправильно приправленный юмор может выглядеть нытьём. На работе его уважали, считали отличным мужиком, даже приглашали выпить на халяву, а не в складчину, как водится. Однако, Иван Петрович учитывал, что в России любят халяву, но не любят халявщиков, и по возможности оплачивал выпитое.
Никотиновая жажда успокоилось с угольком, выпавшим из гильзы папиросы, руки немного согрелись.
Замёрзший работник – плохо, а замёрзший работник в ненастроении – совсем плохо. Настроение должно быть хорошим, мысли поглощены работой - тогда и холод нипочём. Иван Петрович понимал и это. Но сегодня мысли его стремились домой – он разговаривал с дочкой. Любонька, Любаша – проблема ты наша… Как можно было без мужа в восемнадцать лет и подбросить ребенка бабке с дедом? Внук Лешка – парень хороший, но здоровьем слабый, небось, по пьянке зачала. И начхать ей на Лёшку. Дедка с бабкой воспитают. Даже появляется не каждую неделю, приезжает когда нужно что-нибудь. И сегодня денег будет просить, наверное. Очередной кредит оплачивать… Квартиру ей отдельную выменяли, Лёшку лечим, ей всё мало, мало. Дай, дай, дай… Сейчас в сотый раз замуж собралась и с пузом ходит. Дуре тридцать, а ума как не было, так и нет. Хахаль ейный – скользкий тип. Хамоватый, плутоватый… Зато бабка души в нём не чает. Подкупил подарочками. И Любка у неё всегда права. Доча, доча… А, говорить им что-либо поздно. Иван Петрович вспомнил, как выменивали Любке квартиру, как ходил к начальству побираться, как на ремонт занимал, да на Лёшкино лечение… Сколько лет прошло, а ещё должен остался. Вспомнил, как ремонт доделывал, как радовался… Думал заботы его на пользу пойдут. Э-э-эх… Всё напрасно. Когда человек счастлив – он, как лампочка светится… а Любка – тусклая. Иван Петрович встряхнул головой, отгоняя нерабочие думки.
«Нужно было все-таки снять насос, отнести в ангар – там хоть ветра нет, – вслух произнес Иван Петрович и снова взялся колдовать. – Ну давай же, милый, поддавайся! Неохота мне тебя с места на место таскать. Пожалуйста, замерз я уже. Слушай, давай, а! Счас, как двину молотком!»
Испугавшись, упрямая крышка отскочила.
«О, как!» – воскликнул Иван Петрович, рассматривая открывшиеся внутренности насоса. «Интересно придумали, молодцы, империалисты», – он умел ценить красоту мысли. «Так, подшипничек целый, – произнес Иван Петрович, вглядываясь в механизм, пальцами-щупами проверил потроха. – Колечко на место. Теперь аккуратненько собираем. И пойду начальству доложу. Или попозже? Покурю и пойду».
Фамилия у Ивана Петровича – Золотников. Слесарь высшего разряда. Особенно ему импонировали гидравлические системы. И произнося свою фамилию, он не представлял ничего другого, кроме устройства управляющего потоком масла – золотника. Когда говорили, что корень его фамилии – золото, а золотник – это русская мера веса, то он отвергал такие утверждения, как нелепые и считал золото материалом малопригодным для слесарного дела.
Не существовало на Земле механизма, которого Иван Петрович не мог разобрать и после собрать. Если бы в раю организовали слесарные мастерские, то Иван Петрович обязательно работал бы в них вместе с Левшой. Жена Прасковья Васильевна, однако, ничего не знала о высоком предназначении Ивана Петровича и обращалась с ним по-свойски. Крупногабаритная женщина, напоминающая бульдозер, могла приласкать мужа предметом кухонного инвентаря и за человека не считала. «Ванюша», как уменьшительно-ласкательное давно забыт, остался «Вонюша», произносимое через зубы с выражением крайнего пренебрежения – пьяница, курильщик, просмоливший «Беломором» всю округу. Но Прасковья Васильевна продолжала кормить «тунеядца», который зарплату с пенсией отдавал всегда, квартиру и дачу содержал в состоянии исправном – краны не текли, электрические приборы функционировали, двери не скрипели. Как Иван Петрович оказался в немилости? Будучи человеком мягким, бабам своим многое позволял. Теперь же менять жизнь не представлялось возможным. Учитывая вспыльчивость да размеры жены, чаще помалкивал, и собственное мнение держал при себе. Побаивался? Нет. Устал спорить. Если бульдозер можно разобрать до винтика и собрать, то с Прасковьей Васильевной сложнее. С механизмами проще, чем с людьми.
Иван Петрович закончил работу, покурил, сложил инструмент, по-приятельски похлопал по железному боку насоса масляной рукавицей: «Ну работай, дружок, не хандри».
Кабинет начальника был свежеотремонтирован: светлые стены, пейзаж с водопадом, новая мебель, компьютер. Негабаритный начальник в чистой робе за огромным столом выглядел солидно – начальственно. Серьёзно-строгое выражение лица, огромные руки, спокойно лежащие на столе.
– Ну, Николаич, закончил я, пущай оператор проверит, – сказал Иван Петрович от дверей.
Начальник оторвал взгляд от монитора.
– И что там звенело?
– Шайба стопорная слетела, она и позвякивала, а подшипник цел. Шайбочку на место поставил. Болты поменял. Замучался я с этими болтами.
– Какие болты?
– Да там болты под хитрые ключи. У нас ключей таких нет. Я крепёж стандартный поставил.
– Чем намерен сейчас заниматься?
– Так домой уже пора.
– Ещё в редуктор хорошо бы залезть.
– Замерз, согреться нужно.
– И сколько стаканов нужно для сугрева?
– Руки замершие. Не успею сегодня в редуктор.
– Значит завтра с утра. Листок свой забери.
Иван Петрович взял из начальственных рук расчетный листок и тут же развернул. Начальник укрыл взгляд в монитор.
– Николаич, что-то мало.
– Давай посмотрим, – отозвался Николаич. – Вот смотри. Здесь ты пил.
– Но…
– Пил?
– Ну, пил.
– А здесь пропустил. Я тебя, Петрович, предупреждал?
– Предупреждал.
– А вот здесь я глаза закрыл.
– Понятно.
Иван Петрович взял листок и пошёл к раздевалке, но к редуктору всё же завернул. Обошёл механизм со всех сторон, посмотрел, какой инструмент понадобится, прикинул с чего начать. Вспомнил о дочери, но сразу переключился на зарплату малую. Мысль злобно зашуршала: «Нужно было сначала листок посмотреть, а потом гайки вертеть».
Потом он успокоил себя тем, что только начальству платят рублями, а работягам – звездюлями. И ведь получалось так, что Ивана Петровича облагодетельствовали, заплатили больше, чем он заработал. Ну, выпил… Так работал же! Работу сделал. Обязательно сразу наказывать? Это благодарность за то, что каждый оператор да слесарь, кроме того, ещё и строители, и грузчики, и лопатёры. О чем говорить, из таких наказаний директорские поездки по европам складываются.
Труд его могли бы оценить и выше. Но зачем платить больше? Хочешь уволиться? Увольняйся. И куда ты, пенсионер, пойдешь? Иван Петрович привередничал, он знал, что здесь платят неплохо. А Николаич отличный начальник. Испачкаться не боялся, и даже предпочитал прикладывать руки свои к починке агрегатов. Старался разобраться во всём сам. На важных работах присутствовал обязательно. Голоса не повышал. За действия свои отвечал и вину на других не сваливал – брал на себя, даже если недоразумение выходило из-за незнания или халатности рабочего. Говорил так: «Мой недосмотр». Закрывал глаза, на некоторую недисциплинированность, если она не угрожала жизни. Промывание мозгов на людях не делал – отводил в сторонку. Работу объяснял чётко и наряды закрывал исправно. Про таких говорят «строг, но справедлив». Петрович уважал Николаича и ворчал больше для проформы. Знал свою неправоту. Пьяный работник – наихудший вариант работника. Чего не скажешь о работнике слегка выпившем, с алкоголем легче переносить жизненные неурядицы. А попался – ответь.
В раздевалке встретился оператор Васька:
– Петрович, мы только тебя ждём!
– Ты иди лучше насос масляный прокрути.
– Вот великое дело! Завтра прокручу.
– Разгильдяй ты, Васька.
– Да, этого не отнять.
Иван Петрович только рукой махнул – нашёл чем хвалиться.
– А чего ждете-то?
– Как чего? Зарплата.
– Кому зарплата, а кому на рот заплата.
– Тебя, Петрович, обидели?
– Ты мне лучше скажи, ты ключи упёр с моего набора?
– Ну я.
– Верни, что я пальцем гайки крутить должен?
– Верну. А ты чего пить не будешь?
– Я и твою долю выпью, чтоб тебе не повадно было ключи таскать.
– Дядь Вань, не надо мою долю, я тебе завтра чекушку поставлю.
Раздевалка свежесделанного ремонта стыдилась. Сиять здесь было нечему – просторнее и уютнее не стало. Длинный коридор покрашен темной краской, ни полы, ни стены не выровнены. Как всегда: быстрей-быстрей, собственными силами – так дешевле. Коридор распадался на множество помещений: комнатушек-раздевалок, уставленных шкафчиками, токарную мастерскую, закуток-столовую, душевую с холодной водой в три соска – остальные удобства во дворе. Двери не покрасили, о мебели не вспомнили. На работе нужно думать о работе, а не об удобствах. Одной микроволновки на полсотни работяг хватит. Да и зачем микроволновка? Во рту еду согреют.
Ивана Петровича уже ждал стакан. После мороза всегда хорошо.
– В Англии награда – фунты-стерлинги, а в России – бутылка беленькой, – сказал Иван Петрович и заглотил содержимое стакана. Пьющий трудовой народ тост поддержал. Закусив и закурив, сообщество село за домино (козла забивать), попутно критикуя власть и создавая собственную систему управления производством, городом, страной.
Налили еще. Пришел автослесарь Козлов, как всегда с дурной вестью, и сказал, что развозки не будет – у дочери главного инженера свадьба. Вестнику наливать не стали.
Кто-то рассказал свадебную историю, пошутили о белом наряде невесты и чёрном – жениха, поговорили об одежде. А Иван Петрович сообщил, что в Европе ходят во фраках, при параде, а у нас в дерюгах рваных с голым задом.
Не то чтоб штаны отсутствовали, но многие рабочие вид имели замызганный. Производство. Условия. Спецовку, сапоги, ватник выдавали не каждый год, что-то выдавать забывали, кое-что нужно было и домой утащить. А одежда не выдерживала, тем более её стирали. При еженедельной стирке она расползалась за полгода. Роба служила дольше, когда покрывалась пылемасляной бронёй. Иная картина с рукавицами, редкий экземпляр успевал обрасти корочкой – расползался быстрее – за несколько дней, вместо положенного месяца.
Иван Петрович из породы тех людей, к которым грязь не липнет. Васька – тот другое дело. Стоило пройти небольшому дождичку, Васька был уже весь мокрый и в грязи – такой человек. Иван Петрович после работы мылся и в конце недели стирал. Иногда здесь же, в умывальниках, иногда домой носил. В стиральную машину не рисковал запихивать – новая, дорогая, так вручную в ванной пожамкает и готово. Сегодня Ивану Петровичу ни мыться, ни переодеваться не пришлось и домой ехать тоже. Его настолько расслабило сообщение об отмененной развозке, что он изобразил что-то вроде «В Америке работают за долАры, в Мексике за гитары, а мы задаром!», растянулся на скамейке и захрапел.
Утро пришло без головной боли радостной вестью – переодеваться в рабочую одежду не надо – уже облачён. Иван Петрович поискал выпивку, не нашел. Порылся в сумраке воспоминаний – ничего. Снял с языка фразу: «В Японии расплачиваются йенами, в Африке гиенами, а у нас под зады коленами». Поразмышлял еще на тему валют: марки, кроны, франки, а нам все равно, мы в танке. Вспомнил, что в Европе теперь евро, но ладной рифмы не придумал и завершил эту мысль просто: и там и здесь стервы. Порадовался, что с дочкой говорить не пришлось. А сказал бы что-нибудь? Нет, смолчал бы, как всегда. Эх, не забыть позвонить жене…
Пришла развозка. Васька привез банку джин-тоника и чекушку. Иван Петрович отхлебнул заморского пойла и подумал: «Хорошо, что я все-таки не в Европе». А вслух сказал: «Давай-ка, Васька, налей водочки, и пойдём редуктор чинить».