А как бы оно не называлось...

Дина Викторова
Что такое была она? Она - это девушка младых лет, не мудрая еще, но мудрее своих сверстников. Более женщина, чем другие девочки в ее возрасте. Но и гораздо более девочка, чем другие. Она носила черную одежду, хотя, вероятно, скрывала под ней светлую душу.
 
Что такое был он? Видом он напоминал мирского последователя Христа. В длинных, ниже лопаток, чуть спутанных смолистых волосах поблескивала седина; впрочем, ранняя. Движениям его была присуща стремительность, но скромность. Входя в какую-либо комнату, он становился у стены.
Он был заметно мудрее своих сверстников, и потому сложно сказать, насколько он был умен; видимо, невероятно. Он был гораздо более мужчина, чем многие, но и гораздо более мальчик. Такова судьба тех, кто следует за Христом.
 
А она... Что она? Г-споди, да что ей оставалось? Умиротворенная, она ехала домой; увидев его, она, вероятно, потеряла покой. Стояла в двух шага от него и ловила редкие взгляды темных глаз, когда пассажиры выходили, и пространство между ними освобождалось. Скрывала свой собственный взор в строках, что бегали и путались: отчасти из-за тряски вагона, отчасти из-за того, что думы ее были о другом. Чуть отстраненные мысли о длине его волос, о короткой бороде, из-за которой его лицо выглядит прямоугольным, со сглаженными краями; и о расстегнутой рубашке, под которой видна белая майка, расстегнутой синей рубашке в горох. У нее были такие же бриджи, но она их не носила. Мысли не путались, но текли, словно ручей. И все время о нем, о том, что он, наверно, едет до той же станции и, скорей всего, выйдет с ней, потому что это точно судьба. Но тут же обрывая себя второй, точно такой же, мыслью: он, наверно, выйдет раньше, или позже. И все так спокойно, будто не судьба, а пакет молока закончился.
 
А, черт возьми, он? Он, умудренный, он-то сделал хоть что-нибудь?
Он, наверное, смотрел и молился. А может быть, он думал о латунно поблескивающем ободке на руке, а может, о кресте не груди. Возможно, он думал о цифрах, страшных в своей периодичной изменяемости. Может быть, он думал о людях: о женщине и мужчине; о мальчике. Быть может, ему было больно, но скорей всего, он смирился с этим, как смиряются по утрам с отсутствием кофе. Возможно, он придумал бы еще три тысячи мыслей, но тут была его остановка, и он вышел.
 
В эту минуту освободилось место, и она села. Оправила юбку, поставила сумку на колени, поправила наушник в ухе. И обернулась, глядя в окно позади себя, мутно надеясь увидеть его и всматриваясь в глубину платформы.
Возможно, кстати, что он тоже обернулся и постоял немного, прислоняясь к колонне. Вряд ли, конечно.