Адские сумерки

Александр Артов
- Алле, алле! Так слышно? Докладываю, товарищ капитан, обстановку на границе, на наблюдаемом участке границы. Примерно, минут пять назад , а если, точнее, в 17.46., в журнале записали, не забыли, из сопредельной стороны повернуло в нашу сторону, в районе Фисташкового хребта скрылось из вида, и в районе рубежа прикрытия вернулось, в ущелье пролетело...встало...и опять пропало...
- Что встало, ёптыть? Говори! Что пропало?
- Прямо не знаю, как назвать такое… продолговатое, черное...опять...такое,как в прошлый раз...помните, товарищ капитан? Продолговатое, сигарообразное, безобразное, страшное...тварь... и шевелится быстро так…падла…во общем, нарушение наглое, товарищ капитан!
- Рядовой Минеткин!
- Я!
- А почему старший пограннаряда не докладывает? Где ефрейтор Дебилин?
- Тут рядом… Погодите…
- Товарищ капитан, старший наряда на посту наблюдения в ущелье Шорфед, ефрейтор Дебилин у телефона!
- Докладывайте, ефрейтор Дебилин!
- Я ее хорошо разглядел в прибор, товарищ капитан! Огромная, черная гнида такая! Сначала она в ущелье спустилась, пересекла ее вдоль линейки и скрылась из вида, где-то в районе N – го погранзнака, в том районе мы недавно разведку проводили, товарищ капитан. Ух ты! Меня аж в жар бросило от такой картины!
- Ефрейтор Дебилин!
- Я, товарищ капитан!
- Вы, какой год служите?
- Второй, товарищ капитан, домой скоро!
- А на границе?
- Тоже второй, товарищ капитан, вы же знаете!
- Вы политзанятия лейтенанта Пантелеева посещали?
- Так точно, товарищ капитан, посещал!
- Физическую, политическую, психологическую, наркологическую подготовку проходили на этих занятиях?
- Так точно, товарищ капитан, даже конспектировал!
- Так что ж ты позоришься перед молодыми пограничниками! Себя позоришь, меня позоришь! Заставу позоришь! Страну позоришь! Силду позоришь! Растерялся он!
- Второй год служу, а видеть воочию не приходилось…Растерялся – ваша правда и жутко стало в теле от такой наглости. Мочить надо было, да далеко было.
 В трубке разразилось свинцовое и тягучее молчание. Затем, капитан откашлялся, спросил:
- Стрельнул?
Опять наступила неловкая минута молчания, во время которой оба абонента мучились аппетитом всепоглощающей тревоги.
- Я спрашиваю, стрельнул?
- Никак нет...Передернул вот только…
- Еще раз, спрашиваю официально, как начальник заставы, тебя, Дебилин – стрельнул или нет?
- Никак нет, товарищ капитан, передернуть - передернул, не отказываюсь, стрельнуть- не стрельнул…растерялся!
- Смотри, Дебилин, я проверю! Повторяю еще раз: огонь открывать только в крайних случаях…Нет, вообще не открывать ни при каких случаях! Понял? Как морально-психологическое состояние наряда?
- Да…нормально вроде…целые…
- Никто не обосрался?
- Да… нет вроде…
- Смотри, я проверю! Теперь давай, по рации, на той частоте, о которой ты знаешь, но не loveрадио.
- Понял вас, товарищ капитан, не дурак!
Через несколько секунд те же голоса, с треском разрывающие эфир:
- Десятый! Десятый! Я – первый! Прием!
- Первый, первый, я – десятый, я на приеме! Слышу вас хорошо, с треском!
- Обстановка сложная, десятый, на сопредельной стороне на данный момент проходит операция нашими людьми и не просто операция…
В наушниках резкий шум прервал монолог капитана.
- …не просто операция, а военно-политическая акция...понял меня, десятый? На нас с тобой миссия возложена - рубеж охранять, так сказать… грань между войной и миром…понял, десятый?
- Понял вас, грань между войной и миром…
- Поэтому слушай задачу, десятый! Сейчас выдвигаетесь скрытым порядком в сторону линейки, поэтому по сопкам...по сопкам. Осмотрите внимательно…внимательно…духи не дремлют…не дремлют и могут быть провокации…кации. Соблюдать дистанцию, как учили….учили, и не притворяйтесь вы стадом баранов, их и так полно там бегает, душманы не придурки...урки. Доклад каждые пятнадцать минут на этой же частоте. Куда идете – забудьте, идите туда, куда сказал, десятый! При обнаружении – никаких действий! Только доклад и наблюдение! Потом получите новые приказания в зависимости от обстановки! Надеюсь встретится с вами до темноты! Как понял меня, десятый?
- Понял вас, первый, понял!


- А я ведь так ее и не увидел, - сказал Дебилин, дождавшись, когда Веслоухов и Минеткин поднялись на вершину островерхой сопки. Все трое присели отдохнуть после подъема в тени ветвистой кроны фисташкового дерева. За час до этого они снялись с поста, спустившись с вышки в ущелье Шорфед, представляющей долину одноименной речушки, пересекли ее и пыльную дорогу, по обочине которой росла верблюжья колючка, уже на другой стороне ущелья вскорабкались вверх по склону крутой сопки и одновременно не забывали осматриваться по сторонам. Хотя был уже вечер, но августовский зной не собирался отступать, и солнце по-прежнему ослепляло все вокруг. Во время пути, у реки Веслоухов заметил тушу мертвого мула, убитого ими накануне предыдущего дня. Его не успели доесть шакалы, и теперь его окружал смрад тления. Веслоухову стало не по себе после того, как он представил видоизменение своей телесной сущности.
- Повезло нам. Представляю, что сейчас на заставе творится! – сказал Дебилин, вытирая ладонью с виска смесь соли и пота.
- Если в комендатуре знают, значит майор Сажу скоро будет на заставе, - сказал Минеткин, расстегивая ремень держащий за спиной рацию.
- Какая комендатура! – недовольно огрызнулся Дебилин, - я готов поспорить, что сам Лонгин приедет с отряда со своим копьем, а может… и в округе уже знают! А все ты!
- А что я? – Минеткин недовольно посмотрел на Дебилина, его лицо было красным, словно он только что вышел из парной, - я только увидел ее в прибор, а ты сказал, что доложить надо Хартсу, на заставу.
- Может, показалось тебе? Померещилось, а ты и крик поднял? – спросил Дебилин, прищурив правый глаз, - мне же на заставе прохода не дадут – засмеют. Я ведь так ее и не увидел, не успел.
- Может, и показалось… только я не понимаю причину такого ужаса…Ты ведь... тоже!
- Может, не будем? – сказал Дебилин, его тон хотел быть угрожающим, но получился умоляющим.
- Да хватит вам! Я увидел ее месяц назад, когда мы с Пантелеевым на линейку ездили. Лось с нами был…Солома…еще кто-то…Она правда, по той стороне неслась, вдоль границы…быстро так! Черная, как смерть! Мне тоже страшно было и всем страшно было! Пантелеев даже закурил, хотя и не курил вовсе. Она круг сделала и через полчаса с другой стороны вернулась. Мы не выдержали – убежали, а потом Пантелеев крикнул нам, чтоб мы лучше попрятались и замаскировались. Мы после этого поклялись про режим молчания, ведь лучше, когда об этом меньше знают на заставе и говорят.
- Вот видишь, может действительно, зря мы этот шум подняли? Сейчас вся граница на ушах!
- Такое не каждый раз происходит…явление редкое, - сказал Веслоухов.
- Вот именно что «редкое», но что-то часто в последнее время. Под дембель подфартило! Мне вообще, не видеть бы ее никогда за всю жизнь, хуку эту… куятскую, я и без нее бы прожил! Не знаю… Что теперь с дембелем? И по тону, Хартс по-моему, разозлился и даже очень обиделся., будто я эту хуку на границу сам позвал или пригнал. Всюду я виноват, чуть что – Дебилин, чуть что, не то – Дебилин. Ох, трудно вам будет, трудно…когда мы дембельнемся, он на вас, молодых, отыграется.
- Его ухмылка…его смех…- поддержал Минеткин. Он хотел добавить: «ему доставляет удовольствие мучить нас», но слово «мучение» показалось ему восстанием против этого мира.
- Может зря все это? – продолжал Дебилин, - Ребята недовольны будут. Опять Сажу приедет, вся застава перед ним плясать будет и меня вспоминать…
- Разве у нас есть выбор? – спросил Минеткин.
- Верно, теперь у нас его нет. Приказ есть приказ. – сказал Дебилин, вставая на ноги.
- ….Даже если отдал его такое чудовище, как Хартс, - продолжил Минеткин. Ему снились женщины с мужскими головами, и казалось, что он умрет девственником, этому новому качеству жизни он был благодарен армии.
Дебилин оглядевшись, пришел в себя:
- Слушай сюда! Нам известно лишь одно: хука скрылась где-то в этом районе, но нет никакой гарантии, что мы обнаружим ее раньше здесь. Будем надеяться на случай! Во всяком случае будем действовать осторожно и по обстановке. Смотрите, в том направлении два ущелья, все они ведут к границе, если вы пойдем по одному из них, мы можем выйти, причем внезапно, на хуку…
- …или она на нас, - перебил Веслоухов.
- …или она на нас, - согласился Дебилин, - и что она предпримет, и что ждать от неё, мы не знаем. Поэтому, мы пойдем вдоль вот этого ущелья, по склонам сопок.
- Трудный поход под солнцем… – Минеткин прищурился.
- Зато есть шанс, что мы первые обнаружим хуку, а не она нас, - сказал Дебилин уверенным голосом, но голова у него уже начинала болеть, как сигнал последствия перенесенной лихорадки.Солнце уже клонилось к сопкам.
- И ещё…Огонь не открывать! И помните про условные сигналы! – сказал Дебилин и чуть тише, добавил:
- Видно пробовали уже…Может, ее пули не берут…
- Да ничего они не пробовали! Боятся все! За жопы свои трясутся, а по-настоящему с ней никто не дрался. С ней, как с врагом разговаривать нужно, а не сюсюкаться! Сами бояться и другим не дают!Не страшен черт, как его малюют! – Минеткин внезапно вспомнил, что с детства хотел стать военным человеком.
- А что ты про нее знаешь? – в тон прокричал Дебилин, - ничего…Ничего мы о ней не знаем! А кому надо я думаю, знают! Тут без стрельбы нужно… без крови… как бы. Может хитростью что ли?
- Я так понял, ничего о ней, о хуке этой, не известно, - сказал Веслоухов таким тоном, как будто ему было что-то известно, - и как с ней обращаться, о паводках там…Более того, некоторые не пришли к единому мнению: существует ли хука на самом деле?
- Как это так? А что вы скажите, что я видел ее своими собственными солдатскими глазами, а? – спросил Минеткин, - а они не врут!
- А я думаешь не видел? – парировал Веслоухов.
- Спор? Он не уместен сейчас! – прокричал Дебилин, - нам нужно сейчас держаться вместе. Соблюдать дистанцию, но вместе! Понимаете? Я вот что хочу спросить у вас сейчас, потому что это важно и для меня и для вас:видеть ее видели, только существует ли то, что видели? Боится ли сейчас кто-нибудь, из вас хуку куйскую? Если страх, сидящий сейчас внутри вас? Я должен знать, как старший наряда, что ждать от вас в случае чего, можно ли на вас положится? Я конечно, не первый раз с каждым из вас на границе был и каждым из вас знаком, но все-таки…что сейчас с вами происходит?
- Я не боюсь, - ответил Веслоухов.
- Я не боюсь, - ответил Минеткин.
- И я не боюсь…- произнес тихо Дебилин, но тут же добавил, - но все-таки я боюсь…боюсь за вас…за границу…за страну…за неизвестность и непредсказуемость…за мать…за дом мой…за мой дембель.
- Нам нужно держаться вместе! – сказал твердо Веслоухов.
- Вместе! Только вместе! – поддержал Дебилин и прокричал в резиновую чашечку рации, - Первый! Первый! Я – десятый!
- На связи, первый! Как у вас обстановка?
- Первый, докладываю: иду вдоль ущелья до границы, примерно два часа от Шорфеда, до N – го погранзнака, действовать буду по обстановке и согласно вашему приказу!
- Понял вас, десятый! Когда мы будем в Шорфеде, беленькой себя обозначим!
- Понял вас, первый! А может лучше связью на нашей частоте?
- Давай так, десятый! Правильно, десятый! Соседи уже на рубеже прикрытия, так что вы не одни!
После шума рация замолкла, а Дебилин рассказал друзьям о разговоре с Хартсом. Это придавало бодрости Минеткину и Веслоухову, но они заметили, что у старшего дрожат руки.
- Интересно, что они о нас думают? – спросил Дебилин, когда они стали собираться к марш-броску.
- Кто? – спросил Минеткин.
- Хартс, Сажу, застава…
- Что они могут думать? – парировал Веслоухов, - лохи мы – думают! За животы держатся! Согнуло, наверное, от смеха всю заставу…
- А что тут смешного? – спросил Минеткин.
- Ничего…Пусть смеются… - сказал Дебилин, - смеётся тот – кто смеётся последний!
- О нашем подвиге книгу напишут! – сказал Минеткин.
- Да , - согласился Дебилин, - и первый об этом напишу я, поскольку первым из вас возвращусь домой, к мирному труду.
- Если хорошо все сложится, - добавил Дебилин, минуту спустя и глаза у него заблестели, Минеткин и Веслоухов сделали вид, что этого не заметили.
- Напиши, напиши о нашем подвиге, - затараторил Веслоухов, - я даже название книги придумал: «Песнь О Хуке Куятской»
- …Или просто «Песнь О Хуке»! – вставил Минеткин и лицо сделалось серьезно не по-детски.
- Хорошее название…- ответил Дебилин и незаметно смахнул слезу с левого глаза.
 Спустя время, они шли по гребню сопки. На самом верху – Дебилин , внизу – Минеткин, еще ниже – Веслоухов. Безжалостное южное солнце сожгло траву до бело-желтой соломы, а выцветшее хэбэ пограничников сливалось с ней, даже черные сапоги и автоматы покрылись налетом желтой пыли. Бронзовые лица пограничников так же покрылись пылью и стали неузнаваемые. Минеткин и Веслоухов старались следовать по тропе архаров на неровном склоне сопки: легче было идти, и не шуршала трава под ногами. Солнце в дымке медленно клонилось к неровному, западному горизонту, уже не слепило как днем, но жара продолжала царствовать над пустыней.
Через три километра пути по пересеченной местности, в лощине, вдоль которой они шли, он обнаружили ее. Хука лежала неподвижно, она была огромна, и занимала всё пространство в лощине, была похожа на черный ледник в горах. От сгустившихся сумерек, она стала еще темнее и чернее, только внутри что-то клубилось густым облаком. Уже успевшие замаскироваться солдаты, молча рассматривали ее сверху в бинокль, страха у них уже не было, но их охватило сладкое чувство прикосновения к неизведанному.
 Когда Дебилин доложил по рации капитану Хартсу об обстановке, тот был уже с тревожной группой в Шерфеде и ждал сигнала от Дебилина. Вокруг была тишина, которая была удобна для режима секретности, но вносило тревогу, что этой тишиной воспользуются вооруженные повстанцы с сопредельной стороны. Этого опасались все, но не придавали должного значения этой опасности из-за незначительной ее концентрации в данном месте. Дебилиным было выбраны три точки скрытого наблюдения за хукой с разных сторон. Со своего поста он наблюдал северное окончание узкой части продолговатого тела хуки. Веслоухов охватывал середину, а Минеткину досталась самый удачный пост: он обозревал хуку всю целиком, с северо-востока на юго-запад, хотя простиралась она по лощине на полкилометра.
 Пережитое за день, тяжелый переход по сопкам сделали свое дело: все трое военнослужащих уснули. Солнце скрылось за высокими сопками, оставив прощальное, оранжевое сияние и усыпанный звездами бирюзовый небосклон. Нагретый за день воздух опускался в лощину. Группа пограничников – смена наряду Дебилина, уже вышла из ущелья Шорфед, и об этом было сообщено по рации.
Первым проснулся Минеткин. Спросонья, он долго вспоминал, где он находится, потом огляделся, увидел хуку и все вспомнил. Она по-прежнему неподвижно занимало всю лощину. Стало темно, звезды мерцанием будили сонную лирику, когда взошел полумесяц, стало светло и немного тревожно. Фисташковые деревья отбрасывали синие тени. Где-то там, совсем недалеко лежал в секрете Веслоухов, а еще дальше Дебилин. Минеткин решил дать условный сигнал товарищам и щелкнул прицельной планкой автомата. В ответ – тишина. Щелкнул еще раз. Еще раз – тишина. Щелкнул. Тишина. Щелкнул. Тишина. Щелкнул – тишина. Щелкнул – тишина. Щелкнул – тишина. Ни Веслоухов, ни Дебилин не отвечали. Минеткин тайно выдвинулся к Веслоухову, который был ближе к нему. Когда тот наконец-то, проснулся, он долго не мог понять, почему он лежит не у Софьи Моисеевны на перине, что в далеком северном городке Кончино, а здесь, на туркменском песке. Минеткин не вмешивался в процесс оживления Веслоухова, когда же того, наконец, торкнуло, спросил:
- Ну?
- Что ну?
- Проснулся?
- Хех! А она не убежала!
- Как видишь! Все под контролем…
- А ефрейтор?
- Молчит. Может, тоже наблюдает за местностью…
 Минеткин и Веслоухов стали поочередно щелкать прицельной планкой, чтобы услышать такой же условный сигнал от Дебилина, в результате по пустыне разносилось мерное тиканье, схожее на ход механических часов.
- Я так и знал, что он заснет, - зевнув, пробормотал Минеткин, - слабоватый он! Ты заметил?
- Заметил. А ты сильный?
- Уж посильнее! – ответил Минеткин, а потом добавил, - я вот смотрю на нее, на хуку эту куятскую и думаю, чудно как-то все складывается.
- А что чудного? Тут секретностью дело пахнет. Скоро нас здесь не будет, а прибежит уйму народу и все забудут суетится, спорить, ссориться и все забудут про нас.
- Не забудут! Мы за нее, как ни крути в ответе!Нет, все равно, вот смотрю я и думаю: ведь про нее, про хуку эту, я на гражданке не слышал никогда и в книжке не читал и по телевизору об этом не рассказывали. Вот ты слышал? Нет, вот видишь! А тут, попадешь в такую жопу и видишь вот она лежит родимая, вся такая из себя, прямо под тобой, тебе покорная и никто не видит нас и не знает никто, что ждать от нее и что делать, к чему готовится, к добру или к худому...Никто не знает!
- А я тебе хочу сказать, что я на заставу возвращаться не хочу! – вдруг сказал Веслоухов.
- Это еще почему? – удивился Минеткин.
- Я давно представляю себя свободным и ты должен понять, что на заставе нам не будет житья: Хартс изведет службой, мы с тобой, считай, у него на поганном счете, а это надолго, потеря всяких перспектив.
- Ты что! Все будет хорошо! Нужно пользоваться тем, что мы первые обнаружили хуку. Нужно только потерпеть немного. Вот я привык уже. И к службе тяжелой, и к Хартсу привык - сказал Минеткин с улыбкой, - я , знаешь, с армией жизнь хочу связать, хотя бы первую ее часть, а во второй части жизни я еще не решил, чем буду заниматься, там видно будет. Ты, давай меня держись и я тебе помогу! Считай, что я не слышал твоих слов!
- Вот спасибо за слова твои добрые! С тобой можно идти до конца, с тобой можно идти в разведку! Слушай, а давай, пока ефрейтор спит, мы пойдем с тобой на разведку прямо к ней! Может, и в правду о нас книгу напишут, ведь подвигов не забывают?
- Я тебе хотел заявить сейчас сам, что пойду один туда и совершить поступок, за который мне никогда не будет стыдно, но раз ты первый предложил, то давай вместе это сделаем. Скоро придет смена!
 Когда Дебилин разомкнул глаза, он увидел, как Минеткин и Веслоухов входят в черную туманность хуки. С высоты они были совсем маленькими, а хука еще огромнее и, казалось, будто большая черная рыба поглощает невидимой гигантской пастью маленьких беззащитных людей. Дебилин уже открыл рот, чтобы крикнуть своим пограничникам, нарушив тем самым ночную тишину и маскировку, но было уже поздно: черная масса скрыла солдат в своем густом чреве.
Ефрейтор вступил на ту полосу, с которой снизу видна была знакомая фигура, и через секунду проявились его сосредоточенные, полные ехидства и неистощимого вдохновения глаза капитана Хартса, но теперь они стали безнадежны далеки и не доступны. Капитан стоял у дерева на вершине, готовый прыгнуть, рядом с ним чья-то тень с заломанной панаме и рацией на плече. Теперь Дебилин вступал в сферу ностальгирующих размышлений о своем прошлом, дающим ему право быть предельно искренним перед собой. Он вспоминал пылающий огнем куст боярышника, дом на берегу озера, стог сена в поле, который вдруг превратился в выпирающую над поверхностью девичью грудь. Потом вспомнил колесо, простое колесо, которое бывает у сельских телег, которое вращалось неторопливо, но уверенно, и было в этом вращении не столько много обнадеживающей радости, сколько обреченной неизбежности. Он шел и невероятной плотности туман менял цвет с белого на синий, а потом на фиолетовый, и становился с каждым шагом все прозрачнее и прозрачнее. Вот и Минеткин с Веслоуховым. Они как будто пытались ухватить друг друга за руки. И каждый смотрел свою картину жизни.
 Минеткин увидел себя военным человеком, который успешно сделал карьеру, только в конце было  столько горя, невезения и несчастья.
 Дебилин - то разнорабочий, то клерк банковский, а потом что-то любопытное, на чем хотелось бы остановиться: он – художник на этюдах и пишет картину , пейзаж с той вершины сопки, с которой слез только что, а внизу – море. Пишет долго, никуда не спешит. Но вот, если бы, кто-то из посторонних подошел к нему, поинтересовался, что пишет художник, и сверил бы творимое на холсте с натурой, то поразился бы разницей их и глубокой точкой зрения художника. И будто бытовое умиротворение, не пуганное природой ожидание чуда, бессмертная мысль, однажды нашедшая хозяина, остались у него без изменений с тех пор, как нашел ее, и он поразился нечаянным своим открытием.
Веслоухов несколько раз просыпался от глубокого сна, которым забываются обычно очень уставшие от физического труда люди, просыпался на посту, на той самой вышке на гребне хребта, видел вдали мелькнувшую меж сопок хуку, словно кита, чья туша ныряла в пучину океана. И три, растворяющихся в волнах лимонного моря человеческие фигурки посреди фисташкового архипелага, дрожащих в адском пекле, словно парили во сне - уже беспокойном, увиденным однажды стариком с блуждающими глазами в светлых больничных покоях клиники Бауэра, уставшем от нервных всплесков своей юности.