Алабаш

Мехти Али
(притча)


День Бичевания –
Каков он – День Бича?
Что объяснит тебе,
Каков он – День Бича?
В тот день рассеются, подобно мотылькам,
Все люди,
Подобно паутинкам легкой шерсти
Повиснут горы.
И для того, чьи добрые деянья перевесят,
Жизнь уготована в прекрасном Рае,
Где он найдет блаженство и покой.
Но тот, кто легковесен был в земных деяньях,
Найдет убежище себе во Рву бездонном.
Как объяснить тебе, каков он, этот Ров?
Слепящим пламенем горит он! [1]

Гурани-аль-Карим, сура 101.



Первые ощущения новорожденного щенка были смутны и тревожны. Чувствовал боком копошащихся братьев и сестер, тыкался в широкое брюхо матери, ища черные соски. Молоко сосал жадно, подрагивая телом своим, расталкивая весь выводок. Порой тихо повизгивал во сне: верно, снилась черная хмарь без границ, заполонявшая неопределенным ужасом, от которого цепенели хрупкие члены его.

Шло время, и вселенная, вначале словно бы подернутая завесью, стала постепенно проясняться. Подползая к краю крепкой будки, видел уже краешек голубого неба под навесом, где обитало семейство. В такой миг хотелось напрячься и пройти в широкий светлый мир, где, верно, было много радости и движения. Не догадываясь о судьбе злосчастного рода своего, он ничего не знал о Хозяине, которому с первого вздоха должен был принадлежать телом — и, без сомнения, душой, ибо так предначертано некоей высшей силой, управляющей нашей кошмарной в своей непостижимости Вселенной...

Скоро щенок окреп и мог твердо стоять на ногах. Подчиняясь врожденному инстинкту, уже пытался подчинить себе выводок. Мать пыталась как-то утихомирить этого чересчур злобного детеныша, но он был неукротимым в своей агрессии созданием, так что у нее ничего не получилось. Ее сын начал беспокойно бегать под навесом, с любопытством обнюхивая ноги проходивших мимо людей.



Щенок запомнил день, когда впервые увидел Хозяина. То было прекрасное утро, когда на траве еще лежала хладная роса, а воздух был чист и напоен ароматом полевых цветов, растущих в поле, подступавшем к внешней ограде, окружавшей Дом. Выскочив из будки, он пробежал за угол навеса дровяного сарая и внезапно столкнулся с высоким человеком в галифе, заправленном в начищенные мягкие сапоги. На человеке была белая, тщательно выглаженная рубашка. Рука его крепко держала трость с вырезанным на набалдашнике изображением странного шакалоподобного создания в чепце.

Щенок остановился, внезапно охваченный беспокойством. Человек показался ему огромным, затмевающим собой полнеба. В нем не было ничего от суетящихся работников, вечно грязных, пахнувших овцами и конюшней. От статной, подобранной фигуры исходили едва уловимые для других существ — но вполне осязаемые для него, наделенного врожденным чутьем на Силу и Власть, флюиды, запах нагретого горячим утюгом белоснежного воротника. Щенок поднял лобастую голову и встретился с глазами Хозяина — светло-болотного цвета, со стальным оттенком, немигающими глазами змеи с тяжелой треугольной головой, с мощным туловищем и коротким хвостом, змеи, что дремлет на нагретых солнцем скалах и поражает потревожившего покой ее коротким смертельным укусом. Эти глаза холодно посверкивали на гладко выбритом лице с холеными усиками. Хозяин медленно протянул руку к съежившемуся щенку. Ее прикосновение оказалась неожиданно вялым. Внезапно он поднял его над землей, не отрывая немигающих глаз от пораженного ужасом, оцепеневшего щенка.

Сзади послышалось взвизгивание. Братья и сестры щенка, подбежав к человеку, стали суетливо тыкаться мордочками в начищенные сапоги. В то же мгновение, конюх, быстро подойдя к Хозяину, почтительно произнес:

— Господин, все готово, я уж и коня взнуздал, стоит у ворот.
— Подождут. Кого из них мне выбрать?
— Кого прикажет господин, того и выберем.
— Посмотрим... этот щенок пришел первым, значит у него живой характер.
— А остальные?
— Остальные — как всегда. Утопить.

Щенок не понял смысла этих коротких фраз, произносимых тихим, словно утомленным голосом. Хозяин опустил щенка на землю и пошел дальше, сопровождаемый конюхом, старающимся поспеть за его широкими шагами. Лишь проснувшись на следующий день, внезапно осознал, что не чувствует под боком привычного тепла сбившегося в клубочек помета. На дворе раздавался сдержанный, горестный визг его матери, потерянно вглядывающей в глаза спешащим на работу усадебной прислуге. Она бродила так до самой темноты, затем, подчинившись вековечной страшной судьбе собачьей породы, вернулась в будку, к своему, уже единственному, отпрыску...

Шли недели. Щенок набирался сил, тщательно обследуя уже весь двор. И вот однажды осмелел и, подойдя к одному из эйванов величественного Дома, начал карабкаться по высоким ступеням. Там, наверху, он впервые встретился с существом, которого суждено было ему ненавидеть и презирать до конца дней своих. Непонятное создание с пушистой рыжей шерстью лежало и грелось на солнце. Щенку оно показалось совсем безобидным. Нерешительно подойдя к нему, он попытался обнюхать странного чужака. Внезапно оно резко вскочило, выгнулось дугой, став как будто в два раза больше, сильно зашипело и ударило щенка прямо по чувствительному носу лапкой, вооруженной кривыми острейшими когтями. Неожиданная боль заставила щенка отскочить назад. Он пронзительно взвизгнул, затем, продолжая отступать, потерял равновесие и покатился с крутой лестницы. Чуть не теряя сознание от головокружения и толчков, слышал оскорбительный хохот и шуточки домочадцев:

— Смотри-ка, как влепил щенку!
— Верно говорят, псу – двор, а коту – теплый дом!
— Вот ведь какой жалкий щенок, не смог ответить коту!

— Хватит. Кажется, мало я вам работы дал. Приветствуйте гостя.

Этот тихий голос раздался позади беспомощного лежащего щенка. Кое-как, медленно поднявшись, он увидел огромную фигуру Хозяина и стоявшего рядом гостя. Шуточки и смех сразу оборвались, люди боязливо жались к стенам обширного эйвана. Многие вымученно улыбались. И вновь щенка поразило разительное отличие Хозяина от прочих обитателей Усадьбы. На нем был серый костюм, отлично сидевший на ладной фигуре, и белоснежная рубашка со строгим галстуком. На ногах Хозяина сверкали лаковые туфли. Это сверкание, словно знак некоего божества, потрясло его темную душу. Гость хозяина был облачен в такую же одежду, но выглядел старым и изможденным. Щенок медленно, понурившись, проплелся мимо холодно наблюдавшего за ним Хозяина, и стал поотдаль, ожидая неминуемой расправы за дерзость и трусость. В чем состояла вина, почему был дерзок — щенок не знал, зато безошибочно чуял присутствие виновника его позорного поведения наверху, на эйване Дома.

Но ничего не произошло. Хозяин медленно отвел взгляд от щенка и, сказав несколько слов стоявшему рядом с ним гостю, неторопливо ушел вглубь Дома. Гость шел первым, Хозяин шел за ним. Внезапно фигура Хозяина показалась щенку не такой уж и огромной. Раздалось дружное приветствие гостю. Кот нагло прошмыгнул мимо Хозяина и вальяжно стал тереться о ноги женщины, несшей в дом казан с дымящимся пловом.

Вечером он увидел, как рыжий плут, крадучась, лезет на стену, держа в пасти задушенного цыпленка и инстинктивно почувствовал, что унизивший его днем фаворит Дома совершает некое тайное предательство, покусившись на цыпленка – часть имущества Хозяина. Гнев и презрение вспыхнули в груди щенка, и он тихо зарычал – впервые в жизни. Но не залаял. Ему и не суждено было научиться этому никогда. Да, он должен был стать необычным псом...



Прошло четыре месяцa. Щенок вырос, превратившись в молодого, полного жизни, сильного пса. При каждом шаге под шкурой черно-белого цвета переливались стальные мускулы, челюсти на тяжелой голове с черными, словно бездонная пропасть глазами, были снабжены мощными клыками. Он не протестовал, когда его уводили от матери, ибо уже успел проникнуться верой обитателей усадьбы в непогрешимость приказов, даже самых безнравственных и жестоких, исходивших от высокого дворца под красной крышей. На территории Дома не бывал, ибо негоже подлой твари шляться на дворе, среди прислуги и фаворитов. Но вот однажды его допустили к Хозяину. Тот, по обыкновению своему холодно оглядев нового слугу, сказал: «пусть работает, время его приспело». В этот же день, надежно завязав челюсти, обрезали висячие уши. Содрогающегося от боли отвели в одну из хозяйственных построек, где умело остановили кровь и наложили повязку. Вечером Хозяин зашел в сарай.

— Как пес? Поправляется?
— Да, господин. В порядке. Вынослив, годится для работы. Господин хорошо выбрал. Каким будет имя?
— Мало болтай. Для начала узнай, что у моих псов не бывает имен. Будете звать алабашем. Понял?
— Простите господин. Зря я так сказал...

Через несколько дней, когда раны поджили, началась суровая учеба. Надо было бдительно следить за стадом баранов, не давать, чтобы оно слишком разбегалось, собирать слишком упрямых и ленивых. Под руководством пожилого чабана, беспощадно пускавшего в ход плеть и кулаки, алабаш быстро постиг эту нехитрую науку. Удаляясь от усадьбы вместе со стадом, он видел уменьшавшиеся строения Усадьбы, и смутная тоска терзала сумеречную душу его.

Год прошел в бесперерывных скитаниях и тяжелом труде. Чабан был суровый и мрачный человек, обремененный многочисленный семьей. Псов своих он не особенно жаловал, называя их подлецами и держал впроголодь. Двое сыновей не отставали от отца, без колебаний избивая в случае малейшего неповиновения как своих жен и детей, так и четвероногих подручных. Среди своих собратьев алабаш выделялся характером: не сопротивляясь человеческим побоям, быстро научился держать под уздой жесточайшей тирании собачью охрану стада. Не проходило дня, чтобы зеленые холмы низин или горные пики не оглашал визг и вой очередного жестоко наказанного пса. Волки не смели показываться на глаза, словно чувствуя, что вожак не потерпит дезертирства и трусости среди своих подчиненных. Чтобы утолить постоянно терзавший их голод, они шли на подлые поступки. Соседние кошары жаловались на пропажу баранов и домашней птицы со своих дворов, то и дело вспыхивали яростные ссоры, неизменно заканчивавшиеся очередным избиением псов, виновных в человеческой жестокости. Вообще, жизнь среди гор сделалась очень тяжелой и кровавой: в результате тяжелого конфликта Хозяин потерял часть угодий в самых плодородных местах, подобных раю. Парочка-другая стойбищ попробовали было сопротивляться, и исчезли, провалились сквозь землю вместе со стадами и имуществом. Рассказывали что-то жуткое об истреблении на холодном снегу, когда враги добивали людей, не разбирая возраст и пол. Люди, перепуганные перспективой жесточайшей схватки с коварными и жестокими захватчиками, уповали на Хозяина. Тот, наведя порядок в диком хаосе, притушил пламя разгоравшейся войны. И успокоил обещанием решить дело в суде. С тех прошло очень много лет, спор никак не решался. Чабаны отвыкли от ставших уже чужими земель и даже во сне не вспоминали о потерянных родниках на склонах дивных гор, куда доступ им был закрыт, казалось, навсегда.

Но мы уклонились в сторону от повествования. Вернемся к нашему герою и вещам куда более страшным, чем все войны и конфликты в мире, ибо ни одна война не может сравниться с рабской гнилью, разъедающей душу исподлившихся людей, подобно презренным червям грызущих прах земной в этой скорбной юдоли!

Самым свирепым из угрюмой семейки чабана был младший сын, регулярно нечеловечески истязавший молодую жену за смертный, в его глазах, грех: она не могла родить ему сына. Когда поднявшийся с частью отары в высокогорные пастбища алабаш вернулся, его поразила гнетущая тишина в стойбище. Младший сын куда-то исчез. Вернулся он ночью: вожак обостренным чутьем безошибочно почувствовал тяжелый табачный дух, смешавшийся с едким запахом спиртного. Внезапно ночью в доме раздались пронзительные крики и плач, взрыв ругательств, которые выкрикивал охрипший от бешенства мужской голос. На пороге возник младший брат, таща упиравшуюся молодую жену.

— Сучка! Сучья дочь! Мало того, что пустобрюхая, сына родить не можешь, еще смеешь мне что-то говорить!
— О, Аллах! Не бей! Не убивай меня! Пощади! О, я несчастная, в чем же моя вина? Помогите!
— Я покажу тебе, как мне отвечать! Эй, ты! Алабаш! Хватай, рви сучку, разорви ее в клочья!

Повинуясь пьяным крикам обезумевшего мужчины, пес набросился на женщину, повалил ее на снег, раздирая клыками молодое тело. Свежая солоноватая кровь опьянила, плоть женщины была нежной и сладкой. Подоспевшие отец и старший брат оттащили освирепевшего алабаша от несчастной жертвы. Истекавшую кровью женщину внесли в дом. Утром опухший от слез и похмелья младший брат жестоко избил верного слугу. Он перенес эти побои с такой же покорностью, с какой переносил муки голода, холод и ежедневную тяжелую работу.
 
Через несколько месяцев алабаш увидел жену младшего брата. Лицо ее обезобразили багровые шрамы, она хромала, держась за бок, развороченный клыками. Незадачливый супруг сидел на пороге дома, лицо его выражало тоску и плохо скрытое отвращение. Алабаша это не интересовало, поскольку он со своей лохматой шайкой совершил удачный набег на соседнее стойбище, утянув под шумок барана. Псы того стада ему не мешали: он внушал ужас всем. Впрочем, жена младшего брата недолго мучилась. Она умерла через два года от побоев, тяжелой работы и безысходности, от всей мерзости погубленной жизни: дочери ее остались сиротами. Их ожидала та же безотрадная жизнь. Но алабаша это тоже, естественно, совершенно не волновало, поскольку он был, во-первых, пес, животное; во-вторых, добросовестный исполнитель человеческих приказов... И прошел бы весь век его в низкопробном служении чабанам, если бы не случайность, возвысившая его до сияющих высот и сделавшая Фаворитом Дома, и даже не Дома, а самого Хозяина.

...

Однажды, получив от незримого повелителя приказ вернуться в Дом с отарой, кочевье, пройдя по пыльной дороге, вошло в ограду Усадьбы, расположенной среди пламенеющих от диких маков высоких холмов. Вдали синела синяя полоска моря, но до него был день пути по изрезанной непроходимыми каньонами местности. Когда-то давно, очень давно край Хозяина был подобен райскому саду. Владения его располагались среди покрытых зеленой сочной травой холмов. Чистая голубая вода реки, протекавшей по равнине, впадала прямо в неторопливо накатывающие волны синего моря. Ниже Первой Усадьбы располагалось прекрасное озеро с прозрачнейшей водой, на дне которого спокойно плавали большие рыбы. Ныне – печальная пустыня, расцветавшая лишь раз в году, весной. Говорили, именно тогда можно было увидеть некое пестрокрылое создание, летевшее над ней в дни полной луны. Таково было старинное предание, вопреки всему сохранившееся в душе народа...

Усадьбу окружала изгородь, сам утопавший в зелени Дом скрывался за высокой, в два человеческих роста стеной из обтесанного песчаника. На восточной стене был воздвигнут великолепный портал с искуснейшей резьбой на давно забытом языке – последний свидетель былого величия обитавшего в Усадьбе народа. Ворота портала были обиты железом, прикрепленным к доскам из потемневшего от времени дуба большими костылями. Внутри ворот была сделана маленькая калитка с прикрепленной к ней кольцом из позеленевшей от времени бронзы. Над стрелкой арки входного проема можно было увидеть имя хранителя Дома, повторенное двенадцать раз. А вершину портала венчала надпись, прославляющая Господина. Так, во всяком случае, объяснили народу мудрецы, жившие в отдельных, уютных покоях в первом этаже. Хозяина это вполне удовлетворило, и он приказал именовать себя прямым потомком первого Господина Дома и кровным родственником его хранителя.

Предание свидетельствовало, что строитель Дома зашифровал свое имя в камне, спрятав его в искусном переплетении каменных узоров в каплевидных медальонах в боковых частях портала. Однако сколько ни приглядывались люди, так ничего и не сумели разглядеть. Кто был он, этот неизвестный мастер, зачем проявил столь глупую застенчивость, противоречавшую новомодным веяниям? Имя строителя стены осталось неизвестным чабанам и прислуге, а ученые старцы приоткрыть эту тайну не спешили. Впрочем, простой люд эта тайна не волновала. Порой только какой-нибудь деревенский олух, почесывая голову, восхищенно бормотал: «какой хороший камень, выломал бы, отнес себе во двор...».

По краям передней стены дома находились эйваны, их своды на втором и третьем этажах были составлены из тщательно подогнанных друг к другу зеркал. При восходе солнца его лучи дробились в них, окружая Дом ярчайшим нимбом, благодаря которому его можно было разглядеть с берега моря. Простенок был заполнен десятками тысяч искусно соединенных между собой дощечек, со вставленными цветными кусочками стекла - шебеке. Узоры шебеке образовывали удивительный узор, подобный россыпи невиданных в этих краях райских цветов. Часть шебеке в виде изящных геометрических узоров красного цвета была укреплена на прочных ставнях, В жаркую погоду, обычную в этих засушливых краях, гигантские ставни-шебеке раздвигались, открывая внутренние покои Дома, блиставшие ошеломляющей красотой. Пораженные иноземцы, зашедшие в Дом, застывали перед невиданной картиной – красочными фресками с сотнями тысяч человеческих фигурок, растений, животных, птиц. Здесь были изображены сцены жестоких сражений, когда тысячи людей на конях рубились без всякой пощады, снося головы, складывая их перед давно ушедшими под землю господами. Можно было увидеть и странного коронованного зверя с ликом девственницы, напоминавшего бесстрашного льва. Пестрые крылья осеняли могучую спину с вздетым страшным скорпионьим жалом в виде головы пса. Над спиной царственной химеры сверкало яркое солце. В руке лев держал отточенную саблю, мощные лапы попирали огромную рыбу. В покоях наложниц сверкали живыми красками гранатовые деревья, отягощенные плодами. Комнаты обогревались небольшими, искусно сделанными печами, соединенными друг с другом. Когда-то для обогрева Дома достаточно было зажечь свечу в одной из печей. Во время одной из многочисленных войн и конфликтов, вражеские солдаты разобрали часть стены, чтобы выведать секрет. Ничего они не узнали, но повредили кладку, так что печи больше не работали.

Самым загадочным был третий, верхний этаж. Там, по слухам, в некоем тайном покое, в который Хозяин заходил только время от времени и по самому важному поводу, были некие изображения пестрокрылых священных фравашей [2], доблестных гениев Дома, c незапамятных времен охраняющих народ, живший в этих краях. Одни говорили, что вид этих существ столь ужасен, что способен был привести увидевшего их в состояние безумия. Другие, наоборот, утверждали, что обезуметь можно было от их красоты. Разумеется, многие из этих рассказов были досужей выдумкой, поскольку многие чабаны Дом и в глаза не видели, и даже не каждый слуга допускался внутрь. Прислуга видела лишь ослепительное сверкание в глубинах дома. Люди даже не были способны проникнуть в смысл речений, высеченных на высокой стене...
И хотя любили при случае поносить свой край, Хозяина (это уж за его спиной), да самих себя, вид Дома все же внушал им некую смутную гордость за деяния предков, хоть забытых, давно истребленных в беспощадных войнах, который век опустошавших выжженую землю, когда-то цветущую, с полноводными реками и бескрайними лесами, а теперь мертвую, молчащую – но существовавших.

Перед Домом стояли две гигантские чинары, невесть каким образом выжившие, и за сотни лет выросшие в полупустынном климате до потрясающих размеров. Это было чудом, ибо всем известно, что чинары в таких безводных местах не растут. Белое дерево этих величественных деревьев никогда не пятналось прикосновением топора. Древнее предание повествовало об ужасном злодействе, совершенном при окончании постройки Дома, когда его создатели, умелый мастер с мечтательным взглядом и зеленоглазая красавица-жена, расписавшая стены дома, были вздернуты на молодые еще деревья, дабы они никогда не смогли создать ничего подобного. Приказ отдал Первый Хозяин Дома, по преданиям связанный некими родственными узами с нынешним. Лишь детей пощадил жестокий повелитель, обреченных с той несправедливой казни на горькое сиротство. С тех пор прошло сотни лет, Дом неоднократно подвергался разрушениям и пожарам, но выстоял. Приглашенные Хозяином реставраторы тщательно восстановили фрески на стенах дома и покрыли его крышу красной черепицей.
Там, в этом Доме, окруженный многочисленной прислугой, и жил Хозяин. Обитатели Дома ничего не понимали в древних символах, начертанных на стенах Дома. Да и сам Хозяин был равнодушен к окружавшей его красоте, целые дни проводя в напряженном труде, приумножая достаток только своей семьи, равнодушный к страданиям прозябающего за высокой стеной народа, рассеявшегося по всей земле в поисках пропитания.

Поскольку приближаться к внутренней ограде Дома было строжайше запрещено, то стадо загнали в специально выстроенные сараи, а псов распустили до следующего дня. Алабаш почувствовал странное волнение при виде полузабытого большого здания с красной крышей. Подчиняясь какому-то внутреннему позыву он прошел через ограду загона, где содержались лошади. И увидел Хозяина.

Хозяин совершенно не изменился. Те же самые, до блеска начищенные, сапоги из мягкой кожи красовались на его ногах. Галифе и белоснежная рубашка, казалось, были отстираны и отглажены минуту тому назад. Хозяин стоял перед жеребцом, которого держали под узды трое конюхов, и равнодушно разглядывал его. Жеребец был прекрасен. Его черная шерсть ярко сверкала на солнце, ветер трепал гриву на крупной голове с раздувающимися ноздрями. Нервно вскидывая голову, высоко подняв хвост, жеребец перебирал длинными сильными ногами, прислушиваясь к усталому тихому голосу Хозяина.

— Говоришь, неспокойный конь, не хочет подчиняться? Хорошо. Так что будем делать?
— Господин, и не знаю, чем это закончится. Никому не дает сесть на себя.
— Красивый жеребец. Но, кажется, гордый. Это ничего. Сначала мы его сломаем. Потом посмотрим, на что он годен.

В этот момент случилось нечто ужасное. Жеребец, резко бросившийся вперед, разметал удерживавших его конюхов и вздыбился над пригнувшимся от неожиданности Хозяином. Мгновение – и копыта обрушились бы его голову и плечи, если бы не алабаш, метнувшийся к коню. Жеребец растерялся, подался назад. Конюхи меж тем, крепко ухватив за узды, заставили коня опуститься. Хозяин медленно выпрямился.
Алабаш ощутил благоговейный ужас. Таким он не видел Хозяина никогда: лицо его, обычно спокойное и равнодушное, исказилось от ярости, похожие на болотную трясину глаза словно налились желчью, потемнели.

— Охолостить!
— Хозяин, ведь жеребец...
— Что?
— Слушаюсь, господин!

Вечером, сидя у ног хозяина, алабаш внезапно услышал ржание, полное невыносимой муки. Алабаш поднял тяжелую голову. Хозяин улыбнулся и погладил его. Глядя в серые немигающие глаза, алабаш чувствовал, как в истомленном сердце его расцветает весна. Рыжий кот, сидя на стене, настороженно следил за могучим псом. Но алабаш его не видел. Он ничего не видел. Хозяин смотрел на него. Хозяин улыбался.

Через несколько дней алабаш заметил жеребца. Его, дрожавшего и понурого вели куда-то через загон. В нем не было больше не силы, ни гордости. Боль и непоправимое несчастье сломали его, сделали жалким, униженным, ничтожным. Впрочем, жеребец мало интересовал алабаша. Получивший свое бунтарь перестал интересовать его, сделался безликой частью усадьбы, одушевленным орудием труда.

...

Постепенно алабаш стал привыкать к своим новым обязанностям. Они были несложны. Два раза в день, утром и вечером, он обегал границы Усадьбы, зорко следя, нет ли какого непорядка. Остальное время суток он неотлучно пребывал в ожидании распоряжений Хозяина. А так как он был слуга верный по рождению и воспитанию своему, то стремился заполнить каждую секунду своего существования слежкой за всеми ее обитателями. Достаточно было показаться даже тени пса, как люди сразу понижали голос, стараясь не задеть грозного фаворита. Но вообще-то алабаша мало интересовало, какие бесчинства творят подданные Хозяина вне пределов Усадьбы. Часто он даже сам принимал в них участие. Скоро чабаны поняли, что пса можно подкупить – и все сложности с соседями будут решены. Подкуп осуществлялся очень даже просто: алабаша льстиво зазывали на двор и ставили перед ним миску с большими кусками мяса. Не дай бог, если кто-то пытался обмануть его, подсунув плохие или несвежие куски. С такими он не церемонился. Опрокинув миску, набрасывался на подлого жулика, осмелившего затеять обман, и жестоко рвал клыками. Зато если все было честно, пес был просто золото. Нажравшись мяса и отымев всех сучек в кошаре, бежал к соседям, на которых указывал заказчик, и учинял страшный разгром. Набрасывался на овец, одним ударом перерезая глотку, перекусывал жилы на ногах домашнему скоту, давил домашнюю птицу, рвал всех попадавшихся ему на глаза псов и кошек. Хозяева стояли еле дыша, не смея шевельнуться. Они прекрасно знали – достаточно одного движения, и алабаш обрушится на людей, не разбирая пола и возраста. Никто не смел его даже пальцем тронуть, так как это был не просто пастушеский пес, а ЛИЧНЫЙ ПЕС Хозяина. Не то чтобы причинить какой-то вред, даже крикнуть на него было преступлением. На встречный подкуп алабаш не шел: он был скотина, что называется, с принципами, и инстинктивно чувствовал, как нужно сохранять общественный порядок. Кроме того, алабаш знал, что Хозяин осведомлен о его подвигах, и особенно ничего против них не имеет. Однако надо было и меру соблюдать: ведь бесчинства, не имеющие пределов, могли развалить искусно построенную Хозяином сложную, устроенную наподобие пирамиды, систему! Главное было ЖИТЬ ПО ВОЗМОЖНОСТИ (иными словами – по подлости) и НЕ ПОСЯГАТЬ. Эти правила, сформулированные гениальным Хозяином, надо сказать, привились на здешние порядки очень даже легко. Правда, старые предания туманно повествовали о неких бунтах против этого совершенного миропорядка, но они были такими сбивчивыми, столь много было в них бестолковщины и очевидных преувеличений, что и поверить в них было, что ни говори, очень сложно. Но мы вновь отклонились от нити повествования, ведь рассказ-то идет не о Хозяине, а о псе. Продолжим нашу повесть...

Все эти шалости не распространялись на территорию Усадьбы. Здесь пес полностью преображался, превращаясь в безжалостного, не знающего снисхождения и сомнений тирана. О подкупе и речи не могло быть, за один намек алабаш мог разорвать нахала в мелкие клочья. Подходя к порогу Дома (внутрь никогда не заходил) алабаш вел себя как вернейший и смиреннейший лакей. Порой он видел близких родственников Хозяина, холеных, обвешанных драгоценностями женщин в прекрасных платьях, и уверенных в себе мужчин, одетых в те же божественные одежды, что и повелитель Усадьбы. Правда, ни один из них не одевал его каждодневной одежды: галифе, заправленных в начищенные мягкие сапоги и белоснежную рубашку. Эта одежда словно бы подчеркивала приближенность Хозяина к истинной реальности, своеобразной «кухне» Усадьбы, порой весьма кровавой и грязной. Все это, разумеется, не должно было касаться его ближайшего окружения, большую часть времени пребывавшую в Городе и наезжавшего в Дом только весной, когда на ближайших холмах расцветали маки. Летом они порой являлись в Усадьбу, со смехом гуляли по саду. Потом садились в блестящие черные автомобили и ехали к берегу, где, по слухам, у Хозяина было несколько прекрасных дач, расположенных в самых живописных местах. И только-то.



Важное испытание сделало алабаша особенно ценным слугой для Хозяина. Однажды он призвал пса в свои покои. Алабаш не заставил себя долго ждать и быстро подбежал, остановившись у порога и преданно глядя в немигающие глаза своего господина. В этот вечер Хозяин был одет несколько необычно: кроме неизменных мягких сапог и белоснежной рубашки, заправленной в галифе, на нем была короткая кожаная куртка с большими карманами. В руке Хозяин держал мощный фонарь с глухой заслонкой. Пройдя через ряд темных переходов в подвале Дома, они неожиданно вошли в маленькую комнату. При ярком свете ламп он заметил мужчину, намертво прикованного к стене в сидячем положении. Рядом с ним стоял человек, один из главных подручных Хозяина. Это был конюх, которого алабаш увидел при первой встрече с Хозяином.

— Видишь, — тихим голосом сказал Хозяин, — это враг. Предай его мучительной смерти.

Алабаш, крадучась, приблизился к привязанной жертве. Мужчину била крупная дрожь, пот ручьями стекал с него. Стоявший рядом с ним конюх, улыбаясь, медленно расстегнул брюки, стянул их вместе с нижней одеждой. Пес, дрожа от возбуждения, лизнул трепещущее тело, затем стремительно впился клыками в пах пленника. Раздался пронзительный вопль, алая кровь хлынула, словно из опрокинутого сосуда. Отступив, алабаш оглядел бьющееся в конвульсиях тело, затем не торопясь принялся пожирать человеческую плоть, начиная от живота...

Хозяин улыбался, небрежно поигрывая тростью.

...

Единственное существом, нарушавшим душевное спокойствие алабаша, был рыжий кот. Свет не видал такой хитрой бестии: достаточно было приехать в Усадьбу родственникам Хозяина, как он, сладко мурлыкая, забирался в кушетку к хозяйским внукам – бледному мальчугану в коротких штанишках и девочке с модной прической. Дети с удовольствием гладили кота по мягкой переливающейся шерстке, порой, разыгравшись, могли хоть за хвост таскать – кот не протестовал, только порой щурил узкие желтые глазки. Ангел, чистый ангел! Как, каким образом плут умудрялся пролезать в покои – никто не знал. Но достаточно было кому-то хоть на минутку отлучиться, оставив без присмотра мясо на кухне – кот был тут как тут. Залезал, пушистый негодяй, прямо на стол и безмятежно жрал мясо, выбирая самые лучшие куски.

Вдобавок, ловкач был настоящим кошачьим развратником. На своей территории он был хозяин-барин, творил что вздумается, но этого ему было мало. Все соседние кошары были полны рыжих котят, зачатых пройдохой. Эти подвиги на ниве любви не проходили коту даром: то и дело он являлся в Усадьбу с исцарапанной рожей, изрядной помятый в схватке с конкурентами, но неизменно бодрый и веселый.

Ну и ну! Кошек он имел не так как пес, беспорядочно и грубо, а неторопливо, со вкусом. Перед тем, как приступить к основному процессу, с наслаждением вылизывал свою избранницу с ног до головы, порой покусывая ушки. Затем ставил ее к себе задом и ловко взобравшись на нее, начинал заниматься любовью – только пар шел! То и дело двор оглашали пронзительные вопли очередной любвеобильной красотки, доведенной до экстаза опытным хвостатым любовником.

Бесстыдство кота глубоко уязвляло алабаша. Несмотря на то, что порой инстинкт брал в нем вверх, и он чувствовал потребность удовлетворить свое желание с какой-нибудь сучкой, для пса это неизменно было всего лишь дежурным эпизодом, досадной помехой, мешавшей добросовестно исполнять долг перед обожаемым господином. Коту же, видимо, на все и на всех было начхать, кроме собственных эгоистических наслаждений. Мышей он ловил только от нечего делать, с крысами вообще предпочитал не связываться, хотя, чувствовалось, он мог бы прикончить в случае кое-что и поболе самой отважной, свирепой крысы, даже десятка крыс.

Самое странное заключалось в том, что, по-видимому, Хозяин благоволил к коту, смотря сквозь пальцы на его геройские проделки, только порой, щурясь, цедил: «если бы все враги были такими...». Пес совершенно не понимал, почему Хозяин терпит это форменное издевательство и безобразие, ведь ворюга хотя бы три-четыре раза в неделю должен был совершить очередной акт грабежа, вроде взлома кухни. Порой он не ограничивался этим и выкидывал кое-что похуже, утягивая под шумок цыпленка или утенка или, обманув бдительность прислуги, лопал сметану в подвале. Люди стонали от его проделок, неоднократно пытались убить безобразника, благо на кота, как ни странно, принцип неприкосновенности, установленной Хозяином для фаворитов, не распространялся. В этом все домочадцы были солидарны с псом и неоднократно помогали ему в священной войне с рыжим грабителем. Бесполезно! Пушистик неизменно выкручивался из всех ситуаций, делал свое злодейское дело, удирая от алабаша на дерево или стену, а от разъяренной птичницы – в поле. Вечерком он снова являлся и начинал бессовестно тереться о ноги тем, кто еще днем с удовольствием пришибли бы его. И, странное дело, все успокаивались, побежденные невероятным обаянием этого независимого существа. До следующего разбоя...

Вечером можно было видеть, как кот, призраком проскользнув в эйван, одним прыжком запрыгивал Хозяину на колени. Тот, полузакрыв глаза, медленно гладил его по шерстке. Временами, кот поднимал свои плутовские желтые глаза со странным голубоватым отливом, появляющимся в сумерках, такие же немигающие, как и у Хозяина, и бесцеремонно вглядывался в загадочный взор своего господина. В такие мгновения на гладко выбритом лице Хозяина мелькало даже что-то вроде уважения, и он медленно проводил большой вялой рукой по своим холеным усикам, пряча странную, обращенную неизвестно к кому, усмешку. Что ни говори, он был мудрый человек, хоть и жестокий...

...

Прошло еще несколько лет. Пес заматерел, его тело поражало своей мощью и величиной. Люди теперь просто пугались его вида: белая шкура приобрела желтоватый оттенок, пятна на ней стали угольно-черными. Вокруг тяжелой головы топорщилась жесткая шерсть, словно грива свирепого льва. Несмотря на огромные размеры, он не потерял удивительной грации и подвижности и мог запросто подкраться вплотную к облюбованной жертве, да так, что та ничего не замечала. Когда же пес бесшумно возникал перед очередным нарушителем хозяйского закона, то легко пригвождал его к месту одним взглядом своих темных глаз. Временами создавалось впечатление, что Хозяин зорко наблюдал за порядком, перемещаясь по территории Усадьбы и в ее окрестностях в шкуре верного фаворита. Доходило до курьезов: порой какой-нибудь нарушитель, в клочья клыками порванный, обреченный, бессвязно начинал оправдываться перед псом, как будто тот понимал его лепет...

Алабаш хорошо запомнил день, когда Хозяин преподал всем обитателям Усадьбы хороший урок, показав, что ни один фаворит или слуга не застрахован от его гнева и постоянно должен помнить о своем холопском месте. Хозяин позвал его и приказал смирно ждать во дворе Дома. В тот день он обсуждал какие-то хозяйственные вопросы с чабанами, почтительно, руки на коленях, сидевших на жестких стульях, поставленных полукругом на эйване второго этажа. Сам Хозяин не любил сидеть. Прохаживался, небрежно поигрывая своей знаменитой тростью, цепко держа доверенных лиц под постоянным прицелом холодных серых глаз, порой вставляя короткие реплики.
Тут же, благостно улыбаясь, восседал управляющий Усадьбой, маленький, сморщенный старичок с блестящей лысиной, в больших роговых очках. Он отвечал за сбор дани с чабанов и жителей Усадьбы, имеющих свое хозяйство. Внезапно Хозяин резко повернулся к нему и тихо, угрюмо произнес:

— Ну-ка встань... Кое-что хочу высказать тебе. Дошло до меня, что ты сосешь кровь народа, творишь бесчинства, да еще прикрываясь МОИМ именем.
— А... Хозяин, клевета! Кто вам сказал подобную клевету, я всегда верно вам служил! Я...
— Замолчи. Ты еще смеешь отвечать МНЕ. Разве тебе неизвестно, что я вижу всех моих слуг насквозь и знаю об их намерениях еще до того, как они успевают их обдумать.
— Хозяин! Я... я не виноват. Вы же сами говорили...
— Что? Что я говорил тебе? Мало того, что ты дерзко осмеливаешься отрицать свою вину, так еще и приписываешь мне какие-то указания.
— Хозяин! Не знаю, что на меня нашло. Это все чабаны... Виноват!
— Довольно. Можешь садиться.

Воцарилось молчание. Хозяин неторопливо ступая, пересек эйван, спокойно поглаживая набалдашник трости. Затем он продолжил разговор с чабанами, напряженно сидевшими на неудобных сиденьях. Через несколько минут, Хозяин вновь, сощурив глаза, повернулся к управляющему:

- Встань! Может, ты будешь еще отрицать, что сплутовал, оформив поддельные документы при продаже баранов? Мне известно, что твои подручные вывозили часть стада к берегу и продавали на сторону. А ты прикрывал их. Ты думал, сумел провернуть блестящую операцию?
- Прошу прощения, господин, - голос управляющего стал осекаться, - но ведь, все бумаги были правильными. Не продавал ничего, как я мог посметь...
- Ты снова возражаешь мне. Если я говорю, что обнаружил в них ложь, значит, так оно и есть. Пойми, старый глупец, меня не бараны жалкие интересуют, не то, что ты присвоил часть МОЕГО имущества. Хотя, вполне может быть, за это ты окажешься без руки. Я думаю о том, какой урон ты нанес моему авторитету, отнимая у народа средства к существованию, и ссылаясь при этом на мое имя. Если я пожелаю, отниму у обитающих на МОИХ холмах, равнинах и горах все и оставлю их подыхать вместе с женами и детьми. Вы меня слышите? Если пожелаю. Но я добр. Ты понял?

— Я... я не думал... Простите Хозяин.
— Сядь.

Снова разговор о хозяйственных делах, расспросы о состоянии пастбищ на этот год. И вдруг... о ужас! Хозяин в который раз повернулся к управляющему – у того потемнело в глазах:

— Вот думаю, что с тобой сделать? Затоптать тебя в навоз — жалко, ты мне нужен, да и всю округу запахом твоей падали заразишь. Отпустить просто так – нельзя. Еще никто, мой закон преступивший, не уходил отсюда без наказания.
— Хозяин, ведь я...
— Нет, погоди... Вот смотри, из-за тебя семьям чабанов придется туго на этот год. Я ведь все с них выколочу, с твоей помощью, разумеется. Ты свои руки кровью их детей запятнал, понял? Может, посоветуете, как мне поступить?

Воцарилось молчание. Чабаны, перепуганные, молчали, смотря то на Хозяина, то на сникшего управляющего. Выдержав паузу, Хозяин безжалостно продолжил:

— Знаю, у тебя есть внуки, которых ты очень любишь. Два мальчика и девочка, не так ли? Отведут в подвал внучат твоих, я песика кликну... как раз он там внизу и дожидается, слуга верный, не чета вам.
— Хозяин...

Управляющий, дрожа, пытался выдавить из себя хоть что-то, чтобы остановить весь этот кошмар, неотвратимо надвигающийся на него. Остекленевшим взором он видел, как Хозяин, подойдя к краю эйвана, пристально посмотрел на алабаша. Тот мгновенно встрепенулся, поднявшись с места, готовый к любому приказу своего повелителя. В темном взоре пса мгновенно полыхнуло адское пламя, он стал жадно приглядываться к окружавшей Хозяина группе подлых холопов, готовый к молниеносной, не ведающей никаких сомнений, кровавой расправе.

— Боже, что делать... что делать... — Вдруг управляющий заплакал, кривя тонкогубый рот, поникнув блестящей на солнце лысиной. Очки его сползли на переносицу и, глухо тенькнув, упали на пол. Подняв изуродованное от ужаса лицо, он захрипел из последних сил, хватаясь за душивший его ворот рубашки:

— Хозяин простите... Не губите внуков... Я... я сделаю все, чтобы вы были довольны... Как я мог покуситься... Тварь я... О, Аллах, какая я тварь!
— Об Аллахе заговорил. Подлец. Готов весь мир проглотить, ходишь раздутый, как пузырь, а как дело до шкуры поганой да детенышей твоих дойдет – превращаешься в дерьмо. Ладно, садись уж. Не позову пса. Можешь считать, ЧТО Я ПОШУТИЛ. Ты мне нужен. Пока. Хе-хе.

Хозяин холодно рассмеялся, довольно разглядывая уничтоженного жулика. Затем щелкнул пальцами, отзывая пса. Тот неохотно отошел от Дома.

Когда управляющий с чабанами, цепляясь за стены, вышел наконец-таки на свободу, рыжий кот, все время внимательно наблюдавший за произошедшей сценой, вскочил на эйван, сбросив стоявший на ней глиняный горшок с цветами прямо на лысину старика. Оглушенный, он несколько секунд продолжал держатся на ногах, затем мягко осел на землю под дружный хохот собравшейся челяди. Хозяин гневно взглянул на наглого кота, добавившего такой неожиданный диссонанс в умело сыгранную сцену, затем улыбнувшись углом рта, ушел внутрь Дома.

Ну, старика, конечно, уволили. Через год, когда он выколотил все недоимки. Хозяин отнял у преступника все состояние, оставив, как говорится с одним хасиром [3]. Но руку не отрезал. Да и внучат не тронул. Не звери ведь, времена нынче другие...

А вместо него назначил конюха. Каждому времени – свой цвет.

...

Алабаш, впрочем, как и подавляющее большинство существ, именующих себя разумными, не смог бы точно определить с какого мгновения судьба его, сделав крутой зигзаг, стала клониться к закату. Возможно, это случилось, когда он, вернувшись с утреннего обхода границ Усадьбы, внезапно почувствовал некое внутреннее напряжение, исподволь нараставшее по мере приближения к небольшому строению внутри сада Дома. В воздухе чувствовался странный аромат, сладковатый и в то же время свежий, словно от распускающихся садовых роз. Обежав угол, алабаш хмуро оглядел группу молодых женщин, мывших ковры. Работа, однако, шла не очень бойко. По издавна заведенному между обитателями Усадьбы обычаю, они очень часто бросали ее, занимаясь любимым делом – сплетнями и праздной болтовней. Все девушки сразу вскочили из-за стола, где сидели, беспечно щебеча. Он привычно отметил цепенящий страх в напряженно стоявших фигурах. Нет, не во всех. Столь сильным было проникновение личности Хозяина в его сущность, что он мгновенно выделил из привычной безликой массы высокую черноволосую девушку, с возмутительной вольностью продолжавшую сидеть за столом. Ах вот оно что, нашелся источник этого странного запаха! Кстати, она единственная не бросила работу. Характер работы озадачил пса. Вместо мытья ковра, процесса хорошо ему известного, она проворно работала иглой, сшивая яркие куски материи. Это различие вызвало в душе алабаша смутную неприязнь, и он глухо, свирепо зарычал на девушку. Обычно все еще больше сжимались при виде его угроз, но к его неописуемому удивлению, не бросая рукоделье, она повернула голову к товаркам и спокойно заметила:

— Что хочет от меня эта псина? Вот подлый пес, как будто явился из преисподней...
— Ты что девушка, с ума сошла? Как можно отвечать ему? Ты что, не знаешь, чей он?
— Прекрасно знаю. Только не человек он, собака. Позор, мы должны стоять на коленях даже перед его псом.
— Тише, тише, и у стен есть уши. Два-три дня, как сюда явилась, видать не знаешь, какие тут порядки. Шахрабану [4]!
— Псина...

Презрение в голосе девушки привело алабаша в ярость. Подспудно он чувствовал, что в этом тоне заключалось какое-то страшное оскорбление в адрес Хозяина (остальное его не интересовало). Он зарычал громче, низко нагнув тяжелую голову. Однако девушка продолжала спокойно сидеть и работать, а алабаш, хоть и был свирепым убийцей, но все-таки псом, собакой, а значит обладал некоей справедливостью, людям недоступной. Он снова оглядел девушку. Она была красива, он отметил это безошибочным чутьем Хозяина. Да, она была очень красива, это был непорядок. Прислуга не должна быть красивой. Девушка была стройной, с тонкими чертами круглого лица, с удивительно белой ухоженной кожей, с тщательно расчесанными великолепными волосами, тонкими и волнистыми. Нежный румянец на лице делал ее совсем непохожей на грубо раскрашенных усадебных женщин. Лучистые зеленые глаза девушки смотрели на окружающий мир с каким-то доверчивым, теплым выражением. На ней было платье, правда, из дешевой материи, но сшитое с удивительным мастерством. И этот аромат... Нет, определенно, девушка пахла очень странно, не так, как другие. От ее тела не исходили привычные ударные волны дешевой туалетной воды и косметики, она излучала СВОЙ запах — и это делало ее настолько непохожей на других холопок, что пес вновь насторожился. И... вообще, во всем существе новой служанки была разлита дерзость, непозволительная в Усадьбе. Он чувствовал, что за этим обликом щеголеватой горожаночки, столь неподходящей к Усадьбе, скрывается развращенная натура, без сомнения, часами разглядывающая звезды и Млечный Путь на ночном небосклоне. Подняв морду, он некоторое время приглядывался к ней, словно пытался намертво закрепить облик девушки в памяти, затем грузно повернулся и исчез за углом.

...

Теперь алабаш установил за девушкой круглосуточную слежку. Вскакивал с утра пораньше и, быстро обежав границы Усадьбы, осторожно проскальзывал во двор и ходил за ней по пятам, стараясь однако, не попадаться на глаза, до поздней ночи.
Через несколько дней, ранним утром, ведомый безошибочным чутьем, он осторожно прокрался вдоль изгороди и застал странную сцену. Девушка, сидя прямо на земле, мастерила большого воздушного змея. Сидевший рядом мальчонка лет десяти истово нанизывал искусно просверленные раковины на нитку. Вокруг столпилась стая любопытной детворы с Усадьбы. С туго заплетенными косами, с крепкими ногами и руками, измазанными в глине, она выглядела озорным подростком, удравшим в чистое поле от строгих родителей. Подвязав крест-накрест две тонкие палочки, она проворно натянула на них большой кусок бумаги. Заинтригованный пес внимательно следил, как девушка, достав плоскую коробочку с красками и кисть, принялась что-то малевать на змее. Дети придвинулись ближе, поглощенные захватывающим процессом. Раздавались удивленные возгласы, малыши, широко раскрыв глаза смотрели за быстрыми движениями кисти. Отложив змея сушиться на восходящем солнце, девушка принялась мастерить длинный хвост из тонкой бечевы и кусочков бумаги. Через несколько минут она, быстро вскочив, привесила к бокам змея длинные нити с весело блестевшими на солнце маленькими раковинками. Смастеривший бусы мальчик гордо подал катушку. Пес, все более дивясь, наблюдал, как маленькая фигурка побежала по полю, высоко подняв руку со змеем. Дети бежали за ней.

Раздался взрыв восторженных криков. Змей, плавно взмыл в голубое небо, навстречу торжественно восходящему солнцу. На белой плотной бумаге, ниже удивленно скошенных зеленых глаз с длинными ресницами, были нарисованы разные смешные кривляющеся рожицы. Дети прыгали от счастья, громко хлопая в ладоши. Девушка, вытянув руку с катушкой ниток, постепенно отпускала его все выше и выше в небо, пока он не превратился в маленькую, едва различимую глазом точку. Мальчик, восхищенный, подошел к ней и просительно стал дергать за руку. Пес заметил, как она, улыбаясь, подала ему катушку, и поставил ей в счет развращение малолетних.
Дети убежали уже довольно далеко от отставшей девушки. Внезапно она остановилась, вглядываясь в едва различимую синюю линию на горизонте. Пес, лежа за изгородью, внимательно приглядывался к ней, дивясь такой перемене. На подвижном лице ее отразилась грусть, тоска, она устало села, по-прежнему не сводя глаз с далекого моря. Алабаш угрюмо раздумывал, не стоит ли выскочить из засады и изувечить мерзавку, но решил пока сдержаться. Как-никак, а законная добыча Хозяина!

К вечеру он вновь увидел Шахрабану с книгой в руках, что-то с увлечением читавшей вслух сидящему рядом мальчишке. Тот ерзал от азарта, худенький, с ободранными руками и ногами, временами широко раскрывая большие карие глаза. Ветер донес до алабаша ее голос:

— И вот, когда пери [5], опустившись на берег горного озера, сняли свои крылья, джигит незаметно украл одеяние одной из них! Девушки резвились в прохладной воде, ничего не подозревая, но когда подошло время улетать, одна из сестер обнаружила пропажу. Остальные улетели, а она осталась, не смогла подняться без семицветных крыльев. Вмиг выскочил парень из своего убежища и бросился на пери, оставшуюся без одежды. Выхватил он острый холодный меч, приставил к белой груди. Взмолилась бедная пери о пощаде... Потребовал джигит, чтобы она стала его женой. А она и говорит...
— Бану, что такое пери? Это такие птицы, которые могут превращаться в людей? А как они выглядят?
— Ну, как... Как крылатые девушки... Погоди, сейчас я тебе нарисую...

Быстро вытащив листок, заложенный в книгу, она открыла уже знакомую псу коробочку с красками и что-то шепнула мальчику. Тот, вскочив, побежал и вскоре вернулся с баночкой, полной воды. Девушка увлеченно принялась рисовать, уверенно работая кистью. Сначала мальчик сидел тихо. Минуты текли, и, снедаемый любопытством, он попытался заглянуть через ее плечо, но она, засмеявшись, показала ему язык и прикрыв лист рукой, стала торопливо доделывать рисунок. Через некоторое время, таинственно улыбаясь, девушка показала нечто удивительное, переливающее в свете яркой электрической лампы. Мальчик замер, затаив дыхание.

На рисунке была изображена бескрайняя, освещенная полной луной пустыня, изрезанная глубокими каньонами, со скалами причудливой формы. Над этой пустыней летело странное создание с бледным, печальным лицом и полузакрытыми глазами. Ветер развевал длиннейшие, свивающиеся в замысловатые кольца пряди черных волос, выгибал края роскошной красной одежды. На белых руках крылатой фэриште сверкали драгоценные камни, лунный свет отражался от золотой диадемы, серебрил причудливый серебрянный пояс, надетый наискосок на тонкую талию. Хотя рисунок был выполнен обычной акварелью, казалось, пестрые крылья на плечах женщины-птицы трепещут в стремительном полете... Шахрабану, посерьезнев, горестно, с душевной болью смотрела на рисунок, словно забыв о сидящем рядом смущенном мальчике, на глазах которого почему-то выступили слезы.
Внезапно он произнес с мольбой:

— Бану, скажи мне... ты ведь тоже пери? Ты не улетишь от меня? Ты так интересно рассказываешь, без тебя мне будет очень скучно...
— Ай дурачок, да какая я тебе пери? Нет у меня пояса, драгоценностей... нет волшебной власти над людьми. Я обычная, бедная, глупенькая девчонка, рисующая от нечего делать после работы разные странные картинки... Вот эту я дарю тебе. Потом, когда вырастешь, может, вспомнишь бедную Бану, рассказывавшую тебе по вечерам сказки. Ну, пора! Идем, я сварила довги, поешь – и спать!
— Бану, а завтра ты доскажешь сказку?
— Конечно, доскажу! Только перестань драться с другими мальчишками, ладно?
— Хорошо, Бану, не буду...
— Пошли...

...Какая наглость, вместо того, чтобы как все порядочные молодые женщины, чесать язык в душной комнатушке, она занимается непотребством! Алабаш вновь пристально уставился на стройную фигуру уходившей девушки. Она шла, держа за руку подлого щенка. Вряд ли он смог бы внятно изложить причины такой злобы. Впрочем, это и не требовалось, учитывая здоровый инстинкт ката. Вечером, залезая в свою мрачную берлогу в одной из пристроек, он с наслаждением представил уже хорошо знакомые, но искусанные белые руки, и алую, дымящуюся кровь, обильно хлещущую из разорванного нежного горла.

...

Ночь была беспокойной, по небу носились черные тучи, временами закрывая полную луну. Обходя внешнюю ограду усадьбы, алабаш вдруг услышал знакомый голос. Перемахнув через нее, бесшумно подкрался к камню и увидел смутные фигуры людей, сидевших на камне. Она снова была не одна! Рядом с ней сидел какой-то незнакомый парень. Пес лег, напряженно вслушиваясь в разговор, ловя каждое движение тесно прижавшеся друг к другу пары.

— Шахрабану. Какое красивое имя... Знаешь, ты кто? Повелительница страны!
— Тоже... повелительница страны. Сколько раз ты мне это говорил. Какая я госпожа? Ищи их у хозяина в усадьбе.
— Господин? Да кто он такой, ядовитая змея. Терпеть его не могу, как ты служишь у него в доме?
— Ведь я бедная девушка. Такова судьба сироты. Вот уже два месяца, как умер отец. Сколько я могу оставаться у тети... Вот и устроилась сюда.
—       Она что, что-то тебе сказала?
— Даже если не сказала, я не хочу есть ничей хлеб, даже родственников. Ты мой характер знаешь. Эх, судьба... верно, что-то плохое ожидает меня.
— Ты что говоришь? Во-первых, отец твой покойный дал тебе хорошее образование и воспитание. Потерпи еще немного, я освобожу тебя из этой преисподней. Женимся, поедем в город к дяде. Он хороший человек... Дом потом купим. Можно сказать, деньги уже собрал. Мало осталось...
— Я тоже хотела бы дом. Не надо, чтобы был большой, лишь бы были счастливы. Мы будем счастливы?
— Конечно, еще спрашиваешь? Я тебя люблю! Хочешь, пойду и прикончу мерзкого пса твоего хозяина?

Воцарилась тишина. Пес подобрался ближе, хищно посверкивая во тьме красными точками глаз. Парень привлек к себе девушку, и погрузив руки в волнистые черные волосы, попытался поцеловать. Та, улыбаясь, закрыла ему рот рукой. Вдруг она помрачнела и нервно вздрогнув, произнесла:

— Не переворачивай мне душу. Что за разговоры, и так друг друга редко видим. Эта псина будто тень хозяйская, из-под земли выскакивает.
— Ну хорошо, хорошо. Посмотри на меня... Не отворачивай лицо... Как ты прекрасна. Не отодвигайся!
— Кажется, ты совсем обезумел! Мало того, что встречаюсь с тобой, словно вор, в чистом поле, так ты еще ведешь себя как невежа. Хватит!
— Прости. Увижу тебя, не могу сдержаться. Прощаешь меня?
— Нет!
— Что хочешь, со мной делай. Бей!
— На, получай!

Послышался звонкий шлепок, затем веселый смех. Пес не шелохнулся, вбирая в себя все движения влюбленных, наималейшие звуки, как будто, он, бессловесная тварь, должен был как можно тщательнее донести до Хозяина все подробности разговора. Вышедшая из-за туч луна заставила его плотнее прижаться к земле, чтобы оcтаться незамеченным. Парень снова заговорил:

— Вот ты меня ударила, я обиделся на тебя. Жалко. Значит, не отдам принесенного...
— Что? Что ты принес? Покажи! Ну, покажи, пожалуйста!
— Хорошо, покажу. Закрой глаза. Не смотри! Девушка, ты меня не сможешь обмануть!
— Не смотрю, не смотрю!

Парень достал сверток, затем, развернув его, вытащил какой-то тускло сверкнувший, длинный, словно змейка, предмет. Послышалось тихое звякание, затем щелчок. Девушка, открыв глаза, вскочила, разглядывая прекрасный серебряный пояс, косо надетый на ее тонкую талию. Быстро сняв его, восхищенная, она подняла его над головой, разглядывая изящные узоры на поясе и вделанные в бляхи драгоценные камни.

— О, Аллах, какой красивый! Откуда ты его взял?
— Купил. Это странная история, в городе, в лавке мне его продал купец за очень низкую цену. Высокий такой человек, в странной одежде... Совсем не ожидал. Потом, сколько ни искал, не смог найти ни его, ни лавку. Будто сквозь землю провалилась! Старая вещь... Она твоя.
— Что ты говоришь! Во-первых, я не могу принять от тебя ее. Мы даже не помолвлены, как я могу ее взять? А потом…
— Что?
— Люди ведь скажут, откуда у сироты такой пояс? Когда уезжала из города, дал мне прекрасную ткань, большое тебе спасибо… а что я скажу о поясе?
— Скажешь, что суженый дал. Не говорила мне разве, что в конце месяца позвали на свадьбу? Наденешь. Я хочу, чтобы ты была самой красивой!
— Стыдно… Нет, не возьму…
— Возьми... Цветочек мой…
— Стыдно…
— Возьми!
— Стыдно… Нет…

Голос девушки странно ослабел. Она повернула пояс к полной луне, бросавшей лучи на ровную поверхность далекого моря. Через несколько минут послышался ее задумчивый, мечтательный голос:

— Мама называла свет луны в море дорожкой счастья. Посмотри, как сверкают камни пояса в ее лучах …
— Видишь, пояс сам хочет, чтобы ты его надела!
— Хочет… Хорошо, возьму. Нет, ничего не будет, надену его. Правда, есть какое-то чувство беспокойства…
— Не беспокойся. Все будет хорошо. Посмотри на меня!

Парень властно привлек к себе девушку. На этот раз она уже не сопротивлялась, замерев в его объятиях. Шли минуты, влюбенные неподвижно сидели, освещенные колдовским светом луны. Головы девушки лежала на груди парня, волосы окутывали ее фигуру. Внезапно она поднала бледное лицо:

— Если что со мной случиться, не оставишь меня в беде? Смотри, я верю тебе. У тропинки, спускающейся вниз, к высохшему озеру, есть старая хижина. Если произойдет несчастье, буду ждать тебя там. Придешь?
— А откуда я это узнаю…
— Тебе подскажет сердце. Придешь?
— Приду. Не бойся, что за слова! Приду, клянусь тебе. Именем Творца, сияющей луной, если приключится что, прилечу к тебе!
— Не клянись… Не угодно то Господу. Я тебя прощу, но боюсь… ОН не простит. Обычные люди не должны произносить имя его всуе, может случиться несчастье.
— Не бойся, не бойся. Успокойся… Прохлади сердце свое, я приду хоть из ада и расправлюсь с твоим врагом! Но кто может стать врагом такой красавицы…

Алабаш приподнялся, потом снова вжался в землю. Девушка прошла мимо него, ступая легко, невесомо, словно не касаясь земли. Парень смотрел вослед. Потом он повернулся и пошел вниз к одной из бесчисленных запутанных дорог, ведущих к морю. Пес неторопливо встал, отряхнулся и продолжил свой каждодневный осмотр владений Хозяина. Воздух был напоен острым запахом полыни, к которому примешивался хорошо знакомый аромат распускающихся садовых роз. Сузив зрачки, алабаш жадно тянул прохладный ночной воздух. Внезапно ему показалось, что удалявшаяся фигурка девушки воспарила на прозрачных семицветных крыльях и исчезла, растворилась в лунном свете, заливавшем пустынную, изрезанную оврагами и холмистую равнину. Но так как он был благоразумный пес, то как истый обитатель Усадьбы не поверил своим глазам, приняв все увиденное за мираж.

...

Катастрофа разразилась через две недели. Поднявшись с утра пораньше, алабаш, одержимый сильнейшими подозрениями, стал обходить свои владения. Веселый гомон голосов привлек его внимание, он, развернувшись своим огромным телом, беззвучно выпрыгнул на довольно большую площадку перед знаменитыми чинарами. И замер, пораженный неслыханной картиной.

Да, это была она. Но такой он ее никогда не видел! На девушке было красное платье, тщательно сшитое из переливающейся на солнце материи, тонкий стан обтягивал надетый наискосок серебряный пояс. Пышные волосы окружали ореолом ее веселое круглое лицо. Вокруг нее суетились подруги, бросая восхищенные взгляды на все это великолепие.

— О девушка, да ты похожа на принцессу! Откуда у тебя такая ткань на платье? Какой цвет!
— Никогда не видела такого цвета. Удивительный оттенок...
— Шахрабану... Шахрабану!
— Но красивый!
— А пояс? Посморите, какой прекрасный пояс! Смотри-ка, как сверкает! Тебе подходит...
— Жених дал, когда сюда собиралась ехать. Сказал, будешь надевать на свадьбы.
— Вот если бы у меня было такое красивое платье!
— Сошью. Дай материю, сошью, время есть.
— И мне! И мне! У меня есть зеленая материя!
— И тебе сошью...

Первым желанием алабаша было, рванувшись к девушке, одним ударом покончить с ней, вонзив клыки в бьющуюся голубую жилку на горле. Платье и пояс! Они делали ее похожей на госпожу, словно сверкающие доспехи, а он, как слуга верный, никогда не нападал на господ. Бесясь от злобы, он рванулся к Дому, чтобы позвать Хозяина. Только Хозяин мог восстановить порядок, уничтожить бунт, вот уже несколько недель пускавший свои зловредные корни по Усадьбе. Так ведь он не мог, не имел права войти в Дом! Наконец, случайно он обнаружил Хозяина в саду. Но тот был очень занят, внимательно просматривал какие-то бумаги, сидя в тенистой прохладе, и, казалось, не обратил внимания на тихое, призывное рычание пса. Тогда алабаш в отчаянии решил навести порядок своими силами. Выскочив на площадку, он бросился к девушкам, но на беду наткнулся на рыжего кота, торопливо пересекавшего площадку. Вид ненавистного противника перевернул все в собачьей душе, и, радуясь, что наконец-то может удовлетворить давнишнее чувство мести, он бросился за ним, намереваясь разнести пушистого прохвоста в клочья.

Но не тут-то было. Недаром кот прожил столько лет в Усадьбе и знал в ней все входы и выходы, все пути отступления. Молнией выскользнув из-под пасти алабаша, плут взвился на ближайшее дерево у калитки. Встав на задние лапы, алабаш злобно рычал на насмешливо созерцавшего его кота.

Внезапный смех заставил его остыть и растерянно втянуть голову в плечи. Смеялась девушка. Да, откинув голову с развевающейся шевелюрой, она звонко хохотала! Красная материя, переливаясь, сверкала на ее груди, цепочка на серебрянном поясе звенела, ударяясь о бляхи. И хуже всего, остальные тоже стали смеяться, словно заливистый голос девушки открыл некие запертые ворота в их сознании. Подошло несколько мужчин. Они сначала стояли, нерешительно переминаясь, но смех девушки был столь заразителен, что они тоже присоединились к общему веселью!

— Что такое. Что случилось? Кто смеет издеваться над моим псом?

Смех мгновенно стих, словно обрубленный. У площадки стоял Хозяин, облаченный в неизменную свою одежду. Люди мгновенно, словно обожженные этим тихим утомленным голосом застыли на месте, затаив дыхание. Немигающий взор Хозяина быстро отыскал виновницу проишествия.

— Ты это сделала? Кто эта женщина? Откуда сюда пришла?
— Шахрабану… Недавно сюда поступила.
— Меня не интересует ее имя. У моих холопов и прислужниц не бывает имен. Да кто она такая, что осмеливается устанавливать в моем имении свои порядки?
— Господин…
— Замолчи. Что это за платье она надела? Откуда этот серебрянный пояс? Отвечай!
— Мне дал суженый…
— Кто?

Воцарилось молчание. Хозяин медленно приблизился к девушке. Бесшумно, пружинисто передвигающийся, сейчас он был удивительно похож на свивающую смертоностные кольца ядовитую змею. Cнова зазвучал тихий, утомленный голос:

— Жених? Говоришь, суженый дал. Кто видел ее жениха?
— Сказала, что у нее есть жених. Но никто его не видел.
— Молчи. Она вам солгала. Вижу в моей усадьбе свила гнездо падшая женщина. Посмотрите на ее платье, пояс. Красное платье надела. Красную одежду надевают беки, ханы. Сейчас я тебя проучу.
— В чем моя вина? Я... я не распутница, клевета! Сколько можно мучить людей! Вы превращаете их в собак! Этот пес…
— Замолчи! Хватайте ее, сорвите с нее лохмотья! Разденьте! Донага, в чем мать родила! А с волосами что сделаем? Может, посоветует кто?
— Господин, мы говорили ей, что так волосы распускать нельзя. А она не слушалась. Господин…
— Правильно. Так распускать волосы – признак крайней испорченности. Обрежьте ей волосы. Сейчас, перед моими глазами. Шарабаны [6], говоришь? Сейчас посмотрим, какого города она госпожа!

Люди молчали, потрясенные неожиданным приказом. Но немигающие глаза Хозяина пристально смотрели на них. Движимые какой-то сладострастной потребностью повиноваться, трое мужчин схватили Шахрабану. Она стояла неподвижно, судорожно раскрыв рот, будто пыталась полной грудью вдохнуть воздуха, но когда чужие пальцы коснулись ее, словно очнувшись, стала отбиваться. Сначала они не могли с ней справиться. Глаза Хозяина буравили толпу, парализуя всякое сопротивление в душах. Парни вошли в раж, обозлились. Тонкая ткань трещала, звонко лопнули крепления серебряного пояса. Девушка дико закричала, пытаясь оттолкнуть насильников, звала на помощь. На ее крики сбежалась вся Усадьба. Подошло еще несколько ухмыляющихся парней. Шахрабану затравленно озиралась, пытаясь найти хоть какую-то поддержку среди трепещущей от страха толпы. Тщетно! Еще мгновение – и девушка рухнула на землю, беспомощно пытаясь прикрыть грудь и бедра руками. Откуда-то появились большие ножницы. Один из крепко державших ее парней скрутил в кулак великолепные волосы и упер колено в узкие плечи. Раздался тугой хруст, парень сжав в руке свою добычу, отскочил в сторону. Остальные тут же отпустили ее. Девушка сидела, согнувшись, дрожа всем телом, широко раскрыв зеленые глаза, словно от невыносимой боли. Она уже больше не кричала.

Наставшая мертвая тишина поразила всех. Толпа стояла не шевелясь, хозяин, поднявшийся на эйван, возвышался над ней подобно полубогу в ладье. Он пристально разглядывал обнаженную фигурку, и странный блеск вспыхивал порой в его холодном взоре. Снова зазвучал тихий голос:

— Вот так. Видите, в этой женщине нет ничего необычного. Хорошо, можно ли ее простить?
— Господин, ежели даже она провинилась, может, простите ее...
— Посмотрим. Сначала оденьте ее. Надеюсь, что поумнеет, потом будет знать свое место. Завтра вечером приведешь ее ко мне, я с ней поговорю. Ясно?
— Будет сделано, хозяин.
— Алабаш!

Повинуясь голосу хозяина, пес подошел к эйвану. Тот, небрежно его оглядев, повернулся и ушел внутрь Дома. Люди зашевелились, лица, похожие на маски в театре, стали приобретать более живое выражение. Кое-где даже послышался робкий смех. Хозяин позвал девушку в Дом – значит, Хозяин смилостивился, может даже приблизит ее к себе. Женщины попытались ее одеть, но она не шевелилась. Тот самый парень, что совсем недавно грубо обнажил девушку и обрезал ей волосы, отвернув лицо, попытался поднять ее. Слышался торопливый шепот:

— Отойдите! С ума сошли? Ведь стесняется!
— Расстегни пуговицы, платье ей мало.
— Тебе говорю, приподними ее, не могу продеть платье...

Женщины, кое-как одев девушку, пытались поднять ее. Внезапно ее безвольное, словно у куклы, тело выскользнуло у них из рук. Осев на землю, мелко дрожа головой, она уставила невидящий взгляд в эйван и вдруг принялась громко икать. Казалось, она впала в младенчество. Люди качали головой. Теперь, когда Хозяина поблизости не было, на многих лицах появилось выражение жалости. Некоторые парни озорно подталкивали друг друга, жадно вспоминая недавнюю картину прекрасного тела девушки. Старики тихо рассказывали о смягчившемся характере своего повелителя:

— Не миновать бы ей в старые дни подвала...
— Слава Аллаху, сейчас времена очень изменились, господин смягчился...
— Денег зарабатывай сколько хочешь, чабаны блаженствуют. Господин берет совсем мало, остальное достается народу.
— Да сохранит Аллах господина... А в случившемся виновата она сама, дочь глупца. Сидела бы спокойно, ничего бы не случилось. Суженый! Ты бы ее красное платье видел... Две недели его шила.
— А наказания сейчас стали такими редкими, что молодежь совсем потеряла страх божий.
— Правильно, правильно... Потому-то и наглеют.

Один лишь пес, не двигаясь, мутно смотрел на группу людей вокруг девушки. Он ощущал странное беспокойство, тоску. Ветер разносил по двору длинные темные волосы. Часть перелетела через стену, и много дней подряд после этого рокового события люди находили зацепившиеся за кусты пряди.

Наконец, двое женщин подняли девушку и увели ее. Несколько часов спустя пес увидел ее, униженно скорчившуюся на стуле у высокой стены. Рядом стоял тот самый большеглазый мальчик, пускавший вместе с ней змея в поле. Он не отходил, догадываясь о страшном несчастье, несколько раз робко тряс за плечо, тихо звал по имени... Девушка не отвечала, спрятав лицо в ладонях, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Резкий голос позвал мальчика наверх. Мальчик нерешительно посмотрел в сторону Дома, но решил подчиниться. Быстро выполнив поручение, он вернулся. Но она исчезла.

...

Вечером, пес привычно трусил, обходя границы Усадьбы. Погода испортилась, небо заволокли темные тучи, вдали раздавались раскаты грома. Дул сильный, с порывами ветер. Внезапно он почувствовал НЕЧТО, какой-то ужас, поджидавший его за поворотом, куда спускалась крутая узкая тропинка. Воздух был насыщен смертью, резким запахом необратимо увядающих в саду кроваво-красных цветов. Он внезапно остановился, затем, словно двигаемый магнетической силой, спустился вниз и пошел к покосившейся пустой хибаре у тропинки. Внимание его привлекла странная, парящая у дверей маленькая фигурка. Алабаш медленно приблизился и замер, словно пригвожденный к земле небывалой, чудовищной даже для него, старого убийцы и громилы, картиной.

На веревке, прикрепленной к косяку, висела умирающая в жесточайших муках Шахрабану. Сильный ветер раскачивал ее, порой ударяя о столбы, подпиравшие ветхий навес у двери. Стриженная голова несчастной медленно клонилась набок, перехваченная тройным узлом [7], стянутым на тонкой шее. Когда очередной порыв повернул ее лицом к псу, и оно выступило из тени навеса, он ясно увидел его!
Оно было страшно. Рот девушки был широко раскрыт, всю грудь и тело залили стынувшие на ветру потоки вспенившейся слюны. Они пропитали платье и медленно падали на землю, оставляя на ней белые пятна. С ног равномерно капала желтая жидкость. Руки были странно вывернуты, словно несчастная пыталась ухватить зиявшую перед ней в последние мгновения гаснувшей жизни пустоту. Налившиеся кровью зеленые глаза были полны гнева и отчаяния. Наткнувшись на этот неподвижный взгляд, алабаш заскулил от ужаса. Ветер внезапно стих, воцарилась гнетущая тишина. Минуты текли, а пес был не в силах оторваться от созерцания этих удивительных, остановившихся глаз, внутри которых словно бы тлели догорающие угли. Внезапно ее тело в последний раз тихо, едва заметно содрогнулось. От этого движения пес вышел из транса, и, громко воя, помчался в Усадьбу, делая гигантские прыжки.

Утром нашли труп. По Корану, самоубийство – грех тяжкий, а в Усадьбе ислам ныне возрождался (Хозяин не возражал, даже, говорили, построил мечеть в Городе и собирался совершить паломничество в Мекку). Так ли оно по исламу, не так ли, один Аллах Великий разберет: но, кстати, Хозяин тоже был очень расстроен и поражен таким безумным поступком. Сбитые с толку слуги потом рассказывали, что он, поднявшись на третий этаж Усадьбы, пробыл там почти весь день, затем, спустившись вниз, долго и хмуро глядел на горизонт. Когда верный конюх спросил его, что же делать с телом, ответил, жестко и презрительно щурясь: «поступите так, как считаете нужным!». А так как, что ни говори, она оскорбила Хозяина, верные слуги решили поусердствовать, вспомнив, что они благочестивые мусульмане. По законам ислама и поступили: в тот же день вывезли в поле, то, что от нее осталось и закопали на крутом холме у дороги, как последнюю падаль, некогда прекрасную, молодую женщину. Никакого милосердия: управляющий (бывший конюх) даже не разрешил ее обмыть. Одна из ее бывших подружек, человек с совестью (иногда бывает и такое), попыталась закрыть закостеневшие рот и глаза. Но, как ни старалась, ничего у нее не вышло. Так и похоронили жалкие останки Шахрабану с остриженной головой, в перемазанном, испачканном слюной и мочой убогом платье с широко раскрытым, словно в беззвучном крике, ртом, и полными боли и гнева печальными глазами.

Несколько дней спустя проходившие путники замечали неподвижно, словно каменное изваяние, сидевшего у могилы парня. Затем он исчез, больше его не видели. Проходившие путники по старому обычаю читали молитвы и бросали на могильный холм камни. У могилы выросло дерево, осенившее его прохладой. Произошла еще одна странная вещь: результате какого-то случайного стечения обстоятельств ее стали считать пиром – местом упокоения святой женщины, шахида [8]. Так как место было отдаленное, никому не пришло в голову поставить у нее специальный ящик для пожертвований. Но люди, верные своей привычке, всовывали между камней мелкие монеты и подвязывали узкие полоски ткани на ветки дерева. Монетки уносили озорные голоногие мальчишки, а полоски развевались на ветру, одевая ветки странной, похожей на распущенные короткие волосы, бахромой. Порой они забирались на камни и со смехом запускали оттуда разноцветных воздушных змеев. Они резко взмывали в голубое небо, уносимые потоками теплого воздуха. Дети с наслаждением следили за быстро уменьшающимися силуэтами с намалеванными на них веселыми рожицами – странный обычай, невесть откуда проникший в мрачное царство Хозяина. Влюбленные девушки приходили на могилу загадывать желания, обходя могилу три раза. Затем они зажигали на могиле свечи. По вечерам огни, переливаясь, одевали дерево и нагромождение камней, испещренных разноцветными подтеками оплывших свечек, волшебным, теплым, праздничным светом.

...

После смерти Шахрабану наступила агония. Он не вскакивал бодро, как в старые времена, по утрам и вечерам, не обходил дозором границы Усадьбы. Часть ограды, примыкавшая к хибаре, вообще внушала ему ужас. Состояние пса начало медленно, неотвратимо ухудшаться. Он перестал следить за обитателями Усадьбы, даже не замечал странного поведения мальчика, того, кто единственный пытался помочь юной жертве чабанов. Казалось, душа покойной вселилась в него: встречаясь с псом, он обжигал его презрительным взглядом карих глаз...

Мальчик сделался очень молчаливым и задумчивым. Более того: подрастая, он не стал заниматься мелким воровством и наушничеством, обычным среди прислуги. Никогда не увидят его, бездельно стоящим в углу, покуривая анашу с другими молодыми холуями, обсуждающего стати проходящих молодых женщин в глупой, надетой в обтяжку одежде. Не встретят его и среди холуев иного рода, с гордым видом проезжающих на дорогих машинах по улицам Города и говорящих о своем народе не иначе как в уничижительном роде. Такова ныне обычная судьба многих обитателей Усадьбы и чабанских сыновей. Пройдет еще семь-восемь лет, и он, повзрослевший, с резкими чертами обветренного лица, уйдет с Усадьбы, не слушая слезных воплей родителей, голосящих о «вскормленная честным молоком», о необходимости соблюдать холопские заветы предков, захватив с собой лишь скромные сбережения, заработанные тяжелым трудом, да потрепанную книжку с вложенным рисунком маленькой девичьей фигурки с семицветными крыльями, несущейся в бескрайней пустыне.

...

Ну, довольно душераздирающих сцен... Прервемся на минуту.... я про кого-то хотел рассказать... да забыл, грешный... А-аа, кот? Вы хотите узнать о дальнейшей судьбе кота? И недаром. Кот – самый жизнерадостный и, позвольте заметить, несгибаемый персонаж моей печальной повести. В общем, кот... А что, кот? Да он все так же - ходит, мяукает, занимается своим мелким разбоем, мошенник. По жизни, то есть. Есть Усадьба, нет Усадьбы – ему, в принципе, плевать. Люди найдутся всегда. Сладко ест, чутко спит, греется под солнышком, шевеля хвостиком да презрительно щуря желтые глаза, искусно шпокает кошечек, плодя рыжий легион будущих пушистых подражателей. И фысссссссссссссс – ссыт на все остальное.

Каждому – свое. Пора опускать занавес. Пора, други и подруги мои, дочитать приговор, вынесенный нашему главному герою – псу.

...

Шли месяцы, душное лето сменилось осенью. Однажды, не в силах более переносить терзавшую его боль, алабаш подошел к своему господину, разговаривавшему с конюхом, и положив тяжелую голову ему на колени, взглядом попросил свободы. Хозяин, как ни странно, вошел в положение пса. Спокойно оглядел его и тихо, печально (странно было слышать печаль в этом утомленном голосе) произнес:

— Устал? Кажется, сердце у тебя сжимается. Напрасно я так решил это дело. Надо было хотя бы о тебе подумать. Ведь ты мне нужен. Все люди предатели, а ты верный друг. Тебе я могу доверять...
— Что с ним случилось, господин? Замечаю, в последнее время он ходит совсем потерянный. Может, заболел?
— Он несет свое наказание в своем собственном аду. И вы тоже понесете. Я говорю о смерти девушки. ПЕС МОЙ. А вас этот ангел мог бы спасти. Может, спасла бы внуков моих... Понял меня?
— Честно говоря, господин, нет... О каком преступлении речь, ведь это она сама убила себя?
— Пустоголовый, откуда ты можешь это знать... Такие вещи знаем лишь я да мой пес. Потому-то я и хозяин этого поместья, а ты раб. Можешь идти.

На следующий день Хозяин вывел алабаша за ворота, снял с него тяжелый ошейник с бляхами и надел новый – с острыми шипами, защиту от волков, свой последний подарок верному слуге. Потом ласково погладил пса и повернувшись, тяжело ступая, пошел к Дому. Алабаш тоскливо глядел на него. Но Хозяин не обернулся. Заходящее солнце бросало кровавые отблески на его широкую спину, окрашивало багрянцем видневшуюся за высокой стеной крышу Усадьбы, вновь, уже в который раз, обреченную на гибель и разрушение.

Освобожденный от своих обязанностей пес принялся бродить по мрачным холмам с выгоревшей травой, окружавшим владения Хозяина. Внешне он почти не изменился: тот же злобный взгляд глаз на лобастой башке, те же ухватки старого бандита. Когда он чувствовал голод, без церемоний врывался в кошары и требовал себе пищи. Чабаны, трясясь от страха перед Хозяином, давали ему лучшие куски. Он же, насытившись, бесцеремонно сношал всех сук в кошаре и уходил дальше, одержимый желанием найти нечто, что должно было развеять страшную черную хмарь, с каждой неделей все более сгущавшуюся в его мозгу.

...

Это произошло ранней весной. Была ночь, полная луна холодила просторы бескрайней холмистой пустыни жутким неверным светом, переполняя чашу страданий изгнанника. Никто бы не смог узнать ранее такого холеного пса. Алабаш совершенно одичал, густая свалявшаеся шерсть покрывала исхудавшее тело. Глаза его светились фосфорическим блеском, язык вывалился из широко распахнутой пасти, словно у бешеного волка.

Странные картины носились в мозгу алабаша. Вот подлый рыжий кот подлизывается к домочадцам, затем влезает в кухню и жадно лопает беспечно оставленное на столе мясо. Он воровато оглядывается, порой подрагивая от удовольствия пушистым хвостом. Но не тут-то было! Мгновение - и увидевший его в окно верный пес, молнией ворвавшись в кухню, позорно изгоняет мошенника на верхушку дерева, где негодник вынужден в очередной раз сидеть несколько часов, пока алабаш не соизволит отойти от места его заключения.

Но это мелочи, мелочи... А вот преступление покрупнее: чабан отобрал овец из отары, предназначенной для уплаты дани Хозяину, и решил продать их на стороне перекупщикам. Едет полупьяный водила в стареньком грузовичке, заполненном блеющими овцами, свесив руку с окна, ловя прохладный утренний ветерок. Алабаш, давно заметивший подозрительную машину, направляющуюся к морю в неурочный час, проворно подкрадывается к подножию холма, куда должна вот-вот свернуть машина по петляющей дороге, и ложится в засаду. Из-за поворота показался исцарапанный борт грузовика. Пес беззвучно вскакивает и свирепо вцепляется в неосторожно выставленную руку вора. Водила пронзительно кричит, а алабаш, с наслаждением сжимает челюсти, с хрустом перемалывая кости бездельника...

Порой видит он картины подношений, которые ему делали чабаны, снова чует запах свежих кусков мяса в миске, подобострастные голоса домочадцев, купающих его под сильной струей холодной воды, такой приятной в жаркий день. Видит он обожаемого повелителя своего, расхаживающего по Усадьбе в неизменных своих мягких начищенных сапогах, властно отдающего приказания челяди и холопам, выполняющих под строгим немигающим взглядом бесчисленные поручения...

Но что это! Луна изменяет очертания холмов, он видит легконогое, подобное крылатой деве-фэриште создание, летящее на свет любви, сжигаемое нечеловеческой страстью. Мир меркнет, луна словно бы пропадает на небосклоне и сквозь этот адской мрак пробивается слабый свет – девушка, молодая женщина, гневно и смело бросающую обвинение в колдовстве злому волшебнику, чей угрожающий взгляд, подобно яду гюрзы, разлагает в кучу лохмотьев толпу из людей, превращенных чарами в мелких собакоподобных бесов, пустых и пошлых....

НЕТ! Я НЕ ВИНОВАТ! Я – НЕ ГУБИТЕЛЬ ШАХРАБАНУ! ВСЕГО ЛИШЬ... ВЫПОЛНЯЛ ПРИКАЗЫ. ВЕДЬ Я - СЛУГА ВЕРНЫЙ!

...Что, одни только псы неистовствуют и подличают, упоенно помогая уподоблять светлый мир некоему подобию ада? Вот снова он слышит бешеные крики мужа, натравившего чудовищного пса на невинную жену, зрит конюха, с преданной улыбкой стаскивающего брюки с человека, свободомыслием своим не угодившего Хозяину, злобные и льстивые хари чабанов, науськивающих его на неугодных соседей… Зачем же тьма окружила именно его, всего лишь послушного подручного бесчисленных тиранов и мерзавцев, которые благополучно избегнув наказания, по какому-то непостижимому капризу вселенной продолжают свое бесстыдное дело?

Тьма снова распадается. Вновь чудовищные видения… да что же это? Надвигается на обезумевшего алабаша берег высохшего озера с блестящим от соли, словно замерзшим дном, прорезанное трещинами, с редкими лужицами отравленной воды, чудовищная точка перехода из мира земного в заледеневшую геенну адских призраков... Вот скорчившаяся у двери жалкой хибары фигурка молодой женщины с остриженной головой, в узкой, уродливой одежде, исступленно шепчущая, призывающая на помощь слепого, недостойного возлюбленного, обманувшего доверчивое, преданное сердце. Вспыхивает перед взором его яркий, режущий свет, и, словно оживший кошмар, встает перед взором его прекрасный утренний день, оживает девушка, похожая на восточную принцессу из волшебной сказки, в алом платье, опоясанная сверкающим поясом. Видит он круглое лицо пери с тонкими чертами и маленьким ртом, высокую грудь и тонкий стан, окутанный пышными черными волосами, вновь чувствует ни на что не похожий аромат ее цветущего тела. Она стоит, окруженная восхищенными ее поразительной красотой подругами, и звонко смеется, оглядывая мир добрыми лучистыми глазами. Мир, в котором есть высокие прохладные горы, бесконечная пустыня и синее глубокое море, могучие деревья и суровые скалы, обширные поля, засеянные желтой пшеницей, отары белых овец и шумные города. Мир, в котором есть властный Хозяин, жестокий в своем всеведении и слепоте. Мир, в котором притаился за углом старинного Дома страшный зверь, готовый впиться в нежное горло женщины-ангела, в пульсирущую голубую жилку под прохладной кожей...

И он, добровольно изгнавший себя из Усадьбы верный слуга, человек, осужденный по не знающему изъятия приговору на бесплодные скитания по страшной пустыне, истерзанный мучающим его день и ночь непонятным проклятием широко раскрытых, застывших глаз умирающей Шахрабану, представитель выморочного рода стукачей и насильников, убийц совершенной красоты и добра, ничтожных и злобных.

...

Движимый сильнейшей тоской, алабаш поднялся со своего логова и двинулся по направлению к гигантскому скальному массиву со срезанной вершиной. Завернув за группу изъеденных временем останцев, он вышел на большую площадку между уходящей ввысь вертикальной стеной и черными, похожими на погибших воинов, причудливыми огромными камнями. Едва заметное изменение воздуха, тихое дуновение заставило резко повернутся пса. Он не удивился, увидев ЕГО, неподвижно стоявшего у входа в ущелье.

Луна отразилась в омертвелых глазах чудовища. ОНО было огромным, в рост самого высокого человека. Хищная вытянутая морда заканчивалась ужасной пастью, из которой выглядывали острые клыки. Вытянутые уши торчали из-под странной формы полосатого чепца. Невообразимая голова призрака была насажена на мускулистое человеческое тело, обросшее короткой мягкой черной шерстью. Да, это и было нечто, преследовавшее и мучавшее его столько времени! Послышался тихий звон, на заросшем густой черной шерстью плече тускло свернул металл. Этот звук заставил алабаша вздрогнуть и подобратся. Перед глазами его снова воочию встала сцена у ограды, тихий смех девушки, мечтательно раглядывавшей роковой подарок. И только тогда он заметил знакомые серебряные бляхи пояса, глубоко вросшие во внутренности того, кто молча стоял, преграждая ему единственный выход из тупика...

Ему предстояла схватка не с обычным смертным существом из плоти и крови, а с демоном, поднявшимся из самых глубоких расселин преисподней, где он отбывал свою часть наказания за гнусное убийство невинного человека. Человекоподобные скалы качнулись и пришли в движение, сдвигаясь, сначала медленно, затем все быстрее, быстрее, быстрее. Пес почувствовал, что вот сейчас, в этом смертельном бою, он или погибнет, либо навсегда освободится от выжженного в мозгу клейма жалкого лиходея. Охватившая было его слабость сменилась яростной отвагой и желанием битвы. Не был ли этот призрак оправданием его злобных поступков и бесчисленных преступлений? Выходит, прав был, еще как прав, когда мучил людей и животных, грабил и убивал, если вся вселенная преисполнена злобы! Он рванулся, целясь в горло шакалоподобному созданию, но промахнулся. Раздался свист, на голову алабаша обрушилось тяжелое, причудливо изогнутое оружие. Алабаш рухнул на бок, затем из последних сил приподнялся, превозмогая черную хмарь, сгущавщуюся у него в мозгу и погружавшую его бездонный омут небытия, в начало его существования, где жадно сосал он молоко из торчавших сосков давно забытой матери.

... И бросился вперед, на хортдана [9], свирепо рыча, исполняя свое предназначение, вбитое ему в мозг там, в Усадьбе, оставшейся за пределами стремительно сжимавшегося смертельного кольца скал. Оно и сейчас, уже в последний раз, гулко и бестолково билось в окровавленной голове с обрезанными ушами — знаком вечного рабства, наложенного на него мудрым Хозяином.

Баку, ордибехшт-тир 1386 от солнечной хиджры.


ПРИМЕЧАНИЯ

1. перевод смыслов (Корана) И. (В.) Пороховой.
2. «...После третьей ночи на рассвете душа праведника отправляется бродить среди благоухающих растений... За ним является то, что олицетворяет ее собственную веру и деяния, в облике прекрасной девушки, хорошо сложенной, которая выросла в добродетелях; у нее высокая грудь, длинные пальцы, излучающее свет тело, очень нежный и привлекательный взгляд...» (Книга о праведном Виразе, IX-X вв. от Р.Х.).
3. азербайджанская циновка из засушенного камыша.
4. «госпожа страны» (пехлеви) - титул сасанидской принцессы Джаншах, по преданию, дочери последнего иранского шаха Йездигерда III.
5. пери, фэриште - крылатая фея, персонаж ближневосточной (азербайджанской) мифологии. В исламской теологии образ пери тесно связан с райскими девушками - гуриями.
6. простонародное произношение имени. В одной очень старой книге, ныне благополучно забытой, утверждается, что забвение или искажение имени ведет к потере души.
7. «... – Добрая мысль, добрая речь, доброе дело.» Авеста, Ясна, Баган-яшт, ст. 16.
8. пророк Мухаммед сказал: " Наилучшим джихадом является произнесение справедливого слова в присутствии несправедливого правителя". Этот хадис указан в в сборниках Абу-Давуда и Тирмизи.
9. восставший из могилы мертвец, упырь, сказочный персонаж азербайджанской мифологии.