Любите ли вы самолеты так сильно, как люблю их я? В те далекие послевоенные годы я, как и любой мальчишка в нашем московском дворике на Неглинной, мечтал стать космонавтом, приблизиться к небу, так сказать. Но судьба распорядилась иначе, слепив из меня удачливого механика, а затем и преуспевающего бизнесмена. Кстати, на судьбу мне как раз грех жаловаться, потому что именно моя последняя ипостась позволила мне приблизиться к небу: я стал летать в командировки сначала по стране, а потом и за границу. Со временем так получилось, что я перебрался за границу, в Германию, насовсем и отпраздновал свои пенсионные 65-ть уже в эмиграции, но на пенсию, разумеется, уходить не собирался.
Я люблю свое дело. Я люблю технику и людей, которым я ее поставляю. Я не разлюбил самолеты, поэтому с удовольствием летаю на конференции, а также навещаю наши дочерние предприятия, разбросанные по всему миру. В свои шестьдесят «с хвостиком» мне тяжело не ценить комфорт. Пусть большинство моих немецких коллег считает излишним снобизмом и бравадой бронирование билетов в салонах первого и бизнес-классов, но мне доставляет удовольствие сидеть, по сути, недалеко от главных героев каждого полета – пилотов. А может это во мне сказывается широта и размах русской души? Европейцы, особенно немцы, придерживаются скромного эконом-класса, и лишь путешественники из стран «третьего мира», по-видимому, с той же широтой души, что и у русского человека, не возражают доплачивать за комфорт.
Куда бы ни летел, я всегда с интересом разглядываю своих попутчиков. В основной своей массе это, конечно, мужчины примерно моего возраста, но встречаются и одинокие женщины, в том числе молоденькие, и очень редко – семейные пары, одни или с детьми. Дальние рейсы самые насыщенные событиями, потому что за перелет успеваешь не только разглядеть публику, поговорить с соседом, пропустить рюмку-другую хорошего коньяка, отпустить комплимент стюардессе, но и полюбоваться пейзажами внизу, сверяя свои предположения о конкретном месте под брюхом самолета с картинкой маршрута на экранах телевизоров в салоне.
Я редко читаю в самолете. Точнее, совсем не читаю, но стабильно вожу с собой в ручной клади одну и ту же тоненькую книжечку рассказов Михаила Зощенко, ставшую уже больше моим талисманом и залогом хорошего перелета, нежели просто 137 страницами для чтения. Каждый раз, когда я выкладываю ее на столик с готовностью окунуться с головой в юмористические рассказы любимого писателя, непременно находится что-то другое, что меня отвлекает. Так было и в этот перелет.
У меня случилась последняя командировка перед двухнедельным отпуском, согласно которой мне предстояло лететь в Бразилию, навестить недавно открывшийся концерн по производству автомобилей, где наша фирма приобрела внушительный пакет акций. Задача была простая – посмотреть, как там идут дела, провести несколько собраний-встреч с руководством и партнерами, обсудить проблемы и стимулировать людей на успех и дальнейшее сотрудничество. Словом, ничего из ряда вон выходящего, рутина, которая всегда доставляла мне удовольствие даже вот в такие, предотпускные поездки.
Дома, пока собирал чемодан и разговаривал с дочерью по мобильному, повертел в руках знакомую книгу Зощенко, в очередной раз раздумывая, взять ее с собой или нет. В последний момент созрел в своем решении и запихнул ее в кожаный чемодан наряду с бумагами с твердой уверенностью нарушить-таки девственность ее страниц.
Мне предстояло лететь в далекий и самый населенный город в мире – Сан-Паулу. Помимо книги, я рассчитывал на интересную компанию и вкусный обед, поскольку, несмотря на выходной день, как всегда, перед полетом заскочил в офис, ограничившись лишь чашечкой крепкого кофе рано утром. Ну, насчет вкусного обеда я, конечно, не сомневался, так как пользовался услугами данной авиакомпании давно, и они никогда еще не дали мне усомниться в своем сервисе. Вдобавок ко всему, как вы помните, я мог себе позволить перелет в салоне первого класса, который я успешно и забронировал предварительно. С хорошей компанией было сложнее, потому что приятных попутчиков, увы, ни за какие деньги не купишь. За всю долгую историю своих перелетов интересные собеседники мне попадались всего раз пять-шесть, преимущественно из числа мужчин моего возраста. А один перелет, в Лондон, запомнился мне особенно: я познакомился с хорошенькой девушкой-студенткой, к которой успел почувствовать симпатию, но явно без взаимности. Как выяснилось позже, когда наше знакомство продолжилось по прибытии в Хитроу и в ходе прогулок по ночной столице Великобритании, молодую особу больше интересовало мое финансовое состояние, нежели душевные порывы. К тому же меня, мужчину в самом расцвете пенсионного возраста, не мог не смущать тот факт, что моя избранница лишь двумя годами старше моей дочери. В общем, наше недолгое знакомство, лишенное дальнейшей романтики, в итоге не имело перспектив.
Не могу сказать, что я вкладывал надежду на знакомство с женщинами в эти бизнес-поездки, хотя и был холост. Вообще создание семьи в обозримом будущем входило в мои планы. Скажу так: я бы, конечно, не отказался от интересного знакомства, но специально его не искал. Мой перелет в Сан-Паулу не был тому исключением.
Разместившись поудобнее в самолетном кресле и вытянув ноги, я не спешил фиксировать ремень безопасности внизу своего поджарого торса, хотя табло уже давно высвечивало надпись «застегнуть ремни». Несмотря на то, что ремни не доставляют мне никакого дискомфорта, я почему-то их не люблю, даже брюки предпочитаю носить с подтяжками. Может это всего лишь отголоски моего далекого советского детства? Еще одной причиной, по которой я не пристегивался, было то, что мне все равно пришлось бы пропускать кого-то на кресло рядом со мной, у окна. В первом классе, конечно, было предостаточно места, чтобы пропустить своего соседа не вставая, но в случае, когда рядом со мной летела дама, я не ленился оторвать свой зад от удобного широкого кресла. Опять скажете старое советское воспитание? И будете правы.
Уже почти весь салон был заполнен публикой, говорящей преимущественно по-португальски, а кресло у окна, по левую руку от меня, продолжало пустовать. Люди суетились, распихивали по полкам ручную кладь, громко переговаривались, щедро жестикулировали и умудрялись задевать друг друга сумками даже в широком первом салоне. Создавалось впечатление, что одна большая семья занимала весь салон, но это было не так. Когда люди разместились, каждый занялся своим делом, и они уже не обращали внимания друг на друга разве что за исключением самых любопытных, то и дело вступающих в разговор со своим соседом по креслу. «Таковы, должно быть, бразильцы», - подумал я, впервые отправляясь в эту страну. За свою жизнь я облетел чуть ли не всю Землю, познакомился со многими народами и мог уже без ошибок отличать индусов от пакистанцев, японцев от корейцев, бельгийцев от голландцев и т.д., даже не зная ни слова на их языке. Даже в одной и той же семье, у одних и тех же родителей рождаются непохожие дети, а уж что говорить про разные народы! Признаюсь, я порой гордился тем, что могу различать целые народы по их манере говорить, жестикуляции, темпераменту и другим более или менее очевидным признакам. Самое время было садиться и писать о них книгу, да все откладывал эту идею до тех времен, когда на самом деле уйду на пенсию, и будет нечем занять свое время кроме изложения на бумаге этих самых воспоминаний.
Видимо, глубокие размышления о написании собственных мемуаров захватили меня так всерьез и надолго, что я не заметил, как возле моего кресла появились чьи-то узкие бедра в серебристых кожаных штанах, огибающие мои колени и пытающиеся, очевидно, занять место у окна. Я тотчас же очнулся, машинально вскочил, делая попытку освободить путь. Однако сегодня я был неуклюж, отдавив изящную дамскую ножку с красными ноготками со стразами, прикрытую узкой перламутровой полоской босоножки. Женщина сделала недовольное лицо и сказала что-то на незнакомом языке, видимо, по-португальски. «Похоже, я здесь единственный немец, - ухмыльнулся я про себя и уточнил: - Русский немец». Разумеется, я рассыпался в извинениях перед дамой, но на немецком, не зная, говорит ли она на этом языке или нет. В ответ она лишь сильнее нахмурила свои изящно-очерченные брови, слегка кивнув мне головой, давая понять, что все, мол, в порядке, но можно было бы и поосторожнее пропускать ее вперед минуту назад.
Довольно миловидная светловолосая стюардесса окинула взглядом ремни на наших животах, проверила, закрыты ли багажные полки, в компании с коллегой-мужчиной показала направление аварийных выходов и правила пользования масками и спасательными жилетами. Вскоре наш самолет тронулся в направлении взлетной полосы. Делая вид, что мне интересно происходящее за иллюминатором, я принялся с любопытством тайком разглядывать свою соседку.
На вид моей попутчице было лет 45-50, ну никак не больше пятидесяти. Модная белая кофточка с большими махровыми помпонами вместо пуговиц и таким же пушистым отложным воротничком прекрасно сочеталась с ее увядающей, но все еще красивой смуглой кожей длинных кистей рук, шеи и лица. Вместо того чтобы расслабиться и сесть поудобнее в мягком кресле, женщина держала свою спину удивительно ровно, словно балерина, для которой правильная осанка – выработанная привычка, ставшая укладом жизни. Но самое удивительное было даже не это, а то, что дама, будучи в таком зрелом возрасте, похоже, не носила лифчика. Конечно, мне было нелегко разглядеть бретельки под вязаной, пусть и тонкой кофточкой, но ее полная грудь, казалось, просвечивала сквозь легкий материал и вздымалась над вырезом при каждом дыхании. Если на ней и был надет бюстгальтер, то, очевидно, такой тонкий, как капроновые колготки. По крайней мере, осторожно заглядывая в манящий вырез, я не нашел там никакого постороннего материала. Интересно, а что тогда придает такую соблазнительную форму ее груди? Пластическая операция?
Я не заметил, как прыснул в кулак, привлекая внимание своей соседки. Да, это было весьма неразумно с моей стороны, потому что в следующую секунду я поймал на себе ее сердитый взгляд, застукавший меня за рассматриванием ее прелестей. Я, признаюсь, давно не испытывал такого смущения, будучи застигнутым врасплох, разве что в студенческие годы, когда однажды также увлекся разглядыванием красивой большой груди в наглухо закрытом коричневом платье одной из преподавательниц, за что был выставлен на посмешище всей группы и получил нарицание от нашего комсомольского вожака Петьки Грозного. Петька, конечно, сам был тот еще гусь, не прочь поразглядывать девичьи груди, но на посмешище его никто не рискнул выставлять, так как он был внуком одного из отставных партийных лидеров на пенсии и, следовательно, за это ему прощалось многое. Отсюда, кстати, он и получил кличку «грозный»: чуть что, он грозился все рассказать своему деду. Не то, что дети, иные взрослые трепетали перед Петькой.
Впрочем, сейчас мне было не до Петьки, надо было спасать ситуацию. Я почувствовал, как мое лицо заливается краской, поэтому поскорее наклонился к своему кожаному чемодану и стал картинно рыться в его недрах, делая вид, словно что-то ищу. Видимо я, мужчина в дорогом костюме и с изрядной сединой в волосах, выглядел на самом деле так смущенно-идиотски в своей спешке, что даже эта суровая леди не сдержалась и улыбнулась. Мне не оставалось ничего делать, как виновато улыбнуться в ответ. Краем глаза я успел заметить, что она довольно симпатичная дама: темно-синие миндалевидные глаза были подчеркнуты высокими скулами, маленький носик с горбинкой заканчивался парой аккуратных тонких ноздрей, такие же тонкие губы были слегка тронуты бесцветной помадой-блеском. Правда, улыбалась она как-то странно, одними губами. Все-таки на ее лице читалось что-то надменно-холодное, даже, пожалуй, высокомерное. Я почему-то подумал, что она могла быть француженкой. Из-за минимума макияжа на лице, что ли? И еще мне показалось, что ее лицо мне отдаленно знакомо.
Я уж было нащупал рассказы Зощенко в чемодане, как передумал доставать книгу. Мне хотелось завязать беседу с моей попутчицей, и я немного задумался над тем, на каком языке стоит это делать: португальского и французского я не знал, а немецкий могла не знать дама. Тогда я принял решение вступить по-испански, смело полагая, что испанский и португальский, должно быть, родственны.
Видимо, мое лицо все еще сохраняло отголоски смущения, потому что женщина неожиданно пожалела меня и ответила на безупречном немецком, с легким, казалось, прибалтийским акцентом:
- Давайте попробуем говорить по-немецки.
- Не возражаю, - живо откликнулся я. – Вы впервые летите в Бразилию?
- Нет, я живу между Берлином и Сан-Паулу, - произнесла она так, что мне стало непонятно: шутит она или говорит всерьез.
- Расстояние не из близких, - на всякий случай посочувствовал я.
Я успел заметить, что желания со мной общаться у нее не было, она лишь из вежливости старалась поддержать беседу. Об этом красноречиво говорил ее взгляд, обращенный скорее к спинке впереди стоящего кресла, чем ко мне.
- Извините, если отвлекаю Вас от полета. – Поспешил ретироваться я. – Не смею Вас больше беспокоить.
Она не стала возражать, лишь скривила губы в ответной полуулыбке.
Табло «застегните ремни» погасло, что означало, что наш самолет набрал нужную высоту. Следовательно, стоит быть готовым к тому, что скоро разнесут напитки, а затем и еду. Под ложечкой посасывало, но я как мог, старался сдерживать урчания в животе, зная то, какими громкими они обычно бывают. Дама открыла свой серебристый, под цвет кожаных брюк, ридикюль, припудрила носик, легким движением руки поправила копну окрашенных блондинистых волос, затем убрала сумочку с колен и откинула столик в ожидании напитков.
Я последовал ее примеру со столиком, делая это разве что нарочито громко, стараясь заглушить предательские урчания в животе. Эти звериные урчания выдавали меня за холостяка и тем самым объясняли мои разглядывания ее груди несколько минут назад.
Не знаю почему, но я не стал заказывать коньяк. Мне вообще не хотелось расслабляться, несмотря на напряжение, исходящее от неразговорчивой соседки по левую руку от меня. Во время обеда мы лишь пару раз обменялись короткими взглядами и поспешили отвести глаза друг от друга. Разве что огромные перстни на ее правой руке, поблескивающие на солнце, бившем своими игриво-яркими, но обманчиво-холодными лучами, то и дело привлекали мое внимание. Даже не столько бриллианты на тех самых перстнях, сколько сами жилистые, но все еще красивые руки с длинными пальцами срывали эти взгляды украдкой. Я решил, что, должно быть, неспроста эти руки, как, впрочем, и все тело надменной незнакомки, такие ухоженные, этому существует определенное объяснение. А что, если она на самом деле известная балерина?
Я стал вспоминать имена всех балерин, которых я знал, но это не помогло разгадать загадку. Подсказка пришла с неожиданной стороны: после обеда дама вынула из своего ридикюля пачку листов с напечатанным на них текстом. Хотя распечатка была на незнакомом мне языке, я догадался, что это ни что иное, как текст какой-то роли. «Ага, - подумал я, - так значит, она актриса!».
Несмотря на то, что данный факт сделал ее еще более привлекательной в моих глазах, я не стал задавать своей попутчице вопросов. Разговаривать с ней было все равно, что пытаться растопить ледяную глыбу в надежде получить холодный поцелуй Снежной Королевы.
Быррр! «Пошла прочь! Живи в своем ледяном мирке со своей гордыней!» - Мысленно отпустил ее я, переключая свое внимание на хорошенькую светловолосую стюардессу, для которой у меня была припасена коробка дорогого швейцарского шоколада в чемодане. Я всегда дарил стюардессам шоколад в надежде сорвать аплодисменты и получить повышенное внимание к собственной персоне и хороший сервис. Трюк безупречно срабатывал: стюардессы таяли быстрее шоколада и ворковали вокруг меня на зависть другим пассажирам.
Заветная коробка с конфетами лежала под томиком Зощенко, поэтому чтобы ее достать, я сначала выложил книгу на стол. Я заметил, что моя, казалось, ко всему равнодушная соседка на самом деле с интересом следила за происходящим.
И вдруг случилось неожиданное. Бросив скользкий взгляд на книгу, а затем на меня, моя попутчица стала хихикать, а потом и безудержно хохотать, прикрывая, как девчонка, рот красивых белых зубов ладонью, чтобы не привлекать внимание пассажиров силой вибраций, исходящих из гортани. Смех у нее был зычный, грудной и довольно громкий, раскатистый, что казалось странным, учитывая миниатюрность и худощавость ее телосложения. Я был более чем озадачен. От растерянности я даже забыл, зачем полез в чемодан. Женщина еще с минуту продолжала сотрясаться от смеха, пока впереди сидящие пассажиры не стали оборачиваться и с удивлением смотреть то на нее, то на меня. Какие-то определенные перемены произошли в ее лице за эти пять минут смеха: оно больше не казалось таким сурово-неприступным, как прежде.
- Слушайте, так можно облететь весь земной шар и не знать, что сидишь рядом с соотечественником, - произнесла она на безупречном русском, все еще похихикивая и вытирая мокрые от слез уголки глаз внезапно появившимся откуда-то носовым платком. – Вот так бы и летели до самого Сан-Паулу, не зная, на каком языке говорить. Я, кстати, по-португальски и по-немецки свободно говорю, но чувствую себя комфортно, лишь болтая по-русски. Впитала с молоком матери, от этого никуда не денешься. Ну, будем знакомы: меня Изольдой зовут. А Вас?
Она дружественно протянула мне свою тонкую жилистую кисть с перстнями и лукаво посмотрела на меня. Честно говоря, я все еще продолжал пребывать в некотором смятении от неожиданности развития событий, но желание дотронуться до ее красивой руки быстро вывело меня из ступора.
- Очень приятно, Изольда. – Начал я, делая ударение на слове «очень». - Признаться, тоже не ожидал познакомиться на этом рейсе со столь очаровательной соотечественницей. А меня зовут Александром, будем знакомы.
Мы пожали друг другу руки, но она все еще не хотела выпускать мою кисть из своих цепких пальчиков, внимательно вглядываясь в глаза. Я почувствовал, что был прав, Изольда была на самом деле холодна, как Снежная Королева: от темно-синих оживившихся, но по-прежнему неискренних глаз до кончиков пальцев и поблескивающих страз на длинных ухоженных ногтях.
- Вы меня не узнаете, Александр? – Продолжала она, глядя на меня все тем же лукавым взглядом. – Вижу, что Вы меня не узнаете.
И тут меня осенило! Внезапно я вспомнил, почему ее лицо изначально показалось мне таким знакомым. Но только с помощью этих лукавинок в глазах я понял, что знаю наверняка, что не могу ошибиться.
- Боже мой!!! – Произнес я, заворожено глядя на свою попутчицу. – Боже мой, Вы та самая Изольда Бирюкова! Не может быть! Я помню Вас еще по фильму «Зоркие зори», вышедшем на экраны, если мне не изменяет память, в середине 60-х. Да-да… В 60-х… Там Вы играли юную девушку-партизанку Ефросинью Силантьеву, обманувшую фашистского генерала и заведшую целую роту противника в такую глушь, из которой они потом не смогли выбраться. Как Иван Сусанин завел французского неприятеля.
- Хорошая у Вас память, Александр, - кокетливо заметила дама. – Вам, должно быть, уже в те далекие годы тоже было не меньше 25-30 лет, если Вы помните тот фильм до мельчайших подробностей.
- Так и есть. Но что значит «тоже»?
- Неплохо выглядите в свои 65-70, должна Вам заметить, - подчеркнула она так, словно перед ней был не я, а какая-то дама. – Мы с Вами ровесники.
- Этого просто не может быть, обворожительная Изольда! – Совершенно искренне опешил я. – Я бы Вам больше 50-ти никогда не дал!
- Ну, уж сделайте одолжение, накиньте десяточек! – Снова раздались раскаты грудного смеха, но они были короче предыдущих. – А в «Унд готт шуф ди фрау» Вы меня видели? Как Вам?
- Вы о новом фильме «И Бог создал женщину»? Как же, как же! Конечно, смотрел недавно, но неужели Вы сыграли ту легкомысленную ветреную Ханну? Полная противоположность Фросе, надо сказать… Не припомню Вашей фамилии в титрах, я бы обратил внимание…
- Я теперь снимаюсь под мужниной фамилией, хоть мы и развелись давно. - Сделала паузу Изольда и добавила, разоткровенничавшись: - Тряпка, ничего не стоит. Только и смог забросить меня на чужбину, чтоб потом замучить ревностью и упреками.
- Сочувствую… А между этими двумя картинами были какие-то другие? Простите за невежество, запамятовал.
- Были, конечно, но не такие яркие. Я после «Зорких зорь» сразу в театр ушла, я его, признаюсь, больше кинематографа любила и до сих пор люблю. Но сейчас выбора нет, снимаюсь там, куда приглашают. Вот на бразильские телесериалы переключилась. Выучила португальский в период депрессии, меня увидел Роберто Карвалла в «Унтер фройндер вирд гетайльт» и пригласил в Сан-Паулу. Так и живу теперь между Германией и Бразилией.
- «Между друзьями все делится»… Как же, как же, и этот фильм тоже смотрел! Странно, что вспомнил Вас, Изольда, именно по «Зорким зорям»…
- Видимо, на Родине по-другому игралось, с душой.
- А может потому, что мы в те годы были другие, более искренние, что ли, - почему-то добавил я.
Изольду, казалось, совсем не смутил тот факт, что я отказался поддержать ее стенания о неудавшемся браке и быстро перешел на другую тему. Я, признаюсь, особенно не выношу "перетряхивания грязного семейного белья" в присутствии посторонних. К тому же рядом с нами не было мужа Изольды, у которого, я больше чем уверен, имеется в запасе своя версия причины их семейных передрязг.
Но все же, несмотря на взаимное оживление и интерес к друг другу, какой-то легкий холодок отчуждения пробежал между нами, поэтому когда по нашей просьбе, принесли очередные коробочки с провиантом, мы с нескрываемым удовольствием обрадовались возможности помолчать, накинувшись на свои сэндвичи. Я был страшно голоден. Моя соседка, судя по всему, тоже. Как истинная леди, она стеснялась демонстрировать это животное чувство, откусывая бутерброд маленькими кусочками, тщательно пережевывая и запивая молоком. Я еще никогда не видел, чтобы бутерброды с мясом и зеленью употребляли с молоком, для меня это стало своего рода открытием.
- Я люблю молоко, - перехватила мой взгляд Изольда. - Молоко разглаживает все мои морщинки, даже внутренние.
Она снова затряслась своим наигранным гортанным смехом так, словно репетировала свою роль. Будучи человеком неглупым, я так и не понял, о каких "внутренних" морщинах шла речь, но переспрашивать не стал, робея перед новыми громогласными раскатами, вздымающими недюжинную грудь.
Оттрапезничав, мы, за неимением лучшего, уставились в узкое окно иллюминатора. Наш самолет уже летел на приличной высоте, но Изольда настойчиво сверлила глазами одну и ту же точку на стекле, словно пыталась разглядеть что-то за густой пеленой облаков. Молоденькая стюардесса, все-таки получившая коробку шоколада от меня, ворковала возле наших столиков. Она была любезна, но чрезмерно стеснительна, очевидно приняв нас за семейную пару.
- Вы с сожалением расстаетесь с семьей? Вы ведь женатый человек? - Неожиданно спросила моя соседка.
- Меня в Германии дожидается дочь. Супруга, увы, покинула нас два года назад.
Было заметно как черты лица актрисы заострились и все ее существо словно сказало: "Ага! Вот ты и сам попался на щепетильной теме!"
- Бросила? - С нескрываемым интересом продолжила она свои расспросы.
- Умерла... Скоропостижно... Болела очень, сердечко было слабое, не выдержало. Мы с дочерью выбрали для нее лучших докторов, сделали операцию, но потребовалась еще одна. Второй она уже не вынесла. Медицина оказалась бессильна...
- Ах, извините! Не знала, что все так печально, - с явной досадой в голосе произнесла Изольда. - Ну, а как дочь? В каких вы отношениях?
- То есть? - Озадаченно переспросил я.
- Хмм... Вы случайно не знаете, сколько лет живут со СПИДом? Каков максимум? - Неожиданно и без тени смущения переключилась она на новую тему для разговора, глядя на меня в упор своими миндалевидными глазами. Вообще я как-то для себя отметил, что она была мастерицей таких вот неожиданных пассажей.
- То есть Вас интересует, сколько обычно живут с этим заболеванием? - Не понял я вопроса и тут же подумалось: "Очевидно, Изольда приняла меня за доктора".
- У меня младшая дочь больна, - прояснила она ситуацию. - И когда же она умрет, наконец?
Признаюсь, я был более чем сражен такой постановкой вопроса. Интеллигентно кашлянув, у меня не сразу нашлось, что ей ответить. С удивлением и по-новому всматриваясь в красивые глаза моей спутницы, я заметил:
- А Вам бы очень хотелось, чтобы она умерла? Поверьте, будете сожалеть, если вдруг ее не станет...
- Поверьте, не буду, - заключила она, - уж я-то точно не буду. Вы же не знаете всей ситуации, не так ли?
- Хотите поделиться?
- Зависит от того, как Вы настроены слушать. Вижу, что Вы уже не на моей стороне.
- Я всего лишь слегка шокирован, дорогая Изольда... Я, видите ли, привык к другим отношениям между детьми и родителями...
- Я была права. Вот Вы меня уже и осуждаете! Ах, оставим эту тему! - Неуверенно предложила моя попутчица, наблюдая за моей реакцией. Я молчал. Тогда она продолжила: - Впрочем, рискну с Вами поделиться. Нравитесь Вы мне, Вы весьма милый человек, подарки девушкам делаете, на чужие прелести заглядываетесь...
Она снова громко хохотнула, привлекая всеобщее внимание. Я понял, что Изольда все это время за мной наблюдала краем глаза и зарделся от предъявленных мне обвинений, словно воришка, уличенный в своей первой краже.
- Позвольте мне сделать Вам ответный комплимент. Вы - довольно опасная женщина! - Заключил я, интуитивно вжимаясь от моей соседки поглубже в кожаное кресло.
- Вам виднее, Алекс. Кстати, можно я буду называть Вас Алексом? Не возражаете? Сила привычки, приходится сокращать имена, иначе всех не запомнишь.
- В таком случае, как мне следует Вас сокращать? Какое производное будет от "Изольда"? - Ухмыльнулся я, чувствуя приближающуюся победу.
- Производное от "Изольда" будет "Изольда Сергеевна", - заносчиво фыркнула дама. - Так Вы меня выслушаете или нет?
- Зависит от того, что Вы мне собираетесь рассказать, - ответил я ей ее же недавней фразой. - Я не врачеватель чужих душ, всего лишь попутчик. Не знаю, насколько могу быть Вам полезен.
Удивительно, но моя былая симпатия к этой неординарной женщине-актрисе куда-то улетучилась. Какой-то внутренний голос предостерегал меня от этой дамы, словно говорил мне: "Александр, держись от этой женщины подальше!" И мне даже захотелось куда-нибудь пересесть от нее, но я, разумеется, этого не сделал в силу своей вездесущей природной тактичности.
- Признайтесь, Алекс, Вы меня уже ненавидите, - продолжала Изольда, делая акцент на слове "уже".
Я предпочел воздержаться от очередной провокации и промолчал. Мне порядком поднадоела эта игра в догадки с ее стороны, попытки угадать мое настроение и упреки в нерасположенности к ней. Однако женщина ничуть не смутилась такому откровенному игнорированию, она, казалось, наоброт с еще большим интересом уставилась на меня.
- Знаете, Алекс, я с самого рождения подавала надежды, казалась окружающим безумно талантливым ребенком. Спросите меня, сделало ли это меня счастливой? - Вступила Изольда не дожидаясь моего расположения к ней. - Я не отвечу Вам "да", но я и не скажу Вам "нет". Я просто жила каждым мгновением, не задумываясь о будущем, потому что будущее всегда для меня было полно надежд и интересных предложений.
Дама сделала паузу, наблюдая за тем, какое впечатление на меня произвело ее вступление. Ее руки описали в воздухе огромный круг, показывая мне то, каким полным надежд было ее будущее несколько лет назад. Я с интересом рассматривал перстень на руке Изольды, который сверкал и распылял тысячи бликов каждый раз, когда его хозяйка жестикулировала.
- Я жила, я наслаждалась собой и своими успехами. Но все резко изменилось с рождением первого ребенка. Поверьте мне, я не была наивна и слепа. Быть может, лишь самую малость. Вы не поверите, но этот ребенок был желанным. Я мечтала о том, что дочка пойдет по моим стопам, будет такой же красивой и удачливой.
- Так Вы все же не отрицаете, что ребенок был желанным? Хорошо! - Вмешался я.
- Не ехидничайте, это не делает Вам чести! - Резко оборвала она меня, вспылив. - Повторяю, Вы пока еще ничего не знаете.
Ее глаза погрустнели, морщинки стали очевиднее на уже не молодом лице былой роковой красавицы.
- Она родилась уродливой. Нет, она непросто не была красива, она была уродлива. Я помню, что ничего не почувствовала, когда впервые ее увидела. Ничего, кроме боли, которой я опять-таки благодарна ее рождению. Было ощущение, словно меня разрывают на части, чтобы вытащить из меня это окровавленное чудовище с заячьей губой. У нас никого в роду не было с заячьей губой! Видимо, ее папаша внес свои гены...
Переливающийся всеми цветами радуги перстень, видимо, стал раздражать саму хозяйку, поэтому она перекидывала его с пальца на палец пока, наконец, ей не надоело это занятие. В конце концов перстень был наказан за свой блеск и спрятан в ридикюль.
- Алекс, это было словно наказание Божье! Я стыдилась своей девочки, я не могла ее даже друзьям показать, пока мы не сделали ей операцию. После операции у Риты остался шрам над верхней губой. Пустяки, конечно, по сравнению с тем, что было до этого... И я впервые решилась вывести ее в свет.
- Сочувствую Вам, Изольда. Однако думаю, что в этом скорее Ваша вина, чем Ритина.
- В том, что она родилась с заячьей губой?
- В том, что Вы так поздно вывели дочку "в свет", который, судя по всему, был Вам дорог...
- Нет, Вы просто не представляете, Алекс, какой шок я пережила! У меня всегда все было лучшее, мне все удавалось с первого раза, а тут такой ребенок... Я была в депрессии, но сцену бросать было нельзя. Зрительская любовь, увы, избирательна и непостоянна. Стоит оставить актерские помостки на какое-то время - другая займет твое место. Кинематограф - вещь чувствительная. Я пробыла с Ритой пару недель и оставила ее на попечение мужу.
Изольда положила свою ладонь на мою и заглянула мне в глаза, словно искала там сочувствия.
- Вы же понимаете, что Вы чудовищны? - Решился, наконец, я расставить все точки над "i". - Вы ищите оправдания там, где его быть не может?
Но руку ее я не убрал. Тактичность? Нет, скорее она на самом деле была хорошей актрисой, потому что я поймал себя на мысли, что симпатизирую ее горю, несмотря на очевидные ошибки ее молодости.
- Подождите же с осуждениями! Разве Вам самому никогда не приходилось чем-то жертвовать в жизни? Не обманывайте себя!
- Приходилось. Но Вы верно заметили, что жертвовал я "чем-то", а не "кем-то".
- Вы... Вы... Вы грубы и невоспитанны. Женщина открывает перед Вами сердце, изливает душу, а Вы придираетесь к словам.
Глаза ее наполнились слезами. Было непонятно, настоящие ли это слезы раскаивающейся женщины или же мезансцены по системе Станиславского. Я хотел ей верить, но не мог. Однако на всякий случай я поспешил ретироваться.
- Я прошу прощения, если обидел Вас, Изольда. Я не хотел оскорбить Ваше доверие.
Для пущей убедительности моим словам я положил свою кисть поверх ее и легонько сжал хрупкие дамские пальчики. Казалось, она только и ждала этого. Она сделала вид, что прощает меня и поспешила продолжить:
- Алекс, милый Алекс, я была так счастлива снова окунуться в свою стихию! Уже не было ни этого уродливого большого живота, ни маленького кричащего чудовища рядом со мной. Я ожила. Я ушла в свою профессию с головой. Первое время я, конечно, старалась приходить домой пораньше, но потом у меня это стало получаться все реже и реже. Кинематограф, а затем и театр, требовали больших жертв: репетиции, гастроли, актерские тусовки и вечера, премьеры... Однажды я поймала себя на мысли о том, что забыла, как выглядит мой муж, не знала, устроился ли он на работу или нет. А ведь он от меня даже не гулял! Представляете, его все устраивало. Конечно, я снабжала семью деньгами. Риточка ни в чем не знала отказа. Бывало, поеду куда-нибудь на гастроли, обязательно везу ей красивое платьице или новую куклу. Она любила играть в куклы. Вот так мы и жили на расстоянии друг от друга...
Изольда выдержала театральную паузу. Она делала вид, что задумавшись смотрит куда-то вглубь салона, но я-то видел, что краем глаза она продолжала наблюдать за мной.
- Ну, а Вы... а Вас все устраивало? - Осторожно поинтересовался я.
- Вы имеете в виду, изменяла ли я ему?
- Изменяли?
- Нет! То есть... то есть у меня были кое-какие романы на стороне, но я его всегда ставила в известность.
- Правда?
- Зачем мне Вам врать?
- И что же Ваш муж?
- Он продолжал сидеть на диване в домашних тапочках и халате и смотреть футбол по телевизору. Он был всегда невозмутим, написал две диссертации за время моих самых длинных романов: кандидатскую и докторскую.
- Вы хотите сказать, что ему было все равно?
- Ну почему же, он требовал подробностей.
- И Вы ему рассказывали?
- Он был моей подружкой.
- А Рита?
- А Рита сначала ничего не понимала, а потом... потом она перестала играть в куклы. Помню, ей было лет шесть или восемь... по-моему, все-таки шесть... ах, нет, ошибаюсь, она уже ходила в школу в то время... Так вот, ей было восемь, когда у меня появился выходной. Представляете, это был первый день в моей жизни, который можно было провести в свое удовольствие, никуда не надо было спешить, ни от кого не зависеть... К тем годам я уже сделала себе имя, можно сказать, что уже слава работала на меня, а не я - на славу.
Я просыпалась к обеду, нежилась в кровати еще с час, а потом брала чашечку кофе и заваливалась с газетой в руках на диван. Признаюсь, мне никогда и в голову не приходило, что пассивный отдых может быть так приятен. Только тогда я поняла, в чем истинное наслаждение семейным бытом! Впрочем, я отвлеклась.
Рита просыпалась рано. Видимо, привыкла к школьному расписанию. Я поначалу даже не догадывалась, что все это время, пока я спала, она "дежурила" за моей дверью. У нее была дурацкая привычка: бывало, принесет мне кофе и газету - и тут же усядется подле меня, и смотрит, смотрит на меня и молчит. Я говорю ей: "Рита, пожалуйста! Мама хочет побыть одна." Она, казалось, понимала, также молча уходила, но обиду затаивала надолго.
Казалось, ее ничего не интересовало в жизни, кроме книг. Читать она научилась сразу как перестала играть в куклы. Я себя несколько раз ловила на том, что моя девочка живет в каком-то сюрреальном, вымышленном мире. У нее не было друзей. Или я просто их не замечала? Не помню, чтобы рядом с ней кто-то был... Она прилежно училась, но не слыла лучшей ученицей. Она оставалась скромна в выборе одежды. Но самое главное, Рита ненавидела телевидение, не любила театр. Это стало еще одним ударом для меня. Я мечтала, что со временем выведу ее на сцену, но она боялась публики, внимания. Помню, достался ей стишок на новогоднем утреннике в начальной школе, Рита вышла к залу и... и не смогла вымолвить и слова. Так и стояла с опущенной вниз головой, прикусив свою верхнюю губу со шрамом и чертя что-то на полу носком розовой лакированной сандалии…
- ...Бедная девочка, - не выдержал я. - Какой несчастный ребенок!
- Это отчего же ОНА несчастная? Это я несчастная, я не знала, куда мне деваться от позора, - парировала Изольда.
- Изольда, Вы это серьезно?
- ???
- Изольда, Вы действительно считаете, что эта насчастная недолюбленная девочка виновата во всех Ваших бедах?
- Нет, в том, что она родилась совсем не такой, какой бы мне хотелось, никто не виноват. Это судьба...
- А разве мы сами не творцы своей судьбы? Можно я задам Вам один нескромный вопрос: Вы когда-нибудь пытались наладить отношения со своей семьей?
- О чем это Вы, Алекс? Я только этим и занималась… когда у меня было свободное время.
Дама обиженно надула свои сухие губки и фыркнула. В следующую секунду началась турбулентность и нас легонько качнуло. Глаза у моей попутчицы заметно округлились, и она с тревогой покосилась на иллюминатор.
- Мне жутко! - Сказала она и принялась тереть виски руками.
Пассажиры восприняли турбулентность спокойно. Правда, среди нас все-таки оказался один тип, перевозбудившийся этим событием. Это был мужчина, сидевший в самом ближнем к пилотам ряду. На вид ему можно было дать лет 40-45, среднего роста и очень колоритной внешности. Его смуглое продолговатое лицо украшал большой шрам на подбородке, спрятанный в жидкой бородке; косматые черные брови, сросшиеся на переносице, нависали над его и без того маленькими глазами так, что их цвет трудно было разглядеть; в левом ухе поблескивало две серьги, причем одна из них была ввиде сердечка; его крупные сочные губы напоминали женские; завершали же всю эту композицию ярко-рыжие короткие волосы на голове, очевидно, крашеные. Он был одет в светлый деловой костюм, который и стал причиной всех его бед.
Мне было плохо видно его со своего места, хотя он и сидел недалеко от нас. Когда засветилось табло "пристегните ремни", не все, включая меня, последовали этому требованию мгновенно. Мужчина с рыжими волосами, очевидно, пил кофе или какой-то другой горячий напиток в тот самый момент, когда после легких покачиваний нас тряхнуло так, что ручная кладь, находящаяся у ног, переместилась под соседние кресла. Раздался громкий возглас - и мужчина вскочил как ошпаренный. Не составило труда догадаться, что он пролил содержимое чашки на свой красивый светлый костюм. Тут тряхнуло еще раз - и он ударился головой о полку с багажом. К нему подбежала испуганная стюардесса и велела немедленно пристегнуться. Вместо того, чтобы последовать ее совету, он закатил скандал, громко крича что-то на своем языке, щедро жестикулируя, указывая на испорченный пиджак и брюки. Успокоить его удалось не сразу, поэтому на помощь была вызвана бригада стюардов из эконом-салона. Все эти крики, в комплексе с турбулентностью, действовало нам на нервы, в салоне царило ощущение недовольства в перемешку с легкой паникой.
Моя соседка с ужасом наблюдала за колоритным мужчиной и недовольно качала головой. Наконец, она не выдержала и что-то громко выкрикнула ему по-португальски.
- Я велела ему заткнуться, - перевела она для меня невозмутимым голосом.
Мужчина гневно сверкнул на нее своими глазами-бусинками, но ничего ей не ответил. Очевидно, ругательство было смачным, а он явно был ошарашен услышать такое от женщины, поэтому он, все еще сетуя на что-то несколько минут, заметно поутих и сник. Стюарды с благодарностью в глазах посмотрели на Изольду. Даже в этом коротком раунде она чувствовала себя победительницей, самодовольно ухмыляясь.
- Вижу удивление в Ваших глазах, Алекс, - обратилась она ко мне. - В отличие от остальных, я не побоялась показаться невоспитанной. А мужчины промолчали!
- Хмм, я всегда думал, что на невоспитанность нельзя отвечать невоспитанностью...
- Вы наивны, мой милый друг! Как Вы живете в этом грубом-грубом мире?
Я ожидал, что Изольда, как всегда, разразится заливистым смехом, но этого не случилось. Наоборот, она погрустнела, думая о чем-то своем и хрустя при этом пальцами. Небо тем временем успокоилось, перестало подбрасывать наш огромный "Боинг 747" вверх-вниз, как легкое перышко.
- Вы, конечно, можете меня осуждать, - вступила Изольда после некоторых раздумий. - Я даже с самого начала была больше чем уверена, что Вы именно так и воспримете мою историю. Возможно, Вы и твердый человек в бизнесе, но в делах житейских... Словом, не обижайтесь, но Вы мне показались мягкотелым.
- Как? Мы уже перешли к обсуждению моей личности? - Живо отреагировал я.
- А Вам бы не хотелось поговорить о себе?
- Возможно. Возможно, но...
- ...но не со мной? - Сделала она попытку угадать. - Что ж, тогда продолжим обо мне, я не боюсь. Вам ведь хочется услышать продолжение истории?
- Знаете, я не фанат семейных историй.
- Что же Вы меня не прервали?
- Я думал, Вам нужно было выговориться. Разве не так?
- И это тоже. Ах, оставим же все эти уколы! Вы мне ни слова не спускаете, Вы заметили?
В ответ я лишь пожал плечами, мол, может быть и так, я не спорю.
- Да, работа - моя страсть. Когда я вернулась в кино после беременности и родов, я чувствовала себя окрыленной. Единственная мысль, что не давала мне покоя, была, конечно, о семье, о дочери. Мой муж оказался человеком, который с трудом идет на перемены, короче говоря, он был домоседом. Я другая. Мне обязательно надо быть в центре событий, иначе я засохну и умру от тоски. Я и на ребенка этого решилась из-за жажды перемен, мне захотелось доказать миру и самой себе, что я сильная, я справлюсь. Но, признаюсь, до сих пор для меня остается загадкой, почему я выбрала именно этого мужчину себе в мужья. Возможно, от него уже тогда веяло каким-то семейным уютом, ощущением надежного тыла, что ли...
Я очень хотела ребенка, непременно девочку. Все мои знакомые к тому времени уже обзавелись семьями, чем я была хуже их? Когда я забеременела, то прыгала от счастья. Но вся эта романтика быстро улетучилась, когда я столкнулась с первыми трудностями. Нет, я не испугалась, я знала, что выдержу, однако былой энтузиазм пропал.
Думаю, я охладела к Рите еще тогда, когда донашивала ее под сердцем. Нет, она не доставляла мне особых хлопот, отличалась спокойным нравом, но я жила в предчувствии боли, я мысленно готовилась к ее рождению. Я думала, что увижу сказочно красивого ребенка-ангелочка, но... но родилась Рита.
Она была странной. Ее странность заключалась в том, что она, казалось, никому не хотела доставлять никаких хлопот, стеснялась быть в тягость, что ли... Рита научилась все делать сама: от завязывания шнурков на ботинках, до выполнения сложных уравнений с интегралами. И, что самое удивительное, что бы моя дочь ни делала, она всегда оставалась спокойной, уравновешенной, невозмутимой. Я никогда не могла этого понять. У меня никогда не было повода ее отругать так же, как и похвалить за что-либо. Рита никогда ничем со мной не делилась. Я все чаще стала ловить себя на мысли о том, что не знаю, кто живет рядом со мной. Когда ей исполнилось 10, я стала ее бояться…
Самолет снова качнуло и накренило в левую сторону. Я интуитивно подался влево и прижался плечом к своей спутнице, державшейся удивительно прочно в своем кресле. Изольда сделала вид, что ничего не заметила. Я извинился и легонько отстранился. Дама, казалось, хотела остаться погруженной в свои мысли. Мне подумалось, что даже в минуты тяжких раздумий у нее открывался так называемый "третий глаз", т.е. какое-то внутреннее зрение, которым она контролировала происходящее.
- Вы это серьезно, Изольда? - Сделал я попытку продолжить разговор. - Вы хотите сказать, что боялись десятилетней девочки, которая... которая, что бы Вы там ни говорили, являлась Вашей дочерью?
Изольда неодобрительно покачала головой и с укором посмотрела на меня:
- Признайтесь, разве Вам, Алекс, никогда не приходилось испытывать страх перед неизвестностью? Вам незнакомо это чувство?
- Изольда... Вот что Изольда, Вы недавно сделали вывод о моей наивности, но позвольте отплатить Вам той же монетой. Хотите начистоту? А Вам не приходило в голову просто-напросто... поговорить с Ритой? Это ли не решение всех проблем?
Моя соседка резко повернула голову в мою сторону и окинула меня с ног до головы надменно-презрительным взглядом. Холодок пробежал по моей коже.
- Поговорить??? Ха! Так послушайте же продолжение моей истории.
... Рите было почти 11 лет, когда родилась ее сестра, моя младшая дочь Римма. И снова это был желанный ребенок. Хотя я не помню, чтобы испытывала какие-либо чувства к мужу к тому времени, кроме привычки, но ребенок был от него. Беременность вышла случайной, хотя я мечтала о втором ребенке последние три-четыре года, когда Рита стала подростать и, увы, не оправдала моих надежд. Вы, возможно, будете удивлены, но я мечтала именно о девочке.
В отличие от своей старшей сестры, Римма родилась хорошенькой, с пухленькими ручками-ножками и ямочками на щеках. У нее даже у крохотной были удивительно выразительные глаза, с длинными белыми прямыми ресницами, как у буренки. Я целовала и не могла налюбоваться ее розовыми губками "бантиком". Что и говорить, Римма родилась такой миленькой, миленькой девочкой.
Моя эйфория, к сожалению, длилась недолго, удар пришел с неожиданной стороны: через три года после рождения Риммы от меня ушел муж. Вы будете смеяться, Алекс, но я даже не сразу заметила его исчезновение. Он жил тихо, любил без особого романтизма и ушел от меня также незаметно. У нас не было ни ссор, ни разговоров, ни намеков с его стороны о том, что его что-то не устраивало - ни-че-го!
В первую ночь без него я вернулась домой такая уставшая, что даже не дошла до спальни, а уснула в маленькой прихожей, на тахте. По утрам, как Вы можете догадаться, я уходила раньше своих домочадцев. Следующим вечером я уснула за чтением газет, так и не дождавшись его и подумав, что он до темна "режется" в домино с кем-то из соседей. И только на третий вечер я обнаружила записку, которая, как оказалось, все это время ждала меня на его рабочем столе, поверх написанных и защищенных диссертаций. В записке говорилось, что он оставляет меня, но будет по-прежнему навещать дочерей и заботиться о них. Рита, призванная в тот же вечер к разговору, подтвердила, что отец забрал их из школы и садика и приготовил ужин.
Его уход пришелся на суровые времена в политической жизни нашей страны и мог подорвать мою карьеру, но умолять его вернуться я не стала. Не в моих правилах. И потом, я не любила его...
Стоило только Изольде прерваться и снова отвернуться к иллюминатору, как первая мысль, пришедшая мне в голову, была о том, что я знаю продолжение ее истории. Я подумал, что сейчас она, как любая брошенная женщина, начнет оправдывать свои последующие связи. И я не ошибся. Следующий час она посвятила рассказу о том, как она скрывала от всех свой "гражданский" развод, а затем, с приходом перестроечной "оттепели", окончательно рассталась с былой закомплексованностью, чем значительно увеличила толпу вздыхателей и почитателей своего таланта.
К теме о дочерях мы вернулись несколько запоздало. Закончив рассказ о своих любовных приключениях как раз на том месте, когда она вышла замуж за немца и уехала с дочерьми в Германию, Изольда, сославшись на усталость, взяла тайм-аут и подремала. Мне не спалось, хотя по берлинскому времени было уже далеко заполночь. Тогда я снова с надеждой нащупал в чемодане томик Зощенко и, к неудовоствию моей соседки, включил лампочку верхнего освещения. Мрачный кивок элегантно ухоженной, но уже немножко потрепанной головки был ответом на мои извинения. Я затянулся "Сентиментальными повестями" любимого писателя и не заметил сам как уснул.
Проснулся я оттого, что почувствовал как кто-то протискивается между моими коленями и впереди стоящими креслами к проходу. Вернее, места в таком шикарном салоне, конечно, было предостаточно и можно было бы не протискиваться, но я слишком вальяжно раскинулся в кресле, полусогнув одну ногу в колене и вытянув другую во всю ее длину. Этим "кем-то", разумеется, оказалась моя новая знакомая, попутчица-актриса.
- Не сочтите за приставания, всего лишь пробираюсь к проходу, - тихонько прыснула она в кулак, вглядываясь в мое полусонное лицо в полумраке салона.
Я живо встрепенулся и подобрал ноги. Машинально взглянув на часы, я отметил про себя, что до конца полета еще далеко, как минимум часов пять или шесть. Я все еще зевал и потягивался, когда Изольда вернулась назад с чашечкой дымящегося и вкусно пахнущего кофе.
- Где Вы нашли такой ароматный кофе, позвольте поинтересоваться?
- Вам не предложат, не извольте беспокоиться, - хохотнула она.
- Отчего же?
- Оттого, что там, - указала женщина рукой куда-то в сторону кабины пилотов, - дежурит мужчина, а "Ваша" стюардесса, видимо, где-то досмотривает свой девятый сон.
Казалось, она не могла не уколоть. Ее невидимый "третий глаз" снова напомнил мне о почти уже забытой коробке шоколадных конфет, подаренных молодой стюардессе.
- Мне следовало подарить шоколад Вам, Изольда. Нас все равно принимают за семейную пару. - Отпарировал я.
- Вот как? - Вскинула она брови в удивлении. - Признайтесь, а Вам хотелось бы стать моим мужем?
- Это было предложение руки и сердца, не так ли?
Мы беззвучно затряслись от смеха, радуясь не столько самой шутке, сколько возможности озвучить ее на родном нам обоим языке. Даже совпадение в возрасте не казалось нам таким привлекательным, как сходство в менталитете.
- Я, пожалуй, сначала дослушаю Вашу историю, а уж потом приму решение относительно связывания себя семейными узами в столь рискованно-зрелом возрасте, - пошутил я.
- Не понимаю, отчего это мы уже торгуемся? Руку и сердце Вам никто не предлагает, можете успокоиться, - неожиданно обиделась Изольда.
Я деликатно промолчал. Заинтригованный, я ждал продолжения истории, но моя попутчица все тянула и тянула с рассказом. Наконец, картинно зевнув, она зачем-то приподнялась в кресле и шепнула мне на ушко: "Сейчас, сейчас! Позвольте женщине расслабиться минут пять-десять. Кто знает, когда еще мне посчастливится путешествовать в такой уютной компании с соотечественником?"
Она достала свой серебряный ридикюль и принялась с усердием в нем что-то искать. К моему разочарованию это была всего лишь пудреница. Удовлетворившись собственным отражением в зеркале, Изольда с непринужденным видом откинула спинку кресла.
- Я подремлю еще часок-другой с Вашего позволения, Алекс. Не знаю как у Вас, а у меня впереди непростой день, - заключила актриса, сладко потягиваясь и укрываясь пледом. - Ах, да! Досказывать историю я Вам не буду. У Вас будет шанс самому все увидеть и понять.
- То есть как это "самому увидеть и понять"? - пробормотал я, совершенно сбитый с толку.
- Я приглашаю Вас в гости.
- На киностудию? - все еще не понимая вопрошал я.
-Помилуйте, Алекс, ну зачем Вы мне на киностудии? Играть поиздержавшегося дона Роберто с фазенды Санта-Моника? - напомнил о себе гортанный смех Изольды. - У меня дочери живут в Бразилии, им там нравится. Старшая звала в гости, вот я и подумала, что это была бы хорошая идея навестить ее вдвоем. Кстати, Вы в какой гостинице остановились?
Признаюсь, такой неожиданный поворот событий меня настолько возмутил, что я чуть было не подпрыгнул в кресле. Проклятье! Что она себе позволяет? Она даже не поинтересовалась, будет ли у меня свободная минутка в моем плотном рабочем графике, уже все сама за нас двоих решила. Потрясающая самоуверенность!
- А Вы уверены, что я вообще хочу к Вам присоединиться? - постарался я оставаться нарочито вежливым, чтобы не давать ей повода наслаждаться своей мнимой победой надо мной.
- Разумеется. Поэтому для начала было бы неплохо поселиться в одной и той же гостинице. Назовите мне свою и я перебронирую номер для себя, тот час же позвоню прямо с борта. Видите, Вам по-прежнему будет комфортно. Вы ведь не собираетесь работать до глубокой ночи?
- Послушайте, Изольда, о чем вообще речь? Я Вас знаю от силы несколько часов. Если Вы хотите продолжить наше знакомство, то не настаивайте. Я, видите ли, сторонник спонтанных отношений, а не принуждения. И потом, Вы, помнится, собирались вздремнуть, - не сдавался я.
- Алекс, дорогой Алекс, - не унималась моя соседка по креслу, - помнится, Вы сами намекали, что мы уже далеко не дети. Послушайте, к чему стеснения? Вы мне нравитесь. Разве я Вам нет?
Тут уже я не выдержал и расхохотался:
- То есть Вы решили идти напролом? Заманить меня интересной историей?
- Знаете, есть такая португальская пословица: "Тот все имеет, кто не боится дерзать". В принципе, в любой культуре есть что-то подобное. Вам ведь нужна переводчица с португальского? Вот Вам моя визитка в любом случае, не смею больше навязывать собственную персону, а то это уже становится оскорбительно для меня.
И она вжалась поглубже в кресло и сомкнула веки. Откуда у нее появилась визитка так быстро? Видимо, достала вместе с пудреницей.
- Извините. В любом случае, не хотел Вас обидеть, извините еще раз.
Она лишь махнула рукой в ответ. Тогда я решил не терять времени зря и заняться своими бизнес-проектами. В конце концов, у меня завтра тоже тяжелый день, нужно будет выступить перед собравшимися, рассказать о наших совместных далекоидущих планах с Бразилией, посмотреть и оценить новую автомобильную линию - да мало ли надо успеть сделать за столь короткую командировку!
За заботами я не заметил как опять задремал. Когда встрепенулся, мы уже подлетали к Сан-Паулу. Изольда, похоже, уже давно проснувшаяся, в который раз потягивала ароматный кофе из чашечки.
- Мы подлетаем, - оживилась она, увидев мои поползновения встать. - Я заказала для Вас чашечку тоже, не возражаете?
- Совсем нет... Отчего же?.. Благодарю... - бормотал я, спросонья пытаясь восстановить ход событий.
- Вы сказали, что помните мою Фросю из "Зорьких зорь". Так вот, она, окруженная неприятелем, но не сломленная, ответила на вопрос немецкого офицера: "Иной русский солдат покрепче генерала будет!"
- Это Вы к чему? - начал было я и, припоминая наш недавний разговор, добавил: - Послушайте, Изольда, не перестаю удивляться двусмысленности своего положения: то Вы предлагаете снять один номер на двоих, то уже отзываетесь обо мне как о неприятеле.
- Ну, допустим, остановиться в одной и той же гостинице еще не значит снять один номер на двоих. Или Вы уже и против этого не возражаете?
Я окончательно продрал глаза и тут заметил, что моя попутчица не просто смотрит на меня в упор, а прямо-таки впилась в меня своими миндалевидными глазами. И вдруг, словно загипнотизированный этим взглядом, я сказал то, что совершенно не ожидал от себя:
- Вы мне нравитесь.
Причем сказано это было мной совершенно идиотски, буквально выдохнуто, с каким-то предательским трепетом в голосе. Должно быть, я показался ей влюбленным дураком, а я всего лишь был спросонья, на это-то одно и грешу.
- Мило, - сказала Изольда и самодовольно ухмыльнулась.
И тут во мне вскипело! Чтобы как-то ей отомстить, я нарочито грубо положил свою ладонь на ее шикарные штаны, чуть повыше колена, и пребольно сжал ее бедро. Казалось, только этого она и ждала! Воспринимая сей жест как прямое заигрывание, Изольда притянула мой поддатливый торс к себе и впилась в мои губы жадным поцелуем. Голова моя пошла кругом, я и забыл, что мы все еще в полете и что, возможно, десятки глаз наблюдают сейчас за нами.
Ее тонкие настойчивые губы были прекрасны. Все время пока мы целовались, я старался не думать о том, что испытываю какие-то чувства к этой незнакомке. Напротив, я заставлял себя воспринимать такое бурное развитие событий как небольшое приключение. И в самом деле, почему бы и нет? Последний раз с таким пылом я целовал разве что свою жену, я оправдывал свой порыв как нечто ностальгическое. Романы, которые случались после смерти моей жены, были скорее платонические. А у нее? А у нее, должно быть, никогда не было проблем с мужчинами, может и "перерывов" не случалось, вон она как губами-то работает! И тут мне подумалось: "Боже! Она же актриса! Она акт-ри-са! Нельзя ей верить, нельзя!"
Я гнал от себя все мысли. Я нарочно стал думать о чашечках недопитого кофе и о том, как бы их случайно не опрокинуть. Но чем дольше я думал о кофе, тем сильнее просились мои руки за тот заманчивый глубокий вырез ее кофточки.
К счастью, нас тряхнуло и самолет стал снижаться. Иначе я не знаю, чем бы все это закончилось, я был одержим, других пассажиров для меня в тот момент больше не существовало. Удивительно, но наши чашечки с кофе куда-то исчезли сами собой. Видимо, заботливая стюардесса (стюард?) унесли их, а я даже и не заметил - так был "заколдован" моей новой знакомой.
- Так Вы, Изольда, не имеете привычки останавливаться у своих дочерей? - начал было я, с трудом скрывая свое смущение.
- Говори мне "ты", Алекс, - "разрешила" она. - Говори мне "ты", я почти уже тебя люблю.
Изольда коснулась меня своей ладонью с перстнями (когда только успела их нацепить?) и хохотнула. Я снова, особо остро, почувствовал себя идиотом, с которым играют. "Ну хорошо же", - думал я, - "я раскусил тебя, я может даже позволю тебе думать, что ты умнее, но играть мы будем по моим правилам!"
- Я не особо дружна со своими дочерьми, как ты, Алекс, уже мог догадаться, - продолжила моя попутчица. - Это с одной стороны. С другой стороны, это неправильно стеснять своих детей, когда они уже взрослые. Я так считаю.
С трапа самолета мы сходили настоящей влюбленной парочкой. Изольда прижималась ко мне и я знаю, что делала она это нарочно, чтоб подразнить меня. Как это ни странно, но мне было весьма и весьма приятно обнимать за талию такую шикарную спутницу. Со стороны можно было и вправду подумать, что мы семейная пара или просто влюбленные. Я даже не знаю, какие чувства я тогда испытывал к ней, ощущая ее бедро рядом со своим и вдыхая аромат ее блондинистых волос. Но было нечто определенно большее, чем простое физическое влечение к ней. Я бы в тот момент не признался себе, что было нечто большее, но чувствовал, что вживаюсь не только в ее образ, ее тело, но и в ее историю, которая казалась мне тем более привлекательна, что была непонятна, шокирующа.
Далее мои воспоминания несколько сумбурны. Я помню, как мы поймали такси и как жадно целовались на заднем сидении. "Грудь у меня настоящая," - повторяла она и все норовила засунуть мою руку под свою кофточку. Лифчика она на самом деле не носила. Таксист, черноволосый парень лет 20-25, все поглядывал на нас в зеркало и улыбался то ли нашей горячности, то ли нашему возрасту, то ли и тому и другому.
Я повалил ее на сидение, залез с головой под ее кофточку и все молил Бога о том, чтобы тот вовремя остановил меня, чтобы не дал зайти слишком далеко. Если и не Бог, то ухабы на дороге на самом деле остужали мой пыл в самые интересные моменты, бдили мою нравственность.
Помню, как мы приехали в отель, как перебронировали мой номер на другой, с двуспальной кроватью, как свободных номеров вдруг не оказалось и я страшно бранился на немецком, а парень за стойкой, казалось, понимал, но разводил руками. Изольда улыбалась и ждала, а потом вдруг сама подключилась и что-то залопотала по-португальски. Номер нашелся, причем довольно неплохой. Помню, как я почему-то отказался от услуг носильщика и, как дурак, тащил оба наши тяжелые чемоданы на четвертый этаж. Лифт почему-то был долго занят, а мы не хотели ждать. Помню, как я распахнул дверь нашего номера и... мне отчего-то стало страшно, я сконфузился, что-то пробормотал и ушел в душ. Помню, как я отвернул кран на полную мощность, закрыл крышку унитаза, сел на нее, уронил лицо в ладони и отчего-то зарыдал. Помню, как она тихо вошла (очевидно, я оставил дверь незапертой), обняла меня за плечи и увела в комнату.
Мне вдруг стало совестно не за собственные нахлынувшие эмоции, а за то, что она могла подумать, будто я слабак. Я со злостью посмотрел ей в лицо и то, что я увидел в следующую секунду так меня потрясло, что я зарыдал опять. Я увидел, что она несчастна, что она безумно красива, талантлива и несчастна. А может я придумал это себе? Я не знаю. И тут она сделала мне то, что никакая другая женщина никогда не осмеливалась мне сделать: она меня ударила. Изольда влепила мне такую звонкую пощечину, что я просто озверел и на мгновение потерял контроль над собой. Я стал целовать ее как безумный, а она вдруг тоже заплакала и стала просить прощения.
- Милая, - шептал я словно в горячке, - ну что с тобой? ну не плачь! Ты обворожительна! Ты даже сама не знаешь, насколько ты обворожительна и чиста передо мной!
Мои последние слова словно свели ее с ума.
- Не смей насмехаться надо мной! - бросила она мне в лицо, сжимая в ниточку свои и без того тонкие губы.
- Я не... - пытался я протестовать, но она спешно накрыла мой рот своими губами.
Больше уже она не плакала. Сдерживал свои эмоции и я. Я доверился ей всецело, а она, казалось, знала, что следует делать с такими, как я. Она легонько толкнула меня на кровать так, что я упал лицом вниз, и принялась массировать мне спину своими тонкими, но сильными пальчиками.
... Актриса. Не это ли беспокоило меня в ней более всего?
Я проснулся, когда за окном уже вовсю светало, комната была залита солнечным светом. Быстренько припоминая все события прошедшего дня, я приподнялся на локте и стал рассматривать спящую Изольду. Ее светлые волосы разметались по подушке и, залитые солнцем, казались лепестками подсолнуха. Я даже нагнулся, чтобы вдохнуть их аромат. Одна грудь выскочила из-под одеяла и бесстыдно уставилась на меня своей нежно-розовой ореолой. Мне очень хотелось нежно дотронуться до нее губами, но я не решался, боясь разбудить свою подругу.
Я неожиданно признался себе в том, что прошедшая ночь не доставила мне удовольствия. Напротив, я чувствовал себя измотанным как физически, так и морально. Я уже знал, что люблю Изольду, но между нами существовало что-то недосказанное, что-то такое, из-за чего она не хотела, чтобы я ее любил. Я словно чувствовал какую-то преграду.
"Я дурак," - проносилось в моей голове, - "я дурак, потому что не могу простить ей то, что она актриса. А что если она снималась в порнографических фильмах? Сколько мужчин ласкали эту нежную грудь?" И тут же новая мысль перебивала предыдущую: "Нет, я действительно дурак, потому что УЖЕ ревную ее! Кто я такой, чтобы ее ревновать? Случайный попутчик? Она же не выспрашивает у меня ничего. Она же доверилась мне такому, какой я есть! Она несчастна... Разве я хочу сделать ее еще несчастнее?"
Словно почувствовав мой пристальный взгляд на себе, Изольда пошевельнулась и перевернулась на спину. Теперь обе обнаженные груди смотрели на меня в поисках поцелуев. У нее были удивительно маленькие соски для такой огромной груди, что делало ее, на мой взгляд, безумно трогательной. Она тихонько застонала, когда почувствовала мое горячее прерывистое дыхание на своей груди, обвила мою шею своими настойчивыми руками и поцеловала меня куда-то в затылок.
Я снова ее любил. Я снова страдал от какой-то непонятной сердечной муки, сжимающей мое сердце железным обручем.
Я не помню, как добрался в тот день до офиса. Все, что не носило имя "Изольда" теперь казалось для меня безликим и неинтересным. Я взял в аренду машину и довез Изольду до киностудии. Мы договорились, что я заберу ее на этом же месте вечером, а потом поедем в какой-нибудь ресторан или какое-нибудь другое веселое местечко развеяться. Я еще не знал тогда, что нас обеих ждет этим вечером. Я и не мог знать, потому что Изольда не досказала еще на тот момент свою историю. Историю, которая неожиданно "досказалась" сама собой...
В концерне мы занимались какой-то ерундой. Какой-то ерундой, типа, переговоров в местным начальством, подписывания важных бумаг. Какой-то "ерундой", которая совсем еще недавно казалась мне смыслом моей жизни.
Все это время Изольда не выходила у меня из головы. Как мальчишка, я терзал себя разными глупыми вопросами и даже пришел однажды к выводу, что мне следовало перенести эту встречу в концерне на завтра, а вместо этого составить Изольде компанию на киностудию. Просто непростительное ребячество вертелось тогда у меня в голове! Так случайно встретив, я почему-то боялся ее потерять. Успокоился я только тогда, когда вспомнил, что предусмотрительно положил оба наших ключа от номера к себе в карман.
Наконец, окончательно себя доканав всяческими вопросами и сомнениями, я "скомкал" ланч с президентом бразильского филиала нашего концерна и приехал к киностудии на полтора часа раньше назначенного срока. Все оставшее время, пока я дожидался ее, я провел в машине и, тем самым, еще больше свел себя с ума, хотя предварительно позвонил Изольде на мобильный и выяснил, что у нее все в порядке.
Она задержалась еще на полчаса и вышла из киностудии под руку с каким-то усатым идиотом, которого я сразу же возненавидел из-за того, что он смел к ней прикоснуться. Все, кто старался хоть как-то заговорить с Изольдой или дотронуться до нее в тот день, казались мне тогда идиотами и вызывали во мне жгучую ревность. Мне просто в голову не приходило, что, на самом деле, единственным идиотом был лишь я один.
Завидев их, идущих рука об руку, еще сквозь стекло фойе, я выскользнул из машины и поспешил им навстречу. Руки я держал в карманах и перешел на нарочито медленный шаг, посвистывая, и как бы невзначай непринужденно глядел по сторонам, словно прогуливаюсь. Очевидно, актером я был плохим, не чета Изольде, потому что как только она меня увидела, на лице ее (я отчетливо успел это заметить!) изобразилась ухмылка. Более того, как только я с ними поровнялся и протянул руку для приветствия, мои неуклюжие пальцы случайно подцепили оба ключа от нашего номера, которые со звоном упали на асфальт.
- Знакомься, Мурилло, это мой самый близкий друг, - услышал я голос Изольды над своей спиной пока подбирал ключи.
Такие рекомендации обещали мне много хорошего, поэтому я сразу как-то немного внутренне поуспокоился. Хотя когда я разогнул спину, то увидел, что этот усач смотрит на меня с какой-то усмешкой, словно он догадался почему я держу два одинаковых ключа с бирками отеля в своем кармане. Я вообще в тот вечер был очень мнительный!
Но мудрая Изольда, видя мое замешательство с ключами, пошла дальше: она не только представила меня как своего близкого друга, но и поцеловала в губы. Я торжествовал. Усач заметно сник... или мне опять все это только показалось?
Мы перекинулись парой слов и разошлись в разные стороны. Теперь уже я вел Изольду под руку. От нее изумительно пахло и вообще она, казалось, еще больше посвежела и помолодела за то время, пока участвовала в съемках. Она меня не обманула, она на самой деле жила своей профессией. Она была тем счастливым человеком, одним из немногих, кто находит наслаждение в своем ремесле.
- Куда прикажешь тебя отвезти? - я почему-то спросил именно так, словно все еще мстя ей за усача.
- Мы едем в отель.
Она, кажется, не заметила грубости и сарказма в мое вопросе - ну и славно!
- В отель? Я думал, мы договорились отметить наше знакомство в ресторане? - удивился я.
- О, мы сейчас непременно отметим!
- Где же? В номере? - я ласково посмотрел на нее.
- Есть идея получше: Рита пригласила нас к себе в гости.
- Рита? И меня тоже пригласила? - я, признаюсь, немного опешил от такого неожиданного поворота событий.
- Конечно. А почему бы и нет? - ее голос был невозмутим.
- Ну... в общем, милая, я думал, что это что-то личное, что ты хочешь побыть с ней наедине...
Она вдруг вздрогнула и испуганно на меня посмотрела:
- Ты ведь не оставишь меня с ней наедине?
Что еще за новости? Неужели она боится своей дочери? Неужели в этом и кроется вся причина нашего знакомства? Неужели я ей нужен для того...
- Нет, Алекс, ты не думай, что я использую тебя, - перебила она вдруг мои размышления, словно догадываясь, о чем я могу думать в эту минуту. - Ты можешь отказаться и не ехать.
- Нет, я довезу тебя…
- ... Она сама приедет.
- Кто?
- Рита заберет нас из отеля на своей машине.
- Почему?
- Она так хочет.
Несмотря на видимое спокойствие, Изольда явно была чем-то расстроена, и я решил больше не "доставать" ее своими расспросами. До отеля мы доехали молча. Она положила руку мне на бедро и с интересом смотрела на дорогу. "Боже, сколько в ней хладнокровия!" - подумалось мне. Но руку ее я не убрал.
Не успела она как следует прихорошиться (хотя, замечу еще раз, она всегда была безумно хороша!), как нам в номер позвонили. Трубку снял я, так как Изольда в это время подправляла макияж в ванной комнате. Высокий девичий голосок на безупречном русском сказал, что нас уже дожидаются внизу. Я догадался, что это была Рита.
Мы спустились, и я не сразу выхватил ее из толпы посетителей взглядом. Вспоминая описания Изольды, я искал глазами дурнушку, а нам навстречу вдруг приподнялась грациозная темноволосая леди в бежевом деловом костюме и даже при галстуке. Лишь разглядев ее едва заметный шрамик над верхней губой, я догадался, что это она.
- Что ж, здравствуй! - странно вступила Изольда. - А это мой самый...
- ...Твой самый близкий человек, - перебила ее Рита без тени смущения. - Я уже догадалась, мама.
Честно говоря, я готов был провалиться сквозь землю при мысли, что меня делают этаким козлом отпущения!
- Простите меня, - Рита, кажется, правильно уловила мое настроение. - Мне не следовало... Вы не виноваты... Простите меня еще раз.
- О, не стоит, пустяки! - я пожал ее хрупкую ладонь.
- Прошу в мою машину! - пригласила она нас жестом.
Мы шли позади Риты и я смотрел на ее ровную, как у матери, спину. "Отчего им не живется мирно?" - мелькнуло у меня в голове.
- Куда мы едем? - поинтересовалась Изольда, когда мы с ней водрузились на заднем сидении. Казалось, голос ее прозвучал строже и увереннее.
- К нам в гости. Куда же еще? - Рита как-то нервно пристегнула ремень безопасности. Я успел заметить, что руки у нее слегка дрожали. - Римме очень плохо опять, я не знаю, сколько она так продержится. Бедная...
Мы все молчали пока не отъехали от отеля и не уткнулись в одну из многочисленных маленьких улочек с тяжелым траффиком.
- На лекарствах? - поинтересовалась Изольда и я не сразу догадался, о ком это она, потому что думал в тот момент о чем-то своем.
- А как еще? Да и долго ли она и на лекарствах протянет? У нее ведь еще и эпилепсия! - голос Риты дрогнул.
- У Риммы эпилепсия? Не знала...
- Да ЧТО ты вообще о ней знала? ЧТО ты о нас знала? - сорвалась Рита, нервно сигналя машине, неожиданно затормозившей перед нами.
- Рита, пожалей Алекса! - сорвалась в ответ Изольда.
- А не для того ли ты, мама, и взяла Алекса, чтоб подставить под удар вместо себя? Ты привыкла прятаться за чужие спины, а я привыкла притворяться, что так и надо. Так получайте же оба! - она резко газонула в неожиданно образовавшееся перед собой открытое пространство; так мы выехали на большое шоссе.
- Да ты никак пьяна! - вспылила Изольда.
- Я НЕ пьяна! Я никогда не пью.
- Нет, ты определенно пьяна. А ну-ка, дыхни на меня!
Лучше бы она этого не говорила, потому что в следующую секунду Рита резко свернула на обочину. Поскольку я, разумеется, не пристегнулся, то ударился головой о дверь. К счастью, не сильно.
Рита не извинилась. Она с бешенством хлопнула своей дверью, распахнула настежь дверь со стороны Изольды и дыхнула на нее что было силы:
- Довольна?
- Да ты просто бешеная! Прости нас, Алекс, никогда не знаешь что ожидать, даже от собственной дочери.
Я сказал, что я в порядке. Странно, но моя былая симпатия к Рите куда-то мигом улетучилась. Сейчас я скорее сочувствовал уже Изольде, все еще раздумывая над словами Риты о том, что ее мать "привыкла прятаться за чужие спины." Так неужели это "традиция" знакомиться с мужчинами в самолете, чтобы искать у них защиты от собственной дочери? Я все еще любил и симпатизировал Изольде, но, признаюсь, мое негодование к ней росло. Почему, почему она не захотела объяснить мне ВСЕ в самолете?
- Я люблю твою мать, Рита, - неожиданно для себя самого вступил я. - Мы собираемся пожениться. Потому мы здесь вместе. Совсем не потому, что она "прячется", как ты думаешь.
Изольда зыркнула на меня своими миндалевидными глазами, которые на этот момент казались больше обычного. От удивления и неожиданности моих слов, наверное. Но Рита этого не заметила. Она теперь внимательно всматривалась в дорогу.
- Тогда Вы все, должно быть, знаете... - вздохнула девушка. - Мама не стала бы рассказывать свою историю кому попало. Она ведь гордая.
Ах, какая она прозорливая! Я ведь как раз-таки ничегошеньки не знаю, ничегошеньки не понимаю. Неужели я все-таки "кто попало"? Но я давно уже для себя решил, что буду подыгрывать Изольде, поэтому ни один мускул на моем лице не дрогнул.
- Как ты думаешь, мама, какой ты ее увидишь? Надеюсь, это не убьет тебя, поскольку наши страдания никогда не трогали твое материнское сердце, - заключила Рита насмешливо.
- Что ТЫ знаешь о материнском сердце? - голос Изольды задрожал.
- Я знаю, что никогда уже не захочу и не смогу иметь ребенка. Отчасти благодаря тебе, мама.
- Знаешь что? Никогда не говори "никогда"!
- Ах, это из твоей новой роли про дона Педро?
- Нет. Это сказал мне когда-то твой отец.
- Мой покойный отец, - поправила ее Рита.
Изольда вздрогнула:
- Что, он умер? Когда?
- Три года назад, мама. А перед этим он завещал нам все свои сбережения. Именно это продлило жизнь Римме. Лекарства очень дорогие.
- Почему же ты не попросила у меня? - сказала Изольда растерянно.
- Просить? У тебя? А разве ТЫ сама не знала, что твоя дочь больна? Бьюсь об заклад, что, скажи тебе о деньгах, ты бы стала думать о том, когда же она умрет, вместо того, чтобы думать о том, СКОЛЬКО ЕЩЕ она проживет!
Лицо Изольды залилось краской. Очевидно, она вспомнила собственные слова о Римме, брошеные мне в самолете. Как же хорошо, должно быть, Рита знала свою мать!
Я в первый раз почувствовал какой-то испуг. Я почему-то испугался за них обеих, мать и дочь.
- Рита, я прошу Вас, не делайте больно Вашей матери. Я сам отец, я знаю родительские чувства. Мы вас безумно любим, детей наших, любим даже тогда, когда вам, по неопытности вашей, порой кажется совершенно обратное.
- Простите меня, Алекс. Я ни в коем случае не ставлю под сомнения Ваши отцовские чувства. У нас же с мамой особые отношения, особые счеты. Посмотрите, она ведь даже не возражает!
Изольда на самом деле молчала. Боль и отчаяние отразились в ее лице при последних словах дочери. Рита наблюдала за ней в зеркало.
- Она Вас любит, не сомневайтесь. Вас обеих. А молчит, потому что Вы сказали ей столько шокирующих новостей!
- Любишь ли ты меня, мама? Ну скажи же! - усмехнулась Рита, продолжая наблюдать за матерью в зеркало.
- Ну, разумеется... - Изольда прозвучала несколько надменно.
- Нет, ты скажи: "Я тебя люблю!" Что может быть проще? Мужчинам же ты это говоришь!
- Перестань издеваться, я прошу тебя.
- Вот видите!
Рита улыбнулась мне в зеркало и снова сосредоточилась на дороге. То была какая-то жалкая, вымученная улыбка.
Вскоре мы доехали до загородного особняка, в котором проживала Рита со своим семейством. "Мой подарок в день ее свадьбы," - шепнула мне на ухо Изольда, поймав меня за разглядыванием этого трехэтажного замка. Я крепко сжал ее руку, когда мы перешагнули порог дома.
В холле нас встретил молодой рыжеволосый мужчина.
- Мой муж Диего, - представила нас Рита. - Он плохо говорит, но все понимает по-русски. Его родной язык испанский.
Я, признаться, даже обрадовался неожиданной возможности попрактиковаться в испанском.
Мы прошли в большую гостиную. Дамы удалились куда-то на второй этаж.
Диего оказался неплохим парнем. По интересному совпадению, он работал в том же концерне, куда я наведывался сегодня утром. Диего входил в число директоров и мы не встретились с ним в концерне лишь потому, что он взял сегодня выходной.
Дамы вскоре вернулись. Изольда была бледна и по ее лицу я понял, что они поднимались в комнату Риммы. Рита так и не сменила свой костюм. Она смотрелась, так, впрочем, как и держалась, немного высокомерно. Разговаривали мы по-русски. Диего кивал и улыбался. Рита была права, он хорошо понимал русский, хотя, видимо, стеснялся своего произношения. Ударения он почему-то норовил ставить на первый слог так, что трудно иногда было понять, что он имеет ввиду, но, если приловчиться, можно было всегда догадаться.
- Мама и Алекс решили пожениться, - первым делом поспешила сообщить своему мужу Рита.
- Ну, мы пока всего лишь обдумываем этот серьезный шаг в наших отношениях, - не замедлила вставить Изольда.
О, какой я был глупец! Я чувствовал себя героем, чуть ли не рыцарем, когда пытался "спасти" ее от нападок дочери. И поделом мне! Я ведь, как она когда-то выразилась, "ничего не знаю".
Однако, мое мужское самолюбие было уязвлено, поэтому я решил здорово подшутить над этой злючкой, догадывающейся о моих чувствах к ней и играющей ими. Я обнял ее за талию, притянул к себе и поцеловал в губы.
- О-о-о! - завопил Диего и почему-то захлопал в ладоши.
- На самом деле, мама шутит, - обратился я к Рите. - Между нами все давно решено.
Изольда скривилась, но вымучила-таки улыбку. Догадливая Рита, по-моему, торжествовала внутри.
- Так какой ты находишь Римму, мама? - вдруг задала вопрос Рита.
Изольда вздрогнула:
- Я подавлена... Ты же знаешь...
- И только?
- Что еще ты от меня ждешь?
- Уже ничего, мама.
Доведенная до отчаяния невозмутимостью в голосе дочери, Изольда вдруг вскочила, подошла к ней вплотную и выплеснула:
- Послушай, может хватит? Может хватит обвинять меня за ВСЕ ошибки? И за ВАШИ же собственные, в том числе!
- Какие такие "наши"? - передразнила ее Рита, тихо сжимая кулачки. Я на всякий случай тоже подошел поближе к дамам. Диего последовал моему примеру.
- КАК она могла заразиться СПИДом? В этом тоже моя вина? Да меня там и рядом не было, я и подумать не могла...
- Конечно, тебя не было рядом, - ухмыльнулась Рита саркастически. - Тебя никогда нет рядом в тяжелый момент. И, конечно, ты подумать не могла. Думаешь ли ты вообще когда-нибудь? Думала ли ты, когда приглашала этого грязного подонка Эрика, когда мы еще жили все вместе, втроем? А, мама? Ведь этот жирный боров тогда и изнасиловал Риммочку, в твоем же доме, на твоей же вечеринке. А где ты была? Ты отплясывала с гостями. Ты сама нажралась как свинья. Я звала тебя на помощь, рыдала, а ты, казалось, оглохла от всей той музыки, ты отмахивалась от меня как от назойливой мухи. Было такое, мама? Было! А этот треклятый "дядя Эрик" вдобавок оказался ВИЧ-носителем. Хахаля привела ТЫ, а расплатилась за все Риммочка! Это не Риммочка, это ТЫ ДОЛЖНА БЫЛА ЗАРАЗИТЬСЯ! Вот ТОГДА БЫ ты по-другому смотрела на этот мир, Риммочкиными глазами.
Высказав все, Рита отвернулась. Она уронила голову на плечо Диего, но не плакала. Видимо, все слезы были уже давно выплаканы. На Изольду было жалко смотреть. Глаза ее, казалось, посоловели и остекленели; она, казалось, никого не узнает, ничего не слышит. Я пытался ее обнять, но она отскочила от меня и присела на краешек софы, стоявшей неподалеку.
- Так значит...
- Да, мама, - ответила Рита, не поворачивая головы в ее сторону.
- О, Боже! О, Боже мой!.. О, какое несчастье!.. Что же ты не позвала полицию?
- Полицию? - Рита вдруг отпрянула от мужа и злорадно посмотрела на мать. - Полицию, говоришь? Потому что я ТЕБЯ любила, тогда еще я ТЕБЯ любила. Что было бы с тобой, с твоим именем, если бы я позвонила в полицию в ту ночь? Я струсила, мама, я струсила так же, как ты трусишь сейчас. Я сама тогда еще ребенком была. Пока я умоляла тебя подняться со мной на верхний этаж, он уже спускался вниз. Помню, как я вошла тогда в комнату, когда ЭТО уже свершилось. Риммочка не плакала, она испуганно забилась в уголок. "Мама знает?" - спросила она меня. То есть даже в тот самый момент она за тебя больше переживала, чем за саму себя. "Мама узнает," - успокаивала я ее. "Мама его непременно накажет."
Изольда облокотилась на диван, руки ее дрожали. Я и сам, признаюсь, не в силах был справиться с собственной дрожью.
- Я не знаю, что сказать тебе, Рита, - начала Изольда тихим голосом. - Ошибок уже не исправить, прощения просить уже поздно...
- Для тебя ВСЕГДА ВСЕ почему-то поздно, мама. И папу остановить было поздно. Он так тебя любил, как никто и никогда больше не будет тебя любить. Он ТАКОЕ тебе прощал! Я помню однажды как вернулась из школы на два часа раньше обычного. Горло у меня тогда болело - вот учительница и отпустила пораньше. Я увидела в прихожей чужие мужские сапоги. Папа играл в домино во дворе, он меня даже не заметил. Да я и без того знала, что сапоги не папины, он не носил на меху, животных очень любил.
Так вот, я прокралась к твоей комнате и услышала смех. Ты была с очередным каким-то хахалем, вы даже не удосужились дверь за собой хорошенько прикрыть. Неужели так спешили? Или новую роль репетировали? "Ах, какие у тебя арбузные грудки!" - восторгался он. А ты даже, помнится, станцевала ему тогда что-то нагишом.
Изольда закрыла лицо руками:
- Твой отец все знал. Потому-то он и сидел во дворе.
- Врешь!
- Он все знал, Рита. Он предпочел мне не мешать.
- Даже если и так, зачем же ты, мама, привела того хахаля к нам домой? Зачем? Чтобы сделать ему больно? У тебя нет сердца, мама.
- Рита, ты несправедлива ко мне...
- Ха! Очень глубокомысленное замечание, мама. Ты знаешь, я поначалу всегда восторгалась тобой. И даже этим наигранным безразличием тоже. Ты очень хорошая актриса, мама. Ты честно отрабатывала деньги, которые тебе платили за твой талант...
- Прекрати! Прекрати же! - сорвалась Изольда с софы и подскочила к Рите. Я предусмотрительно встал между ними. На всякий случай.
- Подожди же, мама. Позволь сделать тебе несколько комплиментов. Ты же любишь комплименты, разве не так?
Изольда снова тяжело упала на софу и подперла голову рукой. Я сел подле нее.
- Я любила все в тебе, абсолютно ВСЕ, даже твой эгоизм. Я хотела быть хорошей для тебя, я хотела нравиться тебе, но ты, казалось, меня даже не замечала. Ты была безумно красива, (ты и сейчас красива!), я хотела тебе подражать. Помнишь, те редкие выходные, когда ты усаживалась с чашечкой кофе за чтение газет? О, как я любила те мгновения! Ты никуда не спешила, ты не нервничала, я могла вот так, часами, наблюдать за твоим прекрасным лицом. И что же ты? Ты прогоняла меня как назойливую муху.
И тогда я решила не беспокоить тебя. Я избрала другую тактику: я старалась научиться всему сама, я старалась быть во всем первой, чтобы ты однажды заметила, чтобы ты однажды похвалила. У меня даже и друзей-то настоящих никогда не было - так мне было некогда, так я спешила не успеть угодить тебе. И что же ты? Ты меня продолжала упорно не замечать.
Поначалу я думала, ты моя мама. Но нет, матери ЛЮБЯТ своих детей. Потом я стала думать, что ты моя мачеха. Но тоже нет, мачехи ХОТЯ БЫ НЕНАВИДЯТ своих приемных отпрысков. Ты же просто меня не замечала. Меня, а потом и Римму... Кто ты такая для нас, мама? Кто же ты? Ты вся такая красивая, пышущая здоровьем, цветущая... Кто ты? Что в твоем сердце?
- Я привозила тебе платьица...
- ...Ты откупалась от нас платьицами. Ты "извинялась" платьицами за себя, за свое равнодушие. Но мы не приняли тех извинений. Извини и ты нас за это...
Изольда глубоко и судорожно вздохнула и как-то странно покачнулась. Но она не упала в обморок, нет, и даже и слезинки на показалось на ее глазах. Она осталась сидеть холодная, какая-то гордая, с выпрямленной "в струнку" спиной. И самое страшное, что я все еще любил ее, я все еще искал ей оправдания.
- Почему ты никогда ТАК не говорила со мной, Рита? Одно твое слово - и все могло бы быть совершенно по-другому. Я не знала, я даже не догадывалась, что ты ТАК меня любишь.
- О чем я не говорила с тобой, мама? Я пыталась подсесть к тебе на колени, но ты всегда казалась такой занятой, что мне становилось неловко, что я отрываю у тебя те драгоценные минуты твоего самолюбования. Да, я не умела говорить так складно, как сейчас. Это ли главное? Хотела ли ты слушать? Могла ли ты услышать меня? Признайся, ну признайся же самой себе!
- Одно твое слово... - продолжала Изольда как завороженная.
Рита лишь покачала головой в сомнении.
Вдруг наверху раздался какой-то шорох и мы все повернули туда головы. То, что я увидел в следующие несколько секунд, потрясло меня так, что я думал, что лишусь речи!
Бледная больная девушка лежала на лестничной площадке второго этажа и смотрела на нас сквозь перила. Сколько она так пролежала, наблюдая за нами? Как она доползла сюда? Никто из нас не знал. В руке она сжимала рукоятку пистолета, направленного - о, мы не могли ошибиться! каждый из нас почувствовал это своим нутром! - на Изольду. Изольда, увидев пистолет, выпрямилась и встала с софы.
- Риммочка! - бросилась было Рита к сестре, но я удержал ее жестом.
К тому времени, когда мы заметили Римму, я уже переместился с софы в угол гостиной, как раз тот, что находился ближе всего к лестничному проему. Я ее видел, но она меня видеть не могла. Да и, возможно, она и не ожидала увидеть кого-то еще, кроме членов ее семьи. Я решил попробовать пробраться ползком наверх и потом уже действовать по обстоятельствам. Я почти уже достиг цели, когда она вдруг меня увидела, вскрикнула и отбросила пистолет. Пистолет ударился о стену и выстрелил. Лишь по счастливой случайности вылетевшая пуля никого не задела.
С несчастной Риммой случился припадок. "Я убила маму! Я МА-А-АМУ убила!" - кричала она в истерике, потом вдруг задергалась в конвульсиях и неожиданно затихла. Рита держала ее голову на своих коленях. Изольда стояла бледная на том же месте, где на нее нацеливалась Римма.
- Она ОПЯТЬ тебя не убила. Она снова приняла удар на себя. Простишь ли ты это когда-нибудь себе, мама? - закричала Рита, утирая слезы, которые катились по ее лицу градом.
Диего позвонил в "скорую". К тому времени, когда машина подъехала, Римма была уже мертва. Рита не переставала плакать. Плакал и Диего. Римма была частью их семьи.
- Она уже пыталась меня отравить однажды, - прошептала Изольда какими-то безжизненными, бескровными губами. - Она подсыпала что-то в мою чашку с кофе. Рита об этом знала. Рита же в последний момент и выбила эту чашку из моих рук, когда я попыталась отпить из нее.
Я впервые увидел в Изольде старуху, когда мы возвращались от Риты в отель. Именно старуху, а не пожилую женщину: лицо ее некрасиво исказилось, изрезалось многочисленными морщинами, появившимися вдруг из ниоткуда, круги под глазами стали темнее, а губы почти исчезли с лица совсем. Лишь спину свою она по-прежнему держала удивительно ровно.
Мы добрались до отеля на такси. Всю дорогу мы не промолвили и слова, каждый из нас вглядывался в окно, в ночной Сан-Паулу. Представляю, что, должно быть, чувствовала Изольда! Даже меня, постороннего человека, события уходящего дня просто убили, слова Риты никак не шли у меня из головы и образ Риммы с пистолетом в руках возвращался как кошмарный сон снова и снова.
Не знаю почему вдруг, но я стал бояться за Изольду. В глазах ее загорелся какой-то безумный огонек как только мы переступили порог нашего номера. Я прислушивался к шуму воды и засекал время, пока она принимала душ. Мы с час сидели молча на диване, уставившись в телевизор, который забыли включить.
Наконец, я принес кофе и предложил Изольде чашечку. Она поблагодарила, но к кофе не притронулась. Я приобнял ее за плечи, она не шелохнулась.
- Не казни себя, милая... Былого не воротишь... Нам придется жить с этим... - прошептал я ласково ей на ушко, касаясь губами ее светлых прядей.
- Нам? - встрепенулась она.
Я обнял ее крепче и прижал к своей груди:
- Я люблю тебя! Кто из нас не делал ошибок в молодости?
- Ошибок?.. - повторила она за мной как эхо.
- Представляешь, когда я был студентом, то стянул однажды книгу у своего преподавателя. Книгу про партизан. Зачем она была мне нужна? И ведь двадцать с небольшим мне уже к тому времени стукнуло, не ребенок. Совесть до сих пор гложет, но что я достигну, мучая себя? Преподаватель уже умер давно, наверное...
- Он умер не из-за того, что ты украл. Риммочка умерла из-за меня... Ах, какая была чудесная девочка! Просто куколка!
Изольда дрожала в моих руках и как-то беззвучно плакала. Я целовал и целовал ее залитое горючими слезами лицо, я прижимал ее к себе и укачивал как ребенка.
Ох, как она любила меня в ту ночь! "Милый... милый... единственный мой друг..." - шептала она мне. Я любил ее такую, в несчастье, еще крепче.
Я не помню, как и когда мы уснули. Всю ночь мне снились кошмары, будто, я опаздываю на какой-то важный поезд, уже отходящий от платформы. Я бегу за этим поездом, мчусь что есть силы и, наконец, настигаю его, целпяюсь за поручни, но дверь в вагон почему-то не поддается и я так и повисаю на этих поручнях, волочусь за поездом.
Я не просто пробуждаюсь, а вскакиваю от каких-то необъяснимых тяжелых предчувствий. Так и есть: Изольда исчезла с кровати! Я обвожу глазами комнату и вдруг мой взгляд выхватывает ее образ, сидящий в кресле и прижимающий к груди пистолет. Откуда он взялся? Во вчерашней суматохе я совсем забыл про него, а Изольда, видимо, положила этот пистолет к себе в сумочку.
Я дико испугался, заорал и, забыв про всякую осторожность, ринулся к ней. К счастью, она не наставила пистолет на себя, а лишь крепко сжимала в своих руках и плакала. Я насилу вырвал его у нее из рук.
- Видишь, Алекс, я даже этого сделать не могу! У меня даже убить себя не хватает смелости!
- Милая моя... любимая... Да что ты такое говоришь? Этим ты не вернешь себе Римму. Этим ты никого не сделаешь счастливее, - пытался я ее успокоить, смахивая ладошкой слезы с ее личика.
Вдруг она покачнулась, схватила меня за руку и улыбнулась:
- Я приняла лекарство, Алекс. Пистолет был для подстраховки. Я не могла решиться, потому что не хотела, чтобы ты видел меня некрасивой. Видишь, Рита права... Я эгоистка... Я до сих пор думаю лишь об одной себе...
Я как угорелый помчался в ванную комнату и стал шарить там по полкам. Мне нужно было знать, какое лекарство она приняла и в каком количестве. Ничего не было. Тогда я стал вытряхивать содержимое ее сумки на пол - ничего. Между тем, Изольда бледнела и как-то оседала в кресле. Ее тошнило. Я подбежал и тряхнул ее за плечи:
- Что ты приняла? ЧТО??? Отвечай же!
- Я выбросила... пустые флаконы... за окно...
Понимая, что она мне все равно ничего не скажет, я ринулся к телефону и вызвал портье. Он тотчас же прибежал и сказал, что "скорая" уже на пути. Мы сделали все, что могли...
Изольда выжила. В больнице ей сделали промывание желудка, Рита нашла лучших докторов. Из отеля нас попросили, поэтому я перебрался в другое место, куда вскоре и забрал Изольду из больницы. Когда она выздоровела, мы уехали в Германию, а потом уже оттуда купили тур на отдых в Швейцарию. Работу свою я оставил, Изольда тоже не хотела больше сниматься. Мы так и не поженились, хотя жили вместе.
Умерла Изольда через шесть лет после того случая с таблетками. Умерла у меня на руках.
За день до ее смерти мы пошли смотреть на осенний пруд, покрывающейся тоненькой корочкой льда. Я принес плетеное кресло и укрыл Изольду теплым пледом. Мы смотрели на пару черных лебедей, плавающих в замерзающей воде.
- Ты знаешь, - сказала мне вдруг она, - я всю жизнь мучила тех, кого любила больше всего. Самых своих родных и близких... Что со мной не так?
Она посмотрела мне в глаза в надежде найти там ответ.
- Вот и тебя, Алекс, больше всех люблю, но, выходит, больше всех же и мучаю, - погрустнел ее взгляд.
- Для меня это не мука, Изольда. Для меня это счастье... - ответил я. Ответил то, что чувствовал.
Мы обнялись и провели у пруда три бесконечных часа. После смерти Изольды, я никогда больше не видел черных лебедей на нашем пруду. Белые приплывали, а черные - никогда.
Хоронили Изольду в Сан-Паулу, рядом с Риммочкой. На похороны пришло очень много людей, в основном, из ее поклонников.
- Она несчастная, - шептала мне Рита. - Она с блеском играла чужие жизни, а свою собственную... в общем, она тоже думала, что нужно играть. Она стыдилась быть естественной, быть самой собой.
Три месяца назад я получил очень хорошую новость из Сан-Паулу, что Рита беременна. Они с мужем сейчас выбирают имя для мальчика, потому что если родится девочка, они уже знают, как ее назвать.