Вот и наступило «бабье лето», и, несмотря на осеннюю прохладу, на солнце и тепло, и весело, и хочется ходить, ходить, и любоваться красотой ранней осени, встречаясь с добрыми старыми и новыми знакомыми. Вот и сегодня я познакомился с новым другом – бледноликой берёзовой рощей, что тянется белыми руками-стволами к ярко синему сентябрьскому небу. Увидел её и уже не смог отвести глаз, ибо люблю подолгу глядеть на переливы листвы из зелёного в жёлтое, на верхушки деревьев, плывущих под небольшим ветерком в бездонную вечность, слушать колыхание ветвей, поющих тихую прощальную песню уходящим тёплым дням, вдыхать свойственные только этому времени года запахи, из которых уже исчезли ароматы цветов, свежих и скошенных трав, вскопанной земли, и прибавились ароматы утренних туманов, дыма костров, опадающей листвы, увлажненной осенними дождями земли, и многие другие, которым нет ещё имени. А когда подойдёшь к берёзкам близко, то даже ощутишь их вкус, будто испил берёзового сока, и гладкие стволы, как девичьи руки, ответным теплом отзываются на ласковое прикосновение, листья нижних веток приятно щекочут лицо, и земля такая мягкая под ногами, словно хочет раздарить напоследок свою нежность перед тем, как отвердеть под долгим морозом нашей северной стороны.
Но вот солнце зашло за ствол одной из берёз, и всю рощу до самой земли осенили прямые и широкие солнечные лучи, наполняя светом всё, что они встречали на своём пути. И стволы, и ветки, и листва, и земля, и трава, и неба синева, всё вокруг запело под лучами, сначала тихо, потом всё громче, и вот уже хор, набрав силу, поёт: «славься осень, дивная пора, вот глядится просинь в золото дубрав…». Все чувства обострены, душа летит, как птица, хочется обнять всё вокруг, и так стоять и стоять, никуда не торопясь, очищаясь от вкуса сомнений, от запахов раздражения и от прикосновений лжи…
А золотая в лучах листва призывно машет и зовёт идти дальше, от такого призыва трудно отказаться и награда не заставляет себя ждать. Я вышел на берег пруда, окаймлённого смешанным лесом, иные деревья стояли совсем зелёными, иные уже вовсю желтели, а меж ними была вся палитра переходных тонов. Лес отражался в чистом синем, как и небо, пруду, краски были не искажены, в точности повторяя натуру, лишь чуть заметная лёгкая рябь на воде словно говорила: «не забывайте обо мне, это – я, вода, и я играю во всей этой красе не последнюю, а может быть и самую, что ни на есть, первую роль!». И так хотелось окунуться в эту прозрачную синь, прикоснуться к камушкам дна, которые играли на солнце, как изумруды, посмотреть сквозь воду на солнце и на лесную красу, почувствовать вкус воды, услышать её ласковое плескание и ощутить неповторимые запахи лесного пруда, которых нет ни у реки, ни у озера, ни у моря-океана, и смыть с себя всё ненужное, всё наносное, всё несвойственное…, жаль вода в ту пору была уже не для купания, да и воздух был холоден.
Но можно и, не окунаясь, слиться со всем окружающим, достаточно мысленно и всеми своими чувствами стать частью этой красы, этого мира, раствориться в нём, хотя бы на время, не прерывая, не ограничивая себя, столько, сколько захочется душе, мягко отгоняя все мысли и проблемы, и время остановится, и внутреннее пространство станет большим-большим, огромным, бесконечным, и новые силы начнут прибывать, вливаться широким потоком, и ты почувствуешь, что всё вокруг – это ты, а ты – это всё окружающее.
А это и есть самое главное!