Глава 13
Из похода на Корсунь Владимир возвращался с новой и отныне единственной, венчанной женой, Анной Порфирогенитой, сестрой византийских императоров Василия и Константина. Коренные перемены готовились князем: Руси надлежало принять святое крещение от греческих иерархов, главного из которых, изворотливого Анастаса Анна везла в качестве «свадебного подарка». Сам князь крестился еще в Корсуни, ибо Василий заявил, что не отдаст сестру за поганина. Пришлось Владимиру пойти на уступки, зато и надменные ромейские владыки не смели больше откладывать давно обещанное бракосочетание. Киевского князя признали равным византийским василевсам, а Русь входила в уже довольно обширную семью христианских государств. Первыми после князя новую веру должны были принять его дети, а также многочисленные жены и наложницы, которых он задумал отдать за ближайших соратников, создавая новую опору своей власти.
И едва он подумал об этом, как ему представилась Рогнеда. С другими Владимир расстался бы без сожаления, но прекрасную полочанку тяжело вырвать из сердца. Мысль о том, что кто-то другой будет обладать ею, приводила Владимира в бешенство.
Примечание
поганин - язычник
******
Анна все время была чем-то обеспокоена, и Владимир не мог не заметить подавленного состояния жены.
- Что заботит тебя, лебедушка моя? – поинтересовался у нее князь.
Анна капризно скривила губы.
- Ты обещал мне, что отринешь всех своих прежних жен, и я буду единственной твоей пред Богом и людьми.
- Хочешь сказать, что русский князь не держит слова? – поморщился Владимир.
- А почему же тогда так часто ездишь ты в Изяславль?
Владимир густо покраснел, отчего совсем стушевался. - Откуда ты знаешь?
- Слухом земля полнится. Поклянись, что расстанешься с этой женщиной! - потребовала взревновавшая Порфирогенита.
- Хорошо, - после долгой паузы ответил князь. – Я поеду к Рогнеде и скажу, что она более не жена мне. А чтобы ты была уверена, я возьму с собой в свидетели любого, кого назначишь.
- Пусть поедет Никита Феофилакт, - предложила Анна.
- Никита так Никита, - равнодушно согласился муж.
******
Спустя годы Владимир так и не мог объяснить себе, зачем он сам поехал к Рогнеде, чтобы сообщить ей о разрыве. Прочим князь посылал сказать, что они свободны и могут выбрать себе мужей по своей воле среди воевод и витязей. И женщины покорялись. Но Рогнеда не была, как все.
Ночь уже укрывала землю темным платом, когда Владимир взбежал по ступеням на крыльцо нового терема. Внимательным взглядом окинул двор. Во всем здесь чувствовался порядок и хозяйская рука Рогнеды. Владимир еще немного потоптался на крыльце и, жестом остановив Никиту, изготовившегося проследовать за ним, вошел в дом.
Князь без труда отыскал светелку жены, приоткрыл дверь. Рогнеда еще не спала, на ночь расчесывала свои дивные волосы.
- Здравствуй, Рогнеда!
Она вздрогнула от неожиданности, но приветливо молвила:
- Будь здоров и ты, княже!
Вдруг Владимир, истосковавшись по порывистым движениям ее нежных рук, по лучистым, ясным до прозрачности глазам, по тонкому стану, совершенно забыв, зачем пришел он к ней сегодня, не выдержал. Прижал к себе, расцеловал.
- Ненаглядная моя, хорошая!
Хотел остаться с ней только на одну ночь, но пробыл со своей княгиней две седмицы. Никите пригрозил страшной смертью, если проболтается Анне, и грек почел за благо провести это время в обществе изяславских гридней подальше от княжеского терема.
Наконец настало беспощадное утро, когда Владимиру надо было возвращаться в Киев, дабы избежать упреков порфирородной супруги.
Рогнеда по обыкновению встала рано, приготовила лечебную мазь для Ярослава, зачерпнула в ковшик его любимого малинового квасу и пошла к младшему сыну.
- Вставай, сынок, петушок пропел давно, - разбудила она мальчика.
Он улыбнулся в ответ: «Я не сплю, мама!».
В то время, когда она наносила лечебный состав на больные ножки сына, в комнату вошел Владимир.
Ярослав исподлобья метнул на отца хмурый взгляд.
- Здравствуй, батюшка.
- Здравствуй, сын.
Князю не хотелось заводить неприятный разговор при Ярославе, но откладывать его Владимир тоже не был готов. Не тратя время на предисловия, он произнес:
- Я имею одну жену, византийскую царицу Анну, и не могу более никого, кроме нее, называть женою. Так велит мой Бог. Но тебя, Рогнеда, не обижу. Выбери себе мужа, какого хочешь, среди бояр моих.
Рогнеда резко выпрямилась перед князем, стройная, гордая. Она встала между сыном и мужем, так что Ярослав видел только спину матери.
- Нет. Княжной я родилась, княгиней стала и не желаю быть рабой для пса твоего, - зазвучал в тишине ее сочный голос.
- Ты – истинная княгиня! – воскликнул маленький Ярослав. – Не пущу другую! – И он в несказанном волнении выбрался из нагретой постели. – Ты царица всем царицам, мама! –
Лечебные ли снадобья, время-целитель, нервное потрясение, а, скорее всего, все это вместе взятое, возымело действие. Княжич, до сего момента прикованный недугом к кровати или к резному стульчику на колесах, сделал первые в своей жизни шаги.
Владимир изумленно посмотрел на сына. Рогнеда обернулась, увидела Ярослава на ногах, кинулась к нему, обняла за плечи, помогая устоять. Ее сын, ее соколенок выздоравливал! Что для нее теперь значили слова Владимира:
- С этого дня ты не жена мне.
Она почти не расслышала их.
******
«Колдунья! Приворожила, не отпускает от себя!». Отказ Рогнеды выбрать себе другого мужа шел вразрез с задумкой князя. Но не это смущало Владимира. Он был смел не только в бою – наедине с собой не боялся правды. «Это не Рогнеда...Сам от нее уйти не могу. Ах, строптивая моя, если бы ты знала...если бы знала».
Владимир галопом несся по вихлявой лесной тропе. Встречный ветер выдувал из груди непонятную тяжесть, что мешала вздохнуть.
Многих женщин познал князь, многие любили его, но ласки всех своих наложниц и жен, даже и Порфирогениты, отдал бы он за одну презрительную усмешку Рогнеды.
Он был виноват перед Гориславой. И это неотпускающее чувство вины, да уязвленное самолюбие, которое порой так раздразнивала независимая полочанка, заставляли его обращаться с ней жестче, чем он сам того желал. А теперь уже бессмысленно было менять что-либо в их отношениях, в которых страсть, ненависть, месть, страх и любовь сплелись воедино.
Владимир спешился, в отчаянии упал на землю, рвал и мял в руках душистую траву.
«Ох, сколько дров наломано! Да все ли по моей вине? Рогнеда, пойми меня! Прости меня, Рогнеда!» - прошептал Владимир и громко, в полный голос крикнул в звездное августовское небо:
- Прости меня, Рогнеда!
******
Маленькое отступление о крещении Руси
Бирюки громогласно передавали киевлянам повеление князя Владимира: «Если кто, богатый или бедный, нищий или раб, не окажется завтра на реке, тот будет против меня». Так любезно князь приглашал народ на всеобщие крестины.
В Киеве христианство еще со времен Аскольда имело сильные позиции, в сравнении с другими русскими городами, поэтому здесь «свет истинной веры» не пришлось нести на наконечниках копий. Киевляне-язычники горевали, но явного неповиновения княжеской воле не выказывали. Массового исхода в ростово-муромские леса тоже не наблюдалось. Наутро жители столицы достаточно организованно пришли на берег Почайны, где увидели князя и княгиню Анну со священниками, готовыми приступить к спасению душ.
«Люди вошли в воду и стояли одни по шею, другие по грудь, дети же у берега, другие же держали детей; уже крестившиеся ходили около них, а священники, стоя, творили молитвы», - взволнованно сообщает летописец.
Первыми в Крещатицком источнике вблизи впадения Почайны в Днепр, окрестили княжичей и их матерей. Когда черноволосый, с глазами темнее ноябрьской ночи Анастас приблизился к Изяславу, мальчик испугался. Он зажмурился, а стоило Анастасу сказать: «И наречется имя тебе», княжич непроизвольно зажал уши ладошками.
Ярослав же, напротив, с нетерпением и любопытством ожидал своей очереди, а, получив крестильное имя, все повторял его, словно пробуя на вкус незнакомое кушанье: «Ге-ор-гий…Георгий».
Примечание
бирюки - глашатаи
******
Рогнеда тайком пришла на древнее капище. С ужасом увидела княгиня, что христианство брало верх над заветной верой: часть чуров была уже сожжена или порублена. Невредимыми пока оставались огромное резное и посеребренное изваяние Перуна, чуры Мокоши и Стрибога. Рогнеда в отчаянии пала ниц перед Покровителем кривичей.
- Прости, Стрибог – батюшка! Прости за отступничество! – Ее глаза сверкали, будто в лихорадке. Последняя Полоцкая княгиня-язычница обращалась к Богу праотцов, молила о прощении и горько плакала, ибо на ее глазах изгоняли родную веру из земли Русской.
Раньше уживались вместе Перун и Мокошь, Велес и Ярило, Стрибог и Род. Отныне пришел новый Бог, не терпящий прежних и не признающий себе равных.
Тяжело расставаться с тем, что было частью тебя на протяжении всей жизни, с верой, заповеданной от предков, и не одна Рогнеда, будучи обращенной в христианство, приходила в священную рощу каяться за вероотступничество. Но лют князь Владимир, еще более суровыми и неумолимыми оказались крестители из державы ромеев, и многим пришлось отречься от своих богов, опасаясь кары не небесной, но княжеской.
Примечание
чуры - образы Родных Богов. Чаще и привычнее для современного человека в этом смысле употребляется слово «идол».
******
На душе у Рогнеды было смутно, и вроде бы много объяснений можно отыскать сему, а главного не найдешь. Мужа прежде не раз видела она в подобном угнетенном состоянии. Неспокоен он был, искал правду и жизни своей оправдание, а давеча на берегу Почайны стоял умиротворенный, лицом просветлевший. Вера ли новая его так преобразила? Любовь? А ведь когда-то думалось, что в ней, Рогнеде, обрел метущийся князь единственную свою, спутницу и в горе, и в радости. Что ж, значит, не суждено ей быть счастливой.
Но горько...горько-то как! Одна...совсем одна. Ни родины, ни родных, ни мужа, ни богов не осталось. Дети? Да, это ее лучики света в кромешной тьме одиночества. Но от беды за их спинками не укроешься. Придется ей самой выплывать. Незавидна участь тех, кто оказывается на пути князя Владимира. Даже боги отступили. Перун-батюшка не выдобнул, и ее жизнь тоже идет ко дну.
Примечание
не выдобнул - не выплыл. Предание, записанное в XVII веке в Киевском синопсисе, рассказывает, что киевляне провожали идол Перуна криками: «Выдобай (выплывай), господине Боже, выдобай!»)
Княгиня совсем запуталась и не могла разобраться в своих чувствах. Когда-то робкая надежда на то, что рано или поздно она вырвется от Владимира, наполняла ее детской радостью. Бессонными ночами того страшного лета ворочалась она на жестком ложе, часами обдумывая планы мести Новгородцу. Наконец однажды едва не расплатилась полочанка с князем за все обиды, ей нанесенные. И не было у Рогнеды ответа, почему, подняв над спящим Владимиром меч, так и не решилась она пронзить мужа карающим лезвием.
И почему-то тосковала полочанка по князю и ревновала – хоть не смела показать этого – ревновала к удачливой византийке отвергнутая Рогнеда.
Владимира и Гориславу притягивало друг к другу с какой-то неодолимой силой, и оба, казалось, боялись этого влечения. Но кто может сопротивляться любви? Она побеждает время и расстояние, страх и недоверие, ненависть и месть. Именно поэтому, от неисчислимых наложниц и покорных жен, стремглав мчался Владимир к доводившей его порой до исступления Рогнеде. И поэтому плакала в тишине скромной светлицы Рогнеда, получившая вожделенную свободу.