Ну, ты молодец, аккуратно так получилось, ровно в капельку попал. Сказал он сам себе. И кисть положил на подоконник. Художники, они такие. Картины быстро, краска только засыхай. И верный факт – упиться сильно, будьте рады для себя. Мазок, мазок, картина. Нет – да хоть бы авангард. Рука его ценнее золота, а золота картины лишь ценнее. Ну и пусть порезал, то ведь было лишь вчера. А месяц назад, тогда чуть вовсе не отрезал. С зубами сжатыми. Вернёмся к краскам. А краски обнаглели. Ну, кончилось тут место. И всё. Пакуйте в целлофан. И в ящик, под кровать, как можно дальше! И руки вымыты холодной водой. И запах как в операционной. Ну что тут цыкать, надо спать, или идти гулять. Художник всё же цыкает и мигом, накидывая плащ на плечи-вешалку свои, выходит в воздух. Запах краски лишь ревниво смотрит из-за оконного стекла. О, лёгкие как будто стонут, что за чистота. И грузовики своими выхлопами лишь её подчёркивают. А если время есть – то почему не выпить? А если у кого за спиной бочка, что страшнее бочки спирта, так почему не вылить? Господа, ну почему не вылить нам ему в стакан? Художник пьян. И потому слова ленивы, что еле ходит он. Шатается, пытается идти. Упал, руки в крови. В крови, как золото, и кожа на асфальте. Да ну и что! Что пьяному галлоны крови, да что художнику картина на асфальте? Он встал, жестикулируя так резко, как только кости не выскакивают, с лёту рисуя образы по воздуху. Художник, что же ты так пьян. И тени две рядом с твоею ногою. Отдёрнул ногу, всё равно их две. А свет один, и перспектива в норме. Да что ж такое? За шкирку и к забору.
Ну, здравствуй, жертва.
Здравствуйте, убийца.
Какой ещё убийца? Это я, Хуан.
Я вас не знаю.
Упаси Вас чёрт, меня узнать.
Куда спешишь, художник пьяный?
Я иду спокойно, и никуда я не спешу.
Пора тебе спешить, я точно знаю. Огромная мне надобность в тебе. Так что беги, а если вдруг не добежишь, приду и донесу. И хвостик кисти в руку суну.
Художник протрезвел, взор ясен, ноги только вата. Бежит домой. В дверь лбом, дрожащими руками ключ в замок. Открыта дверь, быстрей её закрыть. Как тихо дома, что за тишина. Но вот ещё один грузовик, всё нормально. На ощупь ищет лампу, вот, нашел. Лампа загорелась, с головою под кровать. Вытаскивает стопку полотен, штучек тридцать. И разрывает на всех них целлофан. Везде одно и то же. Рот открылся от испуга. Как получилось, где абстракция, где мода? Где женщины, природа и пейзаж? Художник уронил лампу, лампочка разбилась.
Везде там он, всего лишь он, и только он.
Художник, лёжа на спине к потолку руки свои тянет. Это они, они во всём здесь виноваты. Да как же так? Шесть лет художеств, и везде – один Хуан. В пальто, рубашке, с галстуком и без, смеётся, плачет, презирает. Лицом, вполоборота и спиной. Мазки ведь не хотели никогда ложиться густо.
Всё это – только руки, что ценнее солнца. Худые руки с венами, десять пальцев.
Грызёт, откусывает с криком указательный, что с правой. Так много крови, хотя, что для художников галлоны крови – суета и фон.
Кулак упёрся в нос.
А ну-ка выплюнь.
Хуана твёрдый голос.
Будем рисовать.