7.
- Ты чего здесь в такую рань делаешь? Ты же не дежуришь сегодня, - удивился Гога.
Его голос был мучительно громким. Под черепной коробкой с готовностью больно ухнуло, а за глазными яблоками ярко резанули фиолетовые вспышки. Я поднял голову и, сморщившись, поднял правое веко. Гога словно врос в дверной проем, откуда с интересом разглядывал меня, слегка цокая языком.
- И откуда ты такой расписной явился? – спросил он.
Мне показалось, что если я скажу хоть слово, то просто умру. Но ничего, обошлось. Впрочем, тошнота усилилась.
- Не знаю.
- Как все запущено, - глубокомысленно заметил Гога и переместился на рабочее место. – И как состояние?
- Состояние у меня… нестояния.
- Может, тебе похмелиться?
- Не сейчас. Позже.
- Тебе видней. Так что с тобой приключилось?
- Я же говорю – не знаю. То есть, не помню, - я мученически простонал.
- Ой, Женя, завязывал бы ты с бухлом. Мало тебе вчерашнего разбора полетов на планерке? Тебя же шеф с потрохами съест.
- Пусть ест. Мне уже ничего не страшно.
- А что случилось?
Я закрыл лицо руками. Неловко надавил пальцами на веки и вновь застонал.
- Кончай стенать. Расскажи толком, что к чему?
- Да чего рассказывать-то? Упился. С тобой, что ли, не бывало? Последнее что помню – как заказывал у барменши три рюмки текилы и две кружки пива. А потом – сплошной провал. Очнулся тут рядом, у круглосуточного магазина.
- Мда… сильно. С кем же ты и по какому поводу зажигал?
- Один зажигал.
- Не понял. Что значит один? Тебя из дома выгнали?
- Трудно сказать. Вроде бы не выгнали.
- Сам ушел?
- Нет, пожалуй.
- Не понимаю. Как же так?
- А вот так. Решил немного подумать в одиночестве…
- Ну и как, подумал?
- А по мне разве не заметно?
Я поднимался на лифте и в стотысячный раз читал надпись на задней стенке. Черным фломастером было начертано такое четверостишие:
У меня есть счастье
Я тебе отдам половинку его
Ты его возьми, бережно храни.
Потеряешь – снова найти нелегко.
Давно уже знаю его наизусть, но все равно каждый раз читаю. Зачем? Трудно сказать. Наверное, потому, что этот прелестный и наивный стишок вселяет в меня надежду. Пытаюсь представить, кому же пришла в голову мысль написать такие сокровенные слова в загаженном петербургском лифте. Был ли то юноша со взором горящим, или девочка, впервые полюбившая всем сердцем? Понятия не имею. Но эти строчки заряжены огромной дозой позитива. Раз есть еще люди, готовые их написать, значит не все еще потеряно.
- Главное – не попадаться шефу на глаза, - со знанием дела поделился Гога.
- Отличный совет. И как ты это себе представляешь? В сортире мне, что ли, отсиживаться?
- Тоже вариант. Хотя, конечно, лучше просто смыться с работы.
Я посмотрел на коллегу исподлобья, и от этого усилия глазные яблоки тот час же пронзила острая боль. Надо ж было так надуматься посреди рабочей недели.
- Твои предложения все любопытнее. Если я слиняю из редакции, шеф меня точно за одно место подвесит.
- Эх, всему тебя учить надо. Ну что ты как маленький? Я же не говорю, чтобы ты без всякого повода дезертировал. Соври что-нибудь. Что у тебя сейчас в работе?
- Реклама для гипермаркета, - немного подумав, ответил я.
- Вот, отличный вариант. Я скажу, что ты отправился на встречу с заказчиком. Как ее там зовут?
- Татьяна.
- Ага. К ней. А ты ей позвони. Может быть, даже стоит с ней ненадолго действительно пересечься где-нибудь. Для достоверности.
- В таком виде?
- А что? Очень даже неплохо. Сразу понятно, что человек постоянно занят творческой работой, - подмигнул Гога.
- Шел бы ты к черту.
- Напрасно ты меня посылаешь. Я же дело говорю. По крайней мере, разборок в редакции точно избежишь. А что там подумает эта директриса Татьяна, – какая разница? В конце концов, отпишешь ты ей этот текст, и вы забудете друг о друге. Какое тебе дело до того, что она будет думать о твоем моральном облике?
У меня были сомнения. Забудем ли? Ведь по большому счету, несмотря на прошедшие после школьной скамьи годы, я никогда не забывал про Горячеву. Так или иначе, но она постоянно всплывала где-то на периферии моего сознания, как напоминание об упущенных возможностях и собственном ничтожестве. Видимо, и я ей не забывался, раз она пришла к нам в редакцию за моей помощью. Вряд ли, вряд ли будет просто забыть друг о друге.
- Меня еще волнует общественное мнение, - соврал я.
- Ой ли? С каких пор?
- Всегда.
- Ню-ню, - Гога перевел взгляд на монитор и стал стучать по клавиатуре – видимо, решил вернуться к своим дежурным обязанностям и занялся планированием номера.
Откровенно говоря, его советы были вполне дельными. Я понимал, что в таком состоянии на работе мне оставаться бессмысленно. Разве только журналистов и начальство распугивать. А уйдя из редакции, можно поправить здоровье пивом.
В потертом бумажнике нашлась шикарная визитка Горячевой. Я повертел ее в пальцах, прикидывая как бы лучше ей позвонить. Точнее, что сказать. Неожиданно поймал себя на мысли, что совсем не прочь с ней встретиться. Вот тебе и раз, Женечка, подумал. Работа! Исключительно работа! Сейчас вас связывают только деловые отношения. Хотя… К чему себя обманывать? Не получается относиться к Горячевой только как к заказчику.
- Да позвони ты ей, позвони! Чего мучаешься? – оторвался от составления плана Гога.
Я полез за мобильным. Снял с блокировки и на секунду вновь задумался, стоит ли вообще звонить. Какое-то неприятное чувство вновь засосало под ложечкой. Впрочем, скорее всего это было вызвано похмельем.
Горячева ответила не сразу.
- Слушаю, - исключительно деловым тоном сказала она.
- Алё, Татьяна? – на всякий случай уточнил я.
- Да, я слушаю.
- Это Женя.
- Какой Женя?
- Эээ… Лурье. Мы еще в школе учились, - зачем-то решил помянуть старое я.
- Теперь понятно. Здравствуй, Женя. У тебя странный голос сегодня. Поэтому не сразу узнала. Будешь богатым.
- Да уж хотелось бы, - то ли пошутил, то ли взгрустнул я.
- Будешь, будешь, - рассмеялась Горячева. – Ты что-то хотел?
- Хотел. Надо бы встретиться.
- Зачем?
- Как зачем? Обсудить рекламу. Время идет, а мы, как известно, не молодеем. Надо потихоньку приступать.
- Ах, ты в этом смысле, - судя по интонации, она улыбнулась.
- Конечно, в этом, а ты что подумала?
- Неважно, Женя, неважно. И когда ты хочешь встретиться? Сегодня?
- Само собой. Когда тебе удобнее?
- Вообще-то у меня сегодня масса дел. После полудня я могу выкроить для тебя пару часов. Ведь у нас тоже вполне серьезные дела, да? Окей. Давай в половине первого я подъеду к вашей редакции.
- Нет, к редакции не надо. Лучше встретимся на Невском, возле «Маяковской».
- Там трудно припарковаться.
- А парковаться не надо. Подхватишь меня, и куда-нибудь зайдем перекусить?
- Угощаешь что ли? – недоверчиво поинтересовалась Горячева.
Я замялся, пытаясь в уме сосчитать наличность.
- Ладно, расслабься. Я пошутила. Договорились. В половине первого я тебя, как ты это называешь, подхвачу на углу Невского и Марата.
Не дожидаясь ответа, она дала отбой.
Разговор не заладился с самого начала. Да и мог ли он получится, если я вошел в дом уже ближе к полуночи.
- Ты, как всегда, пунктуален, - встретила меня на пороге жена.
Я развел руками и стал снимать ботинки, стараясь удержать равновесие, чтобы она не заметила, что я слегка выпил. Но бесполезно. Жена потянула воздух носом, хмыкнула, сложила руки на груди и встала в воинственную позу.
- Ну, и где ты пьянствовал? И с кем?
- Я же говорил. Провожал Стаса в Москву. Выпили с ним по пивку на вокзале.
- Даже не верится, что вы этим ограничились.
- Ты знаешь Стаса. Ему достаточно и одной бутылки пива. А я – да, выпил две. Это криминал?
- Видимо, Женя, мы уже дожили до того, что несколько бутылок пива для тебя ежедневная норма.
- Ну зачем ты все время из меня алкоголика делаешь?
- Я? Посмотри на себя. Это же ты сам себя превращаешь в алкаша!
- Господи, неужели весь наш разговор опять сведется к обсуждению моей любви к пиву?
- То есть пиво ты любишь?
- Было бы глупо это отрицать.
- А меня?
Я перестал возиться с ботинками, распрямился и посмотрел на жену. В глазах ее читался вызов. Чего ты добиваешься, хотел я спросить, но вместо этого сказал:
- Это попахивает дешевой манипуляцией.
- Причем здесь манипуляции? Я, кажется, задала простой вопрос.
- Возможно, и так. Но он как-то не вяжется с темой нашего разговора.
- Ошибаешься, дорогой. Очень даже вяжется.
- Мы так и будем общаться в коридоре?
- Ребенок уже спит. Боюсь, можем его разбудить. Лучше пройдемся.
- Там слякотно и идет снег.
- Ничего страшного.
- У меня ноги промокшие.
- Потерпишь.
- Какая трогательная забота о моем здоровье, - ворчал я, снова натягивая влажные штиблеты.
- По-моему, тебе первому на него совершенно наплевать, - она не издевалась, ей самой было грустно от того, что она сказала.
На прощание я пожелал Гоге обойтись во время дежурства без врезающихся в небоскребы аэробусов и прочей дребедени. В свою очередь коллега посоветовал мне не терять времени даром и побыстрее оросить свои горящие трубы. Перед тем, как выйти из кабинета, я высунул голову в дверь и прислушался. Вроде бы голос шефа был не слышен. Насколько это было в моих силах, я поспешно спустился по лестнице на первый этаж, проскочил мимо охранника и с облегчением ощутил себя в Кузнечном переулке.
У дверей курил сутулый и вечно подвыпивший бессменный выпускающий редактор Силаймов. Силаймов был по обыкновению красен лицом. Похоже, уже успел засадить сотню грамм в соседней рюмочной. Пил он постоянно, иногда до совершенно безобразного состояния, но даже в таком виде был способен выловить на оперативных полосах любых «блох». Полагаю, именно за столь ценное качество его все еще держали в редакции.
Наверно, пара столь же непродуктивных лет и превращусь вот в такого доходягу, подумал я. Однако, в отличие от Силаймова, меня держать в редакции не станут – отыскивать «блох» на полосах у меня получается не столь виртуозно, тем более, после возлияний.
- Здрасьте, Лев Сергеевич.
- Здорово, Женя, - Силаймов схватил меня за руку, тряханул и мутно глянул из-под козырька кепки. – Покурить собрался?
- Да нет. К рекламодателю еду.
- В номер пойдет?
- Какой номер, Лев Сергеевич! Там такой заказ, что еще нескоро расправлюсь.
- А, - протянул Силаймов и потерял ко мне интерес. – Жаль. Люблю, когда на оперативе рекламы много. Мне работы меньше.
- Извиняйте, Лев Сергеевич. Как-нибудь в другой раз.
Я шел к повороту на Марата и чувствовал, как Силаймов царапает взглядом мою удаляющуюся спину. Мне показалось, он заподозрил что-то. Не поверил он, похоже, моим словам о рекламе. А мне, в общем-то, наплевать. Напрямую я ему не подчиняюсь.
В магазине за углом, который мой коллега Гога почему-то называл «шайбой», хотя по форме это был обычный прямоугольный павильон, меня встретили как старого знакомого.
- Свежий «Гёссер» подвезли, - любезно подсказала продавщица Галя.
- Да мне бы сегодня чего-нибудь полегче.
Короче, остановился я на седьмой «Балтике». Мутило меня основательно. Хмель еще не совсем выветрился из башки. Сжимая серебристую банку в слегка подрагивающих руках, я перешел через дорогу и проходными дворами вышел на Пушкинскую улицу. Туда, где стоит памятник великому сыну русского народа. Люблю иногда посидеть тут в сквере. Правда, иногда здесь бывает небезопасно. Кроме меня здесь частенько собираются окрестные люмпены. Наш фотокорреспондент Синицын рассказывал, что недавно прямо рядом с изваянием гениального поэта придушили известного в городе фотографа Астафьева. Мэтр отечественной журналистики присел на скамейку – решил передохнуть в тени Александра Сергеевича. Тут ему из-за спины на шею накинули удавку. Астафьев быстро потерял сознание. Слава богу, до смерти его не задушили, но очнувшись он не обнаружил кофра, в котором было фототехники тысяч на десять долларов.
Я практически ничем не рисковал. У меня местные бичи могли бы разжиться только табачком. Не более того.
Как я и предупреждал, на улице большими хлопьями падал снег, а под ногами хлюпала грязная каша. Я с каким-то отстраненным любопытством прислушивался к ощущениям в пальцах на ногах – они порядочно заледенели и, судя по всему, в ближайшее время собирались потерять всякую чувствительность.
Жена шла чуть впереди вполне целеустремленной походкой, будто заранее наметила маршрут. Я семенил за ней следом, полагая, что она сама начнет разговор, когда созреет. Мы миновали Дворец культуры имени Ленсовета и свернули с Каменноостровского к памятнику великому сыну украинского народа Шевченко. Символ дряхлеющей дружбы двух славянских народов стоял, освещенный желтыми натриевыми лампами, с суровым лицом, испачканным вездесущими питерскими голубями. Я неожиданно подумал, что давно пора организовать городскую службу, которая бы очищала таких истуканов от птичьих испражнений. Ведь неприлично как-то… О чем ты думаешь, Женя? О другом у тебя сейчас должна голова болеть.
Я ускорил шаг и нагнал супругу.
- Так мы будем говорить? – поинтересовался я.
- Дай, пожалуйста, сигарету.
- Ты же не куришь?
- Пожалуйста, я хочу покурить.
Интересно, таким образом она хочет, чтобы я почувствовал себя виноватым?
Протянув ей сигарету, я чиркнул зажигалкой и наблюдал, как она нервно тянет в себя дым, избегая смотреть мне в лицо. Ничего хорошего ждать не приходится.
- Так дальше продолжаться не может, - наконец решилась она, докурив сигарету до половины. – Я больше не могу так жить.
Не то чтобы я сильно удивился – что-то в этом роде и должно было произойти, - но сердце все же как-то нервно стукануло. Откровенно говоря, я совершенно не хотел подобного развития событий. Другое дело, что и усилий особых к тому не приложил, но… В общем, пришлось и мне доставать сигарету из пачки.
- Что ты имеешь в виду? – выдавил я из себя после затянувшийся паузы, за время которой мы успели пройти мимо Шевченко и вышли на Левашовский проспект.
- Не знаю, если честно, с чего начать. И, наверное, тут нет какой-то одной причины. Скорее, все вместе. Но самое главное, что мне кажется, я тебе больше не нужна.
- Ты с ума сошла!
- Не перебивай меня, пожалуйста. Мне и так очень трудно об этом говорить. Чтобы ты сейчас ни говорил, но последнее время ты живешь не с нами, а в каком-то своем мире. Да, ты приходишь домой. К слову сказать, все позже и позже. Но ты совершенно не думаешь о нас, не заботишься. Может быть, ты нас и любишь еще. Но это совсем другое. Как будто ты на другой планете. А я так не могу. Я же женщина. Я хочу, чтобы меня любили как женщину, а не как домохозяйку! Хочу получать комплименты и цветы, - мне показалось или она и правда всхлипнула? – Хочу быть любимой! Единственной…
Я напрягся, но не вспомнил, когда последний раз дарил ей цветы. Да, собственно, уже и не в цветах дело. Жалкими букетами дело не поправишь. Как говорится, поздно пить боржоми, если почки отвалились.
Я не мог поверить, что все это происходит со мной. Вернее, с нами. Понятно, случилось все не за один день, но где же я ошибся? Казалось, мы должны прожить долгую и счастливую жизнь. Вместе. Но теперь стало ясно, что, похоже, не такую уж долгую и отнюдь не самую счастливую.
Пушкинские люмпены не почтили меня своим вниманием. Чему я, безусловно, был рад. Холодная Балтика №7 пошла очень даже неплохо. Головная боль не прошла совсем, но отступила, напоминая о себе лишь время от времени. По пути на Невский я купил ядреную мятную жвачку. Полностью перебить перегар она не могла. Но ради соблюдения приличий не стоило ей пренебрегать.
В условленное время я стоял на углу у «Маяковской». Серебристый джип Горячевой я заприметил издалека и даже помахал рукой. Прежде чем закрыть за собой пассажирскую дверь, долго старательно отряхивал ботинки от налипшего грязного снега.
- Привет, - стараясь дышать в сторону, поздоровался я.
Горячева поморщилась и с еле заметной жалостной улыбкой оглядела меня.
- Ну, здравствуй. Совсем себя не бережешь, Женя.
- А что такое? – смутился я.
- К твоему сведению, никакая жвачка от выхлопа не спасает, а дикое смешение ее запаха с алкоголем еще ужаснее.
Без слов я опустил стекло и выплюнул резинку.
- Так лучше?
- Не сказала бы.
Уверенно лавируя, перестраиваясь из ряда в ряд, Горячева очень быстро пробралась сквозь пробку на площади Восстания, и «мерседес» покатил по Староневскому.
- Как ты относишься к японской кухне? – спросила она.
- Не отношусь. В смысле, не пробовал.
Она с удивлением оторвала взгляд от дороги и повернула голову ко мне:
- Да ты что? А я думала журналисты продвинутые люди. Всякие там тусовки, фуршеты, банкеты. Богема, одним словом.
- Посмотри на меня. Какая богема?
- Действительно, для богемы как-то не очень, - согласилась она. – Короче, мы сейчас в один японский ресторанчик зайдем. Скорее всего, суши пробовать тебе сегодня не стоит, а вот мисо подойдет тебе в самый раз.
- Что это такое?
- Это такой соевый суп с водорослями. Исключительно хорошо снимает похмелье.
- Откуда ты знаешь?
- Странный вопрос. У кого в России не бывает похмелья? Только у маленьких детей и дряхлых пенсионеров.
- Тоже верно. А ничего, что я в таком затрапезном виде?
- Брось. Не так уж ты и плохо выглядишь.
Сама Горячева смотрелась исключительно. Новая прическа, загорелое лицо, идеально незаметно наложенный макияж.
- А ты отлично выглядишь, - сделал я корявый комплимент. – В солярий, наверное, ходишь?
- Зачем же. Средиземноморское солнце гораздо полезнее. Тебе бы, кстати, тоже не помешало.
- Да уж. Всю жизнь мечтаю побывать в Греции.
- И как?
- Никак. Где я, а где Греция?
- Что-то ты сегодня больно самокритичен. Не сказала бы, что мне это нравится.
- Извини. Это все похмелье. А так – я белый и пушистый.
Мальчики и девочки в кимоно были чрезвычайно приветливы и обходительны. Они кружили стайками между столиков японского ресторана, разнося посетителям диковинную, на мой взгляд, пищу. Горячева увела меня в дальний зал, где почти никого не было. Сама же сделала заказ. Я только вмешался и попросил бокал пива. Знакомых мне сортов не оказалось, и, по совету Татьяны, я выбрал домашнее японское пиво.
- Сегодня ты мне не нравишься, - откровенно заявила Горячева. – Мало того, что с перепоя, так и еще и какой-то весь… как бы это сказать… внутрь себя, что ли, опрокинутый.
- Проблемы в семье.
Точно также, как незадолго до того я прислушивался к ощущениям в замерзающих пальцах ног, теперь я наблюдал словно со стороны крушение своей семейной жизни. Мы стояли совсем рядом с конусом желтого света, отбрасываемого фонарем, поэтому я хорошо видел лицо жены. По щекам ее текли слезы, глаза смотрели на меня, но я не мог понять, о чем они просят. Я растерялся и не знал, что делать. Возможно, мне нужно было просто подойти и обнять ее, поцеловать. Но меня вдруг охватила апатия.
- Почему ты молчишь, Женя?
- Я не знаю, что сказать.
- Как не знаешь?
- А вот так. Я уже сказал все, что хотел. Я не хочу вас терять, но… Но я вот такой, какой есть. Я не хочу тебе ничего обещать, потому что, наверняка, не смогу выполнить обещания. Не хочу тебя обманывать.
- Господи, что же с тобой такое стало?! Ты же был совсем другим. Добрым, ласковым, нежным, любящим, а сейчас ты будто лед.
- Ты не права. Я не холоден. Просто жизнь пошла совсем не так, как я себе представлял.
- И? Ты хочешь начать ее заново? Без нас?
- Вовсе нет. Послушай, совсем не хочу. Вы мне нужны. Но у меня сейчас очень сложный период в жизни. Я словно на распутье…
- А мне что прикажешь делать? Ждать? И сколько еще ты будешь определяться?
- Я не знаю. Думаешь, мне самому это нравится?
- Да пойми же, Женя, я не могу больше! Я очень устала. Прости, моих сил не хватает, чтобы спасти нас. Нужно, чтобы ты тоже приложил усилие. Или хотя бы захотел.
- Я хочу.
- Нет, я этого не чувствую.
- И ты решил уйти из дома? – спросила Горячева, отправляя в рот первую порцию суши.
Я с интересом следил, как она управляется с палочками. Мне, слава богу, к чашке супа полагалась ложка.
- Уйти? Трудно сказать. Я выбрал самый простой вариант.
- То есть?
- Напился.
Мы сидели друг напротив друга. Я водил пальцем по запотевшему бокалу с пивом. В очередной раз подумалось о том, какая же все-таки причудливая штука жизнь. Минул с десяток лет. Много чего произошло за это время. Но вот она, моя большая школьная любовь. И я рассказываю ей о своих семейных проблемах. Странные ощущения. У нас никогда не было ничего даже похожего на близкие отношения, но сейчас мне легче говорить с ней, чем с кем-то еще. Правда, я не знаю, что думает по этому поводу она сама.
- Ты же понимаешь, напиться – не выход.
- Еще как понимаю. Но удержаться было трудно, - я криво ухмыльнулся.
Она подхватила еще один кусочек, макнула его в соевый соус и быстро съела.
- А почему ты не вышла замуж?
- С чего ты решил, что я не выходила замуж?
Я пожал плечами. Действительно, почему я так решил? Нет у нее обручального кольца на безымянном пальце правой руки, и что с того? Я вот тоже уже больше года не ношу кольцо – изрядно поправился в весе со дня свадьбы, палец пополнел и стал отекать.
- Так, значит, ты замужем?
- Нет, развелись пару лет назад.
- По чьей инициативе?
- А сам как думаешь? – она хитро прищурилась. – Ладно, не напрягайся. Как известно, в большинстве случаев, на развод решаются женщины, а не мужчины. Мой случай – не исключение. Впрочем, как и твой.
- В смысле?
- Не знаю наверняка, но мне кажется, что сам ты не решишься на развод никогда. Так что все зависит от твоей благоверной.
Я взял ложку и попробовал мисо. И вправду оказалось не так уж плохо. Хотя вкус, конечно, специфический.
- А когда ты вышла замуж?
- Через три года после школы.
- О как, - я невольно улыбнулся. – Хоть в чем-то мы похожи. И кто он?
- Какая разница? Мужчина. Как выяснилось, таких хоть пруд пруди. А твоя жена?
- Чудесная женщина. Раз терпела меня столько лет.
- По-моему, хватит уже на сегодня самоуничижения. Давай лучше поговорим о твоей работе. Мы все-таки на деловой встрече. Или нет?
- Да-да, конечно, ты права. Итак, о моей работе. Я до сих пор весьма смутно представляю, что же вы от меня хотите.
- Мы от тебя хотим очень хорошую статью про наш новый гипермаркет.
- Что значит «очень хорошую»? Статья есть статья. Больше, чем она есть, она быть не может. Прости за тавтологию.
- И тем не менее. Это должно быть нечто особенное.
- Прости, чего вы добиваетесь? Поправь меня, если я ошибаюсь, но достоинства рекламы измеряются ее эффективностью. Отдача от газетной статьи, да ты и сама догадываешься, так себе. Особенно в сфере торговли. Вам было бы гораздо выгоднее использовать телевизионные ролики.
Горячева театрально изобразила аплодисменты:
- Спасибо, что открыл мне глаза. Может быть, для тебя это будет откровением, но у нас работает достаточно много профессионалов. Так что можешь не сомневаться – с роликами у нас все в порядке будет.
- Тогда я окончательно ничего не понимаю. Зачем вам я? Раз у вас столько профессионалов, они в раз тебе напишут самую замечательную на свете статью, а тебе останется только проплатить ее публикацию в газете.
- А вот тут ты ошибаешься. Я уже говорила, что выбор на тебя пал отнюдь не случайно. И совсем не только потому, что когда мы учились в одном классе, ты был в меня влюблен.
- Не хочу тебя разочаровывать, но я в курсе своих журналистских талантов. Звезд с неба, мягко говоря, я не хватаю. Признаюсь, газета для меня только работа. Способ не протянуть ноги с голода. Худо-бедно слова складываю – и слава богу.
- Во-первых, ты опять прибедняешься. А во-вторых, тут дело не только в твоих журналистских талантах, но и кое в чем еще.
- И в чем же?
- А вот этого я тебе пока не могу сказать. Всему свое время.
- Если бы мы обошлись без этих таинственных полунамеков, мне было бы гораздо проще. Пока я даже не могу приступить к работе.
- Не беспокойся. Спешка нам ни к чему.
Мне показалось, что мы опять вернулись к тому, с чего начали. Наш разговор ни на сантиметр (или чем там это можно измерить) не приоткрыл мне, чего же от меня хотят.
- Не торопись, - словно пытаясь меня успокоить, сказала Горячева. – Ты сам все поймешь, когда придет срок.
- Очень хотелось бы знать, когда он наступит.
- Гарантировать, конечно, не могу. Но в самые ближайшие дни ты все поймешь. Правда, тебе придется обязательно еще раз съездить к нам в гипермаркет. И, может быть, снова задержаться, - добавила она.
- В каком смысле «снова задержаться»?
Горячева не ответила, сделав вид, что всерьез увлечена разглядыванием порезанной на тонкие ломтики сырой рыбы.
- Понимаешь, - после некоторой задумчивости заговорила она, - мне трудно тебе объяснить. Ты действительно пока не можешь до конца все понять. Просто дело в том, что наш гипермаркет – не просто гипермаркет. Как бы это сказать?.. Ну, вроде несколько больше, чем просто магазин.
- Ты меня окончательно запутала. Разумеется, он больше. Ведь это гипермакрет.
- Нет, Женя, в другом смысле.
- В каком?
- Вот именно это ты скоро и поймешь.
- Ты меня окончательно запутала.
Горячева только пожала плечами.
- Допивай пиво, - сказала она.
Я сказал жене, что мне нужно хорошенько все обдумать. В одиночестве. И выпить. Она уже больше не плакала и лишь устало кивала головой. Проводив ее до подъезда, пожелал спокойной ночи.
Снег прекратился. На часах было уже что-то около двух часов ночи. Я пересчитал деньги в бумажнике, посмотрел влево и вправо на пустынный, будто седой, Каменноостровский и быстро перебежал дорогу. В кафе с игровыми автоматами и рулеткой остались только самые стойкие из завсегдатаев. У этих любителей просадить семейный бюджет всегда какой-то болезненный вид. Впрочем, я ведь тоже в некотором роде разоряю семейный бюджет.
Во втором зале, где можно было сыграть в дартс, сидели четверо, судя по всему, студентов. И хотя их было так мало, им все же удалось накурить так, что у меня сразу резануло глаза. В таких случаях единственное спасение – закурить самому. Что я и сделал.
Какие-то обрывочные мысли появлялись в моей голове. Будто прохожие, заглядывающие в пустующий дом. Но почему-то никто не хотел поселиться там надолго. Вот мне подумалось, какой же тяжелый день сегодня выдался. Попытался, было, сложить все его события целиком, как мозаику, но усталый мозг спасовал. Проскочило неотчетливое раздражение на жену: не могла другого времени найти для подобных разговоров? Однако следом за тем мелькнуло предположение, что неприятности мои сложились один к одному отнюдь не случайно. Может быть, и правда все закономерно… Вспомнил про сынишку. Когда я последний раз с ним гулял?
Я опрокинул в себя девяносто грамм текилы, предварительно лизнув соли. Чуть-чуть подождав, чтобы прочувствовать вкус, разжевал дольку лимона. Глаза заслезились. То ли от алкоголя, то ли от нахлынувшего сентиментального настроения. Бывает у меня так спьяну. Появляется готовность всплакнуть. Хорошо, если над мелодраматичным фильмов. Хуже, если по поводу собственной судьбы.
Возможно, в это трудно поверить, но жалеть себя я не люблю. Поэтому душу в себе эти проявления на корню. На этот раз размякшую душу остудил глотком холодного пива.
Зазвонил мобильный. Это была жена.
- Я не могу заснуть. Когда ты придешь?
- Не знаю. Позже.
- Пожалуйста, приходи поскорее.
- Ничего обещать не могу. Но постараюсь.
- Тебе же завтра на работу. Ты не выспишься.
- За меня можешь не волноваться. Не в первой.
- Ладно, - будто признавая поражение, вздохнула она, - поступай, как знаешь.
Головная боль окончательно отступила. Более того, я даже почувствовал некое подобие бодрости. Ясно было, что дело тут исключительно в пиве. И, если не продолжать потихоньку потягивать янтарный напиток, то совсем скоро на меня опуститься вторая, самая тяжелая, волна похмелья – с полным моральным и физическим упадком. Я как раз прикидывал, стоит или нет заказать себе еще один бокал, собирался спросить Горячеву, как она к этому отнесется, но тут в ее сумочке затренькал мобильный.
- Слушаю… Да, Николай Семенович. Что случилось? – она бросила быстрый удивленный взгляд на меня. – Со мной. Пока не надо? Хорошо, я поняла. Да, выезжаю прямо сейчас.
Она засобиралась, почему-то старательно избегая смотреть на меня.
- Что за переполох? – поинтересовался я.
- Неважно. Я сейчас уеду. Извини, подбросить не могу – спешу.
- Само собой.
- Вот, - она бросила на стол передо мной пару пятисотрублевых купюр. – Заплатишь официанту. Сдачу можешь оставить себе. И еще. Не выключай сегодня ни в коем случае мобильный. Я тебе позвоню попозже.
- Не понимаю. Что-то случилось?
- Позже, Женя, позже. Я же сказала – всему свое время, - и она попробовала ободряюще улыбнуться, но получилось совсем неуверенно. – Все, я умчалась.
Я задумчиво вертел в руках две хрустящие банкноты. И заметил, что пальцы мои дрожат. Причем, я сразу определил: похмелье тут не причем. Какое-то чутье на уровне первобытного подсказывало, что поспешный отъезд Горячевой связан с моей скромной персоной. Каким образом, я не имел представления.
Ты напрасно себя накручиваешь, попытался я себя успокоить. Мало ли может быть срочных дел у бизнес-леди, возглавляющей такую контору? Ты опять переоцениваешь собственную значимость, увещевал я себя. Но безрезультатно.
8.
Когда я пришел в Лениздат, там еще базировались редакции петербургских газет. «Вечерка», «Смена», наша газета и фотоагентство «Интерпресс», которое умудряется занимать верхний этаж до сих пор. Журналистов в легендарном здании на Фонтанке сейчас уже совсем не осталось. Всех выпроводили, разогнали, можно сказать, по разным уголкам города. Иногда мне даже кажется, что теперь в Питере газет больше, чем редакций. Но это так… гипербола.
Вспоминаю те времена с легкой грустью. Вернее, доброй. По большому счету, в Лениздате я провел лучшие свои годы. Я был очень юн, амбициозен и всерьез считал, что журналистика – это четвертая власть. За несколько лет юность моя постепенно обернулась молодостью, амбиции, одни - сами собой, другие – не без помощи добрых людей, - сменились острыми приступами рефлексии, а иллюзии относительно могущества прессы растаяли вместе с дымом от тысяч выкуренных сигарет. Покидая Лениздат, я испытывал острое разочарование, которое беспокоит меня до сих пор.
За мое профессиональное воспитание в газете взялся перспективный молодой репортер, старше меня всего на пару лет. Вероятно, в силу такой небольшой разницы и болезненно гипертрофированного самомнения, Никита всячески старался подчеркнуть, насколько он по сравнению со мной матерый журналистище. Иногда – очень решительно. Например, однажды запустил в меня тяжелой металлической пепельницей за то, что я пошутил над одним сомнительным оборотом в его статье. Ну и, конечно, он постоянно гонял меня за пивом. Возражать не имело смысла, тем более, так принято в любых коллективах. Когда я дорос до штатной должности, я тоже с удовольствием посылал практикантов в магазин напротив через Фонтанку. Но, надо сказать, пепельницами не швырялся.
Но больше всего мне запомнился другой Никитин поступок. Я как раз получил первый авторский гонорар. Называть сумму не буду - ничего кроме смеха она не вызовет. При моих обстоятельствах было попросту грешно приносить в дом столь жалкие гроши, ведь у меня на руках была беременная жена. Обо всех этих нюансах мой маленький тиран, конечно же, знал. Но не постеснялся попросить комиссионные, ибо, по его мнению, без его любезной помощи мои вирши не были бы опубликованы. Я ограничился покупкой нескольких бутылок пива, но факт вымогательства запомнил навсегда.
Корреспонденты постарше над Никитой откровенно потешались. Ведь на самом деле ни талантом, ни острым умом, ни чувством стиля он не выделялся. Причем это никак не отменяло его перспективности. Такая уж удивительная журналистская профессия. Отсутствие перечисленных черт с лихвой компенсировалось бешеной работоспособностью. Прямо-таки, я бы сказал, маниакальной. Представьте себе, к тому же он постоянно врал, бахвальствовал и, как я уже говорил, демонстрировал неуемное самомнение. За те несколько месяцев, что я проработал под его началом, я настолько всесторонне изучил его вздорный характер, что, заметив, как после его редакторской правки мои заметки становятся нечитабельными, поспешил сменить, так сказать, покровителя. Никита затаил обиду и перестал со мной здороваться. Подозреваю, он по-прежнему считает меня неблагодарным ренегатом.
Накручивать себя я перестал только после второго бокала японского домашнего пива. Головная боль совсем отпустила, возникло легкое чувство вселенского пофигизма. Помнится, я даже успел решить про себя, а не пошла ли госпожа Горячева со всеми своими тайнами по давно известному адресу? Размышлять над всеми свалившимися на мою голову проблемами не было никакого желания. К тому же, изнутри точило подозрение в их закономерности. В конце концов, должно же все как-то образоваться. И раньше случались сложности – ничего, жизнь продолжала идти своим чередом. Без лишнего энтузиазма попытался убедить себя: что не убивает нас, делает сильнее.
Я повертел в руках мобильный телефон. Позвонить жене? После ночного короткого разговора она ничего не знала обо мне. И, тем не менее, сама не набрала мой номер. Дурной знак… С одной стороны, мне следовало бы ей сообщить о том, где я и что со мной. Но я никак не мог представить себе этот диалог. Почему я не вернулся домой? Ответить мне нечего. Так что лучше повременить. Кажется, и мне, и ей не мешает хорошенько подумать, прежде чем продолжать выяснение отношений.
В итоге я позвонил Гоге. И предложил попить пивка. Сначала коллега для успокоения собственной совести изображал из себя трезвенника-язвенника, но потом, как я и ожидал, согласился. Выходя из японского ресторана, я наглым образом оставил официанты без чаевых.
- Ну, что там в редакции слышно? – спросил я, стоило нам взять по кружке в давешнем баре на Марата. – Начальство сильно меня искало?
- Не сказать, чтобы очень. Перед самой планеркой шеф забегал, интересовался, где носит твою задницу. Цитирую дословно.
- А ты?
- А я ему популярно объяснил, что ты отправился на встречу с рекламодателем.
- Его устроил твой ответ?
- В полной мере, поверь мне. Он даже одобрительно хмыкнул. Ты знаешь, как он это делает.
- Неплохо, неплохо. Даже лучше, чем можно было ожидать.
- Так ты встретился с заказчицей?
- Встретились, да. Не скажу, что очень продуктивно. Я совсем перестал понимать, чего от меня хотят.
- Можно подумать, для тебя это ново! – Гога могучими тремя глотками наполовину осушил кружку. – Ты же знаешь, с рекламой такое часто бывает. Заказчик ни хрена сам не знает чего хочет, пудрит тебе мозги, а потом предъявляет тебе претензии, что ты не справился с заданием.
- Нет, тут другой случай. По-моему, они прекрасно знают, чего хотят, но не считают нужным поставить в известность меня. То есть им почему-то нужно, чтобы я был вот в таком подвешенном, неопределенном состоянии.
- Хм… Действительно, очень странная ситуация.
- А то я сам не вижу. Не знаю, где еще что-нибудь выяснить. Со Смирновым я уже говорил. Он мне выложил все, что знал о «Дасисе». А знал он не так уж много.
- Я бы помог тебе, но как?
- У тебя же есть свои источники в комитетах городской администрации, в налоговой. Может, выяснил бы потихоньку, как они получали аренду, разрешение на строительство и все такое… Ну, скажем, своевременно ли платят налоги.
- А что это тебе даст?
- Там видно будет. Информация лишней не бывает. От нее и будем плясать.
Гога серьезно задумался.
- Что ж… кое-что я действительно могу для тебя выяснить. Но ничего не гарантирую. И раньше, чем через пару дней не получится.
- Ничего, меня и такой вариант устроит. Хоть что-то.
- А директриса совсем не раскалывается?
- Совсем. Даже странно. Если честно, мы сегодня больше про мою личную жизнь беседовали.
Мой коллега многозначительно сделал большие глаза и хмыкнул.
- Что? – немного раздраженно спросил я.
- Будто сам не догадываешься.
- Намекаешь, у нее на меня есть определенные виды?
- А сам как думаешь?
Я чертил какие-то знаки на запотевшей стенке кружки. Говорить или нет?
- Есть еще один нюанс, - начал я. – Я ее знаю.
- То есть?
- То есть я ее знаю уже очень давно. Я был в нее влюблен.
- Да ладно, - не слишком уверенно рассмеялся Гога. – Так не бывает.
- Бывает, дорогой, бывает. Я сам обалдел, когда увидел ее в кабинете шефа. Мы с ней вместе учились в школе. Можно сказать, она была моей первой любовью.
- Старая любовь не заржавеет?
- Шутки тут ни к чему. Я-то в нее был влюблен, а она в меня – нет. После школы мы больше не виделись. И вот на тебе – объявилась.
- Странное совпадение.
- Я у нее спрашивал, связано это как-то с нашим прежним знакомством, но она ушла от прямого ответа.
- Еще бы. А ты чего ждал?
Наверное, любой молодой начинающий журналист мнит себя приобщившимся к некой особенной касте. И, в принципе, на первых порах в глаза бросаются многие факты, говорящие в пользу этого предположения. Еще вчера лишенные всякого социального статуса мальчики и девочки, сидевшие на шеях своих родителей, оказываются вдруг вхожими во властные и бизнес-круги. Я уже не говорю о всевозможных прикульутренных богемных посиделках. На них, главных образом, слетаются лолитообразные нимфетки. Не скрою, чем-то это похоже на то, как подсесть на наркотики. Попробовав один раз, очень трудно отказаться. Легко представить себе грузчика или инженера, ставшего репортером. Более того, такие случаи хорошо известны (из них иногда получаются очень даже талантливые журналисты). Но вы вряд ли повстречаете работягу, который прежде подвизался на репортерском поприще. Однажды взявшись за ручку и блокнот, вы не расстанетесь с ними, скорее всего, больше никогда. Разве что при удачном раскладе вы смените их на портативный компьютер и цифровой диктофон.
Не буду говорить за телевизионщиков и радийщиков. Не исключаю, у них свои особенности. Я же имею в виду пишущую братию.
Ну так вот, меня тоже опьянило новое, доселе незнакомое чувство социальной значимости. Если бы я знал, что оно также эфемерно, как разухабистое веселье по пьянке, был бы осторожнее и рассудительнее. Однако, переборщив с юношеской восторженностью, в итоге меня ждало тяжелое похмелье. Но об этом потом.
В это, наверное, трудно поверить, но меньше всего я думал о деньгах. Их было не сказать, чтобы мало, но и отнюдь не много. Меня более согревало гордое осознание причастности к клану. К слову, даже криминальные организации построены на схожем принципе. Рядовые бандиты в долларах не купаются и шотландскому виски предпочитают бюджетную водку с завода «ЛИВИЗ», но, тем не менее, многие недоросли рвутся пополнить их ряды, ибо их прельщает причастность к мафиозным кругам. Пример так себе, но ведь и правда похоже. Просто кому-то – журналистика, а кому-то «стрелки» и безымянная могилка на Смоленском кладбище.
Сейчас вереницы мальчиков и девочек тянутся на журналистский факультет. Откровенно говоря, я не совсем понимаю, что движет этими еще вчера школьниками. Ведь работу корреспондента они себе представляют только по сомнительным телевизионным сериалам, а там любят придавать нашему ремеслу какой-то романтизм и богемность. Что ж, надо им отдать должное, но ребята посмышленее выбирают перспективное направление связей с общественностью. Им не откажешь в практичности. В этой области есть шансы заработать гораздо больше. Был бы я поумнее, тоже рванул в пиар.
Тем, кто собирается поступать на журфак, я советую предварительно заглянуть в Интернет на страницы с вакансиями. Там очень легко понять, какие заработки ждут дипломированного репортера. В лучшем случае, немногим более, чем продавца в магазине или грузчика. Такие дела.
На будущих ретивых писак я насмотрелся вблизи еще во время работы в Лениздате. Их пачками загоняли к нам в редакцию для стажировки.
Тогда наша газета еще весьма котировалась в городе. На встречи с главным редактором приезжали первые лица города – губернатор, спикер законодательного собрания, и даже залетные из столицы. Например, небезызвестное лицо, широко известное своими красноречивыми высказываниями в парламенте, типа «хотели как лучше, а получилось как всегда». Этот вельможа отличился тем, что с негодованием отверг поданную рюмочку коньяку и потребовал граненый стакан. Требуемый сосуд ему в спешке доставили из Лениздатовского буфета, и только из него он согласился употреблять благородный напиток. Да что там бывший премьер! Те, кто пришли в газету на пять лет раньше, хорошо помнили, как по редакционным коридорам скользила скромная фигура в невзрачном зеленом пальто. Это был председатель наблюдательного совета. Как же все наши удивились, когда та же персона, но уже без зеленого пальто решительно взошла на президентский престол. Вот, кстати, еще один пример, почему так притягательна журналистика – История творится буквально рядом с тобой.
Но вернемся к стажерам. Их было много. Каждому мы задавали вопрос: «О чем ты хочешь писать?». И почти каждый, а особенно каждая отвечали, что им интересны темы культуры, музыки, кино, клубной жизни. Впрочем, удивляться их инфантилизму не стоит. Многие, и повзрослев, не меняют своих пристрастий. Так что приходилось нам с Гогой корпеть над нетленками о неустроенном городском быте и нищих пенсионерах. Да, наверное, оно и к лучшему. При нашей жизни, темы эти, конечно, непреходящи, но возможно ли писать о них вечно?
Было начало шестого, когда запищал мобильник. Противной такой мелодией. Вернее, не то, чтобы она была противная, раньше она мне даже нравилась – мотивчик из «Криминального чтива» Тарантино. На убогой пищалке Siemence’а МЕ45 он почему-то звучит абсолютно по-еврейски. Короче, он мне успел очень сильно надоесть, но заменить мелодию звонка я так и не собрался. И вот он, зараза, разорался, и мне показалось, что все посетители бара разом оглянулись на меня.
На экране высветился номер Горячевой. Но на то, чтобы это осознать, мне потребовалось несколько мгновений. Все-таки во мне уже бултыхались, как минимум, два литра пива.
- Женя?
- Здравствуй, Таня, - слегка осевшим после холодного пива голосом ответил я. В ее тоне мне почудились тревога и напряжение. Я моментально тоже напрягся, насколько это было возможно.
- Что ты натворил?
Я напрягся еще больше.
- А что я натворил? – у меня не было ни малейшего представления, о чем она ведет речь.
Горячева засопела в трубку. То ли злясь, то ли задумавшись.
- Окей, - наконец приняла она решение. – Так или иначе, все равно мы не можем обсуждать это по телефону. Значит, так. Слушай меня и не перебивай. Тут возникла очень неприятная ситуация. С тобой очень жаждет пообщаться шеф безопасности нашей фирмы. Но перед тем, как ты с ним встретишься, нам с тобой нужно обязательно все решить. Времени совсем нет. Ты сейчас где?
- На Марата.
- Конкретнее, пожалуйста, - нетерпеливо и раздраженно попросила она.
- На углу с Кузнечным.
- Через минут десять я подъеду и заберу тебя. По дороге в гипермаркет мы успеем все обсудить.
- Стоп, стоп, стоп, - запротестовал я. - Какой гипермаркет? С чего бы мне туда ехать?
- Я же просила не перебивать! Наш гипермаркет. Там тебя ждет наш шеф безопасности.
- Ничего себе. Мы так не договаривались. И вообще, меня дома ждут.
- О доме раньше нужно было думать. Поверь мне, тебе же лучше не откладывать эту встречу. Чтобы не было хуже.
- Что значит «хуже»?
- Хватит препираться. Я еду.
И Горячева дала отбой.
Я потянулся к кружке с пивом и заметил, как дрожит рука. Точнее, меня всего била дрожь. Даже несмотря на то, что я уже изрядно накачался, меня серьезно напугал короткий разговор с Горячевой. Во-первых, я не понял ничего из того, что она говорила. Но зато догадался, что дела, видимо, действительно исключительно серьезные. Некоторое представление о службах безопасности в солидных конторах я имел. От натуральных бандитов их отличало только наличие официальной лицензии на ношение оружия. Зачем им понадобился я? Чем таким я их прогневал?
На моей памяти, пожалуй, только из двоих или троих стажеров могли бы получиться толковые корреспонденты. Но я могу быть необъективен. Ведь, скажем, мальчик Ян, которого мы больше гоняли за пивом, чем на пресс-конференции, в итоге неплохо устроился на городском телевидении. В последнее время, однако, дела его идут не слишком хорошо, но тут не его вина и неизбежные притеснения после смены власти на канале. А замечательная барышня Даша, за которой я поначалу даже с удовольствием приударил, также не промахнулась и регулярно ведет эфиры другой телекомпании. Не исключаю, она все же прислушалась к нашим советам. Мы ей с Гогой хором твердили, что написание статей не ее конек. «Тебе, Дашенька, с твоей обворожительной внешностью лучше всего идти на телевидение. Или, на худой конец, в модельный бизнес», - говорили мы. Теперь я иногда наблюдаю ее иногда по утрам в экране телевизора и всякий раз вспоминаю, как мы сидели в тесном накуренном кабинете, выпивали и расчувствовавшись я клал голову на ее шикарные колени… По-моему, я несколько увлекся.
Тогда-то мне и пришло в голову, что учить вчерашних школьников журналистике занятие совершенно неблагодарное. Между тем ежегодно из стен журфака выходят еще несколько десятков вроде как профессиональных репортеров. Но только одному из сотен уготована судьба Лени Парфенова или Андрея Константинова, на худой конец. Где-то на четвертый год работы в газете стало ясно, что ни тем, ни другим мне не светит стать. Оставался, правда, еще вариант Ильи Стогова. Но… вы сами понимаете, второй такой анфан террибл слишком много для нашего города. К тому же пью я, как мне кажется, все же несколько меньше.
Даже не знаю, как назвать то чувство. Пожалуй, оно сродни удушью. Просто в один не самый прекрасный момент я осознал, что больше никаких перспектив у меня не осталось. Во всяком случае, в этой редакции. Я оказался в весьма двусмысленной ситуации. С одной стороны меня можно было считать молодым, подающим надежды журналистом. С другой - ни о каком повышении по службе или хотя бы финансовом стимулировании не шло и речи. Впереди меня выстроилась длинная иерархическая лестница, в которой я занимал нижнюю ступеньку. Чтобы подняться хотя бы на одну выше, мне нужно было стать старше лет на десять. Надежды улетучивались с каждым днем.
Писать заметки надоело. Тем более, что они ничего не меняли в окружающей действительности. Да и причастность к избранной касте перестала согревать, особенно в те моменты, когда не хватало денег на новые штиблеты или на погашения долгов по квартплате.
Мне следовало бы бросить эту чертову газету и искать новое место. Но я ведь не мог забыть про семью. Жена и сын. Все-таки какие-то деньги работа приносила, на рядовую жизнь хватало, и я продолжал тянуть опостылевшую лямку. Но без всякого энтузиазма. А отсутствие трудового рвения очень раздражает работодателей. Претензии ко мне сыпались то от шеф-редактора, то от руководительницы рекламного отдела, то от ответственного секретаря, а порой даже от генерального директора. Меня не покидало ощущение, что со дня на день меня попросят написать заявление по собственному желанию. И тут объявилась Горячева…
- Начнем с того, что я совершенно не понимаю, что такого мог навторить, - заявил я, уже привычно забираясь на сиденье «мерседеса».
Не удостоив меня ни ответом, ни взглядом, Горячева резко рванула машину с места так, что мне послышался визг покрышек. Молчание она нарушила, свернув на Невский.
- Из моего кабинета пропали очень важные документы.
- Э!..
- Подожди, слушай до конца. Так вот, от того, куда они подевались и найдутся ли, зависит очень многое. Дело это настолько серьезное, что наша служба безопасности прямо землю носом роет. Мне очень неприятно говорить, но подозрения падают на тебя, Женя.
- Какого черта! – не выдержал я. – На хрена мне сдались какие-то документы?!
- Мне тоже кажется, что ты тут не при чем…
- Конечно, не при чем!
- Но, может быть, ты случайно их прихватил?
- Как можно случайно прихватить документы!
- Не знаю. Значит, ты их точно не брал?
- Ничего я в твоем кабинете не брал. Могу поклясться!
- Понимаешь, пропавшая папка очень дорого стоит. Вернее, информация которая в ней есть. Поэтому такой переполох.
- Но я-то понятия об этих треклятых документах не имею, - я был так напуган и так хотел, чтобы она мне поверила, что приложил руку к сердцу, видимо, демонстрируя свою искренность.
- Ладно, Женя, я тебе верю. Главное, чтобы и Федотов тебе поверил. Он очень опасный человек, - голос Горячевой стал мягче, она ободряющее потрепала меня по плечу. – Но если ты не брал папку, тебе нечего бояться. Они ребята профессиональные, должны все раскопать.
- Неужели из-за каких-то бумажек может быть такой переполох?
- Эти, как ты их называешь, бумажки стоят огромных денег. И, возможно, чьих-то жизней. Кто же мог их взять? Кроме тебя и моей секретарши никто в кабинете не был. Наташке я доверяю. С тобой мы вроде тоже все выяснили.
- Слушай, а этот твой Федотов точно не сделает мне ничего плохого?
- Не волнуйся, Женя. В случае чего, я тебя выручу. Они ж все-таки не бандиты какие-нибудь. Мордобой – не их уровень.
- Хм… Ты таким образом пытаешься меня успокоить?
Она вновь потеребила меня по плечу.
Мы стояли в пробке на подъезде к Троицкому мосту. На улице уже было совсем темно. На противоположном берегу в ярком свете торчал шпиль Собора Петра и Павла. По другую сторону от моста горели окна в резиденции полномочного представителя той самой особы, что некогда носила невзрачное зеленое пальто. Как я уже говорил, прежде в этом здании находился Дворец бракосочетаний, в котором зарегистрировали наш брак. Неожиданно на ум пришла мысль, что раз ЗАГС отсюда переехал, значит, заявление на развод придется подавать куда-то в другое место. Это ты серьезно? – спросил я сам себя, но не смог ответить.
- Вот там я женился, - показал я рукой на резиденцию.
- Да? А я на Английской.
- Тоже неплохо. Все хотел тебя спросить, почему ты оставила фамилию мужа?
- Исключительно из практических соображений, уверяю тебя, - Горячева улыбнулась. – Менять паспорт, права и кучу других документов слишком муторно. А почему тебя это интересует?
- Да так… Вот думаю, если мы с женой разведемся, оставит она себе мою фамилию или нет.
- Ты уже и разводиться надумал?
- Вроде, пока нет.
Однажды я предложил Карену попробовать поработать журналистом. Лично мне эта идея казалось светлой. У моего друга как раз возникли проблемы с самоопределением. Очередная девушка без объявления причин лишила его своего общества. Хоть и закономерно, но как-то вдруг вылетел с филфака за несколько месяцев до защиты диплома. Нужно было чем-то заняться.
Я посчитал, что у Карена все должно получиться. Пусть и незаконченное, но филологическое образование имеется. Врожденная грамотность. Отличный слог. Широкий кругозор. Легко находит общий язык с людьми. Казалось бы, репортерская работа для него – раз плюнуть. Даже больше скажу, способности его располагали к нашей работе гораздо больше, чем мои. Но человек предполагает, а бог, как известно, располагает…
Если ничего не путаю, я отправил его на пресс-конференцию в НИИ Арктики и Антарктики. Что-то там про изменения климата обсуждали. Карен сходил, вернулся и достаточно быстро отписал мне заметку. Не шедевр, но и какой шедевр может получиться из такой ерунды? Довольный Кареном и собой я отнес гранку выпускающему редактору. На следующий день статья моего друга вышла тиражом что-то около 40 тысяч экземпляров. Забавно, но его дедушка, выписывающий нашу газету, прочитал творение внука, но не обратил внимания, чьим именем оно подписано. Это я к тому, насколько эфемерна избранность журналистов.
Больше ни одной заметки Карен не написал.
Я тогда так и не смог понять, в чем дело. Но не стал досаждать другу расспросами. Ну, не хочет человек, что ж теперь сделаешь?
Сейчас мне думается, что все дело как раз в том, что эта работа не требовала от него серьезных умственных и физических усилий. А, значит, была исключительно скучна. То, что ты можешь делать одной левой, никак не станет делом твоей жизни. Карен сходу уловил этот нюанс и стал искать иные пути. До меня же дошло гораздо позже.
Господин Федотов был одет в черный костюм (наверняка от Армани, успел подумать я), белую, даже блестящую рубашку (скорее всего, тоже от Армани), а на ногах у него блестели такие элегантные штиблеты, что у меня уши зарделись, стоило мне опустить глаза ниже и посмотреть на свои замызганные – чего уж там греха таить – говнодавы. Идеально повязанный галстук точно указывал направление к центру Земли и слегка менял оттенок при разном угле зрения. Чем-то господин Федотов напомнил героя Томми Ли Джонса из «Людей в черном». Только вот, как бы это сказать… В общем, старина Джонс все-таки выглядел несколько интеллигентнее. Глядя на господина Федотова не возникало никаких сомнений, что существо это появилось на свет в подвалах или Литейного, или Лубянки. Может быть, я немного утрирую, но мне так показалось сразу.
- Евгений Михайлович? – спросил он, сцепив руки за спиной, слегка покачиваясь с носка на пятку и обратно.
Я кивнул.
- Присаживайтесь, - он предложил мне место на диване напротив телевизора.
Устроившись на диване, я осмотрелся. С моего первого визита в кабинете Горячевой ничего не изменилось. Только вместо хозяйки у окна стоял господин Федотов. Он подошел к директорскому столу, опустился в кресло и накрыл одной ладонью другую на столешнице перед собой. Приблизительно так же сидит перед телекамерами та удивительная персона, что сменила Лениздатовские и смольнинские коридоры на кремлевские опочивальни. Тоже, помнится, отставной службист.
- Как я понимаю, вам уже объяснили, кто я такой?
- В общих чертах.
- В общих чертах, я возглавляю всю службу безопасности компании «Дасис». Повторяю, всю, - он сделал особое ударение на последнем слове. – В сферу моей компетенции подпадают все предприятия, подчиняющиеся «Дасис», и, разумеется, их руководство. В полной мере это относится и к гипермаркету. Этой информации вам должны быть вполне достаточно.
Господин Федотов тщательно подбирал слова. На меня он глаза не поднимал совсем, а только разглядывал руки перед собой.
- Понимаю. Только я не совсем понимаю, чем вызвал ваш интерес?
Он впервые посмотрел на меня. Не мигая. Вроде бы не враждебно, но мурашки по всему телу у меня все равно побежали. Потому что в его взгляде нельзя было что-либо прочитать. Выражение отсутствовало. Даже если кошка или собака смотрят на вас, вы все равно заметите их отношение. Но господин Федотов был не из таких. Профессиональная выучка, что ли?
- Вы давно занимаетесь журналистикой? – спросил он.
Я опешил. Внутренне готовился к совершенно другой теме разговора, а он вдруг взял и задал посторонний вопрос.
- Давно? Скоро уже пять лет. Не знаю, много это или мало.
- А сами как оцениваете свои успехи? – выражение его лица и взгляда не менялось. Точнее, его отсутствие.
Собраться с мыслями не получалось. Куда он клонит? Какого ждет ответа? Если он хотел выбить меня из колеи, то своей цели добился. В последнее время меня стало легко выбить из колеи. От такой круговерти.
Со своего места я видел носки его шикарных ботинок. На них играли блики от люстры под потолком.
- Ну же, смелее, Евгений Михайлович.
Чертовски не люблю, когда меня называют по имени отчеству. Слишком молод я для таких церемоний.
- Мне трудно судить. С моей стороны это будет нескромно.
- Ну, ну, ну… При чем здесь скромность. Речь ведь идет не о том, каким вы себя мните, а чего конкретно добились.
- Конкретно?
- Да.
- Честно?
- Хотелось бы.
- Ничего особенного.
- Очень хорошо, - господин Федотов расщедрился на эмоции и подарил мне улыбку. Но она мне совсем не понравилась.
- Что же в этом хорошего?
- Хорошо то, что вы это признаете. Знаете ли, Евгений Михайлович, без адекватной самооценки можно выбрать неверный путь.
- Мы сегодня будем обсуждать мой карьерный рост? – набрался я храбрости.
- Ну что вы. У меня и других дел хватает. Сейчас попробую объяснить. Вот вы, Евгений Михайлович, при своем не слишком большом опыте и не великих достижениях, насколько точно можете определить, интересная получится статья или нет?
- Это несложно. Практически, сразу видно.
- Вот, Евгений Михайлович. А я уже больше тридцати лет занимаюсь, так сказать, вопросами безопасности. И, поверьте, мне хватило буквально одного взгляда на ваше дело, чтобы понять, что вы наверняка имеете некое отношение к пропаже документов из этого кабинета, - господин Федотов будто целился в меня своими цепкими глазами.
- Какое мое дело? – я невольно поежился.
Господин Федотов поддернул манжеты (черт бы побрал этого макаронника Армани) и развел руками:
- А как же иначе, Евгений Михайлович? Конечно же, у нас имеется на вас досье.
- Что за бред? – Евгений Михайлович Лурье, одна тысяча девятьсот семьдесят девятого года рождения, только что узнавший о наличии досье на свою скромную персону, выглядел, скорее всего, не разозленным, а напуганным, хотя хотел произвести совсем иное впечатление. – Что за энкэвэдэшные замашки?
- Ну что вы! Вы представляете все несколько в извращенном виде. Неужели вы полагаете, что мы собрали на вас увесистую папку, в которую подшиты разного рода скелеты в шкафу? Кое-какие ваши секреты нам действительно стали известны, - господин Федотов неожиданно подмигнул правым глазом. – Но у кого их нет? Просто мы не можем позволить себе беспечность и должны хорошо знать, кого нанимаем. Поэтому выяснили, как бы это сказать, кто вы и что вы. Не более того.
- Хорошенькое «не более того»! А как насчет неприкосновенности личной жизни?
- Уверяю вас, личная ваша жизнь не представляет для нас особого интереса. Во всяком случае, пока.
- И почему вы считаете, что я связан с пропажей этих ваших секретных документов?
- Свои соображения я позволю оставить при себе. И, пожалуйста, Евгений Михайлович, не пугайтесь раньше времени. Мы, слава богу, не в те времена живем. Никто не собирается упражняться с раствором цемента, тазиками и вашими ногами. Хотя, похоже, именно об этом вы подумали. Нам куда важнее вернуть документы, чем истязать вас. Собственно, от вас нам требуется исключительно информация, которая поможет обнаружить пропажу.
- Не могу сказать, что вы меня успокоили. Я действительно абсолютно не понимаю, о каких документах идет речь. Я их в глаза не видел, - я старался быть убедительным, но моя речь не произвела на господина Федотова никакого впечатления. И я добавил: «Честно».
В кабинете наступила тишина. Я не знал, как еще повлиять на отставного службиста, а он, вероятно, вознамерился измучить меня томительными паузами. Пока он отрабатывал мхатовские методы, я вспоминал все последние телесериалы, посвященные нелегкому житью-бытью современных крупных бизнесменов, так или иначе связанных с криминалом. Разговоры господина Федотова об устаревших способах истязания нисколько меня не убедили. Возможно, мочить меня и правда никто не собирается, но покалечить – им раз плюнуть.
Во рту чудовищно пересохло. То ли от нервотрепки, то ли от недопитого в кафе пива. Я сглотнул.
- Что же я такой негостеприимный хозяин?! – вдруг поднялся со своего места господин Федотов, подошел к бару, открыл его и сделал приглашающий жест рукой. – Желаете чего-нибудь выпить, Евгений Михайлович?
Я без энтузиазма пробежался взглядом по этикеткам. С последнего моего посещения ассортимент несколько пополнился. И весьма кстати появился пакет сока.
- Я бы ограничился соком.
- А что так? Я знаю, вы большой ценитель виски.
Его осведомленность уже порядком меня достала.
- Давайте лучше побыстрее закончим с вашим делом, - я демонстративно достал мобильник, чтобы посмотреть на время. – Меня, знаете ли, дома ждут.
- Конечно, конечно, понимаю, - господин Федотов закрыл бар, так и не налив мне сока, но я не стал напоминать. – Как, кстати, ваш сынишка поживает? В детском садике не обижают?
- С чего вы взяли, что его там обижают?
- Евгений Михайлович, всякое бывает. Сегодня не так просто найти хороший садик. Вам-то это хорошо известно. Ведь, если я не ошибаюсь, вы уже четыре сменили?
- А вам какое дело? – огрызнулся я.
- Не сердитесь, - господин Федотов вновь сложил руки перед собой на столе. – Извините, я позволил себе бестактность.
Моментальные переходы моего собеседника от загадочного допроса к интеллигентному разговору окончательно меня запутали. Как себя вести в подобной обстановке? У меня такого таланта перестраиваться, как у господина Федотова, не было. К тому же на меня навалилась дикая усталость. Действие алкоголя ослабевало. Была бы такая возможность, я бы прямо здесь завалился на диван и заснул под звук булькающего телевизора. Но рассчитывать на такую роскошь не приходилось. Я вспомнил о жене. Пустит ли она меня домой – еще большой вопрос.
- Я бы хотел показать одну запись, - сказал господин Федотов. – Гипермаркет, разумеется, откроется еще не очень скоро, но систему безопасности мы уже наладили. Знаете, разные там камеры слежения и все такое. Здесь мы пункт наблюдения пока не оснастили, так что все показания идут в центральную диспетчерскую. Вот. И минувшей ночью наружные камеры сделали прелюбопытную запись. Ее я вам и покажу, Евгений Михайлович.
Он выдвинул ящик стола и достал обычную видеокассету.
Я и сам не заметил, как в суете и рутине журналистских будней позабыл о своих прежних писательских устремлений. Со всеми этими пресс-конференциями, планерками, оперативными дежурствами, фуршетами и банальными пьянками времени на творческий процесс не оставалось. А в перерывах еще и семейные хлопоты. При всем моем разгильдяйстве и лени я все же старался выходные дни посвятить жене и сыну. С переменным успехом это удавалось. Но, короче говоря, за четыре года работы в газете я не накрапал ни одного мало-мальски стоящего рассказа. Какое-то время я исключительно переживал по сему поводу. Помнится, даже пытался оправдать душевными терзаниями непомерную тягу к алкоголю. Потом и терзаться перестал. Что толку? Успокоил себя тем, что писательство – удел человека с большим жизненным опытом, а с моим куцым бытием еще рановато карабкаться на одну полку не только с Толстым и Достоевским, но и даже с гораздо более скромными личностями, вроде Илюши Стогова или Паши Крусанова. Тихо и незаметно попрощался с мечтами о многотысячных тиражах и толпах восторженных читателей. В конце концов, решил я, у моих заметок в газете аудитория больше, чем у первой книги начинающего автора. Согласен, утешение так себе, но приходилось довольствоваться тем, что имел.
Все бы ничего, но в журналистике звездная карьера мне не светила. По многим причинам, перечислять которые у меня нет желания. В принципе, достаточно привести всего лишь один пример.
Стоящих статей за все годы у меня вышло – раз, два и… Даже трудно сказать, что еще. Причем, чем дальше, тем меньше у меня оставалось шансов настрочить шедевральную нетленку. Я неумолимо превращался в рядового труженика. Одни на заводе точат детали, другие – притирают друг к другу слова.
Чего же я достиг? За какую статью мне действительно не стыдно?
Удивительное дело, но на ум приходит только одна единственная. Написал я ее еще в первую неделю, как пришел в Лениздат. Еще в те дни, когда, будучи нештатным сотрудником, был нещадно гоняем за пивом своим начальником Никитой. Собственно, он мне и подкинул тему. Сказал, что собирается делать тематическую полосу, посвященную мифам и легендам Петербурга. И предложил, недолго думая, сходить поблизости на Гороховую, где наконец-то заперли широко известную в узких кругах Ротонду. Ну и рассказать заодно читателям об этом замечательном во всех отношениях месте. В то время я еще был достаточно послушным и исполнительным. Прошвырнулся до Гороховой. Пообщался со знающими людьми, ибо до того о Ротонде не знал практически ничего. А на следующее утро уселся за компьютер и за пару часов написал статью. И, довольный собой и материалом, помчался в редакцию. Не скажу, что Никита сильно впечатлился моим трудом. Но одобрительно хмыкнул, не вынимая сигарету изо рта.
Полоса о мифах и легендах Петербурга так и осталась, пардон за тавтологию, мифом. По той причине, что моему мини-боссу попросту не хватило времени заниматься копанием в городских преданиях. Статья о Ротонде благополучно осела в забытой директории моего компьютера. Опубликовать ее, как самостоятельное произведение, в нашей консервативной газете для пенсионеров было невозможно. С надеждами ее пропихнуть я распрощался где-то через год. Ее читателями стали преподаватели журфака. Объясню каким образом. Нашим многочисленным стажерам частенько не хватало опубликованных строчек для защиты практики. Я любезно предлагал им гранку с моим шедевром, благо строчек в ней хватало с избытком. Затем мы ставили под ней фамилию студента, визу «Готовится к публикации» и все дела. Благодарность от стажеров я принимал, само собой, в виде суточной нормы пива. Говорят, преподаватели если не пищали от восторга, то оценивали сагу о Ротонде в весьма благожелательном тоне. Правда, через некоторое время наша афера раскрылась, но все обошлось вполне мирно, без последствий для меня и нерадивых студентов.
Но самое удивительное, по крайней мере, для меня, что статья о Ротонде все-таки вышла в нашей газете. Правда, спустя почти два года после написания. А получилось так. Мой коллега Сережа Коротеев, сейчас успешно двигающийся по служебной лестнице на радио, вел тематическую полосу, посвященную музыке. Как-то летом его отправили в занимательную командировку (хотя, скорее это была экспедиция) на горный Алтай. На время его отсутствия мне предложили перехватить эстафету. Полоса накренилась с эстрадного на рок-борт. К определенному неудовольствию рекламного отдела. И вот, когда мне нечем было забить подвал полосы, я вспомнил о Ротонде. А почему бы не рискнуть? – осенило меня. Как известно, кто не рискует, тот не пьет дагестанский коньяк.
Накануне опубликования меня позвал шеф-редактор, показал сверстанный вариант полосы и дружелюбно предупредил, что на планерке материал о Ротонде скорее всего снимут. «Сам понимаешь почему», - пояснил он. Я не понимал, но кивнул в том смысле, что еще как понимаю. Удивительное дело, но на редакционном совещании никаких вопросов не возникло. На следующий день я с недоверием открыл последнюю страницу газеты и обнаружил свой материал на законном подвальном месте. Так через два года эта статья вышла в свет:
"Ротонда", две "трубы", хиппан дядя Миша...
Об этом событии не писали газеты, не говорили по радио, не сокрушались телеведущие. Но, тем не менее, отметить его следует: закончилась целая эпоха. "Ротонды" больше нет...
"Ротонда": теплый ветер перестройки
Гороховая улица, дом 57. Арка в обычный питерский двор. Рядом - круглосуточный магазин алкогольной продукции с многозначительным названием "Ротон". Двухэтажный дом желтого цвета во дворе. Подъезд с металлической дверью. Без ключа не попасть.
Так было не всегда.
"Ротонда" - предание благословенных 1980-х годов. Тогда сюда можно было легко войти. Здесь всегда кто-нибудь, как это принято сегодня говорить, тусовался. И увешанный феньками хиппи, и заклепанный до макушки металлист, и не в меру агрессивный панк, и пресловутый алисоман, внушающий священный ужас работникам метрополитена.
Говорят, в "Ротонде" никогда не было потасовок на почве любви к разным исполнителям. Там царила атмосфера пацифизма, что уже неплохо. Говорят, сам Костя Кинчев когда-то здесь сиживал, а потом его дух незримо витал меж колонн "Ротонды".
Досаждали ли подростки жильцам? - Трудно сказать.
Обитатели одной квартиры время от времени вызывали милицию, приезжал "козелок", и всех тусовщиков забирали в отделение. Другой жилец всегда сам предлагал штопор или открывашку. Бабушка из соседней квартиры выносила водички неформалам, а иногда и кусочек хлеба. Налицо взаимопонимание, связь поколений.
"Ротонда" была частью определенной системы, опутавшей в 1980-е всю территорию СССР. Системы объединявшей неформальную молодежь в единое целое. Зная, так называемые, "вписки", адреса и телефоны, скажем, Волчицы, Семен Семеныча и Вадима Васильевича можно было приехать в Питер из Костромы, без проблем найти ночлег и поесть.
"Ротонда" служила местом досуга и отдыха. Здесь сидели, болтали, выпивали и прочее. Одним словом, активно общались друг с другом. В основном, обсуждали огромное количество недостатков правоохранительных органов - главных врагов неформалов. Вся неприязнь, которую юноши питали к государственной системе, выливалась именно на тех, кто эту систему всячески оберегал.
Совершенно однозначно, "Ротонда" возникла и стала культовым местом только благодаря взлету советского рока.
Лет пятнадцать назад рок-музыкантам разрешили петь свои песни не на задымленных кухнях, а на концертных площадках, их голоса услышали по всей стране тысячи благодарных ушей, готовые верить и внимать каждому слову. Обладатели некоторых из этих ушей приходили во двор на Гороховой.
"Труба": на обломках империи
Вообще-то не "труба", а "трубы": их две.
Одна - "холодная", другая - "теплая". Последняя - подземный переход, из которого можно попасть на станцию метро "Невский проспект". "Теплая" же потому, что из метро дует нагретый воздух.
"Холодная" - переход под Невским проспектом от станции "Гостиный Двор". Здесь до сих пор можно встретить музыкантов-любителей.
Наверное, каждый житель Питера, кто хоть раз бывал в этих переходах, обращал внимание на молодых людей в не самой чистой одежде, которые играют на одной-двух гитарах и поют песни классиков отечественного рока: "Кино", "Алиса", "ДДТ", "ЧайФ"... Иногда они исполняют песни собственного сочинения, о чем можно догадаться по некоторому несовершенству текстов. Но это не столь важно. Вокруг всегда толпятся подростки, подпевают и просят сыграть что-нибудь особенно дорогое. Например, "Осень" Юрия Шевчука.
Если "Ротонда" была местом, где неформалы общались только друг с другом, и никто кроме жителей подъезда не видел их времяпрепровождения, то "трубы" стали концертной площадкой молодежи, местом, где они открыто говорили о том, что им интересно, что их волнует.
Эпитафия
Наступили 1990-е. Тяжелые, лихорадочные.
Казалось бы, к чему стремились - получили. Но случилось неожиданное. Идеологи молодежи - рок-кумиры - так долго певшие о зле в лице социалистической системы, ждущие свежего воздуха демократии, в этом самом свободном воздухе оказались как в вакууме. Когда была система, было что критиковать в песнях, но с крушением Союза они потеряли противника, и стало непонятно о чем теперь петь.
Судьба отечественных рокеров не завидная. Во второй половине 1990-ых им пришлось бороться за место под солнцем с молодой и модной порослью в лице "сплинов", "муммийтроллей", "земфир", "агат кристи" и прочих групп.
В нелегкой борьбе "Наутилус" сдался и ушел на дно; Гребенщиков в поисках нового звучания зачастил по заграницам; "Чайф" поет о гипотетическом матче Аргентины и Ямайки и о кошмарной боли от этого; "Алиса" (в прошлом самая бунтарская группа) запела о духе православия и смирении. Список можно продолжать.
Единицы заслуженных мэтров жанра сохранили свежесть и признание публики за счет поиска новых музыкальных форм, новых тем, не опускаясь до состояния "попсы".
Одновременно с упадком рок-культуры в Росси начался и спад неформального движения. По совершенно естественным причинам. А именно: время идет, люди взрослеют, и, согласитесь, хиппи с залысинами смотриться не лучше панка тридцати годов от роду. Все-таки рок - музыка молодых.
"Ротонда" стала превращаться в место для пьянок. Запах анаши стал привычным для жильцов. Разговоры вращались вокруг нецензурных анекдотов. Исчезла идея, некое мировоззрение, которое объединяло подростков ранее. От благословенных 1980-х годов осталась только одна традиция - рейд милиции с приводом тусовщиков в отделение.
Недавно в двери "Ротонды" врезали замок. Раньше подобные попытки закрыть подъезд от непрошенных посетителей предпринимались с завидной регулярностью. Но тогда неформалы довольно быстро справлялись с механическим запором и возвращались к истокам. Сегодня дверь стоит не тронутая. Замок по-прежнему надежно охраняет покой жильцов.
В обоих "трубах" развернулась активная торговая деятельность, потеснившая молодых исполнителей. Лишь иногда кто-нибудь одиноко тренькает - именно, тренькает - на гитаре и по десять раз подряд голосит "Группу крови" Виктора Цоя.
Эпилог: новые времена
Видимо, нынче никому уже особенно не хочется рваться именно в этот подъезд, в "Ротонду". Незаметно и постепенно символ целой эпохи перестал быть культовым местом. Прелесть его ушла в прошлое, и "Ротонда" оказалась просто еще одним подъездом, каких в центре Питера не счесть. Из живой легенды она перешла в разряд тронутых романтикой преданий ушедшего десятилетия советского рока, надежд, Виктора Цоя...
Теперь иное время. Молодежь сама выбрала себе новых кумиров. Это ее законное право. Но, побеждая ностальгию по прекрасным и местами уродливым 1980-м, хочется задать один вопрос: какие живые легенды есть у поколения house-музыки и rave-тусовок?
***
Пожалуй, первый и последний раз я писал статью также, как сочинял свои рассказы. Не особенно задумываясь над особенностями стиля или нормами русского литературного языка. Но самое главное – искренне.
Больше мне хвастаться нечем.
Сначала на экране ничего не происходило. Как я сообразил, запись сделала камера, подвешенная где-то на уровне второго этаже немного в стороне от входа и нацеленная на двери. В кадр попадало метров пятьдесят тротуара, кусочек дороги и единственный источник света – уличный фонарь. Один раз, разбрызгивая в стороны грязь, протащился потрепанный «жигуленок». Господин Федотов игнорировал телевизор, изучая состояние своих ухоженных ногтей.
- Ну и что? – не выдержал я.
- Смотрите, Евгений Михайлович, смотрите. Сейчас начнется самое интересное.
Интересное, по выражению господина Федотова, началось через минуту. В поле видимости камеры появилась человеческая фигура. Судя по куртке, штанам и обуви, это был мужчина. Не совсем по прямой он дошел до конуса света под фонарем. Потом огляделся по сторонам. И уверенно направился к входным дверям. Приложив ладони к стеклу, приблизил лицо и, видимо, попробовал рассмотреть, что происходит внутри. Потом человек яростно дернул дверь на себя, но она не поддалась. Рассердившись, он пнул преграду ногой. Повернулся спиной и немного отошел, наклонился, словно ища что-то на земле. Как слепой, шарил рукой по снегу. И вдруг распрямился. Теперь он сжимал в руке – я напряг зрение – да, обломок кирпича. Мужчина опять приблизился ко входу и широко размахнувшись метнул его в дверь. В неверном свете блеснуло рассыпающееся стекло.
Тут изображение дернулось и резко изменилось. На экране появилась съемка с другой камера, которая висела прямо над входом. Она уставилась практически точно в макушку человека, разбившего дверь. Тот стоял и будто любовался делами рук своих. Затем резко обернулся через плечо, но ничего опасного для себя не заметил. И вдруг он поднял голову, посмотрев точно в объектив, и показал неприличный жест при помощи среднего пальца.
У меня волосы зашевелились на руках от мурашек. Человеком перед камерой был я.
9.
Откуда-то сзади неслась тихая музыка. Такая приглушенная и очень доброжелательная. Почему-то показалось, что это, должно быть, играет загадочный ансамбль «Gotan Project». Слышать про него доводилось неоднократно, но не более того. Я бы с радостью насладился завораживающими звуками, но трудно в такие минуты тянуться к прекрасному. Спинка деревянного стула болезненно врезалась прямо под лопатками, а сильно вывернутые в плечах руки на запястьях намертво стискивали стальные милицейские браслеты. В лицо светила невыносимо яркая настольная лампа, нацеленная будто в самый мозг. Из-за нее невозможно было разглядеть в деталях человека передо мной, но выразительный силуэт с выпуклыми мышцами и закатанными рукавами рубашки ничего хорошего не сулил. Все, что я мог, - дергать в разные стороны головой, но это вряд ли уберегло бы меня от лихого нокаута, ведь я был как на ладони перед своим истязателем.
Эта живописная картинка, похоже, давно ждала момента, чтобы выплыть из моего воображения. Стоило мне увидеть странную, пугающую и непонятную мне видеозапись, как она услужливо предстала в моем сознании. Я испугался настолько, что даже не чувствовал зашедшегося в страхе сердца. Не к месту вспомнил о своей гипертонии. Говорят, в последнее время заболевания сердечно-сосудистой системы «помолодели», и инсульт в моем возрасте вовсе не редкость.
- Ну-с, Евгений Михайлович, так зачем вы среди ночи явились в гипермаркет? – господин Федотов, не выпуская из рук пульт дистанционного управления, которым остановил просмотр, обернулся и слегка наклонил голову к плечу, чем-то напомнив требовательного школьного учителя.
Меня подмывало сказать правду, что я не меньше, чем он, удивлен происходящему. Что абсолютно не представляю, как мог оказаться на этой чертовой пленке, и вообще очень смутно представляю события прошлой ночи. Так, были текила и пиво. Тут сомнений нет. Но что произошло потом? Если верить кассете господина Федотова, - а с какой стати ему заниматься на досуге видеомонтажом? человек-то занятой, сразу видно, - так вот, если принять ее за истину, то, вдоволь нагрузившись алкоголем, меня понесло в гипермаркет. На кой ляд – я даже представить не мог. Хотя, конечно, чего с пьяного возьмешь. Но я же не помню ничего подобного!.. Нет, мне было очень трудно поверить, что минувшей ночью я потащился на другой конец города, чтобы разгрохать стекло в гипермаркете. Даже для меня это слишком.
- Я в замешательстве, - честно признался я.
- Не сомневаюсь. Но я вас не тороплю. Подумайте. Надеюсь, вы понимаете, что от вашего ответа зависит очень многое, - и господин Федотов изобразил такую доброжелательную улыбку, что у меня вновь зашевелились волосы на руках.
По идее, мне следовало хорошенько сосредоточиться, однако вместо этого в голову лезли всякие глупости. Например, вспомнился невротичный герой Эдварда Нортона из «Бойцовского клуба», Альтер-эго которого приняло обаятельную личину Брэда Питта. Добром это не кончилось. Со всем своим многомиллионным обаянием звезда Голливуда стремился разрушить до основания загнивающее общество потребления, но на самом интересном месте был таки пойман за руку своей, так сказать, дневной половиной. Моей ли харизме тягаться с этакими тяжеловесами шоу-бизнеса? Короче, я был уверен, что раздвоение личности – это не про меня. При всех моих проблемах про психические расстройства говорить рановато... Но думать мне нужно было совсем о другом.
Время шло, а я не находил нужных слов. Господин Федотов неторопливо раскачивался с носков на пятки и обратно, отсчитывая одному ему понятный счет. И не сводил с меня холодных, ничего не выражающих, глаз.
- Откровенно говоря, у меня нет объяснений.
- Отчего же? – оживился господин Федотов. – Просто расскажите, как было дело.
- Я понятия не имею как, - я выразительно развел руками. – Вынужден признаться, что я почти ничего не помню из событий прошлой ночи. Только между нами, но я порядочно напился.
- Это мы проверим, Евгений Михайлович. Но вы взрослый человек и должны понимать, что опьянение не может служить оправданием. Кроме того, мы не можем исключать и тот вариант, что вы специально выпили накануне.
- В каком смысле?
- Чтобы запутать след.
- Какой след?! – не удержался я от крика.
Господин Федотов не отреагировал на мой вопль и продолжил:
- Надо отдать должное, хитрости вам не занимать, Евгений Михайлович, - и он погрозил пальцем.
Я понял, каково было Алисе падать в бездонный колодец.
Нужно признать, что я не был честным мужем. Еще когда мы только собирались пожениться, я считал себя законченным однолюбом. Или убедил себя в этом. Правда, неприятности начались не сразу. Все-таки первый год нашего брака прошел под знаком сначала ожидания, а потом рождения сына. Я и не помышлял ни о чем, кроме семьи. Наверное, в то время я был наиболее близок к званию достойного спутника жизни. И даже был счастлив.
Но против натуры не попрешь. По мере того, как меня затягивал омут семейных хлопот, быта, меня все больше влекло к чему-нибудь новому. Или кому-нибудь. А тут, как я уже говорил, через нас в редакции проходили табуны студенток. Некоторые из них вызывали мой нешуточный интерес. Однако опыта в соблазнении девиц мне катастрофически не хватало. К тому же, большинство из них отпугивало мое семейное положение и обручальное кольцо, гордо носимое на безымянном пальце правой руки. А я, дурень-то, был уверен, что оно придает мне весу. В общем, поначалу во мне уживались тяга к грехопадению и полная невинность. Мой старший коллега Гога откровенно потешался по данному поводу. Ему, опытному ходоку, было забавно наблюдать за терзаниями юного меня.
Однако сколь веревочке не виться… Рано или поздно мне должно было повезти в моих аморальных поисках. Так и произошло в конечном итоге. Я бы не хотел вдаваться в подробности того, как все это происходило, ибо сейчас мне те события кажутся прошлой жизнью. И, главное, мои слова могут навредить той особе. У нее сейчас довольно успешная карьера, она витает в кругах, близких к вершинам власти, а связь, хоть и в прошлом, с молодым человеком неясного социального положения и на десять лет ее моложе может всерьез подмочить ее отменную репутацию.
Поразительно, но моя жена так и не узнала о моем романе. Хотя… Не слепая же она. Что-то такое она подозревала, скорее всего, но очевидных доказательств моей измены обнаружить не удалось. Как-то раз она почти прижала меня к стенке, обнаружив в кармане моих джинсов билет в кино. Я, конечно, растяпа, раз запамятовал про него, но сумел отвертеться – наврал, что у меня было такое хреновое настроение, и ходил я один. После этого я стал осмотрительнее.
Каким образом мне удавалось жить двойной жизнью без малого год? Я и сам не знаю ответа на этот вопрос. В итоге, когда мои силы были исчерпаны (разумеется, я имею в виду психические) и мне стало казаться, что еще немного и у меня случится нервный срыв, я оборвал роман на предпоследней главе. Каюсь, сделал это чертовски некрасиво, намеренно поведя себя, как последний мерзавец (а, может, так оно и есть?). Помнится, был уверен: полагая меня негодяем, моей тайной пассии будет проще пережить разрыв. Стоит ли объяснять, что я заблуждался?
- После того, как вы разбили стекло, запись обрывается, - ровным голосом рассказывал господин Федотов. – Потому что вы очень успешно залепили снежком прямо в камеру над входом. Хочу отметить, это очень странно для напившегося человека – с первого раза попасть с нескольких метров в цель. У меня, конечно, нет абсолютной уверенности, что вы проникали внутрь. Но факт остается фактом. Еще вчера вечером документы были в этом кабинете. А сегодня утром их уже не было. И, согласитесь, весьма странно, что именно в эту ночь вы ломились в гипермаркет.
- Не очень-то вы оберегаете свои ценные секреты.
- Ну, уж не вам об этом судить Евгений Михайлович, - господин Федотов явно сдерживался, чтобы сохранить спокойный тон беседы. – Если мы и допускаем промашки, то быстро исправляемся. Но я продолжу, с вашего позволения. Через двенадцать минут после того, как вы расправились с нашим видеонаблюдением, на место прибыла группа оперативного реагирования. Однако, увы, ни внутри, ни снаружи никого не обнаружили.
- И что с того? – я нервно поерзал и судорожно поискал в кармане куртки пачку сигарет. – Я закурю?
- Ради бога, курите. Что с того? Из этого можно сделать два вывода. Либо вы банально совершили хулиганский поступок из неясных пока побуждений. Либо, что мне кажется наиболее вероятным, очень хорошо представляли, чего хотите. Выполнили свою задачу, а потом быстро исчезли до появления наших оперативников.
- Какую задачу?
- Выкрасть документы из этого кабинета. Впрочем, пока мы не знаем, как вам удалось вскрыть сейф, но выяснить это несложно.
- Что за бред?! Какой, к черту, из меня взломщик?!!
- Пожалуйста, Евгений Михайлович, не нужно кричать. Вы хотите от меня объяснений, хотя все должно быть наоборот. Но сегодня, на ваше счастье, я настроен на конструктивный диалог. И даже изложу логику моих предположений. Мы успели выяснить, что зарплата у вас сейчас более чем скромная. А тут еще вступительный взнос в детский сад и выплаты по банковскому кредиту на покупку компьютера. Ситуация, прямо скажу, близкая к критической. Деньги требуются как воздух. В таком положении любой может согласиться на сомнительные предложения. А за документы, исчезнувшие из этого кабинета, некоторые наши конкуренты готовы заплатить очень приличную сумму. Вы уже бывали в кабинете и знали, что и где лежит. Вы следите за ходом моих рассуждений?
Я обреченно кивнул головой, выпустив табачный дым между колен.
- Причем к таким выводам я бы пришел даже без всякой видеокассеты. Достаточно того, что вы были в этом кабинете ранее и могли видеть папку с документами. А просмотрев запись с камер, Евгений Михайлович, я практически избавился от сомнений, что вы причастны к пропаже.
В одном я был уверен точно. Я не получал никаких заманчивых предложений в трезвой и не очень памяти.
- Не бледнейте, Евгений Михайлович, и не вздумайте валиться в обморок. Я вовсе не собираюсь прижигать вам филейные части тела горячим утюгом. И даже готов войти в ваше положение и выплатить небольшую компенсацию. За моральный урон, - рассмеялся господин Федотов, а потом также внезапно вновь посерьезнел. – Но мне нужно узнать от вас две вещи. Во-первых, где сейчас находятся документы, а во-вторых, кто попросил их выкрасть?
- Никто меня ни о чем не просил! Если бы я знал что-нибудь про эти проклятые документы, давно уже рассказал бы!
- Евгений Михайлович, прошу вас – не усугубляйте ситуацию. Она и без того складывается не в вашу пользу. То, что я лично не собираюсь жечь вас утюгом, еще не означает, что вам нечего опасаться. Не доводите старика до греха. Очень мне не хочется прибегать к исключительным мерам.
Я много раз слышал, что от страха люди могут сходить под себя. То есть обмочиться. Со мной таких конфузов до сих пор не случалось, да и поводов достаточно веских не было. Но теперь настал как раз момент проверки крепости моего мочевого пузыря. Однако вместо неудержимых позывов облегчиться, я чувствовал какую-то леденящую тошноту. Я боялся сделать лишнее движение или сказать хоть одно слово. Будто от этого усилия содержимое моего желудка рванется наружу омерзительным фонтаном. Я даже не знал, что делать со скопившейся во рту слюной, отравленной никотином. Проглотив, я мог не сдержаться, а сплюнуть было некуда. Про себя же я повторял: «Все будет хорошо. Все будет хорошо». Как мантру. Где-то на ее фоне успела проскочить мысль, что в крайнем случае придется соврать и согласится с бредом господина Федотова, чтобы на какое-то время сберечь свое здоровье или – кто знает? - жизнь.
Тут в дверь постучали, и я чуть не подпрыгнул на месте от испуга.
- Да, войдите, - нетерпеливо отозвался господин Федотов.
В кабинет вошел высоченный детина под два метра ростом. Он был в безупречно черных брюках на подтяжках и в белой накрахмаленной сорочке. Вернее, не совсем белой. Спереди она была заляпана отвратительного вида бурыми пятнами. Рукава закатаны до локтей. Животный ужас почти заморозил меня. Иначе я бы вскочил и забился в истерике.
- Аркадий Модестович, можно вас на минутку? – неожиданно человеческим голосом обратился детина.
- Что такое?
- Я бы… э… мне бы с глазу на глаз, - и он выразительно покосился на меня.
Они вышли из кабинета, а я остался один на один со своим страхом. Господи, думал я, за что мне такое наказание? Я-то был уверен, что подобные страсти имеют место только в книжицах в мягком переплете и дрянных детективных сериалах. На худой конец, с кем-нибудь другим. Например, есть такие журналисты, которые любят покопаться в криминальных перипетиях. С ними действительно могут происходить всякие неприятности. Но они же к этому более или менее готовы. Во всяком случае, морально. И главное - им платят за риск соответственно. А вот за что страдаю я?!
Я поднялся с дивана. С опаской, оглядываясь на дверь, на непослушных ногах подошел к окну. До земли было прискорбно далеко. Безвольно потрогав шпингалеты, замазанные белой краской, я вернулся на место. Попутно сплюнул в корзину для бумаг у стола. Чтоб они все провалились со своими коммерческими и криминальными тайнами. Уехать бы куда-нибудь подальше от всего этого, вдруг подумал я.
Вернулся господин Федотов. Он остался у двери, откуда взирал на меня как-то по-новому - задумчиво.
- Удивительное дело, Евгений Михайлович, - разродился он, когда мое сердце уже готово было остановиться. – Но на этот раз я ошибся. Давно со мной такого не бывало. Но и вы, конечно, тот еще фрукт. Теперь мне еще любопытнее, зачем же вы разбили дверь. А, Евгений Михайлович? Мда… Впрочем, можете не отвечать. В сущности, это не имеет значения. Вы свободны.
Я решил, что ослышался. Поэтому растерянно повернулся правым ухом к господину Федотову.
- Свободен? – глупо переспросил я.
- Да. Теперь я уверен, что вы, Евгений Михайлович, и впрямь не имеете никакого отношения к пропаже документов.
Сил напомнить ему, что об этом я твердил все время, не осталось совсем. Надо бы предъявить претензии за служебный произвол, подумал я, но вовремя осекся, вспомнив о своих проделках с обломком кирпича. И тут я ощутил, как цепкие холодные пальцы начинают отпускать сердце. Кровь, полчаса назад отхлынувшая от лица, потекла в обратном направлении. Сначала загорелись уши, потом зарделись щеки. Мне нужно было подниматься и убираться по добру, по здорову, но я подозревал, что это вряд ли у меня получится – ног я совсем не чувствовал. Более того, я будто со стороны наблюдал предательски подрагивающие колени.
- Не смею больше задерживать, - с еле заметным кивком изрек господин Федотов и быстрым, уверенным шагом вернулся на свое место за столом. Видя мое замешательство, он спросил: - Нужно, чтобы вас кто-нибудь проводил?
Я помотал головой. Не было ни малейшего желания проводить ни одной лишней минуты в компании с бандитами господина Федотова. Собравшись с духом и опершись на подлокотник, я поднялся и направился к двери. Уже взявшись за ручку, обернулся и спросил:
- Как вы убедились, что я тут не причем?
- Что? – господин Федотов отвлекся от бумаг на столе. – Ах, да. Все разъяснилось. Один из рабочих признался, что утром проник в кабинет и вскрыл сейф. Он, оказывается, в своей Молдавии был в десятке самых разыскиваемых медвежатников.
- И что теперь с ним будет?
Но господин Федотов сделал вид, будто не расслышал моего вопроса:
- Всего доброго, Евгений Михайлович. Желаю творческих успехов.
В его профессиональной улыбке не было ни капли доброжелательности.
Перед глазами у меня так и стояла белая рубашка с отвратительными бурыми пятнами.
Впрочем, мое увлечение на стороне не было таким уже секретом за семью печатями. Во-первых, за нашим романом увлеченно следила добрая половина редакции, делая ставки, кого из нас двоих уволят раньше за служебное несоответствие. Когда же все разрешилось более или менее мирно, разочарованные коллеги долго бросали на меня обиженные взгляды. Все-таки нельзя так обманывать человеческие ожидания.
Мои друзья тоже стали невольными свидетелями моей утраты брачной невинности. Что характерно, реагировали они по-разному.
Пожалуй, именно тогда я впервые по-настоящему испытал раздражение в отношении Стаса. Он и не думал скрывать своей неприязни к моей любовнице. Неоднократно весьма нелестно высказывался в ее адрес. Но это бы я еще как-то вытерпел. Однако он постоянно обращался ко мне с невыносимо нравоучительными речами, абсолютно игнорируя какие бы то ни было мои слова о чувствах, которые редко прислушиваются к голосу разума. Добивался он, разумеется, благой цели – моего счастливого возвращения в лоно семьи. Подозреваю, свое предназначение Стас видел именно в наставлении меня на путь истинный и был чертовски доволен своей ролью. Только ведь мне нужно было другое…
Я вновь стал проводить много времени с Кареном. По причине очередного отсутствия у него личной жизни мы могли чаще видеться. Он был чертовски терпелив. Кажется, за теми нашими беседами я стал замечать, что мой друг становится мудрее. Юношеский максимализм, ершистость, безапелляционность уходят в прошлое. Карен мне очень сильно помог. Причем я даже не берусь объяснить, чем конкретно. Просто фактом своего существования. Тем, что оставался рядом, когда мне было исключительно трудно. Я же метался между двумя женщинами, не понимая, как можно соскочить с этой безумной карусели. Карен не говорил мне, что я должен делать. Он выслушивал раз за разом мои пьяные всхлипы о том, как мнет нас жизнь, и всегда готов был предложить свое дружеское плечо, чтобы я нашел опору.
Невольно вспоминается тот случай, когда мы с Кареном прогуливались по тонкому весеннему льду. Тогда я пришел ему на помощь. А вот спустя десяток с лишним лет мой друг взялся выручать тонущего товарища. Надеюсь, для меня это значит ни чуть не меньше, чем для него.
Стас отошел на задний план. Порой я с удивлением ловил себя на мысли, что не хочу лишний раз разговаривать с этим человеком. Еще немного и я вовсе прекратил бы с ним общаться. Но случилось так, что оборвал дружбу с ним Карен, а я, наоборот, неожиданно вновь сблизился. Я почти год пытался разобраться, почему так произошло. Ничего не надумал, помирить друзей не смог. А потом мне стало все равно.
Я стоял под тем самым фонарем у входа в гипермаркет и опирался о его основание. Сплюнул липкую слюну. За минуту до этого меня все-таки вырвало. Желудок не выдержал испытаний алкогольной диетой и стрессом. Влажный, немного морозный воздух чуть-чуть освежил меня. В голове постепенно прояснялось, и я начал обращать внимание на окружающий мир.
Вновь пушистыми хлопьями падал мокрый снег. Закончился трудовой день. Пролетарии и служащие спешили окунуться в домашний уют, у кого имелся. Я из этого движения безнадежно выпадал. Прохожие обходили меня стороной, брезгливо морщась. Что ж, понять их можно. Мне и самому не по душе блюющие на улице люди. Но ведь никто не застрахован оказаться в такой роли.
Мучительно захотелось оказаться дома. Причем желательно сразу. Стянуть вновь промокшие ботинки, повесить куртку на вешалку рядом с комбинезоном сынишки, выпить наконец-то кружку горячего чая, а не чего-то более крепкого, устало опуститься на постель, включить телевизор и лениво щелкать пультом дистанционного управления, гуляя с одного канала на другой. И главное - ни о чем не думать. Забыть о назревших проблемах на работе, о безумных заказчиках рекламы из загадочной фирмы «Дасис», о том, что завершается еще один год, а я так и не написал ничего стоящего…
Я пересчитал деньги в бумажнике. Теоретически можно поймать машину и даже останется еще на поправку расшатанных нервов.
Индикатор зарядки на мобильном телефоне был близок к полному истощению. В последние два дня мне было как-то не до ухаживаний за аккумулятором.
Разговор с супругой наверняка предстоял непростой и вряд ли короткий, но ничего другого не оставалось.
- Я тебя внимательно слушаю, - трубку она взяла далеко не сразу.
- Привет, - собирался я с мыслями.
- Здравствуй.
- Никак не мог позвонить раньше.
- И?
- Я как раз освободился с работы. Собираюсь домой.
- Тебя уже давно нет на работе. Я звонила в редакцию.
- Зачем?
- Зачем? Да как тебе сказать. Вообще хотелось узнать, где мой муж. Который провел ночь неизвестно где. Не поверишь, но я волновалась.
- Прости. Так получилось.
- Извини, я не совсем тебя понимаю.
- Ты даже не представляешь, что со мной произошло.
- Ты прав. Абсолютно не представляю.
- Я попал в совершенно идиотскую ситуацию. Это связано с работой.
- Не знаю, в какую там ситуацию тебя угораздило вляпаться, но меня волнует другое. Почему ты так и не пришел домой?
- Родная, сейчас я приеду и все объясню.
- Боюсь, ты опоздал с объяснениями.
- То есть?
- Думаю, тебе не стоит сейчас приезжать.
- Как так?
- Не хочу тебя видеть. По крайней мере, сейчас.
- Подожди, подожди! О чем ты говоришь?
- Женя, я надеялась, что все еще можно изменить. Мне показалось, ты понял. Я ошиблась. Прошу тебя, не приходи. Я все равно тебя не пущу.
Приятная янтарная подсветка экрана загадочно потухала. Разговор получился не то чтобы длинный, но непростой – это точно. Я продолжал сжимать в руке мобильник. Растерянность? Нет, чувство, охватившее меня, называется иначе.
Направить мысли в конструктивное русло оказалось не так-то просто. А ведь предстояло решить, куда податься в этот вечер, раз путь домой мне заказан. Где переночевать?
Самое простое и очевидное решение вопроса, как часто бывает, было мне совсем не по душе. Безусловно, я вполне без проблем могу заявиться к родителям, но… Слишком много «но». И самое первое из них – нет сил объяснять, почему жена выставила меня за порог.
Очень скверно, что именно сейчас Стас уехал в Москву. Он бы, наверное, без проблем меня приютил. От расстройства я даже сплюнул в грязный снег под ногами. Проклятые командировки!
Карен… Мда… Со всей этой чехардой я совсем позабыл о лучшем друге. Если даже предположить, что загадочный Федор, названивавший мне, прав и Карен действительно отсиживается где-то под Выборгом, тащиться на ночь глядя за сотню километров от Питера было бы полным безумием. Перспектива одиноко замерзнуть в сугробе на забытом полустанке меня совсем не грела, пардон за каламбур. Так что с делами Карена придется разбираться как-нибудь попозже. Сейчас мне и своих проблем хватает с избытком.
Так к кому же мне обратиться за помощью?
Я отчетливо понял, что не к кому. Приятелей и собутыльников хватало, взять для примера хотя бы Гогу. Но отношения эти далеки от дружеских. Да, мне посочувствуют и даже согласятся скоротать мое одиночество в очередном кабаке. Однако мне хотелось нормального человеческого ночлега. Тем более, что следующий день обещал быть не менее напряженным, чем этот.
Не берусь объяснить, как меня осенило. Но я вдруг сообразил, кто может стать моим спасителем. Вернее, спасительницей.
Горячева взяла трубку почти сразу, будто ждала моего звонка.
- Да, Женя, у тебя все в порядке? Как вы поговорили с Федотовым?
- Маньяк твой Федотов, - откровенно высказал я свое мнение. – Он часом не из кагэбэ?
- Конечно. На таких должностях других и не держат. А что? Надеюсь, он не устроил тебе допрос с пристрастием? – мне послушалось в ее голосе искреннее беспокойство.
- Да как тебе сказать… Тань, если можно, давай это потом обсудим, а то у меня батарейка садится.
- Разумеется, а что ты хотел?
- Мне не очень удобно тебя об этом просить… Тебе это может показаться хамством и нахальством… Короче, мне негде ночевать.
Возникла пауза, за время которой я успел изрядно покраснеть ушами.
- Да, Женя, вот теперь ты меня действительно удивил, - рассмеялась моя школьная любовь. – Забавно получается… Ну, что ж, приезжай. Я тебе встречу на Крестовском, у метро. Заодно немного прогуляемся.
Я дал отбой и перевел дух. Это оказалось проще, чем я ожидал. Интересно, почему десять лет назад я побоялся сделать нечто в таком же духе?
Как и прочие романтически настроенные парочки на службе, мы большую часть совместного досуга проводили тут же в рабочих кабинетах. Согласен, удовольствие то еще. Помню, мы придумали английское выражение для обозначения наших отношений: hard romance, то есть тяжелая романтика. Но частенько хотелось вырваться на волю, чему мешало наличие у нас обоих законных половин. Хорошо помню, что стоило нашим отношениям перейти от стадии обоюдно приятного флирта к страстным объятиям, нам пришлось искать возможности для встреч и вне Лениздата.
Было лето. Кажется, август. Мне выпал отпуск, а жена моя тогда вообще еще сидела дома с полуторагодовалым малышом. Ситуация – близкая к катастрофической, ибо никаких шансов вырваться навстречу с новой возлюбленной у меня вроде бы не оставалось. Но я, что для меня не характерно, нашел выход. Придумал себе массу хлопот на работе, которые не позволяют мне уезжать с работы, и сбагрил супругу с сыном на дачу к ее подруге. Единственный минус – у моей пассии отпуска не было, а ее благоверный был крайне внимателен по вечерам, и нам оставалось радовать друг друга своим обществом только до конца рабочего дня.
Однажды нам даже посчастливилось выбраться на природу. Точнее, в Приморский парк Победы. Если ничего не путаю, это я решил отправиться туда. Я посчитал, что среди буйной зелени будет проще укрыться от любопытных глаз, а главное - не нарваться на каких-нибудь знакомых, которые всегда оказываются не в том месте, и не в то время. Или наоборот, но суть от этого не меняется.
Погода стояла чудесная – солнечная, теплая, светлая. Мы устроились на старомодных советских качелях. Не обошлось без пива. Дефилирующие по тропинкам пенсионерки смотрели на нас укоризненно, особенно когда замечали мои попытки запустить руку по ремень на джинсах моей спутницы. До сих пор удивляюсь, как мы сдержались и не овладели друг другом тут же поблизости в кустах. Но, к слову, губы у меня потом все равно болели от изнурительных и продолжительных поцелуев. Новые ощущения щекотали мне нервы. Я не берусь, объяснить в чем заключена привлекательность адюльтера, но тот, кто знает, меня поймет.
Поднимаясь на эскалаторе я спешно отправил в рот две пластинки жвачки, предусмотрительно купленной на «Маяковской». Еще в вагоне поезда я придирчиво изучил свою внешность в отражении на стекле. Вид, понятное дело, весьма далекий от идеального, но не так скверно, как мне представлялось. В первую очередь, думал я, нужно принять душ. Это, конечно, неприлично придти в гости и скакать галопом в ванную комнату, но какие уже к черту приличия? По-моему, и так все понятно с моей нескромной персоной. Вряд ли я удивлю Горячеву еще чем-нибудь. Признаться, по дороге я больше мечтал, чтобы ванна у нее в квартире была просторной, светлой, теплой и чтобы там можно было курить. Остальные размышления я отложил на потом.
Я не бывал на Крестовском уже пару месяцев, и многое здесь изменилось. Выйдя из вестибюля метро, я с удивлением уставился на строящийся тут же рядом новый жилой комплекс. На здоровенном щите, освещенном тысячесвечовыми прожекторами, предлагалось не тратя времени даром спешить приобретать будущие квартиры. Я мысленно прикинул, сколько может стоить квадратный метр. Даже на покупку жалкой конуры мне пришлось бы занимать у всех знакомых, брать кредит в банке и вообще пойти по миру.
В последние годы жилое строительство на Крестовском острове развернулось вовсю. Я не большой специалист в рынке недвижимости, но насколько я понимаю, это один из самых лакомых кусков Петербурга. Практически парковая зона в сердце мегаполиса, ЦПКиО под боком. Впервые я выпал в транс, обнаружив в стороне от аллеи приморского парка Победы заасфальтированную дорожку, перегороженную шлагбаумом. Поблизости ошивались двое амбалов в черной униформе с нашивками «охрана» на спине. За молодым подлеском метрах в ста высилась многоэтажка из красного кирпича.
Пару лет назад городское правительство на пару с народными избранниками прислушались к возмущениям аборигенов и даже объявили мораторий на строительство в этой зоне. Однако на деле, судя по всему, это обернулось тем, что местные строительные компании потеснились, уступив место пришедшим из столицы. Так что зелень на Крестовском в скором времени совсем затеряется между кирпичными особняками и многоэтажными кондоминиумами (или как там еще называются эти грандиозные строения).
Горячева поднималась по ступенькам мне навстречу. На ней была элегантная дубленка с красивой опушкой (не чета турецкому ширпортребу с Апраксиного), темная юбка до колена и высокие сапоги ничуть не уступающие по элегантности верхней части туалета. Я посмотрел на себя сверху вниз. Больше всего меня беспокоили ботинки, вернее их замызганные носы. Хорошо, что Татьяна не в курсе, чем они измазаны.
- Добрый вечер, Женя.
- Здравствуй. Великолепно выглядишь.
- Надеюсь, это комплимент?
- А что же еще?
- Просто ты не слишком похож на человека, щедрого на комплименты.
Я хмыкнул. Положа руку на сердце, она была права.
- Тут до моего дома совсем недалеко, но давай сначала пройдемся по парку. Народу там сейчас совсем немного, тихо и спокойно. Ты не против?
- Что ты, совсем нет.
Она взяла меня под руку и мы пошли в сторону непосредственно Крестовского проспекта. На пересечении с Морским призывно светилась витрина круглосуточного ларька.
- Ты не возражаешь, если я возьму чего-нибудь выпить?
- А совсем без алкоголя ты не можешь? – я так и не смог понять выражения глаз Горячевой. То ли насмешливое, то ли грустное. Очень странное сочетание.
- Могу. Но не хочу. Тебе чего-нибудь взять?
- О как, ты даже готов меня угостить. Нет, Женя, я, пожалуй, воздержусь. Не люблю пить на морозе. И на ходу тоже.
Снег перестал. Сугробы по сторонам Крестовского поблескивали под редкими фонарями. Иногда мимо нас в сторону залива прокатывались автомобили. Преимущественно иномарки. Справа, сверкая огнями, прогремел в депо пустой трамвай. Мне эта картина показалась совершенно сюрреалистической.
Я отхлебнул из бутылки пива и сказал:
- Я хотел тебя поблагодарить за то, что разрешила мне приехать.
- Значит, жена выгнала тебя из дома?
Ничего не оставалось, как удрученно кивнуть.
- Интересно получается. И, значит, решил ко мне домой напроситься?
- Я понимаю, что это выглядит дико. Но мне совсем некуда было пойти.
Мы повернули на Южную аллею. Фонарей стало совсем мало, но все равно было достаточно светло, чтобы видеть друг друга, благодаря мерцающему снегу.
- Это немного странно, ты не находишь, Женя? Мы же далеко не близкие люди. Впервые за десять лет только вчера увиделись. Почему ты решил, что я не пошлю тебя к черту?
Я пожал плечами:
- Не знаю. Это действительно странно. Но другого выхода я не видел.
Минуты на две между нами наступила тишина. Я, чтобы избавиться от неловкости, налегал на пиво, но долгожданное чувство душевного подъема, как назло, не наступало. Однако в моем положении это не удивительно.
- Знаешь, раньше я частенько гулял в этом парке.
- С кем?
- Когда как. С друзьями выезжали сюда играть в футбол, волейбол и просто так пивка попить на природе. С женой и ребенком тоже бывали. Помню, мы тут на одном дереве обнаружили сразу и белку и совенка. Надо сказать, совенок был совершенно обалдевший. Глаза у него от удивления были… вот такие! – я показал какие, изобразив указательным и большим пальцем круг. – Серьезно, я не шучу. На белку этот бедолага не обращал никакого внимания. На нас, надо сказать, тоже. Я без всяких проблем заснял его на видеокамеру.
- Повезло вам. А я вот тут ни разу даже белок не видела. Не говоря уже о совах.
- Так ведь тут понастроили всякого дерьма, распугали животных. Да и гуляешь ты, наверное, не часто. Работы-то у тебя ведь выше крыши?
- Да уж, хватает.
- Нравится?
- Да. В основном. Кстати, о работе. Что там у тебя произошло с Федотовым?
- А он тебе еще не звонил? Нет? – она отрицательно покачала головой. – Он пытался заставить меня признаться в том, что я свистнул ваши документы из твоего кабинета.
- Почему он так решил?
Тут я основательно замешкался. Мне не очень хотелось рассказывать о своих подвигах прошлой ночи. Тем более, что они для самого меня оставались необъяснимы. Но шила в мешке не утаишь, и я решил рассказать правду.
- Ты же помнишь, что я прошлой ночью основательно нагрузился? А ваши камеры наблюдения засняли, как я булыжником разнес входную дверь.
- Зачем ты это сделал? – опешила Горячева и даже остановилась на полушаге.
- Если бы я знал, поверь. Я ведь ничего не помню.
- Это очень плохо, Женя. Ты даже не представляешь насколько.
- Я и сам понимаю.
- Нет, дорогой, ты не можешь понимать.
- Что опять за тайны?
Татьяна не ответила на мой вопрос. Она достала сигарету, не обратила внимания на предложенную мной зажигалку и прикурила от собственной. Задумчиво разглядывая затянутый льдом пруд, она сильно затягивалась и шумно выдыхала дым через нос.
- Я, надеюсь, у тебя не будет проблем из-за меня?
- У меня? Ты бы, Женя, лучше о себе подумал. По-моему, это у тебя проблем с избытком.
- Ты злишься на меня?
- С какой стати! – фыркнула Горячева. – Я тебе, слава богу, не жена. По-моему, пора тебе и самому уже понять, что беспробудное пьянство до добра тебя не доведет.
- Так я ведь понимаю.
- Но ничего не делаешь, чтобы измениться.
- Я стараюсь… Но… Сейчас такой сложный момент в жизни…
- Ты считаешь, что это тебя как-то оправдывает? А ты, кстати, подумай на досуге, с чего у тебя начались такие трудности в жизни.
- Мне кажется, ты все-таки злишься на меня.
- Как ты не понимаешь, что сейчас не то время, чтобы вытворять подобные глупости. Федотов – очень опасный человек. Тебе крайне повезло. Возьмись он за тебя всерьез, и даже я бы не смогла тебя выручить.
- Что ты имеешь в виду? Неужели он бы расправился со мной? – я допил пиво и пожалел, что не взял чего-нибудь более горячительного. Стало совсем зябко.
- Убивать тебя он, конечно, не стал бы. А вот основательно испортить жизнь – вполне в его силах.
- Ну, уж тут ему не пришлось бы перетруждаться, - попытался я отшутиться. – Я и так уже основательно насрал себе в карман.
Горячева многозначительно посмотрела на меня. Так смотрят на детей, которые недооценивают опасность двигающегося по дороге самосвала.
Я немного покривил душой, заявив, что в то время не писал ничего, кроме жалких заметок в газету. Все же иногда со мной происходили приступы литературного гона. Впрочем, в полноценные произведения они так и не превратились.
Сумятица в душе по поводу дальнейших семейных и творческих перспектив нашла в итоге отражение в одном то ли рассказе, то ли назойливой фантазии. Были у меня позывы сделать из этого нечто большее, но далеко я не продвинулся, ограничившись вот этим текстом, под таинственным названием «В полный S(h)тиль»:
…Порождение текста, текста, текста… Текста. Порождение текста такой же скорбный процесс, как и похороны любимой кошки. Вымученные слезы над неглубокой могилкой. Жалкая меховая тушка на сырой земле. Краткая – вперемежку с истеричным хихиканьем – панихида. Подгнившая фанерка с корявыми буквами клички покойной. Все стараются распробовать привкус утраты…
Производитель текста – жалкий, замученный своим детьми-произведениями человек без собственного мнения. Или – что скорее всего – проводник текста, больше похожий на самопишущую машинку. Возможно, (что) в скором времени нас незаметно подменят собой типографские комплексы, оснащенные по последнему слову науки и техники… Я представляю эти внушительные сооружения из – как водится – стекла, железа и бетона; комплексы, которые вытеснят многотысячную пишущую братию на задворки истории – вместе со многими другими позабытыми профессиями: обтесывателя наконечников для стрел, охотника на мамонтов, прачки, посудомойки и т.д. Мы будем с опаской подглядывать за остальным миром, предлагать свои (никому уже ненужные) сомнительные услуги, давать иногда полезные советы, но чаще, конечно, абсолютно лишние. А этот самый покинувший нас остальной мир – с презрительной усмешкой – будет мстительно показывать нехилый кукиш – за все прежние издевательства. И, наверное, поделом…
- Что ты делаешь? Чем занимаешься? – спрашивает вошедшая жена.
Онанизмом, - хочу ответить я, но в последний миг сдерживаюсь.
- Пишу, - говорю после заминки.
- Что?
Оторванное начало первого вопроса смотрится отсеченной головой несчастной жертвы Великой Революции Марии-Антуанетты. Как, вообще, отвечать на вопрос, суть которого оставлена вне – ненужным, а потому сброшенным балластом.
- Всякую ерунду. Тренирую пальцы.
- Это, конечно, хорошо, но неплохо бы и делом заняться…
- А это не дело, что ли? – огрызаюсь я.
Она смотрит на меня так, будто я малый несмышленый ребенок. Еще и капризный к тому же. В сущности – она права.
- Когда ты должен сдать рукопись в издательство? – это даже не вопрос, это убийственный – по ее замыслу – аргумент, который должен меня моментально отрезвить, привести в чувство, заставить работать самопишущей машинкой.
Я угрюмо отворачиваюсь. Тут же она понимает, что совершила ошибку, ее расчет был неверен. Она смягчает скулы своего лица, раздвигает губы – чтобы улыбнуться. Неожиданно голос ее становится похож на голос ласковой медсестры в палате смертников.
- Ну ты же сам понимаешь, что это необходимо, - говорит она.
- А если нет?
- Что – «нет»?
- Не необходимо.
Замешательство. Растерянность. Как быть дальше? Такой поворот событий не был предусмотрен. Все это настолько отчетливо читается на ее лице тривиальными знаками, что мне остается только прикрыть глаза – иначе может и стошнить.
(Когда я последний раз задавался уже привычным вопросом «почему я женился на этой женщине», мне пришло в голову, что – вероятно – меня подкупила ее девственная наивность. После неожиданной (для нее) дефлорации она утратила все. Единственное подходящее сравнение – разбитый кувшин, из которого вытекло все масло.)
- Неужели ты хочешь все бросить? – видно это пришло ей в голову только сейчас – в опустошенных глазах животный ужас.
«Неужели я хочу все бросить?» – подумал тут я. Как-то неожиданно даже для меня она умудрилась четко сформулировать мое настроение. Именно – бросить. Причем, абсолютно все. Я бы мог сказать ей спасибо – она сама подсказала мне нужный путь. Действительно, оставить, словно ненужный хлам, карьеру автора не пользующихся успехом бестселлеров (половину тиража последнего моего романа пришлось распродавать по демпинговой цене, а я, как последний кретин, сидел днями и ночами в магазине и раздавал покупателям автографы – с неизменной идиотской, но довольной ухмылкой), разорвать заключенные контракты, забыть о – теперь это очевидно – недосягаемой славе, уйти – в конце концов – от нелюбимой жены… Господи, великолепная картина…
- Почему ты молчишь?
- Вероятно, мне нечего сказать, - подсказываю я.
- Ты меня ни во что не ставишь! – ее голос горек, как плоды мандрагоры.
- В самом деле, куда бы тебя поставить?
- Подонок!
Таковы женщины: сначала она тебя обругает последними словами, а потом заливает слезами половину мира. Она всхлипывала и растирала туш по лицу.
- Я чувствовала… в тебе растет что-то нехорошее… злое… Я ждала, но не думала, что это может так закончится… Ты не любишь меня!
Тон ее заявление заставляет меня ощутить под собой скамью подсудимых.
Прошу слова для защиты, господин прокурор! – мысленно представил я. – Эта женщина самая ужасная…
- Ты вообще никогда не любил меня! – ее плечи сотрясаются, она рыдает.
- Откровенно говоря, скорее всего да, - признаю я свою вину.
- Я ухожу от тебя! – она выкрикивает свой приговор, который я так ждал все последнее время…
…Господи, если бы все так и было… Сколькие проблемы были бы решены. Жаль, но, по всей видимости, так не будет – реальность никогда не оправдывает наших надежд. Более того…
- Что ты делаешь? Чем занимаешься? – спрашивает вошедшая жена.
- Интеллектуальным онанизмом, - честно признаюсь я.
- О! Сегодня твой французский оставляет желать лучшего.
- Впрочем, как всегда, - соглашаюсь я.
- Что ж, не буду мешать, - говорит она и поспешно выходит.
В последнее время она отвратительно осмотрительна – избегает конфликтов даже тогда, когда я искусно на них нарываюсь. А у самого меня вряд ли хватит сил сказать ей, что я ухожу. Поганая совесть – она не дает мне спокойно совершить единственно верный поступок за всю прочерченную заранее жизнь.
…Вернуться к тексту – немыслимо после подобного нервного переживания. Я загнан в тупик собственной безвольности.
…Вернуться к тексту – немыслимо после подобного нервного переживания. Я загнан в тупик собственной безвольности.
…Вернуться к тексту – немыслимо после подобного нервного переживания. Я загнан в тупик собственной безвольности.
Тупик.
Было бы прекрасно начать все сначала. Скольких бы ошибок можно было избежать. Например, самой главной – появиться на свет. Остаться в бесконечном небытии не сконцентрироваться в сгусток перепуганных и перепутанных мыслей, не облачаться в хрупкий каркас кальцийсодержащих костей, не трястись в пароксизме дилеммы: «Быть или не быть?»
Тупик.
Вместо сладостного небытия :
- Что ты делаешь? Чем занимаешься? – спрашивает вошедшая жена.
- Пишу, - без запинки отзываюсь я.
- Что? – она вновь обезглавила тело вопроса.
- А что можно писать кроме слов?
- Это я понимаю. Но из слов, я полагаю, складывается книга. Ты пишешь роман?
- Я же тебя уже сто раз говорил, что роман – как жанр – умер лет сто назад.
- Прости, я совсем забыла. Значит, ты пишешь повесть?
- Какую повесть? О чем ты говоришь? – я театрально хватаюсь за голову. – Я пишу Книгу. Большую, толстую и чертовски гениальную!
- А договор с издателем?
- Да пошел он со своим договором в одно место!
- Ты больше не хочешь публиковать свои книги? – ужас исполосовал ее лицо оврагами морщин – я неожиданно понимаю излишне отчетливо, что время не стоит на месте.
- Это не книги. Это – сортирная бумага.
- Раньше ты так не думал…
- Я раньше вообще мало думал.
Господи, когда же у этого безумного, бездумного диалога неприятных друг другу людей наступит конец?
Сколько бы я не прикидывал в голове варианты финальной черты нашего романа, финальная черта не наступает. Она тянет, откладывает на потом, терзает… Ожидание – бессмысленно. Понятно, (что) надо самому приблизить конец, но – Господи – ведь сил-то не хватает. Застарелая привычка прогибаться подо все и подо всех напрочь атрофировала свободную волю. Инициатива – это где-то в другом мире. У других людей. Мое место – иное. Мой удел – подбирать ошметки на обеденном столе Большой Литературы. Я могу прыгнуть высоко – выше Маркеса, Хемингуэя, Толстого и, быть может, Достоевского. Но тяжкий груз прежних рулонов туалетной бумаги выкинет меня обратно на задворки. Мой гениальный труд растворится в кислоте непонимания… Вот здесь-то я и начинаю думать: «Уж лучше бы машины наконец-то сменили нас на постыдном и неблагодарном поприще!» Текст – черт бы его побрал – давно подмял нас всех под себя.
Не просто тупик – тиски, предательский капкан мною скроенных произведений. Я склеивал, сшивал и кромсал податливое тело реальности, но в итоге тугая одежка стиснула мою грудь и подчинила извращенному сознанию деформированного мною же мира.
- Ну?! – жена требовательно смотрит на меня сверху вниз.
- Не нукай. Мне все это надоело!
- Что ты имеешь в виду?
Мне, конечно, очень хотелось ответить: «Что имею – то и введу» Но это было бы слишком. Боюсь, (что) она бы не оценила.
- Если ты подразумеваешь, - примирительным тоном – после моего молчания – говорит она, - что тебе наскучило писать детективы, то ведь всегда можно поменять жанр. Почему бы тебе ни написать нечто фантастическое?
Наверное, скрип моих зубов она все-таки расслышала.
Ну, Господи, ответь! Как можно убедить эту женщину, что я не капризничаю, что не только детективы – убил бы Агату Кристи! – сидят у меня в печенках, но и вся литература утомила меня своим однообразием. Писатели представляются мне так: - Полянка, небольшая уютная полянка посреди чащобы смешанного леса. По полянке слоняются сотни, нет, – тысячи оголодавших творческим началом авторов и ищут всё одно и то же – грибы. Но грибов-то мало – вся полянка вытоптана – и, в общем-то, грибы, как правило, очень похожи друг на друга.
Короче, скажем проще: все уже придумано до нас. Стоит тебе родить – именно родить - оригинальный сюжетец, с радостной пеной у рта прибежать к приятелю-коллеге и начать хвастаться, как он с рассеянной улыбкой подойдет к книжным полкам, небрежно достанет потертый том и ткнет пальцем в нужный рассказ… Ты читаешь этот чертов рассказ, написанной за полвека до твоего рождения, и понимаешь, что это именно то – то самое, что с таким трудом придумал сегодня. …И повторяется сие из раза в раз. И с каждым разом твой энтузиазм – креативный вектор – становится все меньше, все тупее…
Чем острее на ощупь творческий опыт, тем лучше понимаешь: видимо, в природе существует ограниченное количество – как бы это лучше сказать? – архесюжетов и прафабул. Свое черное дело здесь, конечно, сделало и мифотворчество. А Шекспира я вообще бы придушил. Этот вредный, чванливый, заносчивый англичанин соткал множество драматических ходов, которые теперь не обойти практически ни одному начинающему автору…
- …Правда, почему бы тебе не написать о нашествии марсиан на Землю? – ее невинные глаза ни капли не издеваются, но что-то там такое за ними кроется.
- Вероятно, ты полагаешь, будто это будет чертовски оригинально? – я-то уж насмешки не сдержу.
- А почему бы нет?
- Я, думаю, смог бы назвать тебе книг сто на эту – я с тобой согласен – чертовски животрепещущую тему.
- Неужели? – ее удивленное лицо похоже на только взошедшую желтую луну.
- Правда-правда. Только очень ленивый фантаст не напишет об инопланетном вторжении.
- Удивительно. Я раньше и не подозревала…
Снова тупик. Выход из этого болота – нет, не болота, трясины – не так легко найти. И, кажется, я двигаюсь излишне окольными путями. Настолько окольными, что по дороге успеваю забыть, куда и зачем направлялся. Странствие при отсутствии цели теряет всякий смысл – превращается в праздношатание.
- Что ты делаешь? Чем занимаешься? – спрашивает вошедшая жена.
- Плюю в прекрасное далеко.
- Что? – она снова и снова обезглавливает вопрос.
- Что «что»? – включаюсь я в эту забавную, но жестокую игру.
- Не дразни меня. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
- Что?
- Я рассержусь!
- Что?
- Прекрати, в конце концов! Что за ребячество? – я мысленно праздную победу – вопросу вернули оторванную сущность; она продолжает. – Почему ты все время надо мной издеваешься? Я же не половая тряпка!
- Нет?
- Мерзавец! Можешь ты говорить по-человечески?!
- О! Так бы сразу и сказала. А о чем это ты?
- Вероятно, ты забыл, но у тебя контракт с издательством на еще три книжки и…
- Книжонки.
- Не важно, но, если ты их не напишешь, мы протянем ноги.
- Я жалкий поденщик. Ремесленник пера и бумаги.
- Да не в этом дело. Есть такое слово – «надо».
- Я ненавижу слово «надо». И всячески его игнорирую.
- Меня ты тоже игнорируешь? – по крайней мере, ей хватило ума не упирать руки в бока.
-…
- Что?
- Это провокационный вопрос. Я не буду на него отвечать.
- Ах вот ты как заговорил!
- Как?
- Как будто мы чужие люди, - горечь ее голоса горше хинина. – Как будто ты меня ненавидишь.
- Я ненавижу слово «надо».
- Похоже, нам лучше завершить этот разговор, пока мы не наговорили друг другу гадостей.
- Похоже, мы уже наговорили друг другу гадостей.
- Ты жестокий, самовлюбленный, отвратительный кретин!
- Еще бы…
…Нет, не то. Ложные тропы ведут меня не туда, куда хотелось. Верное направление – где оно? Начать, что ли, сначала?
- Что ты делаешь? Чем занимаешься? – спрашивает вошедшая жена.
- Ничем. Совершенно ничем, - я выбираю нелегкий короткий путь напрямик.
- А как же книга?
- Никак, - призрачная финишная черта чертового диалога брезжит наконец впереди.
- Ты что? Не собираешься ее писать?
- Ты удивительно догадлива.
- И тебя не волнует, что нам не на что будет жить?
- Практически – нет.
- Я думаю, тебе стоит отдохнуть. Взять маленький отпуск, - после недолгих раздумий решает она. – Ты слишком перетрудился с прошлой книгой. Тебе нужно время – набраться сил, собраться с мыслями. Может, съездить куда-нибудь…
…Прямая дорога оказалась длиннее, чем я предполагал. Оказалась тернистой, непроходимой и – самое неприятное – завела совсем не в те края.
Хотя… Ведь в чем-то она права. Отдохнуть действительно не мешало бы. Съездить куда-нибудь…
***
Жила Горячева на проспекте Динамо. Я и не представлял до того момента, что поблизости от знаменитого спортивного клуба раскинулось что-то вроде поселка из так называемых таун-хаусов. Вдоль улицы шли ряды аккуратных двухэтажных домиков, рассчитанных, как мне объяснила Татьяна, на две семьи каждый. Были они абсолютно одинаковые, словно сошли с конвейера. Участки были отгорожены друг от друга и от улицы заборами. Возле ворот торчали будки охранников. Имелись заботливо посаженные елочки (по словам Горячевой, их привезли из Голландии, будто в России остались только новогодние обрезки), занесенные снегом «альпийские горки» и рокарии, футуристического вида спутниковые антенны, навесы для парковки автомобилей и, собственно, сами машины, преимущественно с блатными номерами.
- А кто твои соседи? – поинтересовался я, разглядывая «фольксваген-фаэтон» с тремя шестерками на бампере.
- Коллега с супругой. Руководит у нас юридическим отделом.
Я невольно ухмыльнулся.
- Что тебя так развеселило?
- Мне вспомнился «Адвокат дьявола». Помнишь, там еще Аль Пачино играет сатану, содержащего юридическую фирму?
- Понимаю. Но это ж кино! Моему соседу скорее подходит образ биржевого маклера вроде Тома Хэнкса из «Костров тщеславия».
- Тебе виднее. А мне ты напоминаешь Шарлиз Терон. Только когда она еще не брюнетка, а блондинка с вьющимися волосами.
- О как, это можно расценивать как комплимент? – Горячева открыла входную дверь и посторонилась, пропуская меня внутрь.
Я вошел в просторную прихожую и уставился на свое отражение в зеркальных створках большого шкафа. Срочно в ванну, подумал я. И башмаки куда-нибудь подальше с глаз.
Горячева присела на стул и стала стягивать с себя сапоги.
- Должна тебе признаться, я не удивилась, когда ты мне позвонил с просьбой переночевать. Правда, надо сказать, я представляла это себе несколько иначе.
- Что ты имеешь в виду?
Она поставила сапоги на подставку для обуви и подняла голову.
- А сам как думаешь?
Я сделал вид, что полностью занят развязыванием шнурков.
- Знаешь, - начала Горячева, - со школьной поры у меня осталось какое-то ощущение недосказанности. Словно я не сделала что-то вовремя, и пока все-таки не сделаю этого, не смогу двигаться дальше. Мне это не нравится. Я хочу решить этот вопрос раз и навсегда.
- В психологии это называется «закрыть гештальт», - вспомнилось не к месту.
- Да? Пусть так. Надеюсь, ты правильно понял, о чем я говорю?
- Ты про нас с тобой? – на всякий случай уточнил я.
- Держи, - вместо ответа она протянула мне тапочки. – Есть хочешь?
- Нет.
- А выпить?
Я задумался. Интуиция подсказывала, что стоит отказаться, но…
- Буквально капельку виски.
Горячева задрала правую бровь, но от комментариев воздержалась.
- Я дико извиняюсь, но я бы очень хотел принять душ.
- Без проблем. Ванная для гостей по коридору направо.
Для себя я отметил, что ванная именно для гостей.
При желании, думаю, человека три смогли бы одновременно помыться в этой комнате. Душевая кабинка, большая квадратная ванна. Плюс ко всему еще унитаз и биде. Я попытался представить, какой же шик должен быть в хозяйской ванной.
Я повесил джинсы, футболку и джемпер на крючок рядом с полотенцами, а трусы и носки намерился постирать, чтобы одеть их с утра. Не сумев отказать себе в редком удовольствии, набрал полную ванну горячей воды и блаженно опустился на дно. Я даже прикрыл глаза от восторга, прислушиваясь, как все тело постепенно расслабляется. Скорее всего, я бы так и заснул, но тут дверь резко открылась и вошла Горячева. Она успела переодеться. Теперь на ней была весьма легкомысленная белая маечка, под которой угадывалось отсутствие лифчика, в компании со столь же вызывающими шортиками. Я машинально прикрыл ладонью пах.
- Можно было и постучаться.
- Вообще к твоему сведению, я у себя дома. А у себя дома я не привыкла стучаться в двери. И во-вторых, ты должен сказать мне спасибо, ведь я принесла тебе виски, - в отличие от меня она нисколько не стеснялась, и без тени смущения подошла ко мне и протянула стакан, почти до верху наполненный алкоголем.
- А ты? – спросил я, принимая стакан.
- У тебя отопью, если захочу, - ее глаза озорно заблестели. – Или мне лучше уйти?
- Пожалуй, нет.
- Что-то не слышно в твоем голосе уверенности…
- Я просто растерялся.
- Ты меня боишься что ли?
- Нет, конечно. Я, как бы это сказать, удивлен всем происходящим. Ты, я… Прошло десять лет…
- Кто старое помянет, тому глаз вон. Ведь мы с тобой - здесь и сейчас.
Я отхлебнул из стакана. Откровенно говоря, эта сцена представлялась мне иначе.
Горячева села на пол рядом с краем ванны. Она попробовала рукой воду. Я не сводил взгляда с ее лица. Вспомнилось, как я желал ее в школе. И тут же ощутил, что ее ладонь скользит по моему бедру.
- Мне нравятся волосатые мужчины, - сказала Горячева.
Я накрыл ее руку своей и потянул выше.
10.
У входа в редакцию по обыкновению курил Лев Сергеевич Силаймов. И опять у него было издалека заметное пунцовое лицо. Я не сомневался, что легкий мороз никак не связан с его румянцем. Вроде бы он увидел меня еще, когда я только вывернул с Марата на Кузнечный, однако поздоровался со мной лишь после того, как я протянул ему ладонь чуть ли не под нос. При этом он странно избегал смотреть мне в глаза, а рука его показалась мне какой-то вялой.
- Как дела в конторе? – для проформы поинтересовался я.
- Да как обычно, - пожал Силаймов плечами.
Уже привычное за эти дни неприятное предчувствие кольнуло меня. Но я его проигнорировал, ибо, по моему мнению, кому-то наверху пора было уже завязывать с издевательствами над моей скромной персоной. Куда же еще дальше меня мучить? Но я ошибался.
Стоило мне появиться в кабинете, Гога сразу помрачнел. Он подождал, пока я сниму куртку, после чего жестами показал, что хотел бы приватно со мной побеседовать вне этих стен, многозначительно кивнув в сторону сидевшей у окна заместительницы ответственного секретаря. В редакции она была знаменита своим изумительным слухом, мимо которого не проходила ни одна мало-мальски заметная сплетня. В коридоре Гога затащил в закуток возле кофейного автомата, где можно было рассчитывать на некоторую конфиденциальность, если только кому-нибудь из журналистов не приспичит дернуть бодрящего напитка. На наше счастье относительно укромное местечко оказалось незанято.
- Что там у тебя стряслось с твоими заказчиками?
Я вспомнил обстоятельства минувшей ночи и невольно смутился. Все-таки такое со мной случилось впервые – переспать с рекламодателем. Тот факт, что больше десяти лет назад я был влюблен в нее, вряд ли мог служить достаточным оправданием.
- Чего это ты покраснел? – насторожился Гога.
- Твое какое дело? – огрызнулся я.
- Не знаю уж, что там у вас произошло, но сегодня с утра прискакала целая делегация из этого долбанного «Дасиса».
- Да ну? Горячева что ли?
- Какая в баню Горячева! Три мужика в сугубо деловых костюмах на двух шестисотых и при охране. Кажись, они провели у шефа как минимум полчаса, после чего с мигалками укатили. А начальник наш ходил с такой рожей, словно его поимели во все дыхательно-пихательные. Потом он собрал редколлегию, они посовещались. Силаймов вернулся с озадаченным видом, похоже, ему там тоже досталось. И очень добивался от меня признания, когда же ты явишься на работу и пред его светлые очи. Вот.
- Это все?
- Ну да. А тебе мало?
Откровенно говоря, я был сыт уже по горло. Настолько, что я даже не стал строить версии относительно происшедшего. Хотя, конечно, догадывался, о чем может идти речь.
- Что ж, спасибо. Как говорится, кто предупрежден, тот вооружен.
- Смотрю, оптимизма тебе не занимать, - удивился Гога.
- Напротив, - сказал я и поднялся с крошечного диванчика, рассчитанного на двух седоков.
- Ты куда?
- К шефу, куда ж еще…
- Бросаться на амбразуру?
- Типа того. Как Матросов.
- Не забывай, что Матросов плохо кончил.
- Вот именно.
Поднимаясь по лестнице на второй этаж, я вовсе не ощущал себя назаретянином, взбирающимся на Голгофу. Но что-то мученическое во мне присутствовало. Мне даже казалось, что встречавшиеся по пути коллеги глядели на меня особенно сочувствующе. Вместе с тем, присутствовала и некоторая отстраненность с их стороны. Еще одна жертва начальственного гнева, читалось в их глазах. Сколько их уже было, и сколько еще будет, а газета все равно останется. Главное - самим не оказаться в столь незавидной роли.
Около двери в кабинет шефа я по дурацкой привычке осмотрел себя снизу вверх, снял несколько ворсинок со свитера, вслепую поправил прическу. Сегодня у меня хотя бы волосы были идеально чисты.
Я постучал и вошел.
- Здравствуйте, Анатолий Васильевич.
Шеф кивнул, но присесть не предложил.
- Что же вы, Женя… - вздохнул он. – Натворили дел. И себя, и всю редакцию, можно сказать, подставили под удар.
- Извините.
- Извинениями, к сожалению, вряд ли что-то получится исправить. Так что пишите.
- Писать?
- Да, заявление по собственному желанию.
Лежа на спине, изучая узоры на потолке с лепниной, ощущая на левом предплечье голову Горячевой, я с трудом удерживался от вопроса, который, пожалуй, хочет задать всякий мужчина после секса. Одни – с опаской услышать негативный ответ, другие – заведомо уверенные в своей исключительности. Я не мог бы отнести себя ни к первым, ни ко вторым, поэтому просто выдерживал паузу.
- Тебе понравилось? – спросила Горячева.
- А как это может не понравиться? – попытался я увильнуть.
- У тебя, Женя, отвратительная манера разговаривать. Неужели трудно нормально ответить?
- Да, мне понравилось… Очень.
- Ты доволен?
- А по мне разве не заметно?
- Прекрати меня дразнить! – Татьяна хлопнула меня по груди.
- Прости, я по привычке.
- Дурная привычка, надо заметить.
- Не спорю.
- Так ты доволен?
- Безусловно. А ты? Гештальт закрыт?
- Не совсем. Это я про гештальт, а так я вполне довольна.
- Почему не совсем?
- Ну, ведь дело не только в сексе. Вернее, совсем не в нем.
- Даже так…
- Да, именно. А ты думал? Раз-два, туда-сюда и готово?
- Мне кажется, я не совсем тебя понимаю.
- Я попробую объяснить, - Горячева приподнялась на локте, перегнулась через меня и взяла с ночного столика пачку сигарет и пепельницу, которую торжественно установила у меня на животе. – Думаю, ты помнишь наш выпускной вечер?
- Врать не буду – помню.
- Вот и я его не забыла. Тогда я ушла с Юрой. И это мое решение весьма сильно отразилось на моей дальнейшей жизни. Но ведь я могла выбрать тебя. Разумеется, при определенных обстоятельствах, но ты, Женя, к слову, вел себя, будто хотел, чтобы этого не произошло. Впрочем, не это теперь неважно. Так или иначе, я сделала выбор не в твою пользу. Не до конца уверенная, что поступаю правильно, я пошла за Юрой. Однако первую неделю мне не пришлось раскаиваться в своем решении. Нам с ним было очень хорошо. Во всяком случае, мне было хорошо. А потом все пошло наперекосяк. Сначала я не понимала в чем дело. Все-таки я была еще абсолютно наивной девчонкой. Но довольно быстро я разобралась. Юра оказался стопроцентный эгоистичным кобелем. Мда… В общем, нелегко мне пришлось. Помню, даже чуть экзамены в университет не завалила на нервной почве. Это потрясение сильно сказалось на мне. Вернее, оно меня изменило. Никогда уже больше я не была доверчивой девочкой. Все эти хрустальные мечты о принцах, белых конях и воздушных замках остались в прошлой жизни. Я твердо решила рассчитывать только на себя, а мужчин стала воспринимать… как бы сказать… ну, вроде приложения. Есть – хорошо, нету – не трагедия. Приблизительно так.
Я хмыкнул и сказал, беря из ее пальцев недокуренную сигарету:
- Может быть, не стоит говорить, но, когда вы уходили, я бы уверен, что именно этим все и кончится. Ну, или хотел быть уверенным. Но что-то я не вижу связи с тем, что произошло сегодня.
- Ты не дослушал. С одной стороны, мне грех жаловаться на то, как сложилась моя жизнь. Чего хотела, того и добилась. Но ведь все равно не забываю тот день. И знаешь почему? Потому что не перестаю думать, правильный ли выбор сделала и что бы было, если я предпочла тебя.
- Сейчас ты хочешь найти ответ на этот вопрос?
- Да. Мне кажется, я уже близко подобралась к истине.
- И в чем же она заключается?
Она щелкнула меня по носу:
- А вот этого тебе знать пока совершенно не нужно.
- Неужели вот так сразу? – сокрушался Гога.
- А чего удивляться. Я прямо у шефа в кабинете заявление и накатал. Он подписал не глядя. Надо отдать ему должное, обещал выплатить выходное пособие по максимуму, - пожал я плечами, не переставая выгребать из ящика стола какие-то свои бумажки, черновики, диктофонные кассеты, визитки и прочий хлам. – Эти деятели из «Дасиса» закатили ему истерику, обещали устроить газете проблемы, если меня не уволят. И еще выбили из него скидку за рекламу. В общем, теперь этим ценным проектом займется Смирнов.
- Интересно, почему твоя одноклассница не заступилась за тебя.
- Мне тоже очень интересно, - откликнулся я.
- И что ты теперь будешь делать?
- Понятия не имею. Наверное, искать новую работу. Какие еще могут быть варианты?
- А жена у тебя сейчас нормально зарабатывает?
- Это не так важно. Все равно она выгнала меня из дома.
Удивленная физиономия Гоги выглянула из-за монитора.
- Чего вылупился? Выгнала, выгнала. Сказала, чтобы я не приходил домой.
- За что выгнала?
- Мало ли за что… Так сказать, по сумме.
- Где же ты обретаешься? Ночевал где?
В кабинете мы были одни, но я все равно не хотел говорить правду. В конце концов, не такие уж мы с ним близкие друзья.
- Ты смотри, если что, всегда можешь на меня рассчитывать.
- Спасибо, конечно, но, боюсь, ты мне вряд ли чем-то поможешь.
Я сложил свои пожитки в картонную коробку, сохранившуюся после переезда редакции из Лениздата. На удивление получилось очень даже увесисто. Я и не представлял, что успел извести такое количество бумаги на макулатуру. Займись я вместо журналистики всерьез писательством, уже можно было бы издавать небольшое собрание сочинений в нескольких томах. На избранное точно хватит.
Посчитав, что унесу, когда определюсь с местом жительства, я решительно задвинул коробку под стол.
Обеденное время в пятницу всегда настраивает на нерабочий лад. До выходных остаются считанные часы и далеко не все готовы на последнее трудовое усилие. Мне же вообще не следовало беспокоиться о подобных мелочах. Во всяком случае, теперь. Впрочем, я и раньше не придавал им особого значения.
Мда… Однако грядущий уик-энд больше не казался радостным. Совсем наоборот.
Стало понятно, что я был совершенно не готов к увольнению. Как бы наплевательски я ни относился к редакционным хлопотам в последнее время, как бы ни утверждал, что готов в любой момент уйти из газеты, на самом деле я совершенно не представлял, чем мне заняться дальше. Я не питал иллюзий: вряд ли быстро найдется редакция, где меня встретят с распростертыми объятиями. Если вообще найдется. Достаточно известная в журналистских кругах фамилия отнюдь не гарантирует трудоустройство. Ведь к знаменитым однофамильцам я не имел ровным счетом никакого отношения, а свое имя прославить не успел или не захотел.
А тут еще все остальные проблемы. Надо же, как иногда бывает все сразу, удивился я. Мог ли я представить еще пару месяцев назад, что в один миг окажусь в таком загнанном состоянии? И если бы предвидел, то набрался бы сил и желания что-то изменить?
Всего лишь два часа дня, а я уже боролся с желанием напиться от греха подальше и провалиться в глубокий сон. Правда, стоял серьезный вопрос, где мне провалиться в глубокий сон.
Меня сильно озадачило, то, как стремительно решилась моя судьба. Все-таки с утра мы с Горячевой расстались на вполне доброжелательной ноте. Интересно, она уже знала к тому моменту, что мне подготовили ее боссы?
Я спустился со второго этажа, на котором находилась спальня, и включил свет на кухне. Выкинул использованный презерватив в мусорный пакет под раковиной.
В холодильнике нашелся пакет апельсинового сока. Стакан я обнаружил в буфете нежного синего цвета. За традиционным стеклопакетом ветер мотал лысые кусты, но здесь его не было слышно. Погода портилась. На выходные синоптики обещали снег и похолодание.
Горячева появилась в провокационной короткой ночной рубашке на голое тело.
- Не спиться? – спросила она, присаживаясь за круглый обеденный стол.
- Да как-то так.
- Думаешь о своей жене?
- С чего ты взяла?
- По моему опыту, женатые мужчины после… ну, ты понимаешь, после чего… короче, первым делом вспоминают о своих дражайших супругах, совесть, что ли, начинает их мучить.
- Я не такой.
- Да-а-а? – иронично улыбнулась Горячева. – И что же отличает тебя от остальных?
- Ты пытаешься меня задеть?
- Извини, если получилось. Значит, о ней ты не думаешь?
- Сейчас – нет.
- А о чем же тогда?
- Наверное, я не смогу тебе ответить. Кстати, ты не можешь объяснить, почему женщины всегда задают мужчинам вопросы о том, что мы думаем?
- Неужели непонятно? Хотят это знать. Ведь вы никогда не признаетесь, о чем думаете на самом деле. Будто это военная тайна какая-нибудь. Или способ поддержания мужского статус-кво.
- Вроде как сохранять брутальность?
- Что-то вроде.
- Не знаю. Лично мне трудно отвечать, потому что я одновременно думаю о многих вещах.
- Ты ошибаешься. Ты, конечно, можешь перескакивать от одной мысли к другой, но определенная доминанта обязательно должна присутствовать. Вот именно она меня интересует.
Я почесал заросшую щетиной щеку, бросил взгляд в окно и пожалел, что не захватил из спальни сигареты.
- Ты действительно хочешь это знать?
- Хочу.
- Мне будет нелегко ответить.
- Ты попробуй, Женя.
- Хорошо. Начну издалека. У меня есть друг. Мы с ним уже лет двадцать знакомы. Можно сказать, сколько себя помню, мы всегда были вместе. Даром такое не проходит. Он мне гораздо ближе, чем, например, двоюродный брат. Хотя… Наверное, не совсем точное сравнение. Карен заменил мне брата. На разных этапах отношения строились по-разному. Иногда он, образно выражаясь, вырывался вперед. Я имею в виду, в плане взросления. В другой раз – я. И вот несколько лет назад нам показалось, что все выровнялось. В унисон, что ли, попали. Но суть в другом. Пожалуй, мы решили, что взобрались на определенную ступень и теперь все будет иначе. Вот она взрослая жизнь - высокогорное плато, по которому нам идти дальше. Вырвались из-под родительской опеки. Худо-бедно встали на собственные ноги. Большинство трудностей преодолено. Нужно просто жить и получать удовольствие. Я, разумеется, сейчас говорю очень схематично. Но сейчас мне кажется, что мы слишком рано расслабились. Ведь самое трудное впереди, - я сделал паузу и глотнул из стакана. – Я не могу избавиться от ощущения, что это пресловутое высокогорное плато на деле - болото, в котором я увяз по самое горло. Ты понимаешь, о чем я?
- Твой друг придерживается такого же взгляда?
- Не знаю, - покачал я головой. – Мы давно не разговаривали. Он почему-то стал затворником. Я даже толком не знаю, где он сейчас.
- Что ж, Женя, я не слишком удивлена услышанному - достаточно посмотреть, как ты хлещешь изо дня в день алкоголь. Только, думаю, ты слишком усложняешь. У тебя через каждое слово сквозит какой-то вселенский пессимизм и отчаяние. Но ты же сам их в себе и культивируешь. Разве нет? Можешь не отвечать, уверена, тебе не нравится, что я так говорю. Я отлично помню, как ты себя вел в школе. Звезд с неба не хватал, потому что ленился учиться, но не стеснялся демонстрировать свое мнимое превосходство над остальными. Смею предположить, тогда ты был уверен в своей исключительной гениальности. И кого я вижу сегодня? Молодого человека планомерно доводящего себя до наркологического диспансера. Такое впечатление, что ты смирился с ролью рядового репортера на побегушках и даже не пытаешься найти другого пути. Ты просто пьешь и лелеешь нереализованные мечты.
Стоя к ней спиной и прижимаясь лбом к холодному стеклу, я не видел выражения ее лица, но, похоже, она действительно тревожилась за меня. По крайней мере, мне так послышалось или хотелось этого. В чем-то она, конечно, была права, так что я и не думал обижаться. Однако легче от этого не становилось. Я чувствовал себя забытым вагоном в тупике в депо. Состав, весело перестукиваясь колесами, отбыл в прекрасное далеко, а я остался на запасном пути.
- Понимаешь, я в полной растерянности, - признался я. – Совершенно не понимаю, что делать дальше. Мне наскучила моя работа. Когда я начинал, энтузиазма у меня было хоть отбавляй. Но сейчас… Мне надоело писать заметки, который, быть может, лет через двадцать прочитают потомки, отдирая со стен обои, наклеенные родителями.
- Любопытно, что бы сказал твой друг.
- Я тоже хотел бы это знать.
Решиться набрать номер Горячевой оказалось не так легко. Я успел осушить два бокала с пивом и несколько раз выронить мобильный телефон, который нервно вертел в руках. Напиваться я отнюдь не хотел, но вы сами понимаете… Пятница.
События минувшей ночи вспоминались мне с кинематографической точностью. То есть с некоторыми элементами художественного вымысла. Но суть, разумеется, оставалась неизменной. Двойственное впечатление. Вроде бы осуществил давнюю свою мечту – переспал со школьной любовью. Но так ли уж я этого хотел? Точнее, этого ли я хотел? На сей счет меня мучили серьезные сомнения. Когда я проснулся утром, мне никак не удавалось избавиться от чувства совершенной непоправимой ошибки. Я пытался разобраться, в чем дело, но однозначного ответа так и не нашел. Может быть, не следовало приезжать к Горячевой, думал я. Произойди это десять лет назад, все было бы вполне логично. Хотя и тут у меня оставалось некоторое место для сомнений. Дело давнее, конечно, однако смею предположить, что я и не желал ее на самом деле. Тогда. Черт возьми, ведь мог же мой извращенный разум немного пострадать ради самого страдания. Звучит, как бред, - признаю… Короче говоря, утром я осознал, что совершил ошибку. В чем же она заключалась? Думаю, в том, что переспал с женщиной, которую не люблю.
На самом деле я не хотел звонить Горячевой. В какой-то момент я даже принял твердое решение никогда больше с ней не разговаривать. Но, по здравому размышлению, посчитал это излишним мальчишеством. Тем более, мне действительно хотелось знать, почему ее контора так жестоко расправилась со мной. Разбитые двери вряд ли могут служить тому причиной. Здесь кроется что-то другое.
Я изрядно удивился, но Горячева не взяла трубку, а сразу дала отбой.
Бармен как раз принес мне следующий бокал пива, когда она сама перезвонила мне.
- Что ты хотел? – без лишних предисловий спросила она отрывистым голосом.
- Встретиться.
- Зачем?
- Нужно поговорить.
- Не вижу смысла.
- Тебе трудно, что ли?
Она вздохнула.
- О чем ты хочешь поговорить?
- Меня уволили с работы.
- При чем тут я?
- Твои боссы постарались.
- Я в курсе. Но я не имею к этому отношения.
- И все-таки я хотел бы встретиться, - где же была моя настойчивость раньше?
- Не понимаю, чего ты хочешь, но хорошо, я согласна, - это было похоже на исключительно большое одолжение. – Где?
Бутылка вина из холодильника успела потеплеть, а мы все еще сидели с Татьяной на кухне, курили и разговаривали. Пепельница перед нами на столе была полна окурков. Стрелки часов на стене пересекли экватор ночи и неумолимо приближались к четырем.
- В начале этой недели, перед тем, как ты объявилась, произошла странная история, - вспомнил я. – Мне позвонил какой-то человек. Он сказал, что он приятель моего друга Карена, и нам нужно встретиться. Чуть ли не вопрос жизни и смерти.
- И что же?
- Я так с ним и не встретился. Сама видишь, как все закрутилось.
- Может быть, твой друг в беде?
- Не знаю.
- Неужели ты не беспокоишься о нем?
- Честно говоря, в эти дни мне было не до того. Наш, вернее, другой мой товарищ в итоге получил от того незнакомца адрес, где искать Карена, но сам он уехал в командировку в Москву.
- Стоп, не поняла. Чей товарищ?
- Мой. Наш. Был наш. Мы втроем дружили.
- А потом?
- А потом Карен решил, что не может больше общаться со Стасом.
- Он это как-то объяснил?
- Пытался. Но я плохо понял. Стас тогда страшно переживал. Для него это был настоящий удар. Впрочем, не меньше, чем для меня. У нас была как бы такая сложная цепочка взаимоотношений. Я ближе связан с Кареном, чем со Стасом, Стас ближе связан с Кареном, чем со мной, а Карен… Честно говоря, не знаю точно. Но, наверное, все же нас с ним связывало нечто большее. Но втроем, мне казалось, мы были весьма органичны. Но Карен решил иначе.
- Ты винишь его?
- Нет. Зачем? Уже много времени прошло. Достаточно, чтобы я устал переживать. Но с тех пор я тоже изменился. Я оказался в такой дурацкой ситуации. Понимаешь, Стас с Кареном стали похожи на разведенную пару со всеми сопутствующими. Если я встречался с одним, то никак не мог позвать другого. Поначалу меня это сильно нервировало. Как раздвоение личности.
- По-моему, ты все еще расстраиваешься.
- Наверное, ты права. До конца я так и не привык дружить с ними порознь.
- Жень, ты зря так убиваешься. Все вполне естественно. Чем старше, тем меньше ты сможешь рассчитывать на друзей. Пока вы были юными, это было одно. У вас был замкнутый круг. Но для каждого из вас троих он стал тесным. Даже для тебя, хотя ты не хочешь этого признать. Ты должен научиться двигаться самостоятельно. Хорошо, когда есть друзья, но твоя жизнь – только твоя. Думаешь, твой друг Карен смог бы тебе помочь сейчас?
- А почему на наоборот? Может быть, я смогу ему помочь?
- Ты веришь в то, что говоришь? Тебе самому, как никогда, нужна помощь. Спиваешься, жена из дома выгнала, работа стала тяжким крестом.
- Значит, ты считаешь, мне не нужно ехать его искать?
- По-моему, это бессмысленно. Слепой глухому не помощник.
- И все-таки я попробую. Я должен. Надеюсь, вдвоем мы справимся.
- Господи, какой же ты еще ребенок, - Горячева легла щекой на сложенные на столе ладони и посмотрела на меня сбоку и снизу вверх. – Я бы тебе не советовала. Все твои проблемы здесь, а ты хочешь в очередной раз от них убежать. И поиски друга - для тебя только оправдание.
Я начал злиться - она ни черта не понимала. Поднявшись со стула, я вернулся к окну. Мы же абсолютно чужие люди, подумал я. Дернуло меня ей позвонить. Я не должен был приходить.
- Не буду с тобой спорить. Но не оттого, что согласен. Просто уже поздний час, а нам обоим завтра на работу. Лучше уже укладываться спать.
- Да, пора бы. Только, Женя, если все-таки решишься рвануть за своим приятелем, не забудь, что у нас с тобой еще есть дела.
- Ты имеешь в виду вашу рекламу?
- Не совсем. Я говорю не только о ней. Вернее, совсем не о ней.
- Опять меня интригуешь?
- Не без этого.
- Может, объяснишь по-человечески?
- Утро вечера мудренее. Подожди. Завтра, то есть уже сегодня я постараюсь прояснить тебе ситуацию.
- Ты обещала мне сегодня все объяснить.
- Было дело. Но теперь в этом нет никакого смысла. У нас больше нет планов на тебя.
- У кого это у нас? У «Дасиса»?
- Мне не следует этого говорить, но «Дасис» представляет собой нечто гораздо большее, чем тебе могло показаться.
- Что-то криминальное?
- Криминальное? Нет, Женя, мы такой ерундой не занимаемся.
- Признаться, глядя на вашего упыря Федотова, в это трудно поверить.
- И тем не менее. У нас очень серьезные дела. Гипермаркет – только вершина айсберга.
- Вы лезете в политику? – предположил я.
- Нам незачем в нее лезть. Мы в ней уже по уши застряли.
- Вот как… То-то я думаю… Яхта президентская, сплошные секреты кругом, какие-то таинственные документы…
- Мне жаль, но я не имею права тебе всего говорить. Если бы все пошло так, как мы планировали, возможно, ты бы узнал гораздо больше, но ты все испортил.
- Неужели все из-за того, что я по пьяной лавочке разбил стекло?
- Разумеется, главная причина не в этом. Выяснилось, что ты не подходишь для той роли, которую мы тебе подготовили. К сожалению.
- Ты говоришь о подготовке рекламы?
- Нет, реклама – это так… повод.
- Ты меня совсем запутала.
- Напрасно ты хочешь во всем разобраться. Ничего кроме новых проблем тебе это не принесет.
- Ночью ты уже знала, что я вам не подхожу?
- Не знала, но догадывалась.
- Однако ничего не сказала.
- А зачем?
- Действительно – зачем? Лучше держать меня в неведении, верно? Блин, меня это достало. Я хочу уже хоть что-нибудь понять.
- Вряд ли тебе станет легче.
- Пусть не легче. Но хотя бы знать. А то я как пассажир на американских горках. Нет, даже не просто пассажир – слепой. Маршрут известен только изобретательному конструктору головокружительного аттракциона. Я так больше не хочу.
- Ты переоцениваешь наши возможности. Не мы посадили тебя в эту люльку.
- У меня создалось именно такое ощущение.
- Ты ошибаешься. Мы всего лишь хотели, образно выражаясь, пересадить тебя к себе. Нам могло оказаться по пути.
- Попробуй, пожалуйста, уйти от образности, и расскажи по-человечески, что вам было нужно от меня.
- Тебе будет трудно понять. Я сама не сразу разобралась.
- Может, хватит уже?
- Подожди, не перебивай, раз уж вынудил меня. Надеюсь, то, что я тебе сообщу, не навредит тебе. И мне заодно. Только запомни: ты должен сохранить все в тайне, - она подождала, пока я согласно кивну, и только затем продолжила, тщательно подбирая слова. – Наша организация – не просто финансовое предприятие. Нас объединяет определенное мировоззрение, в которое люди со стороны не посвящаются. Поэтому нельзя, чтобы кто-то узнал, что я раскрыла перед тобой карты. Я так поступаю только из опаски. Боюсь, ты успеешь наломать дров, пытаясь добраться до правды.
- Неужели такой маленький человек, как я, может угрожать благополучию столь могущественных людей?
- Катастрофических последствий ты, конечно, вряд ли добьешься, но крови попортить сумеешь. Потребуются силы и время, чтобы вернуть все на круги своя. А организация очень болезненно реагирует на всякое нарушение гармонии. С этой пропажей документов такой вертеп закрутился. И тут еще вдобавок твоя дикая выходка. Вот, собственно, тебе моментально и досталось на орехи. Но речь сейчас не о том. Мы хотели доверить тебе чрезвычайно важное дело. Важное для всей организации.
- Чем я мог вам помочь?
- Стать хранителем гипермаркета.
- Сторожем, что ли?
- Балда. Ты вообще меня слушаешь? Я же сказала - хранителем.
- Не вижу разницы между сторожем и хранителем.
- Напрасно. Сторожа найти нетрудно, а вот подходящего хранителя еще нужно поискать. До определенного момента ты был подходящей кандидатурой.
- Чем же я заслужил такой чести?
- Нам казалось, вы идеально подходите друг к другу.
- Кто? – растерялся я.
- Вы с гипермаркетом.
- Ты говоришь о магазине, как об одушевленном существе.
- Тебя это удивляет?
- Мягко говоря, да.
- Вот видишь. Я же предупреждала, что тебе будет трудно понять. Как бы подоходчивей объяснить… Считается, например, что у каждого человека есть свой ангел-хранитель на небе, который его оберегает от беды. Но и на земле у некоторых вещей должен быть хранители. Когда хранитель и эта вещь находят друг друга, наступает гармония.
- Мистика какая-то.
- Называй, как хочешь. Ты являешь собой самого типичного обычного потребителя, на которого и рассчитан наш гипермаркет. А гипермаркет бы дал тебе все, что необходимо. Тебе не нужно было бы мучаться, бродить за миражами.
- Звучит оскорбительно. Никогда не считал себя рядовым потребителем.
- Видимо, тут мы и ошиблись. Ты никак не хочешь признать, что являешься одним из многих. Хотя, что в том плохого? Так или иначе, но ты отверг его. Более того, ты его возненавидел.
- Что за чушь! Плевать я хотел на ваш гипермаркет!
- Тебе только кажется. Не мудрено, что и мы ошиблись. В глубине души он тебе неприятен, потому что олицетворяет то, от чего ты хочешь убежать. Будь тебе действительно все равно, мы бы тихо-спокойно отвалили в сторону, получили от тебя заметку и благополучно расстались. Искали бы другого хранителя. Но ты попытался навредить гипермаркету. Руководство не могло не отреагировать. Ты угрожал нашим планам. Деструктивное начало в тебе оказалось слишком сильно.
- И вы решили со мной расправиться.
- Добиться твоего увольнения – была не моя идея, если тебя интересует. Я предлагала просто снять заказ из вашей газеты. Но Федотов настоял на своем. Кстати, хочу тебя предупредить: он еще задействовал свои каналы в правоохранительных органах. Не хочу тебя пугать, но, скорее всего, хулиганство и покушение на частную собственность тебе гарантированы.
- Еще какие-нибудь сюрпризы будут?
- Зависит от твоего поведения. Разумеется, стоит тебе вновь выкинуть номер, и организация предпримет ответные шаги.
- Господи, послал вас черт на мою голову.
- Это смотря с какой стороны поглядеть. Ты доставил нам массу хлопот.
- Шли бы вы… со своим гипермаркетом. Век бы вас не видать.
- Ради бога. Встречаться нам больше, вроде как, ни к чему.
- Ты о нас с тобой?
- В частности, Женя.
- Ты уверена?
- Абсолютно.
- Значит, ты дошла до истины?
- Да. Хочешь ее знать? Даже, если она тебе не понравится?
- Не сомневаюсь, что не понравится. Но все равно скажи.
- Мне кажется, ты и так догадываешься. Истина в том, Женя, что все, что ни делается – все к лучшему. Я совершенно правильно поступила, когда выбрала в тот вечер не тебя.
11.
Заночевать мне пришлось на вокзале. Впервые в жизни.
После разговора с Горячевой я позвонил родителям и наврал, что уезжаю в командировку. Во-первых, я не хотел ни с кем вступать в долгие разговоры (похоже, я наговорился на несколько месяцев вперед), а, во-вторых, расстроить их я всегда успею. Раньше времени не стоит их беспокоить. У меня не было сомнений, что изменения к лучшему маловероятны, но… тем не менее. Надежда – она ведь испускает дух в последнюю очередь. По моим прикидкам, до ее мучительной кончины осталось пару шагов.
Мало того, что мне было элементарно неуютно находиться в зале ожидания среди каких-то мрачных личностей опустившегося вида (мне, в общем-то, тоже нельзя было похвастать приличным туалетом, но я на их фоне смотрелся более или менее), так еще и холод меня одолевал. Под полутемными высокими сводами отдавалось гулкое эхо тягостных вздохов, а над полом волнами ходил сквозняк. Я прятал ладони подмышками, старался, чтобы ноги как можно меньше соприкасались с ледяным мраморным полом, и елозил по сиденью, когда задница окончательно затекала. Вольготно пристроиться поспать на сиденьях, как поступили некоторые мои собратья по несчастью, я стеснялся. Про себя я рассудил, что раз стесняюсь, значит, не так уж и хочу спать. Кроме того, я опасался навлечь на свою голову гнев правоохранительных органов. Сильно сомневаюсь, есть ли в привокзальном пикете отопительные приборы, да и гостеприимство сотрудников милиции печально знаменито.
И все-таки в какой-то момент я задремал. Сам удивляюсь, но я провалился в странный сон. По-прежнему ощущая под ягодицами жесткое сиденье, подрагивая от холода, я осознавал свое присутствие на вокзале, и в то же время увидел зловещее темное здание гипермаркета. Одинокий свет шел только из окна в башенке, где располагался кабинет Горячевой. Я стоял на расстоянии метров ста и не мог пошевелиться. Я знал, что должен идти туда – гипермаркет звал меня. Но мне было страшно. Пожалуй, страшнее, чем когда-либо. Причину этого страха найти не удавалось. Однако мне чудилось, будто там притаилось что-то такое… В освещенном окне мелькнула расплывчатая тень. Наверное, Горячева, подумал я. Ей нужно помочь. Она не представляет, в какую игру вступила. Или я не представляю? Пересиливая животный ужас, я – поначалу медленно, а потом с каждым шагом быстрее – пошел к гипермаркету. Теперь он казался мне всасывающей мир черной дырой. Я просто не мог устоять перед его вселенским притяжением.
Здание все ближе. Мне по-прежнему страшно, но я не в силах бороться с его зовом. В освещенном окне ничьи силуэты больше не мелькают, и даже вроде бы стало темнее. Где все люди, я не могу понять, а потом меня пронизывает ужасная догадка: всех их поглотил гипермаркет. Он стоял с приветливо распахнутыми дверьми, зазывал дешевой распродажной рекламой, и они доверчиво слетелись на его свет, как безмозглые мотыльки. Однако сытым здание не кажется. Наверное, ему нужно и меня затянуть, решаю я и пытаюсь замедлить шаг, но слишком поздно. Вот уже я могу различить грязные строительные разводы на темном матовом стекле. Еще немного, и я у входа. Тут есть слабый дежурный свет. Знаю, здесь должны висеть камеры наблюдения. И действительно: они обе помаргивают зелеными индикаторами. "Опять шалить будете, Евгений Михайлович?" - раздается знакомый голос. Я оборачиваюсь и вижу господина Федотова в его безупречном деловом костюме. Он похож на себя в жизни, но не совсем. На этот раз у него широкая, чуть ли не до ушей, улыбка, и, когда он скалится, становится виден частокол мелких острых зубов, как у хищной рыбы. Перебарывая ужас, я наклоняюсь, поднимаю с земли увесистый булыжник, собираюсь швырнуть его в это омерзительное лицо, но господин Федотов посчитал за лучшее исчезнуть. Я вновь встаю лицом ко входу. Хорошо, что я не выпустил камень из рук - оказывается хищный Федотов спрятался за стеклянными дверьми. Короткий взмах, и стекло мелкими осколками брызнуло мне под ноги. Но, увы, ненавистный начальник службы безопасности и на этот раз успел испариться. Не зря же их называют бойцами невидимого фронта. От досады и бессилия я показываю камере слежения распространенный жест Эффенберга с использованием среднего пальца. Не сомневаюсь, что господин Федотов наблюдает за мной. Затем кое-как слепляю снежок и мстительно запускаю его прямо в объектив. Удивительное дело, но я попал, хотя меткостью никогда не мог похвастать. Наверное, потому, что все это только сон, нахожу я логическое объяснение. Я вспоминаю, зачем пришел сюда, и, отказавшись от логических объяснений, вновь пугаюсь.
Очищаю остатки стекла в дверях и с некоторым усилием сдвигаю могучий засов, которым заперты двери изнутри. С надрывным скрипом створки расходятся.
Что же я делаю? Я же всегда потешался над туповатыми персонажами голливудских ужастиков, которые по издевательскому замыслу сценаристов всегда сами идут в руки душегубцев, а нынче сам поступаю как эти тинэйджеры. Блин, у меня ведь нет никакого оружия. Против гипермаркета, конечно, никакой ствол не поможет, но не помешал, чтобы защититься от бесноватого господина Федотова с острыми зубами. Он, наверное, прячется где-нибудь за темным углом, с-с-сука… Господи, страшно-то как.
Может быть, несколько минут, а, может быть, и целую вечность я стою при входе, боясь сдвинуться с места и привыкая к гулкой тишине. Хотя… Нет, здесь есть какой-то звук. Что-то знакомое такое... Это… да, точно, это включенный на большую громкость телевизор. Только где он стоит и кто его смотрит?
Но мне пора двигаться. Я должен подняться в кабинет Горячевой, объяснить ей, чем угрожает этот грандиозный приют Потребителя. Только нужно заставить себя идти вдоль занавешенных поблескивающей черной пленкой стеллажей. Ведь под покрывалом может скрываться что угодно. И чудовищный господин Федотов тоже. С когортой своих мясницкого вида верзил… Тут должен был заваляться мой булыжник, но я его почему-то не вижу. Елки-палки, да как же так? Не мог же он провалиться сквозь землю! Значит, этот с-с-сука сообразил, что к чему, и успел припрятать от меня камень. Чтобы я не сумел защититься. Но меня это не остановит. Русские не здаются! Хотя какой из меня русский…
Мое оружие – внезапность. Бог знает почему, но я так решил. Просто нужно быстро-быстро бежать, не останавливаясь, не оглядываясь, и тогда господин Федотов останется с носом и при своих остро отточенных зубах.
Я срываюсь с места, кажется, будто мышцы сейчас порвутся от напряжения, но к моему удивлению двигаться так скоро, как я хотел, не удается. То ли сопротивление густого гипермаркетового воздуха мешает, то ли силы покидают меня. В удушье я провожаю взглядом медленно сменяющиеся черные силуэты прилавков и стеллажей. Таким манером я доберусь до кабинета не раньше, чем к утру, думаю я, но тут неожиданно вырываюсь к спасительной лестнице, по которой до кабинета Горячевой рукой подать. Чья это рука? Нет уж, спасибо. Я сам как-нибудь справлюсь. А вдруг это подлый Федотов протянул мне руку? Господи, да что ж такое?!! Откуда все эти руки? Почему они торчат из стен? Они пытаются меня схватить, цепляются за одежду, но пока еще мне хватает сил вырываться. Но они все настойчивее! Вот уже и одежда на мне трещит, вырванный с мясом карман куртки остался где-то позади. Самое жуткое, что одни руки хотят меня остановить, а другие в это время ласково поглаживают по голове, лицу, плечам, только от прикосновений этих я еще больше теряю остатки решимости. Мне нужно идти дальше! Если я остановлюсь – мне конец.
Но даже эта мука имеет завершение. Каким-то чудом я выскакиваю с лестничной площадки с миллионом рук и оказываюсь перед приемной Горячевой. Стучусь, но мне никто не отвечает, и тогда я толкаю дверь. К моему удивлению в приемной сидит секретарша. Она неотрывно смотрит в жидкокристаллический монитор. Я здороваюсь, однако она никак не реагирует на мой голос. Подхожу к столу, наклоняюсь и уже прямо в ухо говорю ей: «Доброй ночи!» Но и на этот раз никакого эффекта. Хочу потрясти ее за плечо, но моя ладонь бесплотной тенью проскальзывает сквозь ее тело. Ну и черт с ней, решаю, и тут замечаю, чем занята секретарша – на экране сменяют друг друга порнографические картинки, какие даже мне, любителю «клубнички», показались чересчур разнузданными.
В кабинете Горячевой и правда свет горит как-то в половину накала. Поэтому я не сразу заметил, что на диване напротив телевизора кто-то есть. Хозяйки здесь нет, а вот на диване дремлет мужчина. Я делаю несколько шагов по направлению к нему и ошарашено замираю, ибо этот мужчина – я. Получается, я одновременно стою в центре кабинета и сплю на диване, сжимая в кулаке стакан с остатками виски. Очень странное чувство. Никогда не доводилось видеть себя вот так со стороны. Какой-то я неопрятный… и опухший. Мда… все-таки нужно завязывать с бухлом.
Куда же пропала Горячева? Я же хотел ее предупредить. Или лучше теперь предупредить самого себя? Странно, а это вообще возможно – разбудить самого себя, увиденного спящим во сне, и сказать, что нужно делать?
«Нельзя вам тут быть, Евгений Михайлович», - вновь я слышу до дрожи знакомый голос. И вновь господин Федотов скалится. «А я скоро уйду. Только с Таней увижусь и уйду», - с вызовом встречаю его пришествие. «Нет, вам ни к чему с ней встречаться. Время сейчас не подходящее. Ну да вы и сами, Евгений Михайлович, должны понимать – чай, не первый день на свете». «Что я должен понимать?». «Вы же знаете, время сложнее, чем бег стрелок по циферблату. Сейчас оно не годится для вашей встречи. Уходите, а не то случится непоправимое». «Вы мне угрожаете?». «Зачем же… Я вам советую».
Вместо кабинета я стою в приемной. Секретарши нет, и странный Федотов опять пропал. Тот самый звук телевизора звучит еще громче, но не разобрать, что именно передают. Пересилив страх, подхожу к страшной многорукой лестнице, но жуткая шевелящаяся масса исчезла. Только ступени утратили твердость и стали как будто резиновыми, пружинящими. Немного подпрыгивая на каждой, я спускаюсь этажом ниже и выхожу в торговый зал. В отдалении виднеются всполохи белого, синего, зеленого света. Чудовищно громкий телевизор расположен, видимо, именно там. Заплетающимися ногами я иду к нему.
Телевизор исключительно большой. О таком я всегда мечтал. Точнее, это плазменная панель с почти полутораметровой диагональю. А громыхает акустическая система с саундбуфером. Ее я тоже всегда хотел, но так и не собрался купить. Из колонок ревет огромный стадион. «Олд Трафорд», наверное. «Челси» бьется с «Ливерпулем» за кубок Англии. Камера выхватывает из толпы довольную физиономию Абрамовича.
В ярком свете экрана на полу блестит россыпь пустых бутылок из-под пива. Я узнаю знакомые этикетки: «Крушовице», «Гиннес», «Францискайнер», «Вельвет»… Нечасто я могу себе позволить такое отличное импортное пиво.
Потом я замечаю стоящий чуть в тени огромный кожаный диван. С дивана свешивается безвольная рука. На кисти повязан сине-бело-голубой «зенитовский» шарфик, из ослабевших пальцев вот-вот выпадет бутылка с недопитым «Хольстеном». Кто это тут еще? Боже мой, да это же опять я! Только… блин, сколько же я вешу?! Неужели эта ленивая туша – я? Даже глаз не видно – так заплыл жиром. И пальцы все грязные в какой-то еде… Ага, вот здесь рядом и коробки из-под пиццы. Какая пошлость - логово обжоры с телевизором …
Позабыв о страхе, в ужасе от открывшейся картины, я пулей возвращаюсь к лестнице, чуть не кубарем скатываюсь по ней до первого этажа и в считанные мгновения выскакиваю на улицу. Холодный воздух обжигает лицо.
К тротуару припаркован джип Горячевой. Хлопает дверца, и я вижу Татьяну. Она замечает меня. На ее лице сильное изумление. «Откуда ты здесь?» - спрашивает она. «Пришел за тобой». «Я спрашиваю, как ты здесь очутился?». «А что такого?». «Тебя не может быть здесь». «Почему не может? Я хотел тебя предупредить, что этот ваш Федотов – страшный прохвост…». «Нет, я ничего не понимаю. Это же мой сон, откуда тут взялся ты?». «Ну, начнем с того, что этот сон – мой». «Стоп, что за чушь! И вообще, я же сказала тебе, что нам больше не нужно встречаться!». И тут я понимаю, что она права – нам больше не нужно встречаться…
Вздрогнув, я проснулся. Меня всего трясло от озноба. Ноги затекли настолько, что я их не чувствовал. Во рту скопилась липкая слюна. Присниться же такое… Я еще не совсем понимал, на каком свете нахожусь. Будто на фотобумаге, постепенно обретал черты окружающий меня зал ожидания. Бичи похрапывали. От больших заиндевевших окон шел холод. Адски хотелось закурить и обдумать все, что мне привиделось, но я боялся в одиночку выходить на ночную улицу, да и мороз там, похоже, разыгрался не на шутку.
Что там, помнится, рассказывали о толковании снов мои знакомые дипломированные психологи? Как назло, в голову лез только проклятый гештальт. Ясное дело, следует анализировать образы, но разобрать видение по частям не получалось. Видимо, потому, что у меня осталось какое-то жутковатое ощущение, будто мой сон был не просто метаниями переутомленного разума, а я действительно побывал в гипермаркете.
Решение бежать из города пришло само собой. Я почувствовал, что больше оставаться нельзя. Бежать подальше от всей этой возни вокруг гипермаркета и моей скромной персоны. И подальше от Горячевой. Ее появление в итоге раскололо то, что я считал своей жизнью, на мелкие куски мозаики, которую теперь вряд ли получится собрать заново.
Весьма кстати я вспомнил, что у меня в кармане завалялась бумажка с адресом, где искать Карена. Единственная сложность – нехватка наличных средств. Кое-какая мелочь у меня осталась, но ее не хватило бы даже на оплату билета туда и обратно. Конечно, можно попробовать прийти к жене, но эта идея нравилась мне меньше всего. Укоризненные взгляды, атмосфера опустившегося на дом траура… И еще наш сынишка. Он будет спрашивать, почему папа уже несколько дней не приходит домой. Он очень обрадуется, если я приду. Но ведь мне придется вскоре уйти. И вот тогда он очень сильно расстроится. Я тоже очень сильно расстроюсь. Хотя… Я и так уже очень сильно огорчен. Мягко говоря.
Так или иначе, но я решил обойтись без покупки билета на электричку, а, в крайнем случае, сунуть пару купюр в руки алчного контроллера.
За ночь прилично навалило снега, он был пушистый, искристый. Прекрасное утро зимнего уик-энда. Ни слякоти, ни трескучего мороза. В самый раз. Так что я не сильно удивился, когда на Финляндский вокзал из кишки с эскалатором пошла отрыжка любителей активного отдыха. С лыжами наперевес, в похожих спортивных шапочках. Однако меня озадачило, что среди них было много людей, как бы это сказать, предпенсионного и даже запенсионного возраста. В большинстве своем эти закаленные в советском горниле бодрые старички смотрелись забавно – в легких, чуть ли не детских нейлоновых курточках и цвета детской же неожиданности, в линялых спортивных трико, традиционно вздувающихся пузырями на коленях, заправленных в высокие шерстяные носки. Ну, и, разумеется, лыжи в положении «на караул». И лица их хранили такое выражение, будто ведают они смысл жизни. Но желания подойти и вызнать эту тайну у меня не возникало. Какой тут к черту смысл жизни… мне бы задачу попроще решить.
Не без некоторой брезгливости я пережил атаку на вагон. Эффективно работающие локтями бабушки и дедушки, конечно, внушают определенное уважение, но нельзя забывать сохранять дистанцию. Мне даже посчастливилось занять место в дальнем углу у окна, рядом с печкой. Мне-то ведь предстояло ехать никак не меньше двух часов, а за это время успеешь околеть.
Разглядывая легион лыжников, я вспомнил прошлую зиму.
Наш сынишка часто болел. Стоило ему немного переохладиться, как из носа начинали течь сопли, появлялся кашель, а затем неминуемый бронхит. То мне, то жене в ущерб работе приходилось оставаться дома с ним. Участковая врач порекомендовала отправить мальчика в пульмонологический санаторий. Идея эта не вызвала у меня сильного энтузиазма. Иногда во мне просыпается старая еврейская бабушка, которая хочет, чтобы вся семья была под рукой, а тут отправить малыша в какой-то санаторий, где неизвестно какие воспитатели, и, не исключено, пролетарские дети (согласен, попахивает шовинизмом, но что уж теперь со мной сделаешь). Однако супруга и теща провели массированную бомбардировку моих мозгов, и я сдался.
На целый месяц наш мальчик был отправлен в санаторий. Удивительное дело, но и правда весьма быстро освоился и даже не показывал виду, будто страдает вдали от родителей. Впрочем, самое главное, что здоровье у него действительно окрепло.
Так вот, санаторий располагался в поселке Рощино. Каждые выходные садились в электричку – именно тогда я изучил основной контингент пассажиров зимних поездов. От станции нужно было еще ехать на маршрутке, а потом мы с женой пробирались по глубокому снегу через изумительной красоты зимний лес, пока среди высоких сосен не показывался санаторий похожий на большой вигвам с пристройками. Помню, с каким радостным лицом наш маленький вешался на шею сначала маме, затем – мне. Он обязательно спрашивал, что вкусненького мы принесли, а я с удовольствием выкладывал из сумки гостинцы для него. И мы шли гулять – катали его на санках, съезжали с горы, играли в снежки… В обед нам приходилось собираться в обратный путь. На станции, ожидая поезд, в местном буфете я заказывал немного, буквально сто грамм, водки – исключительно «для сугрева», так что жена даже не возражала. Возвращаясь в теплый дом, мы могли себе позволить безалаберничать, мы могли предаваться друг другу, никого не стесняясь…
Я неожиданно подумал, что последний раз был счастлив именно в те дни год назад. Я вспоминал эти поездки с щемящей теплотой. Потому что больше это не повторится. Никогда – понял я с пугающей ясностью. И еще я сделал вывод, что счастливым можно быть только в прошедшем времени. Жизнь – связка воспоминаний, тянущаяся к здесь и сейчас.
Относиться к воспоминаниям можно по-разному. В конце концов, каждый сам для себя решает. Мне они служили как бы подпиткой – источником доброй и светлой грусти. Доброй и светлой, ибо дурное бледнело и исчезало, а грусти – из-за того, что в прошлом. Не исключено, в этом моя ошибка, ведь, наверное, жить вчерашним днем, значит, не думать о завтра, но что уж теперь сделаешь.
Еще мне вспомнился такой случай. Мы со Стасом стояли у окна на лестничной площадке у моих родителей. Кажется, тоже была зима. В темноте ярко горели огни в доме напротив. Я даже видел освещенный подъезд, в который мы заходили тайком покурить, когда выгуливали по вечерам Каренову собаку Дашку. Я показал другу и спросил, помнит ли он, как мы пацанами проводили там время. «Ну да», - равнодушно откликнулся Стас. Меня это сильно удивило. Мне казалось, что для нас обоих такие мелочи должны многое значить, но вышло иначе. Не знаю, возможно, Стас так ответил специально. Все-таки к тому моменту они уже не общались с Кареном. Но мне по-прежнему верится, что где-то в вечности мы так и сидим беззаботно в том подъезде, оставаясь счастливыми. Оставаясь друзьями.
После остановки в Зеленогорске вагон почти опустел. Лыжники расплескались по курортной зоне. Мне оставалось ехать около часа. Ни книги, ни даже самой завалящей газетки под рукой. В общем, совершенно нечем себя занять, а уплывающий за окном белесый пейзаж с черными зубьями деревьев уже успел порядком наскучить. Я пожалел, что не захватил с собой сиди-плеер, когда последний раз заходил домой. Сейчас я бы с удовольствием что-нибудь послушал. Только не «Сахарных деток». Например, полюбившийся за алкогольный надрыв «Billy’s Band». Песню под трагическим названием «Как я падал» или, в крайнем случае, «Блюз в голове». В хриплом голосе Билли Новика мне слышится призрак еще живого Тома Уэйтса. И под конец я пару раз прогнал бы «Blue Valentines». Без разницы – в исполнении нашего соотечественника Билли или старины Тома.
«Она шлет мне грустные Валентинки из Филадельфии ко Дню рождения того человека, которым я некогда был…». Я полюбил эту песню, вероятно, заметив, что стал другим. Она очень подходит для времени сожалений. Билли выдыхает дым сигареты, продолжает: «И они похожи скорее на ордер на мой арест, как полузабытые сны, словно галька в моем ботинке. Зачем я храню это безумие в ящике ночного столика? Я был бы счастливей без них – с разбитым и незрячим сердцем, спящим под лацканом пиджака». Любые деньги отдам, чтобы услышать это сейчас. Но – ни денег, ни вариантов, кому их можно предложить.
На нужной мне станции я шагнул из вагона на платформу «Верхнечеркасово». С натужным воем электричка потянулась дальше в сторону Выборга. Кроме меня никто не вышел.
Давненько я не выбирался на природу. Я глубоко вдохнул не по-городскому прозрачный воздух. Может и ошибочно, но решил, что кислорода здесь больше. Чисто машинально достал из кармана пачку сигарет, однако спохватился и сунул ее обратно – покурю попозже, пусть легкие отдохнут.
Куда идти, я не представлял. Адрес, нацарапанный на бумажке, ни о чем мне не говорил. Аборигенов, способных подсказать дорогу, не наблюдалось. Спустившись с платформы, я заметил привокзальный магазинчик. В тесном пространстве за прилавком обнаружилась классическая в моем представлении продавщица сельмага. Глубоко за тридцать, причем ближе к сорока. Из-под синей косынки выбиваются обесцвеченные волосы, внушительный слой дешевой косметики и припухшие (скорее всего, от пьянства) глаза.
- Здравствуйте, не подскажете, как мне найти вот этот дом? – я протянул ей помятый листок.
Бумажку она проигнорировала и посмотрела на меня настороженно. Я сделал вид, что дружелюбно улыбаюсь.
- А покупать чего-нибудь будешь? – строго спросила она.
Я немного растерялся, полез за бумажником и долго подсчитывал жалкие остатки. Обвел взглядом полки, задержался на выставленных в ряд пивных бутылках – особенно меня заинтересовало своей ценой «Выборгское», но малодушные позывы остудить «жар в трубах» я задавил на корню.
- Если честно, денег совсем мало, - признался я.
- Ходят тут всякие, - неприязненно отпустила она. – Здесь не справочная, между прочим.
- Я понимаю. Но помогите, пожалуйста.
Продавщица фыркнула и демонстративно вперилась взглядом мимо меня за окно. Так продолжалось не меньше минуты. Я сдался, печально расстался с червонцем в обмен на маленькую шоколадку. После этого мне в общих чертах объяснили, откуда берутся такие сквалыги, как я, и заодно как пройти по нужному мне адресу.
Последний раз снег с этой, с позволения сказать, улицы убирали давно. Идти пришлось, временами проваливаясь почти до колена. Я старался ступать по следам человека, который проходил здесь, похоже, незадолго до меня. Это вселило в меня определенный оптимизм. Наверное, Карен возвращался откуда-нибудь.
Дух запустения витал над крышами вместо дыма из печных труб. Дома стояли под толстым слоем снега. На деревьях и кустах собрались причудливые шапки, и я пожалел, что нет с собой фотоаппарата. Странное дело, но окружающий пустынный вид, тишина и мерное поскрипывание под ногами подействовали на меня успокаивающе. Я стал представлять встречу с Кареном. Вот я пробираюсь наконец до его калитки - от нее к дому проложена и расчищена дорожка, а возле крыльца спиной ко мне возится с дровами мой друг. «Карен, дружище!» - окликну я его. Он обернется, узнает меня, бросит на землю дрова, широко расставит руки и взревет: «А-а-а! Братское сердце!!!».
Протоптанной дорожки до дома не оказалось. Была одинокая вереница следов. Однако, из трубы шел жидкий дымок, что вселило в меня некоторую надежду – Карен просто поленился разгрести снег. Я навалился на калитку. Пока я пробирался к дому я все время смотрел, куда ставить ноги, поэтому, когда все-таки поднял голову и увидел на крыльце высокого человека в черном пальто, вздрогнул и замер на месте. Он был явно постарше меня, коротко стриженный, с тяжелым взглядом, крупным носом и тонкими губами, отчего рот казался щелью на лице.
- Добрый день.
- Здравствуйте. Вы – Евгений?
- Да, - туго соображая, отозвался я. – А откуда вы знаете?
- Мне Карен показывал вашу фотографию.
- Вы – Федор? – начал догадываться я.
Он кивнул и спустился с крыльца, придерживаясь за перила. Ноги он ставил так старательно, будто у него были протезы.
- А где Карен?
- Этого я не знаю. Когда я приехал сюда, его уже не было. Я ведь говорил, что нужно поторопиться, - с нескрываемым укором покачал он головой.
- Ничего не понимаю. Где же он сейчас?
- Понятия не имею. Может быть, вернулся в город. А, может быть, уехал еще куда-нибудь.
Я обвел взглядом сугробы, словно ища следы друга. Значит, опоздал. Проклятый Федор! Не мог проявить больше настойчивости?! И надо же, чтобы он тоже здесь очутился. Странное совпадение.
- Как вы тут оказались? – не удержался я от вопроса.
- Очень просто. Приехал проведать Карена. Должен признаться, это моя дача. Пару месяцев назад я предложил Карену пожить здесь немного. Он согласился. Иногда я навещал его. Привозил продуктов, рассказывал новости. В последний раз мне не понравилось его состояние. Что-то его беспокоило. Он просил позвонить вам, рассказать, где он находится. Но вы, Евгений, не нашли времени встретиться со мной. Я не виню вас, нет. Знаю, у вас непростой период жизни. Лишь сожалею, потому что теперь я и сам ума не приложу, куда мог уехать Карен.
- Мда… - озадаченно протянул я. – Вот это номер.
- Вы расстроены?
Наверное, это было чертовски невоспитанно с моей стороны, но я оставил его вопрос без ответа. Первую сигарету я случайно сломал, еще вынимая из пачки, но вторую даже сумел прикурить, хотя зажигалка несколько раз чиркала совершенно бесплодно. Огонек в итоге появился совсем крошечный, и, чтобы случайно не задушить его, я тянул воздух в себя почти невесомо.
Если честно, в тот момент я готов был плюхнуться задницей в снег, забыть о том, что я вроде как мужчина, и зареветь, размазывая по щекам слезы и пепел. Эта последняя капля, решил, было, я, - все, дальше уже некуда. Но несколько крепких затяжек привели меня в относительное чувство. Не хватало еще истерить перед совершенно незнакомым человеком.
- А чайку не хотите? – вдруг совершенно человеческим голосом поинтересовался с виду мрачный Федор.
- Хочу. Очень…
В доме было достаточно чисто прибрано. Сразу бросалось в глаза, что люди здесь живут и за порядком следят. От печи шел теплый воздух. Я даже рискнул стянуть с ног вечно влажные ботинки и с благодарностью принял от Федора большие меховые домашние тапки в виде собачек. Выглядел я в них, скорее всего, дико, но стесняться особо было некого.
На плите с шорохом закипал пузатый чайник. Федор стоял рядом с двумя чашками наготове. Я взобрался на табурет и утащил из жестяной миски несколько ванильных сухарей. Есть хотело страшно.
- Я могу сварить макарон с сосисками, - будто прочитав мои мысли, не оборачиваясь, сказал Федор.
- Не стоит беспокоиться, - с некоторым усилием выдавил я.
- Что вы, я и сам собирался перекусить. Так что, можно обойтись без церемоний.
- Ну… в таком случае… - смутился я. – Вы давно приехали?
- Вчера. Вечером. В доме еще было тепло, значит, видимо, вчера же он и уехал. Мы с ним разминулись буквально на считанные часы. Я прошелся на всякий случай по округе, но не нашел его. И остался. Подумал, кто-нибудь из вас – либо вы, либо этот ваш еще один товарищ Стас – появится в выходные. Решил подождать, чтобы лишних недоразумений не вышло.
- Спасибо. Не знаю, что делал бы, обнаружив пустой дом.
- Вернулись бы в город, я полагаю.
- В город? – я почесал бровь. – Это вряд ли. Я как раз рассчитывал на время исчезнуть из Питера.
- У вас настолько все плохо? Вам что-то угрожает?
- Я точно не уверен, но все может быть. И, кроме того, мне негде жить.
- Вот как… тогда понятно, - Федор поставил пару чашек на стол, придвинул ко мне сахарницу и присел на самый краешек табурета. – В таком случае, мое скромное бунгало к вашим услугам.
- Нет, Федор, что вы. Мы впервые видим друг друга. Это, конечно, очень мило с вашей стороны – предложить мне пожить здесь, но… Нет, я не могу согласиться.
- Почему? Что вас останавливает? По-моему, как раз удачная идея. Ваш друг провел здесь больше месяца. Не знаю, стало ли ему лучше, но, по крайней мере, это время он прожил, что уже само по себе немало.
- На что вы намекаете?
- Да я практически открытым текстом говорю. Карен был в шаге от самоубийства.
- Господи, - меня как динамитом оглушили. – Но почему? Почему он не обратился ко мне? Не позвонил? И как вы могли оставлять его одного здесь?
- Я взял с него слово, что он не наделает глупостей. А по поводу вашего первого вопроса я ничего не могу сказать. Это ваши с Кареном дела. Сахар берите, пожалуйста.
- Спасибо, я не люблю сладкий чай. Я только не пойму, что за дела у вас с Кареном. Давно вы знакомы?
- Изрядно, - уклончиво ответил Федор, не глядя на меня. – Не это важно.
- Отчего же не важно? Очень даже важно. Мне, вот, например, абсолютно непонятно, как я мог ничего о вас не слышать, если вы с Кареном давно знакомы.
- Могут же у человека быть тайны. Даже от лучших друзей.
- Вы меня не убедили.
- Женя, послушайте меня, вы сейчас, по-моему, совсем не теми вопросами забиваете свою голову. Правда, примите мое предложение. Мне кажется, тем самым, вы и себе, и Карену поможете.
Умяв с удовольствием большую тарелку с двумя сосисками и ворохом макарон, я отправился на крыльцо покурить. На улице начинало потихоньку темнеть. Вокруг было по-прежнему тихо, людей не было видно, и весь пейзаж излучал ощущение покоя, о котором я мог только мечтать. Предложение Федора остаться тут на недельку-другую уже не казалось мне таким уж неуместным. Не в том я сейчас положении, чтобы отказываться от столь своевременной помощи. Пусть даже от совершенно незнакомого человека. Я практически готов был согласиться, но меня беспокоило, что у меня почти не осталось денег, а питаться святым духом я пока не научился.
- Я надеюсь, вы согласитесь с моим предложением, - услышал я за спиной голос Федора, вышедшего в сени. – Ни о чем не беспокойтесь. Мне ведь это не доставит никаких хлопот. Кстати, тут еще остались приличные запасы пищи. В морозилке килограмма три говядины и свинины, в холодильнике есть и сыр, и колбаса. В подполе найдете овощи – там я храню картофель, свеклу, морковку и все такое.
- Даже не знаю, Федор, - все не решался я. – Мне неудобно вас утруждать.
- Перестаньте. Ерунда какая. Мне же лучше будет. Присмотрите заодно за порядком в доме.
- Вы меня почти убедили, - признался я. – Трудно устоять перед вашей добротой. Забавно, по телефону вы мне показались очень суровым.
- При чем здесь доброта… - похоже, смутившись, он без предупреждения ушел внутрь дома.
Мы договорились, что в следующий раз он приедет через неделю – узнать, все ли у меня в порядке.
- Женя, я вам настоятельно рекомендую выключить ваш мобильный телефон, - советовал Федор, собираясь на станцию. - В этом месте лучше всего оборвать все связи тем миром. Это должно вам помочь. Насколько я понимаю, вам нужно многое обдумать. Тут ведь требуется особое состояние – только вы наедине сами с собой, ничто не должно мешать.
- Я понимаю.
Я вызвался проводить Федора до станции, а он не стал возражать. Те десять-пятнадцать минут, которые потребовались, чтобы пробраться по снегу до станции, мы больше не обменялись ни единым словом. Кромешную тьму разрезали сильно отстающие друг от друга покренившиеся фонари. Темный силуэт моего спутника то выскакивал в освещенные желтоватые конусы, то вновь растворялся в тени.
Уже перед самой платформой, Федор обернулся и сказал последние напутственные слова:
- И еще, Евгений. Постарайтесь не злоупотреблять алкоголем. Поверьте, пьянство лишь все усложнит.
- Да я понимаю, - на автомате поддакнул я.
- Честное слово, несколько дней – и ваши мозги прочиститься, вам станет легче. Только продержитесь несколько дней. Вы меня понимаете?
Я пожал ему руку, искренне улыбнулся и в который уже раз кивнул:
- Спасибо, Федор. Надеюсь, все образуется.
- Ну, тогда – счастливо. Я пойду, а то опоздаю на свою электричку.
Той же неуверенной походкой, вновь аккуратно придерживаясь за перила, он поднялся на платформу. Я развернулся и пошел в давешний сельский магазин прикупить сигарет. Моя знакомая продавщица сразу зыркнула неприязненно.
- О! Опять явился, - проворчала она и мстительно добавила. – Нету больше шоколаду!
- Да мне бы табачку. Сигарет, в смысле, - оправдывался я.
Широкого ассортимента не наблюдалось, также как и денег у меня в кармане. Поэтому я остановил свой скромный выбор на дешевых сигаретах из далекого детства – «Союз-Аполлон». Я купил три пачки, мужественно проигнорировав полку с алкоголем. И черт меня дернул задать вопрос:
- Не подскажите, когда ближайшая электричка на Питер?
Любезная продавщица разве что не просияла.
- Ближайшая? – с хитрым прищуром переспросила она. – Отчего ж не подсказать – подскажу. Завтра утречком.
Я откашлялся.
- А на Выборг?
- Так и на Выборг тоже. Сегодня никаких электричек больше не будет.
Выскочив на мороз, я рванул на платформу. Не знаю, может быть, я надеялся предупредить Федора, что сегодня ему уже не уехать, но еще на бегу меня пронзило леденящее предчувствие, которое меня не обмануло. Я взлетел по ступеням, по инерции пробежал несколько метров, а потом замер, не решаясь сдвинуться. Платформа была пуста.
12.
Федор оказался прав. К третьему дню без алкоголя сознание мое и впрямь прояснилось. Не до кристальной чистоты, конечно, но вечный хмельной туман рассеялся. Вместе с тем я оставил безуспешные попытки найти объяснение тому, кто такой этот Федор и куда он исчез с заметенной пустынной платформы. Я строил догадки вплоть до того, что он мне привиделся. С учетом застарелого пьянства отравленный мозг, в принципе, мог выкинуть со мной подобный номер, хотя раньше за мной такого не отмечалось. Ключ от дома, оставленный мне Федором, и его следы в снегу на участке также указывали, что встреча с ним мне не пригрезилась.
Я не торопился раскладывать по полочкам все, что со мной произошло за минувшую неделю. Слишком много для каких-то пяти дней. Будто нарыв тихо и незаметно зрел, а потом его разом прорвало. Вероятно, и причины произошедшего следует искать в прошлом. Образно говоря, вычислить тот момент, когда был взведен часовой механизм бомбы, опрокинувшей мою жизнь вверх тормашками. Не знаю, чем это смогло бы мне помочь в данной ситуации, но так уж устроен человек – даже если его случайно обдал грязью из лужи проехавший мимо грузовик, он все равно ищет причину этого досадного явления. Я подозревал, что никакого особо просветления мне не грозит, и я печально упрусь в банальный факт: сам виноват. Поэтому особого смысла спешить я не видел.
Дни мало отличались друг от друга. Я намеренно свел свое существование к набору простых действий. Проснуться. Ойкая и покряхтывая, по-быстрому натянуть на себя холодную с ночи одежду. Зажмуриваясь от неудовольствия плеснуть себе в физиономию ледяную воду из рукомойника. Разогреть завтрак. Выпить кружку крепкого чая. Подбросить в печку дров. Надеть и зашнуровать ботинки. Снять с вешалки куртку. Устроиться поудобнее на крыльце и выкурить сигарету, созерцая белое безмолвие вокруг. Взять в сенях опустевшую канистру, сходить на колонку, набрать воды, по пути обратно немного посидеть передохнуть на скамейке, которую неизвестный трудолюбивый дачник своими руками соорудил у входа на свой участок. С чувством выполненного долга выкурить еще одну сигарету на крыльце, вернувшись домой. Прихватив топор, который я каждый вечер кладу рядом с изголовьем на случай непрошенных ночных гостей, пойти на задний двор, вытащить из поленницы несколько чурок посуше и наколоть дров. Кстати, после первого такого эксперимента у меня ужасно разболелись плечи и руки, отвыкшие от нормальных физических нагрузок, но потом мышцы окрепли, и я даже получал удовольствие, размахивая топором вверх-вниз, а затем придирчиво пощупывая медленно набирающий упругости бицепс.
Отварив на обед нехитрую овощную похлебку, убедить себя в необходимости пешей прогулки по окрестностям, несмотря на подленькое желание завалиться на диван и придавить пару часиков, чтобы скоротать день. Конечно, есть определенный риск заблудиться в незнакомом месте, но постепенно я набрался уверенности и однажды даже ушел от дома на несколько километров. Во время своих походов я сознательно избегал приближаться к станции, лишь раз заглянув в магазин, чтобы прикупить хлеба и папирос.
С наступлением темноты вернуться домой с приятной усталостью в ногах, отряхнуться от снега, подбросить еще поленьев в печь и немного погреться под ленивое потрескивание огня. Ни телевизора, ни радио в доме нет, так что пока на плите томятся под крышкой картошка с мясом, можно взять почитать одну из книг, которых в комнате набралась целая полка. Среди них обнаружились два романа ныне ставшего модным Харуки Мураками. Мы с Кареном открыли для себя этого автора, когда его имя еще ничего не говорило большинству русских читателей. Признаюсь даже, что «Охоту на овец» мне презентовала любовница. Но сейчас речь не о том. В общем, на полке я нашел «Хроники Заводной Птицы» и ту самую «Охоту». Я, конечно, ничего не знал о книжных пристрастиях загадочного Федора, может быть, ему тоже пришелся по душе японский беллетрист, однако почему-то сразу решил, что обе они принадлежат Карену. И хотя больше всего люблю «Хроники», взялся перечитывать «Охоту на овец». Как говорится, старая любовь не заржавеет, да и обстановка соответствовала.
После ужина можно посидеть еще немного с книжкой, сходить на улицу покурить перед сном и посмотреть на подмигивающий звездами купол фиолетового до черноты неба. Разумеется, если нет облаков. Но и в пасмурный вечер тоже приятно запрокинуть голову, найти точку точно над собой и попробовать мысленно провести между нами соединяющую прямую. После этого упражнения пора отправляться спать.
В среду, поужинав, я вдруг ощутил непреодолимое желание взять лист бумаги, ручку и что-нибудь написать. Это было, пожалуй, похоже на мою обычную тягу выпить. То есть практически бессознательное стремление. Сам себе удивляясь, я отложил в сторону книгу и пошел в комнату, где стоял небольшой письменный стол. На самой столешнице ничего кроме подноса с графином и стаканом не было. Я стал один за другим выдвигать ящики в поисках бумаги и ручки. Всего их было четыре, но в трех из них нашлись только гнутые ржавые скрепки, канцелярские кнопки, скоросшиватель, пыльные бутылочки из-под йода, зеленки и корвалола и пустые пачки облегченного «Веста». Последний оказался заперт на ключ, что было странно. Озадаченно взъерошив волосы на затылке, я задумался. Сразу взламывать ящик не стал и принялся искать ключ. Методично обшарил все полки, шкаф, трюмо, тумбочку и даже буфет в кухне, но ничего похожего на ключ не нашел. Вспомнилась история про Синюю Бороду. Всегда удивлялся тому, как же его супруга не могла удержаться от рокового любопытства, двигаюсь навстречу собственной погибели. Я был уверен практически на сто процентов, что в радиусе, как минимум десяти километров, не бродит ни одного безумного кровожадного графа с пагубной привычкой разделывать юных прелестниц, так что риск был не слишком велик.
Вооружившись большим мясницким ножом (заодно пригодится, если все-таки бородатый маньяк объявится), я навис над столом. Откровенно говоря, впервые в жизни приходилось прибегать ко взлому. Как лучше осуществить задуманное, я не представлял. Просунул лезвие в зазор над ящиком, надавил на рукоятку, но, естественно, без какого-либо результата. Дожили, подумал я. Даже с такой простой задачей не знаю, как поступить.
Я решительно взялся за ручку ящика и рванул на себя. Без результата. Тогда я уперся коленом в стол, чтобы он не двигался, и повторил попытку, несколько раз сильно дернув. Вроде бы я почувствовал слабую подвижку и воодушевленный потянул еще. Определенного успеха я добился – с предсмертным хрустом ручка осталась у меня в пальцах. Мда… Я повертел ее и бросил прямо на пол.
Топором можно было бы разворотить весь стол без лишних трудностей, но все-таки я хотел оставить его в некоторой целости и стал выковыривать ящик. Приблизительно с прежним результатом, правда, изрядно ободрав лаковое покрытие. Я не выдержал и со всего маху рубанул в замочную скважину. Раздался треск и доска раскололась почти по середине. Я виновато оглянулся, словно кто-то за мной наблюдал.
В ящике я нашел беспорядочно разбросанные листочки бумаги: одни – вырванные из школьных тетрадок, другие – из блокнота в клеточку. Они были исписаны корявым, но старательным почерком. Его я узнал сразу. Таким манером, будто третьеклассник, сколько я помнил, всегда писал Карен.
***
«Не парься», - говорила мне моя первая любовь, и я злился на нее за это. «Не парься», - говорила она мне, потому что я действительно много парился. В основном из-за того, из-за чего не стоило. Моя первая любовь была удивительной женщиной. Она – единственная женщина моего возраста, которую я признаю умнее себя. Не по количеству прочитанных книг и приобретенных академических знаний. А по количеству жизненного опыта и правильных решений, принятых в этой жизни. Ну она первая и поняла, что я буду представлять собой очень скоро. Ну она и ушла от меня, хотя любила. Те, кто терял первую любовь, знают, что за этим следует. Очень неприятный период в жизни. Его стыдно вспоминать. Даже несмотря на то, что уже давно ничего не стыдишься. Короче, она ушла, и было плохо. А потом я перестал париться. Или почти перестал. И выяснилось: неизвестно, что лучше. Париться по пустякам или не париться вообще. Никак или как-нибудь. Но вот интересно, когда она говорила мне «не парься», она понимала, что не париться я могу только одним способом: забить на все? Или она имела в виду что-то другое? Хотя какая сейчас-то разница…
***
Это дело нужно перекурить, подумал я и отложил записки Карена.
Карен мало рассказывал о своих отношениях с девушками. Во всяком случае, мне. Впрочем, я мог следить за ними со стороны. Я прекрасно помню его первую любовь – Ксюшу. Она действительно казалась рядом с ним как-то старше, что ли. Наверное, в ней рано проснулась женская сущность, которая помогает принимать решения не разумом, а врожденной мудростью, замешанной на животной интуиции. Но я не уверен, что это относится к ее решению уйти от Карена, затем выйти замуж за старого приятеля и иммигрировать в Израиль. Хотя, конечно, не мне судить.
Было что-то вроде июня. Мне позвонил Карен и позвал на лестницу покурить. Там, нервно затягиваясь, он мне сообщил, что ему позвонила Ксюша и предложила расстаться. На него было больно смотреть. Его даже потряхивало. А я не знал, чем ему помочь. Я стоял, тоже курил и как дурак повторял: «Держись, дружище». Возможно, он действительно был прав, до тех пор не обсуждая со мной проблемы личного характера. Все-таки у меня опыта в амурных делах было совсем ничего. Со Стасом же он делился ими постоянно. Собственно, со слов нашего друга я только и мог судить о романе Карена с Ксюшей. В изложении Стаса во всех бедах был виновен исключительно один Карен, который не мог обуздать свой эгоизм. Причем по форме это выглядело примерно так: «Да сам он мудак…». Не могу сказать, что я был в восторге от подобных речей.
После ухода Ксюши у Карена начался период длительного запоя. Пил он, по-моему, со всеми, кто предлагал, и добрая половина его собутыльников мне незнакома.
***
Справляли мы день рождения сразу нескольких человек. Где-то на Демьяна Бедного. Напились страшно. Реально страшно. Уже плохо соображая, поехали к чьему-то знакомому за гитарой. Его не оказалось дома. Поехали к другому. Везде на нас смотрели со страхом. Нашли-таки гитару, привезли ее на квартиру. В итоге, спели всего пару песен. Никто уже не мог ни играть, ни слушать. Из кухни меня уводили под руки, сам я идти был не в состоянии. Еще одного товарища просто унесли, попутно двинув головой об тумбочку. Утро было кошмарным. Я вышел на кухню и увидел, как двое гостей похмеляются Балтикой №9. Мне стало плохо, и я ушел обратно спать. Проснувшись окончательно, я стал ко всем приставать с вопросом, куда девались часы со стены. Те, кто мог говорить, сочувственно объяснили мне, что никаких часов здесь никогда не было. Я упорствовал и кричал, что смотрел на них, когда ложился спать и что их специально сняли ночью, чтобы грязно надо мной подшутить. Народ стонал от смеха и похмелья. Немного успокоившись, я посмотрел на стену еще раз и сказал: «Смотрите, розетка». Ребята опять начали стонать, а потом осторожно поинтересовались: «Это что, хорошая примета, увидеть с утра розетку?». В итоге, утренние проблемы с миром вещей назвали синдромом имени меня. А я подумал, что проблемы не ограничиваются утром и миром вещей. Но тогда у меня уже не было любви. И я уже не парился.
***
Интересно, подумал я, о каких это событиях идет речь? Что это за люди были вокруг моего друга, когда, по идее, я должен был ему помочь?
Я плюнул на приличия, сходил на кухню, взял вместо пепельницы блюдце и стал курить прямо в комнате, продолжая изучать дневник Карена.
***
«Мои друзья всегда идут по жизни маршем, и остановки только у пивных ларьков». У меня мало друзей. Настоящих. Очень давно я решил, что отношения нужно разграничивать. Есть знакомые, есть товарищи, есть приятели. А есть друзья, их мало. Но их и не может быть много. Мои друзья похожи на меня. Мы из одного поколения. Один мой приятель как-то сказал: «Ты и сам знаешь, история повторяется дважды, как трагедия и как фарс. В девятнадцатом веке были лишние люди, и это была трагедия. В конце двадцатого лишние люди снова появились, и это мы». Может быть, он прав, и мы, действительно, лишние люди. Но есть ли тут фарс? Не уверен. Печорин и Онегин, чувствуя приближение очередного приступа хандры, срывались, куда глаза глядят. Им не надо было зарабатывать деньги. Им не надо было платить за квартиру. Им не надо было каждое утро ходить на тупую и нелюбимую работу или работать посменно. Им не надо было занимать «до получки». Им еще много чего не надо было. Наверное, в чем-то мы с ними похожи. Но это не прибавляет нам веса. Среди нас есть разные люди. Есть те, кто все понял и принял (не люблю слова «смирился»), есть те, кто понял, но не принял. Есть даже те, кто скрывает, что понял. Скрывает от самого себя. Что делать дальше – личное дело каждого. Кто-то хочет зарабатывать деньги, считая, что они его спасут. Кто-то хочет пить (то есть, пить хотят все; просто кто-то не хочет ничего другого). Кто-то хочет, чтоб его просто оставили в покое. Это все не реально. Деньги не дают ничего, кроме возможности пить еще больше. Алкоголь делает нас раскованнее, отчаяннее, смелее и глупее. Нам начинает казаться, что не все еще потеряно, что мы еще о-го-го и т.д. Большинство глупостей человек совершает в пьяном виде. Он начинает звонить той, которая его давно забыла, обещает того, чего никогда не выполнит, клянется в любви тем, на кого ему наплевать. А покой – это вообще утопия. Не знаю, где его нашел Александр Сергеевич. Да еще и с волей вместе. «Жизнь трогает», - говорил Обломов. Абсолютная истина. Жизнь принимает разные обличия и трогает, бьет, мучает. Но все равно как-то подстраиваемся, приноравливаемся, приспосабливаемся. Пытаемся даже помогать друг другу. «Мне говорят, что жить вот так, как я сейчас нельзя, но почему? Ведь я живу. На это не ответить никому». Я люблю своих друзей. Они позволяют мне чувствовать неодиночество. Я люблю своих друзей, как умею. Как могу.
Однажды друг спас мне жизнь. Я гулял по тонкому весеннему льду на речке недалеко от нашего дома и провалился. А друг меня вытащил. Через много лет мы шли вдоль этой речки втроем, три друга. Была новогодняя ночь, часов пять утра. Мы были крепко нетрезвы. Вдруг один из нас заорал: «Шарик». И полез на лед доставать воздушный шар. Промочил ноги и заорал еще громче. Мы вытащили друга на берег, обматерили его, потом я лег на парапет, достал этот шарик. И друг сказал мне «спасибо». Мы попрощались, и он поехал к своей девушке. С шариком и мокрыми ногами. А мы с другом пошли к метро встречать мою первую любовь. Потом сидели у друга дома, пили чай. И я сказал другу «спасибо». Мы с моей первою любовью уехали, по дороге разругались. Сейчас я не помню, почему мы так много ругались, ведь мы любили друг друга. Однако ругались. И с другом ругались, но он все равно остался моим другом. И друг сказал мне «спасибо». По большому счету, друзья – это все, что у меня осталось. Не понимаю: как будто друзья сохраняются сами, а любовь нужно сохранять тебе. Ведь и в любви и в дружбе необходимы уважение, понимание и готовность прощать. Почему же друзья готовы на это, а любимые – нет? Допустим, я плохой. Дерьмо. Друзья видят это, им неприятно, но я им не безразличен. Они пытаются что-то сделать, повлиять, иногда достаточно жестко. На то они и друзья. Почему же любимая женщина может ждать год, полтора, два, а потом сказать: «Ты дерьмо, я ухожу». Почему она ждет? Чего она ждет? Что ты все поймешь и начнешь меняться на глазах, чтобы сохранить ее? А что она сделала, чтобы сохранить тебя, молча терпела? Получается, что в дружбе – один за всех и наоборот, а в любви – каждый за себя? Вот тебе и не парься. Можно не париться, и да здравствует ни к чему не обязывающий секс.
***
К сожалению, Карена, видимо, совсем не беспокоило, что кто-нибудь будет пытаться изучить его записки, и он и не подумал хотя бы пронумеровать страницы. Поэтому мне приходилось иногда подолгу искать продолжение начатого текста среди разрозненных листочков.
***
Свою вторую любовь я встретил осенью у памятника «Стерегущему» на Петроградке. Я вообще ужасно люблю осень. Не золотую пушкинскую, а мрачную, сырую, злую питерскую осень. Сложно сказать, почему. Может, потому что большинство светлых воспоминаний у меня связано именно с осенью. Может, потому что мне нравится смотреть, как вокруг меня умирает природа, а я в очередной раз остаюсь живым. Может, потому что осень обостряется чувство обреченности и безысходности. Не знаю. Ужасно люблю гулять осенью по городу. Смотреть на город. В это время года многие привычные вещи можно увидеть совершенно иначе. Помню, зависли мы как-то большой компанией где-то в районе улицы Репина. Плотно зависли, как надо. Все давно не виделись, соскучились. Гуляли несколько дней. Вечером я вышел во дворик и сел на скамейке. И вдруг у меня создалось полное ощущение того, что мир вокруг меня потерял трехмерность. Были ранние сумерки, и в этих сумерках громадные тополя напротив меня казались нереальными. Нарисованными тушью на тонком пергаменте. Можно было протянуть руку и проткнуть их пальцем. Видимо этому поспособствовали не только осенние сумерки, но и определенное количество выпитой водки, но все равно. Это был настоящий сюр. Клянусь, никогда до этого (да пожалуй, и после этого) у меня не было такого острого желания, чтобы этот миг длился, как можно дольше. И хотя я никогда не верил во всякого рода знамения и т.д., но первую свою любовь я тоже встретил осенью. И тоже на Петроградке. Такие дела.
Говорить о своей любви мне всегда ужасно тяжело. Теоретизировать отвлеченно могу. Кого-нибудь другого обсудить за милую душу. Но о себе… лучше уж сразу напиться. Странное дело: сейчас (в смысле, в последние годы) никак не могу точно вычислить момент, когда же заинтересованность перерастает в любовь. В юности это было проще. Возможно, когда еще ребенком ждешь любви, то готов принять за нее, что угодно, и сказать себе: «Я влюбился». А когда просто живешь, это происходит само по себе. Ты улавливаешь только итог. Это как если сидеть и пить водку. Вроде только что был нормальный, пытаешься встать. И – все. Точно нажрался. Поначалу еще пытаешься пропускать, не курить, чтоб не развезло еще больше, а потом машешь рукой и наливаешь по полной. Мол, чего уж теперь-то, поздняк метаться. Вот так я и влюбился второй раз. Честно скажу: не хотел. Не собирался. Но сейчас не жалею. Было, так было. Было плохое, но было и хорошее. Хорошего было больше. А плохое я помнить не люблю. Помню, когда мы еще были вместе, даже подумал: «Жениться что ли через пару лет?». Ага, женился один такой. Ясное дело, она тоже ушла. Я не злюсь на нее, не обижаюсь. В принципе, даже понять могу. Денег мало, пьет много, в жизни не заинтересован настолько, что кажется законченным эгоистом. То есть, конечно, я сначала пытался ее удержать, объяснить что-то, доказать. Но это всегда гнилой номер. Вот, кстати, любопытное наблюдение: женщина все решает один раз. Мужчина может проанализировать свое решение, придти к выводу, что оно ошибочно и изменить его. Женщина даже если поймет, что была радикально не права, все равно будет делать так, как решила. Моя вторая любовь была настоящей женщиной. Поэтому, когда она сказала, что не может мне сейчас ответить, что ей надо подумать, я уже точно знал: не вернется. Возможно, она и поверила всему бреду, который я тогда нес (я могу быть очень убедительным), но не вернется. Потому что уже решила. «Жаль», - сказал я и пошел пить водку. И ждать следующую осень. По крайней мере, осень от меня не уйдет.
Дождался, ничего не скажешь. Следующей осенью я потерял одного друга. Я долго сам себе пытался объяснить, почему так произошло. Был друг – и не стало. Странно ведь, правда? Мне-то казалось, что уж дружбу я ни за что не потеряю. Но потерял. Не сразу, конечно. Постепенно. Первый шаг был сделан тогда, когда я расставался со своей второй любовью. Да и не то, чтобы шаг. Может быть, я слишком боялся за нее, за свою вторую любовь, и видел угрозу со всех сторон. Ищущий ведь, как говорится, обрящет. Ну я и нашел. Я не мог отогнать подозрения, что мой друг за моей же спиной заигрывает с моей любимой, откровенно флиртует и вообще хочет с ней переспать. Дальше – больше. Я стал подозревать, что они переспали. Не может такого быть, убеждал я себя. Еще как может, истязал внутренний голос. А потом она ушла, а друг вроде бы остался. И я стал постепенно забывать. Но какая-то трещина между нами осталась, а потом я заметил, как она начинает расти. Общество этого человека стало мне неприятно. Как будто снимок с него превратился в негатив. И я сказал ему, что больше не желаю с ним общаться.
Такие дела.
Одна знакомая (с которой у меня никогда ничего не было, но которая была в курсе почти всех моих романов) как-то сказала: «Знаешь, общаться с тобой – сплошной кайф. Но жить под одной крышей…». Я не обиделся. О жизни со мной под одной крышей она судила с чужих слов. А насчет общения была права. Я могу быть потрясающим душкой. Правда, только тогда, когда хочу. Однажды мы пили в районе Просвета. И так мне было хреново, что я «веселился», как мог. Кто-то принес бутылку водки. Я начал открывать ее и разбил. Половина пролилась. Остатки я вылил в кастрюлю, разбавил колой, стал размешивать ложкой и орать, что я готовлю супчик. Периодически я добавлял то водки, то колы и пробовал опять. «Еще не готов», - вопил я. Хозяйка квартиры с ужасом смотрела на мои манипуляции и слезно умоляла блевать только в туалете. Народ вокруг злился. Народ хотел веселья, а я наводил тоску. Потом я разбил еще одну бутылку. Непочатую. Вдребезги. Меня готовы были убить. А я все понимал. Я не специально бил бутылки. Просто мне было очень плохо.
Такие дела…
***
Как-то раз, уже после разрыва со Стасом, Карен мне признался, что подозревал, будто Юля изменила ему с другом. Я не поверил своим ушам. Не может такого быть, убеждал я его. А он просил меня не перебивать и слушать. И когда Карен объяснил причины своих догадок, я тоже засомневался, особенно вспомнив, как Стас без угрызений совести крутил роман с Аленой, зная о моих чувствах и, более того, будучи еще вместе с Катей. И все-таки я попробовал убедить Карена, что он не прав. Видно, мои слова не возымели действия.
Перебирая стопку, я нашел страничку, написанную, наверное, под впечатлением от жизни в этом глухом месте.
***
Одиночество – пожалуй, самый драгоценный дар, какой только есть у человека. Это не позерство, это истина, к которой я очень долго шел. Все говорят: «Человеку иногда надо побыть одному». Но мало кто задумывается, насколько это необходимо. Больше того, многие даже не знают, зачем им нужно остаться в одиночестве. И уж совсем единицы любят быть одни. Жить одни. Одиночество – это не категория состояния, это форма существования. Однажды я ехал домой поздно вечером. Я спустился на эскалаторе на станцию «Лесная». И вдруг понял, что впереди меня абсолютно пусто. Ни одного человека. И я иду вперед. Практически сразу я услышал шаги за спиной. За мной шли люди. Но я их не видел. Я не был первопроходцем, ведущим их за собой. Я не убегал от них. Я просто шел в одиночестве, а они шли в толпе. Это не унижало их и не возвышало меня. Такое чувство очень сложно объяснить, потому что его сложно до конца понять. Мы были в одном месте, но они были там, а я был здесь. В одиночестве. Я был абсолютно спокоен. Чтобы научиться жить одному, нужно очень много испытать. Или немного, но сильно. Собственно, иногда мне кажется, что вся человеческая жизнь есть ни что иное, как изучение (или постижение, или достижение) одиночества. Человек с самого начала обречен все время что-то терять. Начиная с простого и заканчивая самой жизнью. Игрушки, конфеты, шарики, бусинки, книжки, зажигалки, ключи, невинность, любовь, друзей, идеалы, принципы, гордость, совесть, бумажники, работу, родителей. Однажды все это остается где-то не с тобой. А с тобой остается одиночество. Но зато – оно до конца, и оно все твое.
***
Безусловно, в чем-то Карен был прав. Но соглашаться с ним в целом было страшновато. Иногда погрузиться в одиночество бывает крайне полезно, особенно, как сейчас. Но уходить в него с концами бессмысленно точно так же, как бессмысленно от него бежать. Оно есть, куда ж деваться, но как быть, например, с нашей дружбой? Всему свое время, подумал я. Ведь рано или поздно наступит момент, когда от одиночества захочется выть. Может быть, Карен это понял, и именно потому так хотел, чтобы я приехал. Но я опоздал…
Господи, а где я не опоздал?!
***
Все время слышу: «Надо делать карьеру, надо двигаться вперед». Зачем? Мне это зачем? Нет, кроме шуток, попробуем мыслить логически, насколько это возможно. Что такое карьера? Постоянное увеличение своего благосостояния и продвижение вверх по лестнице социальной значимости. Причем одно накрепко завязано на другое. Проще говоря: Чем больше у тебя бабок, тем ты круче. Чем ты круче, тем больше у тебя шансов получить еще бабок. Это две пересекающиеся прямые, стремящиеся в бесконечность. Зачем это нужно? Если опустить все психологические штучки (вроде, самоутверждения, различных комплексов и пр.), то нужно это только по одной причине: продолжение рода. Я должен продолжиться в своих детях, я должен обеспечить им достойные условия существования, я должен делать карьеру. Кстати, достойные условия есть вещь не постоянная, а практически все время искусственно завышаемая. Завышают ее те, кто зарабатывает деньги. Деньги им нужны для того, чтобы… и т.д. Очень похоже на белку в колесе. Мне это почему-то не нравится. Недавно читал «Охоту на овец» Мураками. И, как по заказу, натыкаюсь на следующий диалог:
***
К сожалению, какой диалог попался Карену, я не узнал. То ли он не успел, то ли поленился переписать его из книжки. Что ж он нашел? Вопрос заинтересовал меня до такой степени, что я метнулся на кухню за оставленным там томиком Мураками. Книга по-прежнему лежала открытой на той странице, где я остановился: «Все-таки я – не ты, - продолжал он. – Это ты всегда мог в одиночку. А я не могу. Если не с кем будет словом перекинуться, дела обсудить – у меня же все просто из рук повалиться!». Нет, явно не то. Нужно искать.
Там же на кухне я устроился на табурете и принялся штудировать «Охоту на овец» - страница за страницей. Увлекся не на шутку. Заварил свежего чаю, перенес из комнаты записки Карена и импровизированную пепельницу. Иногда вновь перечитывая дневник друга, чтобы не забыть идею, возвращался к поиску подходящего отрывка из романа Мураками. И не заметил, как выкурил аж полпачки папирос. Глянул на часы – полчетвертого ночи. Пора бы закругляться, однако. Так что же это было? Почти вся книга была мной изучена, но ничего иного подходящего я не нашел:
« - Ну, ладно – может, я напридумывал лишнего… - вроде как согласился он. На прошлой неделе ты – вернее, мы оба – сочиняли текст рекламы про маргарин. Надо сказать, отменная получилась реклама. Отзывы были самые положительные. Ног ты мне скажи: сколько раз за последние годы ты лично ел маргарин?
- Ни разу. Терпеть не могу маргарин.
- Вот и я ни разу. В этом все и дело! Раньше мы, по крайней мере, работали от чистого сердца, верили в то, что делали, за это и уважали себя. А сейчас? Засоряем мир всяким дерьмом – словами без сути и смысла…
- Маргарин, между прочим, - полезный для здоровья продукт. И жиры в нем – исключительно растительные, и холестерина до крайности мало. Старческие болезни от него не развиваются, а в последнее время, говорят, даже вкус стал совсем неплохой… И стоит дешево. И хранится долго… Да не все ли равно? Едим мы с тобой этот маргарин или нет – в конечном счете, разницы никакой! Переводить дежурную белиберду или сочинять рекламную фальшивку про маргарин – по сути, одно и то же занятие! Да, мы засоряем мир бессмысленными словами. Ну, а где ты их видел – слова, имевшие смысл?.. Брось ты, ей-Богу: не бывает ее, работы от чистого сердца. Нигде ты ее не найдешь. Это все равно, что пытаться дышать от чистого сердца или мочиться от чистого сердца в сортире!
- Все-таки раньше ты был как-то… невиннее».
Да, все мы были невиннее…
Последнее, что я обнаружил среди записок Карена, - это листочек с одиноким предложением: «Отказавшись от веры в «разумное, доброе, вечное», идти на поклон к золотому тельцу - западло». И больше ничего.
Я вышел на перрон «Удельной» вечером в пятницу.
Возвращаться в город я решил накануне. Пик одиночества был преодолен, пришло время спускаться к людям. Напоследок я старательно прибрался в доме, вымел мусор, помыл посуду, даже пыль протер. Разломанный ящик просто выкинул.
Подождав пока уйдет поезд, воровато осмотревшись, на дальнем конце платформы спрыгнул на пути. Любителей бесплатно прокатиться на переднем крае всегда поджидали приветливые милиционеры. Мне же с ними объясняться совсем не хотелось. На мое счастье засады не оказалось, и я спокойно дошел до метро. Сползая на эскалаторе вниз, я глядел вокруг настороженно, отвыкнув за неделю от такого скопления людей. Но я знал, что старые привычки возвращаются быстро.
У входа в подъезд я всерьез разволновался. Вытряхнул из пачки «Беломора» предпоследнюю папироса, помял ее в пальцах, дунул в гильзу, прикурил. Нервы гудели до тошноты. Удовольствия от едкого дыма не получил никакого, пару раз сплюнул, бросил папиросу под ноги и шагнул внутрь. Пока лифт стонал, поднимаясь на четвертый этаж, в который раз прочитал накарябанный на стенке стишок. Сегодня, однако, никакой уверенности он в меня не вселял.
Не зная, как лучше поступить, я надавил на кнопку звонка. Услышал за дверью шаги, клацанье замка.
- Ты? – удивленно подняв бровь, выдохнула жена.
- Я, - кивнул я. – Я хочу поговорить.
- Говори.
- Здесь?
- Я не хочу, чтобы ты входил, - она вышла на лестницу, прикрыла дверь и прислонилась к ней спиной. – Ну?
- Не потеряли меня?
- В каком смысле?
- Ну… пропал на целую неделю…
- Да? Не знаю. Я тебя не искала. Так зачем ты пришел?
- Я хочу вернуться. Я много думал. Мне без вас плохо.
В ней чувствовалась напряженность. Как будто, вся она собралась и с трудом сдерживается.
- А раньше ты об этом не думал, - я так и не разобрался, вопрос это или утверждение.
- Что ты имеешь в виду?
Она долго решалась – минуту, не меньше. У меня стало подергивать икру на правой ноге.
- Я имею в виду, думал ли ты об этом, когда трахался с любовницей?
Я отступил к перилам, оперся поясницей и схватился руками.
- Почему ты такой говнюк? Почему ты все портишь? – спросила она, а глаза ее блестели от выступающих слез.
- О чем ты?
- Ты прекрасно понимаешь, - она всхлипнула. – Не прикидывайся. Я все знаю.
- Как?
- Знаешь, я все никак не могла понять, что же с тобой такое происходит. От самого же тебя ни слова не добьешься. А я хотела знать. Думала, может, смогу тебе помочь. Ты не думай, я не специально копалась в твоих вещах. Просто наводила порядок и нашла… нашла это… эту мерзость…
Бамс! Словно всем телом шмякнулся о землю с большой высоты. Так было когда я свалился со второго этажа на стройке, где мы пацанами играли. Грохнулся рядом с грудой кирпичей. Ничего не видел, поперхнулся песком, не мог вдохнуть, и полз, полз куда-то…
…Зачем я это хранил? Черт его знает. Несколько раз собирался выкинуть от греха подальше, но все ж оставил среди гранок статей и рукописей. Мы активно переписывались по эсэмэс. Помню, в шутку подумывали, а не сотворить ли из этой переписки роман в эсэмэс. Вроде же никто пока не догадался на такой творческий эксперимент. А память телефона не бесконечна, вот и стали переписывать на бумагу. У меня остались ее сообщения, у нее – мои. Потом идея угасла вместе с нашей тайной связью, а сообщения остались. Наверное, я сберег их так, на всякий случай. В литературном хозяйстве, ведь, всякий сор не бесполезен. И на тебе…
- Это было давно, - не нашел я ничего лучше.
- Как ты мог? Почему ты это оставил? Видимо, для тебя это важно.
- Да нет же! Господи, я же люблю тебя.
- Только слова. Ее ты тоже любил?
Я отполз от перил и уселся прямо на грязные ступеньки.
- Ведь это долго продолжалось. Ты жил двойной жизнью, да?
- Но я же выбрал вас, - без надежды на успех пытался я оправдаться.
- То, что ты сделал, гадко. Я так тебя любила… За все эти годы ни о ком другом и не думала. А ты… Ты убил все. Человека, которого я любила, больше нет. Он умер, - она прикрыла рот ладонью, сдерживая рыдания. – А теперь уходи, пожалуйста. Я не могу тебя видеть.
Дверь захлопнулась, гулко щелкнул запирающийся замок. А я все сидел, не в силах поднять голову.
К счастью или нет – кто его разберет, но денег у меня почти не осталось, иначе бы я нажрался в считанные минуты. Тупо купил бутылку водки и где-нибудь в подворотне высадил ее из горла, запивая колой. Никакого облегчения не получилось бы, но, как я уже говорил, старые привычки быстро возвращаются.
Но в подворотню я все же пошел. Жадно глотая холодный воздух. Мне наивному казалось, что все самое страшное случилось неделю назад, а теперь настало время, оттолкнувшись от дна, выбираться на поверхность. Напрасно.
Я включил мобильный телефон, подождал пока медлительный «Сименс» откроет записи на сим-карте.
- О, здорово, - откликнулся Стас.
- Ты уже вернулся в Питер?
- Да.
- Я тоже вернулся.
- Откуда?
- А сам как думаешь? Ты же сам мне советовал, чтобы я съездил под Выборг за Кареном.
- А-а-а… - как-то странно протянул Стас. – И чего?
- Ничего. Не было его уже там.
- Понятно. Как сам?
- Долго рассказывать. Давай встретимся.
- Сейчас?
- Именно.
- Ну, подъезжай.
- В смысле? К тебе домой?
- Ага.
- А ты не выберешься?
- Лень.
- Жопа ты.
- Не ругайся.
- Ладно, еду.
На кухне у Стаса, как всегда, царила идеальная чистота. Ничего лишнего на обеденном столе и плите, в мойке - ни единой грязной посуды.
- Есть будешь?
- Не откажусь, - признался я. – Последнее время я не слишком хорошо питался.
- Значит, говоришь, неделю проторчал в одиночестве?
- В нем.
- Один вопрос: а зачем?
- Да как тебе сказать… Подумать нужно было. Чтобы разобраться в себе и в том, что происходит.
- Разобрался?
Вместо ответа я сказал:
- Меня жена из дома выставила.
Я ожидал всякого, но вовсе не того, что последовало.
- А я знаю.
- То есть как?
- Я разговаривал с Аленой. Она сама мне позвонила, когда узнала, что… что ты ей изменял.
- Подожди, подожди… Получается, когда я тебе сейчас звонил, ты уже был в курсе?
- Ну. А что такое?
- Ничего особенно, - раздраженно сказал я. – И как же проистекал ваш разговор?
- Тебе лучше не знать.
- По-моему, это касается меня напрямую.
- Я так не думаю. Ей нужно было с кем-нибудь поговорить. Она была в полном отчаянии. Я ей помог. Как друг.
- Мне казалось, что ты мой друг.
- Одно другому не помеха.
- ****ь, да что ж такое?!!
- Ты про что?
Я посмотрел на него по-новому. В глазах – ни капли сочувствия. Да и черт с ней, с жалостью! Но хотя бы поддержки, - ни следа.
- Жень, ты же сам во всем виноват. Кроме себя винить некого. А уж то, что ты связался тогда с этой… как ее… не помню, короче. Так вот, я сразу сказал: на хрена она тебе сдалась?
- Я ее любил, между прочим.
- Я тебя умоляю! – саркастически заявил Стас. – Взрослый человек же.
- Тебе, похоже, не понять. Кого ты любил кроме Кати?
Стас напрягся лицом.
- При чем здесь это?
- При том, дорогой, при том, - ответил я и резко поднялся. – Пожалуй, я пойду. Аппетит что-то пропал.
- Да брось ты! Ну чего ты обижаешься? Я же правду говорю.
- А шел бы ты с этой правдой…
Я выскочил из квартиры, даже толком не застегнувшись, не зашнуровав ботинки.
По моему мнению, плачущий мужчина представляет собой жалкое зрелище. С некоторых пор никто и никогда не видел моих слез. Но это не значит, что их не было.
Что мне оставалось делать? Только одно место, откуда меня еще не изгнали – родительский дом. Прийти к ним, вернуться как блудному сыну. Но я не хотел делать этого. И дело вовсе не в гордости. Да, это похоже на капитуляцию, но меня останавливало другое. Прежде всего, это означает вернуться к тому, с чего начал, а я не желаю.
Я стоял в нерешительности на берегу Смоленки. Посередине чернели полыньи. Совсем также, как много лет назад. Вот он родительский дом – на том берегу. Присев на парапет, я свесил ноги. Вниз, до льда, было метра полтора. На миг зависнув на руках, оттолкнулся и спрыгнул. Ударился ногами, поскользнулся и, чертыхаясь, завалился на бок, расцарапав выставленные при падении ладони. Поднялся, отряхнул зачем-то куртку и джинсы, сунул руки в карманы и пошел потихоньку. Лед потрескивал, но держал.
На воде в полыньях жизнерадостно играли блики света от окон из домов на набережной. По дороге наверху пропыхтел дряхлый «Икарус». Неужели они еще ходят по линиям, отвлеченно подумал я.
До полыньи оставалось несколько метров. Я поднял голову. Повторил свое упражнение. Нашел точно над собой точку и мысленно провел прямую нас соединяющую. И сделал еще один шаг. Скрип под ногами стал тревожнее. Я вспомнил, как наблюдал от парапета за Кареном, вот также подбирающимся к воде. Я еще кричал ему что-то предостерегающее. Мне сейчас никто ничего не кричал.
Я остановился, не дойдя пары шагов. Кажется, лед подо мной слегка подрагивал. Еще немного. Я выставил правую ногу немного вперед и слегка постучал носком. Совсем как Карен тогда. Лед отозвался холодной нотой, какой никогда не услышишь в музыке.
И тут на поясе завибрировал телефон. Я вздрогнул. Неловко полез под полы куртки, чуть не выронил доставая мобильник. На экране мерцал абсолютно незнакомый городской номер. Кто бы это мог быть? Любопытство пересилило, и я ответил:
- Да?
- Ну, здравствуй, братское сердце!
- Кто это? – недоверчиво спросил я.
- Не узнаешь, что ли, - рассмеялся знакомый голос. – Я это, я. Куда ты пропал?
- Да это не я пропал, а ты, - не в силах сдержать дурацкой улыбки сказал я.
- Вот он я, дорогой. А сам-то ты где?
- Я-то? – я посмотрел вокруг себе и откровенно признался. – Ни за что не поверишь – на Смоленке.
- Что ты там делаешь? – насторожился Карен. – С тобой все в порядке?
- Нет, родной, со мной не все в порядке. Но по телефону всего не расскажешь.
- Само собой. Значит, пора встретиться. Как говорится, не вижу повода не выпить!
- Ты не представляешь, как я рад тебя слышать.
- А то! Я тоже. Тогда я прямо сейчас выдвигаюсь. На «Приморскую», да?
- Да. Я буду тебя ждать наверху.
Проклятая янтарная подсветка медленно угасала. По-прежнему улыбаясь, я посмотрел в полынью. По воде пошла рябь. Все-таки какое-нибудь дерьмо сегодня нужно утопить, решил я. Поколебавшись секунду-другую, я размахнулся и бросил телефон. Он булькнул и исчез.
Я развернулся и, прислушиваясь к коварно потрескивающему льду, побрел обратно к парапету.
Пора выбираться.
конец
P.S. Все-таки я недооценил «Сахарных деток» - они до сих пор болтаются в эфире.