В горсти моей, заполняя все линии, умещаются целиком скалы и материки, горные цепи, со всеми своими провалами, поросшими мхом прохладного сумрака и пиками, остро отточенными заоблачными ветрами. Клыки и когти драконов и иных исполинских чудовищ, левиафановых пращуров. Головоногие моллюски, что обгладывая их хребты и кости затейливо развивали свои раковины. И тонны панцирей и скорлуп их потомков, бывшие не единожды – морским дном и пустынею, утёсами и пропастями, бурями и стенами башен.
В горсти моей скрылся маяк, задутый чередою яростных штормов и пышный дворец, слизанный словно кусок торта с подноса горы волною, вставшей до звёзд. И сама эта звезда, родившая своим падением целую свору ненасытных прибоев. И черствые крошки сожранных ими цивилизаций. Кратер итакский, хранивший в себе солнечное молоко, надоенное из спелого вымени виноградной грозди и остывшие за вечность до этого извержения, что клокоча и содрогаясь, выплеснул спросонья из своего раскалённого кратера в море безымянный вулкан. И безотказное море взрастило и воспитало тот остров, где вечность спустя кружевным завитком родилась лоза винограда.
Теперь – только разноцветные песчинки, обласканные приливами, ливнями, зноем и вихрями, стужей, потопами, катаклизмами и демиургами.
Девчонка и парень, касаясь плечами, пересыпают их в горсть друг другу, лёжа на пляже.
Еще две крупинки на ладони берега.