Светлана Лучинина
То ли в большом столичном городе, то ли в провинциальном городишке жила-была девушка, с виду обычная. Не была она ни красавицей, ни дурнушкой: кто мимо пройдет – не заметит, а кому и приглянется. Жила она легко, как листочек, что от родного дерева уже оторвался, а на землю еще не упал. Вот он и летит над землей легко и весело. И не было у нее в этом городе родных, лишь подруги да знакомые появились по работе, по учебе ли. Такова присказка, а сказка вся впереди.
Как-то темным зимним вечером засиделась наша девушка у подружки в гостях, а когда вышла на улицу, на остановку автобусную, чтобы домой вернуться, уехать уже не на чем было, и только несколько запоздалых путников топталось у поломанной скамейки. Время шло, полночь близилась, а мороз-то все крепчал да потрескивал. Небо черное так и вызвездило, и звезды все крупные, яркие. Стала девушка замерзать, шубейка на ней совсем коротенькая была, да платок тонкий, и стали ей мысли грустные в голову приходить, родители вспомнились, тоскливо стало на душе и пасмурно. Глянула она на звезды и подумала: «Эх, упала бы мне хоть одна звездочка на счастье».
Тут на другой стороне улицы заметила девушка старика в драной шубе, дырявых валенках и всклокоченной шапке. Этот сгорбленный старик пытался устроиться на ночлег под навесом автобусной остановки, и совсем, было, замерзшая девушка подумала: «Мне плохо, а ему еще хуже. Если бы я могла его боль, как льдинку растопить».И только ей так подумалось, словно молния, свет черкнул по небу, ветер сильный подул, завыл. Замело, завьюжило. Люди, что рядом стояли, вроде как ближе и плотнее придвинулись. И откуда ни возьмись, появились сани, повозки, лошадьми запряженные. Все сгрудилось, сбилось в кучу и зашевелилось. Девушка увидела тройку лошадей, несущихся на нее, и с ужасом почувствовала, что ее кто-то вытолкнул из толпы на дорогу. Она рванулась в сторону и оказалась зажатой между невесть откуда взявшимися санями и повозками. В ту же минуту чьи-то руки подхватили ее, подняли вверх, голос крикнул: «Трогай!» Что-то теплое и пушистое крепко сжало ее. В первый момент она растерялась, затем пошевелилась, покрутила головой и выглянула наружу.
Вот так чудо! И в сани ее усадили, и в шкуру зверя огромного обернули, и мужчина незнакомый ее обнимает. То ли во сне ей это приснилось, то ли с мороза почудилось? Тут сани тряхнуло, и она уткнулась лицом прямо в кудрявый воротник совершенно реального полушубка. «Хорошенькое приключение» – еле слышно прошептала девушка, на похитителя глянула и увидела роскошную соболью шапку, а под ней лицо, одно-единственное, лицо мужчины ее мечты. Таких лучистых голубых глаз, такой белозубой улыбки просто не могло существовать, но они были! Однако хорошенько разглядеть незнакомца девушке не удалось. Сани снова тряхнуло, и губы их встретились, кажется, совершенно случайно. Смутилась девушка и попыталась оттолкнуть мужчину, но это ей плохо удалось. В санях было тесно. Она спряталась в шкуру, повозмущалась про себя и вслух, и наконец, решилась спросить незнакомца:
– Вы кто такой?
– Звезда с неба, на счастье.
– Хорошее счастье. Только что-то тесновато, – заметила она.
– Временные трудности.
– Ну, если только временные… – она немного помолчала. – И куда мы едем, если не секрет?
– Домой.
– Очень интересно. А дом где?
– Много будешь знать, скоро состаришься. – Он снова наклонился к ней, но она уже нырнула в пушистое меховое покрывало и больше не высовывалась: пусть тесно, но тепло и почти безопасно. Она еще чувствовала, что сани пошли легче и быстрее, а потом уснула.
Разбудил ее громкий окрик:
– Егор, открывай двери!
Сильные руки подняли ее вместе со шкурой, в которую она была завернута, и куда-то понесли. Хлопнули двери, пахнуло теплым и жилым.
– Что это вы привезли, хозяин? – послышался хриплый голос.
– Сокровище, Егор, сокровище, – ответил хозяин, опуская свою ношу на что-то мягкое.
Мех аккуратно развернули, свет ударил в лицо, но девушка притворилась спящей.
– Вот так-так. Ну и сокровище… – недоуменно пробормотал хриплый голос.
– Тише, Егор, разбудишь.
– Вот так краля. И одета не по-нашенски. Кто это такая?
– Невеста моя.
– Невеста?! Да как же так, хозяин! Вам батюшка все Ненаглядную Красоту сватать собирается.
От неожиданности девушка даже приоткрыла глаза. Седой, крепкий мужик лет пятидесяти стоял перед ней.
– Долго собирается. И не нужна мне эта Красота.
– Вот так-так. Но ведь вам же только на равной жениться можно, на чудесной, так сказать.
– А она и есть чудесная.
– Да, что же в ней чудесного, разве только одёжа.
– А уж это мне судить. Иди лучше Матрене скажи, пусть одежду ей подыщет подходящую.
Егор, однако, не уходил, топтался на месте и внимательно разглядывал странную птаху, залетевшую в их дом.
– Хозяин, - прошептал Егор, изумленно. – Как она похожа на вашу матушку! Та тоже такая странная была.
– Ступай, Егор, ступай.
– Ох, не дело вы задумали, хозяин. Вот так-так. Я, пожалуй, батюшке весточку пошлю, – и, осуждающе покачивая головой, слуга вышел из комнаты.
Хозяин снял шапку, пригладил густую русую шевелюру, скинул полушубок и остался в одежде, которая больше подходила для маскарада. Так одевались в старину русские купцы. Высокий, крепкий, статный, он и сам походил на купца. Постояв немного посреди комнаты, мужчина присел на кровать рядом с девушкой и так же, как только что Егор, стал пристально разглядывать ее. Большие глаза, сейчас закрытые, опушены черными ресницами, полноватые губы, упрямый подбородок, курносый нос, черные брови дугой и курчавые каштановая челка, выбившаяся из-под платка. Красавицей не назовешь, но что может быть прекрасней юности. Он осторожно развязал платок, но стоило ему склониться чуть ближе к ее лицу, она открыла глаза.
– Я - не спящая Царевна, и вы не принц, чтобы будить меня поцелуями.
– Никто и не собирался тебя целовать.
– Тем лучше для вас.
Девушка села, и платок, так мешковато и пузыристо сидевший на ее голове, упал, освобождая длинные густые локоны, собранные на затылке. Теперь волосы ничто не сдерживало, и они свободно заструились по плечам. Она спустилась с кровати, расстегнула и скинула ненужную теперь шубейку, скрывавшую строгий синий костюм: прямая юбка, короткий жилет, белая блузка. Наряд очень плотно облегал девичью фигурку, словно выточенную из дерева: тонкая талия, высокая грудь, слегка покатые плечи, безупречная осанка, все в меру – ни убавить, ни прибавить. Она тряхнула головой, заставив засиять серебристым светом свои замечательные волосы, строго глянула на хозяина зелеными глазами.
– Ты слишком похожа на мою мать.
– А какая она?
– Теперь уже никакая. Нет ее.
Темная льдинка появилась на ее ладони, посветлела да растаяла.
– Ты умеешь утешать боль. Ты волшебница.
– А ты?
– И я немного. Впрочем, это неважно.
Зеленоглазка оглядела комнату. Широкая кровать, резная, из красного дерева, такой же резной комод и тумба у огромного зеркала в темной оправе, рядом с тумбой табурет. Больше в комнате ничего не было. Вот уж правда, теснота саней была временным неудобством. Здесь же так светло и просторно.
– Значит, кто ты, неважно, кто я, по крайней мере, мне должно быть известно, но все же я спрошу, кто я здесь: гостья или пленница?
– Вообще-то гостья, но пока что пленница.
– Ах, значит, пленница.
Девушка надула губки, снова тряхнула головой, прошлась по комнате и уселась у зеркала, спиной к хозяину. В зеркальном отражении была видна вся комната и мужчина, сидящий на кровати тоже.
– Значит, я пленница неизвестно где, неизвестно у кого и неизвестно зачем. Сплошная неизвестность. Откуда ты взялся, хозяин?
– Ты позвала меня.
– Звезда на счастье?
– Почему бы и нет. Ты исчезла, и тебя никто не хватится.
– А меня спросили?
– Ты сама так хотела.
– Вот она в чем суть-соль… – и тут внимание ее привлек стоявший на тумбе ларец. Он был открыт и наполнен гребнями, великолепными, тончайшей работы, украшенными самоцветами и драгоценными металлами.
– Гребни! Какие гребни! – воскликнула девушка, взявшись за один из них.
– Не трогай!
Но она уже ничего не слышала. Она достала первый гребень, золотой, сплетенный из тонких пластинок, собрала им волосы, и в тот же миг одежда ее изменилась. Перед ней в зеркале стояло солнечное существо: золотой струящийся сарафан, золотая рубашка, золотые кудри. Даже кожа отливала золотом. И это была она. Изображение волновалось и сверкало. Девушка вынула гребень из волос.
– Чудеса! Вот они, чудеса!
– Не трогай больше, слышишь!
Но она выхватила из ларца новый гребень из нефрита, матовый, тяжелый, холодный, и зачесала им волосы. Теперь перед ней стояла девушка в зеленом шелковом платье, похожем на тунику, а в травянистых волосах шевелились змеи.
– Ах, какая Медуза-Горгоночка! – рассмеялась она, кружась перед зеркалом. И налюбовавшись всласть на змей, вытащила гребень из волос.
Следующий гребень, попавший ей в руки, был гладкий, выточенный из слоновой кости. Из зеркала на нее глядела теперь старушка в черном одеянии с седыми космами и в стоптанных башмаках.
– Погляди, хозяин, какая я буду старая и страшная. Зачем тебе такая?
Слоновый гребень вернулся на свое место, а в руках юной пленницы уже был тонкий, серебряный. И девушка на нее глядела почти такая же, как она сама, те же волосы с серебристым блеском, платье, белое, длинное с рукавами широкими, но глаза не ее. Покорные, собачьи глаза.
– Сними этот гребень и закрой ларец.
– Повинуюсь, хозяин, – она послушно вынула гребень из волос, закрыла ларец. Веселье как рукой сняло.
– Что это было, хозяин?
– Ничего не было и не будет, только не трогай этот ларец.
– Неужели нельзя объяснить?
– Со временем все поймешь и узнаешь, а сейчас ты не поверишь.
– Как же я не поверю, если все своими глазами видела!
– Все, да не все, Ладушка.
– Ты и как зовут меня, знаешь, и мысли мои читаешь, и гребни у тебя волшебные. Кто же ты?
– Подожди, я позже все тебе объясню.
Тут дверь отворилась, в комнате появился целый ворох одежды, а из него выступила старушка, полная, круглолицая, вся какая-то домашняя, пахнущая хлебом и молоком. Появившись, она заговорила сразу, и перебить ее было уже невозможно.
– Ах, хозяин, касатик ты мой, упреждать надо, когда девушек везешь. Где же я одежу-то возьму. И квасу не ставила, и морсов не делала, пива варила, наливочки, а ты девицу привез. И без одежи. Ох, ты птаха залетная, как разряжена! – Старуха внимательно оглядела Ладу (так зовут девушку, но мы ведь об этом только что узнали). – Точна, не по-нашенски. Ну, да, ладненько, не боись, счас мы тебя нарядим-обрядим яко куколку. Ты гляди-ка, как она на хозяйку-то похожа. Ишь ты. Точна Егор сказал, - толстушка перебирала рубахи, сарафаны, балахоны, – я этому болвану говорю: «Не пиши батюшке. Прискочет, заберет девчонку». Ему поперек дороги не становись. Не поглядит, сын, не сын. Все отнимет девчонку. Не поглядит, хочет она, не хочет. Гребень серебряный оденет, и усе. Матушка-то тоже все не хотела за него идти, а потом.… Да что же ты, хозяин, касатик, встал как вкопанный, я девицу одевать-раздевать буду, ни к чему тебе на это глядеть. Иди, делами занимайся. Я весточку послала батюшке, что пошутил-де Егор, да ить он не поверит. Усе равно прискочит. Иди, касатик, иди, не стой.
Хозяин вышел из комнаты. Старушка крепко затворила за ним дверь.
– Вот и ладненько, а то стоить и стоить, зенки выпялил. Тебя как, девонька, зовут?
– Лада.
– Ладушка, а меня нянька-нянюшка. А захочешь – Матреной зови. Вот тебе сарафан, вот рубаха исподня, вот верхняя, вот еще. Скидай свои тряпишки. Больше они тебе не понадобятся. Ишь-та, точна, волос-то у тебя красивый, и тоненька, и стройненька, яко березонька.
– Вы хозяйку любили?
– А то. Я с ней с пеленок и до могилки. Иссохла она, истомилась.
Острая льдинка ткнулась в Ладину ладошку, да быстро растаяла.
– Ишь-та, чудесница ты какая, и как это у тебя выходит
– Сама не знаю. Я и раньше, в своем мире, всегда думала, что боль – это острая льдинка в сердце человека, а стоит эту льдинку взять в ладошку, она растает. Убежит в ручеек вода, зажурчит – зашепчет, и легче жить человеку станет.
– Ишь-та, и то ить, правда, полегчало. Добрая ты, Ладушка. Чтобы мне тебе хорошего сделать.
– А скажи, нянюшка, кто он хозяин и кто его отец.
– Большие волшебники. Сын, вишь, как хорош да пригож, а поцелует, и любая девка, если он пожелает, полюбит его и на край света пойдет.
– Неужто на край света?
– А то.… А батюшка, тот красавец, только глянет на него девка, и его считай.
– А хозяйка?
– У той любовь была. Да увидел ее хозяин, приглянулась она ему, он и окрутил ее, не долго думая. Но любовь сильнее любого волшебства. Вот и угасла лапонька, сгорела, яко свечечка. А все «слушаюсь» да «повинуюсь». Ничем не перечила.
– Как же так, нянюшка?
– А все гребень, гребень проклятый!
– Серебряный?
– Он самый. А ты откуда знаешь? Да я ж, сама болтушка, поди, и сказала, про что говорить не велено.
– Что же это за гребни, няня? Я их примерила уже.
– Ну, коли примерила, тогда и сказать не грех. Каждый гребень – это какчества женские. Тебе только кажется, что ты его берешь, это он тебя выбирает, как показыватель: это у тебя есть, и это есть. Какой гребень в волосах, то и в голове.
– А что золотой гребень значит?
– Гордость, величавость, сила. Ох, и горда хозяйка-то была, а что толку.
– Нефритовый?
– Хитрость, коварство, изворотливость.
– А слоновой кости?
– Ум, премудрость.
– А серебряный?
– Проклятый, покорность женскую. Вот оденет тебе муж серебряный гребень, и не снимешь ты его никогда, коли он не прикажет.
– Ох, няня, страсти-то какие.
– А то. Ну да ладненько, Ладушка, много лишнего тебе наговорила. Я ж болтушка.
– А выйти-то мне из дома можно?
– Иди себе, никто не держит. Усе равно далеко не уйдешь. Снег кругом, да и чему здесь быть акромя снегу?
Вздохнула Матрена, собрала шубу хозяйскую, шапку, шкуру звериную, а шубейку с платком оставила.
– Поноси уж, пока новые не справили.
Надела девушка шубейку, платок, подобрала сарафан, словно всю жизнь в нем ходила, и вышла из дома.
На улице было еще светлее, чем в доме. Снег так и искрился на солнце. Морозец приятно покалывал лицо. На расчищенном дворе еще были видны следы полозьев и конских копыт, но стоило выйти за ворота, все следы обрывались. Ни одна дорога не уходила от ворот. Кругом только лес. Ноги проваливались в снег почти по колено. Сначала ей показалось, что идти очень трудно, и захотелось вернуться, но снежный наст словно стал плотнее и тверже, ноги уже не проваливались, а деревья, что сначала так и норовили зацепить ветками то за платок, то за шубейку, теперь расступались, пропуская ее. На высокой лиственнице огромный черный дятел выстукивал ее имя «Ла-да-ла-да-ла-да!». Маленькая синичка, повиснув на рябиновой грозди, пропищала: «Гостья, гостья идет!» Лада рассмеялась и крикнула: «Здравствуй, лес!» «Здравствуй, здравствуй» – отозвалось эхо множеством голосов. Но девушке даже показалось, что это не эхо, и деревья заговорили с ней. Она уже ничему не удивлялась.
Лада шла медленно, наслаждаясь воздухом и этой особой жизнью леса, где каждый шорох и затишье имеют свой глубокий смысл и язык. Лес может много рассказать человеку, которому хочется слышать, видеть, чувствовать и понимать. Вдруг оживший и заговоривший, он не внушал ей ни страха, ни удивления. Он вдохнул в нее радость, и она рассмеялась, и раскланялась с деревьями, и замахала рукой длиннохвостым синицам, дятлам, воронам. Лес признал в ней свою, точно давно ждал ее прихода. Девушка и сама не заметила, как вышла на большую поляну.
Здесь снег был совсем другой, ни твердый или рыхлый льдистый наст, ни сухие кристаллики сахара, а мягкий и пушистый, словно рассыпали по поляне лебяжий пух из дюжины огромных перин. Внимание Лады привлекла невысокая сосенка, одиноко стоявшая посреди поляны. Вся укутанная снежным покрывалом, она даже склонилась под его тяжестью. От вида этого деревца у девушки защемило в груди, и она, утопая в снегу, побрела прямо к нему. Приблизившись к сосне, Лада поздоровалась и сказала: «Тяжело тебе, видно, твое покрывало, грустно одной, заскучала по лету, но ничего, мне ведь тоже шуба на плечах тяжела, но тепло от нее, и куда мне без нее, замерзну. А зима быстро пролетит, оглянуться не успеешь, как солнышко пригреет, и обернется водой твое покрывало». Только вымолвила девушка эти слова, блеснула на ладошке темная льдинка и растаяла. И в тот же миг большой снежный комок больно стукнул ее в спину, послышалось хихиканье и пощелкивание. Лада обернулась. Крупная рыжая белка хихикала, примостившись на ветке лиственницы. Белка хитро глянула на девушку и крикнула: «Поиграем?!» «Поиграем», – крикнула в ответ Лада, запуская снежком в белку. Вдруг она увидела маленького медвежонка, приплясывающего на краю поляны. Ему тоже хотелось принять участие в игре. Добрых полчаса стояла на поляне возня, слышались хихиканья белки, смех девушки и довольное урчание медвежонка. А потом, отряхиваясь от снега, Лада не успела заметить, что всё вдруг переменилось: почему затих лес, куда спряталась белка, когда исчез медвежонок. Девушка огляделась. Вся поляна словно перепахана, снег с деревьев осыпался. «Славно поработали», – раздался вдали знакомый мужской голос. Вздрогнула Лада, сердце тревожно забилось.
На поляну вышел хозяин в унтах, полушубке и своей лохматой собольей шапке. Строго глянул он на девушку: «Ишь, резвится, как дитя малое? Гляди, что натворила. Тишину, покой лесной нарушила». Зашевелились, замахали ветвями деревья. «Не виновата, говорите? Это уж мне судить», – ответил им хозяин и хлопнул в ладоши. В тоже мгновение преобразилась поляна, словно и не было здесь ни белки, ни медвежонка, ни веселой игры. Попятилась испуганно девушка от идущего к ней хозяина, оступилась, упала, да так и осталась сидеть в снегу, глядя на него снизу вверх. Красив и силен хозяин лесной.
– Кто же ты такой, хозяин? Неужто сам Мороз Иванович какой-нибудь?
– Я не Мороз, я Морозко, сын Мороза, хозяина осени и зимы. А не станет отца, буду я Морозом.
– А кто же летом и весной заправляет?
– Есть и у них хозяйка, Красотой Ненаглядной зовется.
– Невеста твоя, что ли?
– Хитра ты, умеешь слушать и слышать. Только не невеста она мне. Ты – моя невеста.
Забилось девичье сердечко птичкой в клетке.
– А если я не согласна?
– Согласишься.
– Почему? Гребень серебряный в волосы вденешь?
– Никогда я к гребню не прикоснусь. Я бы их у тебя совсем отнял, но нет у меня такого права.
– А у кого есть?
– У отца, только…
– Только ты боишься, что он заберет меня у тебя?
– Не заберет.
– Почему ты так уверен? – девушка поднялась на ноги и смело глянула в глаза хозяину. Ох, и глубоки, как озера, глаза эти. – Может, я за отцом твоим на край света пойду, только глянет он на меня?
– Не пойдешь. Ты меня любишь. Ты меня всю жизнь ждала, а я тебя искал.
– Откуда ты знать можешь?
– Могу. Я мысли твои читать могу.
– Ах, так, – девушка подобрала подол, крикнула, – ну так и эту мысль прочитай, только догони сначала, – крикнула и бросилась бежать. Такой задор, такой вызов был в этом крике, что остолбенел Морозко от неожиданности. Так легко бежала она по снегу, столько было в ней ловкости и грации, словно всю жизнь носила она длинные сарафаны, словно ноги ее только по снегу и ходили, словно знает она лес от рождения. И ожил юноша в степенном хозяине, и охватил его азарт охотника, и принял он вызов.
– Догоню! Слышишь, догоню!
– Попробуй! – и смех колокольчиком разнесся по лесу. – Попробуй!
Она петляла, как заяц, то, подпуская ближе, то отдаляясь. Платок упал, рассыпались волосы. Она смеялась, и он смеялся. И было это так задорно и горячо, так обычно, как обычен воздух, солнце, лес. Но силы были не равны. И он догнал ее. Обнял крепко, крепче, чем в санях, словно из его огромных рук могла ускользнуть желанная добыча.
– Вот они, голубки, милуются, – откуда ни возьмись, появилась на поляне Матрена. – Ступайте в дом, хозяин. Батюшка приехал.
И страх мелькнул в глазах Морозко, и почувствовала Лада, как этот страх молнией пронзил его душу, и подняла она руки, обвила его плечи и поцеловала его сама, и растворилась в этом поцелуе. Потом опустила руки и прошептала:
– Прочитал мои мысли?
– Нет, не могу. Как полюбил тебя, не могу твои мысли читать.
– Тогда не удивляйся ничему. Как бы я себя ни вела с отцом твоим, знай, любовь сильнее волшебства.
Матрена, как курица вокруг цыплят, бегала вокруг них и приговаривала:
– Ох, ты погляди, што они делают. Ох, в дом идите. Батюшка гневаться будет. Ох, как щас сюды пожалует. Идите домой скорея.
– Матрена, чего ты там квохчешь, – могучий бас заставил затихнуть лес.
– Ох, батюшка-касатик, я хозяина домой зову. Хватит ему невесту морозить, пусть в тепло ведет, она хыть и чудесница, а померзнуть может.
– Чудесница, говоришь, – из-за деревьев показался человек.
Да, Морозко был сыном своего отца: тот же рост, та же стать, та же мощь, но в улыбке отца нет мягкости, да и сама улыбка прячется в курчавой русой бороде, в глазах озера синие льдом затянуты. Оглядел Мороз девушку: кудри до пояса развились, снег в волосах жемчугом переливается, белый иней на ресницах серебрится, глаза зеленым огнем горят. Потеплели глаза Мороза, мягче улыбнулся.
– Ишь, гляди, Матрена, какая чудесница. И на хозяйку нашу как похожа. Хороша, сынок, у тебя невеста. Что ж, веди ее в дом. Зачем красоту морозить.
Только чует сердцем Лада, недоброе что-то затеял Мороз, а в душу любимого снова острая льдинка воткнулась. Потянула она Морозко за рукав, улыбнулась, раскрыла ладошку, сверкнула темная льдинка и растаяла. Глянул Мороз на это чудо, но ничего не сказал.
Так же молча вернулись в дом, сняли шубы, и позвал Мороз всех в ту комнату, где зеркало на стене висело.
– Ну что же, невестушка, – обратился к девушке Мороз, – давай знакомиться. Как звать тебя?
– Лада.
– Лада, Ладушка, значит, хорошее имя, нежное. Зови меня батюшкой. Давно ли ты здесь?
– Нет, недавно. Только приехали, Матрена меня нарядила, и я с лесом пошла знакомиться.
– С лесом, значит, знакомиться, а жених, значит, компанию составил. Хорошо, – протянул Мороз и погладил бороду. – А подарки жених дарил?
– Какие подарки, батюшка? – Лада глянула на него с любопытством.
– Ну, коли мы волшебники, то и подарки у нас волшебные.
– Я так люблю подарки! – воскликнула Лада радостно.
– Что же ты, сынок, не одарил невесту. Видишь, Ладушка, ларец у зеркала стоит, открой его, там твои подарки.
Подбежала Лада к ларцу, раскрыла, и заиграли гребни самоцветами и камнями драгоценными.
– Гребни! Какие гребни! – воскликнула она и запустила руки в ларец.
– Примерь, Ладушка, – услышала она голос Мороза, но ей было уже не до него.
Прямо в руки к ней просился золотой гребень, но она вытащила нефритовый и зачесала им волосы. И тут же в зеркале предстала девушка в зеленом шелковом платье, а в травянистых кудрях шевелились змеи.
– Ах, какая Медуза-Горгоночка! – рассмеялась она, кружась перед зеркалом и наблюдая за удивлением отца и сына. Змеи и саму ее не радовали, но такова была ее задумка.
Она вынула гребень из волос и бросила его в ларец. Затем достала другой – из слоновой кости. Недолго разглядывала девушка седовласую старушку в черном одеянии. Костяной гребень вернулся на свое место, а в волосах сверкал золотой.
– Чудеса! Какие чудеса! – золотая дива крутилась перед зеркалом, ослепляя мужчин.
Потом и золотой гребень вернулся к своим собратьям, а серебряный, что упрямо тыкался ей в ладонь, так и остался на месте. Чтобы ненароком не взять его, Лада захлопнула ларец.
– Как же, Ладушка, – в голосе Мороза уже не было ни мягкости, ни доброты. Перед ним стояла соперница сильная, хитрая, умная, коварная, – неужели больше тебе ни один гребень не нравится?
– Нет, – про «батюшку» Лада уже забыла.
– А серебряный?
– Мне никогда не нравилось серебро.
– Он бы очень пошел к твоим волосам. Впрочем, это дело вкуса. Матрена уже на стол накрыла, так что пора и поесть. Можешь надеть к столу подарок, что тебе больше всех приглянулся.
Зеленые изумруды зажглись в глазах девушки. Она, недолго думая, раскрыла ларец и достала нефритовый гребень. Легкий шелк приятно холодил тело, а змеи совсем не мешали: они не лезли в лицо, никого не трогали, но аппетит у всех, кроме самой Лады, пропал. Горница была просторной, стол сытным и богатым, девушка ела за двоих, много смеялась и нарочито восхищалась обрушившимися на нее чудесами. Морозу показалось, что трапезу он разделил с очень глупой особой, хотя он понимал, насколько хитра и опасна новоявленная невеста. Поэтому, заметив, что скорость, с которой Лада поедала пищу, уменьшилась, Мороз заставил Матрену выпроводить девушку из-за стола. Старушка, с ужасом сторонясь шипящих змей, отвела ее все в ту же светлицу, и, поняв, что Мороз их уже не услышит, дала волю своему языку.
– Ох, уж ты и чудесница. Ну, зачем змеюк-то на голову нацепила? Вот страсти-то. Это же надо додуматься. Сверкала бы золотом, слепила бы мужиков, а она зеленая, как кикимора болотня, и змеи на башке кишат. Тьфу! – и Матрена ушла по своим делам.
Лада бросила гребень в ларец и тоже выскользнула из светлицы, осторожно подкралась к дверям горницы, где остались отец и сын, и прислушалась.
– Что за капризы у тебя, сынок? Я тебе два года Ненаглядную Красоту сватаю, а ты опять чудишь. Зачем тебе эта девчонка? Я не спорю, хороша, и на мать похожа, но ведь только лицом, а характером-то – змея ползучая, – басил Мороз.
– Ты не знаешь, отец, какая она.
– Как же, не знаю. Поглядел я на эту Медузу-Горгону. Нет, сын, как хочешь, но или вези ее туда, откуда взял, или надень ей серебряный гребень. А если у тебя силы воли не хватит, я сам надену.
– Отец, она моя невеста, мне и решать.
– Я все сказал, – перебил сына Мороз.– Я сейчас уезжаю, а завтра или чтобы духу ее здесь не было, или сам знаешь…
Скамья громыхнула в горнице, метнулась в светлицу девушка. Раздался громовой бас Мороза: «Матрена, шубу!» Захлопали двери, закудахтала Матрена, заскрипели полозья, закрылись ворота, и все стихло. Дом замер, как лес после грозы.
Но вот охнула одна половица под тяжелыми шагами, медленно, словно нехотя, отворилась дверь, появился на пороге Морозко. Только что-то ссутулился добрый молодец, замутились печалью озера синие, и улыбка больше на лице не светится.
– Что с тобой, голубь мой сизокрылый, солнышко мое ясное? Или не по душе тебе шутка моя пришлась? Или глянул на меня со стороны и не приглянулась я?
Поглядел Морозко удивленно, ни смеется ли над ним девушка. Нет, не смеется. Щеки алыми маками рдеют, глаза зелеными изумрудами горят.
– Как же можешь ты не приглянуться, коли я полсвета обошел, тебя разыскивая. Где взять вторые глаза такие? Где сердце такое отыщешь? И таланта такого больше нет нигде.
– Что же ты тогда печалишься? Или во мне сомневаешься? Так не сомневайся же. Люблю я тебя, если раньше и не любила, то теперь люблю. Просто люблю, нет, не страстно, не очень, а просто, как цветы, как Землю, как жизнь свою.
– И в любви твоей я не сомневаюсь. Только ни русалкою, ни старухою, ни солнечной дивою, ни покорною да безвольною ты мне не нужна. А нужна ты мне счастливою, со всеми печалями твоими и радостями, со смехом твоим, с азартом и нежностью.
– Так зачем же дело стало? Не возьму я больше в руки гребни эти проклятые. Буду такой, какой ты пожелаешь.
– Эх, Лада-Ладушка, если бы это только от тебя зависело. Но и твоя, и моя воля здесь бессильна.
– Ах, так! Да неужто я позволю какой-то безделушке счастье наше разрушить! Не нужна она мне! – топнула ногой девушка.
Подбежала к ларцу, распахнула его, схватила гребень серебряный и разломила его на две части.
– Лада! Лада! Что же ты наделала! – от отчаянья схватился за голову Морозко. – Если невеста подарок жениха сломает, разлучит их сила гребня, и забудут они друг друга, даже искать друг друга не станут.
– Волшебство все это, а я не волшебница. Не забуду я тебя, и ты не забудешь. Если любишь, искать будешь. А я тебя люблю!
Не успела выкрикнуть Лада этих слов, как громыхнул гром, сверкнула молния, и потемнело все вокруг. На мгновение потеряла сознание девушка, а когда пришла в себя, смотрит, – нет ни комнаты, ни любимого, даже леса и снега нет. Ночь темная и глубокая, луна медовым светом заливается, звезды незнакомые, сеном пахнет свежескошенным. Огляделась девушка: на лугу она на широком, вон и стог стоит, а от земли тепло идет.
– Куда же это я попала? Мой это мир или чужой? – хотелось ей всплакнуть, но передумала. – Ладно уж, утро вечера мудренее, завтра разберусь как-нибудь. Эх, стог-стожок, пусти на ночлег.
Забралась девушка в сено, повздыхала, слезы утерла, прислушалась к стрекоту кузнечиков и сама не заметила, как задремала.
Непонятные звуки заставили ее проснуться.
– З-з-здесь она, говорю вам!
– Чего-чего? Да ничего не видно. Ни-че-го.
– Кар-кар, надо пр-р-ровер-рить.
Девушка раздвинула стог. Солнечный свет совсем разбудил ее.
– Кто здесь?
Стайка серых воробьев вспорхнула над головой. Большая черная ворона сидела неподалеку, а прямо перед лицом вился комар.
– З-з-здесь она, говорил ж-же, что з-здесь. З-з-здравствуй.
– Пр-р-ривет, – отчетливо проговорила ворона.
–Доброе утро! – отозвалась Лада.
– Добр-р-рое. Кому добр-р-рое, а кому и нет, – важно ответила ворона.
– Точно, чив-чив-чив, – зачирикали воробьи. – Вести тебе принесли, чив-чив-чив, вести.
– От кого же вести? – обрадовалась Лада.
– Из-з-з дальнего ле-з-з-за, – позвенел комар.
– Одной вор-роне белка сказала, та вор-рона другой, так и до нас дошло.
– Точ-ч-чно, – загалдели воробьи.
– Так расскажите, в чем дело, – заторопила девушка.
– Раз-з-зказ-з-зывай, – вставил слово комар.
Ворона встрепенулась, нахохлилась и заговорила на два голоса. Один голос бас громовой, а другой помягче, баритон бархатистый.
– Доброе утро, сынок.
– Утро доброе, батюшка.
– Как спалось тебе, сладко, крепко ли?
– Ох, и сладко, батюшка. Только сон какой видел, век бы не просыпался.
– Что же снилось тебе?
– Девушка, да какая! Все беды – печали у нее на ладошке таяли. А глаза какие! Словно изумруды горели! А руки нежные, а губы сладкие.
– Жениться тебе пора, коли девушка сниться.
– Так и жениться я на ней хотел, гребни даже подарил. Примеряла она гребни, смеялась. Золотой и серебряный надевала. Точно, золотой и серебряный и еще какие-то…
– Да, ладно, уж, не вспоминай…
– Постой… любила меня она … и гребень она сломала… серебряный.
– Да сон все это. Сон. И гребни все целы. Сам погляди.
– И, правда, целы.… А глаза, глаза, такие зеленые, а как целовала серые-серые становились.
– Ну, если во сне тебя девушки целуют, нужно срочно тебе жениться. Сегодня же едем к Ненаглядной Красоте, подарки отвезем. Пусть дает свое согласие…
– Хорошо, батюшка. Будь по-твоему.
Ворона замолчала, снова встрепенулась и, склонив голову набок, поглядела внимательно на девушку.
– А дальше, дальше что?
– Все.
– Все?
– Вз-з-зе!
– Точ-ч-но, точ-ч-но.
– И что же мне делать?
– З-з-зама з-знаешь, ез-з-зли не з-з-забыла.
– То-то и оно, что не забыла. А что делать, не знаю.
– Знаеш-ш-шь, знаеш-ш-шь, – прямо у Лады из-под ног выскользнула змея.
– Я не знаю даже, где сейчас!
– Как это где?! – возмутилась ворона. – В царстве Ненаглядной Красоты, тут и тер-р-рем ее р-р-рядом.
– Терем? Вот значит, куда я попала! А скоро ли Мороз здесь будет?
– З-з-здесь? З-з-завтра, з-з-завтра.
– Ну, спасибо, вам, зверюшки. Добрые вести вы мне принесли. Только как же вы меня узнали?
– Гремиш-шь тут, ходиш-шь, спать меш-ш-шаешь, – прошипела змея.
– Извини уж, не по доброй воле я тебе помешала. Спасибо, что ночью не напугала меня.
– Да ш-што уш-ш… – и змея снова заползла в сено.
– А теперь не покажите ли вы мне дорогу к терему Ненаглядной Красоты?
– Покажем, чив, как не показать, – загалдели воробьи.
– Да, только надо мне по такому случаю принарядиться.
Задумалась Лада на минутку, а потом сняла сарафан и стала подол отрывать, да туго ткань соткана.
– Помогите-ка мне, воробушки, пожалуйста. Повыдергивайте нитки из сарафана, пусть останутся одни лохмотья.
Удивленно загалдели воробьи, но почему бы ни помочь? И принялись из сарафана нитки вытягивать. Весело им, расчирикались. А Лада между тем оторвала подол у нижней рубашки, сделала из него платок, разлохматила волосы и подвязалась тем платком.
– Уголек бы еще сюда.
– Уголек, говориш-шь? – из стога выкатилась обгорелая ветка.
Взяла его девушка, вымазала им руки, лицо, разулась, надела на себя остатки сарафана:
– Ну, вот теперь и в гости можно к Красоте Ненаглядной.
– С-щ-щ-щс-с-сливо… – прошипело из стога.
– Ни пуха, ни пер-р-ра, кар-р.
– Спасибо вам за все, и тебе стожок за ночлег, и тебе лужок, – поклонилась Лада на все четыре стороны, подобрала свои лохмотья и побрела вслед за воробьями.
То ли быстрокрылым пичугам казалось, что терем близко, то ли с непривычки ходить босиком, но дорога оказалась дальней. День давно перешагнул за свою половину. Солнце палило нещадно, вытапливая сосновую смолу, и от запаха разморенной хвои слегка кружилась голова. Раскаленный воздух колыхался, обжигая листву деревьев, трава пожухла, цветы опустили головы.
Терем, словно мираж, неожиданно выступил из горячего лесного марева. Высокий, двухэтажный, с остроконечной крышей, он, казалось, был вывязан из замысловатого деревянного кружева, слегка потемневшего от времени, но не утратившего своей красоты. Ровный, правильный забор с расписными золотом по черному лаку воротами, сверкающими на солнце огненными жар-птицами, обступил дом. У больших окон с полузакрытыми резными ставнями под тяжестью еще неспелых плодов склонились рябина и яблоня. Словно сморенный полуденной жарой великан, дом затих и расслабился в ожидании прохлады. Даже неугомонные воробьи, непрерывно чирикавшие над головой девушки, нырнули в раскидистую зелень рябины и замолчали.
Лада осталась одна у ворот величавого терема. Она взялась за медное кольцо на одной из створок, постучала. Стук глухо раскатился по двору, так и не нарушив тишину дома. Тогда Лада смело толкнула створку, и ворота отворились. Девушка шагнула во двор широкий и просторный. Высокое крытое крыльцо с гладкими перилами, высокая поленница, высокая тыльная стена дворовой постройки, сверкавшая той же росписью, что и на воротах, все здесь, казалось, стремилось вверх, тянулось к небу. Двор был чист, пуст и тих. Лада медленно из последних сил взобралась на крыльцо и позвонила в золотой колокольчик, свисавший у двери на шелковом шнурке.
– Васька! Василиса! Куда ты запропастилась, негодная девчонка! Открой двери, звонят! – где-то высоко в глубине дома раздался звонкий девичий голос, потом послышались быстрые легкие шаги, и дверь распахнулась.
Лада даже отпрянула в первый момент, так ослепила ее своей красотой возникшая перед ней девушка. Открытый белый лоб, глаза синие, ярче полевых васильков, точеный прямой нос, губы-вишни, щеки, что утренняя роза, брови – два пушистых колоска, и цвета спелой пшеницы густые волосы, сплетенные в тугую косу синей лентой. В длинном синем сарафане, в белой льняной рубашке, расшитой по вороту и рукавам красным шелком, тонкая, стройная, статная, без сомнения, перед Ладой предстала сама хозяйка, повелительница Лета и Весны, сама Ненаглядная Красота. Лада молчала, вдруг осознав, что не в силах состязаться с юной волшебницей, не в силах вернуть Морозко.
Хозяйка с удивлением рассматривала странное лохматое и пыльное создание, вдруг появившееся на ее крыльце. На глаза Лады навернулись слезы, и Ненаглядная Красота обрела дар речи:
– Что тебе надо, странница? – сорвался с губ ее вопрос.
– Мне бы воды глоток, корочку хлеба да отдохнуть с дороги, – смогла, наконец, промолвить и Лада, ей на память пришли слова из прочитанных в детстве сказок. – Дорога была дальняя, трудная, все-то ноженьки в кровь избила, три дня во рту росинки маковой не было.
– Проходи в дом, странница, будешь здесь гостьей самой дорогой, нежданной, но желанной, – отозвалась Красота Ненаглядная и отступила, пропуская нищенку в прохладные сени. – Васька! Василиса! Помощница моя, – пояснила хозяйка. – Никак к жаре привыкнуть не может, забьется в щелку, где потемнее да похолодней и уснет. Пойди тогда дозовись ее.
Хозяйка сама провела гостью сквозь полутемные сени в коридор и на кухню, усадила за стол, налила полную кружку холодного молока, отрезала толстый ломоть свежего домашнего хлеба, достала из чугунка молодую отварную картошку в потрескавшейся кожуре, вынула из корзинки пузатые огурчики, поставила солонку берестяную: «Кушай, гостья дорогая». Лада не думала, что так устала и проголодалась. Впечатления былого дня и утреннее путешествие отняли у нее последние силы, а потому, даже не успев до конца утолить свой голод, девушка уснула прямо за столом. Разбудила ее тоненькая тростиночка-девчонка с огромными карими глазами, бровями – черными ниточками и ресницами – опахалами. Длинная темно-русая коса, упавшая на грудь, слегка оттягивала в бок ее очаровательную головку, и оттого казалось, что смотрит она лукаво и чуть искоса:
– Просыпайтесь, странница, вечер уже. Хозяйка велела баню истопить, вас от пыли дорожной отмыть.
Сон как рукой сняло. Лада вспомнила все, где она и зачем пришла в этот дом, только девочки не помнила.
– А ты кто, девочка?
– Я Васька-Василиса. Да просыпайтесь же, пар весь выйдет.
Лада послушно поднялась, прошла за Васькой-Василисой через двор в расписную постройку, оказавшуюся просторной баней с предбанником. Васька помогла попариться гостье, от души попарилась сама, и обе девушки, мокрые и раскрасневшиеся, выскочили в предбанник. Здесь были лишь широкая скамья и большой сундук. Васька раскрыла сундук, весело воскликнула: «Берите любую одежу, что приглянется!» – и первой принялась ворошить содержимое.
Принарядившись, Лада оглядела Василису и улыбнулась:
– Разве же ты Васька? Ты же Василиса Прекрасная!
Васька лукаво прищурилась:
– Какая же я прекрасная, вот хозяйка наша другое дело. Да и вы ничего, хоть и странница, и нищенка.
– Я, по-твоему, красивая? – удивилась Лада.
– А то нет, – протянула Васька, – все вы волшебницы красивые.
– С чего ты взяла, что я волшебница. Я простой человек, как все.
– Вот-вот, как все. А у нас здесь простых-то человеков и нету. Все волшебники.
– И ты, Василиса?
– И я буду, вот подрасту, подучусь у Ненаглядной Красоты, а потом и стану Василисой Прекрасной или Василисой Премудрой, это уж насколько ума хватит, – снова лукаво блеснула глазами девчонка. – Ну, довольно болтать, вас хозяйка видеть хочет.
Василиса достала гребешок, расчесала волосы, снова заплела их в тугую косу. Лада последовала ее примеру, хотя коса вышла куда короче, чем у будущей сказочной красавицы.
Девушки быстро пробежали через двор, сени, коридор, горницу с крепким дубовым столом и скамьями, зеркалами и рушниками на стенах, по винтовой лестнице забрались наверх в светлицу Ненаглядной Красоты. В светлице было светло и просторно, как везде. Лада оглядела две узких девичьих кровати с горкой подушек и кружевными покрывалами, два стула, две прялки со скамейками у двух окон и одно зеркало в деревянной оправе, причем спинки кроватей, прялки, скамейки и зеркальная оправа в той же росписи, что и на воротах: золотые жар-птицы по черному лаку. Но золото росписи померкло рядом с красотой ее хозяйки. Ненаглядная Красота сидела у одной из прялок и поднялась навстречу вошедшим. В принарядившейся зеленоглазой чаровнице с серебром в волосах не узнать уж дневной странницы.
– Что же, гостья дорогая, я тебя напоила, накормила, баню для тебя истопила, пора и ответ держать. В наших краях всех людей по пальцам перечесть можно, а кто ты, не знаем, не ведаем, откуда ты взялась, девица-красавица?
– Кто я, и сама теперь не знаю, – отвечала Лада.– Откуда? То ли с того света, то ли с этого, лишь бы знать, что такое этот свет, как бы он за тот не сошел. И какая разница, откуда я. Где была, там уж нет.
– Мудра ты больно, ладно речи складываешь, – заметила Ненаглядная Красота, возвращаясь к своей прялке. – Только на вопрос мой ты не ответила. Кто ты?
– Зовут меня Ладою, а кроме имени я о себе теперь ничего не знаю.
– Так ли, – покачала головой хозяйка. – Васька, что уши развесила? Слушать слушай, а о работе не забывай!
Василиса мигом уселась за вторую прялку.
– Имя твое, странница, мне ни о чем не говорит, – снова обратилась Ненаглядная Красота к гостье. – Не хочешь говорить, не надо. Только скажи, какой дар у тебя, добрый или злой. В наших краях, бывает, незнакомца не так приветишь, а потом и не знаешь, каких чудес ждать, добро ли, зло ли на тебя обрушится.
– Ага, – подтвердила Васька. – Все вы, волшебники, своенравные. И чего у вас на уме?
– Да не волшебница я! – не выдержала Лада, и тут ей в голову пришла идея. – Но дар у меня есть.
– Какой? – любопытство взяло верх и над хозяйкой и над ее помощницей. Две девушки уже соскучились, живя, как в заточении, в обществе друг друга. Им хотелось новизны, чуда, радости. – Так какой же дар?
– Добрый ли, злой ли, не знаю, - загадочно заговорила Лада. – Это уж кому как покажется. Только могу я будущее предсказать.
– Будущее? Это здорово! – запрыгала по комнате Василиса.
– Постой, Василиса, не резвись, – остановила ее хозяйка. – Все-все будущее, от и до? – переспросила недоверчиво.
– Все не все, но что с тобою завтра случится, сказать могу, могу беду отвести, а могу накликать.
– Ой, как интересно! – Васька вся светилась от любопытства.
– А что такое может со мною завтра случиться? Что? Радость или беда? – встревожилась Ненаглядная Красота.
– Если хочешь, сама решай, радость или беда.
– Конечно, хочу! – Ненаглядная Красота даже приподнялась. – Говори скорее, не томи!
– Не спеши, – строго глянула на нее новоявленная волшебница. – Не все так просто. Будущее ведь и изменить можно, если очень захотеть. Дай мне свою левую руку, – Лада взяла руку красавицы и зашептала первое, что пришло в голову. – Знаешь - не знаешь, гадай - разгадаешь, веришь - не веришь, случайно изменишь. А теперь правую, – Лада вновь прошептала заклинанье. – А теперь в глаза мне посмотри, а теперь глаза закрой. Все, хватит. Можешь открыть глаза.
– Ну, что же ты узнала? – Ненаглядная Красота крепко сжала Ладину руку.
– Что? Что? Что? – выпалила Василиса. Она, как зачарованная, следила за каждым движением Лады.
– А вот что: завтра к утру нужно ждать вам гостей.
– Гости, гости, гости, – захлопала в ладоши Васька.
– Едут гости не простые, не званные, но желанные. Едет Мороз Иванович сватать сына своего Морозко за Красоту Ненаглядную.
– Как сына? Морозко? – боль и недоумение послышались Ладе в голосе Красоты Ненаглядной.
– Постой, не перебивай меня, хозяйка, я еще не все сказала. Станет тебе жених Морозко подарки дарить. Чтобы не подарил, все неважно. Главный же подарок – гребни волшебные, красоты неописуемой, сами они в руки девичьи просятся, сами и показывают, что в девице есть, хитрость ли, ум ли, гордыня ли. Только страшен один гребень – серебряный. Заколешь этот гребень в волосы и навсегда покоришься воле жениха своего, а снять его можешь тоже только по воле его. Вот наденешь сама себе этот гребень, и пойдешь замуж за Морозко.
Выпалила Лада предсказание свое, и только тогда осмелилась заглянуть в глаза Красоты Ненаглядной. Затуманилась в них глубина васильковая, и росинки соленые выступили. Спрятались солнечные лучики в Василисиных глазах.
– Значит, вот зачем ты, Мороз, в гости ко мне все эти годы ездил, – проговорила, словно в забытьи красавица.– Вот зачем речи твои льстивые да ласковые, вот зачем силу свою и власть над миром волшебным и человеческим мне показывал. Только ради сына своего и старался ты, только ради него! – Тут Красота Ненаглядная протянула руку Ладе, молвила жарко. – Погляди еще мне на ладонь, чудесница, может, ошиблась ты, может, что-то еще увидишь, может, скажешь что-нибудь доброе.
– Чем же речи мои тебе недобрыми показались? Чем не приглянулся тебе Морозко? Разве не люб он тебе? – прошептала с надеждою гадалка.
– Как же может он быть люб мне, если я его в глаза не видывала, а только слухом слыхивала? – удивилась юная волшебница. – Все метался он по другим мирам, все искал чего-то. Может, он и хорош, может, он и пригож, только ключик от сердца моего другому я отдала.
– Уж не отцу ли его, ни самому Морозу ли? – разгорелся ярче огонек надежды в душе Лады.
– А что, – горделиво вскинула голову Красота Ненаглядная, – и об этом у меня на ладони написано?
– Прости меня, хозяйка добрая, – взмолилась Лада. – И за обман мой нелепый строго не наказывай. Не умею я гадать по руке, но не бойся, в том, что я сказала тебе, нет ни капли лжи. Я та, которую Морозко искал и нашел, и забрал в этот мир чудесный, та, которую он сам невестой своей назвал и которой гребни подарил волшебные. Только пошел он против воли отца своего, а я – против воли украшений бесчувственных, разлучила нас сила гребня серебренного, забыл обо мне Морозко, я же здесь оказалась. Но люблю я его, и он меня любит, и, вижу я, что любовь наша ни печали, ни боли причинить тебе не может. Не я, а ты волшебству и премудростям местным обучена, ты хозяйка мира здешнего. Умоляю я тебя, помоги мне от беды моей избавиться и от себя беду большую отведи.
И почувствовала Лада в ладошке своей холодную льдинку, помутнела льдинка да растаяла. Расцвели ярким цветом васильки в глазах повелительницы лета и весны, заиграли солнечным светом вишенки в глазах Васьки-Василисы. Завертелись весело веретенца, побежала нитка из-под девичьих пальцев, и такой тонкой и длинной, как эта нитка, были размышления о том, как встретить гостей, что нежданно-негаданно на двор нагрянуть должны были.
И гости нагрянули. Рано утром, едва девушки закончили прихорашиваться, постучался в окно почтовый голубь с известием о скором прибытии Мороза с сыном. А вскоре появилась у ворот и коляска, запряженная четверкой крылатых лошадей. Взволнованная Василиса выбежала встречать гостей, с поклоном поздоровалась, отворила ворота, проводила гостей в дом, в просторную горницу с зеркалами, рушниками и дубовыми столами. Здесь ждала их величавая Хозяйка Лета и Весны. Тут уже Мороз поклонился первым, а Морозко так и замер, словно ослепила его красота девичья, только сердце его сжалось от чего-то, словно обманулся он, словно ждал одну увидеть, а встретил другую.
– Здравствуй, Красота Ненаглядная. Прости, что покой твой нарушили. Принимай гостей, привечай сына моего Морозко, – с почтением приветствовал Мороз хозяйку.
– Здравствуй, Мороз, рада я встрече и с тобой, Морозко. Много доброго слышала я о тебе, вот и свидеться пришлось. А за покой мой не тревожьтесь, мы с Василисою порой месяцами лица нового не видим, потому и гостей всегда привечаем, а вдвойне тех, кто с добром в дом наш приходит. Только что заставило вас так спешить сюда, оставить владения ваши без присмотра?
– Не сердись, хозяйка, за дерзость нашу. Дело наше скорее грешное, а не спешное. У тебя в доме товар, у меня купец, у меня лебедь белый, у тебя лебедушка. Не дело это красоте такой век одной вековать, скучать, тосковать, ничье сердце не радовать. Не дело и красну молодцу век по свету скитаться, пришла пора осесть, гнездо свить. А потому приехал я к тебе, Красота Ненаглядная, сватать сына своего Морозко.
– Приятны мне речи твои, Мороз Иванович, греют они душу девичью. Только не спешишь ли ты, не торопишься все за сына своего решить? Что молчит, ни слова не вымолвит, будто воды в рот набрал? Может, я ему не приглянулась.
– Очаровала его красота твоя, вот и замолк, оробел. Разве встретишь равную тебе в мире нашем и в мире человеческом? Что скажешь, сынок?
– Правда твоя, батюшка, равной тебе, властительница, пожалуй, нигде не найти. Если и были у меня сомнения, то теперь почти не осталось, были мечты, да развеялись.
– Видишь, хозяйка, сын мой сам все решил. Теперь слово за тобой, голубушка. А чтобы легче тебе думалось, прими наш подарок скромный: ларец и гребни волшебные, красоты твоей они не затмят, но и не испортят. Принеси, сынок, подарок наш, не скрывай.
Вышел Морозко и вскоре вернулся с ларцом в руках, поставил его у зеркала. Улыбнулась ему Красота Ненаглядная, но от улыбки той не потеплело сердце юноши.
– Чудной подарок ваш, гости дорогие, сразу видно, не наших мастеров работа. Простите мне мое любопытство, но так мне хочется в ларец заглянуть. Васька, Василиса, посмотри, какое чудо мне подарили, – и Красота Ненаглядная открыла ларец.
Засверкали гребни самоцветами, заиграли блеском металлы драгоценные. Вынула девушка золотой гребень, зачесала им свои прекрасные волосы. Василиса, вбежавшая в горницу, замерла, увидев золотую диву с глазами-васильками. Замерли мужчины. Замерла и красавица, гладя на отражение в зеркале: и сарафан золотой у отражения, и волосы золотые струятся, но смотрит на нее курносая девчонка изумрудными глазами.
– Вот так чудо! Вот так подарок! Это тоже я? Или не я, – удивилась красавица и вынула гребень из волос.
– Дай-ка, еще посмотрю, – и нефритовый гребень оказался в ее волосах. Заструилась зеленая туника, зашевелились змеи, но не змеи поразили волшебницу, а странное отражение: смеется и кружится девчонка курносая в зеленой тунике, а Красота Ненаглядная на месте стоит. Как зачарованный смотрит Морозко на отраженье зеркальное, глаз оторвать не может. Нефритовый гребень вернулся в ларец, а в руках у Хозяйки Лета и Весны оказался серебряный гребень. Зачесала она волосы, и вдруг в отражении та, другая, зеленоглазая, сломала гребень, и выпал он из волос красавицы, расколовшись на две части.
– Лада! Ладушка! – вырвалось у Морозко. – Отец, это же был не сон! Я же нашел ее! Нашел!.. И потерял.
– Да, Морозко, – строго молвила волшебница. – Не мне ты эти гребни дарил, не меня и в жены тебе брать. Если уж ты ее однажды нашел, глядишь, в другой раз легче отыскать будет.
– Прости, хозяйка гордая, обидел я тебя, а потому не могу я больше в доме твоем оставаться, – сказал так Морозко и вышел вон и горницы.
– Вот и посватались… - с досадой махнул рукою Мороз и тяжело опустился на скамейку. – Не думал я, что гребни так устроены. Никогда раньше чудес таких с ними не было. Ну, да Морозко сам виноват. Откуда он взял эту девчонку, одному Богу ведомо. Прости меня, Краса Ненаглядная. Дорога ты сердцу моему. Думал я, с сыном у вас дело сладится, придешь ты в мой дом, буду я на тебя любоваться да радоваться.
– Ой, Мороз Иванович, всю ли правду ты мне говоришь, – с вызовом молвила волшебница. – Так я сердцу твоему дорога, чтобы каждый день смотреть на то, как я с сыном твоим целуюсь-милуюсь, как двери в спальню за нами каждый день затворяются, как наши дети на свет белый появляются?
– О чем ты говоришь, красавица?
– О чем говорю? Аль не понял ты? Неужто яснее сказать можно было бы? Я вопрос задала, тебе и ответ держать. Отвечай, Мороз, как я тебе дорога!
Опустил Мороз свою русую голову, а когда поднял, так лицо его изменилось, словно лет на двадцать помолодел он, все морщинки расправились, разгладились, а озера синие в глазах растаяли.
– Так ты мне дорога, Красота Ненаглядная, что в глаза твои васильковые смотрел бы не насмотрелся, в губы алые целовал – не нацеловался, плечи хрупкие обнимал – не наобнимался, день и ночь тебя не отпускал бы, на красу твою любовался. Так дорога ты мне, что не знаю, как теперь жить без тебя буду.
– А почему без меня, Мороз Иванович? И вся-то печаль в том, чтобы жениха при сватовстве поменять, – улыбнулась девушка. Поглядел ей в глаза Мороз, понял все без слов, заключил ее в объятья крепкие, расцеловал в губы алые.
Тут мы их оставим. Видно, дело свадьбой кончится. А потому ни к чему за ними подглядывать, речи сладкие подслушивать. Лучше поглядим, куда юный Морозко побежал счастье свое искать.
Вышел Морозко из терема, а ворота закрыты. В калитке стоит Васька-Василиса, глазами-вишенками поблескивает:
– Что, Морозко, не приглянулась тебе хозяйка моя? Чем не умница, не красавица, чем не судьба твоя?
– Хороша твоя хозяйка, Василиса, спору нет, но мне судьбу мою еще поискать придется.
– А где ты ее искать будешь, свою курносую? – отступила Василиса в сторону от калитки.
– Это уж где придется, Василисушка. Хоть и на краю света. – Молвил так Морозко и шагнул за ворота к коляске своей.
Только смотрит, девушка какая-то в зеленом сарафане лошадям в гривы ленты заплетает. Обернулась девушка, улыбнулась, сверкнула изумрудами зелеными:
– На краю света, говоришь, судьба твоя? А далеко ли край тот? Вот бы посмотреть! – и рассмеялась весело.
Рассмеялся и Морозко: «Далеко!» Подбежал к Ладе, а ведь это, конечно, была она, обнял нежно, прижал к груди:
– Далеко, только я тебя туда не отпущу. Больше никуда, никогда не отпущу. Хватит нам с тобой по мирам скитаться.
– Хватит, хватит, – отозвалась эхом девушка. И темная льдинка ткнулась ей в ладошку да скатилась слезинками на землю.
Поднял Морозко на руки свою драгоценную находку, словно девочку маленькую, усадил в коляску, взялся за поводья. И взвились в небо крылатые лошади, разметав свои гривы по ветру, полетели к тому краю света, где пряталось счастье.