Могилы хладной дно меня влечёт…
Пауль Бэг.
Всё-таки удивительное дело, как обстоятельства или место рождения влияют на судьбы и характеры носителей имён или названий. Вот, скажем, есть в городе Астрахани улица имени славного Богдана Хмельницкого, которого теперь те, кто отрицает слово "хохол", именуют не иначе, как “предатель”. Не так давно редкий идиот в Астрахани не знал, где она находится, в смысле – улица, и чем знаменита. Конечно, многое здесь теперь изменилось, но основные “маяки-створы” никуда не делись. “Мореходка”, СШ №59, клуб ТРЗ стоят на положенных им местах и, по своей незыблемости, напоминают мне египетские пирамиды.
Но не это главное! Главное, что если бы выше названному Богдану Хмельницкому вздумалось поразмяться на улице своего имени, то не знаю, как там птицы Днепр перелетают, а вот переплюнуть улицу поперёк Богдан не смог бы, хоть он лопни! Да и перекинуть свою знаменитую булаву через проезжую часть если бы и сподобился, то далеко не во всяком месте. Умаялся бы пыль глотать!
А вот на другом конце России – если вдоль меридиана смотреть, то на северном – есть другой славный город знаменитый своими площадями, музеями и ещё белыми ночами. Смекаете? Ленинград, однозначно! Правда, переименовали его не так давно обратно в Санкт-Петербург, но не это, опять-таки, главное! Главное, что в городе-герое Ленинграде, кажется, на Петроградской стороне, была такая улица, да и не улица вовсе, а, как её тогда называли, “проспект Щорса”. Может быть, шустрые свято-петербуржцы давно и переименовали её, с той же лёгкостью, что и самоё себя, но, если мне не изменяет память, на выше указанном проспекте образовалась бы “пробка”, приди в голову Щорса или его коня фантазия поменять направление движения. Застряли бы они там на пару. По диагонали. Ну, а пытаться переплюнуть этот проспект поперёк – просто безумие. Рикошет – штука крайне опасная!
Вот так и мучались некоторые, проживая в городе Санкт-Петербурге Ленинградской области на проспекте, который, по меткому выражению одессита Жванецкого, астраханская улица “покрывает, как бык овцу”. Правда, говорил это Жванецкий совсем о другом, имея в виду совершенно иное. Поэтому есть смысл уточнить: “Покрывает, как морж пингвина”.
- Боже ж ты мой! Глазам не верю! Какие люди! И без конвоя! – буквально расцвёл Кузнецов. – Ты к нам, грешным, по делу, просто так, или как обычно – от начальства прячешься?
- По делу, – неохотно буркнул Сивцов.
- Ну, конечно же, по делу! – подхватил Кузнецов с энтузиазмом в голосе и крайней степенью восхищения на лице. – Это ж мы здесь, бедолаги, служим народу, как можем. А вы, там у себя… - Кузнецов неопределённо ткнул пальцем куда-то вверх, подмигнул сослуживцам, собравшимся в его кабинете и, с благоговением в голосе, продолжил: – Вы там верхи обслуживаете!
- Ты, Серёга, однажды сержантом проснёшься, – поморщился Сивцов. – Младшим и прямо на посту…
- Бог не выдаст, свинья не… А вообще-то, очень даже неплохо! На посту, значит, с жезлом-полосатиком. Ближе к народу. Народ нас кормит… Выходит, что я поближе иных к кормушке окажусь!
- Окажешься! Обязательно! Только откусить не сможешь – рот зашьют.
- Ну вот! – опечалился Кузнецов. – Кончилась демократия, начались угрозы сверху! Теперь и я, недостойный, остро ощутил, что не просто так к нам тебя принесло, а по очень важному делу! И, ежели дело носит такой сверхсекретный характер, то садись поудобнее, будем думать о нем с печатью молчания на устах и грифом “Совершенно Секретно” в глазах. Но, если это только возможно, умоляем тебя, о таинственный мент, приоткрой Государственную тайну и скажи, по какому делу ты пёрся в такую даль?
В ответ на тираду Кузнецова Сивцов слегка, предвкушая эффект, злорадно улыбнулся:
- По делу художника. Но это, как ты справедливо и проницательно заметил, есть Большая Государственная Тайна!
- У-у-у! – разочарованно протянул Кузнецов и, обращаясь к своим сотрудникам, возмутился: – Чего лыбитесь? В кои веки человек заглянул к нам. Без бутылки, правда, но зато с какой гадостью! – Он повернулся к Сивцову и укоризненно спросил: – Как же это ты так? А? Только я намылился это замечательное дело в архив спихнуть, как вот он ты! Здрасте вам из-под кровати! И с квартиры давно пора печати снимать… Народу не хватает жилья! Дадим народу по… – патетически воскликнул Кузнецов и резко изменил тон: – А тебе-то, болезному, какой интерес в этом деле?
Сивцов медленно обвёл кабинет каким-то отрешённым взглядом. Его глаза бессмысленно скользнули по лицам трёх сотрудников Кузнецова, с весёлым интересом наблюдавших за пикировкой двух друзей, прошлись по стенам, столам и вернулись к Кузнецову. Сивцов наморщил лоб, как будто припоминая что-то очень важное, и вдруг взорвался:
- Да нет лично мне никакого интереса в этом … деле!!! Не упёрлось оно мне!!!
Сивцов судорожно вздохнул и, уже гораздо спокойнее, обратился с вопросом ко всем, находящимся в кабинете:
- Кто заказывал эксперта по картинам?! Какой… – Сивцов не нашёл нужного слова, способного достаточно точно передать весь букет чувств, которые он испытывал к неизвестному заказчику, и заменил это слово целой серией выражений, характеризующих, как неведомого заказчика, так и его близких родственников. Затем он несколько театрально воздел руки к потолку и потребовал: - Ну же, радуйтесь! Начальство вспомнило о вас, и я пришёл!
Кузнецов, несколько озадаченный таким темпераментным выступлением друга, почесал затылок и не скрыл своего восхищения:
- Какие слова! Какие обороты! Сразу видно – начальство! – Кузнецов восторженно зацокал языком. – Однако подожди! Не надо так нервничать! Эксперта мы просили прислать уже давно, недели три-четыре тому назад. И вроде как пошутили: там, всё-таки, не Рембрандт… Но ты-то здесь при чём?
- А я и есть тот самый, заказанный вами … эксперт, – заявил Сивцов, усаживаясь на свободный стул с суровым выражением на лице, не предусматривающим каких-либо возражений, и извлёк из кармана пачку сигарет. – Шутники работают не только в твоём, Серёженька, отделе, – язвительно и ласково пояснил Сивцов, “выстреливая” сигарету из пачки. - Сидящие этажом выше вас, откалывают шуточки куда как похлеще! Соответственно званию. И они легко выяснили в кадровом отделе, что у меня в школе по рисованию было “отлично”. С первого по четвёртый классы… В отличие от тебя. Так что тебе оказаны запрошенные помощь и честь!
Возникшую было паузу заполнил восхищённый вопль Кузнецова:
- О-о-о!!! Слава выше сидящим богам!! Да с такой помощью от “верхов”, да с таким матёрым экспертом, да учитывая его специальную подготовку и квалификацию! О-о-о!.. Да мы в два счёта, на раз-два-три-четыре-пять, расколем и расколошматим не только это жалкое дельце, но и знаменитую загадку прошлого и позапрошлого веков о подделке и подмене в Лувре этой… Ну, как там её?! Картина эта чёртова!.. – Кузнецов пощёлкал в воздухе пальцами, и, видимо, звук щелчков навёл его на след, – “Жопонда”! Во! Или “Жангада”? Оригинал у Ирочки в приёмной висит вместе с календарём. Её ещё написал великий и непревзойдённый Леонардо. Не да Винченый! Или Довинченный?.. Фамилию эту всё время забываю, – жалобно пояснил он окружающим. – Склероз… С именем-то, слава Богу, проблем нет – у меня кота зовут Леонардо. Такая, скажу вам, скотина! Тот ещё “писатель”! Редкую занавеску не пометил, гад!
- Чего ржёте? – возвратился Кузнецов от дел домашних к покатывающимся со смеху сослуживцам. – Будете ещё на брюхе ползать, чтобы попасть в наш легендарный отдел! А мы с Сивцовым, не обращая внимания на всяких там прихлебателей, вихрем промчимся по архивам “Интерпола”, лихо раскалывая ихние “висяки”, как мелкие орешки, и снисходительно принимая восхищённые похвалы иноземцев… Начальству следует озаботиться расширением дорог вокруг нашего отдела.
- За каким?.. – выдавил кто-то из себя меж двух пароксизмов смеха, и Кузнецов охотно пояснил:
- Чтобы к отделу могли проехать многотонные грузовики, гружённые орденами и медалями, а вместе с ними и небольшие юркие бронированные автомобильчики с вознаграждениями и премиальными. В баксах, понятное дело. А Эксперт-Генералиссимус Сивцов будет с добродушной улыбкой всё это добро распределять между нами при помощи совковой лопаты! Конечно же, не забывая себя и начальство! В этот момент зевать нельзя! А вы, злобные насмешники, получите своё! – Кузнецов сложил и показал “насмешникам” приличных размеров фигу. – И если силы вдруг оставят Героя-Эксперта, он покачнётся, и горячо любимая нами лопата выпадет из натруженных слабеющих рук героя, то я, как ближайший соратник и верный последователь, с готовностью, нежно подхвачу её и буду грести! Грести!! Грести!!!
Демонстрируя, с каким рвением и энтузиазмом он будет “грести”, Кузнецов едва не свалил со своего стола монитор и настольную лампу.
- Хорошо сказал! Особенно про героя! – без тени улыбки похвалил Сивцов. – И хорошо, что начальство не забыл, помянул, хотя и не в самом начале. Оно, начальство, это любит и не забывает. Считай, что продвижение по службе тебе уже обеспечено. Только вот в какую сторону – не знаю…
Сивцов раздавил в пепельнице окурок сигареты, поднялся со стула и одёрнул пиджак со словами:
- Пора! Труба зовёт!
- Кому труба? Я не расслышал, экселенс? – вскочил и вытянулся “во фрунт” Кузнецов.
- Труба – врагам! – уточнил Сивцов. – А нам – в поход! Пора бы сделать хоть пару шагов к той замечательной лопате… Ты надень на себя что-нибудь не очень яркое. Не фига такой мордой форму позорить… Пистолетик с собою возьми и ящик… Нет! Два ящика патронов! Калибром побольше! И поспешай! Рабочий день кончается, а нам ещё на Богданку, на место преступления пилить.
- Я понял тебя, о Мудрый Эксперт! – проникновенным полушёпотом откликнулся Кузнецов. – Ты всё предусмотрел! Хитрый художник может смыться с кладбища, пробраться в свою квартиру и оказать нам вооружённое сопротивление?! И не видать нам нашей дорогой лопаты, как… Я возьму пулемёт, а для Вас, о гуру, станковый гранатомёт. Он очень подойдёт по фасону к Вашему пиджаку и подчеркнёт обаяние и искренность улыбки. Только мы сильно озадачим своим видом старушек в троллейбусе.
- Не мелочись! – великодушно махнул рукой Сивцов. – И не ссылайся на старушек, бери ракеты. Я сегодня на колёсах...
- Уже?! – восхитился Кузнецов. – Ай, молодца! Дай, расцелую! Как быстро вы там, наверху, осваиваетесь да обкатываетесь!
Кузнецов чуть наклонился к Сивцову и заговорщически сообщил:
- Не хочу Вас, о, Эксперт, поучать, но вот ребята из соседнего отдела... Очень знающие люди! Так вот - они считают, что начальству всё-таки больше подобает колоться в вену, а не глотать всякие там несерьёзные “колёса”. Тогда и производство по службе у нас, грешных, быстрее идти будет…
…Художник проживал в Жилгородке на улице Богдана Хмельницкого, в старом, но добротном трёхэтажном доме “сталинской” постройки. Не в жалкой “хрущобе”, где любой разбушевавшийся гном может разбить люстру головой и поцарапать потолок, а во вполне приличной квартире на втором этаже с потолками типа “не пытайся, не допрыгнешь”. Такие квартиры одно время были очень популярны среди “новых русских” и заставляли пускаться во все тяжкие, чтобы завладеть “высокообразованной хатой”. Облагороженные евроремонтом “сталинки” выглядели, как княжеские хоромы среди деревни, хотя, по сути сами тоже являлись “деревнями”, но только потёмкинскими, потому что начинались и заканчивались они в подъездах.
Мне ли толковать вам об особенностях подъездов домов в Жилгородке? С их многомерными запахами, чёрт-те чем под ногами и следами чьей-то любви по тёмным углам. Какая-то дама заявила, что у нас нет секса. С тех пор её не пинал только ленивый, а я, в данном вопросе, не ленивый! Дама, видимо, никогда не была в нормальном, порядочном подъезде. Ну, не повезло ей! Однако могла бы смекнуть и сама: откуда бы ей взяться, ежели у нас ничего нет? Хотя, может быть ей, как и многим другим, следовало бы остаться на тех самых стенах в подъездах…
…Печать на двери была повреждена. Точнее сказать, сама-то бумажка, приклеенная к дверному косяку и украшенная ярко-синей печатью, была цела, но её поверхность пересекало короткое, истинно русское слово, нанесённое красным маркёром. Было не совсем понятно, как в голове писавшего ассоциировались казённая печать и столь ёмкое понятие, но тоже самое слово было начертано мелом на двери, обитой очень старой кожей молодого дермантина.
- Ну, ты глянь, какие не ленивые, - пробормотал Кузнецов, осматривая печать. – Интересно, что имели в виду эти молодые литературные дарования?
- Есть шанс, что именно нас, – усмехнулся Сивцов. – А может статься, что они очень хорошо знали покойного и его друзей... Кстати! А кто его обнаружил?
Кузнецов ткнул пальцем в сторону соседней квартиры:
- Соседка по площадке. Запах ей, видишь ли, не понравился! – Он вытащил из кармана ключ и начал ковырять бумажку на замочной скважине. – Оно, конечно, запашок был ещё тот! Художник недели полторы пролежал здесь, в самую жару. Казалось бы, что это его личное дело? Ан, нет! Нашлась бдительная гражданка… Я так думаю, что она и сейчас нас пасёт.
Как бы в подтверждение его замечания, за соседней дверью послышались шорох и тихое, но явственное сопение. Кузнецов, применив силу и несколько слов, походивших на заклинания, справился с упрямым запорным устройством на двери и показал глазку в соседней двери язык, отчего за крашеными красно-коричневым досками после короткого “Ой!” наступила тишина. Кузнецов довольно ухмыльнулся и распахнул дверь со словами:
- Прошу! Вытирайте ноги!
Сивцов автоматически шаркнул пару раз подошвами о место для коврика и шагнул через порог.
Метрах в двух от двери, в глубине прихожей, на полу чётко выделялся какой-то скомканный и смятый белый меловой силуэт. Вытянутая нога, нелепо согнутая рука и тёмное, почти чёрное, расплывающееся пятно в области головы и левого плеча. Сивцов окинул прихожую быстрым профессиональным взглядом, аккуратно, чтобы не наступить, обошёл меловой контур, распростёртый на полу, и повернулся к Кузнецову. Теперь между ними лежала, прижавшись к доскам давно не крашеного пола, “тень мертвеца”. Сивцов невольно вздрогнул от этой мысли и быстро спросил:
- Как это ему помогло?
- А? – переспросил Кузнецов, шагнув через порог в прихожую и закрывая за собой дверь. – Ему, в смысле, художнику?
- Ну да! – Нетерпеливо подтвердил Сивцов, сосредоточенно разглядывая контуры тела на полу, как будто этому контуру и предстояло ответить на его вопрос.
- Если верить экспертам… Я имею в виду настоящих экспертов, а не всяких там любителей-самозванцев…
Кузнецов увидел, как меняется выражение лица Сивцова и цвет его глаз, и заспешил:
- Так вот! Художник как раз закончил рисовать… Пардон! Он закончил писать свой очередной шедевр! Аккуратно вымыл кисти и руки скипидаром, и в этот момент в дверь позвонили… А может – постучали… По мне - так это не принципиально. Художник открыл дверь, впустил посетителя и получил пулю в лоб. – Кузнецов выразительно почесал себе лоб между бровями ключом от квартиры и этим же ключом ткнул в стену, обильно покрытую тёмными брызгами. – Стреляли, похоже, из ПМ и, может быть, с глушителем. Гильзу не нашли, а вот пулька, по заключению эксперта-баллистика, была очень любопытная! С крестообразным пропилом на носике. Представляешь себе, какая здесь была картинка?
Сивцов согласно кивнул и, потянув в себя воздух через нос, поморщился: в воздухе явственно ощущался чуть сладковатый запах разложения. Запах смерти.
- “Ствол” отследили?
- Это в наше-то время? По ошмёткам пули и мозгов? Шутишь! Правда, эксперт молодой, ещё не погаснул… Обещал постараться, но… - Кузнецов безнадёжно махнул рукой.
- Выходит, что художник знал, кому открывал дверь… - задумчиво произнёс Сивцов. – Возможно даже, что он опасался этого человека, но всё же открыл.
- Всё может быть, – согласился Кузнецов. – Только с чего это такая подозрительная проницательность?
Сивцов указал на входную дверь:
- Глазка-то нет.
- Ах, вон оно что! – развеселился Кузнецов. – Глазка нетути! А на фига козе баян? Да ещё с регистрами? По заключению патологоанатома художник был абсолютно слеп! Как крот. И доктор клялся, что пациент был слеп задолго до смерти.
- Интересно! Но тогда он точно знал, кого впускает, и…
- Стоп! Послушай, Сивцов! Я, конечно, не берусь утверждать, что минут эдак через пяток подобных рассуждений и озарений ты мне не назовёшь приметы и адрес убийцы... Рисковать я не буду, хоть и очень сомневаюсь! Но только мы здесь всем отделом мозговали. Нет зацепок! Понимаешь? Нет! Нам даже имя его не известно…
Кузнецов ткнул ключом в силуэт на полу, вздохнул и поморщился от запаха, как и Сивцов минутой раньше.
- Надо бы окно открыть… Я, промежду прочим, для страховки подбросил ребятам из соседнего отдела идейку, что художник приторговывал героином в тюбиках. Пущай, думаю себе, поищут. Может, им больше повезёт? Не повезло! Они ещё пообещали мне морду набить. Ихняя собака, видишь ли, обнюхалась скипидаром и красками до полного апупофеоза. Так что сам прикинь: два отдела с собакой землю рыли, с носом остались, а тут ты! Эксперт Сивцов! За пять минут дело расколол! Нам, понимаешь, обидно будет… Со всеми проистекающими для тебя последствиями. И вообще! Тебя чего сюда прислали? Картинки оценивать? Вот и выкатывайся из прихожей на место работы! Займись своим непосредственным делом! Вперёд, к картинам!
Сивцов бросил на пол ещё один взгляд, кивнул и они прошли в единственную, но большую комнату квартиры.
Комната выглядела так, как будто последний раз её ремонтировали никогда. Краска на полу местами протёрта до дерева досок, облезлые, в язвах отвалившейся штукатурки, стены без обоев… Картину дополняло почти полное отсутствие мебели: старый, раздолбанный диван, украшенный кучей грязных, мятых простыней, тумбочка неизвестной породы и расшатанный, давно не крашеный табурет. Ещё в комнате имелся большой мольберт. Ухоженный, тщательно отполированный, он выглядел здесь, как чужеродный, привнесённый извне, предмет.
На мольберте была закреплена одна из девяти находящихся в комнате картин. Холст нёс на себе изображённый с замечательной точностью участок кладбища с аккуратными рядами холмиков могил, увенчанных вертикальными каменными плитами с именами и датами. Задний план терялся, растворяясь в какой-то серой дымке, а на переднем плане картины, на расчищенном и размеченном участке, валялась каменная плита без надписи, железный лом и парочка лопат.
Сивцов, разглядывая картину на мольберте, подумал, что она замечательна уже тем, что создавала впечатление… Да что там – “впечатление”! Картина вселяла твёрдую уверенность, что сейчас придёт пара-тройка бугаёв, что они будут упорно копать, и что яма будет страшно глубокая.
Этими мыслями Сивцов не преминул поделиться с Кузнецовым, который сражался со шпингалетом в попытке открыть окно. Кузнецова такая оценка творчества неведомого художника очень обрадовала, и он тут же заверил партию и правительство, пристегнув к ним и Сивцова, в том, что он, Кузнецов, лично, под охраной ОМОНа и группы “Альфа”, готов доставить всё это высокохудожественное барахло прямо в астраханскую Кустодиевскую картинную галерею, где он, Кузнецов, не будет ни есть, ни спать, ни всё остальное-протчее, до самой отправки спец груза в Лувр, Рим или куда угодно, но обязательно “за бугор” и в его, Кузнецова, сопровождении.
- Но, между нами, девочками, говоря, - добавил Кузнецов после небольшой передышки, – я бы не хотел, чтобы подобная “живопись” висела у меня даже в туалете. Запоров потом не оберёшься! И, на мой вкус, здесь не хватает только расхожей надписи: “Минздрав предупреждает! Моментум морэ!”
Сивцов не то, чтобы был согласен с рассуждениями Кузнецова по всем пунктам, он просто не нашёл нужных слов для возражений. Он сделал шаг в сторону от мольберта, повернулся к стене, которую подпирал диван, и переключился на другие картины. Их было восемь. Правда, одну из них назвать картиной Сивцов не отважился, потому что картиной это, в общем-то, не являлось. На загрунтованном холсте были написаны стихи. Тщательно и витиевато прорисованные масляными красками, строчки покрывали большую часть холста, оставляя место внизу для подписи автора и, по периметру, для каких-то, едва различимых значков. Но не эта, с позволения сказать, картина, в конце концов привлекла внимание Сивцова.
Семь оставшихся картин, одна к одной, без рам висели над диваном, занимая большую часть стены. Картины висели ровно, как выверенные по линейке, и для продолжения ряда в стену заранее были вбиты два или три гвоздя.
Вот этот ряд очень заинтересовал Сивцова. На всех картинах, так же, как и на первой, на мольберте, решённое в одной и той же цветовой гамме, было очень талантливо изображено кладбище. На первый взгляд казалось, что картины абсолютно одинаковы, но это было далеко не так. Если закреплённая на мольберте и, по-видимому, последняя картина отображала кладбище с ещё не выкопанной могилой, то на семи других аккуратные могильные холмики и каменные плиты образовывали правильные, строгие ряды. Но и между висящими на стене картинами тоже были различия, хотя они и не очень-то бросались в глаза: тут тень упала чуть-чуть не так, здесь дорожка под другим углом, немного иначе расположены могилы…
Сивцов, чтобы удовлетворить любопытство, вытащил из кармана свой “монокль” (слово “лупа” Сивцов почему-то не любил), брезгливо отодвинул носком ботинка грязные простыни и полез на старый диван. Диван протестующе заскрипел, угрожающе прогнулся, но вес Сивцова выдержал. Сивцов вдруг перестал топтаться на кряхтящем от натуги диване, снял со стены одну из картин, спрыгнул на пол и сообщил свои наблюдения:
- Интересно девки пляшут!
- Чего там? – без особого интереса спросил Кузнецов, одержавший победу над шпингалетом и не желающий отходить от окна и лишаться свежего воздуха. – Чтобы мои орлы да девок не заметили! Пусть они даже и нарисованные на холсте. Да ни в жисть не поверю!
- Ну, кое-что твои орлы пропустили! Вот, смотри! – Сивцов развернул снятую со стены картину к Кузнецову. – Видишь? Бедный Йорик! Я его знал!
Кузнецов шумно вздохнул и, оторвавшись от созерцания жизни за окном, нехотя подошёл к Сивцову. Оценивающе посмотрев на довольное лицо Сивцова над картиной, он скептически хмыкнул и долго, с сомнениями, разглядывал картину. Снова хмыкнул и вынес вердикт:
- Не похож!
Сивцов протянул Кузнецову свой “монокль” и добродушно заметил:
- Дурак вы, капитан! Хотя, может быть, потому и капитан до сих, что… Ты фамилию на памятнике посмотри! И дату написания картины. Художник был исключительно аккуратным человеком…
Кузнецов взял лупу и вгляделся в надпись на надгробном камне. Одновременно он что-то бормотал себе под нос о перчатке, острых, как бритва, клинках и поруганной чести офицера…
Буквы на холсте складывались в слова, слова обретали смысл, и он вспомнил…
…Это был крутой авторитет в Астрахани. Что он “держал”, Кузнецов теперь уже не помнил, но после его пышных и помпезных похорон братки землю рыли, щедро раздавали взятки и обещания “найтить и ращитаться”. Даже награду большую сулили за любые сведения по делу. Областные и городские начальники тоже в стороне не остались, сочли нужным сообщить в СМИ, что, мол, создана специальная группа… Дело находится под особым контролем… Не позволим безнаказанно… Лучших людей города…
Всех, в общем, озаботили. Братки ещё немного пошебушились, а потом снова всё “поделили” и затихли. Прокуратура тоже чуток покопалась, да и списала всё на “несчастный случай”. Или “счастливый”? Это уж кому как.
В общем и целом все успокоились, а вопрос так и остался открытым: то ли авторитета красиво грохнули, то ли он сам малость пригнулся… Тем более что лишних дырок на трупе обнаружено не было.
…В правом нижнем углу картины красовалась очень тщательно выведенная и исключительно неразборчивая подпись художника. А непосредственно под ней – дата написания картины. Ещё внимание Кузнецова привлекла дата смерти на камне, находящемся в центре кладбищенской композиции. Получалось, что картина была завершена за три дня до безвременной кончины авторитета.
- На остальных картинах разница тоже в три дня и имена знакомые до боли… – заверил Сивцов. – Можешь проверить. Только на свеженькой нет ни подписи автора, ни даты… Я, кстати, как-то по делам побывал на месте захоронения этого … авторитета. Так вот! Расположение могилок и дорожек, в общем-то, соответствует. Только художнику, похоже, деревья и кусты рисовать не нравилось. Да и там, на кладбище, кресты, веночки, памятники… Повеселее малость будет! Видать, любил этот мрачный тип писать на пленэре…
- Ты чего это, Сивцов, заговариваешься? Головой о могильную плиту ударился? Я же тебе сказал уже, что художник был СЛЕПОЙ! Как добрый старина Пью у товарища Стивенсона! Я не могу взять в толк, как он эти-то картинки накропал, а ты – “пленэр”! Он жил здесь полгода или чуть больше, по разрешению хозяина квартиры – заслуженного алканавта Советского Союза и никогда никуда не выходил! – Кузнецов подчеркнул последние свои слова: – Никогда! Соседи, эти доморощенные Пинкертоны, понятия не имеют, как звали этого художника, и не видели, чтобы к нему кто-то приходил. И хозяина хаты найти никак не можем!
- И, я так думаю, не найдёте, – Сивцов пристроил картину, которую держал, на диван, тщательно вытер руки носовым платком, достал сигареты и закурил. – Он, по всему видать, уже давно… Вы фамилию хозяина квартиры там, случаем, не искали? - и он выдул длинную струю сигаретного дыма в сторону картин, висящих на стене.
- Все там бу… - начал было Кузнецов, но не договорил, сплюнул и, торопливо вытащив из кармана сигареты, закурил.
Он затянулся, закашлялся и, сквозь кашель, спросил:
- И что же теперь? Кхе-кхе! Мне со всем этим… Кхе! …Идти к начальству? И где же после этого мы… Кхе! …Окажемся? Кхе!
- В каком случае? Если поверят или наоборот? – усмехнулся Сивцов. – Хотя, нет! Это кто же поверит? Да ты не убивайся так! Направят нас с тобой на экспертизу… Психиатрическую, понятное дело! А там и пенсия не за горами.
- Вот это ты верно подметил! – раздражённо бросил Кузнецов. – В психушнике тебе самое место! А мне семью кормить надо… Я тебя сюда для чего приволок? Для чего тебя начальство командировало? Шутнички …! …! – и Кузнецов добавил несколько ярких эпитетов, характеризуя чувство юмора “начальства”. - Твоё дело какое?! Художественная экспертиза?! Так давай, родной, действуй! Просвети меня тёмного: Рембрандт это, потерянный Эль Греко, "Мальчик голубой" или что?
Сивцов задумался. Щурясь от дыма сигареты, он блуждал глазами по комнате, фиксируя взгляд то на странных картинах, то на ожидающем его решения капитане Кузнецове. Наконец он помотал головой, как бы освобождаясь от некой навязчивой мысли и, с уверенностью в голосе, заявил, не совсем понятно о чём:
- Мэрдэ! И это ещё если мягко и интеллигентно, как мама учила… Я бы их, по-тихому, запихнул бы куда-нибудь… Во влажную среду. От греха подальше!
- Всё, доктор! Лично меня диагноз полностью устраивает! Экспертиза окончена! А твоим замечательным “мэрдэ” я озаглавлю свой рапорт начальству. Со ссылкой на твоё авторство, конечно.
- Годится! Только обязательно сделай сноску с переводом, а то могут не знать, и тогда хлопот не оберёшься. А что за вирши на этом холсте намалёваны? – Сивцов указал сигаретой на отдельно висящий на стене холст, как и все остальные – без рамы.
Кузнецов, очень довольный окончанием и, тем более, результатами “экспертизы”, постарался сделать загадочное и строгое лицо, что ему удалось далеко не на все сто процентов, так как большая часть его физиономии улыбалась.
- О-о-о! Наблюдательный Эксперт! От твоих орлиных глаз не укроется даже бегемот, застрявший в ловушке для мышей! Это не просто: “Что за вирши”, это что-то… У меня в отделе один молодой спец есть, так он стишки эти даже переписал себе… А вот идентифицировать автора, увы! не смог! Во молодёжь пошла?! Буквы знают, языками владеют, а как найти кого или поработать… Видишь, внизу? “Пауль Бэг”. Фамилия автора, значится, а это молодое дарование утверждает, что нету такого поэта на мировой арене и всё тут!
Кузнецов обречённо покачал головой и слегка, на уровне пупка, развёл ладони в стороны, обозначая, видимо, что и у него “тут” этого поэта нет.
- А тематика стишков, как раз под стать картинкам - cуицидально-кладбищенская… А знаешь что?! Давай-ка я тебе этот опус прочту вслух! Вдруг ты ещё и тайный эксперт по стихоплётству и обнаружишь, что это бесценное произведение мировой литературы? А вдруг ты и с автором знаком?
Сивцов затянулся сигаретой и попросил:
- Только ты того… Ори потише. А то окно-то открыто настежь.
- Ты хочешь, чтобы кроме тебя никто не услышал мой дивный голос? Хочешь обездолить наш народ? Напрасный труд! Талант, он прорвётся!
Кузнецов подошёл поближе к картине со стихами, прокашлялся, облил Сивцова презрительно жалеющим взглядом и низким, хрипящим голосом, долженствующим, по его мнению, навевать подходящее случаю настроение, слегка завывая, произнёс:
- Произведение называется: “Могила”.
Сивцов вздрогнул, невольно вгляделся в картину на мольберте, в передний её план, а Кузнецов повернулся лицом к картине со стихами и тем же “загробным” голосом принялся читать нараспев:
Могилы хладной дно меня влечёт.
Теперь она мне будет мягким пухом.
Мне предстоит окончить жизни взлёт
И кубок Смерти осушить единым духом.
Ко мне придут мои враги, друзья…
Кто должен мне и те, кому я сам по гроб обязан.
Увы! С меня долгов теперь не получить,
И более я клятвами не связан.
Угрюмо те сомкнут свои ряды,
Кто плачет искренне, и кто плюёт в мой хладный дом…
В толпе не различить мне добрых лиц,
Не приласкать навек утерянным теплом…
Сивцову показалось, что серый туман на заднем плане картины вдруг заклубился и угрожающе двинулся вперёд, земля на переднем плане вскипела серой пылью… Сивцов растерянно посмотрел на другие картины и увидел то же самое: клубящуюся серую пыль. Он попытался вглядеться в это серое марево… Но в этот момент ему в глаз попала струйка дыма от сигареты. Сивцов принялся тереть слезящийся глаз пальцем, а Кузнецов продолжал читать, подвывая:
Слеза любимой смоет все грехи с томящейся души…
Угаснет память обо мне. Там, наверху, пройдут года…
И не коснуться мне, увы, вовек поверхности земли.
Лежать – удел мой под землёй. Ждать Страшного Суда.
- Вот такое замечательное, жизнеутверждающее произведение послал нам через века бессмертный Пауль Бэг! – подытожил своё чтение Кузнецов, поворачиваясь к Сивцову, и тут же воскликнул:
- Ты плачешь, Великий Эксперт! Тебя тоже проняло до костей мозгА моё несравненное искусство чтеца? Или потрясло жалкое содержание стихов?
- Первое! – смеясь, ответил Сивцов. – И дым от сигареты.
- Ну-у! – закручинился Кузнецов. – А я-то совсем уже хотел подать рапорт об отставке и всецело посвятить себя музам. Ах! – патетически воскликнул он. – Какой великий артист гибнет во мне! Из-за тебя, между прочим, Сивцов.
- Тоже мне – Нерон в погонах! И как только у тебя глотка выдерживает?
- А кто сказал, что она выдерживает? – живо откликнулся Кузнецов. – Да она совсем пересохла! И нам, дабы спасти мой уникальный голос, придётся размачивать его источник в…
Сивцов повернул голову к картине на мольберте и вдруг поймал себя на том, что воспринимает голос Кузнецова как бы через толстый слой ваты. Он понимал, что говорил ему Кузнецов, но как-то отдалённо, как нечто неважное и совершенно незначительное…
С трудом, преодолевая липкое, засасывающее безумие, он оторвал взгляд от картины. Потёр пальцами виски, прогоняя морок, глянул на другие картины. Всё, вроде, нормально. Ни тебе “кипящей” земли, ни злобного серого тумана. И тут Сивцов ощутил, что туман никуда не ушёл… Вон он, прячется за надгробьями, в серой дымке на заднем плане каждой картины. Ждёт…
- ...Ты чего, Сивцов, совсем от стихов опупел, что ли? Или живописью обнюхался? – обеспокоено спросил Кузнецов. – Я ему, понимаешь, про целительные свойства русской водки… А он?.. Ты чего? Сердечко прихватило?
- “Откуда сердце у мента”?.. – процитировал кого-то Сивцов. – Сергей, а ты слышал о влиянии профессии на внешний вид человека? Например, говорят, что у гаишников, после четвёртого года работы, правая рука становится полосатой, как их жезл, а у левой пальцы срастаются “лодочкой”.
- Так… С правой рукой – считай дошло. Удобно, можно без палки обходиться. А на фига левая “лодочкой” становится?
- А чтобы мелочь не ронять!
- Сам придумал? – с угрозой спросил Кузнецов. – ГАИ-то у нас давно уже нет. А вот я выдам этот перл паре-тройке своих дружбанов из ГИБДД и авторства не скрою… Тебе проще пешком ходить будет!
- Я возьму одну картину?
- Ну, у тебя переходы!
Кузнецов удивлённо уставился на друга, покрутил пальцем у виска, потом его брови понимающе поползли вверх, и он радостно воскликнул:
- Вот я и поймал тебя, о алчный Эксперт! Интуиция меня предупреждала верно: ты хочешь, уничтожив остальные картины, остаться единственным владельцем бесценного шедевра, смыться с ним за границу и там, продав его за десять… Нет! Двадцать миллионов ихних плохих рублей и заделаться буржуем! И ты думаешь, что мы просто так выпустим тебя из своих натруженных рук? И ты способен, в безмерном богатстве, забыть здесь старых преданных друзей, прозябающих и нищенствующих в местном демократическом изобилии?
- Как у тебя только язык повернулся!.. – укорил друга Сивцов. – В любом случае, при удачной продаже картины – половина твоя!
- “Подельник”? Кто сказал: “Подельник”?!! Не надо нам ваших грязных буржуйских денег! – воскликнул Кузнецов. – А картину возьми. Я хочу до самого конца проследить твоё бесславное падение в бездну богатства! И я буду на этом ярком примере воспитывать своих детей!
И, уже спокойным тоном, добавил:
- Бери, бери! Не стесняйся. Мы с тобой их всё равно уже осудили и условно приговорили к расстрелу через повешение.
Сивцов вытащил из банки с кистями короткий острый нож, быстро и ровно вырезал из подрамника на мольберте холст и, сворачивая его в трубку, спросил:
- Ну что? Пошли, что ли?
Перед входной дверью, перед тем, как покинуть квартиру, они оба, словно повинуясь команде, повернулись и посмотрели на то, что осталось в этом мире от неведомого художника, – на обозначенный мелом силуэт.
- Интересным кадром был этот художник, – тихо сказал Кузнецов.
- Исключительно… - согласился Сивцов. – Где его похоронили?
- На городском кладбище, за Волгой. В карте для безымянных, под номером…
…Они решили немного пройтись пешком. Точнее, на этом, хитро улыбаясь, настоял Кузнецов.
- Здесь недалеко, – загадочно улыбаясь, заверил он. – Ты, похоже, сто лет не был на Богдана Хмельницкого?
- Да-а, – протянул Сивцов. – Но, в основном, вроде, всё на месте? Только вывески поменялись и, явно, забегаловок стало больше.
- Вывески – эт-точно! И ты прав – основные “маяки” на месте. Клуб ТРЗ, правда, не очень смотрится, как фон базара, но тут уж, как говорится… А вот наша, родимая, пятьдесят девятая школа всё та же! Рассадник знаний…
По самой середине улицы с грохотом и воем, подняв облако пыли, прокатил трамвай.
- Остановку трамвайную перенесли… - с видимым сожалением констатировал Сивцов и тут же удивлённо воскликнул, – Смотри-ка! А лавочки около “двадцать четверки” на месте! Только покосились и в асфальт вросли.
- Да! Их не украдёшь. Советский бетон! А помнишь, как здесь на гитарах вечерами бренчали вот эту:
“Первый медленно трамвай бежит,
Мимо гулко я иду вперёд…”
- “И на стыках рельс трамваю в такт”… – продолжил Сивцов. – Только начинается она: “Осень не люблю во всей красе…” Ранний Игнатей! “Листопад”. Это тебе не Дебицел!
- А ещё на склероз жаловался… - Кузнецов неожиданно остановился. – Кстати, о птицах! Ты анекдот про “аспирин-УПСА” знаешь?
- Это где две подруги головную боль лечат?
Кузнецов согласно кивнул.
- Пошловато… - усмехнулся Сивцов. – Но – смешно.
- А теперь глазёнки подыми и читай.
Сивцов послушно поднял голову вместе с “глазёнками” и, едва ли не перед собственным носом, прочёл на вывеске: “У МОРЖА”.
- Пошловато! – резюмировал свои впечатления от прочитанного Сивцов. – Но уже не так смешно. Может, они читать не умеют? Или внутреннее содержание соответствует?..
- Не-е! – Кузнецов был очень доволен произведённым эффектом. – Внутри, как у всех. Я ж не извращенец какой. Вот здесь-то мы по сто пятьдесят и осадим!
Кузнецов не соврал. Внутри всё, действительно, оказалось “как у всех”. Стойка бара, зеркала, столики. И, что самое приятное, бар, если не принимать в расчёт двух-трёх завсегдатаев, был восхитительно пуст. Пока Сивцов решал, за каким из столиков им обосноваться, Кузнецов отправился прямиком к бару. За стойкой стояла молоденькая девушка с большими печальными глазами и, с упорством, достойным лучшего применения, пыталась протереть салфеткой дырку в стеклянном стакане.
- По вашему лицу я ясно, как в открытой книге, читаю, что это был чертовски тяжёлый день, наслоившийся на не менее трудное детство, – посочувствовал девушке Кузнецов.
- А вы сегодня без формы, – спокойно парировала девушка.
- ЦРУ?.. МИ-6?.. – заинтересованно спросил Кузнецов, посмотрел на светлые волосы своей собеседницы и облегчённо вздохнул. – Ну, слава Богу! Уж точно – не МОСАД!
- Ну что вы! Я хорошая! – наконец-то улыбнулась девушка. – Просто я живу в соседнем доме и часто вижу, как вы идёте на работу.
- Вот она - оборотная сторона популярности! Шагу нельзя ступить… - Кузнецов перегнулся через стойку и доверительно сообщил барменше: – Очень хорошо, что вы меня узнали! Сейчас, как никогда, нам нужны наблюдательные и преданные нашему общему делу, люди. Сегодня мы в глубокой засаде. Потому и без формы, и даже в гриме. Сейчас мы возьмём по сто пятьдесят простой, пролетарской, чтобы слиться с толпой. Водку налейте в бокалы. Для маскировки…
- А “сто пятьдесят” в рюмку и не войдут…
- Ещё как войдут! – убеждённо не согласился Кузнецов с девушкой. – Минут через пятнадцать. “Их было восемь…” Я имею в виду – восемь десятков. Так вот! Как только они ворвутся в банк и бросятся к сейфу… Видите вон того дряхлого старикана, который косит под молодого? – Кузнецов ткнул пальцем в сторону Сивцова. – Видите в его руках трубку? Это есть замаскированный гранатомёт. Старикан будет молотить бандюков своей “базукой” по чём попало длинными очередями, вы – наливать им по полной, чтобы гады закосели быстрее, а я – надевать им наручники и зачитывать их права. Возможны жертвы.
- Но здесь нет ни банка, ни сейфа! – заметила девушка, наливая водку в бокалы.
- Это их не остановит! Эти идиоты уверены, что “У МОРЖА” должно быть абсолютно всё! – Кузнецов подмигнул барменше и, подхватив бокалы, тихо добавил: – Будьте начеку! – после чего направился прямиком к Сивцову.
- О чём это ты договаривался с девицей? К чему её склонял? - с подозрением спросил Сивцов. – Смотри! Ты становишься фигурой, пригодной для шантажа. Ежели не откупишься, конечно! Вот настучу твоей благоверной…
- Ой, настучи, касатик! Обязательно! Да смотри, не забудь! – запричитал Кузнецов. - А то ведь Надежда не поверит, что я тебя сюда по делу водил и будет думать, что только из-за любви к водке. А это наша соседка по дому, – указал на барменшу Кузнецов. – Симпатичная, правда? И смелая очень! Вот мы и решили вас познакомить, и я только что поведал ей о твоём славном жизненном пути, полном опасностей и сражений. Видать, ты покорил её. Она уже согласна на всё... Вон гляди, как старательно улыбается!
- Это ты что же?.. На смотрины меня сюда приволок?! – грозно сдвинул брови Сивцов.
- Да ладно тебе! Не убивай меня, Иван-царевич! Я тебе ещё пригожусь! Уже и пошутить нельзя…
- Со мной тут недавно уже “пошутили”…
- Да ну! Расскажи! Поучи нас молодых, зелёных… - принялся уговаривать Кузнецов.
- Тебя научишь!.. Да особенно и рассказывать-то нечего! Меня в компанию недавно заманили. Обманом. С девицей познакомили, товар разрекламировали, как положено: уж и печёт, и жарит, шьёт и варит… Только в космосе, кажется, не была. Но, как у них у всех, – судьба претендентку почему-то не балует. Навязали мне её провожать до дома. Идём, комаров разгоняем, беседы беседуем. Ну, она и спрашивает, а сама аж покраснела вся: “А у вас дома есть “Макона”?”
- Класс! – восхитился Кузнецов. – Как просто и элегантно! А в наше время…
- Знаю я “ваше время”! Сам оттудова. Ну, не стал я из откровенности девушки проблему лепить, в угловом магазине и “Макону” прихватил, и ещё кое-что… Ко мне домой пришли, я её в комнату завёл: “Располагайтесь!” – говорю, а сам на кухню, чайничек поставил и думаю, что хорошо бы процессу ухаживания завершиться чем-нибудь через пару часов. На завтра работа, да и спать надо, по определению. Одно насторожило: обычно девицы в ванную просятся. Да фиг с ним, думаю, перетерпим! Вернулся в комнату, к гостье своей…. Зашёл – и тут ступор судорожный меня посетил. Во всех местах организма. Гостья моя ночная, в отличие от меня, времени зря не теряла, чайник на плиту не ставила, а разделась до “в чём мать родила” и устроилась на моей холостяцкой двуспальной койке. Да в такой позиции, что у меня и давление, и всё остальное враз поднялось, и я тут же решил, что ну её на фиг эту “Макону”… Да и работу, заодно! Скажусь завтра больным, думаю...
- Мечта!.. – закатил глаза Кузнецов.
- Понятное дело! – вздохнул Сивцов. – Мечтать у нас пока ещё не запрещено. И, пока я решал, как мне к этой мечте поближе подобраться да не спугнуть, она головку белокурую свою повернула и капризно так говорит: “Ну, чего встал?! Давай скорей, а то я писать хочу и спать!” У меня все приборы сразу стрелки на нули выставили, а главный циферблат “полшестого” показал. Вот тут я как-то сразу и понял, почему у неё судьба не складывается…
- Ну и дальше что? – нетерпеливо спросил Кузнецов.
- Что: “Ну и…”? – удивился Сивцов. – Всё. Откуда я могу знать, где она потом пописала?
- Везёт тебе! – восхитился Кузнецов. – Интересно, на фига тебе это везение дано? При такой реакции ты никогда не женишься. А может, ещё и пристрелишь кого-нибудь…
- На что везёт-то? Да и “так”, да ещё и на “этом” жениться я не желаю! Лучше сразу застрелиться.
- Ишь ты! Сразу: “Застрелиться!..” Ты сначала женись, жизнь себе испорти, а потом уж и стреляйся! А так – тебя люди не поймут! - Кузнецов поднял свой бокал. – Давай-ка лучше, по половиночке, не чокаясь. За художника…
Сивцов совсем уже собрался сослаться на то, что он, дескать, за рулём, но при последних словах Кузнецова поднял свой бокал и очень серьёзно сказал:
- Упокой Господь Бог его душу! Если это возможно…
- Земля – пухом! – откликнулся Кузнецов.
Они одновременно ополовинили свои бокалы, поставили их на столик и закурили.
- На кой бес она тебе? – лениво спросил Кузнецов, указывая сигаретой на рулон холста, который Сивцов пристроил на краю столика.
- Может, пригодится для чего… - неопределённо пожал плечами Сивцов.
- Ты, оно конечно, как неженатый человек, можешь позволить себе даже повесить эту картину на стену. Для отпугивания претенденток!
Сивцов затянулся сигаретой и протестующе замотал головой.
- Нет? – удивился Кузнецов и тут же понимающе протянул, – А-а-а! Начинаю догадываться! Хитрый Эксперт! Ты поставишь её на камин в своём таинственном замке и долгими зимними вечерами, распиливая смычком скрипку Страдивари и высасывая мозги вересковой трубки, будешь плести сложные логические цепочки и создавать умопомрачительные версии, которые и приведут тебя, через годы, к разгадке тайны слепого художника!..
- Ты традиционно всё слишком усложняешь, – Сивцов стряхнул пепел с сигареты в керамическую пепельницу на столике. – Чтобы строить правильные версии, совсем не обязательно курить трубку и мучить инструмент.
- О-о-о! Значит, ты всё уже знаешь? В смысле – кто грохнул художника? Я внимаю мудрости твоей! О, Великий!
Сивцов без улыбки посмотрел на Кузнецова, осторожно поправил рулон картины, который норовил скатиться с хлипкого пластикового столика и упасть на пол, оглянулся вокруг и тихо сказал:
- Круг его знакомых, которым он мог сразу открыть дверь, был очень сильно ограничен. Иначе мы бы давно узнали об этой группе от осведомителей. Значит, его застрелил один из заказчиков. Или, что более вероятно, подельник. Диспетчер…
- Тебе больше пить нельзя! – решительно заявил Кузнецов, слегка прикладываясь к своему бокалу. - Никогда и ни капли! Теперь я почти согласен со своей женой: алкоголь – это яд! – Он в упор посмотрел на Сивцова и медленно, разделяя слова, проговорил: – Ты хоть понимаешь, что сказал? До тебя доходит, что слово “диспетчер”, в данном, конкретном случае, подразумевает, что в наличии, в Астрахани, имеет место быть киллерский синдикат?
Сивцов кивнул:
- Имел быть, – поправил он Кузнецова. - Да ещё и весьма необычный синдикат. Вероятно, что в нём было всего два человека: тот, кто осуществлял функции диспетчера, и художник.
- Да ты что?! Закуской обожрался?! Сбор информации, прикрытие, отход… И кто же киллер? – язвительно спросил Кузнецов после паузы. – Уж не художник ли?
- Он. Художник, – согласно кивнул Сивцов.
- Да что ты башкой машешь, как больная лошадь в жаркую погоду! – разозлился Кузнецов. – Ты хоть понимаешь, что художник был СЛЕПОЙ!..
От бара отошла какая-то невзрачная девица и уселась со своим коктейлем через пару столиков от них. Кузнецов был вынужден говорить тише:
- …А он у тебя то на пленэре пишет, то в оптику глядит…
- Да я, Сергей, помню, что художник был слеп. Вся штука в том, что в его деле это не очень-то ему и мешало. Кто-то принимал заказ, передавал его художнику… Им не было необходимости собирать информацию о жертве и даже видеть её. Только полное имя и точная дата рождения. Потом художник писал картину…
- …И молотил ею жертву по голове! – перебил его Кузнецов. - У тебя устрашающие провалы памяти! Все картины были без рам – легковаты, а художник дома сиднем сидел!
- Но кто-то носил ему еду, выносил отходы. И ещё… Я где-то читал: слепые – видят. Но видят они не совсем так, как зрячие. Вот, например, если ты сейчас закроешь глаза, а я начну закуривать, то ты, не видя меня и пользуясь только слухом, легко догадаешься о том, что я делаю. А у слепых обострён не только слух. Включаются и другие, неведомые нам резервы. И я дорого дал бы, чтобы узнать, что “видел” этот художник...
Кузнецов, не торопясь, допил водку из своего бокала, закурил новую сигарету и, расслабленно откинувшись на спинку стула, с умилением посмотрел на Сивцова:
- Замечательно, больной! И что же дальше?
- Дальше? Когда картина была закончена, он читал стихи…
- Кто, простите, читал? Слепой художник?
- Не знаю, - резонно засомневался Сивцов. – Вероятно, стихи с картины читал его подельник… Факт в другом! После этого им достаточно было вписать на могильный камень имя и дату рождения жертвы, и клиент ровно через три дня, тем или иным образом отправлялся в мир иной. Менялась его Судьба, и заказанный попадал туда, где его представлял себе художник, - в могилу.
- Ну, а вот это как раз и не факт! Правда, фактов-то у тебя здесь совсем нет, одни предположения, густо замешанные на мистике и сдобренные бредом сивой кобылы! Ты не обижайся, но мне чертовски хочется позвонить в одно заведение в Покровской Роще и узнать, нет ли у них буквально одного места. Для буйного больного. Но меня, Сивцов, удерживает от этого милосердного шага многолетняя дружба с этим самым помешанным. Я буду лечить тебя сам. Домашними, проверенными веками, средствами. – Кузнецов ткнул пальцем в бокал Сивцова. – Пей! За что хочешь!
Сивцов послушно осушил свой бокал и, хрустя солёным орешком, спросил:
- Лекарь, у тебя кофе дома есть?
- “Макона”? – усмехнулся Кузнецов. – В Греции всё есть! И Надежда не откажет себе в удовольствии поставить нам с тобой по большой кофейной клизме. И не боись! Сегодня в этом, как его… ДПэСе дежурит мой знакомый. Домой тебя проводят с мигалками и сиренами. А посему – повторим, – сказал Кузнецов, сгрёб со стола бокалы и встал.
- Постой! – Сивцов взял в руки трубку холста. – Ты хорошо помнишь, что изображено на этой картине?
- Ну-у… - Кузнецов насторожился. – Приблизительно… Точно такую же нарисовать не смогу.
- Не сможешь… - эхом откликнулся Сивцов.
Одним движением он развернул картину перед Кузнецовым…
На картине было всё то же кладбище, всё в тех же серо-коричневых тонах. Только слегка изменился порядок могил, и их как бы размыла дымка заднего плана. Дорожка шла чуть под другим углом… Впереди и немного сбоку жирно поблескивала куча влажной земли с воткнутыми в неё лопатами и могильным камнем, плоско лежащем на скате кучи. А в самой средине картины зияла разверстая могила. Дно её едва угадывалось во мраке, но оно притягивало взгляд, завораживало, влекло…
В правом нижнем углу картины появилась неразборчивая подпись художника. Без даты написания картины…
Кузнецов вдруг начал делать частые глотательные движения, поднёс ко рту пустой бокал и единым духом “осушил” его. Облизнув губы, с мрачным удивлением изучил дно бокала, длинно сглотнул, сказал:
- Я сейчас, – и по дуге, сопровождаемый взглядом Сивцова, отправился к бару.
Как раз в этот момент от стойки бара отошёл какой-то молодой человек. Парень как парень… Сивцов не обратил бы на него никакого внимания, если бы в его руке не было большого стакана молока.
“Во маньяк! – подумал Сивцов. – Переться в подобное заведение, чтобы испить молочка!”
Ещё Сивцову не понравилось лицо молодого человека. При всей его привлекательности, было в нём что-то эдакое… Змеиное. Таилось то ли в острых скулах, то ли в манере часто облизывать кончиком языка тонкие губы…
Парень прямиком направился к девушке, сидящей ближе к выходу, низко наклонился над столиком, заглянул девице в глаза, и Сивцов отчётливо услышал шипящий полушепот:
- Скучаешь, мышонок?
“Точно – маниак! – отчуждённо, с брезгливостью подумал Сивцов. – Хорошо, что мне с ним не спать”, – усмехнулся он про себя и тут же, сворачивая холст в тугую трубку, выкинул из головы и странного молодого человека, и девицу, на которую тот нацелился…
…Тем временем у стойки Кузнецов, глядя куда-то сквозь барменшу задумчиво-отрешёнными глазами, заказал ещё по сто пятьдесят в ту же посуду. Странное выражение его глаз девушка, частично несправедливо, приписала действию предыдущей порции алкоголя.
- А может вам достаточно? Жена не заругает?
С некоторым усилием Кузнецов свёл фокус глаз на лице барменши. При этом она решила, что было бы гораздо правильнее не привлекать сейчас его внимания, так как выражение глаз в лучшую сторону не изменилось. Кузнецов старательно, через силу улыбнулся.
- Меня вам можно не бояться. Я сегодня свой “Смитт энд Вессон” на работе забыл. Но этот… - Кузнецов ткнул пальцем через плечо. – Этот очень опасен! Он уже зарядил свою “базуку” и принёс клятву, что никто не уйдёт живым...
- И когда же произойдёт нападение? – прищурив глаза, шёпотом осведомилась барменша. – Я уже вся извелась от ожидания.
- Скоро. Но не ранее третьего стакана, – мрачно ответил Кузнецов. – Этот Ужас Ночи с гранатомётом, кстати, интересовался вами. Ну, там: замужем, или нет? – Вопрос Кузнецова девушка проигнорировала, и он добавил: – Озабоченные вашей безопасностью, мы решили дать вам парабеллум.
- А это уже было. “Двенадцать стульев” Ильфа и Петрова.
Кузнецов спросил с неподдельным удивлением:
- С таким образованием и за стойкой?
- Жить-то надо… - печально улыбнулась девушка.
- Благословенна страна, заботливо взрастившая чад своих и загнавшая их в… - Кузнецов чертыхнулся, мрачно кивнул и, подхватив наполненные бокалы, уже отходя от стойки, спросил:
- А это что за крендель ненормальный с молоком?
- Этот? – Взгляд барменши безразлично скользнул по парочке за столиком напротив. – Он иногда здесь бывает. Сшибает таких, как эта… “Серых мышек”…
Кузнецов пристроил бокалы на столике, сел на жалобно скрипнувший под его весом стул и вопросительно посмотрел на Сивцова:
- Ну и что же ты предлагаешь в свете вновь открывшихся фактов?
- Сжечь, – поделился Сивцов своими соображениями.
- Всё? – оглядев помещение бара, уточнил Кузнецов.
- Ну, зачем же сразу всё! Только картины.
- Ага! Очень хорошая идея! Но только на первый взгляд. При плохом раскладе у нас с погон все звёздочки сдует. Незаконное изъятие и уничтожение улик… Использование должностного положения… Ну, что там ещё – прокурор подскажет!
- Это где же оно “незаконное”? Всё согласно акта. А остальное… Можно “под дурачка” сработать.
Они чокнулись бокалами “по камушкам”, скрепляя сделку, выпили, и Кузнецов заявил:
- Вот что, Сивцов! Дружба дружбой, а камеры нам, вероятно, разные достанутся! Я в своём рапорте буду вынужден указать, что капитан Сивцов, используя своё служебное положение, при проведении экспертизы предметов высокого искусства, обнаружил и, с моего попустительства, похитил изготовленное к стрельбе оружие неизвестной марки и неясного действия, имеющее вид типа картины…
- Это будет правильно, – одобрил Сивцов. – А если ты ещё про стихи упомянешь, то мне не так скучно будет одному... В психушнике сейчас с местами напряжёнка. Нас в одну палату могут положить.
Кузнецов помолчал, видимо оценивая такой поворот в своей судьбе, залпом допил водку и, покосившись на рулон картины, предложил:
- Пойдём ко мне кофий пить. Меня от всего этого уже тошнит.
- Ну, ещё бы тебя не тошнило! – посочувствовал ему Сивцов. – Триста грамм – на голодный желудок! Меня бы от этого просто вырвало!
Он медленно выцедил водку из бокала, резко выдохнул и встал…
…Утром на квартиру покойного художника явились два молодых милиционера в форме. Они собрали картины, прихватили тюбики с красками, кисти и даже пустой подрамник с мольберта и сожгли всё это добро на куче мусора во дворе, как им и было приказано. Правда, сожгли они не совсем всё… Картину со стихами Пауля Бэга молодой ценитель поэзии из отдела капитана Кузнецова предавать огню не стал и сохранил её для себя…
…В Астрахани или в Санкт-Петербурге, да и, вероятно, в любом городе, на любом кладбище вы всегда найдёте её – свежую разверстую могилу…