Оставив далеко позади гаишный пост, он мчался к спортивной базе «Орленок», вотчине Александра Сергеевича, в известных кругах – Пушкин. Пятьдесят семь километров по трассе и еще пять – по просеке. Просеку хозяин не успел обустроить, после строительных работ уехал в Германию. Теперь она, заброшенная, доставляла массу хлопот своим разбросанным строительным хламом всем, кто ехал на базу: спортсменам, отдыхающим, патриархам города…
С каждым километровым столбом, с каждым дорожным знаком, с каждым рекламным щитом напряжение возрастало, воздух стал ощутимо плотным и наэлектризованным. Несмотря на мощь автомобиля, ужас брал от мысли, сколько снега сейчас в лесу на раздолбанной просеке, под которым спрятаны повороты, ямы, ухабы, выбоины, колдобины, борозды, воронки…
Прошло довольно много времени, прежде чем Ольга успокоилась. И затихла. Потом чему-то улыбнулась. Выражение ее лица приобрело вид человека, принявшего важное и серьезное решение.
На остановке в ожидании общественного транспорта уже толпился народ. Николай Иванович отъехал немного, давая возможность появившимся частникам двигаться в очереди.
– Знаете, Николай Иванович, Вы можете отвезти меня… – она запнулась, – только у меня совсем нет денег. – На глазах снова навернулись слезки. Николай Иванович внимательно и задумчиво смотрел на нее, отрицательно качая головой.
– Отвезите меня, пожалуйста, к «Орленку». Мне очень-очень нужно.
– Оль, послушай! Я понимаю, тебе тяжело и хочется отгородиться ото всех, забыть всех и все, побыть одной. Но, давай, лучше я отвезу тебя к себе домой, жена тебя накормит, согреет. Семен, сын мой, с вахты вчера вернулся. Отметим Новый год. Ну его – сегодняшнее бомбилово. Поживешь у нас… Подумаем, что и как с тобой делать.
До бела зажав зубами нижнюю губу, Ольга отчаянно завертела головой. В глазах отразилась темнота и боль.
– Ладно, поехали. Но учти, девочка, на улице зима, снега сейчас за городом не просто навалом.
Проносясь мимо придорожного, украшенного новогодней иллюминацией, кафе «Светлана», он вдруг вспомнил отрывок Ольгиного письма:
«… Побольше позитива и оптимизма! - был твой совет, нет, скорее утверждение, жизненное кредо...
Дорогой человечек! Как отчаянно я хочу следовать этому правилу!
Но временами досадные недоразумения, мелочи из недавно пережитого, как назойливые осенние мухи, не дают покоя, стирая улыбку с лица где-то на середине фразы, мысли, ощущения... слишком много во мне рассудочности...
Такое случается все реже и реже, стараюсь себя контролировать, воспитывать даже, но рассудочность ли это? Отстраненность скорее, попытка ограничить себя в себе, не дать самой себе выплеснуть истинные чувства в мир... По принципу, я не трогаю вас, вы не трогайте меня...
Но ведь это не правильно!... Понимаю...........
Но Я ли это истинная, та которой хочу казаться?
Или же вот такая отстраненность и есть моя правда?»
Старый фольцваген уткнулся носом в сугроб и отказался дальше ехать. Николай Иванович обреченно смотрел на свое искривленное отражение. Они отъехали от поворота к «Орленку» всего 500 метров.
– Прости, но, видно, дальше нам не проехать.
– Это судьба, Николай Иванович. Я же говорила Вам «не надо ехать, я сама». Вы меня не послушались. – Ольга хитренько и виновато улыбалась.
– И, пожалуйста, не сопровождайте меня, ладно? Я Вас очень прошу. Очень-очень! Вот, возьмите мои часики, – Ольга начала расстегивать золотой браслетик.
Николай Иванович сердито, в негодовании, вдавил в снег дверь, вылез из машины. Его мгновенно облепило снегом, и он, как снеговик, засеменил вокруг автомобиля.
Ольга тоже вышла, вытащила сумки в снег.
Николай Иванович смотрел на нее, маленькую, запорошенную, такую крохотную среди этих сугробов и стволов многолетних деревьев-великанов. И ничего не мог с собой поделать.
«Черт! Что происходит! Чувствую, знаю, что неспроста все. И ничего поделать не могу! Нельзя ее отпускать в снег, в лес, одну, с сумками. И не могу ни остановить, ни пойти с ней – бред какой-то».
Ольга близко-близко подошла к нему, потянулась, закинула руки на заснеженные плечи
– Спасибо Вам… тебе…
Вывернув на злосчастную просеку у указателя на спортивную базу, он приостановился. Словно пловец перед прыжком на старте, замер. 22:22 светились часы. -39 показывал градусник на улице. В десяти метрах вдруг заметил засыпанный снегом автомобиль, который криво стоял в центре просеки.
– Старенький фольц… – он задумчиво чесал в затылке. – С чего это вдруг здесь, вполне приличный, заброшенный фольцваген, причем явно не выброшен навсегда. Отдыхающий? Турист? Искатель приключений? Хм… Словно человек просто вышел на природу часика так три-четыре назад.
Оглянулся. Если и были какие-то следы, то их успело таким снегом раз десять засыпать. Он недоуменно потоптался, подергал двери.
– Ладно, разберемся… на обратном пути. – И беспокойство с новой силой откликнулось на эти слова: «что произойдет-то еще до того, как будет этот обратный путь».
Николай Иванович долго стоял под снегом, пока маленькая фигурка Ольги не скрылась за пеленой падающего снега и поворотом просеки. Его разрывало на части необъяснимое противоречивое состояние. Его тянуло остановить Ольгу, но что-то заставляло стоять на месте. Его подмывало кинуться за ней, остановить и вернуть, но он стоял на месте и не двигался.
Бывает, видим, как кому-то просто необходима наша помощь, но проходим мимо. Сердце при этом сжимается, но мы делаем один шаг, второй, третий и, в конце концов, удаляемся от нуждающегося.
Чаще же мы делаем хорошие дела и отдаем частичку себя не задумываясь: а нужна ли человеку наша помощь, наше слово, плечо, деньги, присутствие…
Нет объяснения этому.
Не было объяснения и тому, что происходило сейчас. Не было. Не было смысла ни в чем. Он, конечно, был… Смысл происходящего есть всегда, но Николай Иванович мучительно искал его и не находил. Безысходность, ступор, тупик, бег мыслей по кругу, в котором не было выхода…
Весь в снегу, злой на себя, мрачный со сдвинутыми бровями, он уселся на сиденье. Остывший автомобиль возмущенно заскрипел. В сумраке салона, на месте пассажира, где недавно сидела Ольга, поблескивали золотой змейкой ее часики.
Лавируя между кусками труб и бетонными балками, интуитивно ощущая засыпанные снегом ямы, он медленно, по-черепашьи медленно, продвигался вперед. Хотя спидометр показывал не меньше 40 километров в час - для такой дороги приличная скорость.
Колючий снег, обгоняя дворники, со скрипом слетал с лобового стекла.
– Ужас! Что творится! Минус сорок два!
Резко затормозив, выскочил из автомобиля, подбежал к толстой трубе. Возле нее, чуть присыпанная снегом, лежала толстая тяжелая спортивная сумка.
Мгновенно стало жарко. По спине поползли холодные капли пота. Он узнал эту сумку.
После долгих попыток выбраться на трассу, в нескольких метрах от дороги Николай Иванович выключил двигатель, вышел, закрыл двери и пошел пешком в город, изредка оглядываясь – не догоняет ли его какой-нибудь транспорт.
Погода решила разгуляться: ветер усилился, колошматя под острым углом к дороге, снег повалил плотным новогодним конфетти.
В сумке лежали Ольгины вещи, скомкано напиханные.
– Что случилось?! Что случилось?! Что случилось?! – бешено крутилось в голове. Руль крутился в такт вопросам. Голова тоже, хотя он и гнал от себя мысли, что где-то в снегу может найти…
«Синим росчерком крыла закрутила, замела», – шептала Ольга. Эти слова всю дорогу не выходили из головы. Она пыталась замерзшими пальчиками открыть дверь домика.
Ключ не попадал в скважину замка.
Она еле добралась до «Орленка». Сумки, сначала одну, потом другую, пришлось оставить по дороге – сил их тащить уже не хватало. Торопилась и все время оглядывалась – боялась, что Николай Иванович кинется за ней, остановит, не даст закончить решенное…
Она не хотела оставаться на улице. От этого торопилась, дрожала и не могла никак вставить ключ.
Дверь поддалась.
– Все-таки, грустная у тебя сказка получилась, Сказочник. Грустная и такая программирующая. Не хочу быть серой и одинокой с огнедышащей раной в полтела! И выход вижу только один…
Не включая света, не раздеваясь, прошла на кухню. В опаловом свечении уличного снега налила в чайник воды, включила газ, поставила на плиту. Серебряная, с виртуозно нанесенным узором по поверхности, ложечка мелодично стукнулась о тонкий фарфор кружки, рассыпавшись по дну черным шоколадом растворимого кофе.
– Зачем? – словно очнувшись, туманно глядя на кружку, спросила себя. Тут же забыв об этом.
Нашла в карманах помятую пачку сигарет. Опустилась на корточки, оперевшись прямой спиной и затылком в стену. По привычке подняла руку поглядеть время, опустила. Чиркнула спичкой. Закурила, закрыла глаза.
«Больше всего на свете мы жаждем, чтобы нас любили... любили такими, какие мы есть, а не тех, кем мы хотим казаться... любили со всеми нашими странностями и причудами, страстями и нелепыми выходками... любили просто так, просто потому, что мы есть...
Почему же тогда мы боимся признаний в этом? Почему страх быть ответственными за чью-то любовь заставляет нас совершать поступки, о которых мы сожалеем после... Оттолкнуть, уйти, обидеть любящего, не принять, не понять, и даже не пытаться сделать это, и все только потому, что любят нас, а не мы...
А если наоборот, любишь ты, а тебя не хотят услышать... Не хотят, не могут, не приемлют ... ты не тот, кто снился в юности, не соответствуешь образу, нарисованному фантазией и опытом предыдущих встреч...
Что будешь чувствовать ты? Боль?
Обиду?
Или же будешь продолжать любить, не давая выходу своему чувству, или же выплескивая его в творчество, работу, заботу о ближних, а может быть, твои чувства и нереализованные желания найдут себе выход в затяжных депрессиях...
Только не это!!!»
Вторую сумку он заметил метров через 500.
В домике было очень холодно. Клонило в сон.
Лето в деревне у бабушек. Самая счастливая пора детства, всей прошедшей жизни.
Два скромных деревянных дома, построенных по одному плану, будто хозяева и строители ходили друг к другу с мерками. Только один дом чуточку просторнее, а второй – наряднее отделкой крыльца, ставен и наличников. В этих домах сказался характер людей в них живущих.
Это были самые лучшие дома, из всех стоящих на ближайших пяти улицах. Хотя улиц в деревне было больше, но вся жизнь ее, маленькой девочки, сосредотачивалась на тех улочках, что были близки и знакомы.
Чтобы попасть от одного хуторка к другому, идти нужно было через пустырь, сплошь заросший кочковатой травой и редким низеньким кустарником, который рачительные хозяйки запасали для метелок. Ровно посередине тропы, разделявшей улицы, был вбит крепкий деревянный столбик, отполированный годами и веревкой, которой привязывались на выпас молодые бычки и козы. Одна белая старая коза с рваным ухом была страсть как бодучая. И если на пустыре пасли именно ее, то дорога, обычно занимавшая минут двадцать, превращалась в настоящее приключение.
Жаркое июльское послеполуденье. Выполнив всю отведенную дедом работу по дому и двору, занудившись висеть на заборе, ожидая, когда освободится соседская девчонка-ровесница, маленькая Оля собиралась в гости. Крадучись пробиралась в кладовку. Потому что дед гонял за оставленные развязанными на радость крысам мешки. И осторожно, боясь уронить хотя бы одно черное глянцевое зернышко, так как глаз у деда был шибко наметанный на такие проделки, пригоршнями ссыпала в карманы короткого ситцевого халатика самые вкусные во всем мире подсолнуховые семечки, запасалась, так сказать, на дорожку...