«Больше всего на свете мы жаждем, чтобы нас любили... любили такими, какие мы есть, а не такими, какими хотим казаться... любили со всеми нашими странностями и причудами, страстями и нелепыми выходками... любили просто так, просто потому что мы есть…»
Ничего не прошло, как ожидалось, а нахлынуло душной волной, как только встретилась с ним взглядом, и на миг, на короткий обжигающий миг, показалось, что и он взволнован, что-то было в его глазах, в едва уловимом трепете ресниц, губ, голоса, что дало ей удивительную по силе возможность обмануться. И она поверила, всем сердцем, всей душой. Сжалась вся внутри от страха, от нестерпимого ужаса, боясь того, как быстро все может исчезнуть.
Но теперь, глядя в его глаза, Маринка мучилась от мысли, что все вранье, что нет никаких иных причин, чтобы отказываться от встречи с ней, кроме естественного нежелания мужчины угождать несимпатичной ему женщине. Несимпатичной – это еще громко сказано. После долгого перерыва в отношениях они встретились, и естественно, Марина понимала это, она не стала моложе, прибавились морщины, тело уже явно немолодой женщины не сулило столько соблазнов, сколь могло дать тело юной особы. И даже наличие опыта не компенсировало утрату молодости.
Глядя в его глаза, понимала: все вранье, что не придет он не только сегодня, но не придет больше никогда. И, как ни странно, не было от слов его обиды, была лишь легкая тень досады от потерянного зря времени, горечь пустоты, что вновь заполняла ее душу медленно, но бесповоротно.
У нее был один критерий, по которому она оценивала степень близости с мужчиной. Это, когда в постели ты все время чувствуешь его коленки, или ваши тела сливаются так, словно каждая его косточка специально создана для твоих изгибов.
Так вот, с ним она чувствовала себя в наивысшей степени комфортно.
А сейчас, глядя ему в глаза, чувствовала, что все вокруг вранье.
Пришло время уйти… Самой... Сделать первый шаг к расставанию.
– Мы еще встретимся…, – сказала она и добавила, – в следующей жизни.
Он еще стоял на остановке, когда, переходя дорогу, оглянулась и махнула рукой на прощание.
Сейчас, стоя под легкими каплями сентябрьского дождя на пустом перроне маленькой станции, когда деревья за проволочной оградой привокзального сквера бережно укрывают желтой листвой землю, Марина гнала от себя мысли о недавней встрече, заставляющие ее вновь и вновь ощущать мучительные приступы тоски. Зачем она приехала сюда? Что хотела доказать? Кому?
Как всполохи полярного сияния рвут полотно небес, так и мысли ее искристыми колючими льдинками разрывали сознание на части, на «до и после», на «здесь и сейчас», на «там и больше никогда».
И тут все вернулось.
Память выплеснула прошлое, выдернула из настоящего.
Сразу накатило. Нахлынуло с прежней силой, с прежней болью, с прежней тоской, в тысячи разы усиленной безысходностью. Время лечит, но в данном случае время оказалось не ее союзником: «Вот оно! Это мгновение. Не так уж много их было в твоей жизни, таких мгновений, чтобы упустить и это. Держи его крепко, потому что оно кратко и недолговечно, как вода, пролившаяся из старого глиняного кувшина с отколотым горлышком на растрескавшуюся от жары землю».
Разволновалась. Грудь высоко поднималась и опускалась. Соски затвердели. Удобная и незаметная секунду назад одежда стала тесной и шершавой.
Чтобы успокоиться и отвлечься, Маринка решила немного пройтись – еще полчаса до прибытия поезда. Подойдя к краю перрона, усмехнувшись, подумала:
– А ну как разом закончить все мучения, один шаг, всего один, и все мыслимые и немыслимые проблемы останутся во вне.
В этот момент грузовой состав, стоящий на третьем пути, резко дернулся, гулко лязгнув сцепкой. Вагоны гуськом потолкали друг друга куда-то влево, замерли.
– Черт, – чуть слышно выругалась Маринка, отпрянув, – этого еще не хватало…
Испугалась. Не на шутку.
Не то чтобы она никогда не думала о подобном исходе, просто сейчас, в этот момент, в этот час и день она не была готова. Знала за собой эту черту характера, которую некоторые ее знакомые считали недостатком, – прежде чем приступить к выполнению какого-либо важного дела, ей нужно было все тщательно взвесить, продумать и подготовить.
Дождь усиливался.
Все вокруг посерело.
Такая же серость стекла в душу.
«Глупая, столько всего намечтала и нафантазировала. Придумала, додумала, выдумала, создала в своих мыслях то, чего никогда не было, нет и не будет.
Не мешай человеку жить!
Он сам об этом попросил, когда сказал, что он такой, какой есть. В подобной ситуации самым уязвимым звеном остаешься ты сама. Внешне все может выглядеть как спокойное, выверенное до мелочей, самообладание. Но на самом деле твое ничтожнейшее «я» вновь страдает и мучается, как дождевой червяк, которому очень хочется выползти на освеженную летним дождем землю, но он боится опасностей, которые на самом деле не вымысел, а жуткая реальность.
Когда же ты поймешь, что существует незримая, но весьма ощутимая грань в отношениях, которую никогда нельзя переходить, а, достигнув, лишь едва коснувшись, необходимо смириться и уйти в сторону. Остановиться, одуматься, а если это во благо, то и повернуть. Или остаться на месте, но ни в коем случае не перешагивать черты».
Проверять почтовый ящик не было смысла, ей не писали писем ни те, от кого она хотела бы получать их, ни те, кто мог бы сделать это в принципе. Ей не писали давно, больше года. Последняя открытка с поздравлением к празднику запоздало впорхнула в ее почтовый ящик через три дня после прошлого Нового года. То ли почта работала с таким опозданием в сумасшедшей круговерти предпраздничной суеты, то ли отправители вспомнили о ней слишком поздно. Она даже не знала толком тех людей, кто поздравлял ее. Это были какие-то дальние родственники, живущие в Кемеровской области. "п. Заводской" – так значилось на обратном адресе.
Открытки к празднику приходили от них регулярно лет уже двенадцать. На них менялась картинка, менялся почерк, но текст всегда был один. Регулярные пожелания здоровья, счастья и успехов в личной жизни Маринка находила забавными. По-видимому, те, кто подписывали открытку, открывали в канун праздника старую записную книжку с адресами и, по издавна устоявшейся привычке, старательно переписывали поздравления по порядку всем, кто значился в ней.
В эту зиму открытка не пришла.
«Нечего жаловаться. Сиди и молчи, умнее будешь выглядеть. Поплакать хочется? Поплачь… Может легче станет.
Обман, предательство, ложь – пустые слова. И это можно пережить. Все пройдет. Страданий дается столько, сколько можешь стерпеть. Всему есть предел. Все можно пережить.
А что смогу пережить я? Какую боль?
Все. Я смогу пережить все!
Именно пережить, перечувствовать. Пройти с достоинством данный временной отрезок. Но вот только потом, когда жизнь вернется в налаженную колею, мне незачем будет жить.
Уж лучше бой каждый день с собой, с жизнью, чем тихое и пустое «ничто». НИЧТО – сосущее душу, растворяющее все внутри до дыма, до тумана, серой мути.
И я сижу и молчу. Ведь кричать о помощи можно и молча. Боюсь только в этом беззвучном крике сорвать голос. Голос – как возможность думать и желать того, чего хочу больше всего на свете – быть понятой».
Все уже было передумано, взвешенно, решено. Дверь в ванную комнату распахнута настежь, небольшую комнату заполнял шум льющейся воды. Марина набирала ванну. Торопилась, хотя движения ее были спокойными и привычно размеренными. Только мысли, хаотически перескакивая с одного на другое, мешали сосредоточиться. Страха не было.
Прошла по квартире.
– Так, холодильник пуст и отключен, компьютер не в сети. Грязного белья нет. Ха, – зло усмехнувшись, подумала она, – хоть это хорошо. Никому не придется копаться в моем грязном белье, ни в прямом, ни в переносном смысле.
Еще раз проверила документы в книжном шкафу.
– Их тоже не придется долго искать. Дверь не заперта. Все верно.
Не желала она, чтобы из-за ее решения у кого бы то ни было возникли проблемы. Она и при жизни старалась никому их не создавать. Ну, а уж после – тем более.
«… и под всем этим второе «я», тщательно скрываемое от посторонних глаз, рук, и душ.
«Я» – ничтожно мелкое и умирающее, жалкое, растоптанное существо, с такой мукой и болью, что кажется уже давно должное исчезнуть, раствориться само в себе, как клочок промокательной бумаги в соляной кислоте из примитивного школьного опыта курса химии восьмого класса».
Эта острая штука – лезвие канцелярского ножа!
Нож лежал у нее в сумочке. Маринка так и не вынула его ни разу, купив еще в прошлом месяце в книжном киоске по пути на работу. Смотреть на него не было смысла: нож как нож, тем более нужен он был только для одного дела и только один раз.
Перед тем, как зайти в ванную, остановилась перед большим зеркалом в прихожей. Черные джинсы, серая футболка с короткими рукавами – обычная домашняя одежда. Привычным движением собрала послушные волосы в пучок, затянув простой резинкой. Ничего лишнего. Все обычно, все как всегда…
«Я самая счастливая», – твержу себе неустанно, а что с того? Ведь саму себя обманывать сложнее, чем кого-либо другого.
Когда долгое время привыкаешь быть такой, какой хочется видеть тебя другому, в конце пути ты и сама забываешь, какая ты настоящая.
Я борюсь с собой, я заставляю себя верить, что все происходящее просто игра, в которой есть правила и нужно неукоснительно следовать им, если хочешь остаться в выигрыше. И в этой игре нельзя жульничать и, прежде всего, нельзя обманывать саму себя. Нельзя тонуть и захлебываться в чувствах. Пить жизнь и пробовать ее на вкус нужно глоточками. Иначе рискуешь нахлебаться не воды, а дерьма».
Лишь на миг в глубине поверхности, словно видение из потустороннего мира, мелькнула окруженная золотистым ореолом ее обнаженная фигурка: черешенки сосков, плоский живот, точеные бедра…
Яркое счастливое майское солнце заливало комнату сквозь прозрачные стекла окон. Маринка и здесь постаралась сделать все на совесть. Тяжелые шторы были сдвинуты, окно приоткрыто, половинки тюля соединены и заколоты в центре. Откуда-то снизу неслись звонкие детские голоса, лай собак, шум машин, маневрирующих под окнами; на третьем этаже из открытого окна было слышно, как ворчливая соседка ругается из-за пригоревшей рыбы. Все обычно, все как всегда, ничего не изменилось: ни один зеленый лист не слетел по своей воле с ветки, тучи не закрыли солнце, цунами не накрыло сумасшедшей волной Европейского побережья, реки не вышли из берегов и планеты Солнечной системы не сошли со своих орбит.
И уже встает без тебя солнце. Без тебя воркует на подоконнике голубь. Музыка из приемника не для тебя. Сосед сверху отмерил диагональ комнаты тяжелыми шагами без тебя. Не увидишь ты проткнувшего землю зеленого ростка, посаженной тобой лимонной семечки. Никогда ты не почувствуешь холодок весеннего утра. И никогда первая дождинка осеннего дождя не упадет на твою щеку. То, что происходит сейчас, – мимолетно, и нет будущего, о котором написано столько книг.
Только легкий ветер звякнул стеклами оконных рам, взметнул в веселом танце послушные занавески, пробежался в торопливом сквозняке по страницам открытой тетради, оставленной лежать на столе, в мучительной последней ее попытке что-либо объяснить.
В акварельном воздухе искорка выскочившей от порыва ветра из тюля иглы блеснула и затерялась в ворсе ковра…
Последняя запись в дневнике Марины
«Чертовски здорово слышать… Нет! Скорее видеть, читать слова эти: «приходи еще!». Настроение улучшается, легкая улыбка непроизвольно на губах, тепло душе, приятно. Понимая при этом, что за словами чаще всего скрывается элементарная вежливость и воспитанность, но воображению моему ничто не может помешать воспринимать их как приглашение к разговору, который интересен и нужен не только мне, но и собеседнику…
Осень люблю… однозначно! Но ради таких моментов по утрам в первые майские дни стоит жить!!!»
Это вся моя жизнь: два колечка, сережки, цепочка.
Это вся моя жизнь: платье, брюки, костюм и пальто.
Это вся моя жизнь: пара писем в шкатулке с замочком.
Это вся моя жизнь. И по ней не заплачет никто.