Турнир, который назывался ни больше, ни меньше, как личное первенство мира среди шахматистов-инвалидов, проходил на задворках цивилизованной Европы в крошечном поселке Годонин, затерянном в холмах и отстоящем от ближайшего крупного города Брно на 60 км. Наверное, когда Господь Бог пролетал над волнистой Моравией, оценивая свое творение, Ему не понравилась некоторая тоскливая однообразность ландшафта, и Он швырнул щепотку краснокрыших теремков-домишек прямо в охристые от шишек хвойные заросли.
На окраине поселка располагался так называемый реабилитационный центр, где жили, работали и лечились инвалиды с нарушением опорно-двигательного аппарата, этакий небольшой комплекс санаторного типа, включающий в себя несколько зданий современной постройки.
Первые дни я, здоровый человек, никак не мог освоиться в той жуткой, непривычной обстановке, окружившей меня. Она напоминала кадры из мультфильма «Тайна третьей планеты», где под ногами и над головами героев снуют непонятно какие существа и разговаривают вполне человеческими голосами. Все эти помарки природы и жертвы собственной неосторожности, собранные вместе, сновали на своих колясках, дергались, шаркали, извивались, дружелюбно раскланивались со мной и друг с другом и, казалось, были вполне довольны жизнью. Я не понимал, как можно в таком положении шутить, пить пиво, рассказывать анекдоты и вовсе не торопиться поменять сей скорбный, а для многих из них максимально ограниченный, мир, на тот неизвестный, в который я заглянул три с небольшим месяца тому назад. Но… человек ко всему привыкает. Я тоже быстро освоился и научился воспринимать этих убогих без брезгливости и жалости, как нормальных людей, отбросив в сторону ненужные здесь эмоции. Я научился не заострять внимание на их внешности, которая, особенно с непривычки, могла показаться чудовищной. Я зрил в корень, то бишь общался с ними на некоем духовном уровне. Правда, здесь оказалась одна колоритная пара, с которой я встречаться ну никак не желал. Маленькая девочка лет 8-9 со сложенными по-турецки ножками и толстый бородатый папа в очках. Когда он , потея и отдуваясь, прогуливал ее на коляске по территории санатория, я отсиживался дома или в баре за кружкой пива.
По приезде нам дали трехместный просторный номер со всеми удобствами, лоджией и видом на чужую западную природу. Третьим к нам подселили шахматиста из Венгрии доктора Ласло Гулаи, которого мы с Сергеем легко прозвали Гуляшем. Он прибыл один, без сопровождающего, на древней, похожей на броневик и заляпанной всевозможными иностранными наклейками, колымаге. С растрепанной сединой по краям лысого черепа, посверкивающий очками и приветливой улыбкой, он забросал номер всевозможными сумками, сумочками, книжками и бумагами, и начал было знакомиться на смеси русского, английского и немецкого языков, но Сергей, попросив меня достать из его чемодана бутылку «кристалловской» водки, сказал, что так дело не пойдет, что прописываться надо по-человечески. За бутылкой водки с расплющенной и вывалянной в каком-то войлоке колбасой, которую Гуляш разыскал в одной из сумочек, мы очень мило провели вечер.
На инвалидную коляску Гуляш пересел прямо из детской – церебральный паралич. По образованию – юрист, но уже несколько лет, в связи с венгерской «перестройкой» - безработный. Занимается траволечением, иридодиагностикой и эсперанто. Немного полиглот. Новые русские и чешские слова тщательно записывал в специальный блокнот и заучивал. Находясь в номере. Время проводил или за столом, усиленно жуя чего-то, или в туалете, что весьма раздражало Сергея. (Да что он хоть там делает! Ни постирать, как говорится, ни руки помыть!)
Еще в поезде, за бутылкой «Наполеона», Сергей объяснил мне, что все инвалиды на свете делятся на две группы: те, которые могут самостоятельно ходить в туалет, и те, которые не могут без посторонней помощи. Себя он радостно причислил к группе, которая может. Как вскоре выяснилось. Сергей был не совсем точен. Нет, конечно, при желании он мог бы все сделать самостоятельно, что он, наверное, и делал, живя один в московской однокомнатной квартире, но поскольку здесь нас было двое, сей технологический процесс был поделен: он сикал в баночку, я из баночки выливал. Сугубо в целях экономии времени. У Сергея была сломана шея, а у «шейников» все органы тела, которые находятся ниже перелома, или работают плохо или не работают совсем. Мочевой пузырь и кишечник у них не работают совсем, поэтому Сергей держал в штанах пластмассовую баночку. Как только баночка заполнялась мочой, поступала команда: «Володь, вылей пожалуй
ста». Понятно, если бы Володи не оказалось под руками, пришлось бы выливать мочу самостоятельно. Если в номере – куда ни шло. Доехал до туалета, вылил в унитаз, сполоснул баночку и снова засунул в штаны. Дело сделано. А если, скажем, в ресторане, где мы столовались три раза в день? Целая проблема.
Помню, как в день приезда в Чехию у него забил источник на одной из площадей города Брно, где мы, счастливые и возбужденные, пили пиво в кафе под открытым небом рядом с каким-то средневековым памятником. Я озадаченно топтался на мощеной мостовой в толпе туристов, сжимая в одной руке только что откупоренную очередную бутылку пива, а в другой – пластмассовую баночку из-под колакавы с Серегиной мочой. Серега ныл рядом с коляски: «Да выливай быстрей хоть под ноги. А то у меня опять потекло, все пиво это, мать его так-то». Хамски нагадить в первый день приезда в чужой стране я категорически отказался и побежал искать место более удобное для выполнения сего деликатного поручения. Нагло вылив мочу в фонтан, что неназойливо шелестел посреди площади, я быстро вернулся обратно. Сергей схватил баночку и лихорадочно стал засовывать ее обратно в штаны. Что-то у него не получалось. Все хозяйство раскрылось и вывалилось наружу. Я растерялся: «Тебе помочь, Сереж?» «Да пошел ты…, - он чуть не плакал. –Я же сказал: лей под ноги, а ты убежал куда-то. А я, вот, как говорится, обоссался. Что теперь делать?» Вот тут-то меня первый раз обидно обожгла мысль: «И на фига я, мудак, сюда приехал».
Проживая с Сергеем на одной лестничной площадке, я изредка, по-соседски, выполнял его отдельные просьбы: чинил утюг, стиральную машину, менял прокладки в водопроводных кранах. После окончания работы он просил меня достать из бара любой понравившийся напиток, и мы расслаблялись за просмотром по видику очередного наикрутейшего боевика из постоянно пополняемой Сережиной коллекции. Естественно, поговорить по душам нам было некогда, и составить о нем сколько нибудь объективное представление я не мог. На поверхности же лежало его обаяние, точнее – обаяние беспомощности, все время хотелось сделать для него что-нибудь полезное, и щедрость. Он всегда угощал самым лучшим и, казалось, был счастлив представившейся возможности это осуществить. Его миниатюрная квартирка вмещала тот стандартный набор удобств, владея которым скромный русский человек, проживающий в России на пороге двадцать первого века, мог сказать: у меня есть все. Это переносной и стационарный магнитофоны, видеомагнитофон с японским телевизором, телефон, больше напоминающий компьютер, стиральная машина Вятка-автомат и зарубежный пылесос. Во дворе, в личном гараже у него стояли «Жигули» с ручным управлением. Поэтому после расслабухи на квартире соседа, у меня резко обострялось прогрессирующее последние годы чувство собственной ущербности. «Ну как же так, - думал я, - без рук, без ног, а не потерял себя в этом бардаке, отыскал свою клеточку-ячеечку и сидит в ус не дует. Ведь не на инвалидную же пенсию он покупает этот «Абсолют» и блоки «Мальборо», не говоря уже о другом. А ты, здоровый человек (я всегда считал себя чересчур здоровым), с руками и ногами, ухитрился к 45 годам не обзавестись крепкими полезными связями, а те, с кем с удовольствием общался долгие годы, сидят по уши в дерьме, как и ты сам». Вот, пожалуй, вся информация о Сергее, которой я овладел за 11 лет нашего соседствования и которой располагал к моменту нашего отъезда в дальнее зарубежье.
В действительности Сергей оказался страшным педантом, что сильно коверкало его симпатичную сущность, а мне приносило львиную долю забот. Тряпочка-подстилка должна лежать на коляске только тут и только так, ни на сантиметр в сторону. Капельки в нос и расческа должны находиться в левом кармане сумки, а сигареты с зажигалкой – в правом. Причесочка, одеколончик, пуговки – это в обязательном порядке. «Володь, заправь рубашку, пожалуйста». Этой просьбой он доставал меня по десять раз на дню. «Да я тебя заправлял только что», - пробовал я сопротивляться в первые дни. Но он уже непоколебимо висел над коляской, опираясь непослушными руками в подлокотники. Поэтому ничего не оставалось, как оттягивать со всех сторон и так нормально оттянутую рубашку. Морщинки на простыни не допускались. Не допускались грязные чашки и пепельница с окурками. Как-то после банкета с немцами, которых мы затащили в наш номер и целый вечер опаивали водкой, Сергей мягко посоветовал мне слегка прибраться. «ну его на ***, Серег, время позднее, я завтра приберусь, когда ты играть будешь». Я уже был по пояс раздетый, разбирал наши кровати. Гуляш, выбравшись из туалета, тоже примеривался залечь. Сергей молча подъехал к столу, поставил на колени поднос и стал сгребать туда что-то со стола. Затем потихоньку, боясь рассыпать-уронить, развернулся и поехал к туалету. Взбешенный, я в два прыжка пересек номер и настиг его. «Черт неугомонный! Приспичило ему убираться среди ночи!», - ревел я, вырывая у него поднос. «Вовчик, успокойся, - вобрав голову в плечи, защищался Сергей, - я только окурки выкину, чтобы не воняли, и все». Я вырвал поднос и выкинул окурки в мусорное . затем демонстративно поставил поднос на стол и стал сурово собирать в него грязную посуду. Сквозь звон стаканов услыхал всхлипывания: Сергей, изможденный хохотом, отирал слезы.
-Ну и что здесь смешного? – миролюбиво поинтересовался я.
-Как кор… как кор , как коршун…, на цыпленка… -Сергей, изогнувшись в три погибели, снова зашелся в приступе хохота. Отсмеявшись, он подрулил к столу, ткнулся головой мне в бедро и, подлизываясь, сказал:
-Вовчик, брось ты это грязное дело, давай лучше по рюмашке хлопнем, как говорится, и на боковую.
Долго сердиться на Сергея было невозможно.
Раз десять за день я заваривал ему кофе. Более двух глотков из чашки он никогда не делал, но каждый раз обещал допить немного погодя.
-Володь, свари кофе, пожалуйста.
-У тебя вон с прошлого раза стоит почти не тронутая.
-Да? –Он подъезжал к столу, трогал чашку, нюхал ее, тяжело вздыхал и просил снова: «Вовчик, давай горяченького, а эту я после… допью».
До обеда Сергей играл в шахматы. Приблизительно через час после начала партии я относил ему в турнирный зал чашечку кофе, а сам шел бродить по окрестным лесам-заповедникам, где вдоль асфальтированных тропинок стояли какие-то таблички с надписями, наверное, что-то запрещающими, висели указатели со стрелками, а где-нибудь в стороне, подальше, среди прибранного, как покойник, леса, чужие и одинокие скучали наблюдательные вышки. Эти три-четыре часа свободы были мои и ничьи больше. Я снимал футболку и брел наугад по редколесью, взбираясь на пологие сопки, проваливаясь вниз до каких-то речек-переплюек и снова взбираясь. Вокруг, не обращая на меня никакого внимания, о чем-то легкомысленно судачили маленькие, меньше воробья, пестренькие птички с коротким толстым клювиком. Я, конечно же, не знал их названия. Над головой трещал дуэт дятлов, а вдалеке, аукая, подманивала к себе одинокая зазывала-кукушка. Иногда прямо из-под ног, расшвыривая прошлогоднюю листву, вылетал рыже-серый заяц-великан и, как бы из-за приличия сделав несколько ленивых скачков, утыкался мордой в траву погуще или кустарник и замирал, выставив симпатичную попку на всеобщее обозрение. Вот, мол, вам, любуйтесь. «Эх, зверье непуганое! У нас бы давно бульниками забросали или кольями забили», - невесело думал я.
Как-то находясь на вершине сопки, на лугу, где с каждым шагом из потревоженной рослой и густой травы, как пересохшая пыль, взмывала туча летающих и прыгающих насекомых, я залюбовался орлиной парой, что торжественно, кругами, набирала высоту. Их неподвижные, как у планера, крылья, распластанные в ширину, будто они хотели обнять всю землю, на фоне пропитанного солнцем неба казались прозрачными, а при крене отливали красным золотом. «Эх, Сергея бы сюда затащить», - подумал я, безнадежно высматривая хоть какую-нибудь протоптанную тропку, ведущую в этот первозданный уголок безсуетности и спокойствия.
Возвращался к обеду, когда партии уже обычно заканчивались. Сергей поджидал меня у ресторана, постукивая сигаретой о край подлокотника коляски, а я издали, по его виду, пытался определить, выиграл он партию или наоборот. Выиграв, Сергей делал вид, что ничего такого не произошло, все в порядке вещей. Как выиграл? Да очень просто. Переиграл и все. Тактически, по плану. Остаток дня был очень возбужден и общителен. Во время обеда в ресторане успевал с кем-то переброситься парой фраз, от кого-то принять поздравления, кому-то рассказать анекдот, а молодых симпатичных официанток донимал своими армейскими комплиментами.