Вместо того, чтобы проспать до утра, как убитому, я всю ночь, в сладком сне, пробегал с Мартиной по аудиториям Московского энергетического института, где я учился, в поисках укромного места: нам постоянно мешали какие-то назойливые соглядатаи. Когда же, наконец, где-то в районе «филодрома» мы забрели в абсолютно пустую аудиторию и в экстазе, срывая одежды, бросились друг на друга, я проснулся от мерзкого Сергеева «вовканья» и чуть не заревел от досады.
-Вовчик, ну Вовчик же, завтрак начался, давай быстрее, а то на тур опоздаем.
Я открыл глаза. Гуляш уже сидел на своей кровати и застегивал рубашку. Взглянув на часы, я понял, что мы в глубоком цейтноте, и включил форсаж.
Все вышло так, как было оговорено с Иваном: на одиннадцатом ходу он остановил часы. Богдан с трудом ушел от поражения и в результате занял первое место. Сергей оказался на втором. Медич замкнул тройку сильнейших. Мне было до слез жаль этого невезучего хорвата. Бедный, он нетвердо бродил по турнирному залу на тоненьких, в лакированных ботиночках, ножках, при каждом шаге устремляясь вверх, как будто кто-то поддергивал его за подмышки и подбородок. И с самым несчастным видом наблюдал за доигрывавшими.
Муки совести, похоже, Сергею были незнакомы.
-Генерал, как всегда, на лихом коне! – весело кричал он Богдану Шидловскому, гарцующему на своей электрической коляске по асфальтированному пятачку у ресторана.
-Еще полско не сгинево, пока мы живеме! Еще водка не скислева, пока мы пиеме! – в тон ему бодро отвечал Богдан, нажимал на кнопку и кружился, кружился в одиноком танце победителя.
На торжественное закрытие чемпионата, которое состоялось во второй половине дня, прибыли многочисленные спонсоры, высокопоставленные гости из столицы и несколько корреспондентов с видеокамерами и фотоаппаратами. После дежурных речей чествовали победителей. Сергей получил памятный подарок – богато инкрустированную шкатулку и, неожиданно, денежный приз в размере ста восьмидесяти долларов.
-Вовчик, это на двоих, - обрадованно теребил он меня, потрясая конвертом с деньгами. –Все пропивать не будем, купишь дочке рюкзачок и чего еще хочешь.
Я отшутился. Сергей как-то подобрался и нервно заелозил на коляске.
-Знаешь, Володь, это вопрос принципиальный, как говорится. У нас одна команда, и не надо вот этого вот. Я, ведь, и обидеться могу.
Я посмотрел на него, взъерошенного, и промолчал. Да и рюкзачок, конечно, не помешал бы.
Вечером в ресторане был прощальный банкет. Закуска – за счет устроителей турнира. Надо заметить, отменная закуска. Выпивка – за счет потребителя. Мы дернули один раз, второй. За успех Сергея, за гостеприимную Чехию.
-Не куксись, Вовчик. Ну что ты куксишься, - попытался растормошить меня Сергей.
-Я не куксюсь, с чего ты взял?
-Да ладно, я же вижу.
Он наклонился ко мне и зашептал:
-Я бы сам мог выиграть, но рисковать не хотел. Что ты, в самом деле, смотри проще.
-Все нормально, Серый. –Я выдавил из себя улыбку.
Сергей откинулся на спинку коляски и погрозил мне пальцем: -Ой, Вовчик! –Потом обернулся и крикнул в зал: -Пани! Нам еще два «Наполеона».
Зал постепенно наполнился веселым шумом. Прибыли музыканты, три пожилых господина, и стали настраивать свои инструменты. Хорваты созрели для пения и затянули то-то народное. Сидевшие рядом чехи подхватили песню.
-Европа действительно – общий дом, - кивнул я Сергею.
-А что ты хочешь – все рядом. Сели на свои автобусы, и через шесть часов дома. Это нам с тобой почти двое суток до Москвы добираться.
Подъехали французы со своими рюмками, поздравили Сергея. Приковыляла румынская пара, муж с женой, инвалиды детства. Выпили с ними. Подсел молодой словак на костылях с кружкой пива. Стал рассказывать, как он любит русскую культуру вообще и литературу в частности. Кто-то положил мне руку на плечо и я услышал вкрадчиво-педерастический голос Марека, сопровождающего Богдана Шидловского:
-Владимеж, еб твою мать, какого ***? Заебался кричать вас. Пошли за наш стол, водочки ебнем.
В молодости Марек работал где-то на территории советской воинской части, досконально изучил русский мат и при случае, с большим удовольствием демонстрировал нам свои познания.
Мы взяли рюмки и перебрались к полякам. Взвизгнула скрипочкой народная мелодия. Несколько пожилых пар, разогретых спиртным, тряхнули стариной.
-А польская водочка то не хуже нашей, - удивился Сергей, заедая рюмку «Выборовой» очищенным мною бананом.
-Вшиско пием – то для нас, джишь сто лят ниц бендже нас, - выдал очередной афоризм Богдан. Он уже расслабился, обмяк на своей коляске, покачивал головой в такт мелодии и совсем не был похож на генерала.
Музыканты заиграли быстрый танец. Группа датчан вышла на пятачок и затряслась, заизвивалась под музыку. К ним присоединились две молоденькие чешские переводчицы и, я не поверил своим глазам, Ян Кухта, участник турнира. Яну было лет тридцать или около того. Он страдал последствием детского церебрального паралича, той его разновидностью, когда мышцы тела, конечностей, лица неуправляемо сокращаются в различных комбинациях. Человека выкручивает, он строит дикие гримасы и издает нечленораздельные звуки. Ян с трудом передвигался на иксообразных ногах, его конвульсивно ломало во все стороны, а речь состояла из сплошных взвизгиваний. Мы с Сергеем за глаза называли его певцом. «Какой Ян?» «Да этот, певец».
Ян стоял на пятачке и самозабвенно дергался под музыку. Его дерганья органично вписывались в ритм мелодии, и если бы не страшные оскалы, время от времени передергивавшие его лицо, можно было бы подумать, что танцует здоровый человек.
Две переводчицы отстали от датчан, подрулили к Яну и танцевали вместе с ним. Когда музыка закончилась, раздались аплодисменты. С чешских столов закричали: «Ян, отлично! Давай еще!» Опять заиграли что-то забойное. Несколько молодых женщин поднялись со своих мест и образовали вокруг Яна круг. Ян в танце запрокидывал голову назад, скалился, по щенячьи взвизгивал и казался очень счастливым.
Народ развеселился не на шутку. На пятачок выехал спинальник на коляске, встал на задние колеса и, ловко балансируя, закружился, запрыгал под музыку. Зденек Хитка, вспомнил я. Помимо шахмат он увлекался баскетболом на колясках, играл за сборную Чехии. Спортсмен-универсал, одним словом.
Музыканты сделали перерыв. Богдан попросил Марека подать ему губную гармошку. Низко склонясь над столом, помогая себе второй рукой, он поднес гармошку к губам и заиграл «Калинку». Подтянулись другие инвалиды, сдвинули столы. Богдан заиграл «Катюшу». Нам с Сергеем ничего не оставалось, как взять на себя роль запевал. Добрых пол ресторана или подпевали, или подхлопывали нам. Мы, правда, немножко путались со словами, но здесь выручал Марек. Он оказался специалистом не только по мату. Когда Богдан на «Подмосковных вечерах» завершил свой русский репертуар и перешел к чешскому, Иржи Житек прислал на наш импровизированный стол энное количество бутылок сухого красного вина. Из представительских запасов, наверное. «Пся крэв», - презрительно сказал Марек, кивнув на бутылки. Потом наклонился ко мне: «Владимеж, пойдем я угощу тебя настоящим напитком». Мы отошли к бару. Марек достал из внутреннего кармана пиджака плоскую стеклянную фляжку грамм на четыреста с прозрачной жидкостью и заговорчески шепнул мне, отвинчивая крышку:
-Ну их на ***, этих чехов, рас****яи они, а не славяне, немцы ****ые. А мы выпьем за славян, за нас с тобой. Он сделал глоток и передал фляжку мне. Ожегшись напитком, я по привычке поискал вокруг себя, чем бы зажевать.
-Что это за штука? – выдохнул я наконец.
-Бимбер, - засмеялся Марек. –У вас, наверное, тоже делают в деревне.
Мы немножко постояли молча, всасывая организмом напиток.
-Владимеж, мне кажется, женщины на тебя обижаются. Ты почему никого не ебешь? – нахально глядя мне в глаза и налегая на мягкое «шь», прошипел Марек: ебешь-шь.
Да он просто элементарный пошляк, подумал я. Да и какое вообще его собачье дело?
-У меня жена в Москве. И дочь взрослая, - сухо ответил я.
-А у меня жена в Варшаве, - ничуть не смутившись моего тона, начал Марек. –И две дочери, и три внука.
Низенький, сморщенный, с рыхлым брюшком, он стал загибать пальцы на маленькую ладошку.
-Одна, как это по-русски, любовница, да? – в Варшаве, другая – в Лодзи, третья – здесь, в Годонине.
Он бесцеремонно пощупал мои бицепсы. –О! Такое добро пропадает! – засмеялся.
«А в самом деле, почему», - миролюбиво подумал я.
Музыканты вернулись с каникул и заиграли совершенно невозможную, дивную мелодию моей школьной юности. Под эту мелодию я тридцать лет тому назад, хлебнув для храбрости, в полуобморочном от смущения состоянии, первый раз в жизни пригласил на танец боготворимую мною девушку из параллельного класса и, зажав ее ладонь в своей потной, скользил с ней на ватных ногах по крашеным доскам школьного физкультурного зала. Это же надо, за сколько верст настигло меня мое сентиментальное пухлогубое прошлое!
К нам подошла женщина. Шведка. Марек скривился в похотливой улыбке. Женщина повернулась ко мне и сделала шутливый реверанс. Почти две недели я пересматривался с этой приятной во всех отношениях особой в ресторане или турнирном зале. Скорее это можно было назвать так: мы тайком подсматривали друг за другом. Обычно такие подсматривания заканчивались для меня ничем: патологическая застенчивость мешала сделать мне следующий логический шаг. Я даже думаю: если бы некоторые особы противоположного пола не проявляли конкретной инициативы, я до сих пор был бы непорочен, как монах.
Женщина сопровождала пятнадцатилетнего сына-шахматиста с мышечной атрофией в тяжелой степени. Он полулежал-полусидел на низенькой коляске, в какой возят годовалых детей – огромная кудрявая голова с нечеловечески глубокими глазами, и кукольное тельце со скрюченными ручками. Голова все время клонилась в сторону, а женщина все время поправляла ее, как бы играла головой. Ее руки, одна или обе сразу, так и дежурили в кудрях сына. Это было их постоянное место. Самостоятельно мальчик есть не мог. Говорил тихо и с трудом, буратиний голос исходил откуда-то из живота. К своим пятнадцати годам чудо природы-юноша освоил четыре языка, в их числе русский, хорошо ориентировался в классической литературе, любил рассказывать анекдоты фривольного содержания и был весьма остроумен и меток в выражениях. В шахматы играл на уровне первого разряда
Женщина была моложава, любила короткие юбки, но слегка подгребала крупными ногами. Может быть, нарочно. Косила под этакую наивную нескладеху-подростка. Когда я попытался поставить себя на ее место, представить, о чем она думает, оставшись одна, например, ночью, мой сердечный прибор зашкалило, и я больше не возобновлял таких попыток. В ресторане или на прогулке постоянно склонялась к сыну, шепталась с ним и при этом смеялась. Сегодня я первый раз увидел ее одну. Наверное, заняла чем-нибудь сына в номере или уложила спать.
Когда мы вышли на пятачок, женщина обняла меня обеими руками за шею и приникла к груди. Я уже пребывал в том состоянии, в этакой эйфории, когда многие необычные вещи перестают удивлять, воспринимаются, как само собой разумеющееся. Может быть, у них так принято. Шведка все-таки. Я прижал ее к себе и задвигал ногами под музыку. Тело оказалось податливым и мягким. «Как тебя зовут?» - спросил я по-английски. «Инга». Она даже не шевельнулась. Не хотела ломать кайф, наверное. Когда закончилась музыка, я бережно отвел ее на место. Меня трясло. Сергей о чем-то хохотал с хорватами. Я подошел к Мареку, все еще стоявшему у бара: очень хотелось глотнуть его «бимбера».
-Владимеж, - сказал Марек, доставая из кармана фляжку, - ваш майор рассказал мне анекдот. Чем отличается швед от соловья? –Он хитро посмотрел на меня снизу вверх. –А тем, что соловей прыгает с ветки на ветку, а швед с шведки на шведку. –И, как гадкий карлик-искуситель, залился хриплым старческим смехом. Отсмеявшись, поднял флягу: «За пшекрасных пань!» -Сделал глоток и передал емкость мне. Я ополовинил содержимое.
Инга сидела ко мне спиной в окружении инвалидов мужеского пола, которые усиленно развлекали ее. Особенно старался тот словак на костылях, что любил все русское. Прямо стлался ковриком. Мне было наплевать. Я знал, что зависшее где-то под ложечкой ощущение предстоящей близости, возникшее между нашими телами во время танца, не может быть заглушено, стерто словачьими любезностями и остротами. А в том, что мы с Ингой чувствуем одинаково – я не сомневался. «Сейчас будет медленный танец, и я приглашу ее. А там видно будет», - решил я. Но Инга вдруг поднялась со своего места, поймала меня взглядом и стала прощаться со своими ухажерами. Русофил-словак был безутешен. Она пересекла гудящий, как трансформатор, зал, на секунду задержалась у двери, чтобы удостовериться, смотрю ли я на нее, и вышла наружу. Наблюдательный Марек хлопнул меня по спине:
-Давай, Владимеж. Жизнь – это яркие вспышки в сером пепле.
Я благодарно кивнул ему и мужественно направился к выходу.
-Володь, ты куда пропал? – услышал я пьяный голос Сергея. –Подойди сюда, пожалуйста.
Я подскочил к нему.
-Серег, я очень спешу, потом объясню тебе все.
-Хорошо, хорошо, Вовчик, только вылей баночку, пожалуйста.
-Серый, чуть позже! – в отчаянье почти выкрикнул я.
-Вовчик, она уж под завязку, сейчас прольется.
Он оттянул штаны за резинку. Скрипнув зубами, я вытащил оттуда баночку и побежал к выходу. Минуя туалет, я выскочил из ресторана с банкой в руке. Инга стояла в конце длинного застекленного коридора , у лифта, и смотрела в мою сторону. Бежать к ней с мочой я, естественно, не мог. Зачем-то поприветствовав ее издалека баночкой, как фужером с вином, я снова скрылся за дверью и помчался выливать мочу в туалет, а потом к Сереге, водворять банку на место.
Когда я снова вышел из ресторана, Инги у лифта уже не было. Конечно, она не поняла меня и уехала. Или того хуже: решила, что я придуриваюсь или издеваюсь над ней. Где она живет, я не знал, поэтому мне пришлось подняться на лифте на восьмой этаж и, спускаясь, пробежаться по всем коридорам, с каждым следующим этажом все больше и больше теряя надежду найти ее.
Раздосадованный, я вернулся в ресторан. Музыканты закончили работу и лениво копошились на пятачке, зачехляя свои инструменты. Многие гости разошлись по домам, в том числе и поляки. Пьяненький Сергей загибал что-то двум молоденьким официанткам. Те сидели с ним за столом с пузатыми бокалами и внимательно слушали. Или делали вид, что слушают. Я угрюмо подсел к ним.
-Вовчик, а я девушек коньяком угостил. Ты не против? – радостно сообщил мне Сергей.
-Я был бы не против, если бы ты угостил и меня, - проворчал я.
Одна из девиц принесла мне коньяк в бокале. Я проглотил его, никого не дожидаясь, и попросил у Сергея сигарету.
-Только через мой труп, - ответил он, и я успокоился.
Мы еще посидели немножко, прощаясь с пустеющим, повзгрустневшим рестораном, и отправились домой.
На определенной стадии опьянения меня частенько посещали интересные мысли. По крайней мере казались мне таковыми на тот момент. Утром я ничего не мог вспомнить и каждый раз давал себе слово не ходить на пьянки без записной книжки. Книжку я так и не завел из-за хронического разгильдяйства, наверное, и плоды моих пьяных озарений продолжали регулярно пополнять «медленную Лету». Вот и сейчас по дороге в номер меня вдруг осенило до гениальности простое доказательство существования обособленной от тела души, или, по крайней мере, обоснование того факта, что душа не является производной тела, или части его – мозга. Если б не было так, то какую страшную душу могло породить сотрясаемое тело Яна-плясуна? А чудовищного горбуна Вашека? А шведского мальчика? Нет, нет. Просто их душам по какой-то непостижимой для нас логике было уготовано не самое удачное жилище в этом мире. Как все просто и понятно. Я даже остановился.
-Ты что, Вовчик? – обернулся ко мне с коляски Сергей.
-Да так, ничего, поехали. Уезжаем завтра, а грустно как-то.
Гуляш уже спал. Обозвав Сергея извращенцем, я сварил ему кофе, разобрал постели и упал в кресло, ожидая, когда он осилит свои пол чашечки с сигаретой.
-Соскучился по дому, небось? – спросил Сергей, пустив дым в потолок. –О чем жену попросишь, когда приедешь? После траха, конечно.
-О чем попрошу?
Я скрестил руки на коленях, сгорбился и, подражая Сергею, попросил в пустоту:
-Светик, свари мне, пожалуйста, кофе, как говорится.
Сергей зажмурился и завалился на спинку коляски в тяжелом приступе хохота.