Счастливые дни

 


Мое любимое занятие в эти дни – стоять у окна и смотреть, как колышется на ветру стройная молодая липа. В этой квартире высокие потолки, поэтому и подоконники высоковаты, для меня – высоки. Иногда я встаю на цыпочки, чтоб увидеть, что за люди собрались на остановке внизу. Но чаще всего я смотрю вверх, на липу. С утра, с самого утра. И днем, и вечером, и иногда ночью – мучаясь бессонницей, стою на кухне и смотрю в окно.

- Ты выходил на этой неделе за ворота?- спросила я брата, когда он показался в дверях кухни, - что это у тебя глаза как у пьяного кролика? – заметила я, – наверное, опять сидел всю ночь за компьютером?
  А я сидела за столом и помешивала в стакане свой не очень ранний утренний чай.
По его словам, это от йоговской позы были у него такие глаза.
- Все равно, надо кому-то спуститься за почтой, ты пойдешь, Тим? - сказала я, наклоняясь. Тим cидел на солнце, пытаясь разлепить глаза, в то время как брат уже исчез из кухни. Никто не хочет идти за почтой.
- Ты только спишь и жрешь, - сказала я с укором Тиму.
Тим молча отвернул от меня свою голову и медленно вышел из кухни. Я опять что-то не то сказала, а он двуязычный и очень обидчивый. Теперь не будет обедать. А какое ему еще найти занятие, кроме спячки, если даже мы ни при деле?

Я пошла в ванную споласкивать свою кружку. По дороге в ванную зашла в комнту брата. У него было «обставлено по-японски»: на полу сидели, спали, на полу же стоял компьютер.
- Надо искать работу. Спроси на форуме, где можно найти работу, потом меня позовешь.
Заспанный Доминик появился в дверях кухни, но уже с книжкой.
- Что это ты уже прихватил мой детектив? – спросила я, - чай, кофе, потанцуем?
-Was? - спросил он, усаживаясь на мой стул с большой подушкой и заглядывая в пустые кружки.
-Так говорят просто... когда хотят спросить...
Нам позвонили. Я пошла нажать кнопку, чтоб открылась входная дверь в подъезде. Я стояла у двери и смотрела в глазок. К нам никто не мог прийти в гости. И этот человек, действительно, он прошел мимо, поднимаясь наверх.
- Так тебе чай или кофе? – спросила я, вернувшись в кухню.
- Tee mit Milch und Zucker, - сказал Доминик, отрываясь от книги.
- Нет ни молока, ни сахара, и убирай уже книгу, не то заляпаешь... Надо спуститься кому-то за почтой.
-Soll ich das fr dich machen?- спросил он, убирая книгу на подоконник.
-Да, - сказала я, подавая ему чай. – Сделай, пожалуйста, после чая.
Брат позвал меня.

Я наклонилась над его плечом. У него на столе стояли уже три кружки с допитым и недопитым чаем разной давности употребления.
- Обломовщина – чисто русская черта, нас не завоюют никакие капиталисты. Именно благодаря ей.
- Что?
- Обломов, - ответила я, как пароль.
- Что за Обломов? – спросил он, ткнувшись в монитор.
- Там этого нет, - сказала я.
Я –то Обломов, но ты-то, конечно же Штольц.
Нужно знать, с кем разговаривать паролем. Этот наш извечный спор о знании.
 «Ну и что тебе дала твоя школа, твой университет? Ты, что, стала от этого богатой? Достигла успеха в жизни? Чтоб стать богатой не нужно этих знаний, нужны другие знания, а их в школе не дают».
«С чего ты решил, что все хотят быть богатыми? Ну, вот, ты будешь богатым и дальше что? Я хочу быть не богатой, а другой... другой. В конце концов, деньги это только средство, а не цель».
«Ты так рассуждаешь, как будто... а у самой даже нет кровати, спит на полу и не хочет быть богатой... у тебя ни мойки нет, ни плиты, ни шкафа для одежды...»
 « У меня есть шкаф, но он для книг! В конце концов, книг у меня больше, чем одежды».
- Что пишут уважаемые участники форумов про поиски работы? – спросила я, наклоняясь над его плечом.
Как много человеческого опыта в этих разрозненных строках. Как много негодования, как много бесполезных усилий и – советы, советы, советы. Не связываться с биржей труда, все равно обманет. А те все равно не заплатят. И никакой суд не поможет. Хорошо, тогда мы не пойдем по дороге, на которой набиты шишки, мы будем набивать свои.
- Я знала, что будет много советов, надо же выплеснуть свои эмоции, иначе лопнет желчный пузырь, - сказала я и отправилась из комнаты.
- Что с почтой?- спросила я у Доминика, который искал в книжном шкафу что-нибудь почитать. Сегодня нет почты, ответил он. И слава Богу. Я пошла к себе, у меня было времени два часа, которые я могла потратить только на себя. Себя саму. Я могла бы ничего не делать, а просто лежать на своем матрасе и думать. Прекрасное время, благословенное время. Остальные тратили свое время также. Наша квартира была сонное царство, заколдованное царство, и я не хотела никакого вмешательства извне. Мое приятное думанье прерывалось лишь мыслью об обеде, в нашем царстве не было скатерти-самобранки.


- Когда я стану богатым, у меня будет проблема, куда их деть, эти деньги, потому что, чем больше я буду их тратить, тем больше они будут прибывать, - сказал брат за обедом.
Я старалась есть свои спагетти так, чтоб никто не заметил, как я ими давлюсь. Мне нужно было показывать пример.
- Не бойся, мы все поможем тебе охотно... поможем решить эту проблему... –проговорила я, - быстрее бы она только настала... кстати, что ты сейчас читаешь?
-«Как купаться в деньгах», - ответил он.
- По-русски? – спросила я брата. Он говорил по-русски, Доминик по-немецки, а Тим на своем. Я понимала все три.
-Тогда понятно, - проговорила я, отодвигая от себя тарелку, - ну, да, понятно. «Скажи мне, что ты читаешь и я скажу, кто ты». Да, и твоего Карнеги я тоже читала, но мне не помогло.
Тим уснул на диване так и не пообедав. Я знала, что он не будет есть спагетти.


Ночью он пришел ко мне, а к утру я его прогнала: он имел привычку рано утром просыпаться и подолгу сидеть на постели, глядя на меня, спящую, в упор. Пока я не просыпалась от его взгляда.
Утром я выглядела как настоящая ведьма, мне нужно было полтора часа , чтоб проснуться. По дороге в ванную я зашла к Доминику, тот хотя и сидел еще в кровати, но уже читал. А брат сидел в своей, но уже в интернете, он похихикивал, просматривая последние послания от интернетных девушек.
- Чай, кофе, потанцуем? – спросила я Доминика.
- Was? – спросил он меня, отрываясь от книги.
- Что будешь на завтрак? Чай, кофе, какао?
- Den schwarzen Tee, bitte, mit Milch und Zucker, - произнес он и углубился дальше в свою книгу.
- Я же еще вчера сказала, нет у нас ни сахара, ни молока.
- Nun, dann den grnen mit Minze oder Vanille, - сказал он, снова погружаясь в книгу.
- Тогда какао, - сказала я и пошла в ванную набирать воду в чайник.

- Разве не чудесное время мы сейчас проживаем? – спросила я, когда все уже собрались за столом. – Тим, ты забрался на мое место. Почему все забираются на мое место? Ладно, сиди, я принесу себе стул. Разве не прекрасное время? – спросила я, подставляя стул к столу, и тут позвонили, и у нас и у всех соседей. Это была почта. И Доминик отправился за ней. Он молча протянул мне письмо и сел допивать свое какао.
- Прекрасное время, чудесное время, - сказала я и принялась читать письмо. –Прекрасное время, если б не эти письма, если бы это были человеческие письма, а это все счета, счета, счета. – Я отложила письмо в сторону и принялась пить чай, но он не глотался.
- Спрашивается, откуда они узнали наш адрес, мы только вьехали сюда, три дня как сюда вьехали, - спросила я брата.
- Что за письмо? – спросил брат.
- Я опять за что-то не заплатила, - ответила я, - какие-то счета. Нужно будет снова прочитать.
- Пени набежало? – спросил он.
- Ах, если бы пени! Это уже адвокаты.
- Ну, и что? – сказал брат, засовывая остаток бутерброда в рот, - вызовут тебя в суд...
- В суд? Ну, ты сказал! – я поперхнулась чаем. - Я еще никогда не ходила в суд, я даже не знаю, где это находится...
- Я тебя провожу, если хочешь, это здесь, за углом.
Откуда он знает, где здесь находится суд? Мы еще ни разу не выходили наружу. Разве так и не было всегда: заезжаешь в квартиру, закидываешь вещи, а через некоторое время начинаешь осматриваться: соседи, улицы, близлежащие лавки.
- Надо купить мешок картошки, - сказала я брату, - и бутылку масла.
- Здесь турецкий магазин за углом, - сказал брат.
Ах, да, он тоже за углом. Потому что их много, они на каждом углу, эти турецкие лавки. Неужели и суды на каждом углу, да еще так близко от нас?
- Нужно искать работу, - проговорила я.
- Они же сказали, что позвонят, - сказал брат, пододвигая к Тиму кусочек хлеба.
- Они не позвонят, если до сих пор не позвонили, - возразила я, -ты же знаешь, они всегда так говорят, но не звонят. Это... это такая форма вежливости.
Это форма такой изощренной лжи.
- Нужно купить Тиму еды, он не будет есть картошку.
- Проголодается – будет, - проговорил брат, вставая из-за стола.
-У нас хватит денег до конца месяца протянуть, а что потом? – проговорила я, пока он не ушел.
- Работа найдется, я дал себе установку, - проговорил брат, - мое желание должно материализоваться.
-Ах, да, установка, - проговорила я, начиная замечать, как мою голову словно сжимает железным обручем. Вот что бывает, когда день начинаешь с чтения писем. – Мы можем продать телевизор, он все равно сжирает много денег: нужно будет платить за кабель и сбор в эту кельнскую контору.
У нее все равно такой агрессивный сервис.
- И кому нужен твой телевизор? – спросил брат и пошел в свою комнату, и Тим направился медленно за ним.
А если и мое желание материализуется?
- Darf ich lesen? – спросил Доминик. Я протянула ему только что полученное письмо.
Я не буду думать об этом сегодня, и завтра лучше не думать, и послезавтра. Ведь если денег нет, то их просто нет.
- Sie haben vorgeschlagen, diesen Betrag in Raten zu zahlen. – сказал Доминик.
- Да, частями по пятнадцать евро, - ответила я. – А пятнадцать евро – это разве не деньги? Сколько картошки можно купить на пятнадцать евро? Я не буду думать больше об этом. – Сказала я и пошла в ванную мыть кружки.
Нужно выйти на улицу купить еды. Но как можно реже выходить – иначе деньги утекут, как песок сквозь пальцы. А какое чудесное время, когда не нужно никуда выходить, а можно только читать, читать, читать. В тишине.
Я решила читать в эти дни то, до чего у меня раньше руки не доходили. Эта статья одного профессора о переселениях и злоключениях моего народа, именно она пришла мне первой на ум. Я помыла кружки, а потом нашла в ящике эту статью и принялась ее читать, лежа на своем матрасе. Вещи после перезда лежали в мешках, их было немного и складывать их было все равно некуда. А Тим был все время со мной, на матрасе, он стал моей тенью в эти дни.
Дочитав до половины статьи, я оторвалась подумать. У меня возникло странное чувство от чтения, которое с каждой прочитанной страницей все больше и больше оформлялось в неприятие. Мои предки напоминали мне теперь суперактивных рабочих муравьев, которые плодились со страшной скоростью (статистика) и распространялись (карты) или напоминали мне тараканов, которых сгоняли с места на место, вплоть до их исходного пункта, а они терпеливо принимали все удары судьбы, продолжая дальше размножаться и укрепляться. Они обладали для этого всеми необходимыми добродетелями: трудолюбием, набожностью, терпением и конформизмом, но я нигде не прочитала, чтоб они родили какого-нибудь поэта или художника. В отличие от своих предков я не обладала ни такой живучестью, ни трудолюбием: в семье не без урода.


- Может быть, пойти в ратхаус, попросить милостыню? – спросила я, когда мы собрались за обедом, - в конце концов, эти деньги им всегда вернуться, как только мы найдем работу, они обдерут нас как бедную липку своими налогами.
Нет, моя липа не бедная, она молодая и стройная.
- Вот я тебе и говорю, если б ты была богатой, тебя бы никто не тронул, богатые сами устанавливают для себя правила, а остальные пляшут под их дудку, а пока ты нищая, тебе нет смысла работать, тебя будут всегда обдирать, - сказал брат, поднимаясь из-за стола, - эти немцы, они бараны – их стрегут, стрегут, стрегут, а они все молчат.
- Не все – молчат, - вступилась я за немцев, - почитай немецкие форумы и ты увидишь, сколько людей постоянно живет в оппозиции, если не к государству как таковому, то к отдельным его институтам.
- Вот-вот, - проговорил брат, исчезая в своей комнате, - они умеют только возмущаться.
- Они всегда были послушные...
- Бараны... – крикнул мне брат из комнаты.
- Так сложилось исторически, - пробормотала я себе под нос, - это все прусские остатки в крови...
Я направилась снова к окну. Липа стала облетать.
Неужели так и не увидим лета?
 На подоконнике, уставленном посудой, лежали письма, новые и совсем старые: «Дорогие мои родные, как вы там поживаете?»
Ах, даже не придумаю, как одним словом сказать, как мы поживаем.
Письмо так и лежало без ответа. Но я взяла письмо из конторы, которая хотела меня поиметь и пошла к брату.
- Я решила заплатить, даже если я не пользовалась их услугами, я заплачу, как только появятся деньги, - проговорила я, наклоняясь к компьютеру.
- Ты опять приняла пассивное решение, - констатировал он, не отрываясь от монитора.
- На активное решение нужны хорошие деньги, - возразила я, - для хорошего адвоката. А мой адвокат не будет изображать из себя rainmaker’а, а долг мой будет увеличиваться от месяца к месяцу. Почитай форумы, как люди бьются с этой конторой, а государство делает вид, что ничего не происходит. Снова сражаться с мельницами? Их много, а жизнь одна.
- Я же тебе сказал, что они все...
- Ах, разве мы не должны быть благодарны за то, что они нас приняли к себе обратно? – возразила я.
- Это они нам должны быть благодарны, - невозмутимо проговорил брат не отрываясь от монитора.
- Они уже благодарны – туркам, - возразила я, - ха-ха-ха, что, еще что-нибудь выискал? – спросила я и наклонилась к монитору, щуря свои близорукие глаза, - «Как заработать халявный миллион»? Хочешь заработать «халявный миллион», лежа на надувном матрасе?
- Сначала теория, а затем практика, - ответил брат.

- Не могли бы вы выйти и заполнить эти документы снаружи, там ждут своей очереди посетители? – спросила меня дама, сидящая в ратхаусе на втором этаже, за дверью, которую я с трудом смогла открыть.
Неужели у меня и вправду истощение? Врач сказала тогда, что у меня истощение.
- Не могли бы вы...
- Нет, не могу, - перебила я, - за мной нет никакой очереди, я последняя.
Я начинаю заполнять документы и это происходит очень медленно. На дурацкие вопросы – дурацкие ответы. Она решает своими вопросами ускорить процесс.
-Что, вы не можете сказать, сколько стоит то, что вы съедаете на завтрак? На обед, на ужин? На какую сумму в месяц вы покупаете одежды, обуви, косметики?
-Не могу. Никогда не считала.
-Вы что, не ведете книгу доходов и расходов?
-Не веду, никогда не вела. Если деньги есть, я покупаю еду, а когда нет, мы едим макароны и картошку.

Через несколько дней я получу письмо, что мои «показания» выглядят неубедительно и потому мне могут отказать в пособии.

-И, вообще, я не покупаю каждый месяц одежду, обувь и косметику, - добавляю я и это, вероятно, тоже выглядит неубедительно.
Мои рассказы не трогают ее, как и меня ее равнодушие. Я уже прошла через столько кабинетов в своей жизни. Она говорит, что я не дослала ей еще одну бумажку, пока не пришлю, мое заявление не будет рассматриваться.
- Эта справка лежит в вашей папке, - сказала я ей и кивнула на папку.
Самое главное, чтоб не выгнали раньше времени из кабинета, иначе это превратится в настоящую переписку с ратхаусом. Как любят они портить бумагу.
- Вы не присылали мне этого документа, - произнесла она.
- Ну, как же, присылала... это был оригинал, - ответила я.
Дура, не сделала даже копии.
- Если бы вы прислали, она бы лежала у меня в папке, - продолжала дама.
-Ну, так значит, она там и лежит, - отвечала я.
Она была готова взорваться и, возможно, швырнуть в меня этой папкой, но в последний момент она вдруг передумала и начала листать. Бумажка была найдена.
Что, не извинишься? А ведь вы все такие смертельно вежливые.
-Вы получите письмо, какие документы еще потребуются...
-Я все их с собой принесла, - проговорила я поспешно.
Допрос окончен, можешь отваливать, безнадежная дура.

Все обваливается, обваливается вокруг меня. Все стало таким шатким и непредсказуемым. Что будет завтра – это трудно предугадать. Я все быстрее скатываюсь на дно. Но когда же дно? И как оно выглядит? Я так давно уже лечу туда, что пора было разбиться, а дно, оно, - да, это открытие сегодняшнего дня, - дно, кажется, удаляется от меня, потому что на самом деле это бездонная черная дыра, которая затягивает меня со страшной силой, и, в конце концов, душа просто не выдержит и вылетит из нее и обретет свободу. Ах, если бы!
Я вышла из здания с гулко бьющимся сердцем и устремилась быстрым шагом вдоль улицы, на которой стоял ратхаус, все дальше удаляясь от него. Минут через десять я очнулась и поняла, что оказалась в незнакомом месте, я потерялась.
Горечь, действительно горькая, собиралась где-то внутри, в душе, ее было не проглотить. Да, а где же душа? Проходишь все время мимо, мимо вещей, мимо домов и людей, единственно возможное решение – избегать.
Чтоб никто меня не коснулся и не покалечил. Стать гуттаперчевой, как мальчик и вдобавок не разбиться.


Я села в автобус и картинки поплыли у меня перед глазами, как в кино. Я знала, что моя жизнь не принадлежит этому кино, в моем кино совсем другая тема. Вот одна негритянка с коляской, она пыталась на ходу накрасить губы коричневой помадой.
Ах, дорогая, помада тебе не поможет, да и зачем тебе помада, ты, со своим крепко и искусно вырезанным телом, в ярких оранжевых, розовых и зеленых одеждах, завернутая в них в несколько слоев, как вкусная конфетка, точнее, шоколадка, ты не нуждаешься в помадах. О, ты скорее экзотический цветок, своим гортанным говором разбиваешь нашу монотонную речь, лишенную эмоций... Мы говорим на пингвинско-немецком, а ты – на своем пингвинско-французском.
Она вышла на остановке и проплыла мимо, превратившись в картинку. Вот так медленно проплывает и остальное. Моцарт проплыл, Моцарта назвали аптекой. И почему кругом лошади, не только в витринах. Какое-то местное событие. Не знаю.
Профессор сказал, не читать местной газеты, она написана на плохом немецком. Какое-то местное развлечение. Проплыли мимо кафе, набитое старушками и старичками, еще одна аптека. Аптеки на каждом углу. Проплыло мимо кафе «Истанбул», набитое читающими газеты и курящими мужчинами. Войти в это кафе и спросить чаю? – а они пили именно чай. В маленьких стаканчиках, похожих на рюмочки. Наверное, это было бы вызовом - войти. Я бы оказалась единственной женщиной в этом дыму.
Мой автобус увозил меня все дальше на окраину. Ювелирный магазин «Истанбул», витрины ломились от золота, - кто его покупал в этом бедном районе? А вот проплыл second hand, а вот проплыла лавка старьевщика и ломбард, - стоит, пожалуй, покапаться в своей шкатулке. А вот и мое желание реализовалось, - я увидела из окна лавку, в которой принимали аппаратуру. Все они проплывали мимо меня, а я как будто оставалась на месте.


-Где ты пропала? – спросил брат, когда я вошла в квартиру, он даже вышел из своей комнаты, услышав, что я пришла. А я хотела побыстрее забраться в свой угол. - Я уж думал, тебя переехал трамвай.
Пытается шутить. Хорошо.
-Если ты еще не знаешь, - проговорила я, снимая туфли, - в этом городе нет трамваев, которые могут перехать вот именно меня, так же здесь нет реки и мостов, чтоб с них прыгать, здесь нет небоскребов – в-общем, возможности у нас небольшие, поэтому будем надеяться на милостыню. Я была, как ты и посоветовал, у адвоката.
-И что он сказал?
-Надо было сразу развернуться и уйти, но я осталась в этой конторе. Все стараюсь быть вежливой, приятной, не эксцентричной, - продолжала я.
-И что он сказал? – нетерпеливо повторил брат.
-Ах, как только я увидела, какой он молодой! Надо было сразу развернуться и уйти, - продолжала я.
-Что он сказал?!!
-Ах, что ты меня все время перебиваешь! – проговорила я и направилась в кухню, а брат - за мной. – Я как раз и собираюсь тебе рассказать, что он сказал. Он так выглядит, как будто вчера закончил универ. Что он может сказать, ведь нам еще не отказали. Все вертится вокруг того, что у меня совсем маленький доход и они не верят, что на такие деньги можно прожить, они подозревают, что у меня есть нелегальные доходы. Видишь, если бы я работала, я бы могла доказать, что работаю, но если я не работаю, как я могу это доказать? Как хочется кушать, кишки присохли к позвоночнику...
-Я купил у турков картошки, - проговорил брат, - и что сказал адвокат?
- А! Он ничего не сказал. Эти макароны мне уже так надоели, сил нет на них смотреть. И с картошкой будет также.
Я отправилась в ванную наливать в чайник воды.
- Он тоже сказал, что на такую сумму невозможно прожить, - крикнула я из ванны, - и еще, он сказал, что они в ратхаусе все правильно делают.
На вечер была жареная картошка, но у меня уже не было аппетита: поднималась температура. Температура всегда поднималась от усталости.

Утро началось с кашля. Доминик бегал каждые пять минут отхаркивать свою зелень. Опять бронхит. Это все дождливые дни, на улице дождило, целый день, и ему сразу стало хуже. А если не дождь, то вместо дождя в воздухе сеется водяная пыль, воздух набухает от водяной пыли, в комнате отсыревает одежда.
Это надолго, надолго. Я размышляла, стоя у окна. Мне не хотелось читать, а только спать, с самого утра: в комнатах было сумрачно.
- Сегодня пойдем искать врача, пусть хоть что-нибудь выпишет, - проговорила я за утренним чаепитием.
Услышав это, Доминик вышел из-за стола и пошел в свою комнату за книгой, он положил ее мне в сумку, чтоб было чем заняться в приемной, а потом вернулся за стол.
-Он, конечно, не скажет ничего нового, но хотя б даст рецепт на таблетки. Да, таблетки детям бесплатно, - добавила я.
К нам позвонили и Доминик отправился за почтой. Да, снова пришло письмо, и выглядело оно безобидно, я просматривала его в процессе доедания своего хлеба с сыром.
-Это тебе – это письмо, - проговорила я и отдала письмо Доминику.
Какая-то дама с подозрительно славянской фамилией сообщала, что осуществляет контроль за исполнением школьного «долга» детьми из иммигрантских семей.
-Что, и до тебя добрались?! – засмеялся брат.
-Что ты ржешь, как конь ретивый? – засмеялась я в ответ.
Поэт меня простит, я надеюсь.
Только Доминик выглядел оскорбленным. Как они могли только подумать, что он уклоняется от выполнения «школьного долга»? Он, лучший ученик в своем классе и любимый, совершенно беспроблемный ученик фрау Зонтаг. Кроме того, ему снова напомнили, откуда он родом. Оттуда. Он, не умеющий ни читать, ни писать на родном языке. Он только раз принес из школы матерные слова на русском языке. В его «исполнении» они звучали так смешно, что я чуть не ухохоталась. Это отбило у него всякую охоту «ругаться».
- Это в связи с перездом, - пояснила я ему, - они проверяют, записали ли мы тебя в школу. Пошлем им копию приглашения из гимназии, этого будет достаточно.
После завтрака мы вышли искать врача. Мы просто вышли из дома и пошли вдоль своей улицы, рано или поздно мы должны были наткнуться на праксис. Каждые пятьдесят метров встречались или парикмахерские или бистро. Как будто люди не ели дома и не мыли сами голов. Из бистро вкусно пахло жареным мясом. Мы зашли в кондитерскую и я купила Доминику плюшку.
Эта дама, которая продавала в кондитерской булки и плюшки, была похожа на бочку, затянутую насильно в штаны, в которых уже не нашлось места для куска барочного сала, который свешивался спереди из короткой футболки. Мне показалось, она перетыкала уже все булки, которые лежали перед ней на прилавке, своим обнаженным животом, и нашу плюшку тоже.
- Und du? Willst du etwa nicht? – спросил Доминик, когда мы вышли.
- Ты же знаешь, я не люблю плюшек, ты ж заметил, я ем все время хлеб с сыром, - ответила я. И, действительно, я ела хлеб с сыром, иногда два раза в день.
Наконец, мы нашли врача. Мы так уже удалились от дома, что я подумала, как мы доплетемся пешком обратно. В приемной сидело человек шесть иностранных детей со своими турецкими, югославскими и негритянскими мамашами и мы еще, - немцы и вправду, видимо, не хотели размножаться, и эта очередь означала, что у нас было достаточно времени почитать. Я читала медицинские буклеты про разные новейшие технологии.
- Можно было бы свою кровь продать, но не получится, - сказала я Доминику.
- Blut?! – переспросил он, отрываясь от своей книжки.
- Ну, да, - они обещают какое-то вознаграждение за то, что сдаешь кровь, - я показала ему буклет университетской клиники, – но не получится, они берут только у тех, кто весит больше пятидесяти килограмм, мне не хватает двух килограмм...
Не написали, что за вознаграждение, все из-за этических соображений. Да-да, сплошное кривлянье – из-за этических соображений.

Врач буквально ворвался в кабинет. У него только пять минут на пациента, вот он и бегает целый день по своему праксису из одного кабинета в другой.
- Что у него?
- Мой сын кашляет последние три месяца, - проговорила я.
- Что у него, астма? – спросил он.
- Не знаю, - ответила я.
Я же не врач, чтоб ставить диагноз, я и пришла узнать, что у него.
- Вы – мать ребенка? – спросил он.
- Да, - ответила я.
- И, что, вы не знаете, есть у него астма или нет? – проговорил он.
- До сих пор не было, - ответила я.
Если б нам хоть раз поставили диагноз, до сих пор давали только рецепты.
- В легких все чисто, - проговорил врач.
Значит, здоров, а бронхит – это не болезнь, это такое местное ОРЗ.

На обратном пути мы решили сократить дорогу и зашли в какой-то темный район, еще не слам, но все к тому и шло. С большой строительной свалкой во дворе. Старые дома с изящными фронтонами задумывались быть красивыми, но их обезобразили графити. Высокие и узкие окна первого этажа были заклеены накрест скотчем.
То, что мы увидели, удручало: там и сям следы разложения, иногда хорошо замаскированного разложения, иногда хорошо маскирующегося разложения. Во дворе показалась белая женщина, ведущая за руку маленького сопливого ребенка, она избегала смотреть вперед, а только смотрела себе под ноги, я поняла, почему, когда они приблизились: у нее через лицо был красный свежий след от какого-то предмета, а под глазом он расплывался в фиолетовую лужицу... Мы попытались поскорее выбраться с этой свалки.
- Так много бедно одетых людей, именно бедных людей, так много пьяных или обкуренных... а на королевской площади по вечерам настоящий бомжатник, – сказала я брату за вечерним чаем.

Остаток дня мы провели очень уютно, каждый читал, сидя в своем углу. Потом я играла с Тимом, потом он спал у меня на коленях, потом Доминик играл с ним, и он то и дело говорил:
- Tim mag dich, Mama.
- Какое счастье, мое сонное царство любит меня, - проговорила я.
И мне хотелось, чтоб это продолжалось. В этих четырех стенах был мой мир и никто не имел права в него вторгаться и нарушать мирное течение этого и без того зыбкого нежизнеспособного счастья. Мне хотелось в этот момент отгородить мою тишину от всяких вторжений и, когда я услышала шум на лестничной площадке, внутри у меня тихо заныло и спустя несколько минут к нам в дверь позвонили.
На пороге стояла немецкая соседка с нижнего этажа и турецкая соседка из квартиры напротив. Движущей силой этой пары была соседка снизу, поэтому она и начала говорить. Я так не хотела, чтоб они пришли ко мне знакомиться, а я думала, что придут: они получали пособие и им целыми днями было нечем заняться.
- Это не ваш желтый мешок с мусором остался там стоять у двери? - сегодня забирали мусор, а его не забрали! – проговорила соседка.
Сказать, что мы вообще не выбрасывали еще ни разу мусор? Ни разу за то время, что живем здесь. Не повредит ли это нам?
- Нет, это не наш мешок, - проговорила я и замолчала, мне нечего было больше сказать.
- Этот мешок не забрали, потому что в него выбросили в коробке порошок стиральный, - добавила соседка.
Я пожала плечами.
Ты уже и в сам мешок успела залезть.
- А вы каким порошком пользуетесь? – спросила она.
Я молча вынесла коробку со стиральным порошком и открыла ее, чтоб они заглянули, и они заглянули.
- Не тот, - произнесла турецкая соседка.
Какое счастье, что не тот.
Они пожелали мне счастливого дня и отправились наверх по квартирам, дальше расследовать.
«Вы разрушили мой мир, вы разрушили мой мир!», кричал Одиссей, расстреливая из лука женихов Пенелопы, бегающих по двору и пытающихся от него увернуться. Как жестоко, подумала я тогда.

За утренним чаем я обявила всем, что еду в деревню, в которой мы раньше жили, чтоб распечатать свою курсовую. Я должна была встретиться через неделю со своим профессором. Он как всегда придет в своей белой рубашке и неизменных серых брюках, а я – со своей курсовой. Никому в голову не пришло спросить, почему я не хочу отдать распечатать ее в городе. А у меня был проездной, он действовал до этой деревни.
Колокольчик прозвенел, когда я вошла в копировальную лавку. Владелец вышел ко мне навстречу. Не нужно было долго разговаривать, каждый раз одно и то же: сначала распечатать с диска, а потом сделать с этого копию.
Как будто я не умею обращаться с копировальным аппаратом, я делаю у них копии уже второй год! – это он подошел проверить, правильно ли я укладываю листы, чтоб не получилось брака.
Отходя от ксерокса, он коснулся рукой моего бедра. Иногда он подходил ко мне так близко, что казалось, резкое движение, и мы коснемся друг друга щеками. И он, вероятно, хотел этого движения. Часто случалось, я не платила за копии, он отбивал чек, как обычно, но когда я протягивала ему ладонь с монетами, он прикрывал ее своей ладонью и говорил: «не надо», а я говорила ему «до свидания» и уходила. Вот почему я поехала в эту деревню.
У него было правильное, тонкое тело и такое же тонкое, подвижное лицо. Я сказала ему и в этот раз «до свидания»... Но сидя в поезде я уже не верила, что оно когда-либо состоится: на меня надвигалась новая полоса жизни.
Я вышла на главном вокзале и пошла в старый город пешком, знакомиться с ним поближе.
Я уже несколько раз проходила по узкой мощеной улице мимо маленького, почти игрушечного бутика. Уже несколько раз проходила мимо и все из-за него, я была в него просто влюблена. Здесь много таких, старых, почти антикварных и снаружи и внутри, бутиков. Столетние, выжившие из ума, впавшие в новое детство, в своих витринах они хранили непродаваемые безделушки. Я влюблена.
А я была влюблена в него, в это платье цвета увядшей чайной розы, такой редкий цвет, такой редкий тон, нечто среднее между мягким розовым и лиловым, исчезающий цвет, неуловимый, да, как лепестки стареющей розы.
Как хорошо, что я не пошла сразу домой, в таком состоянии лучше бродить, бродить, мне нужны были впечатления, после этого голода я начинала так остро воспринимать и цвет, и запахи, и формы.
Я была просто безответно влюблена. В один прекрасный день, понятно, это платье должно было исчезнуть с витрины. Я знала это, что с самого начала не было никакой надежды с ним породниться, в моем чувстве не было никакой надежды, лишь нечто платоническое, возвышенное.
Чудесные тихие дни, как хорошо, что я осталась побродить в старом городе.

Я вернулась домой уже после обеда, без меня попили чай с хлебом, маслом и вареньем. Не плохо. Тим пил молоко и ел хлеб. Было бы смешно предлагать ему сладкое.
- Тебе не звонили по работе? – спросила я брата.
Ему не звонили, а мне пришло в голову поехать на биржу, у меня был там один знакомый, который, как я надеялась, мог мне помочь. Я иногда приходила к нему вести «интеллектуальные» разговоры. Ему было приятно играть в доброго дяденьку, а я так практиковалась в немецком языке.
Мне хватило нескольких мгновений постоять в его кабинете, чтоб понять, он не помнит, кто я такая. Глаза выдавали его. Тогда я представилась и попросила его, чтоб он записал меня на прием. Он дал мне время на следующий день в обед.
До этого времени ты вспомнишь, кто я такая.
Я снова пошла пешком через старый город. Я исходила его вдоль и поперек, и теперь он стал мне казаться неимоверно маленьким, а я для него – стала большой, уставшей и снисходительной.
Когда я, уставшая, приплелась домой, у меня хватило сил только разуться. Я легла на свой матрас, обернутый зеленой тряпкой – зеленый цвет должен был успокаивать и давать здоровье, - и сразу уснула.
Мне снился мой профессор. Мы бежали с ним вдоль моря по песку, бежали легко и это доставляло странное необъяснимое удовольствие. Силы не исчезали, наоборот, мы еще успевали смотреть друг на друга и друг другу улыбаться. Он был в своей обычной белой рубашке и серых брюках, какие он носил летом. Я была в своем русском красном платье и волосы легко развивались у меня за спиной, временами я убирала прядь с лица, и он смотрел в этот момент на меня, я улыбалась: каким забавным был этот бег. В нем не было никакой любовной игры. И мы не бежали наперегонки: это было не соперничество. А как будто это был полет. И почему так много удовольствия от таких простых вещей?
«Почему так много удовольствия от таких простых вещей?» - спросила я себя, проснувшись. И еще долго не открывала глаз: не спугнуть, теперь это был не сон, но картинки от сна. Пролетали еще перед внутренним взором, но не было удовольствия, а только воспоминание о нем.
Я почувствовала вдруг резкий голод, это, верно, он меня и разбудил. Нужно было снова думать о еде. Не макароны и не картошка. Я спросила брата, хочет ли он оладьи из картошки. Доминик не знал, ни что такое «оладьи», и тогда я ему сказала:
- Картофельные оладьи - это такие «пуфферы» из пюре.
Мука. У меня не оказалось дома муки, и я отправилась в лавку за углом в своих домашних шлепанцах, турецкие женщины тоже так делали. Моя рука протянулась к самой дорогой муке, как потом оказалось.
Рецепт торта «Графские развалины», замок уже сгорел, а ты все еще корчишь из себя графиню.
А потом я толкла вареную картошку, находясь под впечатлением сна.
Я видела этот сон... Я думала всегда, что мне снятся каждый раз разные сны, но на самом деле это все был один и тот же, только Он являлся всякий раз в разном обличье. Предполагалось, во сне должно являться нечто днем запретное, ведь во сне некому запрещать. Нечто горячее, интенсивное и поглощающее. Но когда Он приходил во сне, не случалось ничего запретного. Это был знак мне, что он не запретен и днем.


- Сегодня в обед еду на биржу труда, может, что-нибудь получится, - объявила я за утренним чаем.
- А мне позвонил знакомый, - сказал брат, - предлагает халтуру.
- В смысле? «шварцевать»? – переспросила я.
- А как еще? – удивился он.
- Трудно оставаться честным, когда хочется кушать... Какое счастье, хотя бы халтура... и в чем она заключается? – спросила я под конец.
- Перевозки, - ответил он.
- Какое счастье, когда есть права.

Мы столкнулись с ним в дверях, с моим знакомым, он как раз собирался выходить из своего кабинета. На этот раз он меня сразу «вспомнил».
- Я сейчас, в туалет и обратно, минутку.
Почти напротив его кабинета, немного наискосок, находился мужской туалет. Он вынул ключ из штанов, открыл им туалет и скрылся там ненадолго.
Как это он мог меня сначала забыть, а теперь вспомнить? Наверняка, он сделал обо мне какие-то пометки в компьютере и прочитал их сегодня с утра. Сейчас будет блистать своей «профессиональной» памятью.
Он открыл свой кабинет, теперь уже другим ключем.
- Ну, здравствуйте, как поживаете, - проговорил он, первым входя в кабинет, - не подаю вам своей руки: только что помыл. Холодной водой. Я знаю, у вас очень нежные руки.
??? Старый дурак.
- Я б хотела с вами поговорить... - перебила я его.
- Конечно-конечно, вы начали изучать германистику, чтоб потом заняться переводами, как же, я помню! – проговорил он, потирая свои руки.
- Да, я сейчас на третьем семестре, - проговорила я, - но мне б хотелось с вами поговорить...
- И как успехи? – спросил он.
- С учебой обстоит все хорошо, - проговорила я, - но у меня немного другая проблема...
- Вот видите, я помню про вас, а вы уже все забыли, - проговорил он и пригласил меня жестом сесть. Я присела
Что за идиот, мне нужна твоя помощь. Я тону, а ты моя соломинка.
- Я сейчас занята больше поиском работы, чем учебой. Вот такая у меня ситуация.
Я подумала, может быть, вы можете мне помочь? – спросила его с надеждой.
- Это не входит в мои обязанности, я делаю консультации для абитуриентов и помогаю с работой тем, у кого законченное образование, - произнес он.
Его вгляд потускнел. Или мне только показалось? Он стал непроницаемым, его взгляд. Чего он испугался?
- Я понимаю, - ответила я, стараясь быть терпеливой, - конечно, конечно. Я просто хотела с вами поговорить, я не знаю, куда податься, не знаю куда пойти. Я просто сейчас нахожусь в такой ситуации... знаете... и я подумала, вы хорошо знаете мои документы, может быть, вы можете дать мне совет. Вы же лучше меня ориентируетесь во всех этих делах...
- Но это вне моей компетенции, - снова проговорил он.
-Да, я понимаю, я просто думала, возможно, вы подадите мне какую-нибудь идею, - проговорила я, боясь уже показаться навязчивой.
И у него мгновенно нашлась идея, он сказал, что отведет меня к своей коллеге.
Никогда не думала, что в этом здании такое количество длинных коридоров, в них было пустынно, полумертво, полутемно. За стеклянными дверями кабинетов сидели люди, углубившись в компьютеры и так на трех этажах. Некоторые «коллеги» проходили по коридору степенным шагом, исполненные своей важности, но когда они показывались спиной, обходя нас, я видела их смятые от долго сидения задницы и мне казалось, что некоторые из них не успели до туалета.
В одном из кабинетов он сдал меня одной милой даме. На этом его помощь заканчивалась и он был собой доволен, он даже мне подмигнул.
Прощай, соломина, очередной карниз моей жизни. С одного каната на другой. Не разбейся, дорогая, когда перепрыгиваешь.
Так я сказала ему мысленно «прощай» и он исчез навсегда, а я осталась стоять посреди большого кабинета. Я смотрела на милую даму, которая еще минуту назад смотрела в монитор, как и сотня других таких же работников, я смотрела на нее, а она на меня и некоторое время мы обе молчали. Все, что я хотела сказать и имела в этот момент в голове, было заготовлено не для нее.
-Я ищу работу, - наконец, произнесла я.
Сколько раз она слышала уже эти слова сегодня. А я приехала на биржу для того, чтоб услышать слова «а у нас ничего сегодня нет».
 Многокилометровые прогулки по городу и его окрестностям в быстром темпе настраивали на примирение с самим собой и другими. Да, пешие прогулки до изнеможения, пробежки скорее, помогали отгородиться от повседневного безумия. Мне нужно пройти по острию ножа и постараться не упасть ни влево, ни вправо, говорила я себе.
Я пришла домой, поела хлеба с сыром и легла спать.
«Когда он получше узнал людей, он полюбил скелетоны». А я полюбила этот город, а он? Почему такой холодный и равнодушный? Почему опять отвергнута? В этот раз мне снились «вопросы» и «мысли».



Наступили солнечные дни и на душе стало также, светло и празднично. В природе царил многодневный праздник. Я пошла после завтрака к Доминику и вырвала у него книжку из рук.
- Вставай, поднимайся !
- Wieso?
- Одевайся дурак, собирайся, дурак, к царю поедем! – проговорила я. – Это так, цитата, не обращай внимания, - добавила я, видя непонимание на его лице. – Собирайся, может быть, успеем добежать до лужайки, пока тучи не затянули неба. Бесплатная солнечная энергия!
 Мы бродили по большому запущенному парку пока не потерялись. Какие были в этом парке сочные, забытые Богом, нестриженные зеленые лужайки. Нестриженные кусты, запущенные розы, кустами, одичавшие, буйные.
Мы натыкались на полуобнаженных людей, спавших, читавших, играющих в карты и шахматы, а один играл сам себе на флейте. Дама в черном одеянии бродила в фонтане, задрав подол. Ее муж ходил в это время вокруг фонтана и кричал ей : «Raus, raus, raus», как будто она была собака. Вдруг откуда ни возьмись и собака выпрыгнула из кустов, и бросилась в воду, и разбила относительную невозмутимось зеркала, отражавшего немного поблекшую голубизну вечернего неба. Мы оказались в заколдованном лесу, и с этого дня мы каждый день приходили сюда. Эта дикая фантастическая атмосфера запущенной природы напоминала о детстве. Здесь не было вседашней тесноты и спешки, здесь время протекало по-другому.
- Тебе нужно прогреть грудь, - говорила я Доминику и после завтрака мы отправлялись в парк, поглощать солнце, - вот бы закопать тебя еще в горячий песок, - говорила я.
- Wieso? – спросил он как-то раз.
- Это полезно.
Нам не хватало солнца, моря и песка и самого воздуха, насыщенного солнцем и морским простором. Сквозь полуприкрытые глаза я наблюдала за людьми, прошлые страхи отпустили меня. Люди, идущие по своим делам через парк, останавливались как будто бы вдруг и начинали раздеваться, ложились на траву, грелись, жмурились и засыпали: мы все вытягивали из солнца тепло и делали это очень активно. Потом они просыпались, смотрели на часы, так же непринужденно одевались и исчезали таким же естественным образом, как и пришли. Лужайки скрашивали нам жизнь. Зеленая трава, уморившаяся на солнце, вяла к вечеру, вот тогда и мы уходили.
Я думала, какие счастливые дни, тихие чудесные дни, не хочется даже думать о прошлом, тем более, думать о будущем, ведь эти тихие дни только отсрочка. Да, не более, чем отсрочка.
Какие счастливые дни и счастливые сны. А те, которые снились раньше, они были полны безобразия. Какие-то погони или высота и надо прыгать, отчего я неизменно разбивалась. Или какое-то насилие, а если не насилие, то мучение, отчего утром просыпаешься с надтреснутой душой. А в этих снах, - в этих снах мы были бесплотны. И потому такая воздушная нежность во сне. Нежность не в действиях или словах, а в том, как одна душа купалась в другой, да, такое идеальное ощущение, которое всегда хотелось проявить сквозь сон в реальность.
Получалось, в то время как я спала на своем матрасе, утомленная заботами и неудачами дня, моя душа путешествовала в мировом пространстве и отыскала себе, наконец, близкого родственника. Вот если б и тело мое нашло себе близкого родственника, если б произошло совпадение... Сон стал бы явью.

Конец лета.

Я стою у окна и смотрю, как колышется на ветру стройная молодая липа. Все снова разрелись по своим комнатам. Наша квартира – сонное царство. Я стою у окна и улыбаюсь. Мне хочется в этот миг остановить время, мне совсем неинтересно, что будет дальше, я хочу оставаться здесь и сейчас и так навсегда. Липа заглядывает прямо в окно. Сильное дерево. Конец лета.
Если объективно, то все рушится, все рушится и с каждым днем все меньше свободного пространства остается под ногами. Все распадается прямо на глазах, уходит из-под ног, теряет очертания. Кафкин мир настигает меня, я могу спрятаться от него только дома или во сне.
А если так, как я чувствую сейчас, то это чудесные тихие дни, такие же ночи, размеренное течение времени, и все до поры. До какой? Но вот именно сейчас – последние летние дни в тиши. Я отворачиваюсь, наконец, от окна.
- Т-и-и-м! Тим! Иди сюда, будем шубу тебе чесать.
Через некоторое время неторопливой походкой, лениво, входит в кухню Тим. Я, как обычно, сажусь перед ним на корточки.
- Ты, мой персидский тигр, моя гоблинская морда, иди сюда чесаться.
- Мурр... мурр...мурр – отвечает он мне.
Потом я стою перед окном, посуда убрана с подоконника, как и письма, старые и новые, и Тимофей Котофеевич запрыгивает ко мне, и мы вместе смотрим в окно, на липу. На проезжающие машины, легковые и грузовые, на людей, собравшихся на остановке. Это теперь наш обычный ритуал.

На карнизе жизни
Тонкою соломинкой
Прицепилась дерзко
Ножками болтаю
А еще умею
по проволоке тонкой
На шпагат умею
Умею по ножу

видите какая
я еще живая
гутаперче-
вая
девочка с косой
и не то умею
и еще живу


ах!
я бы не умела
если бы могла