РАЗРУШИТЕЛЬ
Это был маленький разрушитель. Он ползал по тонкому синтетическому греческому ковру – голый, в одном памперсе, и уничтожал все, что ему попадалось. Он сталкивал грузовые и легковые автомобили, разбивая их вдребезги, подбирал никелированные осколки и крупные части от машин и снова бил их друг об друга. Они с грохотом и треском переворачивались и, казалось, с ужасом подрагивали в ожидании новых ударов. Потом он принимался за диковинных, движущихся на батарейках, китайских зверей и тоже их разбивал. Они тщетно пытались скрыться от него под столом или под диваном, судорожно дрыгая многочисленными конечностями, он доставал их за сверкающие перемигивающиеся усы и бил о стены, пока жужжащие механические внутренности не вываливались через разбитый панцирь. Но на этом он не успокаивался, он хватал еще вращающиеся механические блоки и ударял о пол, пока, наконец, из них не выскакивали сине-белые японские батарейки. Тогда только он терял интерес... Потом он вытаскивал мягкие игрушки, того же китайского производства и начинал методично ковыряться пальцами в швах. Расковыряв большую дырку в их телах, он добирался до белых ватных внутренностей и начинал вытаскивать пушинку за пушинкой. Через некоторое время поле побоища начинало покрываться белым как снег ватным пухом. Снег ложился на разбитый китайский танк с оторванными гусеницами и цифрой 174 на башне, на голубого слона с вывернутым бивнем, на исковерканный джип-мерседес, на развороченный мост, на огромную, навеки умолкшую гитару с рассыпанными вокруг разноцветными пластмассовыми клавишами, на желтый в черную крапину панцирь жука-паука, на зелено-золотые и сине-белые японские батарейки, на запотевшую, слегка помятую, стянутую со стола, но наполовину полную бутылку «Ноя», на множество обломков, которые, и не поймешь сразу, каким игрушкам и когда принадлежали, на тень от большого письменного стола, на изорванные, почти не исписанные листы бумаги. Пушинки витали у окна, где было желтое солнце, ереванская горячая пыль, шум улицы и большая двуглавая гора с дымящимся над ее вершиной мглистым облаком.
Разрушитель уничтожал не только то, что плохо лежало, но и мои литературные замыслы. Я совершенно не мог писать. И не потому, что отдался целиком заботе о ребенке, не потому, что тот создавал невыносимую атмосферу грохота, треска и невыразимого воя, мешая мне во время моих творческих поисков. Вовсе нет. Вернее, не все было так просто. Видите ли, между мною и ним сложилась какая-то совершенно невыразимая, даже, сказал бы я, болезненная психологическая связь. Стоило мне только взять ручку и привести себя в то особое творческое состояние духа, когда должен писаться рассказ, Разрушитель разражался совершенно диким плачем. Происходило это, как правило, глубокой ночью, когда все уже давно спали. Метания моей невротической души напрямую задевали младенческую душу Разрушителя, заставляя его проснуться в диком вое, и уж тут делалось не до литературы. Причем и здесь все было не просто. Вот и говорите теперь о невинности занятий творчеством. Сам этот процесс может стать опасным для окружающих. Вам может показаться совершенной бессмыслицей то, что я сейчас скажу, но ряд совпадений меня совершенно уверил в этой мысли. Теперь уже я не мог отрицать, что существует некая творческая энергия, которая сохраняется раз вылившись на бумагу. Тот заряд мысли и эмоций, которые вы готовы выплеснуть вместе чернилами – он материален. Он может преобразить окружающий мир. Тогда что может произойти, если он будет копиться, копиться и не находить естественного для себя выхода? Ясно, что его потенциал может достичь очень большой величины. И что будет, если этот заряд будет уходить не на творчество, а перейдет к такому вот Разрушителю, который связан с вами каждой клеточкой души. А? Вот то-то и оно. Вы только не подумайте, будто я не люблю своего сына...
В тот злополучный день все начиналось как всегда. Я проснулся, потолкался с женой на кухне, о чем-то с ней в шутку поругался, подержал Разрушителя, когда она готовила завтрак, покурил на балконе...
Потом куда-то бежал, ехал сначала в метро, потом на трамвае, трясся в маршрутном такси. С кем-то здоровался, кому-то просто улыбался, кому надо подмигивал. Потом пил противный «бразильский» кофе. Потом выкуривал еще по одной с сотрудниками в коридоре, около грязноватой фаянсовой урны, обсуждая перипетии чемпионата мира по футболу. Потом снова усаживался за старенький пентиум, потом начинал валить народ – народ всякий... Нужно было жать руку, кого-то отфутболивать сразу в другую редакцию, кого-то спускать этажом ниже, а у кого-то и принимать «рукопись», чаще отщелканную по старинке на печатной машинке. Потом перерыв, потом звонок жены, потом вызов «шефа», потом нужно было снова покупать сигареты... Потом снова перекур в коридоре, смешной анекдот, последние сплетни. Но в мыслях я был далеко. За время этой дневной суеты в душе выкристаллизовывалось нечто сложное, что просилось на бумагу. Оно обретало форму и прозрачность кристалла, оно преломляло свет и человеческие отношения. Просматривая мир сквозь эти множественные призмы-грани, я наполнялся радостью – радостью предстоящего творчества. И сделать это можно было только ночью, когда все будут спать, когда угаснет свет и утихнет шум улицы, когда уснет Разрушитель. Когда никто не станет мешать, когда можно будет спокойно смотреть с балкона в пестрящее звездами небо и знать, что ты тоже вечен, вечен...
И снова давка в маршрутном такси, тряска на трамвае и поездка в метро. Покупки в продуктовом магазине, звонок в дверь, жена и Разрушитель. На полу в комнате – следы дневного побоища и вконец замученные механические пластмассовые твари. С письменного стола стянут зарядник от сотового и безжалостно забит в самый дальний угол. Вечерние новости и мягкий диван. Угол его основательно разворочен – торчит кусок недокорчеванного поролона. Цунами на Яве, война в Газе, голод в Африке. Финал: Франция – Италия. Зидан бьет головой Матераци. Дикое завывание Разрушителя под колыбельную. Телевизор приходится вырубить, иначе Разрушитель не заснет. Бог с ним, с финалом – узнаю завтра, в коридоре, у грязной фаянсовой урны...
Наконец я остаюсь один. В глубине души вращается прозрачный голубоватый кристалл. В нем уже больше граней. Каждая искрится и преломляется по-своему. События недели, мысли и чаяния, желания и надежды сливаются в странную круговерть. Что-то зреет в моей душе, что могло бы стать романом или повестью. Но для этого нужен покой, покой... Выхожу покурить на балкон. Звезды сияют ярко, смешиваясь с прозрачностью моего кристалла, выпускаю струю голубоватого дыма, на горизонте темнеет Арагац. Кажется, можно идти работать. Включаю настольный лампу, вынимаю несколько листов чистой бумаги. В ушах еще стоит звон цикад. Пишу ровным мелким почерком первую строчку. Потом вторую. Кровать сына угрожающе начинает раскачиваться. Чтобы не сбиться, я увеличиваю скорость, бешено вылетает из-под пера строка за строкой, смешиваясь с ужасным воем. Он уже стоит на кровати, деревянные перила ему по пояс. И в диком порыве тянет ко мне руки. Просыпается жена, сосед за стенкой, весь дом. Ото всюду слышится яростная ругань, грохот мебели. В доме напротив один за другим зажигаются огни. Под окном слышится визг тормозов, страшный удар и перезвон рассыпающегося стекла. Я уже не пишу, но вращающийся кристалл набирает бешеную скорость сам по себе. Слышится вой полицейских сирен, и пространство между домами заполняется страшноватым мигающим сине-красным светом. Бегу к жене и ребенку, но все тонет в черной мгле. За окном горит трансформаторная подстанция. Зачем-то выскакиваю на балкон. Кажется, перезвон цикад заглушают крики людей. На горизонте видно странное зарево. В его свечении ясно выделяется контур громадной горы. Вдруг я с ужасом понимаю, что свечение источает сам вулкан. О, Господи! Я поднимаю глаза наверх, но и там что-то неладно. В черном небе виден яркий страшный блеск сверхновой звезды. Еще немного – и мир, пожалуй, начнет разваливаться на куски. Я делаю неимоверное, нечеловеческое усилие. Кристалл в моей душе разлетается на звенящие осколки, разрывая сознание. И навалилась темнота, но не такая, какая наступила во время отключения подстанции – а кромешная, вечная...
Ночью мне снилось, что я обнимаю сына, а тот почему-то большой-большой и заслоняет от меня весь мир. Я хочу что-то разглядеть за его спиной, а он не дает и в огромной ручонке, все улыбаясь, протягивает мне что-то...
Проснулся от шипения и запаха жарящегося мяса, с неприятным ощущением без толку проведенного вечера за письменным столом. Да, писать мне не дали. Делать нечего, надо вставать. Потолкался с женой в тесной ванне. Надел чистый костюм. Закапал его соусом. Жена долго оттирала пятно. Потом снова была бесконечная тряска в транспорте. Захожу на десять минут позже «шефа». А он мне вдруг: «Видел вчера, как Зидан стукнул этого итальяшку!»
июль, 2006