Тридцать шесть и шесть

 


I.

 Не помню, куда и откуда мы ехали. У моей будущей жены облезала спина, я был простужен. Скорее всего, мы возвращались с юга и были очень недовольны своим отдыхом. Поезд отходил поздно ночью, ехать было целые сутки. Мы стояли на платформе, курили дамские сигареты и, как это водится, волновались о том, с кем придется разделить дорогу. Всегда неприятно ехать с детьми, которые орут у тебя над ухом и через каждые полтора часа прямо в купе у соседей под носом справляют в пластмассовый горшок свою большую/малую нужду и, как правило, заботливый молодой папаша, делая вид, что ничего не случилось, несет это добро через весь вагон, источая тошнотворные миазмы. Неприятно ехать с компанией, которая собирается провести часы своего бессмысленного пути за распитием дешевой водки, купленной на станции или втридорога в вагоне-ресторане. И вечно эта жирная фольга, куриные кости, просыпанная соль, огурчики-помидорчики, скорлупа от яиц. И, не дай бог, ехать в этом случае на нижней полке!
 Но иногда и самому бывает так скучно, что приходится развлекать разговорами глядящих тебе в рот попутчиков и выслушивать их дребедень о том, как не сложилась жизнь. Неприятно все, когда мертвецки хочешь завалиться на полку и читать или в худшем случае спать, если ты никогда не принадлежал к категории человеколюбивых тварей.
 Нашими соседями оказалась семейная пара. Так нам показалось, когда мы хотели зайти в свое законное шестое купе и не смогли потому, что в проходе в одних трусах стоял мужчина, шарил в сумке и, наконец, вытащив из нее домашнюю одежду, быстро скользнул в бумажное трико и сел на полку:
- Добрый вечер, - сказал он, - Вы с нами?
- Да. Добрый вечер, - сказали мы.
Мне пришлось на секунду отвернуться, потому что сев, он открыл вид на даму, которая также наспех занималась переоборудованием своего дорожного гардероба. Наконец они разместили свои вещи под одной из нижних полок и вышли – он с пачкой сигарет, она, с перекинутой через плечо дамской сумочкой.
На вид обоим им было лет около сорока или несколько больше того, или меньше. Пока мы извлекали из нашего скарба тот минимум, который мог понадобиться в течение суток и расстилали постели, я мельком разглядывал этих людей, пытаясь определить куда и с какой целью они едут, но не мог. То ли из-за позднего часа, то ли из-за того, что был раздражен предстоящим самовольным суточным заключением. Разглядеть я смог только то, что женщина была одета в причудливое то ли платье, то ли огромную футболку под платье переделанную, то ли ночную рубашку с изображением от подола до декольтированного верха (если подобное слово можно применить к такого рода одежде) - на голубом фоне стайки выпрыгивающих из моря дельфинов, расшитых какими-то несуразными блестками. Сидя, она то и дело, будто невзначай, одергивала “платье” ниже колен. Лучше бы не одергивала, я бы и не посмотрел туда: недостаточно длинное одеяние (при довольно милой наружности и кокетливо подкрашенном лице) скрывало досадный недуг – огромные толстые ноги – слоновость, которая случается при варикозе, но я не медик, а стало быть, не буду вдаваться в подробности, к тому же в некоторых случаях это не всегда учтиво. Она явно стеснялась и уж, наверное, не нас. Сказать о раскованности мужчины тоже было нельзя: от желания побороть стеснение он выглядел несколько настороженно и злобно, прятал бегающие глаза и неохотно, через небольшую паузу, внятно и односложно отвечал на простые вопросы и выпады заботливости в свой адрес со стороны спутницы. И в этом не было ничего удивительного – все мы (мужчины) ведем себя приблизительно одинаково в приблизительно похожих ситуациях. Правую руку он сжимал в кулак, что поначалу можно было отнести к тому же стеснению, но вскоре стало очевидно, что и он хотел утаить свой недостаток: на безымянном пальце у него не хватало двух фаланг.
 Когда поезд тронулся, мы немного тупо посидели, разглядывая мусор на ковровой дорожке под ногами, попытались задать для приличия друг другу несколько вопросов, беседа не клеилась, да нам и не было друг до друга абсолютно никакого дела. Неожиданно, когда он был уже никому не нужен, в поезде дали яркий свет, я забрался на верхнюю полку, заняв позицию наблюдателя, пока наблюдение не разморит меня и не бросит в сон: иногда я так делаю.
Мой интерес обострился еще и тем, что когда мужчина на секунду удалился о чем-то справиться у проводницы, женщина быстро, как хорек, достала из сумочки коробочку с пудрой, посмотрела никто ли из нас на нее не смотрит. Я, как требуется приличиями, отвел взгляд, но когда она удостоверилась, что все в порядке, снова уставился на нее. Двумя короткими движениями наша соседка поправила что-то ведомое ей одной в концепции своего макияжа, так же быстро убрала пудру, спрятала сумочку под подушку и оказалась неподвижно глядящей на дверь, в тот момент, когда мужчина вернулся. Мне как будто подали чаю: “Они же незнакомы!” И я, как заядлый вуайерист, устроился поудобнее, чтобы, приоткрывая и закрывая глаза, наблюдать за развитием их отношений. Что поделаешь – любопытство!


II.

 Его звали Валера – она называла его так. Как называл ее он, я не расслышал или он вообще никак ее не называл. Кроме станций (где аппетит пассажира железной дороги делает его на время глухонемым и заставляет невпопад, как болгарина, кивать и крутить головой, но все же делать свой покупательский выбор либо в пользу жалких пожилых женщин, либо в пользу прытких молодцов и молодок с чертами вырождения на лице) шум поезда не оставляет никаких возможностей для слуха человека обыкновенного, чтобы отличить истинное от поддельного. Я в этом случае был натуральным изгоем из банды глухонемых, промышляющих по поездам своим «Самиздатом» и за достоверность всего происходившего могу поручиться только своим «вангоговским ухом и кутузовским глазом»*. Словом ничем. Я отвратительно себя чувствовал, у меня был озноб, в вагоне было душно. Удивительно устроен организм человека – простудишься, обгоришь ли на солнце – подавай ему одеяло, но и в том и в другом случае одеяло не греет. Я взял современный градусник из нашей дорожной аптечки, сунул его под язык – измерить температуру. Температуры не было. Черные кружочки на тонкой пластинке показывали 36 и 6.
- Какое дурацкое совпадение, - подумал я, хмыкнув, - мало того, что мы едем в тридцать шестом поезде, так еще и в купе номер шесть.
До верхней полки долетел запах копченой колбасы, лимона и коньяка, зашуршали обертки. Я забыл на время о своей инфлюэнце. Спутница Валеры устроила на купейном столике поистине соблазнительное зрелище для одинокого мужчины. Здесь все было заранее продумано и все было сделано с такой любовью! На одном маленьком блюдечке лежали нарезанные дольки лимона, на другом дольки копченой колбасы и поодаль (поломанные еще в нераспечатанном виде) красовались на серебристой фольге квадратики черного шоколада. Когда я приоткрыл левый глаз, Она (будем называть ее так) тонкой струйкой переливала под столом из пластмассовой полутора литровой бутылки в небольшую стеклянную домашний коньяк, что обыкновенно на Юге.
На столе лежала цветная клетчатая салфетка, на ней стояли два приземистых бокала. Я почти не смотрел в их сторону: не очень красиво смотреть на людей, когда они едят – и смотреть некрасиво и то, как они это делают некрасиво тоже (никого же специально не учат).
- Лимончик, Валера, бери лимончик, с лимончиком хорошо, - и Она очень обаятельно улыбнулась своими подведенными губами, глядя ему прямо в глаза. Кроме шуток, очень обаятельно. – С лимончиком, - повторила Она.
- Я не лю-блю ли-мо-ны, - сказал он, чуть раздраженно, отклонившись от нее, или, не зная как реагировать, или так как будто она уже раньше на чем-то настаивала.
- Кто же так пьет коньяк! – сказала Она игриво и одновременно наставнически потрепав его за плечо, как часто это делают симпатизирующие нам женщины.
- Не важно, - бормотал он уже более добродушно, придвигаясь к ней ближе. – Хочу выпить за тебя. – Это была уже третья рюмка.
Хитрый народ женщины, глупый народ мужчины, хотя и мужчины бывают хитрыми, а женщины глупыми. Но все же женщины мне симпатичны больше. По крайней мере, лучше представляют себе, чего хотят. Или хорошо представляют себе, чего хотят мужчины? Накормит, вылижет, спать положит, разбудит, опять накормит, опять вылижет... Или скорее так – мужчина полагает, женщина располагает. По себе знаю: только познакомишься на какой-нибудь вечеринке с этакой, а она тебя уже куда-то за руку тащит, какие-то секреты свои показывает (например, семейный альбом, где она совсем маленькая и голая) или что-нибудь рассказывает о том, как она так! любила одного человека, а он ее бросил (ты же никогда так не поступишь – это ее внутренний монолог). Вот уже и общая биография у вас появилась, и все вокруг по-другому на вас смотрят, и вы друг на друга. Мужчины вообще любят, когда их за руку куда-нибудь тащат, когда что-нибудь решают за них (не век же все мне решать, уже и тихой пристани какой-нибудь хочется – это внутренний монолог мужчины). Потом начинает тебе в публичном месте что-нибудь на ухо влажно нашептывать или несуществующую соринку с лица смахивать – попросишь показать – она ее, оказывается, уже выбросила. Другая уже и не подойдет: территория помечена. И понимает все это мужчина, а все равно приятно – его выбрали. Это он потом уже хорохорится, что сам все решил, друзьям рассказывает, как затащил ее в угол (нельзя же это никому рассказывать!), а ведь она ему штаны расстегнула. Удивительно!
 Все это наша героиня проделала с Валерой, только в условиях вагона. Семейного альбома, конечно, у нее с собой не было, зато тетрадь достала какую-то. Убедила его как-то (может гипноз какой?), что жизнь ему нужно менять кардинальным образом, что китайцы давно уже как жить надо выяснили, но не всем об этом рассказывают, а она на курсы ходила, записала все слово в слово, на себе испробовала, – помогает, его тоже научит и все крутится, крутится вокруг него, шепчет (чтобы нам как будто не мешать) и в конце каждой мысли до него рукой дотрагивается (телесный контакт налаживает). А он уже улыбается – вот оно спасение мое, звездочка моя путеводная. Хрен с ее проблемными ногами, хрен с возрастом, зато человек-то какой, все обо мне печется, читал где-то – Судьба бывает.
 Одежду, в которой с тобой неприятности случились, оказывается, выбрасывать надо или сжигать: она плохой заряд на себе несет (а после первой удачи, вероятно, всю жизнь голову мыть не нужно). Я, конечно, одежду не сжигаю, но есть, черт-те дери, примета – кожаный пиджак наденешь, обязательно где-нибудь нажрешься, потеряешь что-нибудь. Копить на «черный день», оказывается, тоже нельзя: эти деньги на себе болезнь или смерть несут, – значит, ты заранее уже предполагаешь, что это с тобой случится (забавно, но помрем все равно все непременно). Умный народ эти китайцы.
- Я у тебя эту тетрадь возьму, читать буду, а если что не пойму буду у тебя спрашивать.
- Я тебе потом еще другую дам.
Вот еще один прекрасный «крючок» – значит, не в последний раз видиться. Можно было у него еще взаймы попросить. Этого, наверное, китайцы не запрещают! Только почему китайцы, при чем тут вообще китайцы?

III.

Когда я проснулся, то увидел перед собой верхнюю незастеленную полку. Не ложились что ли всю ночь? Сквозь еще не убежавший сон я вспомнил, что когда засыпал и в вагоне погасили свет, он сказал ей:
- Будет тебе читать.
 Она взяла его под руку, снизу еще некоторое время раздавался тихий шепот, потом он ее обнял и, пока мой подглядывающий глаз сам собой не закрылся, я слышал и видел, как они начали целоваться. Еще фонари в окно подглядывали.
Я посмотрел вниз: они лежали на одной полке, как ложки в свадебном наборе (он у стенки, она с краю). На столе скучала заветренная половинка лимона и полумесяц колбасы.
- Боже, как стремительно, - подумал я, - прямо Вильям Шекспир какой-то.
 Оказывается они, не спали. Поверх рубашки он поглаживал ее живот. Когда поезд остановился, они встали, тихонько приоткрыли дверь купе и вышли в тамбур слегка покачиваясь. Было часов девять утра. Я свесился вниз и увидел, что проснулся не я один.
- Как спалось?
- Хорошо, - ответил я.
- Ничего не слышал?
- Нет. А что!? – я нарочно провоцировал эту сплетню.
- Они тут всю ночь ……., я не могла заснуть – пришлось просто замереть и не двигаться.
- Ну, теперь целый день спать можно. Ничего. Испугалась?
Когда такие вещи происходят рядом с тобой или у тебя под носом чувство возникает двойственное: то ли люди, пусть даже вот так, но нашли друг друга, то ли себя потеряли, хотя, если не морализировать все это очень забавно, будет что потом вспомнить и рассказать своим неуклюжим подругам/друзьям.
Не только участникам, я имею в виду, этого мероприятия, но и невольным свидетелям. Не каждый же день такое происходит! Еще я узнал, что они ночью пьяные попросили кого-то, чтобы их вместе в коридоре сфотографировали. Событие все-таки!
Через некоторое время они вернулись. Мы, не договариваясь, сделали вид, что спим.
- Еще по пятьдесят грамм.
- Точно? Не хватит? Нужно хотя бы немножко поспать.
- Хочу выпить за тебя. Ты может быть лучший человек, которого я в жизни встречал.
Они выпили, Валерий полез наверх, лег, сжав кулак, непонятно от кого теперь, пряча свою беспалость, и через секунду отключился. Признаться, я заснул тоже. Проснулся часа через два от отчаянного храпа над ухом. Открыл глаза и увидел как Она, привставая внизу на цыпочки, закрывала ему ноги простыней и толкала в щеку, чтобы он повернулся на бок или перестал храпеть. Сквозь сон он отмахивался от нее руками. Если бы кто-то посторонний зашел сейчас в наше купе, то ни секунды не сомневался бы в том, что это были законные муж и жена.
Поезд остановился, была какая-то долгая стоянка. Я, наконец, вышел из духоты на свежий воздух, впустить в себя 12 мг смолы и 0,9 мг никотина. Со всех сторон налетели вдохновленные приходом поезда старухи.
- Девачки, ра-аки!
- Воронья кукуруза, девачки! (видимо – вареная)
- Пирожки с вишней, девачки!
- Грибочки, картошечка!
И хоть ты усыпь перрон армией бородатых мужиков, юркая и несчастная бабка все равно крикнет – «девачки!» Ничего не решают что ли они? Или все их деньги всегда у жены в бюстгальтере? Данное обращение, правда, не употребляют продавцы алкогольной продукции. Они выбирают свою жертву индивидуально:
- Мущина, водочки?
- Нет, спасибо.
- Пиво есть.
- (Молчание).
 (Пауза).
- Давайте, берите, последняя у меня осталась, - и жалость такая в глазах, как будто речь идет о ее засидевшейся в девках дочке.
- (Мотаешь головой).
 Все по новой.
Если за минуту не научиться, не обращать на них внимание, то можно вернуться в вагон больным и так и трястись до конечной. Слава доктору Паркинсону!
Когда я щелчком пальцев отправил дымящийся окурок под поезд на рельсы, из вагона вышел уже умытый Валера и Она, – наверное, прикупить чего-то съестного. Купили они, по-моему, все или почти все, что предложила им выстроившаяся батарея старушек. Здесь были и грибочки, и картошечка, и пиво, и пирожки с вишней. По-видимому, намечалась небольшая пирушка и, как выяснилось чуть позже, по поводу новоселья. Пока я бесцельно дымил на платформе своей сигареткой, Она уже успела договориться с проводницей о переводе их пары в соседнее купе, которое только что целиком освободилось. Наверное, за взятку, по-другому не делается, потому что им так никого и не подселили, а наша компания (не прошло и минуты) была украшена огромной бабой, которая везла в тамбуре килограммов триста мяса, от чего он весь был залит кровью. Уходя и забирая последние сумки, Валера виновато улыбнулся:
- Надоел я Вам, наверное, своим храпом. Ну, теперь одни ехать будете.
 (после чего в проходе появилась огромная баба).
- Ничего страшного, - сказал я, почему-то глядя себе на ногти.
 

IV.

 О том, что было дальше, я могу только догадываться. Божественная смесь – коньяк и пиво, божественная закуска грибы с картошечкой, божественная комедия – сдавленные мужские стоны, которые раздавались часа через полтора из их «новой квартиры». Что уж там она ему делала? Фантазировать на эту тему не буду, оставлю это удовольствие для тебя, любезный читатель, потому что я, наконец-то, почувствовал себя полноценно, взгромоздился на полку и открыл 18 Эпизод “Улисса” Джойса**. Баба не мешала, она читала в углу “Молитвослов”.
Остаток дня прошел благополучно без фокусов, если не считать, что я в туалете случайно обоссал себе ногу. Когда стемнело, мы завалились спать. Свет в купе не выключался всю ночь. Поезд прибыл точно по расписанию в 04.33. Просыпаясь, я вспомнил про одного композитора-авангардиста, его фамилия была, кажется, Кейдж. Он давал концерты в середине века. Выходил на сцену, садился за рояль и ровно через четыре минуты и тридцать три секунды, не издав не единого звука, вставал и уходил. Вещь так и называлась «04.33». Зал неистовствовал. Это было потрясение для его натренированного уха. Поезд остановился. Мы, как всегда, вышли из вагона последние. Я хотел закурить и не смог. Следом за нами санитары вынесли двое носилок с накрытыми на них простынями людьми. Одна простыня была несколько короче, и я увидел торчащие из-под нее варикозные ноги. Кто-то из пассажиров на платформе невнятно сказал – «грибы».
 Через месяц или два мы поженились.
__________________________________________
 * - цитата из стихотворения «Юбилейное» В. Маленко. – прим. автора.
 ** - последний эпизод романа «Улисс», одно время запрещенный к печати, как порнографический. – прим. автора.

 18–19 июля 2000 г.