Индейское лето

 

 
 I.

Ирэн Гэрибэй – матери Мишель черноволосой девочки индейских кровей, рожденной на юге Чикаго, в голову пришла спасительная мысль, которая уберегла ее от отчаяния, когда ее муж, едва Мишель исполнилось 17, покинул семью из-за того, что у дочери пожелтела кожа. Он назвал это дурным знаком, взял дорожный планшет, хлопнул дверью и уехал в Аризону, откуда был родом и где по сей день его никто не встречал из родных и знакомых. Мысль, посетившая Ирэн, должна была спасти не семью, а скорее ее, Ирэн, представление о семейственности, устоях, укладе и о том, как уже раз и навсегда ее покойные предки запечатлели свои неразрывные узы на семейном древе, которое ученые умы назвали бы генеалогическим, что, впрочем, никак не изменило бы сути. Она вынула из обитого жестью сундука все старые и старинные фотоальбомы, разложила фотографии на полу в гостиной, придав им порядок ведомый ей одной, и отмела все лишнее, оставив одни портреты. С них Ирэн заказала копии на эмалированных жестяных пластинах в соседнем штате и через неделю не без помощи участливых соседей превратила секвойю средних лет, расположившуюся на просторном дворе ее дома, в местную достопримечательность и реликвию. Дерево теперь не только укрывало своих хозяев от солнца, но и рассказывало всем желающим историю рода Гэрибэй, пустыми ветвями намекая, на его бурное продолжение. Это занятие превратило Ирэн в настоящего ученого, и с лихвой вернуло ей всех забытых родственников, с которыми она теперь часами переписывалась по электронной почте и говорила по телефону, выясняя все новые и новые подробности и детали из жизни совершенно незнакомых, но все-таки невероятно близких теперь для нее людей. Это же занятие помогло Ирэн с достоинством перенести диагноз, поставленный Мишель, спустя полтора месяца после ухода отца – аутоиммунное расстройство на фоне дисфункции почек. Пожелтевшая кожа была предупредительным знаком, и Мишель отправилась в ряды инвалидов, ожидая несчастного случая с кем-нибудь из своих соотечественников, чтобы он сам того, уже не подозревая, превратился в донора М. Гэрибэй для трансплантации в случае совпадения группы крови и многих других условий, ставших теперь столь необходимыми для жизни. Диализ до четырех раз в день на весь период ожидания операции – таков был вердикт лечащего Гэрибэй врача. И новая условность вонзилась в жизнь Мишель с этим безапелляционным заявлением – прятать катетер под майку, платье, пуловер, словом, подо все, в чем придется появляться на людях. В 17 уже хотелось иметь в тайне от матери друга. Но друг появился только в двадцать, когда Мишель заканчивала третий курс института, в который поступила, несмотря на свой тяжелый недуг, скрыв желтизну кожи под толстым слоем европейского грима.
 Артур Бадилло работал на строительстве частных домов и коттеджей по плотницкой линии унаследованной им от отца. Он был на два года младше Гэрибэй. Окончив экологический колледж, Бадилло решил поискать свой жизненный путь и, как это водится в протестантских семьях, не торопиться с окончательным выбором профессии. Работа в течение месяца в канадской пекарне не принесла ему ни малейшего удовлетворения – открылась аллергия на пряности и муку. Он бросил вызов судьбе, в конце испытательного срока явился на работу в респираторе, немедленно был поднят на смех и в тот же день уволился и получил расчет.
 Это был юноша не лишенный обаяния, здравого смысла и своего взгляда на порядок вещей. Порядок он действительно очень любил. В своем доме он складывал отдельно на выброс газеты и глянцевые журналы, отдельно – алюминиевую и жестяную тару, мыл стаканы от йогурта, отправляя их в отдельный мешок вслед за опустевшей пластиковой посудой, никогда не носил одежду из кожи, но обожал барбекью. Вот, пожалуй, и все принципы, которыми исчерпывалось его экологическое сознание.
 С Мишель они познакомились по Интернету и буквально с первых же дней стали встречаться в прачечной в подвале дома, где он снимал первый этаж, благо, что хозяева неделями пропадали то в Мексике, то в Калифорнии, что по карте примерно одно и то же. Мишель была влюблена в Артура, Артуру нравилось, что их встречи происходили еженедельно в среду и в пятницу между семью и половиной девятого после полудня. Они гасили в прачечной свет, запирали дверь и включали стиральные машины. В половине девятого он появлялся во дворе с корзиной просушенного белья и шел в сторону крыльца дома, Гэрибэй, заправляя за ухо волосы и потупив глаза, направлялась к дороге, куда без четверти девять подъезжал предпоследний автобус.
Что привлекало Артура в Гэрибэй сказать было трудно. Скорее всего, то счастье, которым в темноте светились ее глаза после их каждой встречи, та тайна, которой сопровождались их отношения. Однажды Ирэн обнаружила на рукаве блузы Мишель еще не подсохшие следы соития и попросила немедленно познакомить ее со своим другом. С тех пор они получили законную возможность встречаться в комнате Гэрибэй. Не желая мешать счастью дочери, Ирэн наотрез отказалась знакомиться с родителями Артура, а его портрет на эмалированной пластине водрузила на фамильную секвойю во дворе дома рядом с портретом Мишель.


II.


Когда три года спустя Мишель и Артур расстались на Валентинов день, Гэрибэй была на шестом месяце беременности. Ей было 23 и она была потрясена. Он подарил ей табурет в виде сердца, сделанный им специально для этого случая и сказал, что уезжает в Бухарест для изучения румынского языка, в склонности к которому Мишель никогда его не подозревала. Был февраль, на юге Чикаго стояла дождливая погода, Гэрибэй колотил озноб оттого, что все так безнадежно складывалось в ее жизни. Она успешно окончила институт, но об устройстве на работу в архив государственной библиотеки штата можно было не помышлять. Четыре года она ждала очереди на операцию, и каждый год отнимал у нее и красоту и силы. В свои двадцать три она выглядела на восемь лет старше. На третьем месяце Ирэн заметила у Мишель живот, когда та стояла под душем и потащила ее по врачам. Те в один голос твердили об одинаковой опасности и беременности и родов, о том, что состояние Гэрибэй не располагает ни к одному, ни к другому и пагубно отразится и на здоровье матери, и на здоровье ребенка, если он родится живой. Когда Мишель отказалась от аборта, вполне понимая опасность своего положения и вместе с тем его исключительность, Ирэн приготовилась к худшему, сходила к священнице, та посоветовала ей положиться на волю Божию и молиться деве Марии.
13 мая Мишель Гэрибэй родила здоровую девочку. Вместе с Ирэн они выбрали для нее красивое и редкое имя Элис. В метриках, две недели спустя, было аккуратно записано Элис Бадилло, и фамильное древо рядом с Артуром и Мишель на одной ветви пополнила еще одна жестяная пластинка с изображением маленькой только что проснувшейся Элис.
Элис росла радостной и здоровой с губ ее не сходила всеобожающая улыбка, в год она уже говорила и носилась по двору как конь без привязи, в два требовала, чтобы ее вывозили из города в лес и на берег. Двадцатипятилетняя Гэрибэй уже передвигалась с трудом и роль гида целиком и полностью была поручена бабушке Элис Ирэн. И все-таки Мишель чувствовала себя самым главным человеком на свете, когда, возвращаясь с прогулки, к ней на шею с визгами «мама!» кидалась ее смуглая со смолисто-черными волосами счастливая дочь. Дом звенел от ее смеха и дрожал от ее топота и, казалось, что она проживает ту жизнь, которой сама Мишель не сумела насладиться из-за болезни. Когда бабушка отправляла Элис спать и что-то мурлыкала, гладя ее по щеке, Мишель сидела на кухне и утирала полотенцем слезы, потом шла спать и за полотенцем ее сменяла Ирэн, которая плакала до полночи, шепотом причитая: «Что же будет с Элис, когда Гэрибэй уйдет от нас!»

 
III.

За три с половиной года жизни Элис вместе с ней подросла и секвойя, ветви ее окрепли, корни глубже ушли в землю, а самой Элис двор уже не казался таким огромным как в первый год ее жизни. Втайне от Мишель и Ирэн она научилась зажигать и выключать газ, настраивать радио, получать почту, открывая маленьким ключиком, полукруглый почтовый ящик на высокой ножке, а по вечерам устраивала чтение Киплинга по слогам для бабушки с мамой, несмотря на то, что сама еще в Киплинге не все понимала. Индейское лето подходило к концу, нужно было ловить последние теплые дни уходящего на зиму солнца, и вместе с бабушкой они вывозили Мишель на прогулки в коляске. Элис, высоко подняв руку, держалась сзади за ручку колесного кресла и изо всех сил старалась помочь Ирэн везти недееспособную мать так, что к концу прогулки сама валилась с ног от усталости и, придя домой, засыпала, свернувшись, на коленях у матери. Спящую ее Ирэн раздевала и, прижав к себе, относила на детскую кровать. Такой же, но только в крови на руках собственной матери Мишель и запомнила Элис навсегда.
Это случилось в один из октябрьских дней, когда над Чикаго пронесся, круша все на своем пути, ураган. Где-то он похозяйничал основательно, где-то походя, надавал подзатыльники треугольным крышам жилых домов, где-то с корнем вырвал деревья, где-то на фоне всего кошмара, скорее всего, случайно поломал ветви.
Вдалеке чернело небо, вероятно, собирался обыкновенный осенний дождь. Почтовая машина гудком дала о себе знать и, тронувшись с места, пропала в соседней улице за поворотом. Как это было заведено, Элис схватила с маленького гвоздика, прибитого специально для нее низко у двери, почтовый ключ, привстав на цыпочки, потянула на себя дверную ручку и тремя прыжками оказалась во дворе, не затворяя за собой двери. Что-то взревело за окном, словно на огромной скорости низко над домом пролетел самолет. Дверь с бешеной силой захлопнулась так, что на пол вместе с глиняной вазой упали засушенные цветы, и всю улицу на секунду заполонила пыль. Когда пыль осела, Мишель и Ирэн уже вытаскивали из-под огромной ветви, увешанной гирляндой жестяных эмалированных портретов, Элис с закатившимися глазами и пробитым затылком. Черная кровь капала на руки матери. На портретах был изображен с убранной перьями головой старый индеец со своим семейством. В руке Элис сжимала какое-то покрытое слоем пыли письмо, которое никто никогда так и не прочитал. Оно затерялось где-то среди мусора, и потом было выкинуто. Внезапно к Мишель вернулись силы и, оставив Элис на руках Ирэн, она ворвалась в дом, схватила трубку и набрала три цифры.


IV.


Гэрибэй заполняла какие-то бумаги на разрешение использовать органы Элис в донорских целях в случае ее смерти, когда из операционной вышел Крис Тоус хирург реанимационного отделения, сел рядом с ней и, глядя себе на руки, сказал, что мозг Элис умер несколько минут назад. Мишель никак не отреагировала на его слова молча, продолжая вписывать в пустые графы значки, говорящие о ее согласии со страховыми условиями, в конце поставила подпись, осторожно положила ручку на стол и, упершись локтями в колени, закрыла руками лицо. Под сбившимся рукавом майки, в которой еще час назад Мишель собиралась идти спать, Крис Тоус заметил приклеенный пластырем к руке диализный катетер и только сейчас обратил внимание на ее абсолютно желтую кожу. Он на минуту отошел в кабинет к компьютеру, затем вернулся к Гэрибэй и сказал:
- Почки Элис могли бы спасти вам жизнь…
- Нет! Я хочу умереть, чтобы быть с ней вместе…
- Только что я посмотрел в нашей базе, что вы уже больше пяти лет стоите в очереди на трансплантацию… Вы в крайне плохом состоянии… Элис – ваш единственный шанс…Органы сохраняют жизнеспособность от 48 до72 часов.
Крис посмотрел на Ирэн сидящую неподалеку, потом открыл дверь операционной и прошел внутрь. Мишель с матерью следом за ним подошли к мертвой Элис.
- Это Бог нам послал ее, - сказала Ирэн и, зарыдав, опустилась на пол.
Мишель нежно поцеловала Элис, погладила ее запекшиеся кровью волосы и молча направилась к выходу.
 Ночью во сне к Мишель пришел извалянный в перьях ангел. И ангел сказал:
- Тебе осталось не больше года. Ты умрешь, и все о тебе забудут. О твоей дочери будут помнить всегда. Твоя жизнь бесполезна – и ты должна жить, ее – преисполнена смысла – она умерла. Подумай об Элис. Позвони Тоусу.
Гэрибэй проснулась, мучительно соображая, несколько мгновений она сидела в кровати, подобрав ноги, уткнувшись носом между колен, потом взглянула на часы, сорвавшись с постели, подбежала к телефону и набрала номер Криса:
- Это Гэррибэй, доктор. Я…Да, я согласна.
 И за окном рассвело.

 * * *

Мишель не смогла быть на похоронах. Она лежала в госпитальной кровати и приходила в себя после тяжелой операции. Несколько часов спустя, после того как гроб с телом Элис опустили в землю, на щеках Гэрибэй появился румянец, о котором она еще не могла догадаться. Она сжимала и разжимала занемевшие пальцы, и когда поднесла руки к лицу, увидела, что ногти ее порозовели.
- Спасибо, Элис, - сказала Мишель и в первый раз заснула спокойным и крепким сном.
 
 27 сентября 2002 г.