Визави французского агента

Книга издана в 2010 году. Её можно купить в Библио-Глобусе или у автора с автографом. :)
Обложка и иллюстрации - мои.




                Нашим любимым посвящается…


      Je ne savais pas que mes chagrins pass;s allaient me faire sourire, mais je ne savais pas non plus que mes joies pass;es allaient me faire pleurer.
   
                Москва - Париж - Сокольники
   В середине августа 1972 года Марсель и Бернар были направлены на работу в СССР. С ними  приехали Луи и Мигель; ребята, которые уже год до этого работали в Польше.
Это был своеобразный эксперимент. Четверо молодых французов приехали в СССР изучать экономику и политику, совершенствовать русский язык. Это называли «обучением по обмену». В то же время они должны были выполнять поручения по  координации общих интересов СССР и Франции в странах третьего мира.
   Французы приехали, закончив Дипломатическую академию, во всяком случае, диплом у них был, а четверо русских юношей, детей членов политбюро или  других высокопоставленных чиновников, поехали по обмену в Сорбонну, с повышенной государственной стипендией, чтобы они достойно представляли в капиталистической стране облик советского человека.
Поселили французов в специально оборудованные квартиры в общежитии для иностранных студентов. Их совершенно не волновали ни вахтеры, которые после 23.00 никого не впускали, ни подслушивающие устройства, которые они во множестве обнаружили в своей двухкомнатной квартирке – в своем Корпусе они видели и не такое…
    Марсель в первые дни бродил по Москве. Особенно его поразило изобилие общественного транспорта. Можно было добраться до любого места в городе на метро, на автобусе, трамвае, троллейбусе. Но, простояв однажды больше часа на остановке и  взяв  штурмом автобус, стал реже ездить на окраины.
    Марсель и Бернар нашли удобный манеж в Сокольниках, где можно было поездить верхом. Не то, что бы они обожали лошадей, но у них должны были быть места, где можно поговорить, встретиться, ведь на лошадь не повесишь «жучок», а если и повесишь, то он может легко «потеряться».
     Однажды, уже в середине сентября, Марсель возвращался с тренировки по парку Сокольники и вдруг увидел юную девушку, которая стояла за этюдником и писала  аллею, усыпанную листьями. Он остановился, и не мог оторвать от нее глаз. Девушка была озарена солнечным светом, вокруг нее клубилось золотое пламя. Марсель иногда видел цветные блики вокруг людей, он не называл их аурой, но прекрасно отдавал себе отчет об эмоциональном состоянии этих людей, об их намерениях. Это происходило всегда спонтанно. И сейчас он смотрел на это золотое облако и не знал что делать. Такого он еще не видел….
     Марсель все же подошел. На его счастье, у ножки этюдника он заметил тюбик краски. Он поднял его и коснулся плеча девушки, чтобы отдать.
Девушка резко обернулась, и вдруг сказала:
- Qu’est ce que c’est”?
   Марсель был сражен. Здесь, в русском лесу с ним разговаривает по-французски милая девушка! Он смотрел на нее, но золотые блики мешали как следует рассмотреть ее черты.  Он начал быстро говорить о том, какое это чудо – встретить здесь, так далеко от Франции, художницу-соотечественницу, такую симпатичную! Как она здесь оказалась?
Девушка смотрела на него во все глаза и радостно улыбалась.
   - Все? – спросила она.
Оказалось, что по-французски она знала только одну эту фразу. Они стали разговаривать по-русски, и так свободно, будто знали друг друга всю жизнь.
Марсель спросил ее, почему она рисует то, что ей не нравится, а она удивилась, откуда он это знает. Но это же видно! Он ощущал ее тепло, золотистое дрожание воздуха вокруг ее тела, сердце так колотилось в его груди, что он почти не слышал себя, зато ее голос мягкой волной ложился на душу… Она обещала прийти завтра…

***
 Когда Бернар увидел Марселя, то, не дав ему открыть рот, увел на улицу.
- Ты что? Влюбился?
- Откуда ты знаешь?
- Ну, знаешь, у тебя такое лицо!
- Какое?
- Идиота. Что с тобой? Ты что, девчонок не видал?
- Нет! Таких – никогда!
- Каких таких? Расскажи мне о ней, и пойдем, - я куплю тебе лимон.
- А лимон – то зачем?
- Больно у тебя рожа сладкая и счастливая.
- Вот так всегда. Опустил на землю. Все равно, она – особенная.
- Блондинка? – заинтересованно спросил Бернар.
- Вроде нет…
- Да, здорово тебя шарахнуло! Этот подлец Амур постарался от души! Не стрелкой в тебя, а прямо из Калашникова.
- Наверное.
На следующий день Марселю стало еще «хуже».
Бернар ухаживал за Марселем, как за тяжело больным. Он не хотел ни есть, ни пить, просто стоял у окна с мечтательным выражением лица... Пришлось насильно вытащить друга на улицу, и они отправились бродить по Москве. Как-то незаметно попали на Ордынку и обнаружили красивую церковь, одну из немногих действующих в то время. Марсель вдруг замер и потянул за собой друга. Войдя в храм,  он сразу направился  к одной иконе и встал на колени.
- Это она.
- Не богохульствуй - это богородица.
- Посмотри, она так же светится.
- Нет, ты точно чокнулся. Пойдем, пойдем, я тебе тепленького молочка дам.
Бернар тормошил его изо всех сил.
- Может она из КГБ?
- Ты что? Она же художник! Только… как же я смогу с ней встречаться? Ведь ее тут же завербуют?
- Мон дьё! Наконец-то ты сказал что-то разумное!
- Но как же быть? Я не могу с ней не встречаться! Я умру!
- Не драматизируй. Придумаем что-нибудь!
- Я ничего не могу придумать!
- Да, ладно, возьми себя в руки! Совсем мозги отшибло! Ну, вот, когда мы сюда приехали, к тебе клеилась Света – студентка, помнишь?
Марсель посмотрел на Бернара отсутствующим взглядом, потом в глазах у него забрезжило понимание.
- Ну, вспомнил? Так вот тебе надо с ней теснее общаться, чтобы ребята из КГБ могли тебя контролировать.
- Она такая скучная, ее интересуют только тряпки и косметика.
- Но это нормально для женщин!
- Видно придется…
Когда Марсель познакомил Надежду со своими друзьями, Бернар пытался понять, что в этой девчонке такого, что свело его друга с ума.
Свеженькое личико, фигура мальчишеская – широкие плечи и маленькая попка.
Но она всегда была приветливой, покоряя всех своей улыбкой. Ее лицо было как открытая книга, ее чувства мгновенно в ней отражались…
Марселю пришлось встречаться с Надеждой большей частью в общественных местах, в кино, в компаниях, а когда она научилась ездить верхом, то на тренировках в манеже.
Это было самое прекрасное время для Марселя, он был весел и, хотя иногда пытался напускать на себя суровый вид, у него это не получалось.

                Советская девушка Надя-Надежда
     Шарикоподшипниковская, Автозаводская, Велозаводская улица, и среди этих технических названий, вдруг - Пересветов переулок.  Там на территории завода Динамо стояла обезглавленная церковь Рождества Богородицы, в которой находились могилы героев Куликовской битвы, Пересвета и Ослябли. Их надгробия использовались для платформы мощного электромотора. Вокруг находились и другие заводы, о назначении которых говорили названия улиц. Это был рабочий район, там, среди деревянных бараков и прошло мое раннее детство.
Виталий, молодой рабочий ювелирной фабрики, познакомился с Верочкой, специалистом по драгоценным металлам, когда она зашла в цех с какой-то проверкой. Он влюбился в сероглазую красавицу, с вьющимися золотыми волосами, с первого взгляда, и начал ухаживать за ней, приглашал в театры, кино, на творческие вечера. Он был симпатичным, веселым и щедрым парнем. В 1952 году они поженились. Свадьбу справили в мастерской знакомого скульптора. С жильем было плохо, но молодоженам выделили шестиметровую комнату в коммунальной квартире.
     Мне было четыре года. Проснувшись утром, я с изумлением увидела папу, который улыбался мне с гардероба, а я в это время лежала на раздвинутом обеденном столе, почему-то мне там устроили постель. Папа сказал, что они с мамой поссорились.
Когда мне исполнилось шесть лет, родители развелись, чтобы, улучшить жилплощадь,  но так и не сошлись обратно. Виталий сразу почувствовал себя свободным и нашел другую женщину,  у него появилась другая семья.
      Он не захотел заниматься ювелирной штамповкой, душа художника просила творчества, и Виталий ушел в работы на ювелирном заводе, чтобы устроиться массовиком-затейником на теплоход, там ему платили мизерную зарплату, зато он ходил по Волге, «на всем готовом» и развлекал людей. Он был неистощим на выдумки!  Эта работа ему очень нравилась, но алименты присылал по 15 рублей в месяц.  Мама, бабушка и я погрузились в нищету. Мама заболела, тяжело заболела, подолгу лежала в больницах. Бабушка получала маленькую пенсию, потому, что вырастив пятерых детей, нигде не работая. То, что на ней были дети, хозяйство, готовка, стирка – все это приравнивалось к тунеядству. Именно поэтому меня отдали в ясли в восемь месяцев, потом в детский сад, а потом в школу с «продленкой».
Мама так и не смогла простить измены, она запретила отцу даже приближаться ко мне. Иногда он все же навещал меня в школе, дарил подарки, но часто такие, которые я не могла принести домой - аквариум с рыбками, например, который он установил в моем классе, чтобы я любовалась ими хотя бы в школе.
Как-то подарил мне коньки-фигурки, сам учил меня в тот вечер на них стоять, я была так счастлива! Темный каток, снег, сугробы вокруг и крепкая отцовская рука, которая не дает мне упасть. Но летом мама их продала, сказала, что у меня к зиме вырастет нога и она мне купит другие.
     Других не купила,   также получилось с велосипедом «Школьник», который подарил отец и успел научить на нем кататься.
Я помню постоянное безденежье и длинные очереди в ломбард. Прекрасным подарком на день рожденья была шоколадка, от которой отламывались кусочки в течение недели. После развода мы переехали на Автозаводскую улицу в пятнадцатиметровую комнату, окна которой выходили на пыльный двор без единой травинки, там я и гуляла после школы.
     У девчонок была такая игра, называлась «Секретики», мы копали маленькую ямку, клали туда кусочек фольги от шоколадки, или фантик, потом  брали осколок стекла, накрывали свои сокровища и присыпали землей. У меня тоже было такое стеклышко, только там чаще всего были одуванчики, тополиные сережки… Приятно было найти это заветное местечко, отодвинуть ладошкой сухую пыль и заглянуть через стекло в другой мир.
Трава росла там, где проходила железная дорога, на откосах, невероятно красивая, ярко зеленая, как из волшебной сказки. Я пробиралась туда иногда, несмотря на запреты, смотрела на огни проходящих поездов, в которых люди куда-то ехали - там была другая жизнь. Однажды, зимой, вечером, тогда мне было семь лет, я каталась на лыжах по темному двору, который освещался только светом окон. Мне быстро надоело кататься одной, и я спустилась в подвал, где жила моя горбатенькая подружка Машенька. Прислонив лыжи к стенке, я позвонила в дверь, и вдруг оттуда раздались крики, стук, дверь распахнулась – на пороге стоял отец Машеньки, совершенно пьяный и с криком «Убью, зараза!» начал на меня падать. Я в ужасе взлетела по лестнице, и там, в морозной темноте я поняла, что лыжи остались внизу. Оттуда, снизу все еще раздавались крики. Нет, ни за что на свете я не пойду туда еще раз! Но как же лыжи? Еще час я таскалась по заснеженному двору, а замерзнув, зашла к однокласснику Мишке, который жил в соседнем подъезде. Мы немного поиграли в железную дорогу, и я поняла, что уже поздно только потому, что страшно проголодалась. Выйдя во двор, который освещали только редкие окна, я осторожно спустилась в злополучный подвал. Мои лыжи так и стояли у стены. Я быстро схватила их и помчалась, наконец, домой.
     А дома я узнала, что мама и бабушка ходили  меня искать, кричали, звали  и теперь, «на радостях», мама начала хлестать меня старыми проводами. Я забилась под кровать, там проволока почти не доставала меня.… Тогда я усвоила на всю жизнь, что маму нельзя заставлять беспокоиться, надо приходить вовремя…
Зато у меня были Книги! Они со мной с детства! Я не вылезала из школьной библиотеки, сначала запоем читала сказки, все, какие нашла. Подружки смеялись надо мной, «В третьем классе читает сказки!» - они считали себя взрослыми. Но я не могла без них, без волшебных сказок, особенно были хороши сказки Гауфа, потом я открыла Конан Дойля, Дюма, Джека Лондона. Дюма стал самым любимым писателем. Прекрасные дамы, благородные герои! Я начала рисовать. В тетрадях появились портреты мушкетеров, изображения шпаг, мушкетов, и, конечно, лошадей, хоть вживую я их никогда не видела.
Нет, видела один раз. Мама послала меня купить билеты в кино во дворец культуры, билеты стоили по десять копеек, а она дала мне бумажный рубль, который я зажала в кулачке. На улице стояла лошадь, запряженная в телегу, такая большая, красивая с добрыми глазами и бархатными губами. Я облазила все вокруг и нашла несколько пыльных травинок, которые предложила этому неземному существу. Потом пришел хозяин, и они уехали. Тут я спохватилась – рубль исчез!
    Я обошла все закоулки, где искала травку, но нет, я стояла и плакала. Иногда прохожие спрашивали меня, почему я плачу. Хватаясь за соломинку, я пыталась рассказать о своей потере, но, не дослушав люди, проходили мимо. Пришлось вернуться домой. И, на удивление, мама не особенно меня ругала, даже дала еще десять копеек, чтобы я все-таки сходила в кино, хоть одна.
Моя бабушка все деньги пересчитывала на булочки. Городская булка стоила семь копеек, вот она бывало, и говорила:
- Сколько булочек можно купить на рубль!
Когда по телевизору, в передаче «В мире животных» показывали тюленя, дельфина или еще какое-нибудь крупное животное, она всегда спрашивала:
- А их едят? Вон сала сколько! - На что я отвечала -
- Что ты, бабушка, они такие красивые!
Рисовать я начала в студии при Дворце Культуры ЗИЛ. Это был действительно дворец – с мраморными колоннами, зимним садом и бесплатными кружками на любой вкус.
Я прогуливала занятия, несмотря на свою любовь к рисованию, чтобы научиться фехтовать и стрелять, как мушкетеры, наблюдала звезды в обсерватории и однажды даже затмение солнца. Меня интересовало слишком многое, а в школе мне было не интересно, за исключением, возможно, биологии, рисования и иногда литературы. Училась я очень неровно, то на пятерки, то на двойки, и мама запретила мне читать книги. С рисованием она еще смирилась, но забивать голову посторонними книгами!
 - Сначала уроки!
Эти уроки никогда не переделать! И вот под учебником математики приютилась заветная книжка. Но бдительная бабушка  отбирала роман, потом передавала маме, доходило до того, что мне приходилось прятать книги даже в подъезде.
Однажды, когда я возвращалась из художественной школы, мне очень захотелось дочитать книгу. Было около половины десятого. Я встала под фонарем в нашем дворе, и читала еще час, смахивая время от времени снежную крупу со страниц. Дочитала. Теперь, если мама найдет, может отбирать. А однажды, все зимние каникулы я провела в читальном зале, прочитав «Десять лет спустя», которых не было в свободном доступе.
Я перечитала всех французских писателей, каких только смогла найти. В школе  учила немецкий язык, а мечтала о французском. Не подозревая о существовании частных репетиторов, о курсах иностранных языков я вычитывала во всевозможных книгах французские слова в русской транскрипции, учила, и с удовольствием их произносила.
    Я никогда не дружила с  девчонками, с ними было невыносимо скучно, - поддакивать, когда они говорят о новых тряпках, о своих мальчиках. У меня уже был воображаемый принц: благородный, красивый, - он приедет ко мне. Я его терпеливо ждала и рисовала его, конечно же на белом коне.
     У меня было странное свойство, я никогда не запоминала лица людей, даже когда дожидалась маму у метро, чтобы вместе куда-нибудь пойти. Вглядывалась в череду лиц, проходящих мимо, я начинала сомневаться, некоторые казались похожими на нее, мысленно я дорисовывала черты людей, какими я их себе представляла, их внутреннее состояние. Кто-то из великих сказал, что у людей с богатым воображением совершенно нет зрительной памяти! Но эти слова я узнала только в зрелом возрасте,  и все детство и юность страдала, потому что все знают, что у художников должна быть прекрасная зрительная память
Несколько раз летом меня отправляли в пионерский лагерь, это сильно облегчало жизнь матери, - от завода путевки были почти бесплатными, я была на природе, четырехразовое питание,  а то, что ходили строем в столовую, спали в палатах по 15 человек, это пустяки! Но режим не для художника! Я выбиралась за территорию лагеря и углублялась в лес, где были друзья: и деревья, и птицы, и стрекозы, и кузнечики. Бродила по мелкой речке и ловила полотенцем мелких рыбок, выкапывала маленький прудик и устраивала свой аквариум, оказалось, что жук-плавунец, похожий на ласточку, нападал на них, пришлось его выпустить…
           Однажды, возвращаясь в лагерь по дороге, идущей вдоль леса, я сняла босоножки, и пошла босиком, загребая ногами мягкую пыль, подошвы просто погружались в шелк… и вдруг, что-то сильно кольнуло в середину стопы. Было очень больно, хромая, опираясь на пятку, я дотащилась до медпункта. Там промыли перекисью водорода и отправили в отряд. На следующий день, на этом месте образовалась фиолетовая шишка с грецкий орех. Пришлось меня отвезти в Чехов, там, в процедурной, я легла на стол.
- Обними меня покрепче, потерпи! - сказала добродушная, полная медсестра.
Врач вскрыла эту шишку. Я думала, я расплющу эту медсестру. К счастью, операция длилось недолго.
Окончила я ту же самую школу, хотя мы с мамой опять переехали, уже на Пресню, приходилось ездить с Маяковской на Автозаводскую.
На выпускной бал мама не смогла купить красивое платье, мне пришлось надеть белую блузку и коричневую юбку, и нашлась все же одна училка, которая спросила:
- Почему не в белом платье?
Этот вопрос меня удивил, одежда была совершенно не важна для меня. Я могла часами разговаривать с интересным человеком, но если меня спрашивали, как он был одет, я не могла вспомнить, даже цвета глаз собеседника я не видела. Зато я всегда видела настроение, характер, отношение человека ко мне.
    После школы, я думала, куда поступить, но во всех художественных ВУЗах надо было сдавать историю, которую я терпеть не могла, не находя в ней никакой логики, поэтому я предпочла сдавать физику и геометрию в педагогический институт на художественно-графический факультет. Там тоже давали художественное образование…
Живопись и рисунок я сдала на отлично, а вот сочинение написала на «три», из-за пресловутой пунктуации, мне не хватило одного балла… На работу я не пошла, мне было всего шестнадцать лет.
Иногда удавалось подрабатывать в качестве оформителя, рисуя афиши для клубов. Вечерами я продолжала ходить в художественную школу, там оставалось учиться еще один год.

***
Осень 1972 года. Сокольники. Знакомые слова, напоминающие о картине Левитана.
Примерно  такой пейзаж и был передо мной, когда я писала этюд во время практики в художественной школе. Колорит, правда, был другой - небо сияло пронзительной синевой, и дорожки были сплошь засыпаны желтыми листьями. Я стояла за этюдником, на картоне уже появились очертания аллеи, по которой прогуливались мамы с детьми, пенсионеры, пробегали собаки. Мне нужно было такое людное место, чтобы побороть свою стеснительность и научится не реагировать на различные реплики гуляющей публики. Меня это ужасно раздражало, - я  не могла работать, когда за спиной кто-нибудь начинал задавать всякие дурацкие вопросы:
- Девушка! Как Вас зовут?
- А почему тут этот кустик не нарисован?
- А где Вы учитесь?
- А что Вы делаете сегодня вечером? ...
Вот и сейчас, я почувствовала, - кто-то стоит за спиной. Давно. Главное сохранять видимость спокойствия, не оборачиваться! Не получается, движения кистью становятся бестолковыми, мажу невпопад. Кто-то еще  тронул  за плечо. Еще чего не хватало! Развернувшись,  я произнесла с отличным произношением французскую фразу:
- Кэс – кё - се!
Как это у меня выскочило, я сама не поняла… Передо мной стоял юноша потрясающей красоты: темно-серые глаза в которых асфальтовым тоном отражалось небо, волосы светлые, не соломенные, ближе к светло-русым, кожа, тем не менее, была не как у блондина, не розовая,  а матовая, чуть - чуть отдающей смуглостью. При этом темные брови, ресницы,  красивый рисунок губ. А нос! Крупный, не прямой, и не с горбинкой,   описать невозможно, - проще нарисовать….
Художники не знают правил приличий, - перед красотой они беспомощны, стараясь запомнить, они могут смотреть, не отрывая глаз сколь угодно долго. Вот я и «уставилась».
Тем не менее, молодой человек что-то говорит, улыбаясь, и говорит по-французски!
- Красиво-то как! – подумала я, может это сон? Во снах так и происходило, так же невозможно красиво.
Юноша вдруг замолчал, и вопросительно посмотрел на меня. Я спросила:
 - Всё?
- Всё! – он ответил по-русски. У него изумленное лицо. Мы молча смотрим друг на друга. Я беззастенчиво продолжаю разглядывать его,  пытаясь понять, почему это лицо так красиво.
Он засмеялся, поняв свою ошибку, но дальше стал говорить по-русски с небольшим акцентом.
- Ты рисуешь это для чего?
- Как  для чего? Это у нас практика.
- Зачем? Тебе же не нравится это рисовать!
- Откуда ты знаешь?
- Это видно по твоей живописи, на твоем картоне «написано», что ты делаешь «работу», она тебе не нравится, но чувство долга заставляет тебя продолжать.
- Так прямо и написано? И что ты предлагаешь?
- Приходи завтра сюда, я тебе буду помогать!?
- Как? Держать под руки? Поднимать краски?
- Добрыми советами!
- Это интересная мысль. Но мне правда этот пейзаж не нравится!
 - Тогда приходи к лошадкам.
- Каким лошадкам?
  - Здесь есть конюшня.
  - Где!?
- У тебя найдется лист бумаги? Я тебе нарисую.
Я давно мечтала о лошадях, рисовала их без конца, но живьем их почти никогда не видела. Я с восторгом  узнала, что в Сокольниках есть конюшня, где за 80 копеек можно кататься целый час на лошади.
На следующий день, захватив бумагу и планшет, я отправилась в «Урожай», - так называлось спортивное общество. От станции прошла  по лесной тропинке и вдруг наяву увидела прекрасных лошадей и всадников. Какое там рисование! Я просто не могла наглядеться на эту сказочную картину: девушка на прекрасной белой лошади, они двигались плавным аллюром, потом, лошадь неожиданно резко затормозила и бросилась в сторону и начала брыкаться. Тренер крикнул:
- Накажи!
   Девушка еле держалась,  тем не менее, она шлепнула лошадь хлыстом, не больно, но звонко.
Я любовалась, и не замечала, как идет время. Вдруг на противоположной стороне манежа я случайно заметила своего незнакомца, ведь я еще не знала, как его зовут.
Молодой человек стоял, облокотившись на изгородь, и, не отрываясь, смотрел на меня. Наверное, долго стоял потому, что я хоть и приехала вовремя, но, увидев лошадей, забыла обо всем на свете. Я подбежала к нему.
- Ой, извини, я засмотрелась на лошадок.
- Я тоже засмотрелся… на тебя.
 Потом мы гладили лошадей, давали им сахар. Я узнала, что сахар надо давать с открытой ладони и лошадь своими мягкими губами подберет лакомство. Наконец я подумала, а не спросить ли у юноши, кто он и откуда.
- Я приехал из Таллина. А имя у меня французское, - Марсель, мама назвала меня так в честь Марселя Пруста, которого обожала, вот всем каждый раз и объясняю. А тебя как зовут?
- Надя, - я запнулась, - бабушка говорила мне всегда, что Надежда очень красивое имя, - Надежда. Получилось: Надя-Надежда.
- Надья – Надьежда! Ты очаровательная девушка! Очень хочется тебя увидеть еще. Но у меня много работы, давай встретимся ровно через неделю, здесь, в это же время!
Целую  неделю я не находила себе места, рисовала профили. Кому я могла рассказать! Маме в последнюю очередь, она презирала мужчин. Иногда я говорила ей в кинотеатре, какой красивый Ален Делон, или Жан Маре, к примеру, а в ответ всегда слышала, что все красавцы – самовлюбленные болваны, только обманывают девушек и вообще, сволочи.
Правда мама поинтересовалась, почему это я такая счастливая и  мечтательная. Мне пришлось сказать, что дали прочитать «Анжелику» на один день, и теперь я занимаюсь иллюстрациями.
Потом было еще свидание, и я узнала, что он еще и француз! Сбылась  сокровенная мечта. Я была на седьмом небе от счастья. Но, как говорили древние, бойся своих желаний. Марсель быстро опустил меня на землю.
- Надежда! - Теперь Марсель меня называл так, когда маленькое недоразумение разрешилось. - Ты самая удивительная девушка на свете. Но я не хочу для тебя неприятностей. Понимаешь, если мы будем встречаться, ты должна будешь пойти в райком комсомола и рассказать, что ты встречаешься с подозрительным иностранцем. Мы придумаем, что им рассказать.
«Мы! Он сказал «МЫ». Хоть и страшновато стало. Моя тетя шесть лет сидела в лагерях, за связь с иностранцем. И все время мне говорила, чтобы я остерегалась таких встреч. Но… это было выше моих сил.
Чтобы сохранить возможность видеться с Марселем, я сделала всё, как он сказал. Пришла в райком комсомола и рассказала о нем.
- Вы понимаете, он говорит то на французском, то на русском. Говорит, что учится, а сам гуляет днем. Мне это кажется очень подозрительным!
- Ты приводи его к нам!
- Он не пойдет!
- Тогда тебе лучше с ним не встречаться.
- Вот и я думаю.

                Мальчик из Лангедока
Для меня встреча с Марселем была потрясающим событием, наполненным романтикой и ароматом милой Франции, о которой я могла только читать в приключенческих книгах. Он был для меня не просто иностранцем, а скорее инопланетянином, настолько он был не похож на советских людей, которых я знала. Мы много разговаривали, я все время спрашивала Марселя о его детстве, о его жизни во Франции, о том незнакомом мире, откуда он приехал. Это были истории, похожие на сказки…
 Отец Марселя, Роберт Райт женился в 55 лет, влюбившись, как мальчишка в Анн де Ловеньяк (не каждый англичанин мог выговорить это имя). Он очень красиво за ней ухаживал, с цветами, драгоценностями и покорил ее, предложив руку, сердце и полмиллиона фунтов – все свое состояние.
О! Смуглая южанка, с большими черными глазами, несмотря на то, что была вдвое моложе своего жениха, обладала весьма практичным умом, и недолго сопротивлялась. Особенно когда жених сначала вернул ей заложенный замок, потом отреставрировал и модернизировал его. Конечно, не бог весть, какой, но старинный, родовой, и Роберт взял ее фамилию, став Робером де Ловеньяком.
Увы, счастье длилось недолго, молоденькая Анн, исполнив свой долг, - родив сына, не стала хоронить свой талант балерины в заботах о ребенке. Она действительно была очень одаренной, танцевала  в балете «Кармен», рядом с такими звездами, как  Ролан Пети и Зизи Жанмер  в главных ролях. Спектакль исполнялся без перерыва четыре месяца в Лондоне, два в Париже
и три месяца в США, куда она уже не попала, приняв предложение Робера. Рождение сына сразу отбросило ее в начало карьеры.
 Если до замужества у нее не было отбоя от предложений театральных агентов, то теперь ей пришлось работать вдвое больше, чтобы доказать, прежде всего себе, что она сможет достигнуть того же уровня. И она смогла. Появились новые ангажементы. Она танцевала  на сцене Театра Империи в Париже, участвовала во многих спектаклях Ролана Пети.
Конечно, она не могла уделять ребенку много времени, точнее сказать, она совсем им не занималась.

- До четырех лет я  жил в поместье у бабушки. Но отец почему-то не доверял ей, он  хотел дать мне все самое лучшее. Сначала была кормилица, потом он нанял  несколько человек, среди которых были врачи и психологи, работающие по системе Монтессори. Рискнул, из благих побуждений. Каждое мое движение было под наблюдением. Да, да, с самых пеленок!
 Меня окружали всякие «шумящие коробочки», тяжелые таблички, колокольчики, баночки с разными запахами, шершавые цифры, бусы и очень много разных приспособлений, благодаря которым, я уже в три года мог читать и считать. Потом, я узнал, что мадам Монтессори придумала эту систему для больных детей, которым она помогала лучше приспособиться к окружающему миру. Удовольствие это не из дешевых, и обычно педагоги занимаются с группами детей в специально оборудованных центрах. А для меня отец устроил собственный центр, где на одного ребенка приходилось 4 - 5 взрослых. Что ж, он платил, они трудились, милые женщины
Я не могу сказать, что мне было трудно, нет, но часто мне было скучно, потому, что, пробудив во мне жажду учиться, они дозировали нагрузки, перемежая чтение и математику играми в мяч или катанием на пони.
Мне рано пришлось научиться скрывать свои чувства, ведь многие мои побуждения растолковывались психологами вкривь и вкось.
К счастью, в четыре года отец взял меня к себе, оставив только одну няню, которую поручил выбрать мне. Мисс Колдер сама обожала читать и не отнимала у меня книги, кроме того, она постоянно рассказывала мне истории обо всем: о домах и метро, о самолетах и машинах, о небе и звездах, о ветре и дожде. Может быть, она сама их сочиняла.  Мисс Колдер была всегда рядом и очень мне нравилась.
Когда, в четыре года, Марсель спросил отца, что такое региональный протекционизм, тот забрал сына к себе. Это было очень растяжимое понятие – к себе, Робер ездил в разные страны, проводил переговоры, встречи, консультации, при этом жил в гостиницах, пусть и хороших, но ведь не у себя дома. Юный Марсель впитывал впечатления как губка, такая жизнь ему нравилась, он носил костюмы, как взрослый, с ним разговаривали на Вы. Потихоньку он начал понимать немецкий и итальянский языки.
. Отец  старался не расставаться с сыном, иногда брал его даже на переговоры, где юный джентльмен неуклонно избегал общения с дамами и проводил время среди серьезных мужчин, тихонько сидя где-нибудь у окна, никогда не привлекая к себе внимания.
- По утрам мы с отцом  почти каждый день ездили верхом. Честно говоря, я не любил ни лошадей, ни пони, но отец расценивал верховую езду как моцион, необходимый для поддержания хорошей физической формы. Я тоже воспринимал лошадей, как спортивный снаряд, до тех пор, когда мой пони, ни с того ни с сего вдруг подхватил и понес, постоянно брыкаясь. Я крепко сидел в седле, а отец кричал мне:
- Сиди! Корпус назад!
Но пони просто врезался головой в забор, который, конечно остановил его, ну и меня.
 Когда Робер  подбежал к сыну, у того была истерика: здоровенная щепка торчала из ноги, чуть выше колена. Слезы градом катились по щекам, он весь дрожал, сидя на земле.
Отец, не зная, как утешить, выдернул эту щепку и сказал:
- Чего ты испугался? Что? Больно? Нет, не больно. Боли нет, есть только страх. Смотри! - он закатал рукав своей рубашки и этой же щепкой глубоко распорол себе руку.
- Это был урок, который повлиял на всю мою жизнь. Отец сказал, что боли нет! А она была, я ее чувствовал.  Мне было очень больно. А ему – нет! Тогда, я постарался скрыть боль, и потом всегда старался делать вид, что ее нет –  улыбался, когда хотелось плакать. Это стало привычкой.
Когда было невозможно избежать боли, я принимал ее как горькое лекарство, сохраняя невозмутимым лицо…
Робберу удалось воспитать у сына английскую сдержанность и невозмутимость, привить прекрасные манеры, но что у малыша было на душе, видно никого не интересовало…
 Впоследствии Марсель легко переносил любые ситуации связанные с болью, как нечто естественное, такое же, как холод и тепло, ветер или дождь… А потом  у него обнаружилось еще одно качество, труднообъяснимое…
- Однажды, мы с отцом обедали в ресторане,  и к нам подсела дама. Не знаю, что на меня нашло, только я вдруг выскочил из-за стола и выбежал из зала. Отец извинился, и пошел за мной. Я стоял у дверей. В это время мимо нас с отцом прошли двое полицейских и направились к даме. Она стала кричать, ругаться, достала пистолет и начала стрелять. Один полицейский упал, а дальше я не видел, потому что отец прижал меня к себе и увлек на улицу.
Отец спросил меня:
- Почему ты убежал?
 - Она была злой!
- Но почему ты так решил?
- Я видел.
Отец долго задавал мне разные вопросы, я, как мог, отвечал. В результате он понял, что я чувствую намерения людей, их эмоциональный настрой. Тогда слово аура, не было таким общеупотребительным, как сейчас. Он начал использовать мои таланты, и я присутствовал на многих переговорах, сидя тихонько  где-нибудь в углу, разглядывая респектабельных мужчин. Потом отец показывал мне фотографии некоторых политиков или бизнесменов. Иногда мне нечего было сказать, иногда я говорил, что этот человек плохой или наоборот. Однажды, отец был особенно настойчив, показывая мне одну фотографию, но я ничего не мог сказать про нее, и вдруг произнес:
- Что ты мне показываешь? Этого человека нет!
- Как это нет? Вот фотография!
- Я не знаю – я сам был удивлен, такого еще не было.
Отец рассердился. Но на следующий день повел меня в парк, показал этого джентльмена и пристыдил меня:
-Я не думал, что ты будешь мне врать!
А через день ему пришлось извиниться, - в газетах сообщили о смерти этого известного политика от сердечного приступа.
Отец не мог понять, откуда я узнал об этом, но он строго запретил говорить об этом с посторонними. Я был слишком мал, чтобы как-то анализировать происходящее.

А его мать танцевала, ее связывали контракты, и она не могла сопровождать Робера в его многочисленных поездках по всему миру.
Когда Анн  исполнилось 29 лет, она начала подумывать о том, чтобы оставить сцену. А пока, предоставленная самой себе, она принимала знаки внимания от многочисленных поклонников, и незаметно влюбилась в «русского». Он всегда покупал билет в первом ряду, дарил ей цветы.
В те времена всех людей из СССР называли русскими. Ее вздыхателя звали Армен, он работал в торгпредстве. Жена Армена почти  открыто жила с директором торгпредства, поэтому на измены Армена руководство смотрело сквозь пальцы.
Тогда Анн жила в роскошной квартире, в центре Парижа, которую для нее снимал Робер.
- Иногда мы навещали мою маму,- именно так. Это бывало в  квартире, на улице Сервандони. Эта маленькая улочка длиной всего 160 метров: один её конец выходит на Люксембургский Сад, а другой упирается в церковь Сен-Сюльпис. Туда мы приезжали с огромными букетами, и мама радостно нас встречала, такая невозможно красивая, душистая и …чужая. Я упорно называл ее мадам Ловеньяк. Она огорчалась, и просила:
- Скажи мамочка! – я говорил, и она целовала меня в щеки. В этой квартире у меня действительно была своя комната, где я всегда находил старые игрушки, но там, я все равно не чувствовал себя дома. Дом в моем сознании – это время, проведенное с отцом, когда мы гуляли по какому-нибудь парку, ели вечером мороженное в номере, разговаривали ночью о разном.
В день рождения Марселя, когда ему исполнилось 6 лет, они с отцом решили навестить мамочку. Прямо с самолета, не позвонив, явились. Было около 7 утра. Роббер открыл дверь своим ключом, и замер в прихожей, увидев на вешалке незнакомую мужскую шляпу. Он увлек сына в свой кабинет, попросив посидеть тихо, чтобы не будить маму и  вышел, потирая левое плечо. Малыш сидел один недолго, вскоре вошла мама, он  почувствовал ее тревогу и раздражение. Она  повела его в столовую, налила стакан молока, при этом без умолку болтая о всяких пустяках, время от времени прислушиваясь к чему-то.
Потом хлопнула входная дверь и Анн с сыном прошли в гостиную, где в кресле сидел Робер, очень бледный, он держался за свое левое плечо и задыхаясь сказал:
- Мы сейчас уедем, только я отдохну немного…
И закрыл глаза…
Целую неделю Марсель провел с мисс Колдер, которая водила его и в зоопарк и на аттракционы и на праздник воздушных змеев, но ничто не радовало его.
Несмотря на все усилия врачей, Робер  умер, не приходя в сознание.
- Я помню, как мама сказала, чтобы я попрощался с отцом. Но я чувствовал уже несколько дней назад, что он ушел от меня. Это было очень больно. Я потерял друга, но тогда самое сильное чувство было – обида. Я не понимал, почему он бросил меня.
Потом мама отвезла меня в поместье, где я и бездельничал около полугода. Это было то самое детство, о котором вспоминают, когда взрослеют. Мне кажется, я помню каждый день: ясное небо, тишину, нагретые солнцем камни, виноградники и конечно книги! Там была огромная комната, стены которой состояли из полок с книгами…  Занятий никаких не было, никто не запрещал мне читать с утра до вечера, гулять, где хочется.  Я сопровождал  д’Артаньяна в его походах по виноградникам. Это был крупный сиамский кот, весь в боевых шрамах. Он тоже любил молоко, позволял себя гладить и мы подружились.
     Тогда я прочитал толстую книгу о рыцарях круглого стола, она потрясла мое воображение. Моя мама была прекрасной дамой, а я представлял себя ее рыцарем, даже начал сочинять стихи для нее. Это было как в сказке, а потом появился  Армен. Он мне не нравился, мама больше не хотела, чтобы я читал ей стихи, перестала приходить ко мне в спальню пожелать мне спокойной ночи. Конечно, виноват в этом был Армен. Я нашел, что выйти на тропу войны по-индейски будет самым увлекательным занятием. Начал я с гастрономических развлечений. Сначала в тарелке супа у Армена  стал регулярно появляться мамин волос. Это их поссорило, но ненадолго, до тех пор, пока мама не заметила свою щетку для волос у меня в руках. Поскольку наказанием было сидение в запертой библиотеке, то оно меня не остановило. Среди дальнейших проказ было выдавливание зубной пасты в ночные тапочки, в карманы халата, посыпание подушки мукой, срезание пуговиц с любимой рубашки, натягивание ниток поперек коридора, непременно ночью и на уровне лица…, я веселился от души!
      А сколько раз у Армена не заводилась машина! А все потому, что в бензобаке оказывался сахар. Однажды даже выхлопная труба оторвалась:  я вычитал в одной книжке, что если туда забить побольше целлофана, может получиться маленький взрыв.
Мама возмущалась, а Армен не терял надежды со мной подружиться, подарил мне матрешку. Это была забавная игрушка, внутри было еще шесть точно таких же, только одна меньше другой… Я всех их аккуратно расставил в ряд. Мамина подруга открыла одну, оттуда высыпались муравьи. Как она кричала!
Мама не хотела со мной разговаривать, и уверенная что я так веду себя  от безделья,  хотела отправить меня в Англию, к старшей сестре отца, а тут, так кстати, она получила по почте предложение, попробовать мне сдать тесты в Корпус. Это устраивало всех как нельзя лучше.
Анн надеялась получить большое наследство, но выяснилось, что у нее практически ничего нет. Все имущество завещано Марселю по достижении 21 года. А до этого времени все банковские счета остаются замороженными, она, конечно, может жить в поместье, но распоряжаться там будет назначенный Робером управляющий.
Армен получил развод со своей женой (что было немыслимо по тем временам!) и через несколько месяцев сделал предложение Анн, которая к этому времени была беременной.
Так, спустя полгода после свадьбы,  у Марселя появилась сестра Аннет.
Анн действительно очень любила Армена, если уехала из Франции, в СССР, в малогабаритную двухкомнатную квартиру в хрущобе, на окраине Москвы. Армен тоже много потерял от этой связи, его дипломатическая карьера на этом закончилась. Но они были счастливы, и через два года у них родилась еще одна дочь Мари.
А тогда, Анн с легким сердцем отдала сына в Корпус  куда он на отлично сдал все экзамены. Армен не видел в этом необходимости, несмотря на то, что малыш его терпеть не мог, но не стал спорить с Анн.

                Школа для секретных агентов
Принимали в Корпус мальчиков с 8 лет, иногда делая исключения, для особо одаренных детей. Несмотря на то что, с Марселем работал хороший психолог, ребенок был почти аутичен, погружен в себя. Это, правда, нисколько не мешало учебе, - учился он блестяще, намного опережая старших товарищей, но ни с кем не дружил.  Никто не мог определить его настроения, на лице застыла мягкая, доброжелательная улыбка, которая обманывала и психологов, впрочем, это качество они и сами старались привить своим воспитанникам. 
Марсель никогда никому ничего не прощал. Его обидчики всегда получали полновесную сдачу. Конечно, для будущей работы такие качества представляли определенный интерес, но жить рядом с ним было очень трудно.
- Когда я впервые попал в Корпус, меня потрясло такое количество ровесников в одном месте. Я привык к общению со взрослыми людьми, а тут…  как будто в одном месте собрали стадо обезьян. Они толкались, кричали, дрались. Сначала мне здорово доставалось, нескольким ребятам казалось, что я девчонка. Но им быстро надоело драться со мной. Я поступал, как отец меня учил:
- Быдло надо ставить на место! Они уважают только грубую силу.
Ну, я, не вступая в перебранку, сразу бил ногой в голень и коленом в лицо. Иногда приходилось драться сразу с несколькими, но меня это не останавливало. В конце концов, они оставили меня в покое….
Обучение в Корпусе было построено так, что ученик на занятиях мог быть один или в группе, психологически комфортной. Соседом Марселя по комнате и на занятиях был Бернар, старше его на 2 года. Несмотря на то, что  у Бернара и Марселя до Корпуса были совершенно разные условия жизни, разный темперамент, но оба были на удивление дисциплинированны, и например, когда после перемен наступало время занятий, они легко выходили из игры, радостное выражение лиц сменялось какой-то недетской серьезностью.
Трудно было понять, как Бернара взяли в Корпус: способностями не блистал,  тянулся на троечки, но способность быть «своим» в любом обществе, была феноменальной. Он просто «растворялся» среди окружающих его людей, кроме того, говорил по-русски, как русский, обожал гитару; помимо основных занятий в Корпусе, он брал еще уроки вокала. Почти все воспитанники  развивали навыки, которые впоследствии могли стать «крышей».
А вот  у Марселя не было дополнительных занятий. Вернее он изучал все предметы на более высоком уровне, ему всегда было интересно учиться. Кроме разве что боевых искусств. Ему скучно было заниматься развитием тела, тем более его реакция была потрясающей. Не успевал противник подумать о приеме, как Марсель его опережал. Хотелось ему или нет, но определенные нормы по физической подготовке сдавали все.
- С нами работали опытные психологи, они постоянно проводили различные тесты. Мы не знали, зачем они 2 раза в месяц оставляли нас без обеда, причем мы могли пойти в кладовку и взять что угодно из продуктов, от хлеба и фруктов,  до сыра и ветчины. Некоторые набирали конфеты. Я предпочитал молоко и хлеб, а Бернар ставил сковородку на огонь и готовил омлет с ветчиной, и меня угощал.
А однажды меня привели в комнату, где сидел человек, привязанный к стулу, между нами было стекло, и преподаватель, показав мне на кнопочку, сказал:
- Нажимая на эту кнопку, ты причинишь боль человеку за стеклом. Это преступник, он убил ребенка. Чем дольше ты будешь нажимать, тем больнее будет ему. И ушел, оставив меня с этой кнопкой. Ну, я и нажал, а кто бы не нажал? Мне было интересно. Только ничего не получилось. Человек кричал, корчился, потом дернулся и затих, я держал кнопку долго и  видел, что ему не было больно, что он изображает страдания, которых не чувствует. Вошел преподаватель, оторвал мою руку от кнопки, он смотрел на меня, как на чудовище. Но я крепко запомнил, что мне говорил отец:
- Никогда не говори, что видишь чувства людей! Тебя посадят в клетку и будут показывать за деньги! Взрослые часто обманывают детей, желая им самого лучшего.
Тем не менее, полностью скрыть мои способности мне не удалось…
Однажды, когда Марселю было уже лет 14, он решил проучить одного чернокожего педагога, который унижал учеников, демонстрируя свое превосходство в знании всей истории развития африканских народов  и их обычаев. Марсель раскопал все о нем, о его собственных корнях, оказалось, что родители учителя приехали в Африку из Америки, а его диссертация была посвящена  северным африканским племенам. Он тщательно собрал всю доступную информацию о северных, а потом и о западных, восточных и  южных племенах. На экзамене по предмету Марсель начал сравнивать обычаи разных племен, преподаватель пытался с ним спорить, а ученик сыпал примерами. В конце концов, педагог обвинил Марселя в «богатой фантазии» и поставил «удовлетворительно».
 Это был единственный предмет, где  он не получил «отлично». И он этим страшно гордился. Вообще многие учителя не любили его - слишком тщательно надо было готовиться к занятиям с ним. А он платил им взаимностью, предметов для неприязни хватало: глупость, нетактичность, хамство,… но особенно он не любил «цветных». Его отец относился к ним с презрением, граничащим с брезгливостью, Робер никогда не разговаривал с ними, только иногда мог что-нибудь приказать, считал их вроде низших существ, только внешне похожими на человека. И Марсель относился к ним точно также. В то время в Корпусе обучалось несколько вьетнамцев и детей от смешанных браков из Таиланда и Камбоджи, для них разрабатывалась долгосрочная программа. Но Марселю не было до этого дела, его вообще в первое время удивляло, когда «азиаты»  с ним заговаривали. Впоследствии он свыкся с необходимостью быть вежливым с ними, но только, когда нельзя было этого избежать.
Дружба с Бернаром немного смягчила его характер. Тот постоянно острил, из любой работы мог устроить развлечение, увлекал Марселя во всякие авантюры, постепенно душа его оттаяла, он стал более снисходительно относиться к недостаткам других людей, и если он раньше никому не прощал никаких слабостей, то теперь стал высмеивать их, сначала зло, а потом уже добродушно подсмеиваясь.

Корпус  был таким интересным заведением, что о его устройстве можно написать целый трактат. Располагался он на острове, на небольшой военной базе. И это, пожалуй, все сведения о его местоположении. На поверхности собственно база, на которую каждые три месяца приезжали на обучение солдаты Иностранного легиона, а под ней - цитадель в скальной породе, оборудованная всеми возможными новинками техники.
На территории базы располагались небольшие, особняком стоящие дома, там жили и учились воспитанники Корпуса, дети по тем или иным причинам оставленные родителями. Там они получали все. И внимание психологов, и индивидуальные программы обучения, и сбалансированное питание… только, конечно, домашней обстановки  не видел почти никто.
Летние каникулы у воспитанников корпуса были до десяти лет. Те дети, у которых были родственники, уезжали к ним, а те, кому было некуда поехать, проводили лето в семьях сотрудников Корпуса.
В первые каникулы за Марселем приехала мисс Колдер и отвезла его в поместье. Он был счастлив  встретить старого разбойника д'Артаньяна, и вновь принялся бродить с ним по виноградникам. В то лето книги не привлекали его, он просто много ходил, катался на велосипеде, и мисс Колдер не заставляла его учиться, составляя ему кампанию в пеших прогулках.
Но, однажды, в августе, мисс Колдер стало плохо. Она стала жаловаться на сильную боль в животе, потом прилегла на диван. Приехавший доктор сам отвез ее в больницу, объяснив, что она отравилась яблоком, сорванным около виноградников.
- Виноградники только что опрыскали бордосской жидкостью, проследите, чтобы бы ребенок туда не ходил!
А Марсель в ужасе смотрел, как его любимую, родную няню несут на носилках к машине скорой помощи, бледную, с закрытыми глазами.
- Тем вечером, я не знал куда себя деть, я ходил по дому, по двору…Было очень тяжело, я чувствовал себя очень маленьким и одиноким. А когда в своей спальне я увидел  д'Артаньяна, холодного и закостеневшего, я заревел.  Наверное, это было впервые в моей жизни! Отец запрещал мне плакать, но теперь, слезы хлынули из глаз, и с каждой секундой тяжелый камень в груди становился легче. Я рыдал и вспоминал, как пока мы все бегали, пытаясь помочь мисс Колдер, д'Артаньян сидел у порога и вылизывал свои лапы… потом он наверное пытался найти меня…
Два дня я лил слезы, уверенный, что остался один-одинешенек, но на третий день мисс Колдер  неожиданно приехала. Но я попросил отвести меня в Корпус, я не хотел больше ни к кому привязываться. Потери – это невыносимо больно!
Марсель продолжил учебу в Корпусе, но весь второй год он очень часто плакал без видимых причин, за что получил кличку «Пьеро», что не мешало ему драться, принимать участие в разных играх и отлично учиться.
К концу обучения все подходили в разном возрасте, в зависимости от способностей и количества предметов.
Полное образование получали самые способные, туда входили и литература, и философия, и история (с всеобщей и отечественной историей, историей искусства) иностранные языки, латынь, эстетика, массовая и религиозная культура политическая психология, конфликтология, социология, политический маркетинг, и много-много других предметов. Те, кто не мог так учиться, это определялось в 10-12 лет, становились «специалистами – прикладниками».
Были и удивительные предметы такие, как сексология. Да, да, сексология! Обязательный предмет. В возрасте 14 – 16 лет, кто как созреет, обучались искусству любви. В столь юном возрасте, подросткам объясняли, что к женщинам надо относиться, как приятному и полезному для здоровья объекту. Опытные девушки обучали этих, как они думали, детей высокопоставленных родителей, постоянно меняясь, чтобы не вызвать привязанности. О нежных чувствах не было и речи.
Поэтому, у этих детишек не было повода срываться в Любовь по окончании Корпуса.
Случались иногда накладки, конечно. Один семнадцатилетний романтик, влюбился с первого взгляда в девицу из  «бригады обслуживания», ей было 25 лет, и она тоже полюбила. Может быть, у нее были и какие-то материнские чувства, этого уже никто не узнает. Этот редчайший случай предусмотреть было невозможно. Как и то, что юноша с блеском применит полученные умения и навыки на практике. Об этой страсти никто и не догадывался, пока влюбленные не исчезли с базы. Без помощи сообщников тут не обошлось.
Система не могла позволить пройти такому безобразию безнаказанно.
Построили тех, кто общался с ними  последний месяц и проходил одинаковые программы. Человек двадцать. Они стояли по стойке смирно,  за ними следили через зеркальные окна, изучая и анализируя  каждое движение. Если кто-то пытался изменить положение, хотя бы морщился, уводились на дальнейшую «обработку».  Марсель тоже был там, в свои 14 лет, стоял неподвижно, с безмятежным выражением лица… Ему нравилось дурачить людей. Через четыре часа такого стояния Марсель свалился, как сноп…Его пришлось приводить в себя. Он всегда был уверен в себе, считал, что может все. Просто выносливости не хватило. Только семь юношей смогли простоять шесть часов. Таким образом, выявили всех, кто помогал, или покрывал юных влюбленных.
А Ромео с Джульеттой поймали на третий день. Они не смогли покинуть остров. Но все равно доставили много хлопот начальству, были увольнения, понижения в должности… Он хотел жениться, «вырвать девушку из порочного круга». Девушку отправили в Гонконг, в какой-то притон. А юношу еще долго обрабатывали, накачивали психотропными средствами, а затем сделали гомосексуалистом.  Такие тоже нужны системе.
Марсель чудом избежал этой участи, он был очень симпатичный, но при первых попытках внушить ему, что есть и другая любовь, которую стоит испробовать - вдруг пригодится, инструктор получил карандашом в глаз. Хорошо, что он не попал, только распорол кожу на виске. 
Когда его хотели урезонить, он пригрозил, что ляжет лицом на раскаленную плиту. И ему поверили. Он всегда говорил серьезно.
По окончании Корпуса Марсель поехал работать в Москву, с рекомендацией не использовать в делах, сопряженных с опасностями, так как «объект» притягивает неприятности не хуже магнита.

                Бернары из Бретани
Друг Марселя, Бернар попал в Корпус в 8 лет, пройдя все тесты, не слишком блестяще, но по некоторым параметрам показав великолепные результаты, такие, как прекрасную память, владение русским языком, феноменальный музыкальный слух и отличные физические данные.
Его отец, наполовину русский, был в составе французской военной миссии, созданной специально для  авиаполка «Нормандия – Неман». Кем он там был, история умалчивает, какую работу выполнял, тем более. Конечно, без красивой  переводчицы не обошлось. Клод де Бресси не  афишировал прекрасное знание русского языка и без переводчицы просто никак не мог. Девушка, естественно, была сотрудницей КГБ, и она должна была поддерживать с сотрудниками миссии хорошие отношения, которые с Клодом быстро перешли в интимные.
После 1945 года миссия прекратила свое существование, и Клод стал работать в посольстве Франции. Был женат, но детей у него не было. Он продолжал встречаться со своей милой, прекрасно отдавая себе отчет о настоящей работе девушки. Его пытались шантажировать этой связью, но Клод начал бракоразводный процесс. А 1949 году он погиб при невыясненных обстоятельствах. В этом же году, у переводчицы родился сын, который попал в детский дом, потому, что его мама была расстреляна за шпионаж.
Бабушка Бернара - русская аристократка, родившаяся во Франции в семье эмигрантов, знала о своем единственном внуке, но ничего не могла поделать. Только в 1954 году, с помощью своих влиятельных друзей, ей удалось найти мальчика в детском доме в Карелии. Бабушка увезла его во Францию, оформила опеку. Хотя в метриках внук был Юрой, она дала ему новое имя – Бернар.
Бабушкой она была примерной, заменила ему отца и мать, научила хорошим манерам, французскому языку. Бернару очень трудно было адаптироваться в чужой стране, с чужими обычаями. Но на ферме был сенбернар, с которым он подружился. Они были неразлучны. Бернар каждый день вычесывал, чистил собаку. Бабушка даже разрешила псу спать в комнате внука, а в ответ он, конечно, старался ее слушаться.
Летом 1957 года семейство де Бресси получило предложение, зачислить Бернара в Корпус, - в случае удачного прохождения тестов.
  Бабушка сама не могла дать внуку достойное образование, денег, чтобы нанимать учителей не было. Поэтому, когда она получила уведомление об удовлетворительном результате тестирования и приеме внука в Корпус, она не стали возражать.
Бернар начал учиться с 8 лет, как и большинство курсантов. В каникулы он приезжал вместе с Марселем к дедушке с бабушкой, которые приняли его друга как родного и даже все время ставили его в пример, за его воспитанность и рассудительность. Конечно, это не мешало их дружбе, как и то, что Марсель не любил собак. Они почему-то всегда лаяли на него, за исключением Глена, который рявкнул на него один раз для порядка, удивляясь вкусам хозяина и просто не замечал Марселя. Они проводили большую часть времени, носясь на велосипедах по окрестностям, сопровождаемые собакой. По вечерам  Бернар занимался музыкой с дедом, который в молодости был неплохим пианистом. Они садились за фортепьяно и часами самозабвенно музицировали, а Марсель сидел неподалеку, читая очередную толстую книгу, иногда с удовольствием прислушиваясь к красивым пассажам. Занятия музыкой не входили в круг его предметов, по причине полной неспособности.
После того, как Марселю исполнилось десять лет, летние каникулы сократились до 18 дней, а потом и того меньше, но рождественские каникулы были всегда. Конечно, он был со своим другом на рождестве и всегда получал подарки…, а в феврале и поздравительные открытки от мамы (из Советского Союза письма шли по два месяца).
В рождество 1961 года Глен умер в возрасте 23 лет. Собаки редко доживают до такого возраста, но Бернар очень тяжело переживал потерю. Он был уже подростком, и в свои пятнадцать лет многое знал о смерти, но это был его верный друг… Бабушка, чтобы хоть как-то повлиять на его не слишком хорошую учебу, сказала, что купит такого же пса, если он будет учиться без троек. Через год на одну тройку стало меньше. Ну не мог он учиться на отлично, слишком много других интересов у него было. Бернар был очень музыкален, обладал прекрасным голосом,  обожал гитару и все свободное время посвящал занятиям с учителями по гитаре и вокалу. Естественно, что в это «свободное время» входило и время, отведенное на приготовление уроков.
Тем временем,  бабушка купила ему в питомнике щенка, но в то лето Бернар не смог приехать, завалил последний экзамен. Пока пересдавал, пока защищал диплом, бабушка заболела и попала в больницу.  Когда Бернар, наконец, смог приехать, он обнаружил, что, «щенку» уже 9 месяцев и им никто не занимался. Он сидел на цепи, страшный, неухоженный, злой.
Работники сказали ему, чтобы он был осторожнее.
- Что вы с собакой сделали?
Бернар бесстрашно подошел к озлобленному псу, снял цепь. Мгновенно двор опустел, а собачка сразу вцепилась ему в ногу. Превозмогая боль, он схватил «зверюшку» одной рукой за шкирку, а другой за основание хвоста, и несколько раз сильно встряхнул. Для этого ему пришлось собрать все силы, ведь щенок весил уже килограммов пятьдесят. Пес тут же отпустил его ногу, поджал хвост и … лег около него. Бернар сам стал за ним ухаживать, вычесал ему запущенную шерсть, мыл специальным мылом, кормил по всем правилам. Пес слушался его беспрекословно. В поводке или наморднике он не нуждался. Хозяину стоило только нахмурить брови. С тех пор они были неразлучны.
Несмотря на строгость и аскетизм, царившие в Корпусе, некоторые поблажки все же допускались, они же в случае чего являлись и кнутом и пряником. Поэтому Бернар - так остряк назвал свою собаку, жил с ним до окончания обучения, а потом поехал с хозяином и в Москву, хотя для этого пришлось побегать по инстанциям. Решающим фактором, к счастью, была его породность, подключился даже Советский клуб служебного собаководства.
Оказалось, что в Москве заниматься собакой Бернару совершенно некогда. Помог клуб собаководства, взяли собачку в питомник, туда он и приезжал навещать своего друга, иногда брал с собой, когда ездил поохотиться в какой-нибудь заказник, куда его охотно приглашали партийные работники, а также их «боевые подруги». Там он и оставил пса, своему хорошему другу-леснику. Псу понравилось чувствовать себя хозяином леса. И в самом деле, с тех пор там не стало браконьеров, на всякие капканы он писал, - помечая их, а на людей с ружьями просто бросался из засады. Поэтому когда приезжали те, кому можно было охотиться, сенбернара запирали в сарае.

                Жё д’амур е д’авантюр.
  Бернар всюду чувствовал себя как дома, таким уж он уродился, но Москва поразила его обилием красивых женщин.
 Конечно, в первое время девушки сами «случайно» знакомились с молодыми французами, то в институте, то в метро или еще где-нибудь. Но было слишком очевидно, что красотки работают на КГБ, что впрочем, совсем не смущало, ни Марселя, ни Бернара, они находились в Москве совершенно легально и не делали ничего предосудительного. Поэтому они прекрасно проводили  свободное время, будучи на виду, под колпаком, и при этом получая удовольствие.
Иногда они сами знакомились со случайными девушками - на танцах, в ресторанах, на улицах, но это были «бесперспективные» знакомства, кегебешники сразу же проводили с девушками воспитательные беседы. Некоторые девушки сообщали своим новым друзьям об этих беседах, другие избегали встреч, а третьи «выполняли задание» докладывать обо всех разговорах и встречах. Французы относились к этому спокойно, они были готовы к жизни на виду.
Бернар, весельчак, получал от этого особое удовольствие. Придумывал всякие розыгрыши. Только какая-нибудь очередная наташа доложит, что установила контакт с Бернаром, как он приводит на свидание еще одну девушку.
- Познакомься Наташа, это Лида, моя сестра из Тулы. Лида, это Наташа, моя двоюродная сестра. Девочки, пойдемте в кафе-мороженное!
Там, заказав шампанское и мороженное, он незаметно уходил:
- Я сейчас приду! Это сюрприз!
А потом официант приносил им от него цветы, в утешение.
Марселю он говорил, что женится на русской, но выбор настолько велик, что быстро это не произойдет. Жили они широко. У них все время были гости, которых они любили угощать всякими вкусностями, часто вовлекая в процесс приготовления еды самих гостей.
 Чего стоило приготовление, к примеру, утки с виноградом. Гости усаживались вокруг стола, каждому выдавалась небольшая гроздь крупного винограда и всякие подручные материалы, для удаления косточек, каждый выбирал, что считал удобным. Луи пользовался огромным грузинским кинжалом, некоторые девушки – маникюрными ножницами, я, например, достала свой скальпель, которым точила карандаши. На что Луи тут же заметил, что операция называется «абортирование винограда».
 Роскошной жизни после стипендии, обычно хватало на две недели, а иногда и того меньше. Потом начинались поиски денег. Или на худой случай просто еды. Вечно голодные студенты. Это про них.  Бернару было легче всех. Его постоянно приглашали, с его гитарой, то на дни рожденья, то просто на вечеринки, спеть романсы или блатные песни.
- Все что пожелаете, - у него был огромный репертуар. С собой он обычно брал Марселя или Луи - смотря по тому, кто из них дольше голодал.

 Иногда заключали пари, -  на обед в Метрополе на 8 персон.
А однажды поспорили, что Луи удержится на взбесившейся лошади 30 секунд. Некоторые спорят, а отдуваться - Луи. Он, конечно, сидел на лошади как приклеенный, но наши золотые мальчики из МГИМО не знали об этом.
 Вот договорились, папочка одного из юных дипломатов позвонил на конный завод, чтобы дали какую-нибудь самую злую лошадь, мол, всю ответственность беру на себя. Ну, там и расстарались, приготовили прокатного мерина с вреднющим характером. А когда узнали, для чего, то не поленились, построили станок в дальней леваде.
Приехали на заказном автобусе к главному зданию, директор конезавода сел в свою машину и поехал впереди, показывать дорогу. Выгрузились, директор достал из своей машины водку, закуски, а столики и стульчики были уже заранее поставлены около левады, где гулял красивый вороной конь. Рядом лес, птицы поют, красота!
Французы со своими подружками сели за столы и набросились на еду, а Луи взмолился:
 - Может не надо?
 - Надо, Федя, надо! - Сказал Алексей, любитель конного спорта, отец которого и организовал этот пикник.
Тем временем подошли два крепких конюха и, после небольшой борьбы, поседлали вороного, поставили в станок. Затем завели подпругу к паху. Луи глазам своим не поверил, он-то думал, просто какая-нибудь горячая лошадь, таких он легко укрощал в  Камарге , а тут  - настоящее родео. Но ведь в родео надо продержаться только 8 секунд. Он положил в карман куртки нож.
- Ну, давай!  - самодовольно улыбаясь, сказал Алексей – не свалишься за 30 секунд, обед ваш!
Луи залез на станок, где уже трещали все доски под ударами копыт беснующегося коня.
- Пускай!
Как в кино, конь пулей вылетел из станка, лишь на мгновения его копыта касались земли, он крутился в воздухе, в этом вихре  невозможно было разобрать, где у лошади голова, где хвост. Как и полагается, уздечки на нем не было, только недоуздок, но ремня на шее, за который можно было бы держаться, почему-то тоже не было, поэтому Луи держался за луку седла.
Точно через 8 секунд Бернар свистнул, как и просил Луи и, в этот момент он отрезал подпругу, которая щекотала коня. При этом он еле удержался, чуть–чуть порезал коня, пропорол себе руку, но конь, вместо того, чтобы успокоиться, перестав крутиться, рванул вперед, как торпеда, перемахнул через изгородь, и унесся в лес, только его и видели.
Бернар тут же заспорил с Алексеем, что пари выиграно, на что Алексей отвечал, что 30 секунд еще не прошло.
Недовольные этим поворотом событий, они вернулись к столу, где дружно выпили за здоровье исчезнувшего Луи. Конюха отправились его искать. Все веселье пропало, еда не лезла в горло.
Тут на опушке леса показался конюх, который вел коня, к недоуздку которого был уже пристегнут трензель с поводом. На коне все еще сидел Луи, его белые бриджи были покрыты рыжими пятнами, из ладони текла кровь, конь шел, спотыкаясь, тяжело дыша, по его дрожащим ногам катился пот, состояние  всадника было не лучше. Их появление встретили аплодисментами.
Бернар помог Луи сойти с коня, но ноги его не держали и он сел на землю. Ему тут же налили стакан водки, он выпил как воду и тут же отключился. Оставив попытки его растолкать, ребята отнесли его в автобус, а сами  продолжили веселиться и вернулись к столу. С Луи осталась его девушка, Аннет, или Нетт , как он ее называл, сестра Марселя. Она обработала ему руку перекисью, и осталась с ним, дожидаясь окончания веселья.
Конечно, на обед они заработали, но бедный Луи не смог воспользоваться плодами своей победы. В лесу, по которому конь несся как танк, поперек тропинки была толстая ветка, не настолько низко, чтобы лошадь прыгнула, или остановилась, - конь почти нырнул под нее, а Луи получил удар в солнечное сплетение и в лицо, сломал челюсть. Так что месяц питался бульончиками через соломинку. Нетт взяла на себя заботы о нем, он ей очень нравился – смуглый красавчик с бешеным темпераментом.
Иногда  французы посещали и лекции,  время от времени ездили на различные переговоры, по результатам - получали денежки, которые всегда были кстати.

                Французские друзья и аристократический вид спорта
Я встречалась с Марселем редко: один раз в неделю, а то еще реже.
Но мы не могли не встречаться. Он представил меня своей сестре Аннет, милой девушке с красивыми глазами. Она не особенно жаловала своего братца, он категорически отказался общаться со своей матерью. Приехав в Москву, он нашел свою мать просто по справочной – фамилия, имя, возраст… и явился. Его не ждали. Мама была страшно удивлена, а когда поняла, что этот красавчик - ее сын, начала плакать, объясняя, что не могла поступить иначе, что Армен на хорошей должности, что Марсель ее компрометирует, и что лучше бы он ушел. Но его сестренка,  тогда ей было всего тринадцать лет, продолжила знакомство. Мы иногда встречались с ней, когда все собирались на какой-нибудь праздник и Бернар предлагал соорудить экзотическое блюдо совместными усилиями.
 Тогда я впервые увидела Луи и сразу захотела его нарисовать. В это время я иллюстрировала «Три мушкетера», и он подходил для портрета д’Артаньяна как нельзя лучше – настоящий гасконец, смуглый, с яркими черными глазами, просто Омар Шариф, подсушенный на солнышке. Красавец!  Но только я взялась за свой альбомчик, как Бернар стал громко возмущаться:
- Я тоже хочу портрет!
- Ну, я ведь не могу сразу двоих рисовать!
- А его и не надо! Я же красивее и сидеть буду неподвижно, как статуя! – и с этими словами выдернул из-под Луи стул. Конечно, тот не упал, но без легкой потасовки не обошлось. Все смеялись, и о рисовании пришлось забыть.
Изредка  я пыталась делать с них наброски. Но, как только ребята замечали,  что  их рисуют, отнимали альбом и начинали рисовать друг друга сами. Это были рисунки вроде: «Точка, точка, запятая, вот и рожица кривая!»
-Угадай, кого это я нарисовал? Правда, похоже? Особенно в этом месте!
На следующий день Марсель отправил меня «стучать».
- Он здесь не один! Их тут аж четверо! Все понимают по-русски, с ними другие девушки и собака! Ужас, как подозрительно. Я не могу молчать! - что-то в таком духе, с честными, круглыми глазами. На что мне уже строго сказали:
 - Не приходите больше, пока Вас не позовут!
Марсель был очень  деликатен со мной, самое большее, что он себе позволял, так это целовать в щеки при встречах и при прощаниях. Это вызывало у его друзей бесконечные насмешки.
- Нет! Ты посмотри, что ты с ним сделала! Бедный монашек! Он боится до тебя дотронуться?
Марcель как всегда улыбался и не отвечал. И мне не разрешал поддерживать разговоры на эту тему. Мне трудно было запретить что–либо, я всегда делала то, что считала нужным. Маму слушалась, когда просто не хотела ее расстраивать, но Марсель был особенным, - когда он просил или требовал что-нибудь, значит, за этим стояло что-то важное. Мы гуляли по Москве, когда я писала городские пейзажи, Марсель терпеливо ждал. Он  ничего не говорил о моих работах и научил меня не врать. Ведь приходилось дома как-то выкручиваться, когда я уходила на свидания. Маме я так и не сказала, мама обязательно бы запретила эти встречи.
- Ты не пытайся врать. Говори правду. Ведь, когда я сначала сказал тебе, что приехал из Таллина, это была правда, а ты подумала, что я эстонец, и про Марселя Пруста правда. Важно, как подать эту правду.
Это мне очень помогло и тогда и потом, по жизни.
В ноябре,  сидя с Марселем в кинотеатре я вспомнила, что мечтаю скакать на лошади.  Шел фильм «Неуловимые мстители».
Он не хотел, чтобы я садилась на лошадь, - сам он не любил лошадей.
Он беспокоился за меня, пытался отговорить, но его упросила. Я готова была слушаться его во всем, но лошади меня притягивали как магнит.
Марсель приводил множество доводов:
- Лошадь  - это стихия, никогда не знаешь, что она выкинет.
- Но ты же ездишь? 
- Это не просто, надо учиться, как следует.
- Тогда научи, ну, пожалуйста!
-  Ты  лентяйка, а я не смогу тебя заставлять.
- Зачем заставлять, я же сама хочу!
- Это трудно, тебе быстро надоест!
- Это все отговорки, скажи сразу, что тебе некогда.
- И некогда.
В результате меня устроили заниматься верховой ездой к Евгению Рындину,  тренеру из «Буревестника». Я тогда и не подозревала, что Марсель платил ему за каждое занятие. Ведь спорт в СССР был бесплатным и доступным.   Только несколько лет спустя Женя сказал мне, что получал за уроки очень приличные деньги. Мало того, еще и инструкции, как учить.
- Сам бы я так никогда не учил, если так учить, то никто ездить бы не стал. Зато ты быстро научилась.
Два месяца я ездила два раза в неделю, по два часа, учебной рысью, на длинной корде .
Чтобы лошадка не уставала, каждые полчаса ее сменяла другая.
Лошадей было две. После тренировки  Евгений помогал мне сползти,  еще час я сидела, чтобы набраться сил доехать до дома. Когда я уже галопировала без корды, научившись работать руками, ногами и корпусом и достигла равновесия, оказалось, что верховая езда - это огромное наслаждение. Но если бы я знала, какие мучительные тренировки меня ждали, - никогда бы на лошадь не села. Только из за того, что  сама напросилась, и меня обо всем предупреждали, я не могла бросить.
Я училась на подготовительных курсах в МГПИ им. Ленина – это вечером, а днем работала художником-оформителем в Моспроекте -1. Все свободное время я проводила в манеже и «библиотеке» - так назывались наши встречи.
Пока я осваивала верховую езду, Марсель уехал на неделю в Англию. Как он не хотел уезжать!
Его начальство планировало оставить его на аналитической работе. Но, по правилам, все выпускники должны были хоть раз выполнить оперативную работу. Его учителя хотели сделать для Марселя исключение, ведь он просто притягивал к себе всякие травмы, но не смогли.


                Оперативная работа вредна для здоровья.
Это была его первая самостоятельная работа – предварительные трехсторонние переговоры…, это не так уж важно, просто это совсем не шпионская деятельность. Ох уж этот Лондон, где туман считается хорошей погодой, дождь туманом, а потоп дождем. Результаты переговоров необходимо было доставить как можно скорее, поэтому Марсель и его товарищ  договорились с владельцем  маленького спортивного самолетика, что тот доставит их в Шербур. Небольшой  аэродром, где находился этот самолет, был в нескольких милях от Лондона.
Добраться туда оказалось не просто, - Марсель не учел лондонских туманов. Да еще, после завершения всех дел, долго гулял по местам, где ребенком бывал с отцом. Чтобы не опоздать, поехал на такси. Туман был такой, что пальцы на вытянутой руке были едва различимы. Машины еле-еле тащились. И в какой-то момент Марсель понял, что не успевает. Тогда, расплатившись с таксистом  у небольшого магазинчика велосипедов, он купил себе велосипед, карту, попросил  продавца, помочь ему составить маршрут. Ехать было не так уж далеко, километров 40. Но машины практически стояли, боясь сдвинуться с места в этом густом тумане. Воспользовавшись телефоном  в магазине, Марсель сообщил старшему товарищу о задержке, договорились о переносе времени вылета.
Впереди на шоссе пробка растянулась на несколько километров. Он свернул на небольшую тропинку и поехал в объезд, сверяясь, время от времени по карте. Километров через 15 выехал на шоссе, которое, по прямой вело к нужному месту. Туман почти рассеялся. Впереди шел фургон с лошадьми, не намного быстрее, чем Марсель. Он догнал его, ухватился правой рукой за какую-то скобу и решил немного отдохнуть. Так проехал еще несколько километров. Потом, дорога пошла вниз, скорость увеличилась, и туман стал сгущаться. Только Марсель подумал, что пора притормозить, как раздался визг тормозов, фургон остановился, а Марсель, вывернувшись чудом, слетел с дороги и понесся вниз по откосу.
Что это было, он не знает до сих пор. Открыв глаза, он увидел над собой серенькое, но ясное небо, моросил мелкий дождик. С трудом повернув голову, он разглядел среди камней и травы смятый велосипед. Пытаясь приподняться, он почувствовал острую боль в правом боку. Потихонечку повернувшись на левый бок, Марсель увидел сквозь порванные джинсы свою окровавленную ногу. Но делать нечего,  надо выбираться. К этому времени, когда он дополз до шоссе, вся его одежда стала грязно серой, и крови не было заметно, к тому же стало смеркаться. Поэтому первая же машина остановилась, чтобы его подобрать. Подобрать - это как раз то слово, которое больше всего подходит.
Далее он почти ничего не помнил. В глазах все время был сумрак. Иногда он различал сквозь тьму какие-то лица, свою ногу, повернутую вбок под немыслимым углом, белый кафель…
Его напарник, рассказал ему уже дома, что, не дождавшись его, он рискнул и обратился в полицию, благо легенды у них были очень хорошие.
Недалеко от этого места практиковал ветеринар, к которому и отвез Марселя сердобольный фермер. Когда товарищ туда приехал, нога была загипсована. И ветеринар пытался выяснить, куда позвонить, чтобы за раненым приехали.
Он уже отчаялся что-нибудь понять, когда приехал товарищ и, щедро заплатив спасителю, увез несчастного.
В госпитале первым делом, сняли гипс, промыли рану, прочистили сустав, удалили мелкие осколки, стянули наколенник скобами и шпильками, зашили все, что порвалось. Потом занялись ребрами. Хирургам пришлось повозиться. А Марселю  пришлось продолжить свои эксперименты с болью.
Уже в первый год его пребывания в Корпусе, было замечено, что ребенок терпит боль. Сначала думали, что у него повышенный порог чувствительности. Он часто дрался с одноклассниками, но никогда не жаловался, а однажды, когда у него в одной руке были книги, он хотел взять еще одну другой, но все время ее ронял. Преподаватель хотел ему помочь и вдруг увидел, что большой палец у ребенка сильно опух и синеватого цвета. Марсель считал боль чем-то обычным и не мог понять, почему, например, из за сломанного пальца он не может удержать книгу в руке. Ему объяснили, что если что-то болит, значит это надо лечить. Если в автомобиле сломается какая-то деталь, он об этом не скажет и только специалист найдет неисправность. А у человека есть возможность показать специалисту, где болит, и рассказать, как именно. Тогда врач сможет помочь.
Марсель привык не обращать внимания на боль, ему пришлось учиться ее распознавать. Он шел на занятия с высокой температурой, педагог замечал его красное лицо, невнятную речь,… а сам Марсель не понимал, почему он должен оставаться в постели, когда может встать и идти.
Но, самое интересное, когда боль становилась невыносимой, Марсель просто уходил. Он называл это так. Его тело оставалось там, где он его оставлял, он мог смотреть на него со стороны, а мог отправляться куда хотел. Чаще всего в волшебные виноградники своего детства, там он встречал своего кота, с которым они могли разговаривать обо всем. Это было так сказочно, что Марсель не спешил возвращаться, тем более, по возвращении ничего хорошего его не ждало, только боль становилась потише.
Пока его травмы заживали, Марсель учил китайский язык и рисовал иероглифы, не обращая внимания на перевязки и массажи.  Через два месяца он уже хромал по московским улицам с неплохим знанием китайского языка и обедал в Пекине  для практики.
Теперь чаще всего, наши свидания проходили на моих тренировках в манеже или во время конных прогулок. Иногда приезжал Бернар с очередной девушкой. Показывал ей лошадок, заботливо подсаживал за коленку, потом девушка сидела на трибунах, а Бернар перед ней гарцевал. Сколько же у него девчонок было…
Наступившие холода «погубили» всю красоту Марселя, его нос был постоянно красным, глаза слезились, он не расставался с носовым платком. Бернар никогда не мог понять мое восхищение от носа Марселя.
- Что ты нашла в этом паяльнике?
А в феврале, я уже училась на курсах французского языка. Тогда, в СССР, было очень непросто устроиться на курсы, очередь тянулась по полгода.
Наверное, трудно понять, как очередь тянулась полгода, но мы заполняли почтовые открытки и оставляли их в дирекции курсов, а когда набиралась новая группа, открытки отправлялись по почте. Это были очень хорошие курсы: по три часа, три раза в неделю, плюс домашние задания. В основном там учились люди, которым за знание языка прибавляли к зарплате.
Я безуспешно пыталась попросить своих друзей, чтобы они помогли с грамматикой:
- Вот здесь – «используйте глаголы «dire» и parler», какие ставить?
- О боже! Учебники! – хватался за голову Бернар и сбегал.
Я очень трепетно относилась к произношению, старалась говорить, как мои друзья, хотя с тех пор, как я начала изучать язык, при мне по-французски почти не разговаривали. С марта, по выходным, мы ездили по Измайловскому парку. Марсель разрабатывал свое колено, рассматривая верховую езду как тренажер. Самым трудным - было спешиться. Он не спрыгивал, а опускался на руках.
Иногда Марсель исчезал на несколько недель в «командировках», а когда приезжал, мы встречались в манеже, или в разных  компаниях и никогда не оставались наедине. Марсель знал как вести себя с КГБ, чтобы меня не подставить. Наедине он оставался с другой девушкой, студенткой ИНЯЗа, но об этом я узнала лишь много лет спустя. Мне он  никогда не привозил вещи из-за границы, а когда я, смущаясь, попросила привезти что-нибудь из одежды, он заявил:
- Ты сама украшение, я не хочу, чтобы другие это замечали. Я эгоист, я знаю, что ты такое, но никому тебя не отдам.
Вещи, украшения, деньги, а так же некоторые сведения, интересующие КГБ предназначались для студентки ИНЯЗа.

Советско–французский альянс
Честно говоря, я и не подозревала, что бывают и другие отношения, кроме дружбы. Я наслаждалась общением с умными людьми, которые никогда не кичились своим образованием, наоборот, внимательно слушали мои рассуждения о живописи, о реализме.
- А что такое социалистический реализм?
- Это изображение социалистического строя, прекрасного советского человека!
- А если человек кривоногий, он не советский?
- Ну, мы стремимся показать идеал.
- Какой же это реализм? Ах, да! Это СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ реализм.
Такие разговоры заставляли меня смотреть на привычные вещи под другим углом. Марсель вообще был твердо убежден, что социалистического реализма нет, а есть просто реализм.
Общаясь с ним, я научилась многим правилам хорошего тона, стала читать не только приключенческие романы и фантастику, а Набокова, Солженицына и даже Ницше, хотя это были запрещенные книги.
- Только в метро не читай!
Марсель был очень нежен со мной, хотя Бернар называл его свирепым, бессердечным, и даже подлым. Но они были друзьями и могли говорить что хотели, я этого не понимала.
 - От его улыбки дети плачут!
- Это ты от зависти! – отвечала я, признавая про себя, что Марсель детей не любил.
 На переговорах различного уровня, стиль Бернара был очаровать, заболтать, уговорить. А Марсель предпочитал загонять в тупик, а потом любезно открывать дверь только в одном направлении, при этом как-нибудь еще и подставить. И остаться одному, победителем.
А 22 апреля, в день рождения, вечером, я пошла в манеж, куда меня заранее пригласил Марсель. Там мы даже не зашли на конюшню, а сразу поехали вместе с Бернаром, «покататься на машинке». Остановка оказалось за столиком «На Седьмом небе», я никогда там не была и действительно оказалась на седьмом небе. Марсель немного смущался, зато Бернар просто излучал веселье, время, от времени толкая Марселя локтем.
- Давай, не тяни! – он наполнил бокалы шампанским.
Марсель взял меня за руку и очень тихо сказал:
- Тебе сегодня 17 лет, через год будет 18, и мы поженимся, я увезу тебя  во Францию. А теперь я торжественно обещаю, что с сегодняшнего дня, ты и только ты моя невеста, перед богом и людьми, в чем беру свидетелем Бернара!
Я просто потеряла дар речи, пытаясь осмыслить, то, что он сказал. А Марсель уже бережно прижал меня к себе и впервые поцеловал в губы. Это оказалось совсем не так, как «в щечку». Я удивленно смотрела на Марселя.
Бернар тем временем пододвинул нам салфетку с колечками. Марсель мне одел  на пальчик  одно, я ему другое.
В голове у меня звенели колокольчики.
- Все это, наверное, не со мной, - я скоро проснусь, и пойду на работу, или еще куда…
Мы сели за столик и подняли свои бокалы. Бернар изображал, как он утирает скупую мужскую слезу. Шутник!
Я никак не ожидала такого поворота. Я-то думала, - так и будем дружить… Ведь в Советском Союзе не принято было обсуждать интимную жизнь. Как будто ее вообще не существовало. О ней  не говорили, не писали, тем более не показывали по телевизору. Я и не задумывалась об этом, у меня было так много интересных дел!
 А тут такое... Даже опомниться не успела. Почему-то я доверяла Марселю безоглядно, меня не смутило, что он даже не спросил, согласна ли я. Конечно, согласна! Ведь это мой принц. И он предлагает поехать с ним в его прекрасную страну!
На следующий день, в Моспроекте, меня попросили зайти в партком. Там сидел незнакомый молодой человек, который меня спросил, куда это я вчера вечером ездила. У меня сердце ушло в пятки: колечко-то я еще не сняла, так хотелось хоть чуть-чуть поносить. Сжала кулачки и честно ответила:
- На «Седьмое небо», у меня был день рождения.
И все, меня больше ни о чем не спросили и отпустили. Какое счастье!
Потом был май, июнь, когда Марсель приезжал в Москву, мы много ездили верхом. Он не любил лошадей, он вообще не любил вещей, где нет логики, а лошадь существо не всегда предсказуемое. Интересно, что лошади, как будто знали, о его неприязни к ним, и платили той же монетой. Самые спокойные лошади начинали хулиганить, когда он на них садился. Со стороны казалось, что лошади развлекаются, стараясь показать своему всаднику, что они, правда, такие своевольные. Однажды, когда мы возвращались  с прогулки, сзади с шумом вспорхнула стайка воробьев. Этого оказалось достаточным, чтобы лошадь Марселя понесла, ну а мой, за компанию. Лошади любят, воспользовавшись удачным поводом изобразить страх и побегать вволю. Мне удалось быстро успокоить Фарна, а конь Марселя сам вдруг остановился как вкопанный. И так резко, что Марсель оказался на шее лошади. Когда он попытался вернуться в седло, опираясь на руки, конь начал опускать шею, и как ни старался Марсель вернуться в седло, он медленно сошел по опущенной шее на землю. Это было довольно комичное зрелище. Да еще и долго залезть не мог, конь вертелся. Я очень волновалась за него, тем более, тогда у Марселя болело колено. Вообще, все, что касалось травм, Марсель старался не афишировать. Отвечал, обычно шуткой, вроде:
- Что ты хромаешь?
- Бандитская пуля. Бандитские пули изрешетили меня всего!
Он настолько привык, к разным мелким ушибам, царапинам, порезам, что относился к ним как к досадной помехе, и только.
Возвращаясь к лошадям, можно добавить и такой случай: потянувшись за веткой сирени, Марсель получил мощный удар конским затылком в лицо, даже кровь потекла из носа. Он же не знал, что наши всадники, часто ломали ветки на хлысты. Конь и шарахнулся. Лошади то на ногу ему наступали, то укусить пытались, хотя это было трудно, реакция у Марселя была отменной. Я иногда даже давала советы, но все было напрасно. В то же время, когда с ними на прогулке был Бернар, один или с подругой, лошадки были как шелковые. И никакой логикой это не объяснялось.
Тогда и запретили конные прогулки в Измайловском парке. К этому и так все шло, да еще мы подлили масла в огонь. Ехали мы на своих лошадках и обнимались, болтали, смеялись и вдруг, выезжая из леса на полянку, Тога, моя лошадь пошла пассажем, что такое? Я посмотрела вниз: под лошадьми оказались загорающие граждане, мы  проехали поперек двух упитанных, бледных тел. Пенсионеры загорали, и вдруг из леса выплыли огромные лошади,  аккуратно перенесли свои копытища через их нежные животики!
В общем, разразился скандал, и руководство парка запретило езду по лесу.  А тогда, выслав своих лошадок, мы, сопровождаемые матерщиной, смеясь, унеслись прочь...
 Для меня тренировки не прошли даром, я сдала  на третий разряд по конкуру, потом на второй, стала участвовать в небольших соревнованиях. Но соревнования не особенно меня привлекали, самое большое удовольствие было от работы с лошадью, когда возникало понимание, когда от малейшего движения рук, наклона корпуса, лошадь, будто читая мысли всадника, легко переходила от одного аллюра к другому,  останавливалась или поворачивала.
Несмотря на разгульное времяпрепровождение, я, наконец, поступила в институт, блестяще сдав все экзамены, только по сочинению получила трояк. Знаки препинания я ставила, как хотела, - тогда ведь не было компьютера, который подчеркивал бы ошибки.
Между прочим, во французском языке нет правил пунктуации, - вот еще и за это я его любила.
Потом начались события в Чили, ребята стали туда ездить. А я стала следить за ситуацией по газетам, - главное уметь правильно читать советскую прессу. Работали они с окружением Риккардо Лагоса, который должен был стать послом Чили в СССР, теперь, кстати, он президент Чили. Это было только одно из направлений. Луи тоже ездил туда, и однажды не вернулся. Аннет, когда заходила к братцу, спрашивала, когда он приедет.
На что Марсель с неизменной улыбкой отвечал:
- Забудь о нем, сестричка! Он верен лишь одной даме, - политике, и таким милым девочкам с ней не тягаться.
- Но он мне так нравится!
- Но он тебе изменил с этой мерзавкой!
- С кем!?
- С политикой!
Аннет уходила ни с чем. На самом деле Луи попался в лапы  ДИНА - тайной разведке (аналог гитлеровского гестапо и сталинского НКВД), и подчинявшейся лично Пиночету. Люди просто "исчезали". До сих пор не выяснены имена тысяч "пропавших без вести". О Луи тоже не было никаких вестей. В лучшем случае, он стал работать на ДИНА.
В середине сентября я пришла к Бернару и застала там Марселя. Обычно наши встречи старательно организовывались, чтобы не давать повода органам вмешиваться в личные отношения. Несчастный Марсель сидел опять с забинтованной ногой, опять с той же, но теперь болела стопа. Наступил на какую-то гадость.
- На самом деле этой «гадостью» были самодельные маленькие «ежи» из четырех сваренных в разные стороны огромных гвоздей. Их разбрасывали по дорогам ребята, которые боролись с режимом Пиночета. Правда, недолго, их всех отловили, кого убили, кого посадили. А ежи собирали  и сваливали в ямы вдоль обочин. Ну и я с моим везением…, вышел из машины «проветриться», подошел к обочине, - после дождей глина размокла, я и поехал… вниз и имел возможность наблюдать, как на ботинке, у шнурков вылезает острие гвоздя. А уж вылезать с этим украшением было, мягко говоря, неудобно. Пока выбрался, стал похож  на Франкенштейна, глина была везде, даже в карманах! Ну, потом, постелив на сиденье побольше газет, я отправился в аэропорт, куда, собственно и ехал, пришлось, правда, еще заехать на заправку, скрыться в туалете и переодеться. Как это происходило, помню смутно, ботинок пришлось немного подрезать, и вытянуть ржавый гвоздь из ноги, а потом выдирать уже из ботинка. Хорошенько промыл ботинок, налил туда немного коньяку, подложил носовой платок и надел ботинок.  Ну, постоял минут пять как аист, собираясь с духом… Оглядел себя в зеркале, причесался, сделал лицо. Ну и поехал. Очень неприятное путешествие оказалось.
 Бернар ухаживал за другом, при мне немного переигрывая, то поправит подушки за спиной, то принесет стакан молока. И подшучивал, как всегда:
- Капканов понаставили!
Я устроилась рядышком и запустила пальцы в шевелюру Марселю – самое любимое занятие… Мы просто смотрели друг на друга и молчали…
Бернар потихоньку вышел, притворив дверь, бормоча что-то о двух идиотах…
А в октябре 1973 года, 28 числа, (я не забуду этот день никогда), Марсель сказал, что его отзывают на работу во Францию.
- Я там осмотрюсь, и к весне приеду за тобой. Придется нам терпеть разлуку. Не знаю, смогу ли я звонить тебе, чтобы не скомпрометировать перед органами. Будем  передавать новости через Бернара. Ты тоже не злоупотребляй. Если мы будем осторожны, у нас все получится.
Он крепко обнял меня, и поцеловал. Его поцелуи все переворачивали во мне. Мне хотелось разобраться в своих чувствах, но никогда у нас не было достаточно времени. Мы обнялись и… Марсель уехал.
Бернар честно выполнял свое обещание, данное другу – не оставлять меня своей заботой и по – возможности помогать. Мы встречались в манеже, где вместе тренировались. Там он передавал всякие новости про Марселя и   его приветы.
- Представляешь! На первую зарплату он взял в кредит спортивную машину! - с легким налетом зависти говорил Бернар, - Вместо зарядки носится по утрам по Парижу!
Я удивлялась, как можно носиться по городу?
- А он в пять утра, потом душ, кофе и на работу.
У него скучная аналитическая работа, но ему нравится. Потом, он хочет добиться наследства, которое ему оставил отец. Он уже год назад должен был его получить, но родственники из Англии подали в суд, и это дело двигается страшно медленно. Ты же понимаешь, на адвокатов нужны деньги, все, что он зарабатывает, уходит на них. Поэтому он живет в комнатушке, в мансарде.
- А как же машина?
- Ну, вот выкручивается как-то.… По вечерам вагоны разгружает? – подмигнул Бернар, - на улицах ведь петь не может -  ни слуха, ни голоса!
В один из февральских дней, когда я приехала в манеж, тренировку отменили. Прекрасный конь Табор – рыжий, с белыми носочками и проточиной на лбу, лежал у бортика. Директор конноспортивной школы, Михаил Сергеевич, отменил все тренировки, чтобы почтить память этого коня. Как потом выяснилось, конь погиб от тромба в сердце…. А я-то думала, что такое бывает только у людей!
На трибунке сидел Бернар.
- Не грусти, Надежда, Табор сейчас в своем лошадином раю!
Зато у меня хорошие новости! Марсель выиграл дело, и он  попытается выйти из Корпуса! У него хватит денег, чтобы заплатить неустойку. Я так рад за вас, вы теперь свободны! Потерпи немножко, он все устроит!
То ли смерть коня, то ли какой-то общий настрой этого вечера придали мрачную окраску его словам. На душе появилось какое-то ощущение безнадежности и пустоты. Бернар пытался меня растормошить, я старалась улыбаться его шуткам, а потом, вдруг  расплакалась…
- Ох уж эти девчонки! Перестань плакать, я вот тоже уеду скоро, ненадолго, конечно, но кто будет тебя утешать? Держись, ты же сильная!
Бернар уехал, я старательно училась в институте, чтобы получать стипендию, сдала свою первую сессию, тренировалась в «Буревестнике», и читала запоем книги: Вольтер и Готье, Сименон и Саган… Что бы я делала без книг! Тем более никаких вестей не было ни от Марселя, ни от Бернара.
 А летом, совершенно неожиданно, мама сделала мне подарок: она достала путевку в конный поход по Уралу! Тогда не было множества турагентств, было только одно Бюро по туризму. Хорошие путевки, и туристические, и просто в дома отдыха, распространялись на предприятиях и распределялись среди «ответственных» чиновников, лишь иногда ими поощрялись передовые рабочие. Это было фантастическое везение!  Я с трудом дождалась августа, впервые летела в самолете,  в Магнитогорске впервые ночевала вне дома, в комнате отдыха на вокзале, утром села в местную электричку и доехала до места под названием «Арский камень». Это было настоящее Приключение! Тайга, лошади, белые грибы вдоль тропы, великолепные пейзажи! Сказка!
Вернулась я за пару дней до первого сентября, и понеслась студенческая жизнь, конный спорт,… а Бернар так и не появился.  Я говорила себе, очнись, хватит тебе грезить, уехали и все. Твоя жизнь здесь, но разве чувства можно перекрыть? Во всяком случае, я изо всех сил старалась …
Только в октябре Бернар появился в манеже. Я как раз заканчивала тренировку, когда он въехал на рыжем Резоне. А мне пришлось сначала отшагать свою Тогу, потом завести её в денник, расседлать, расчистить и только после этого вернуться.  Я сидела на трибуне и ждала, пока Бернар отъездится.  Его не было восемь месяцев, что-то в нем изменилось, появился какой-то лоск, даже на руках были перчатки. Проезжая мимо меня, он растерянно мне улыбнулся, а потом ни разу не посмотрел в мою сторону…
  Я терпеливо ждала, пока он закончит тренировку, пока расседлает коня,… что мне было делать? Он здесь уже два часа, а я не услышала ни слова…
Когда он, наконец, придет! Бернар пришел, держа в руках шлем, вытирая платком пот с шеи, большой, шумный, но не веселый, как обычно…
- Да! Все плохо. И я тебе расскажу все как есть, ты имеешь на это право. Помнишь, как ты расплакалась весной? Предчувствия не обманули тебя…
Я боялась шелохнуться, начался какой-то неприятный шум в ушах, тело как будто обложили ватой…
Бернар продолжал говорить, но в глаза не смотрел…
- Ну, я по порядку. Уйти из Корпуса Марселю не удалось – такими специалистами не бросаются, но отпустили его на длинный поводок. Он подал документы в Национальную школу администрации «ЭНА», это очень серьезное заведение, там учатся полтора-два года, но поступить туда очень трудно, не ему, конечно.
- Зачем ты мне все это рассказываешь? Лучше скажи -  как Марсель, что с ним?
- Не спеши, пока я тебе рассказываю, я собираюсь с мыслями, я только с лошади, мозги растряслись….  Вот, ты ведь знаешь Сорбонну, так она по сравнению с ЭНА – просто курсы кройки и шитья при  Доме культуры… Ее закончили Жискар д’Эстен и Жак Ширак, большинство французских премьеров, министров, госсекретарей, депутатов, послов.
- Ну, да, хорошая школа! Ты побыстрее с мыслями собирайся!
Ну, еще немножко: знаешь, там самый главный экзамен – устный, который дает больше всего баллов, - «гранд ораль», экзаменаторы задают буквально любые вопросы: какова территория Австралии, какой климат в районе Великих африканских озёр, в чём разница между шиитами и суннитами и т.п. 
- Ну и…? Он его сдал?
- Конечно, он бы и не сдал! У него было много времени подготовиться.
- Что ты недоговариваешь?
- Ну, самую малость… То, что он вряд ли когда-нибудь к тебе приедет, этот дурак! Возможно, он считает, что отсутствие ноги его оправдывает…
- Ну-ка повтори! Что ты про ногу сказал?
- Ладно. Не избежать объяснений! Слушай. В марте, во время утренних «полетов» по Парижу, он разбился. Первые две недели он был в коме, думали, что не выкарабкается: переломы, ожоги… и, пользуясь его беспомощным состоянием, эти убийцы в белых халатах оттяпали ему ногу!
Когда я к нему приходил, он не хотел ни с кем разговаривать, но потом отошел, стал готовиться к экзамену, еще в госпитале…. Боже мой, эти разговоры о лучших моделях протезов! А потом он попросил, чтобы я тебе сказал, что он умер! Это тебе-то! Идиот! И он начал мне доказывать, что авария была не случайной, что ему никогда не развязаться с Корпусом, что он не хочет подвергать тебя опасностям, вообще городил всякую чушь. Я думал, это у него бред, но чем лучше он себя чувствовал, тем чаще об этом заговаривал, а потом взял с меня слово, что я расскажу тебе о его смерти. Вот, я рассказал. Не совсем так, как он просил.
Я сидела оглушенная. В голове билось «НЕТ!», оно росло… и я успокоилась. Все это выдумки, они все умеют врать, может быть что-то здесь правда, но что-то ложь…
Бернар достал маленькую плоскую фляжку и налил в колпачок коньяку, потом еще. В голове немного прояснилось, но на душе творилось что-то ужасное. В горле стоял комок и было трудно дышать.
Бернар обнял меня.
- Я же говорил тебе, что он эгоист, мог бы и сам приехать, а то как самое трудное, так мне. На что он тебе? Ты милая девушка, найдешь достойного парня, он будет носить тебя на руках!
Он говорил со мной долго, манеж опустел, погас верхний свет, мы вышли на улицу…
- До следующей среды! - сказал Бернар, садясь в машину – я-то тебя не брошу!
А я пошла к метро, разговаривая сама с собой, стараясь прогнать обиду на Марселя, на Бернара. Он решил, что мне лучше будет здесь? Без него? Безопасность, - безопасность в СССР только до тех пор, пока не поднимаешь голову…. Он решил, опять решил за меня…
В следующую среду Бернар приехал на тренировку вовремя, и мы могли пообщаться побольше.
- Не помню, говорил ли я тебе, что я женился?
- Ты?! Рассказывай скорей!
- Да, ее зовут Клер, она самая красивая девушка, и я скоро стану отцом!
Его просто распирало от гордости!
- Теперь я начальник и у меня есть подчиненные!
Я была очень рада за него, и особенно за то, что он по-настоящему любит свою жену. Раньше, когда он рассказывал о своих девушках, всегда проскальзывало легкое пренебрежение к ним. Да, они очень милы, очаровательны, но и только. А сейчас, когда он говорил  о Клер, в его глазах был волшебный свет.
В этот раз Бернар болтал без умолку о своей женушке, и я не стала донимать его своими расспросами о Марселе…


                Стрелы Амура
В  марте 1974 года Бернар был с небольшим  заданием в Бонне, тогда еще в Западной Германии, дело касалось чилийской агентуры. Он должен был вести дело так, чтобы не показать заинтересованность Франции в этих переговорах. Но на него «вышли», надо было убираться незаметно.
 Ему не оставалось ничего другого, как прыгать из окна на втором этаже. Конечно, это невысоко, но стояла зима, было скользко, и он, когда приземлился, врезался затылком об стену дома. К счастью, он подстраховался, знакомый ждал его в Фольксвагене, перетащил, бесчувственного, в машину и привез в гостиницу.
Там вызвали врача, который и констатировал: сотрясение и ушиб   мозга, разрыв  сетчатки. Понадобилась срочная госпитализация. Хорошо, что из Германии во Францию лететь недолго. Очень плохо ему было.
После лечения, когда реабилитационный период уже заканчивался, он узнал о страшной аварии, в которую попал его друг. Две недели Марсель пробыл в реанимации, и его с трудом удалось спасти. Бернар приходил к нему каждый день, но когда Марсель пришел в сознание, он не захотел ни с кем разговаривать. И только сегодня, болтая с медсестрой, Бернар выяснил, что у Марселя отрезали ногу! Понятно его нежелание общаться! Еще бы!
Пусть и невысоко, но… как же без ноги? … Так, рассуждая сам с собой, Бернар шел по  весеннему Парижу, ярко синело небо,  на бульварах цвели каштаны, но он ничего не замечал, пока просто не налетел на девушку.
Она тащила на веревке  упирающуюся собаку. Собака была страшно худой, с больными слезящимися глазами. Это был ирландский сеттер, под слоем грязи с трудом можно было различить красновато-коричневый окрас. На девушку Бернар даже не обратил внимания - настолько его потряс плачевный вид собаки, и эта веревка на шее… Возмущенный, он обратился к девушке:
- Как вам не стыдно, довели собаку до такого состояния! Куда Вы ее тащите?
На что девушка, ответила:
- Это не моя собака. Я подобрала ее на улице, она чуть не попала под машину, во всяком случае, она завизжала. Вот, хочу отвести ее к ветеринару. Может, я возьму ее к себе…
И тут он, наконец, увидел саму Клер, так звали эту девушку, и не мог отвести от нее глаз.
- Разрешите, я Вам помогу?
- Охотно.
Ему стоило только свиснуть, как собака, приободрясь, побежала рядом с ним.
- Они меня за своего принимают.
Болтая и смеясь, и не сводя глаз друг с друга, они вошли, сначала в клинику, а потом  в кабинет к ветеринару.
- Вы ко мне? – с трудом привлекая их внимание, спросил доктор.
Они замолчали, словно не понимая, как здесь оказались.
- Как зовут несчастное животное?
- Кардинал – нашелся Бернар.
  - Странное имя для суки… - удивился врач, и принялся за обследование.
Назначив лечение, он согласился поместить Карди к себе в клинику, потребовав вперед кругленькую сумму. Бернар, не торгуясь, выписал чек.
Потом они вместе пообедали и вместе сходили на концерт. Он узнал, что Клер окончила балетную школу, но профессионально не танцует, а держит с подругой небольшую студию танца для детей. Она рассказала, что  у нее большая семья, - четыре брата, а она самая младшая, и еще у нее куча племянников. В Париже живет одна, недалеко от студии, в квартирке, которую снимает вместе с подругой.
 Она шла, высоко подняв головку, немного «по-балетному»: выворачивая ступни, легко ставя ножки в изящных туфельках. Две недели они почти не расставались. Еще две недели понадобились на поездку к ее родным в Медок, на подготовку к свадьбе и саму свадьбу.

В Москву Бернар приехал в октябре, с женой, в новой должности, чем немало удивил своих друзей. Клер была беременна, и через положенный срок на свет появились мальчик и девочка, двойняшки. Бернар был счастлив, он просто носил Клер на руках, подарил ей соболью шубку …   и нанял нянечку,- благо КГБ было заинтересовано в постоянном присмотре за ними. Тогда нянечку нанять было очень трудно. Буквально все, что касалось быта, было проблемой. Они страстно любили друг друга, получая огромное наслаждение от близости. Он не был новичком в любовных играх и, как выяснилось, она тоже обожала эти радости жизни, - кто их не любит? Они очень подходили друг другу: он - нежный, предупредительный, галантный, да еще таким прекрасным голосом исполняющий французские баллады и русские романсы.
Гроза  верности жен и  невинности дочерей партийных бонз .
Она - красивая, легкая, прекрасно танцующая,  плохо говорящая по-русски, но с очень приятным французским акцентом, очаровала и генералов, и ответственных чиновников, и всяких других нужных людей.
Слово «ревность» было им незнакомо. Они любили друг друга и  короткие «измены» только разжигали их страсть.
Добрые женщины время от времени «открывали ему глаза», на что он очень удивлялся, негодовал и… посмеивался. А Клер, когда ее желали поссорить с мужем, не понимала по-русски, а когда доброжелатели на хорошем французском языке рассказывали об изменах мужа, чуть ли не с фотографиями в руках, она притворялась овечкой:
- Он мой господин, это его дело, как проводить свободное время!
Это были прекрасные времена. Бернар проворачивал множество дел одновременно, оброс связями, успешно руководил приехавшим в 1976 году «молодняком», выпускниками Корпуса. Он их «обкатывал», в те времена большая совместная советско-французская работа велась в Сомали и на Мадагаскаре. Вот он и гонял их на переговоры и консультации. Шарль, круглолицый бретонец, коренастый и очень трудолюбивый не доставлял Бернару хлопот, выполнял все поручения точно и в срок. Он стремился сделать карьеру и все свободное время посвящал самосовершенствованию: чтению профессиональной литературы, анализу газетных статей на политические темы и…йоге.  Но Даниель и Оливье были очарованы русскими девушками. Даниэль высокий, красивый, неожиданно стал поклонником женской легкой атлетики, в свободное время он приходил в спортивные залы и наблюдал за тренировками стройных, мускулистых девушек. Он встречался сразу с двумя, одна была из клуба «Спартак», кандидат в мастера спорта, а другая из «Крыльев Советов» юная перворазрядница.  Оливье, сын банкира,  которого отец отправил учиться в Корпус, потому, что все приличные учебные заведения отказывались брать хулигана к себе.      
Он обожал острые ощущения, на работе ему их было недостаточно. Поэтому, он  привез с собой горные лыжи и в свободное время ездил на подмосковную станцию «Турист», которую в те времена называли Подмосковной Швейцарией, а когда наступила весна, стал раз в месяц приезжать Бакуриани. А там… Оливье влюбился по уши. Его никогда не было на месте. Выполнив поручение, сразу исчезал в направлении своей скрипачки. А потом вдруг притащил ее на празднование дня взятия Бастилии в посольство. Он хотел похвастаться своей девушкой, своим сокровищем. Бернар был возмущен. Он знал, что с этой минуты девушка будет под наблюдением, и что так безответственно нельзя поступать, о чем не преминул сообщить Оливье. Тот выслушал с каменным лицом и пошел веселиться со своей подружкой. Она и впрямь была хороша, с прекрасными вьющимися пепельными волосами, тонкими пальчиками и нежным голосом.
Тем летом Бернар несколько раз устраивал своим подчиненным «практику», они вместе с комсомольскими активистами уезжали в Подмосковье, в какой-нибудь дачный поселок, жарили шашлыки, приглашали окрестных девчат, угощали деревенских парней. Лучшим результатом было обойтись без драки. Но это удавалось очень редко. «Практиканты» мирно веселились, целовались с девушками, но наступал такой момент, когда винные пары ударяли в голову местным ребятам и они начинали выяснять отношения с «городскими». Французы не успевали уловить момент, когда их пикник  начинал превращаться в пьяное побоище. К счастью, обходилось без потерь. А однажды подвыпившие деревенские красотки, сразу три, сами подрались из-за Даниеля, а окружившие девушек болельщики подбадривали их скабрезными шуточками.
Эти выезды на природу назывались «проникнуться русским духом». Но если Бернар брал в руки гитару, страсти сразу исчезали, уступая место хоровому пению и пьяным слезам.


                Скрипка в футляре.
После приема про случаю празднования дня Бастилии, 14 июля, Оливье не расставался с Ольгой. Я с ней познакомилась у Бернара, куда приходили послушать хорошую музыку  и потанцевать. На меня она тоже произвела впечатление. Пепельные густые волосы, нежный овал лица напоминали портреты Веласкеса. Какая-то особенная красота, в тоже время двигалась она немного неуклюже, все-время краснела из-за малейшей неловкости и была рада, когда я предложила погасить люстру, оставив парочку бра. Бернар продолжал поддерживать со мной дружеские отношения, которых никто не понимал. Клер видела, что я ей не соперница, но не верила в дружбу между мужчиной и женщиной, ребята считали меня сотрудницей КГБ и относились настороженно. Обычно я сидела в сторонке, слушала музыку, помогала на кухне, а Ольга рада была поболтать со мной.
 Оливье  приводил ее к себе в квартиру, где она оставалась на ночь. Ее уже несколько раз вызывали в КГБ и строго предупреждали. И не только ее, - отец, директор станкостроительного завода, получил выговор по партийной линии, у матери сорвалась путевка в Болгарию. Но Ольга не могла расстаться с Оливье.
Она познакомилась с ним в Бакуриани, где отдыхала во время зимних каникул и осваивала горные лыжи. Когда он увидел ее в первый раз, то был потрясен ее красотой. Сразу стал ухаживать за ней, помогать застегивать крепления, возвращать ускользнувшие лыжи, дарил цветы, в общем, очаровал девушку, хотя был немного меньше ростом, чем она. До встречи с Оливье это имело для нее значение. А потом была грандиозная  прощальная вечеринка у аборигенов. Когда все устали и расползлись по приготовленным спальным местам, то оказалось, что Ольге и Оливье выделили одну кровать на двоих. Оливье быстренько разделся и лег.
- А ты чего не ложишься?
- А я тут, на стульчике посижу. Она очень огорчилась его не джентльменскому поведению. Она-то думала, что он предложит ей лечь, а сам где-нибудь переночует. Посидев на стульчике полчаса, умирая от усталости, она решила все-таки лечь с краешка.
К ее удивлению, Оливье не спал, а сразу нежно обнял ее и спросил удивленно:
- Почему ты не сняла трусики?
- Я, между прочим, девушка!
- Не может быть! Такая красивая! Куда смотрят твои русские!
- Мне никто не нравился!
- А я?
-Это нескромно!
- Ну, повернись ко мне, Диана!
Он осыпал ее поцелуями, был настолько горяч и непреклонен… Ольга стесняясь лишнего шума отдалась Оливье. Он и впрямь был удивлен, лишив ее девственности.
После этой ночи, Оливье стал ее «тенью», ходил за ней по пятам, сыпал комплиментами, покупал ей цветы, дорогие украшения. Против такой любви трудно устоять, и она стала его любовницей. Он ей очень нравился, сильный, темпераментный, ревнивый, она считала эти качества признаками настоящего мужчины.
 А  уже 9 августа  Оливье, стоял, краснея, перед Бернаром, и оправдывался:
- Дело в том, что в субботу мне обещали показать Эльбрус, Ольга поехала меня провожать в аэропорт. Там я хотел передать документы, а товарищ не пришел. Мы ждали до последнего, потом я передал бумаги Ольге, чтобы она только положила их в камеру хранения… Только в камеру хранения, и все.
Когда я прилетел, она на свидание не пришла, хотя мы договорились заранее, я позвонил ей домой, а там мне сказали, чтобы я больше не звонил и повесили трубку. Тогда я пришел к ней домой, меня не хотели пускать, но я вошел, - дома ее тоже не было, а ее мама сказала, что она в тюрьме! Это невозможно! Они должны разобраться, - она же ни в чем не виновата! Я люблю ее, я без нее жить не могу! Как мне ее спасти?!!
Столько отчаяния было в голосе Оливье, и так велико было его горе, что Бернар не смог долго ругать этого остолопа. Позвонив своим знакомым, он быстро выяснил, что Ольга не дошла даже до камеры хранения, бумаги были у нее изъяты, а ее препроводили прямиком на Лубянку.
Бумаги сильно компрометировали кое-кого из высоких чинов в МИДе, а «товарищ» струсил. В результате у несчастной Ольги допытывались, кому она должна была передать эти документы. И умудренным опытом людям и в голову не могло прийти, что девушка ничего не знает. Уж больно бумаги были важными.  А Ольге просто не повезло.
Бернар ничего не сказал об этом Оливье, а отправил его в Африку, «греться», недели на две.
- Я узнаю насчет Ольги, а ты без положительных результатов не возвращайся. Не спеши. Сделай все как надо – отечески напутствовал Бернар Оливье.
 «Узнавание» насчет Ольги, завершилось крупной суммой ответственному чиновнику. К этому времени выяснилось, что девушка не причем, но признавать свои ошибки никто не любит. Она стала никому не нужна, а отпустить её просто так уже не получалось. Тут и подоспел Бернар. Конечно не лично, а через друзей. Девушка вышла из тюряги, пробыв там два месяца, но попала на 101 километр . Из консерватории она была отчислена - за прогулы.
Когда, еще в начале августа, мы сидели с Ольгой на скамеечке в сквере, недалеко от зоопарка, она вдруг сказала:
- Наверное, я залетела…
- Ты уверена?
- Нет, но задержка уже три месяца..
- А чего ты не сходишь ко врачу?
- Ну как я пойду? Мама думает, что я еще девушка…
- Но ты не к маме, же пойдешь? А вдруг ты, правда, беременна?
- Не говори ради бога этого слова, я уже и шкаф двигала, и ноги парила, вот в баню - боюсь, когда ноги парила, то плохо стало. Как будто сердце перестало биться.
-Ты поосторожнее! Оливье сказала?
- Но я не уверена, может и обойдется…
 Когда ее арестовали, выяснилось, что она была на четвертом месяце беременности, но это было еще незаметно, с ее крупной фигурой, но когда вышла из тюрьмы, живот был уже большой, и юбка с трудом держалась на булавке. Ее на газике отвезли к Савеловскому вокзалу, где ее встретил Бернар. Он выглядел как заправский шофер, плохо выбритый, тем не менее, с аккуратной стрижкой, представился Юрой.
Она видела его всего два раза: в посольстве Франции, и у него дома. Тогда он выглядел как иностранец, говорил с легким акцентом,  она его не узнала, занятая своими мыслями. Бернар посадил ее в Москвич, критически оглядел ее наряд и повез ее сначала в «Березку» , где предложил ей купить одежду. Она решила, что это Оливье о ней заботится, и поскольку она чувствовала себя обиженной, то купила не только свитер и трикотажную юбку, но  пальто и зимние сапоги.
У Бернара при расчете возникли проблемы, он куда-то звонил, потом дал трубку администратору, и решил все вопросы. Ольга не особенно вникала в это, новые, красивые вещи заставили ее забыть о неприятностях.
Бернар привез ее в Александров, устроил в комнату в общежитии, и дал сто рублей на первое время:
 - Это ненадолго. Потерпи, все устроится.- И попрощался.
Но что могло устроиться? Она оказалась выброшенной из жизни, ее отец, директор небольшого приборостроительного завода, когда его вызвали на Лубянку, для дачи показаний, отказался от нее:
- Она продала Родину! Партию! Я как верный коммунист-ленинец, отказываюсь от этой подлой предательницы.
И выписал ее из квартиры. Теперь эта жалкая комнатка, два на три метра с узким окошком, это и есть ее жилье…
Она присела на краешек пружинной койки без матраса, и заплакала.
Но минут через пятнадцать, в дверь постучали: это оказался комендант общежития, он закричал на неё:
- Неча реветь! Не ты первая, не ты последняя! Иди, получи матрас и подушку! Ишь-ты! Сколько барахла натащила! Не боись! Не утащат!
В это время, из-за плеча коменданта выглянул невысокий, плотный мужчина.
- А это еще кто! – рявкнул комендант.
- А я ваш новый электрик, меня зовут Евгений Сергеевич! И не дожидаясь приглашения, проскользнул в комнату.
- Да… Розетки надо менять! Да и проводка… - он присвистнул.
- Нет у нас розеток, и выметайся, сейчас она  пойдет за матрасом и подушкой.
- Ты что! Она ж вон, в интересном положении! Ей нельзя тяжелое поднимать. Сиди, тетка я принесу!
- Ага, и распишешься за нее! Ладно, пошли все!
Евгений Сергеевич помог ей притащить матрас, да в придачу выпросил  постельное белье, и одеяло. Он постелил постель, предложил ей прилечь отдохнуть, а сам, оседлав хромоногий стол, начал рассказывать  Ольге о ее будущей работе.
Да! Ей здорово повезло, руководство решило, что она может принести большую пользу Родине. С этого дня она вольнонаемная служащая КГБ, пока она поживет здесь, чтобы не вызывать подозрений, потом приедет в Москву и будет получать небольшие задания…
С тех пор она его больше никогда не видела, хотя розетку и лампочки заменили. Зато уже на следующий день, вечером пришел Витек, высланный из Москвы за пьянство и тунеядство. Он принес бутылку водки, буханку черного хлеба, несколько вареных картофелин и баночку килек. Все это он торжественно выложил на ящик, заменяющий стол. После этого, вынул из карманов два стакана, налил в них водки сказал:
-Я Витек, меня тут все знают, а тебя как зовут?
- Ольга.
- Я буду звать тебя Лялька. Если, что, сразу ко мне, я помогу. Бери стакан, давай выпьем за знакомство!
Ольга, которая ничего не ела больше суток, боясь выйти из комнаты, выпила полстакана водки, и жадно начала есть черный хлеб с кильками. Витек неспешно наломал хлеба, очистил картошку. Но Ольга недолго наслаждалась едой, у нее зашумело в голове, и она повалилась на кровать.
Наутро, она обнаружила себя раздетой, в постели, заботливо накрытой одеялом. На тумбочке, под газетой лежали остатки вчерашнего пиршества.
Витек приходил почти каждый вечер, приносил еды, угощал водкой.
Она не знала, что делать, пыталась позвонить Евгению Сергеевичу, по телефону, который он ей дал «на всякий случай», но комендант, не разрешил:
- Жаловаться захотела, дура! Здесь стукачи не живут!

Свидание в Ступино.
Тем временем, Бернар погрузился с головой в дела, не забывая, тем не менее, о несчастной Ольге. Оливье он гонял больше всех, не давая передышки. Только тот прибудет из Баргала и отчитается о делах, тут же отправлял в Пунтленд, оттуда в Могадишо  и обратно. А про Ольгу говорил, что она задержана, но все под контролем.
Месяца через полтора, Бернар, восхищенный отличной работой Оливье, проговорился, что Ольга в Александрове. И тут же спохватившись, дал ему новую работу, на африканском континенте и надолго - около двух недель надо было вести переговоры.
А сам принялся договариваться, чтобы Ольге «в виде исключения» разрешили  жить в Москве. Уговоры и, главное деньги, сделали свое дело. Оказалось все очень просто. Прописана она конечно в Александрове. Но жить может в Москве, для этого надо снять комнату, и регулярно приезжать отмечаться в милицию города Александрова.
Все это: хлопоты, лишние траты, жена, дети - мешало нормальной работе «по специальности». Он уже получил несколько серьезных замечаний от своего начальства в Париже.
***

Через неделю, после отъезда Оливье, когда напряжение по работе  немного спало и он уже смог заняться поисками жилья для Ольги в Москве, раздался неожиданный телефонный звонок.
- Шеф! Приезжай, я в Струнино, у водокачки, замерзаю…
- Боже мой, как ты там оказался? Струнино…. Это около Александрова? Еду. - Бернар посмотрел на часы: начало второго ночи. Пришлось звонить  приятелю, которому он помог недавно достать Москвич.
- Выручай, подгони машину! – благо, тот жил неподалеку.
- Только ты осторожно! – протирая платком невидимую пыль с ветрового стекла, говорил свежеиспеченный автолюбитель.
- Конечно! Буду ехать очень-очень медленно и осторожно, ты не волнуйся – отвечал Бернар, кладя на заднее сиденье толстый свитер и фляжку с коньяком. Осторожно выехав со двора, чтобы не волновать своего приятеля, Бернар рванул на максимальной скорости по пустым улицам ночной Москвы.
Он так гнал, что на одном мосту, встречный грузовик сорвал ручки  у новенького Москвича. Часам к 5 утра Бернар был у водокачки, где и обнаружил изнеможенного Оливье, который, чтобы не заснуть, ходил всю ночь, ни разу не присев.
Как потом выяснилось, прилетев из Африки, сделав все дела досрочно, Оливье приехал к Ольге. Для того, чтобы не скомпрометировать ее, он угнал машину. Понадеялся, что машина с обычными московскими номерами, и сразу пропажу не обнаружат.
Но, во-первых, он угнал Волгу, во-вторых, рядом с представительством Грузинской ССР. Накупив продуктов, он поехал к своей любимой. Но уехал он недалеко: уже в километрах 40 от Москвы, наша доблестная милиция остановила его для проверки документов. Он не захотел светиться, пошел на прорыв, благо машина хорошая, и сумел оторваться от погони. Окольными путями добрался до Александрова, нашел свою подругу, даже догадался оставить машину подальше от ее общежития. Привез ей хорошей одежды, продуктов, притащил эти огромные сумки прямо к Ольге в комнату. Ужасная комната, маленькая, темная, со свисающей с потолка слабенькой лампочкой. Из мебели только койка со старым матрасом и табуретка. Вместо стола деревянный ящик, накрытый газетами. Интерьер потряс Оливье. Ольга сидела на кровати. Оливье бросился к ней, упал перед ней на колени. Она уже и не ждала…. Увидев его, она побледнела и закричала:
-Уходи! Они тебя схватят!
- Что ты! Ни за что! Смотри, что я тебе привез!
В это время, дверь распахнулась, и в комнату ввалился разъяренный Витек.
- Мне ребята сказали! Сучка! Убью!
Ольга начала торопливо объяснять, что Витек взял ее под свою защиту, и теперь другие мужики к  ней не лезут… но она не успела договорить, как ее «защитник», свалился, хрипя, хватаясь за горло, а Оливье уже оттаскивал его  за дверь.
- Поговорить не дадут, свиньи!
Он обнял дрожащую Ольгу.
Она же не стояла на ногах от ужаса, лицо ее было мокро от слез. Оливье  раздел ее, беспомощную, уложил в постель.
Потом они долго лежали рядом, Оливье обещал ей,  увезти ее отсюда к себе, во Францию, как будет ее любить всегда, Ольга ничего не отвечала, она жила тут, в грязи, в голоде, холоде и рассказы о прекрасных странах не имели к ней никакого отношения. Оставив вещи и продукты, Оливье поехал в Москву.
Несмотря на глубокую ночь, от Александрова его начала вновь преследовать милицейская машина, а около  Струнина, на каком-то мосту ему преградила дорогу другая машина. Не захотел он, чтобы у Ольги из-за него были еще неприятности. Он остановился, вышел из машины, и… перемахнул через перила в воду. Обалдевшие милиционеры, конечно, не стали его преследовать. Машина найдена, и потом, все подходы к реке закрыты заборами, огородами, хозяйственными постройками….
***
Как нянька, Бернар устроил его на заднее сиденье, предварительно надев на него толстый свитер, дал сделать несколько глотков из фляжки и поехал в Москву. Оливье сразу уснул, он был одет в джинсы и тонкую рубашку, это было 26 октября, ночь, когда был почти перекрыт температурный рекорд, - около семи градусов мороза. Первый час Бернар ехал спокойно, поглядывая на спящего Оливье, но у того лицо стало совершенно красным, и он начал задыхаться. Эти симптомы были хорошо знакомы Бернару, что-то вроде воспаления легких. Остановившись, он порылся в аптечке, нашел сульфацил натрия, единственное, что могло помочь в этой ситуации. Но когда он подошел к Оливье, тот начал кричать и биться: у него начался бред из-за  очень высокой температуры, пришлось связать его. Это было очень нелегко - Оливье хоть и был не слишком крупным, зато с отличной мускулатурой и очень спортивный. Пришлось повозиться. После этого Бернар вколол ему антибиотик в бедро, через брюки.
Опять пришлось нестись, в 11 часов Оливье был уже в госпитале. Хороший уход за ним обеспечили денежки, сунутые, как бы невзначай, старшей медсестре. Потом, он примчался в автосервис, здесь за срочность и за «вне очереди» брали очень большие деньги.
Наскоро перекусив в Пекине, он поехал на очередную встречу, на метро, потому что такси трудно было поймать, а деньги вдруг кончились. 
  Вечером ему позвонили из госпиталя, сообщили:
- Состояние больного крайне тяжелое, кроме двухстороннего воспаления легких, у него еще и миозит , очень высокая температура. В себя еще не приходил. Хорошо бы вызвать родственников…
Пришлось Бернару звонить в Париж, отцу Оливье, крупному банкиру. Утром тот был уже в Москве.
Примчался в госпиталь с переводчиком, хотел сразу забрать единственного сыночка, но ему не позволили. Сказали, что в таком состоянии  Оливье не выдержит перелета. Тогда папа, начал совать деньги врачам, но ему вежливо сказали, что медицина у нас бесплатная, что его сына будут лечить, как и всех. Это не очень утешило отца Оливье. Разговор с Бернаром его немного успокоил, вручив «на расходы» крупную сумму, Фредерик Булен отправился смотреть достопримечательности Москвы, а затем улетел - работа не стоит, дела требовали его присутствия. Так он прилетал каждый день, пока Оливье не пришел в себя, и его стало возможно транспортировать. После этого они улетели вместе.
Оливье отправился на Лазурный берег лечиться, не совсем еще осознавая, что с ним происходит, а Бернар тем временем организовал Ольге переезд в Москву.

Трудоустройство.
Занимаясь делами Ольги, Бернар не переставал возмущаться безответственностью Оливье. Не мог он оставить ее без помощи, во-первых, потому, что отвечал за Оливье, а во-вторых, Ольга оказалась совершенно одна и беременная. К удивлению Бернара, с жильем для нее все решилось очень удачно: неожиданно нашлась свободная однокомнатная квартира, на первом этаже, у метро Коломенское. С помощью безотказного Шарля снабжал ее продуктами, лекарствами, деньгами.
А тем временем Оливье медленно поправлялся. Его отец не отпускал сына от себя ни на шаг. Он поручил сыну вести свои банковские дела, а сам изображал из себя инвалида. Оливье не мог бросить отца, его дела, но почти каждый день звонил Бернару, спрашивая об Ольге, пока тот ему не сказал:
- Не звони! И без тебя дел хватает. Приедешь и сам все ей скажешь.
Ольга очень плохо переносила беременность, был жуткий токсикоз, угроза выкидыша. Бернар устроил ее в санаторий для беременных, из которого она и попала в роддом. Там у нее родилась дочка, немного раньше срока. Лежала она в отдельной палате, ухаживали за ней хорошо, а на пятый день после родов, к ней пришла заведующая и предложила поработать нянечкой.
- И за ребенком будешь ухаживать, и зарплату будешь получать.
Ольга согласилась. Она еще никогда нигде не работала, только училась. И теперь над ней было столько начальников! И опытные нянечки, и медсестры и врачи, каждый мог на нее прикрикнуть, и в общем-то было за что. Ей пришлось научиться мыть полы, правильно выжимать тряпку, собирать и мыть судна, и самое ужасное, ей приходилось убирать в туалете. Она не жаловалась, добросовестно делала свою работу, но не раз ее рвало, как только она прикасалась к какой-нибудь особенно противной грязи. Другие нянечки над ней смеялась, когда Ольга, зажмурив глаза, оттирала подтеки
дерьма. Жизнь для нее потеряла всякий смысл, ей казалось, что она пропиталась запахами больницы, что грязь, которую она оттирала каждый день покрывала толстым слоем ее душу и тело. И эти младенцы, завернутые в застиранные пеленки… Они все время кричали, извиваясь, как толстые гусеницы.
 Молока у нее не было, но в роддоме всегда были женщины, у которых его было в избытке. Они были вынуждены его сцеживать, чтобы не было воспаления, и были рады предоставить это дело ее дочке. Ольга сама пеленала ее, и не только ее, но и многих других младенцев. Это была работа, трудная работа. И она ее не любила. Пятьдесят семь дней она работала нянечкой, за это время Ольга возненавидела всех младенцев.
Тем временем отец Оливье, завалив сына работой, успокоился по поводу его страстной любви и… ослабил контроль. Оливье тут же оказался в Москве по «срочным банковским делам». Узнав у Бернара, который уже не был его начальником, где его любимая, примчался к Ольге прямо на работу. Только сначала заехал на Центральный рынок за цветами.
Она вышла к нему в синем драном рабочем халате, с нечесаными волосами, собранными в хвост с помощью канцелярской резинки. Ей было невыносимо грустно: Оливье – в костюме, с большим букетом мимозы и она - замарашка. Но Оливье радовался за двоих, подарил заведующей роддомом французские духи «Ша нуар»,  а Ольгу потащил, сначала в «Березку», где купил ей красивые платья, туфли,  потом в ресторан «Прага», где Оливье сделал ей официальное предложение. Потом они отправились к Ольге в ее однокомнатную квартирку на улице со смешным названием Новинки, где он и остался.
Через три дня приехал «поправившийся» отец Оливье, увидев Ольгу и счастливого сына, он смирился с неизбежным. Из роддома Ольга уволилась, а дочку забрала ее мама, к этому времени уже оформившая развод. Да,  отец Ольги, Семен Маркович показал себя истинным ленинцем, развелся по идейным соображениям. А ее мама, Раиса Захаровна, учительница сольфеджио в музыкальной школе, взяла себе минимальную нагрузку, чтобы посвятить себя внучке, к ней на это время приехала сестра из Ленинграда. Бросить совсем работу она не могла. Тогда это расценивалось, как тунеядство и за это судили.
Ольга не хотела заниматься дочкой, но иногда приезжала вместе с Оливье навещать ее. Тот всегда старался порадовать тещу, привозил ей сувениры, духи, кремы, при встречах целовал в обе щеки, Раиса Захаровна души в нем не чаяла.
На соблюдение всяческих формальностей ушло месяца три, в результате Оливье начал работать в Москве в торгпредстве какой-то французской фирмы и  супруги переехали в трехкомнатную квартиру на Кутузовском проспекте.

Светская жизнь.
Ольга мечтала быть милой женушкой, встречать милого после работы, кормить разными вкусностями. Иногда, в отсутствие Оливье, она приглашала меня попробовать пирожные, которые она прекрасно готовила. Грех было отказываться, мы пили индийский чай, болтали о том, о сём. При мне она была в халатике и в тапочках на босу ногу, жаловалась, что для Оливье приходится краситься, следить за маникюром, и даже брить ноги.
- Ноги брить? Зачем?
- Так полагается, но я уже привыкла, и педикюр делаю.
- А что это? – я видела это слово в парикмахерских, но не знала, что это.
- Надежда, ты меня удивляешь! Это уход за подошвами, чтобы они были мягкие и маникюр – и она гордо показывала красивые ноготочки на ногах. – Оливье целует меня всюду, и нельзя, чтобы я была неаккуратной…
Ольга рассказывала мне о новом мире, который она для себя открывала, о мире, где не было место искренности и дружбе, где все говорили только нужные слова, где надо было быть любезной со всеми, быть приветливой с чужими людьми…
А еще она все еще путалась в правилах этикета, забывала, имена важных персон и очень переживала из-за этого
. Только Оливье примерял ее с этим миром. Его любовь к ней была огромной, страстной, всепоглощающей. Каждый раз, когда они оставались наедине, он осыпал ее ласками и любил до изнеможения. Он хотел увезти ее в Париж, но она наотрез отказалась покинуть Москву. Жизнь только стала налаживаться, она чувствовала себя любимой,  муж подарил ей желтенький Фольксваген, предмет всеобщей зависти, один такой на всю Москву. Тогда в Москве нечасто можно было встретить иномарку. Оливье пытался приобщить ее к занятиям экстремальными видами спорта, но Ольга предпочитала потанцевать под хорошую музыку, ну, в крайнем случае, поиграть в бадминтон, который, со временем ей пришлось заменить большим теннисом.
Три раза в неделю, Ольга занималась плаваньем в бассейне, ходила к массажисту. Я была восхищена ее преображением и уговорила ее попозировать обнаженной. Получился портрет в стиле Рубенса - крупное красивое тело на шелковых драпировках. Работала я у Ольги дома, и Оливье, увидев картину, купил ее. На эти деньги мы с мамой смогли купить холодильник «ЗиЛ», как раз пришла открытка , и мы не знали где достать денег.
В парикмахерской она повстречала Сережу, ее куратора, как он ей представился. Юноша, только что окончивший училище КГБ, очень серьезно относился к первому заданию.
- Ты советская девушка, это твое увлечение пройдет, а ты, зато, сможешь принести пользу Родине.
- Но я же ничего не умею!
- А тебе и не надо! Просто будь с ним, будь в курсе его дел. Подучи язык! Старайся запоминать больше имен, когда будет нужна твоя помощь, мы скажем. А пока осваивайся!
С французским языком дело было плохо. Оливье хорошо говорил по-русски, понимал еще лучше, и Ольга не особенно старалась учить язык, кроме того, и давался он ей очень трудно, особенно произношение.
Бывало, деловые  встречи Оливье проходили в квартире, тогда Ольга  была замечательной хозяйкой, каждый гость чувствовал себя уютно и был окружен заботой. Однако, на приемах, она чувствовала себя неловко, боялась совершить какой-нибудь промах, и хотя у нее все получалось как надо, она была в постоянном напряжении и очень уставала.
 Иногда переговоры проходили на природе, когда для важных персон устраивали охоту, иногда даже псовую, с борзыми. Я-то никогда не упускала случая поноситься по полям верхом вместе с Бернаром. Он всегда приглашал меня, когда была возможность. Его супруга, как и Ольга не любила лошадей и верховую езду. Они, конечно, приезжали вместе с мужьями, но устраивались где-нибудь в охотничьем домике. А мы, после охоты, вваливались вместе с борзыми, холодные, с обветренными лицами, шумно садились к столу. Там действительно была неформальная обстановка, не все могли сохранить голову ясной, выпив водки с мороза. Некоторые  быстро засыпали, их под руки отводили «отдыхать» официанты, а Бернар брал в руки гитару и пел русские романсы или французские баллады. Надо сказать, что ни Бернара, ни Оливье, водка не брала. Наши все время норовили им подлить водки, чтобы «французики» окосели, но они пили как ни в чем ни бывало, вели благопристойные разговоры, вежливо смеялись над пошлыми анекдотами и не поддавались «на провокации».
Ольга давно вспомнила, где видела Бернара, уже успела доложить Сергею, что именно он отвез ее в Александров:
- Но тогда он представился Юрой! И говорил без акцента!
- Молодец! - Продолжай в том же духе, наблюдай, когда понадобится твоя помощь, ты об этом узнаешь. Кстати, если этот бабник будет к тебе клеиться, ты его сразу не отшивай! 
- О чем, ты? Я же замужем! И Оливье, если узнает, меня убьет!
- Ты замужем, потому что это на пользу Родине! Не забывай об этом! Если будет необходимость, и спать будешь, с кем прикажут! Ладно, ладно, не ной, вряд ли это потребуется. Но не забывай, ты - советский человек, а твой муж капиталист. Кстати, ты знаешь, зачем он ездит в Камбоджу? Он скупает по дешевке драгоценности и от жадности может пострадать. Там сейчас такое творится!
И действительно, в газетах время от времени писали о зверствах «красных кхмеров», о массовой гибели городского населения, о лагерях смерти…. Но Ольга не интересовалась политикой, она не брала газет в руки с тех пор, как вышла замуж.
***
А однажды, поздней осенью, Ольга впервые услышала, как поет Бернар. Это было в охотничьем домике, когда сытые и довольные гости предавались ленивому отдыху, неторопливо беседуя за рюмочкой ликера.  Бернар взял гитару, дамы тут же устроились к нему поближе, а Ольга решила пойти прогуляться, она не любила самодеятельных, непрофессиональных музыкантов. Слушать песни в их исполнении, постоянно ожидая фальши, неверных нот, было выше ее сил. Она надела дубленку, подошла к зеркалу, чтобы надеть шапочку, как вдруг услышала звучание струн. Бернар настраивал гитару, и то, как он это делал, выдавало в нем мастера. Ольга заинтересовалась,… потом она услышала голос, теплый, бархатный, прекрасного тембра, слова романса и…  присела на стул около зеркала. Она знала Бернара как дамского угодника, который рассыпал комплементы женщинам налево и направо, никогда с ними не говорившего серьезно… А тут…, тут он был настоящим, его песни поднимали что-то такое из глубина души, что она потеряла всякое представление о времени, только чувствовала, что по щекам катятся слезы, а в груди появилась щемящая боль.
В чувство ее привел Оливье, который вытирал ей слезки, потом взял ее на руки и отнес в комнату, приготовленную для них. Оливье признавал только одно средство от всяких женских капризов, и  применял его всегда, невзирая ни на какие отговорки. А Ольга ничего не чувствовала, в голове звучал  бархатный голос:
- Дела нет мне до такого, до речистого… Мол ты сахарный, медовый, аметистовый…
Опыт светской жизни Ольги ограничивался организацией деловых встреч у нее дома, и посещением нескольких приемов во Вьетнамском посольстве.
- Я там была великаншей! – смеялась Ольга, - они такие миниатюрные, как с другой планеты! И я научилась есть палочками!
- Покажи, приставала я.
И Ольга доставала деревянные палочки, упакованные в тонкую бумагу, и пыталась научить меня удержать и донести до рта кусочек хлеба.
- Вот почему они такие маленькие и худенькие! С голоду умрешь, пока донесешь до рта немного пищи!
- Ну, европейцам предлагали вилки и ножи, но я отказалась,- я ведь дома натренировалась – Оливье научил!
- Ты молодец! Я никогда не научусь!
Палочки проскальзывали у меня между пальцами, которые сразу складывались в кукиш. Просто неудобно…
Как-то в октябре Ольга отправилась с Оливье на вечер, во французском посольстве, теперь уже, будучи супругой, а не подружкой. Тем не менее, она   ужасно волновалась, это такой большой прием, столько будет важных людей, она очень боялась совершить какую-нибудь ошибку. Но первый, которого она увидела, был Бернар, он шел к ним навстречу, не скрывая восхищения:
- Прекрасная маркиза, Ваши прекрасные глаза сулят мне смерть от любви! – процитировав Мольера, он продолжал - Неудивительно, что Оливье не отпускает Вас от себя ни на шаг! Но, мадам, когда вам надоест ваш ревнивец, поманите пальчиком, и я упаду к Вашим ногам!
- Клер, дорогая, помоги новенькой, девочки, познакомьтесь. Клер, это Ольга, смотри какая хорошенькая! Расскажи ей о нашем Дворе чудес!
А сам стремительно увлек с собой Оливье, заговорив с ним по-французски.
Жена Бернара была настоящей красавицей. Наполовину гречанка, яркая брюнетка, с огромными черными глазами, и очень светлой кожей. Её тонкая талия прекрасно гармонировала с высокой грудью и волнующими бедрами. Её облегающее черное платье, скорее открывало, нежели скрывало ее достоинства. Рядом с такой утонченной и элегантной Клер, Ольга вдруг почувствовала себя гадким утенком. Оливье подарил ей дорогое платье из джерси, но для нее это была непривычная одежда.
 Клер не дала ей времени смутиться, начав с ходу перемывать косточки всем присутствующим. Давно Ольга так не веселилась! Досталось всем, и хозяину вечера, и приглашенным. Каждому она давала меткое прозвище или гротескную характеристику. Она говорила наполовину по-русски, наполовину по-французски, смешно коверкая слова. К ним подошел высокий сухопарый господин и заговорил по-английски с Клер. Она тут же представила его Ольге:
- Это Эд, американский коммунист, он недавно в Москве, собирается написать статью о ваших профсоюзах.
Эд обнял Клер за голые плечи и увел танцевать. Это была прекрасная пара, до сих пор у нее не было достойного партнера для танцев. Бернар танцевал неплохо, но длинноногий Эд вел Клер в плавных и в то же время стремительных движениях вальса настолько красиво, что многие пары отошли, чтобы полюбоваться.
Ольга поискала глазами Бернара и с удивлением заметила, что он тоже танцует с какой-то блондинкой. Девушка была очень тоненькая, с короткой стрижкой, открывающей длинную шею. Когда танец закончился, две пары сошлись и стали общаться все вместе.
- Деловые ребята! – сказал Оливье, проследив за взглядом Ольги.
- Почему?
- Потому, что все они сейчас работают, кроме Клер, пожалуй…
- Она красивая и милая!
- Я рад, что она тебе понравилась, а теперь пойдем, я тебя представлю Илье Борисовичу, очень нужный человек в отделе снабжения одного министерства.

                Будни секретного агента.
Осенью 1977 года шли сложные переговоры СССР–Анголы–Франции, на поставку оружия в Анголу - слишком много факторов надо было учитывать. Кроме того, одна крупная американская фирма тоже проявила заинтересованность.
Переговоры проходили в несколько этапов, то в Анголе, то в Москве.
Каждый тянул одеяло на себя, предстоял очень выгодный контракт, теоретически Бернару нужно было большую часть заказа перетянуть во Францию. Но это изначально было нереально, потому, что Ангола предпочла бы поставки из СССР, а французы хоть и продавали туда несколько раз оружие, но ассоциировались с колонизаторами. Находясь между двух огней, Бернар понимал, что даже если и удастся небольшую часть контракта перетянуть для Франции, все равно это будет выглядеть  так, как будто его купили Советы. Что, честно говоря, было недалеко от истины.
 Поэтому он больше создавал видимость активной работы, производил много шума, привлекая дипломатов, экспертов, юристов к своей работе, а на самом деле пустил все на самотек.
И все бы ничего, но приехали ребята из ЦРУ. Конечно, они так не представлялись, у них, естественно, была крыша, но это никого не обманывало. Все просто, как обычно - играли по правилам. Поскольку Бернар в этой ситуации крутился больше всех, то они и посчитали его ключевой фигурой, в чем он не стал их разубеждать. На приеме в честь 60 годовщины Октября их представили друг другу. Сухопарый, подтянутый, энергичный пожилой американец с молоденькой супругой. Опять же никто не сомневался, что она ему не жена, но игра есть игра. Джейн сразу начала кокетничать с Бернаром, а Эд стал увиваться вокруг Клер. Ничуть не удивляясь, Бернар и Клер подхватили игру, взяв инициативу на себя.
- Ну, ты же понимаешь, дорогая - это нужно для дела!
- Конечно, милый, я понимаю, дело есть дело!
И оба, довольные собой, принялись флиртовать во все лопатки.
 Тем временем переговоры подходили к концу, но на горизонте нарисовалась угрюмая американская личность, которая несколько раз при «случайных» встречах, говорила:
- Мы уверены в Вашем благоразумии, ведь большая часть контракта достанется нам? На что Бернар отвечал:
- Все бывает, вдруг случится чудо?
- Лучше бы оно произошло!
Его коробило от подобной грубости и некомпетентности. Этот контракт готовился полгода, вдруг являются заинтересовавшиеся американцы, и хотят оторвать большой кусок пирога, который не они затеяли.
Итак, наступил день «Х» - первый день официального обсуждения контракта. Начало декабря, уже выпал первый снег… Когда, слегка утомленный, Бернар повязывал галстук, стоя перед зеркалом в номере Джейн, чтобы отправиться на долгожданное обсуждение, раздался телефонный звонок.
- Это тебя – удивленно сказала Джейн, протягивая ему трубку.
- Да? - вскинул брови Бернар и взял трубку.
- Клер со мной! – узнав голос Эда, Бернар, который уже два дня не видел Клер и начал беспокоиться, с досадой ответил:
- Я очень рад, но мне некогда, как-нибудь ты мне расскажешь, что она вытворяет, ладно?
- Ты меня не понял, я знаю, куда ты торопишься. Ты уже придумал, как лучше повернуть дело? Чудо должно произойти…
Бернар опешил. Конечно, он сталкивался с грубостью и напором американцев, но чтобы так…
- Дай ей трубку! Он только услышал жалобное « Что происходит?» и трубку повесили.
Он постоял немного, переводя дух и  собираясь с мыслями. Тогда мобильных телефонов не было, под рукой - только Шарль, который не любил кампаний и свободное время проводил лежа на диване с книжкой в руках. Договорившись с ним о встрече, он выскочил в коридор гостиницы, оглядел холл и подошел к молодому человеку, который делал вид, что читает газету. Выдернув у него эту газету и подняв из кресла за галстук, прошипел:
- Пошли звонить твоему начальству, у тебя большие проблемы!
Поправил ему галстук и повел к лифтам. Юноша и опомнится не успел, как вошел в специальную комнату, которая всегда имелась в местах скоплений иностранцев, где были аппараты для прослушивания, дежурные и тому подобное.
- Через полчаса Бернар уже сидел у полковника КГБ, который с наглой улыбкой объяснял ему, что смотреть надо за такой сучкой, что это не его проблемы, - потом снисходительно набрал номер.
- Ну, вот твоя б… по адресу, - он надел очки и записал на листочке улицу и дом, – мой парень там на наружке.
- Понимаете, у меня сейчас начинаются переговоры, не могли бы вы быть так любезны сами проверить это, мне было бы спокойнее. Конечно, размеры моей благодарности…
Шарля он также отправил по этому адресу.
В этот день на обсуждении контракта он вел свою привычную игру, создавая у каждой из сторон впечатление, что именно она находится в наилучшем положении.
Но о возможном участии американских поставщиков  никто даже не заикнулся. Смысла не было. При этом Бернар пытался вычислить,  с кем из  участников переговоров договорились американцы, откуда пошла утечка информации.
Когда около полуночи он вернулся домой, в гостиной его дожидался Шарль с неутешительными вестями. Наружка все проворонила, по этому адресу никого не нашли, теперь забегали как ошпаренные. Еще бы, иностранка пропала!
Бернар связался еще со своими друзьями в МИДе, в Министерстве обороны… и просидел до утра у телефона, принимая отчеты от всех «участников операции» и слушая угрозы. Утром он поспал часа два, а Шарль его подменил у телефона, но ни разу не разбудил, незачем было. Последний этап переговоров был назначен на этот день. В 12 часов позвонил  тот самый полковник, и сказал:
- Нашли твою подругу … – по телефону он материться не стал. - Поедешь за ней?
- Поезжай в Лесной городок, это по Минскому шоссе - и он назвал адрес.
Бернар выскочил из дома, даже не надев пиджака, как был, - в вельветовых джинсах и рубашке, сел в машину и погнал.
Дважды его останавливали за превышение скорости, а на третий раз,  когда он вышел из машины, приготовив червонец, милиционер не захотел брать взятку, и пригласил к себе в машину для оформления протокола. Не помог и сильный акцент, который появлялся у Бернара, когда надо было изображать иностранца.
Когда он сел с милиционером в машину, он увидел неясную тень сзади, но среагировать не успел. Проволока уже туго обхватила горло и при малейшей попытке пошевелиться затягивалась еще туже. Они  свернули с шоссе и поехали по грунтовке,  вскоре, около железной дороги, они остановились, выволокли его из машины и принялись профессионально избивать. Проволоку они закрутили, поэтому он не мог оказать им никакого сопротивления. Когда Бернар перестал шевелиться, они сняли проволоку с горла и закрутили ее на запястьях, после чего сели в машину и уехали. Он лежал на заиндевевшей земле, слабость волнами накатывала на него, он не мог пошевелиться. Рук Бернар не чувствовал.
Разбудил его тот самый юноша, из гостиницы. Он чуть не плакал, его приставили к Бернару следить за его передвижениями, но машина заглохла, и, пока он ее заводил, потерял Бернара из виду. Он суетился, причитал, тем не менее, сумел перерезать проволоку, при этом сильно исцарапав руки Бернару. Затем дотащил до машины, заставил выпить водки и привез к госпиталю КГБ. Там его накачали лекарствами, обработали раны, хорошо еще, что на лице лишь бровь была рассечена.
До подписания контракта оставалось два часа, которые он провел, тренируясь говорить с помощью диафрагмы, гримируясь, одеваясь, повязывая по-разному шарф на опухшее горло.
Так он и вошел в зал переговоров, - с заклеенной бровью, слегка пахнущий алкоголем.
- Простите мой вид, господа, увы, произошла непредвиденная встреча с ревнивым мужем.
Зная его репутацию, это заявление вызвало лишь смех.
  Злополучный контракт был подписан, немалая доля досталась и Франции, хотя Бернар на это сильно и не рассчитывал.
По окончании переговоров, в коридоре, к нему подошел полковник. Оглядев Бернара с головы до ног, сказал:
- Вам, кобелям, все нипочем. Поедешь к своей?
- Где она!?
- В больнице, где ж еще, это тебе все ерунда, а она через себя человек десять пропустила. Может теперь прыти поубавится?
Да, этот ответственный чиновник не стеснялся в выражениях. На самом деле, Клер кокетничала только с теми, с кем ей было интересно. А с этим товарищем ей было скучно, она когда-то отвергла ухаживания полковника.
Бернар слишком скверно себя чувствовал, чтобы как-то отвечать. Попросил Шарля отвести его к жене. В больнице она лежала в отдельной палате и спала, когда  он приехал. Он отправился к дежурному врачу (было около трех часов  утра), попросил его подготовить Клер к выписке, подкрепил свою просьбу денежками. С помощью своей знакомой из Минздрава организовал переезд Клер домой, договорился о постоянном присутствии опытной медсестры, и  о посещениях специалиста. Сам перенес ее из машины в постель (она  крепко спала, после наркоза).
Потом, удостоверившись, что медсестра на месте, все необходимое есть и его любимой тепло и уютно, попросил нянечку, которая была с детьми, вызвать хирурга себе. К этому времени он почти не мог говорить, постоянно кашлял и весь горел. Когда приехал хирург, Бернар уже бредил с температурой 41,3, врач вызвал бригаду и увез больного в госпиталь. Но, поскольку это был «свой» хирург, то Бернар получил обслуживание по первому разряду. Ему также устроили отдельную палату и весь комплекс лечения. Из-за простуды  поврежденное горло  воспалилось и ужасно болело, руки тоже требовали лечения. Через два дня, когда температура начала спадать, он не мог ни говорить, ни есть, - только пить морсы маленькими глотками, преодолевая жуткие спазмы в горле, да еще и кашель, который сотрясал его сломанные ребра, из-за чего временами наступало удушье и приходилось выводить его из этого состояния.
Шарль выполнял в это время роль связного.
- Клер чувствует себя хорошо, идет на поправку. Передает привет.
- Передай ей записку - это Бернар тоже написал. В эту неделю он написал Клер множество нежных писем, к сожалению, она отвечала очень коротко:
- Спасибо, получила. Привет.
Через неделю, вырвавшись от врачей и клятвенно их заверив, что не будет выходить из дома, по крайней мере, еще неделю и по возможности не будет разговаривать, он вернулся домой.
Клер лежала в постели. Когда он вошел, она даже не посмотрела на него. Медсестра встала, подошла к нему и увела из комнаты.
- Понимаете, у Вашей супруги депрессия, ей нужна помощь психолога, надо бы ее отправить в больницу, к специалистам, может быть, там ей помогут?
 Бернар достал блокнотик, которым обзавелся с некоторых пор, и написал:
- Специалисты уже приезжали?
- Нет. Ведь не вызывали, а гинеколог по своей части уже все сделала.
- Так вызывайте!
- Я не знаю, мое дело ухаживать.
- Я Вас отблагодарю.
И тут же полез в бумажник. Женщина отправилась к телефону, а Бернар направился в детскую. Там пожилая нянечка играла с детьми в ладушки и очень обрадовалась, увидев Бернара.
- Смотрите, кто пришел!
Дети с визгом бросились обнимать папу. Они его не часто видели, но очень любили. Тут же принялись играть «в дерево», кто быстрей взберется на плечо отца. Увидев, как он изменился в лице, Лидия Ивановна, скорее стащила с него малышей.
- Давайте покажем, как мы научились играть!
На следующий день потекла обычная работа, встречи, переговоры, что было довольно затруднительно, но он старался использовать своих подчиненных.
- Заодно и опыта наберутся.
Работа не зависела ни от его самочувствия, ни от опытности сотрудников. Дело есть дело.
Клер потихоньку поправлялась, ее настроение немного улучшилось - Бернар взял «напрокат» у своих друзей ирландского сеттера Чарли. Клер с ним не расставалась, прижимала его к себе, даже ходила с ним гулять. Пес был очень ласковым и терпеливым, дети таскали его за уши, за хвост, а он только пытался спрятаться.
А в середине февраля она сказала, что устала от зимы и уедет с детками домой, к родителям, погостить. С легким сердцем Бернар помог ей собраться, накупил всяких сувениров, икры и проводил супругу.
Тем более наступила горячая пора африканских переговоров, он с ног сбился, пытаясь все успеть: и работа, и дом и врачи…
Зато он звонил Клер каждый день, проговаривая огромные суммы. Лишних денег у него никогда не было, как только появлялись, сразу находилось несколько неотложных трат: подарки «нужным людям, угостить друзей, отпраздновать что-нибудь, взятки, наконец. Так прошел месяц, после чего Клер заявила, что она  больше в СССР не приедет.
Бернар в ужасе бросил все дела и приехал в Медок…
- Никогда! Никогда не будет зимы, кошмаров, насилия, подлецов. Может ты не знаешь, меня освободил тот самый полковник Тарасов, который все время приставал ко мне со своими ухаживаниями. Но он мне не нравился, от него всегда несло чесноком. Он вошел, когда  один из парней был на мне…
- Милая, тебе может не стоит это вспоминать – сказал побледневший Бернар.
- Почему же? Если ты узнаешь, ты меня разлюбишь? Это было бы хорошо, потому, что я тебя больше не люблю. Когда я родила, я узнала, что у тебя есть любовница, и не одна, мне было страшно больно. Ты ведь понимаешь, всегда найдется добрый человек, который сообщит новости. Я решила тебе отомстить, показать тебе как это больно и стала открыто изменять тебе. А ты не ревновал…
- А я думал, что тебе скучно со мной… захотелось разнообразия, я не хотел тебя ничем связывать!
- Да, вот я и получила Приключение. Но ты дослушай! Милиционеры быстро уволокли этих подонков, которые и идти-то не могли, так были пьяны, а того, что был на мне, месье Тарасов одной рукой схватил за волосы, а другой резко дернул за подбородок. Этот ужасный треск!
Дорогая… Не надо! Тебе лучше об этом забыть!
- Чтобы тебе было спокойнее? Нет уж! Мы с тобой расстанемся, и я хочу, чтобы ты знал всё.
 Потом он сбросил с меня труп, взял бутылку водки и стал меня подмывать! Это была совершенно непереносимая боль! Наверное, я ненадолго потеряла сознание…, а когда очнулась, кошмар продолжался. Да, да, полковник Тарасов насиловал меня, и эти парни были просто ангелы по сравнению с ним! Он издевался надо мной, говорил, что ты мог бы предотвратить этот кошмар, но предпочел пожертвовать мной ради своей мерзкой работы.  И что ты так же легко пожертвуешь детьми … Что теперь ты останешься в СССР навсегда! Скажи, что это неправда!
Бернар стоял совершенно раздавленный и не находил слов.
- Но я люблю тебя!
- А я тебя ненавижу, все произошло из-за тебя! С меня хватит! Вы мужчины, играете в свои игры, а женщины для вас развлечение и отдых после работы!
Бернар возвратился в Москву, понимая, надежды вновь увидеть  жену, и детей, почти нет.

                Оливье.
В апреле, Ольга, скучая от безделья, решила научиться рисовать и пригласила меня в учителя. Я получила небольшой заработок и в то же время мы оставались друзьями. Так редко бывает, в СССР было не принято говорить о деньгах - если ты друг, то все делаешь бесплатно для друзей, а тех, кто хотел заработать, называли меркантильными, жадными. И вдруг, Ольга сама  предложила мне заработать:
- Ты можешь меня научить рисовать?
- Когда? У меня столько дел!
- По воскресеньям, например? У меня есть денежки, я бы платила по 5 рублей за час.
- Неудобно как-то…
- Почему неудобно? Ты теряешь время, а я ведь могу заплатить, я не разоряюсь! И тебе будет немного легче!
- Если так, то я готова!
И мы начали заниматься, порисовав два часа, мы обязательно пили чай с маленькими изумительными пирожными, которые она сама готовила. И, конечно болтали на всякие женские темы.
- Я всегда думала, что я люблю Оливье, но теперь я не могу выкинуть из головы Бернара. Когда я его встречаю…, просто боюсь посмотреть на него, какое-то странное чувство.
- Честно говоря, я не знаю женщины, которой он бы не нравился. Мне вот, тоже ужасно нравится! Только мне не светит, со мной он выполняет свой долг перед другом, хотя теперь-то, что уж там…
- Он такой, такой… хороший!
И мы рассмеялись.
- А Оливье что-то давно не приезжает и не звонит… я не понимаю, что происходит.
- Может у него дел много?
- Но он звонит каждый день, когда уезжает, и больше чем на неделю, никогда не уезжал, а тут уже две недели, как уехал и, ни разу не позвонил…
Ольга совершенно не интересовалась политикой, а я научилась читать газетные статьи между строк, и мне было интересно выуживать информацию из статей газеты «Правда».
Тогда в Камбодже, или Демократической Кампучии, как она стала называться, был настоящий геноцид.
Полпотовцы методически уничтожали собственный народ. Город-миллионник опустошили за несколько дней малыми силами без эксцессов. Отключили электричество и водопровод, выгнали всех людей на улицы, объявив, что это "временная эвакуация", и что "американцы сбросят атомную бомбу". Брать имущество было запрещено, кроме ценностей и долларов. И аккуратно освободили от людей весь город район за районом, убивая всех, кто решил спрятаться или не мог передвигаться.
Пока формировались колонны, люди спали на улицах, там же ходили в туалет, пили из прудов и канав, почти сразу начались эпидемии. Колонны отправлялись к местам "прописки" в основном пешком, порой за несколько сот километров. В пути не кормили и не поили, отстающих расстреливали. Программа была постоянной - людей часто перегоняли с места на место. Чтобы они не обзаводились скарбом, не видели собственного урожая, не объединялись в спаянный коллектив. В своей политике уничтожения Пол Пот использовал термин "убрать с глаз долой". "Убирали" - уничтожали тысячи и тысячи женщин и мужчин, стариков и младенцев».
Бывшие офицеры и солдаты армии Лон Нола тоже подлежали уничтожению, это происходило так: распространили указ, что бывшим военным надлежит собраться на центральной площади для важного сообщения. Собравшимся сообщили об амнистии, накормили, объявили, что они поедут в столицу, для "участия в военном параде" в честь прилетающего принца Сианука. Успокоенные люди привычно, по-военному, погрузились в машины. Их вывозили за город и расстреливали.
- Сейчас в Кампучии опасно, и, по-моему, туда закрыт въезд, да и оттуда никого не выпускают, может он вообще не там?
- Нет, он точно в Пномпене, у него какие-то свои каналы, ведь он там родился, в камбоджийской деревне.
- Оливье?
- Ну да. Это отец у него француз, старый развратник! А мать – азиатка. Понимаешь, у него все время получались девочки, а когда он узнал, что одна женщина все-таки родила ему сына, он забрал его себе. Бегал себе ребенок по рисовым полям до пяти лет,  а потом вдруг оказался в совершенно другой стране, с чужими людьми.

***
Когда Фредерик Булен женился в 41 году, ему было уже 32 года, он занимался финансами и часто ездил в Индокитай, то во Вьетнам, то в Камбоджу, по каким-то государственным делам. Его супруга, Элен терпела эти постоянные командировки почти девять лет, родила ему двух хорошеньких девочек, но когда Фредерик предложил ей переехать  в Пномпень, - она категорически отказалась - этот климат, …жить вдали от цивилизации, в замкнутом мирке французской колонии….  Элен подала на развод, а Фредерик остался трудиться на государственной службе в Пномпене. Там он прекрасно устроился в собственном доме с хорошенькими молоденькими служанками. С 1954 года он перебрался в Париж, продолжая совмещать свои банковские операции с многочисленными консультациями в отделе «Индокитай» в Министерстве Иностранных дел, иногда приезжая в отпуск или по делам в Пномпень. Фредерик нанимал себе молоденьких служанок, которые удовлетворяли все его прихоти, а когда они беременели, щедро награждал их и увольнял. И каждый раз узнавал, что родилась девочка. А в 1954 году, когда родился Оливье, Камбоджа обрела независимость, выстраивались новые отношения с Францией, Фредерик не мог часто приезжать, и только через пять лет узнал о сыне, которого фактически выкупил у матери. Маленького дикаря, посадили в самолет, привезли в огромный каменный город, полный машин. Конечно, отец делал для своего единственного сына все возможное и невозможное, Оливье ни в чем не знал отказа. Самые лучшие школы, которые часто менялись по причине необузданного характера избалованного ученика.
Фредерик Булен, сам в прошлом выпускник Корпуса, не собирался отдавать туда Оливье, потому что в обмен на прекрасное образование, выпускники должны были отработать на государство десять лет; но все средства воспитания в разных закрытых школах оказались бессильными против упрямства сына.  А после «Красного мая»  1968 года, когда улицы Парижа были оккупированы революционными студентами, Оливье организовал в колледже партию  «Анархия в защиту прав студентов». Он печатал и распространял листовки, и в  день «Х» устроил бунт. Несколько одноклассников с ним во главе, били окна, развели костер в школьном дворе и сожгли личные дела учеников, некоторые учителя пытались вмешаться, но их закидали сломанной мебелью и один учитель попал в больницу с проломленным черепом. Порядок был восстановлен только с помощью полиции. После этого случая, когда с огромным трудом удалось замять это дело, не оставалось ничего другого, как отдать сына в Корпус. Оливье попал туда в 14 лет. К счастью у него были прекрасные знания по многим предметам, отличная память, и он сдал туда все экзамены без троек. Самое удивительное, строгая дисциплина в Корпусе ему понравилась, и закончил он его с отличными результатами по всем предметам.
Фредерик Булен хотел, чтобы сын работал под его руководством и приложил для этого огромные усилия. Еще в 1949 году его отдел он был одним из тех, кто разрабатывал проект по созданию аграрного коммунизма в странах третьего мира. В Сорбонне китайско-кхмерская группа изучала «радиоэлектронику», - так вербуются революционеры", так их обучают, не жалея ни времени, ни средств. В разное время в Сорбонне учились такие известные коммунистические лидеры Индокитая, как Дэн Сяопин, Хо Ши Мин, лаосский принц Суфанувонг.
В Париже из Пол Пота,  Иенг Сари и других, сделали "ручных марксистов", на опережение настоящих. Заложили управляемую мину замедленного действия под оставляемую Камбоджу, чтобы одни мотыги остались. Естественно мина была не единственная, но эта сработала. Была разработана стопроцентно марксистская теория о том, что  для достижения истинного коммунизма и создания бесклассового общества необходимо отказаться от всех развращающих и преступных благ капиталистической псевдо-цивилизации, например, промышленности, образования, медицины, науки, машин и радиоэлектроники, от частной собственности и денег. Все население, до единого человека, сделать крестьянами. Из орудий оставить в стране только мотыги.
И в 1953 году ядро компартии Индокитая вернулось на родину и приступило к планомерной подготовке революции. Любители исторических фактов найдут подробности в научных книгах, но с 1975 года Пол Пот приступил к уничтожению народа Кампучии.
После практики в Москве, Оливье действительно стал работать в отделе «Индокитай», это было вполне логичным, так как он неплохо говорил на кхмерском языке, а его отец с 1929 года работал в Пномпене, до признания независимости Камбоджи.
Оливье работал с кредитами для «красных кхмеров» , когда началась революция и «красный» террор, повлекший за собой уничтожение элиты кхмерского общества, ценные антикварные, драгоценные вещи оказались ненужными. Множество прекрасных, бесценных произведений искусства, ювелирных изделий было просто-напросто уничтожено. Но всегда найдутся ловкачи, которые сумеют извлечь выгоду там, где другие увидят только ужас и разорение. Так уж сошлось, что Оливье нашел человека, который по бросовой цене сбывал ему антикварные вещи, драгоценные камни и золото. Все шло гладко, но этого чиновника казнили, после страшных пыток тот назвал среди прочих своих клиентов и Оливье. Он был арестован, как только прилетел. Ему еще повезло, его могли сразу убить - аресты и тюрьмы были не главными инструментами в истреблении людей.
Никто не стал разбираться, кто он и откуда. Сначала его бросили в клетку в высоту - один метр, шириной - полтора, там он пробыл в скрюченном состоянии, питаясь полусырым рисом около месяца. Затем его привязали к железной кровати, и стали пытать электрическим током, ничего не спрашивая, зато, рассказывая о преимуществах бесклассового общества, он плохо слышал эти лекции, проваливаясь в бессознательное состояние.
Приказа о его уничтожении не было, поэтому с ним поступали как со всеми, регулярно били палками, держали на цепи, иногда кормили…
В декабре 1978 года вьетнамские войска, на протяжении многих лет конфликтовавшие с "красными кхмерами" из-за спорных приграничных районов, силами нескольких мотопехотных дивизий при поддержке танков вступили на территорию Камбоджи. Страна пришла в такой упадок, что из-за отсутствия телефонной связи приходилось доставлять боевые донесения на велосипедах.
A в начале 1979 года вьетнамцы уже заняли Пномпень. За несколько часов до этого Пол Пот покинул опустевшую столицу на белом бронированном "мерседесе"и отправился в Китай, предоставивший ему убежище.
Вьетконговцы вошли в разрушенный город, безлюдный, поросший буйной тропической растительностью, заваленный мусором.  Тюрьму уже никто не охранял, и оставшиеся в живых узники оттаскивали умерших в общие могилы. Оливье уже несколько дней не подавал признаков жизни, он лежал у стены, прикованный за железный ошейник. Когда его потащили к яме с трупами, он к счастью, открыл глаза…



                Бернар и Ольга
Как и все иностранцы в Москве, французы жили небольшой колонией, где все всё знали о друг друге.
 Когда Оливье уезжал, Ольга общалась обычно с дамами. Многие из них хорошо знали Бернара, а некоторые даже весьма близко. Конечно, прямо об этом никто не говорил, но какие-то нюансы, намеки расставляли все на свои места. От них она узнала, что Клер уехала с детьми и что Бернар ждет развода. Некоторые дамы осуждали ветреную Клер, другие ее жалели, а другие многозначительно помалкивали. Эти новости, честно говоря, порадовали Ольгу. Клер была очень красива и кокетлива, рядом с ней Ольга чувствовала себя гадким утенком. А теперь, она звонила ему каждый день, ей было все равно, о чем говорить, лишь бы слышать его голос.
Наконец, Бернар пригласил ее в «Шоколадницу» у метро «Октябрьская», поговорить начистоту.
- Я буду там с 15.00 до 15.20, сможешь, приходи.
Она еле смогла заставить себя к нему подойти. Руки, ноги тряслись, на лице страдальческая гримаса.
- Что случилось?! Оливье? Анна?- он взял ее за руку…
Тут слезы хлынули у нее из глаз, она никак не могла перевести дух.
- Выпей! - Бернар протянул ей стакан воды, который наполнил из бутылки Нарзана, стоящей на столе.
Ее зубы стучали о края стакана.
Бернар встал, расплатился, и, взяв ее за руку, вывел из кафе. В машине она сидела тихо, боясь пошевелиться, изредка всхлипывая.
Он привез ее в совершенно незнакомую квартиру, на окраине Москвы.
Посадил ее на диванчик на кухне, занялся кофе.
- И давно это с тобой?– спросил он.
- Не знаю – хрипло прошептала Ольга.
- До чего ж ты себя довела! Это вредно, красавица! Такие красивые глаза должны всегда улыбаться! Он провел рукой по щеке и ее снова затрясло.
- Нет! Кофе лучше потом! -  Подхватив ее на руки, - он отнес ее в соседнюю комнату, большую часть которой занимала кровать.
Она боялась, что он будет о чем-нибудь спрашивать, а ей нечего сказать. Но нет - он не спрашивал ни о чем, только был очень нежен с ней.
Каждое  его прикосновение доводило Ольгу до исступления, поэтому, наверное, он дал ей возможность испытать оргазм прежде, чем вошел в нее. Затем, дав ей отдохнуть и угостив кофе, любил ее еще и еще.
 
Потом они сидели на кухне, она, усталая и счастливая, а он слегка удивленный, спрашивал:
- Зачем было так страдать? Все ваше советское воспитание!
- Я люблю тебя!
- Да, ты думаешь, это  незаметно?
- Я люблю тебя!
- Я рад, что твое сердце полно страсти, - это украшает женщину. Ты просто не представляешь себе, как ты светишься. Жаль, что не Оливье зажег этот светильник.
- Я не могу без тебя!
- Ну и не будешь! Только у меня есть еще работа и некоторые правила приличия, которые я немного соблюдаю. Совсем-то нельзя без них. Есть чудаки, которые обижаются. Поэтому я сам тебе позвоню, когда освобожусь. А ты не звони…
Бернару она нравилась, что-то было в ней такое, искреннее, наивное, природное… Они встречались,  два-три раза в месяц, ей этого вполне хватало. Она и не знала, что близость бывает такой нежной, всепоглощающей, ведь Оливье обладал ею страстно, грубо, ему нравилась ее покорность, а что чувствует она, его не слишком волновало.
Когда она очередной раз пришла в парикмахерскую, Сергей сказал:
- Молодец, теперь нам удобнее будет присматривать за Бернаром.
Ольге нечего было сказать на это. Она покраснела как девочка.
- Странно, что до сих пор Оливье не вмешивается, - продолжал Сергей – видно он надолго застрял в Демократической Кампучии, а может и не вернется, на твое счастье.
Ольга побаивалась Сергея, он хоть и был моложе ее, но ведь он ее начальник…
Она перестала ходить на вечера, коктейли, предпочитая сидеть дома,   чтобы Бернар всегда мог ее застать, когда решит ее навестить. Зато занялась рисованием, я приходила к ней раз в неделю, для меня это была и подработка и прекрасный отдых. Когда я впервые застала у нее Бернара, я была удивлена. Подумала, как она не боится? Сразу вспомнила кучу анекдотов, как муж возвращается из командировки. И конечно рассказала их. Но Бернар и Ольга только весело смеялись и в ответ рассказали несколько новых. Ольга просто светилась счастьем. Бернар иногда даже оставался у нее на ночь.
В рисовании она делала замечательные успехи. Её учебные работы были написаны такими чистыми светлыми тонами, что и в голову не приходило, что их автор только три месяца назад взяла кисть в руки.
***
Как-то в одно из воскресений, когда мы с Ольгой согревались чаем с медом - за окном лил холодный дождь, а батареи еще не затопили; в дверь позвонили. Ольга радостно вскочила и побежала открывать. На пороге стоял Бернар, совершенно мокрый и держал за рукав юношу, который стоял, опустив голову, и был не только мокрым, но и в потеках грязи.
- Ты смотри – сказал насмешливо Бернар, - какого щенка я тебе притащил! И «ласково» ткнул того кулаком под ребра.
- Говорит, что влюблен в тебя, потому и таскается за тобой. Ты его знаешь? Ты не смотри, что он грязный, когда он спешил к тебе, споткнулся и упал в лужу! Правда, малыш?  Давай, переоденем его в чистое! Вон, у него и брюки мокрые… ах да, это от лужи!
Ольга не знала, что сказать. Перед ней стоял Сергей, старательно пряча лицо, на котором красовалась свежая ссадина. Она побежала за полотенцем, а Бернар беззастенчиво расстегнул на юноше ремень и стянул брюки, после этого заботливо снял вымокшую куртку.
- Давай, давай, снимай и рубашку, а то простудишься!
Ольга не нашла ничего лучше, чем принести свой розовый банный халат. После чего гость был торжественно препровожден на кухню.
Я лихорадочно засобиралась.
- Надежда, ты куда? Посиди с нами! Ожидается приятный вечерок! – Бернар усадил Сергея на стул, слегка надавив ему на плечи, подвинул стул для меня. Ольга отвернулась к плите, ставя чайник.
- Вы девочки, продолжайте чаепитие, а нам – водочки! А то действительно холодно. Он снял с себя пиджак и рубашку, а Ольга принесла ему теплый свитер. Он подвинул стул для нее и сел на соседний.
Сергей имел жалкий вид: всклокоченная голова, тонкая шея, торчащая из складок банного халата. Все это время он сидел молча.
- Полюбуйся Надежда! Этот мальчик – сотрудник КГБ. С этими словами он встал, достал из шкафа два стакана, взял из холодильника початую бутылку водки.
  Я молча смотрела на этот спектакль, Ольга продолжала возиться у плиты, зачем-то открывая и закрывая полки.
Бернар нарезал лимон тонкими кружочками, выложил на блюдечко, налил водки в стаканы до краев.
- Ну, рассказывай! Ты ведь не первый раз встречаешься с Ольгой в парикмахерской? У вас там диванчик в угловой комнате?
- Ольга наш сотрудник…
- А то я не знаю! Но это не мешает тебе поощрять девушку за хорошую работу. Прекрасно устроился! Руководишь неопытным сотрудником, даешь ей задания и спишь с ней! Надо же девушке чем-нибудь заняться пока ее муж где-то пропадает! У тебя доброе сердце!
Ольга всхлипнула, Бернар удивленно на нее посмотрел, потом на Сергея.
- Правда? Я-то тут болтаю, а ты, правда, такой «добрый»?
- Она сама предложила!
- Дорогая! Ты разбила мне сердце! – воскликнул Бернар, широко улыбаясь, и  нежно обнял Ольгу за талию, тут же усадив ее на колени.
В глазах у нее стояли слезы.
- Видишь, как ты девушку расстроил!
Я никогда не видела его таким. Он говорил медленно и четко, подбирая слова, глаза не смеялись. Мне стало страшно…
- Ладно, давай выпьем!
- Я не пью!
- Я тоже. А это лекарство. Ты вон как дрожишь. Оленька, включи обогреватель, пожалуйста, и, кстати, повесь на него брюки Сергея Владимировича.
Бернар поднял стакан, сделал большой глоток, подержал во рту и проглотил.
Сергея передернуло, он тоже взял стакан  отхлебнул и закашлялся.
- Давай, давай! За советско-французскую дружбу, а то клизму поставлю!
Боже, какие слова произносит Бернар! Клизма с водкой! Ее ставят себе алкоголики, когда не хотят, чтобы изо рта пахло, эффект тот же, если не сильнее. Я не знала куда деваться, но мужчины, словно не замечали меня, они смотрели друг на друга и пили водку, как воду.
- Ну и объясни, наконец, зачем ты таскаешься за мной? Я читал отчеты Ольги, меня не удивляет, что вы сторожите Оливье, ну а я-то тут причем?
- Все равно, ты предатель! Я хотел собрать доказательства! -заплетающимся голосом ответил Сергей и качнулся – Ты не можешь не быть предателем, ты еще покажешь свое лицо! Я знаю! Твою жену здесь вы..бали, а ты будешь честно работать на нас!? Ни – за что – не – поверю! – его голос становился все тише.
- Дурачок! Мы работаем в разных конторах. Ты и представления не имеешь, куда ты сунул свой нос!
- Я тебя выведу на чистую воду!
- Ба! Как высокопарно! Не горячись! Ты ведь хотел как лучше? Тебя недавно приняли в партию, и ты проявил инициативу? Но ты не посоветовался с начальством, и твоя карьера закончилась, не успев начаться. H;las!
 - Оленька, милая, присядь с нами! Тебе не о чем беспокоиться, спасибо Оливье, он позаботился о твоем досуге! Думаю, он прекрасно отдает себе отчет в том, что ты докладываешь о его делах. Ты занята делом, Оливье открывает то, что ему выгодно, ребята с Лубянки стараются его переиграть и всем хорошо! Это ни для кого не секрет! Ну, может для Надюшки, вон испуганная какая, как ее Марсель выдрессировал! Ничего не вижу, ничего не слышу! Не бойся, подруга! Сереженька крепко спит, завтра ничего не вспомнит, жучков здесь нет, вместо них Оленька! Вот только нехорошо, что этот член… партии, заставлял тебя с ним спать! Или не заставлял? – Бернар подмигнул заплаканной Ольге, но лицо его было каким-то застывшим и невыразительным.
Ольга уткнулась ему в плечо и ничего не ответила, только опять начала судорожно всхлипывать.
- Бедная девочка! Надежда, плесни и ей водочки, сама-то будешь?
Мне пришлось открыть новую бутылку. Ольга сидела у него на коленях и причитала тоненьким голоском. Бернар дал ей четверть стакана водки и вместо закуски крепко поцеловал ее в губы, потом поднялся, подхватил ее на руки и унес в спальню.  Я  осталась на кухне с Сережей, который крепко спал, развалившись на стуле. Халат с него сполз и открыл красивое, гармоничное тело. Я давно порывалась смыться, но теперь засмотрелась на юного Аполлона, рассматривая мягкие тени и блики на коже. Некоторым диссонансом смотрелись розовые пятна на ребрах, ключице, - это были свежие синяки, которые только начали темнеть… Ах да… пора уходить!
Я тихонько собрала краски, кисти и направилась к входной двери; в коридоре стоял Бернар с телефонной трубкой. Набирая номер, он знаком попросил меня подождать.
 - Скорая помощь? Здравствуйте девушка!  Тут человеку плохо! Какой у вас приятный голос! А что вы делаете сегодня вечером? Ах, простите, Вы замужем! Записывайте адрес…
Повесив трубку, Бернар повернулся ко мне.
- Понимаешь, я тебя специально оставил полюбоваться на этот спектакль. Ты все ждешь Марселя, а он не хочет такой двойной жизни для тебя. Честно говоря, я его не понимаю, шли бы вместе по жизни, как вышло бы, так и вышло. Чувства остаются чувствами, только надо отдавать себе отчет, что твой партнер не всегда может быть с тобой. Работа такая.
- Зачем ты говоришь за него? Если бы он сам приехал и мне сказал это!
- Ты ничего не поняла за сегодняшний вечер? Ты бы смогла как Ольга?
Она не любит Оливье, а теперь должна с ним жить.
Ладно, пойдем, поможешь мне одеть юношу, а то Ольга заснула, не хочу ее будить.
Мне пришлось вернуться. Бернар поднял Сергея за подмышки, а я сняла халат, потом надели на него сырую одежду. Когда очередь дошла до пиджака, Бернар стал шарить по  карманам; вытащил удостоверение, какие-то бумаги. Потом проводил меня:
- Не беспокойся, тебя это не коснется…

Молодой специалист.
К этому времени я окончила институт, с красным дипломом, между прочим. Как говорили: «Красный диплом – синяя рожа, синий диплом – красная рожа». Ну, на самом деле я не стремилась к красному диплому, просто, если хорошо учиться, то давали стипендию. А поскольку я жила с мамой, на ее зарплату, то моя стипендия не была лишней. 40 рублей в месяц, а однажды и 45 - повышенная. За «научные» заслуги - моя работа о Микеланджело заняла первое место на конкурсе студенческих работ. А всего-то перевела большую статью из газеты французских коммунистов «Юманите», (других французских газет и журналов не продавалось) и вырезала оттуда иллюстрации. Последний подарок моего МГПИ им. В.И. Ленина, была бесплатная путевка в спортивный лагерь под Одессой, за организацию занятий конным спортом для студентов. Но мне просто повезло.
Вернувшись из Одессы, я пошла работать в школу учителем рисования и черчения. Тогда ВУЗы сами распределяли выпускников, но если молодой специалист не отработает по специальности три года, он теряет диплом. Начались трудовые будни.
 Оказалось, что программ по рисованию нет и все надо писать самой. А по рисованию цели и задачи на каждый урок писать ох как трудно! Строгая администрация в школе предупредила, что не будет допускать на урок без конспекта. Часто приходили ко мне на урок с проверкой. Это был кошмар.
Только по воскресеньям я отдыхала душой. Занятия с Ольгой, наши чаепития на которые иногда приходил Бернар были  просто  как «бальзамчик на душу». Оливье еще в августе уехал в Кампучию, Ольга скучала, а мы ее развлекали. Каждый по-своему.
Иногда я ездила с Бернаром на Планерную, это была, да и сейчас есть прекрасная конная база, где можно ездить по пересеченной местности, по полям, по лугам, даже переходить вброд речку! Там Бернар мне и рассказывал о своих злоключениях, о разводе с Клер. Он очень горевал, винил во всем себя, но когда я однажды спросила:
 -Если бы вернуть время вспять, как бы ты поступил? - он ответил:
- Я бы успел!
Конечно, дело гораздо важнее любимых…. Но я ему не стала этого говорить. Бернар совсем обрусел, теперь его звали Юрием Юрьевичем.
Все это было не очень понятно, но у него был советский паспорт, и соответственно гражданство.
- Понимаешь, я всю жизнь мечтал стать строителем… коммунизма. Вот, теперь я один из вас. Каменщик. Будем строить вместе. Социализм или коммунизм? Терема или глазки? Я старалась поменьше спрашивать, а он рассказывал всякие истории, забавные случаи мне было всегда интересно.
 Эти редкие встречи с ним и Ольгой помогали мне примириться с работой в школе.
Как «молодому специалисту» мне поручили еще и классное руководство. На самом деле все было ужасно. Я искренно хотела научить детей, но чтобы это сделать, надо было сначала привлечь их внимание. Но как, если отношение  урокам рисования у всех и у детей и у взрослых было как к забаве?
Для начала, я пошла в театральную студию. Там я поставила голос по методу Стрельниковой и научилась управлять эмоциями. Работа в школе отнимала у меня уйму времени, ведь кроме уроков была еще проверка дневников, родительские собрания, да еще надо было писать эти программы, поурочное планирование… А еще рисование иллюстраций для журнала «Коневодство и конный спорт», а еще тренировки в манеже… Так что я даже не задумывалась о личной жизни. Марсель был где-то на дне души, заботливо скрытый делами, заботами, ежедневными хлопотами.
Как-то, вечером, когда Ольга ушла мыть посуду,  Бернар, отложив гитару, сказал:
- Почему бы тебе не выйти замуж?
- Сейчас, только шнурки поглажу! – возмущенно ответила я -  И где я себе жениха найду? Хоть бы познакомил с кем-нибудь! В кино сходить, и то не с кем!
- Понимаешь, мои друзья знакомятся с девушками, не для того, чтобы сходить в кино!
- Какие у тебя друзья…
- Скажи мне кто твой друг, и я скажу кто ты? Надежда, хватит уже невинности! Она у меня в печенках. Марсель глупо себя вел, не хотел, чтобы ты засветилась в КГБ, но зато было бы хоть что вспомнить!
- Но я хочу выйти замуж девушкой!
- Какая дикость! Еще раз спасибо этому эгоисту… Ну что хорошего в девственности? Не отворачивайся! Вот расскажи, для чего ты ее бережешь?
- Ну… Тебе было бы приятно, если бы ты у меня был бы первым?
- Вот уж нет! Тебя же надо всему учить, гораздо  приятнее опытная девушка! Я ее чему-нибудь научу и она меня. Клер, между прочим, тоже не была девицей. И жена изменяет мужу не зависимо от того, вышла она замуж девственницей или нет!
- Ну, не знаю… Вот ты говоришь, что твои друзья знакомятся с девушками только для ЭТОГО.
- Для чего?
- Ну, ты понимаешь!
- Боже мой! Ты даже произнести не можешь! Есть такое интеллигентное выражение: «интимные отношения», которое не употребляется в нормальной речи, но, хотя бы так можешь сказать? Или заниматься любовью, или совсем просто - бросать палки, хотя и грубо.
- Перестань! Почему так? Почему мужчины хотят только этого? Я думаю, что он сначала должен понять, какой я человек. Как это можно, любить только как женщину?!
Тут Бернар расхохотался, долго не мог успокоиться, и вытирая слезы от смеха, подошел к бару, налил в две рюмочки коньяк.
- Да, такое без пол-литра не разберешь! Выпей, Надежда будем серьезно беседовать. Не думал я, что все так запущено!
- Что запущено? Что я честная девушка? Что я не хочу интимных отношений без брака?
- Надежда! Ты же не на комсомольском собрании! Какой еще брак, зачем!
- Но ты же сам сказал…
- Я пошутил! Какая замечательная была бы пара! Две зануды! Послушай, на самом деле мужчина сначала видит в тебе женщину, хочет ее, а потом, может быть разглядит в тебе человека!
- Так нечестно!
- Но так и есть! И почему это тебя так расстраивает? Так было и будет на белом свете! И твоя неприступность просто – глупость, ты уж прости. Когда мужчина касается твоей груди, ты так шарахаешься, как будто он тебе страшно неприятен.
- Нет, просто я стесняюсь…
- Я знаю, я уже привык к твоим причудам, но ведь другие не знают. Мужчина думает, что противен тебе и теряет к тебе интерес.
- Но мне, правда, противно! Я говорю об искусстве, а он «как бы случайно», кладет руку мне на грудь! Ужас!
- Ханжа! Чего ужасного? Ему же приятно!
- А мне – нет!
- Эгоистка! Потерпеть не можешь! «Гордая и неприступная дочь саванны!»
- Почему это я должна терпеть?
- Ну, если ты такая Диана – охотница, и тебя простые радости не интересуют, то ты всегда будешь одна.
- Что - же делать? – Этот неожиданный разговор расстроил меня. Я и правда, закрывала глаза на «грязную» сторону жизни. А Бернар никогда не считал «интимные отношения» грязью. У него было много женщин, он говорил о них всегда с восхищением, превознося достоинства каждой, как будто у них не было недостатков.
- Просто вспомнить, что ты – женщина. Не спортсменка, ни комсомолка, ни училка, ни художник, а просто женщина. Бог тебя сотворил женщиной не просто так, не забывай об этом!
В дверях стояла Ольга и удивленно смотрела на нас.
- Нет, ты что, правда - девушка? Только не обижайся! Я слышала про твою историю с Марселем и была уверена, что француз своего не упустит!
- Ха! Они друг друга стоили! – воскликнул Бернар, -  этот кретин вбил себе в голову, что секс его не интересует! Нет, конечно, он может доставить удовольствие женщине, если она захочет. Так ведь весь юмор в том, что Надежде не хотелось. И эти бесполые голубки даром теряли время!
- Но ведь ты говорил, что он женился…,- робко возразила я подавленная свалившейся на меня информацией.
- Точно! Женился, на разведенной аристократке, старше его на семь лет, с готовой дочерью! Да они и не живут вместе!
- Зачем же он женился? - спросила Ольга.
- Девочки, он стал начальником отдела, работает теперь какой-то шишкой в Китае,  жена ему нужна для солидности.
Все вы извращенцы! – сказала Ольга, - каждый по-своему! Она села Бернару на колени и обняла его за шею. Его рука скользнула ей под юбку. Я быстренько ретировалась.

                Возвращение Оливье.
15 февраля Ольга пригласила меня на день рождения, ей нездоровилось в последнее время, и кроме меня был Бернар и ее дочка Аннушка, которой уже было два года. Раиса Михайловна, мама Ольги, уехала в Ленинград к заболевшей сестре. Я впервые увидела дочь Ольги, бледненькую девочку, с вьющимися черными волосами, яркими, немного азиатскими глазами и удивительно алыми губками. Я даже подумала, что они накрашены, тем более в ушках были сережки. Это тоже было странно для меня, мне-то уши прокололи в 16 лет. Причем моя мама сэкономила на косметологе – проколола мне уши сама, швейной иглой с суровой нитью, потом завязала эту пропущенную нить и велела продергивать, а когда все зажило, подарила мне сережки. В советской школе девочки носили скромненькие сережки только в старших классах.
Аннушка сидела за столом, на котором были разложены разные продукты, мисочки, ложки, специи…   Бернар готовил какое-то особенное блюдо, Это был всегда маленький спектакль, в котором все принимали участие. На этот раз готовился супчик в состав, которого входило кокосовое молоко. Это была невероятная экзотика! Я никогда не  видела кокоса, а тут на столе лежал лохматый орех размером с  голову ребенка! Вооружившись огромным ножом, Бернар двумя ударами вырубил кусок в середине, и вылил беловатую жидкость в приготовленную миску.
В кастрюле с толстым дном он разогрел пару ложек оливкового масла, покрошил туда кружочками лук-порей, я подавила пять зубков чеснока и он бросил их в кастрюлю,  немножко поджарил. Потом распечатал туда же упаковку мороженых креветок. Свежего имбиря Ольга достать не смогла. - обошлись мелко нарезанными дольками засахаренного. Когда часть воды из креветок выпарилась, стал потихоньку подсыпать мелко нарезанную зелень. Пахла она изумительно! Около пяти минут дал покипеть – Аннушка поворачивала песочные часы, убавил огонь и влил мисочку кокосового молока. Нежно довел до кипения, чтобы не свернулось - и разлил по тарелочкам. Обильно посыпал из меленки lime salt - смесь соли и кислых травок,  покрошил сверху зеленой кинзы, себе добавил на кончике ножа свежей абхазской аджики для крепости. Фокусник просто!
На столе уже стояли бокалы светлого вина, и мы приступили к трапезе, конечно, был и неизменный салат, и шпроты и колбаска, все очень вкусное, из разряда дефицита.
Мы сидели и болтали о пустяках, было довольно поздно, Аннушка тихонько сидела с нами, на двух одеялах, положенных на стул. Я временами забывала об ее присутствии, только Бернар напоминал о ней, развлекая «принцессу», хотя ей давно пора было спать.

А потом раздался междугородний звонок телефона. Тогда, звонок из другого города или страны, отличался от местных звонков. Ольга  побледнела и медленно подняла трубку. Слышимость была прекрасная.
- Здравствуй милая! Поздравляю с днем рождения! Как я соскучился по тебе! Я не смог вырваться к тебе, но я скоро приеду, у меня для тебя столько подарков!
Прости, что не звонил так долго, теперь… - казалось, что голос Оливье звенел на всю кухню. Мы стали невольными свидетелями их разговора. Ольга начала всхлипывать,  но разговор был недолгим, и когда она со слезами на глазах положила трубку, Бернар уже обнимал ее и предлагал попробовать новый кулинарный шедевр.
После дня рождения, наши занятия продолжались, Ольга делала большие успехи. Ее акварели были очень красивы, не всегда выдержаны по колориту, тем не менее, получались уже без затеков и случайных пятен.
Но настроение у Ольги было подавленное, Бернар больше не появлялся и я старалась ее развлекать, получалось не очень…
- Я плохая, - жаловалась она – Оливье меня так любит! А я…, но что я могу поделать! Я без Бернара не могу!
- Да не расстраивайся! У тебя есть муж, прекрасная дочка, чего ты? Перестань! Сколько женщин может только мечтать о любви! У тебя же все есть: тебя любят и ты любишь! Любовь это такое чувство, она может принести и неземное счастье и ужасную боль, но тот, кому не довелось ее испытать, можно сказать и не жил!
- Не знаю... Но мне от этого не легче! Даже не представляю, как посмотрю в глаза Оливье… Ужас!
- Не бери в голову! Он так по тебе соскучился! Он просто будет счастлив снова тебя увидеть!
За время, что не было Оливье, Ольга просто расцвела, глаза были полны нежности, движения сделались плавными, правда она немного пополнела, но это ее нисколько не портило.
Оливье приехал  на восьмое марта, ранним утром. Ольга еще крепко спала и проснулась от холода. Муж откинул с нее одеяло и стягивал с нее ночную рубашку, которая и без того во сне задралась до поясницы. Сладко потянувшись и почти не размыкая глаз, она подняла руки, выскальзывая из ночнушки.
- Ты совершенство! Даная! Обожаю тебя! Оливье прижался к ней всем телом, будто хотел раствориться в ней, он сильно сжимал ее плечи, грудь, оставляя иногда даже царапины и синяки. Ольга привыкла к таким проявлениям страсти мужа и терпела, иногда вскрикивала и стонала, но он расценивал это как проявления ее возбуждения и еще больше разгорался. В этот день встречи Оливье превзошел самого себя, лишь к вечеру Ольге удалось встать с постели,  он даже принес в постель мороженное, и не дав толком поесть ни себе, ни ей, любил ее снова и снова, слизывая с ее тела сладкую жижу.
А потом он заснул, как-то вдруг. Ольга боялась пошевелиться, чтобы его не разбудить, потом тихонько встала и пошла в ванну, где долго стояла под горячим душем, горько плача и разглядывая «боевые шрамы» - распухшую губу, кровоточащий сосок,  большой синяк подмышкой…
На кухне она приготовила молочный омлет, который очень нравился Оливье, поела сама, потом заглянула в спальню. Он продолжал крепко спать, свернувшись калачиком, Ольга подошла, чтобы накрыть его одеялом, присела рядом. Она увидела, как он исхудал, розовые шрамы на исполосованной спине, его короткую стрижку,   да, любовь ушла, но осталась жалость к этому злому ребенку…
Проснулся он только утром следующего дня, опять увлек ее в постель, нежно целовал ее «раны», говорил, что потерял голову, но опять, любил ее, терзая, правда, в этот раз недолго. За завтраком сообщил, что они уезжают во Францию, и он будет заниматься оформлением документов.
Еще только четыре воскресенья мы рисовали с Ольгой. Она очень не хотела уезжать, но Оливье был непреклонен, да и Сережа настаивал на ее отъезде. Сережа отделался строгим выговором, но остался на прежней должности. Видно у него были надежные покровители.
В апреле Ольга с мужем и дочерью уехали в Париж.

Бернар не пропускал тренировок, правда он тренировался только раз в неделю, но продолжал меня опекать, рассказывал разные интересные истории, приносил почитать «Архипелаг Гулаг», отксерокопированные и переплетенные книги, похожие на огромные альбомы для фотографий. Я заворачивала их в газеты и никогда не доставала в открытых местах. Эти книги не издавались в СССР, считались пропагандой против советской власти. За них могли посадить. Эти книги меня потрясли, я даже не могла сразу поверить в достоверность всех фактов, к счастью, мне хватило ума не рассказывать о них никому.

В феврале Бернар сообщил, что Марсель подал в отставку, которую не приняли, но, тем не менее, с тех пор его никто не видел.
- Приехал в Китай, и давай проворачивать дела, он был очень полезен, сделал работу, которую до него не мог сделать его предшественник в течении пяти лет! А он справился за два месяца, хотя китайские товарищи его настоятельно просили повременить, уговаривали, угрожали…, но ведь он в делах как бультерьер, мертвая хватка. Мертвая, да. Перед тем, как была поставлена последняя точка в этом деле, он нашел свою жену, Дениз на лестнице мертвой. У нее были переломаны почти все кости. Это его разъярило, он довел дело до конца, но в тот же день, вернее ночь, шестилетняя дочка Дениз умерла той же смертью, хотя ее смерть уже ничего не меняла. Марсель написал рапорт, прошение об отставке и исчез. Вместе с ним исчез председатель исполкома, которого нашли только через месяц в выгребной яме в пригороде Шанхая.
- Где же Марсель?
- Я не знаю, и, по моему никто не знает…, но если с ним все в порядке, то он больше не женат, это, так к сведению.
- Вот спасибо за «хорошие» новости!
- Ты недовольна? Это не ты валяешься с размозженными костями!
Я сам не знаю, радоваться или горевать, Марсель, наверное, жив, но о нем нет вестей…
- Вот ужас-то! Но может, это просто ты не знаешь?
- Может быть…

.............
Продолжение следует...