Он был рожден внезапно для себя, и не успел потерять своих крыльев. Широко распахнутыми глазами изначально мудрого младенца невозможно было сразу увидеть всего того, почему и благодаря чему он не должен был быть рожден. Он не успел сбросить крыльев - и стал чудовищной ошибкой.
Младенец - урод, голодный и не узнавший материнского тепла, был брошен на пустыре, грязном и заросшем бурьяном. Его глаза впервые отразили боль. Он понимал все, но ничего не мог. А если бы мог – не понимал бы; итог постоянен. Младенец же понимал и знал все, не успев потерять ни этого, ни своих орлиных крыльев. Он хотел стать счастьем матери, но она отвергла его. Он хотел быть опорой отца, но тот бросил его. Он хотел своей плотью накормить голодных, но к нему слетались только вороны, огромные и ненасытные.
Тень от их крыльев погрузила сердце младенца во тьму.
Страх перед смертью породил ненависть. Широкие крылья раскрылись, оградив половину неба от войны и кладбища, несомых в клювах своих верных сторожей и вечных спутников. Младенец взмыл ввысь…
И не был он уже младенцем. Ненависть и страх, неведомые до того, превратили его в нечто куда большее. И лишь они не смогли отнять всепонимания. Младенец вырос.
…В небе не осталось воронов, пожелавших легкой добычи. Младенец один кружил над бесконечным пустырем. Победа далась ему нелегко, и он узнал боль. Но теперь клюв его был острее и сильнее воронова. Младенец мог защитить себя, и страх ушел.
Темное сердце тянуло его к своей противоположности, и он поднялся высоко в небо…
И весь мир лежал под ним, столь же открытый и беззащитный, каким был он сам еще недавно, и такой же брошенный и покинутый. Но прекрасный… И острый глаз видел из вершины купольной тверди все то, что раньше было скрыто тенями воронов.
Лазурное озеро плавилось под полуденными лучами ярчайшим серебром, кипящим и ослепляющим. Тысячи меднотелых и зеленовласых сосен протягивали к нему свои руки. Белый песок, перемешанный с ароматной хвоей, выглядел снежным. В тихих садах благоухали тяжелые от влаги бутоны роз, прикрытых кокетливыми шипами. Рыжей искрой промелькнула лиса. Убаюкивающе качалась под свежим ветром с моря трава на лугах. Прибой пенился у гранитных скал, словно первозданный океан. И все это великолепие непобежденного мира было покрыто светом от солнца, мягким клубком золотой пряжи закатившегося на небосвод.
И младенец, не ведающий более страха, поднялся еще выше, прикоснувшись к солнцу своей рукой. Оно лаской ответило на доверчивую ласку.
Солнце покрыло сердце младенца светом.
Свет сотворил нежность; младенец отправился к земле, чтобы подарить его людям. Он был окружен сиянием, волнистым и переливчатым, и казался теперь чудесной птицей, сошедшей с райских небес. Солнце подарило ему оперение.
…Долог был путь с вершины мира к его поверхности… Младенец, окрыленный мечтой, широкими кругами спускался к городку, где был рожден. Солнце, дав ему свою силу, тоже устало клонилось к закату. Полет продолжался.
Лишь в сумерках ребенок завершил последний круг у дверей своего дома. Но крики ужаса прервали возвращение. Толпы людей двигались друг навстречу другу; одна кричала, вторая сверкала топорами и вилами. Испуганные люди желали убить солнечнопёрого младенца.
Нет, он не защищался. Он не ведал больше страха. Он не верил, что люди подобны воронам. И когда они протягивали к нему клинки, острия и факелы, он поднимал к ним благословляющие руки.
И люди сгорали.
Они сгорали от света и от ужаса, который так и не смогли преодолеть.
А потом младенец шел по городку… Он все еще хотел дарить его жителям свет, покрывший его. Он распахивал двери, искал людей, прячущихся в темноте чуланов и погребов, и, найдя, прикасался к ним с той же нежностью, с которой дотрагивался до солнца.
Но люди не хотели света. Они боялись его. Они сгорали, увидев свет, и рассыпались прахом…
Младенец раздал им все свое сияние... А горожане погибли, все до единого.
И городок опустел. Погасли в уличной грязи факелы. Погасло оперение. Даже розы спрятались под непрочную защиту шипов, не даря своего аромата воздуху. Сюда пришел сплошной сумрак.
И сердце младенца стало этим сумраком.
Он бесцельно бродил по опустевшим улочкам, заходил в осиротевшие дома, держась за остывшие стены. Но света больше не было, как не было и того, кому можно было бы открыть его. Не было ничего, кроме тишины и темноты.
Устав от своих поисков, младенец вошел в дом. Оттуда навстречу ему двинулось какое-то чудовище, неразличимое в полумраке.
Все случилось слишком быстро, и младенец не успел ничего придумать. Он лишь подумал: вот тот, кто убьет меня. Вот тот, кто навсегда оставит мир без света, в этом густом, кисельном, беспросветном, темном тумане!
И он бросился к чудовищу, метя клювом точно в сердце.
Удар.
Еще удар.
Сердце младенца покрылось осколками.
А потом оно рассыпалось вместе с зеркалом, пораженным тяжелым острием клюва.