Эльф, летящий в луче солнца

Шарай Денис
В ту ночь дежурный врач реанимационного отделения Бакулевского кардиологического центра был угрюм и задумчив. Боль и страдание, царящие здесь, он еще не научился воспринимать отстранённо и бесстрастно. Работа в реанимации напоминала ему скольжение в темноте по острому гребню ледника, когда каждый шаг, сделанный на ощупь, мог как вывести на проторенную тропу, так и низвергнуть в бездонную пропасть. Многие решения приходилось принимать в считанные секунды, интуитивно, и эта интуиция не давалась только врачебным опытом, а была «от бога». Без нее успешно работать в отделении было невозможно.
Сейчас мысли молодого врача упорно возвращались к новому пациенту . В который раз он нервно перелистывал историю болезни: 48 лет…президент известной компании…второй инфаркт…шунтирование на сердце прошло успешно…Тяжело вздохнув , он размашисто написал внизу страницы «состояние удовлетворительное». Но беспокойное ощущение, что упущено нечто, неподвластное медицинскому опыту, по-прежнему не покидало его…

Сознание медленно возвращалось пульсирующей болью в висках. На то, чтобы открыть глаза после долгого забытья, ушли последние силы. Увидел склоненное над ним озабоченное юное лицо. Непослушными запекшимися губами едва слышно прошептал:
- Ну что, браток, отбегался я? Пора как говорится подводить итоги? И горько усмехнулся, заметив протестующий жест доктора.
- О каких итогах Вы говорите? Скоро бегать будете как молодой, – с наигранной уверенностью возразил врач.
- Зачем мне бегать? Новых дел не поднять, а старые дела – другим доделывать придется. Буду теперь со старушками на скамейке сидеть да богу душу на прием готовить…
Он попробовал улыбнуться, но бессильно откинулся на подушки.
Врач ласково и успокаивающе похлопал его по руке и вышел из палаты.
А мужик-то классный какой ! – с невольной симпатией подумал он, - с виду здоровяк и красавец ! Небось, бабы на шею вешались только так! Вот и загнали: еще и «полтинник» не стукнул, а уже два инфаркта перенес!
И смутное беспокойство опять завладело им, когда вспомнил этот затуманенный от лекарств, потухший взгляд непроницаемо-черных «цыганских» глаз, в глубине которых застыла какая-то непереносимая тайная мука, причиной которой, как казалось доктору, не могла быть физическая боль…

Несколько дней покоя среди тихого усыпляющего жужжания приборов, изредка нарушаемого всплеском капельницы, заметно придали пациенту сил. Разговаривать было еще трудно, но когда приходил полюбившийся ему молодой доктор, он старался пересиливать боль. И тогда они тихо беседовали. В остальные унылые, бесконечно долго тянувшиеся часы, он вспоминал свою бурную, богатую событиями жизнь, напряженным усилием воли отгоняя лишь одно, мучительное для него воспоминание, которое черной непомерной тяжестью лежало на его истерзанном сердце…
Их беседы с врачом становились все более доверительными, а ощущение взаимной близости крепло, несмотря на огромную разницу в годах. Никогда не отличавшийся особой откровенностью и склонностью к философским спорам, с доктором он не стеснялся говорить на такие темы, которые в кругу его друзей подверглись бы злословию и насмешкам или в лучшем случае показались бы странными…
Вот и сегодня: в сгустившихся сумерках их лица были едва различимы, но свет в палате включать не хотелось, словно он мог разрушить хрупкую атмосферу взаимопонимания, которая возникла между ними.
- Ты – врач, значит, воинствующий материализм в тебя вдалбливали упорно. Но неужели тебе никогда не приходилось задумываться о том, что у человека есть душа? Я не стану вспоминать доктора Фауста, потому что предвижу, ты скажешь – это сказки. И только ради красного словца в народе говорят «отдал богу душу», «душа ушла в пятки», а медицинский термин «душевнобольной» - не профессионален. Так?
Молодой человек не спешил с ответом. Затем лукаво улыбнулся.
- Медицина – точная наука. Допустим , душа есть. Но где она обитает: ни сердце, ни мозг – не есть обитель человеческой души. Невозможно подвергнуть эту субстанцию исследованиям, чтобы выяснить, как она выглядит!
- Как выглядит душа человека? – собеседник доктора с усилием приподнялся на кровати. И словно стараясь разглядеть что-то одному ему видимое в синеющем заоконном сумраке, взволнованно зашептал: «Мне вот так думается: каждому человеку при его появлении на свет бог дает особую привилегию – душу. Она неосязаема, невесома и невидима простым взглядом, нечто вроде сияющего сгустка света, похожего на крошечного эльфа. Человек идет по жизни и совершает свои отвратительные деяния – лжет, предаёт, обижает… И с каждым дурным поступком его маленький эльф медленно угасает. Человек ощущает: душа болит. Не все и не всегда чувствуют момент потери души. Но раньше или позже в жизни каждого человека наступает прозрение. И одни примиряются с тем, что они бездушны, для других эта потеря мучительна, но есть и такие, для которых с потерей души нет жизни…»
Врач внимательно посмотрел на порозовевшее лицо собеседника, на капельки испарины, выступившие на высоком лбу, и безапелляционно произнес:
- На сегодня хватит разговоров. Для вашего выздоровления сейчас главное – покой, а вы слишком разгорячились. Мы продолжим наши споры завтра. Я хочу возразить вам: не все люди лгут и предают. Некоторые стараются жить в гармонии с моралью и совестью. Почему-то я уверен, что вы вот, например, никогда не смогли бы совершить предательство.
Привычным взглядом окинув экраны приборов и внимательно просчитав пульс больного, доктор удовлетворенно улыбнулся и вышел, тихо притворив дверь…
…Яркий диск луны, появившейся из черных тяжелых облаков, высветил в темной палате широко открытые воспалённые глаза беспокойного пациента. Слова доктора о предательстве нечаянно разрушили старательно охраняемое им табу памяти, и мучительные воспоминания нахлынули неудержимым потоком, разрывая едва залеченную грудь нестерпимой жгуче-огненной болью…
Он вдруг увидел себя бесшабашным мальчишкой с озорными цыганскими глазами и чернокудрой, горделиво посаженной головой. Словно на волшебном мониторе зазеленел, засверкал летними, солнечными бликами уютный дворик старого «сталинского» дома в Подмосковье, где дружная разновозрастная детвора шумно играла в лапту и классики. Ну вот… Из самого потаённого уголка памяти, вопреки всем запретам, все-таки появился этот роковой образ: робкая, белобрысая девчонка с грустными глазами и вымученной улыбкой, издёрганная строгим воспитанием, бесконечным "долбанием" фортепьянных гамм и зубрежкой школьных уроков. Эта девочка своей хрупкой, тоненькой фигуркой в пышных платьицах с кружевами и оборками из воздушных тканей напоминала ему сказочную Принцессу. При её появлении во дворе он заряжался какой-то фантастической энергией: быстрее всех бегал, точнее всех бил по мячу, легко увлекал дворовую ребятню в рискованные игры и шалости. И самой желанной наградой для него был несмелый восхищенный взгляд маленькой Принцессы…
Шли годы… Его взрослая жизнь началась рано, когда в 15 лет за очередное озорство исключили из дневной школы. На режимном заводе пришлось пройти суровую выучку, приобретя не только профессиональные навыки за фрезерным станком. В рабочей среде познал он безудержные пьянки, кровавые драки с уличной шпаной и первые ночи со случайными, нелюбимыми женщинами… Изредка мелькала в подъезде летящая чёлка и гибкая фигурка в школьном фартучке. С белокурой соседкой они обменивались при встрече короткими банальными фразами. Было странно одно – какая-то неведомая сила замедляла его шаги, не давая разминуться с Принцессой, ноги делались непослушными и ватными, а сам он непривычно, мучительно краснел от ее робкого, но задумчиво-внимательного взгляда.
Как и когда пришла к ней юность, он и не заметил, - вечное, тайное превращение милой девчушки в пленительную женщину свершилось как бы в одночасье, - вместо робкой худышки с тугими косичками встретил он однажды в подъезде стройную синеглазую блондинку с золотым водопадом струящихся по плечам роскошных волос… И в окаймлении сверкающих прядей даже не сразу узнал ее бледное личико,- знакомые черты показались ему необыкновенно тонкими и нежными, словно чарующая акварель, тщательно выписанная талантливыми руками старинного мастера.
После этой встречи он долго не мог придти в себя от изумления, а по ночам его стал преследовать дерзкий и нелепый сон. В этом странном наваждении он и Принцесса расслабленно парили в жарких лучах приторного солнечного света бесстыдно-обнаженными фантастическими крылатыми существами и вдруг намертво сцеплялись телами в безумной любовной схватке. Эти сны приносили ему такое острое, болезненное наслаждение, что просыпался он с бешено бьющимся сердцем, и долго лежал в истомном оцепенении, как бы возвращаясь из небытия…
Наступило то памятное для него знойное лето, когда, одурев от жары и собственной усидчивости, он готовился к вступительным экзаменам в институт. Ясно и чётко, как будто происходило это только вчера, вспомнил он тихий и светлый вечер. Через распахнутые окна в душную от долгого дневного зноя квартиру уже проскальзывали первые слабые дуновения приближающейся ночной прохлады. Родители уехали на дачу, и в унылой пустоте комнат он усердно корпел над задачками по физике, отчаянно борясь с непреодолимым желанием забросить надоевшие учебники и сбежать в парк, чтобы вдоволь потолкаться в радостной толпе танцверанды и насладиться будоражащими кровь призывными взглядами нарядных, веселых девчонок.
Он и не догадывался, что уже начался отсчет самым счастливым минутам его жизни , когда в сумеречном неверном освещении лестничной площадки появилась на пороге квартиры Принцесса. Появилась неожиданно и нереально, словно видение, откликнувшееся на немой призыв его томительных снов.
Рассеянным взглядом обвела комнату и молча, бессильно опустилась в кресло. Растерянно засуетившись, он внимательно всмотрелся в ее сосредоточенное серьезное лицо и замолчал,оборвав себя на полуслове. Молчание получилось долгим: Принцесса, опустив глаза, неподвижно застыла в кресле .А он , встревоженный и удивлённый, никак не мог отвести от неё неприлично-пристального взгляда: с какой-то щемящей сердце нежностью все смотрел и смотрел на белокурые, струящиеся нежными прядями волосы, на пушистые черные ресницы, скрывающие фиалковую синеву ее глаз, на пухлые, вздрагивающие от сдерживаемого волнения губы. Он терялся в догадках, какая девчоночья беда могла привести Принцессу в его квартиру. Но был переполнен ощущением счастья от её доверия. Он чувствовал себя всемогущим и всесильным, способным оказать любую помощь и защиту.
Затянувшееся молчание прервалось неожиданно, - взмахнув рукой, как бы отгоняя мучившие сомнения, Принцесса медленно подошла к нему, серьезно глядя в его цыганские, непроницаемые глаза, и тихо прошептала с какой-то мольбой и отчаянием: «У меня ничего нет в жизни, кроме тебя. Ты ведь знаешь?» Он растерялся, красивые страстные слова о давней , затаенной любви напрочь вылетели из головы, - онемевшими враз губами он сумел лишь потерянно пролепетать: «Н-е-е-т. Я только мечтал…» И в то же мгновение понял, что никакие красивые слова Принцессе не нужны. Невесомо-нежные руки скользнули ему на плечи, а фиалковые, наполненные слезами глаза засветились таким счастьем, что их взгляд словно проник ему в душу, горячим пламенем ожег его сорвавшееся в неведомую пропасть сердце. С неизведанным доселе трепетом, он ласково гладил ее пушистые волосы и несмело целовал тоненькую шейку с детски выступающими косточками ключицы. Но лишь соприкоснулись губы, как бешеный смерч долго сдерживаемой безоглядной страсти закружил их, растворяя друг в друге, не давая ни на миг разомкнуть объятия… В опьяняющем забытьи он зарывался в дурманящие золотые волосы и невольно зажмуривал глаза, боясь поверить, что это не преследовавшее его ночное наваждение, а реальность.
Да, его дерзкий сон сбылся и он, впервые в жизни, наяву испытал сладостное и пленительное ощущение стремительного, бесконечно длящегося полета, словно неведомое волшебство дало ему могучие крылья и возможность взлететь в знойной синеве к самому солнцу…
Все лето судьба их хранила. Под предлогом подготовки к экзаменам они ускользали из дома, бежали в лес, и как звереныши забивались в самую непроходимую чащу, будто желая спрятать, спасти свою сумасшедшую любовь от жестокого мира…
Лето пролетело для них незаметно, на едином вздохе. Экзамены в институт были провалены. Разразился скандал. Принцессу не выпускали из дома. Часами ждал он на подоконнике в соседнем подъезде коротких, сумбурных свиданий, когда ей удавалось вырваться из-под жесткого родительского надзора. Сквозь слезы глядя на него счастливыми фиалковыми глазами, она с отчаянной нежностью шептала ему вновь и вновь: «У меня ничего нет в жизни, кроме тебя. Ты ведь знаешь?» И опять в опьяняющем беспамятстве целовал он мокрые, соленые от слезинок щеки, дрожащие губы, - и неизбежно повторялось в его душе это несравненное ощущение полета наяву, стремительного парения в золотом солнечном поднебесье. Во всей его последующей жизни не было минут счастливей, чем эти…
Их неудержимое стремление друг к другу легко преодолевало все родительские запреты. С невольной улыбкой вспомнил он, как сдирал до крови ладони, взбираясь под покровом ночи по шершавой веревке в окно ее комнаты, как отчаянно рисковали они, залезая по ржавой пожарной лестнице на старый пыльный чердак…
«Эх, когда люди так поглощены своим счастьем, беды не дремлют, судьба коварно наносит сокрушающий удар по безмятежным счастливцам», - горько усмехнулся пациент волнующим воспоминаниям своей юности и невольно сморщился, задохнулся от шквала острой нарастающей боли в груди…
Удар судьбы по влюблённым последовал в ноябре: он получил повестку из военкомата, а Принцесса – справку врача о наличии трёхмесячной беременности. Эти новости не вызвали у них тревоги: пребывая в счастливой эйфории, они решили срочно пожениться. Он и подумать не мог, что их решение вызовет слезные причитания матери:
«Да что же ты делаешь, сынок! С таких лет себе на шею хомут вешаешь! Я жизни не видала, не разгибалась над швейной машинкой, все дамочек обшивала! Хотела, чтобы твоя жизнь по-другому сложилась, чтобы получил образование, в начальники вышел! И так уже из-за этой фифы в армию загремишь! Учился бы сейчас в институте, а будешь три года с ружьем маршировать!»
Преследовали его и циничные насмешки заводских приятелей: «Только придурки перед армией женятся! Да еще на такой красотке! Она тебе за три года рогов наставит,- мало не покажется!»
Ни на слезы матери, ни на насмешки ребят он не реагировал, только упрямо стискивал зубы. Сломило его тогда совсем другое…

В комнаты пройти не пригласили. Так и стояли они вдвоем с матерью Принцессы в полутёмном, роскошно отделанном дубовыми панелями холле. Её холодные голубые глаза за стеклами очков казались белыми от еле сдерживаемой ненависти. Разговор начался спокойно: « Я допускаю, что Вы – прекрасный мальчик из честной рабочей семьи. Но видите ли, относительно дочери у нас серьезные планы. Мы вложили в её воспитание и образование много сил и средств. И не можем допустить, чтобы досадное, с позволения сказать, приключение существенно испортило ее дальнейшую судьбу. Мы не хотим, чтобы она всю жизнь расплачивалась за мимолетную глупую слабость!»
Не давая ему возразить, мать Принцессы внимательно вгляделась в его упрямое, окаменевшее лицо, - то ли стон, то ли всхлип сорвался с её жестких губ, но, справившись с собой, свистящим шепотом она продолжила, отбросив все приличия и светский тон: «Мне нужно было собственными руками задушить эту дрянь, когда она залезла к тебе в постель! Но она – моя единственная дочь, и я вынуждена исправлять допущенные ею ошибки! Ты, смазливый подонок, можешь убираться ко всем чертям! Мы не нуждаемся в твоих благодеяниях! Радуйся, что безнаказанно насладился, так сказать, моментом! И не вздумай путаться у нас под ногами! Хорошенько запомни своими тупыми мозгами, - если не оставишь мою дочь в покое, я использую все свои связи, чтобы раздавить тебя! Ты начал с ней «упражняться», забыв, вероятно, что ей нет еще 18 лет! А я очень хорошо помню об этом! И я сгною тебя в тюрьме! А вашего ублюдка сдам в приют! В тюрьме, в тюрьме тебе достойное место!»
Он не помнил, как добрался до своей квартиры. Очнулся на кровати, изо всех сил зажал руками разламывающуюся от боли голову: в мозгу, как несмолкаемые барабаны хард-рока, бились злые слова «подонок!»… «в тюрьму!»… «дрянь!»… «ублюдок!». Он задыхался от ярости и собственного бессилия, понимая, что угрозы матери Принцессы - не пустые слова, сказанные в гневе. Властная, жестокая женщина не остановится ни перед чем, если они решатся пойти против её воли. И что же станет тогда с его любимой девочкой?
В тюрьме он окажется или в армии - все равно, это долгие годы разлуки: где и как прожить их Принцессе с ребенком на руках?!
Словно в горячечном бреду прокручивал он в своей голове самые немыслимые варианты их совместного будущего, но ни один из них не давал желаемого выхода: получалось, что в любом случае и Принцесса, и их будущий ребенок оставались беззащитными перед любыми репрессиями родителей. Отчаявшийся и обессиленный, лежал он в темноте и впервые не спешил в соседний подъезд - счастливое место их коротких свиданий. Не было сил, не было мужества, - только тоска и неодолимая усталость переполняли душу …
На следующий вечер Принцесса прибежала к заветному подоконнику подъезда, счастливо размахивая свидетельством о рождении, удачно выкраденным из постоянно запертого отцовского стола: «Я звонила в ЗАГС – нас распишут и без согласия родителей, если представим справку о беременности и повестку из военкомата. Представляешь, как здорово: завтра мы станем мужем и женой!» Она ничего не знала о его вчерашнем разговоре с матерью, а он даже под самыми страшными пытками никогда не признался бы, что испугался. Испугался не за себя, а за неё, но ведь испугался! Ему так хотелось выглядеть перед любимой женщиной сильным, мудрым и уверенным в себе мужчиной, способным принять в сложной жизненной ситуации оптимальное, тщательное взвешенное решение. Но на душе было мерзко.
«Положи документы на место. Мы не можем сейчас пожениться. Надо сделать аборт. Предстоящая разлука даст нам возможность проверить свои чувства», - голос его звучал глухо, слова срывались как тяжелые холодные камни, а резонанс пустого подъезда многократно усиливал их тяжесть и холод. Он не мог выдавить из себя успокаивающих ласковых слов, потому как чувствовал, что при одном только взгляде на родное лицо вся выстраданная им решимость мгновенно улетучится. Но от переполнявшего его отчаяния мучительно защипало в глазах, и он резко повернулся к Принцессе, проклиная в душе и её мать, и армию, и весь ополчившийся против них мир. «Господи, зачем ты посылаешь нам испытания и муки! Я не хочу, не хочу принимать никаких решений! Я хочу всегда, всю оставшуюся жизнь смотреть в эти фиалковые, влажно блестящие очи и до забытья целовать трепещущие нежные губы!» - он шептал как в горячке бессмысленные высокопарные слова. Но вдруг невольно содрогнулся, встретив пристальный взгляд Принцессы. Съежившись, словно от удара, она смотрела на него потемневшими до бездонной черноты глазами. Руки ее взметнулись к горлу, будто пытаясь сдержать рвавшийся из груди горестный крик.
Шатаясь и бледнея, она сделала нетвердый шаг в его сторону, но разом резко выпрямилась как стальная пружина и стремительно выбежала из подъезда в ночную темноту.
Это была их последняя встреча …

…Равнодушное и суровое молчание ночи обволакивало реанимационную палату, где лежал умирающий пациент. Свинцовая бледность разлилась по его лицу, а на влажном виске бестолково билась вздувшаяся вена, словно стараясь отторгнуть от воспаленного мозга ядовитый ток крови, отравленной мучительными воспоминаниями…

…Когда он вернулся из армии, в квартире Принцессы жила незнакомая семья. Скудные сведения помогли кое-как восстановить хронологию событий: на следующий год Принцесса поступила в МГУ; после его отъезда в армию родители Принцессы получили квартиру где-то в центральном округе Москвы; аспирант-иностранец усыновил маленького сына Принцессы и вскоре увез молодую жену и ребенка на свою далекую родину.
Со свойственным юности максимализмом решил он тогда навсегда забыть свою первую любовь. Тогда он думал так: стоит ему встретить синеглазую блондинку с гибкой талией и полюбить ее – счастье к нему вернется. Как он ошибался: в его жизни было много синеглазых блондинок, но ни одна из них не сумела затронуть его душу, не сумела подарить то сладостное и незабываемое ощущение стремительного полета наяву…
Его считали счастливчиком: учеба, карьера, бизнес, - в любом деле ему сопутствовал успех. Внимание женщин, везенье в любой игре, преданная жена, благополучные дети, - все становилось предметом восхищения и подражания для его друзей и знакомых. Он всем казался открытым, легким в общении человеком, никто и не догадывался, какая тайная боль день и ночь терзает его сердце: образ нежной белокурой девочки с фиалковыми глазами так и не смог изгнать он из своей памяти.
…Только тридцать лет спустя удалось ему добраться до той далекой страны , куда аспирант МГУ увез Принцессу. Безуспешно обивал он пороги посольства и консульства: скупые сведения, которыми он располагал, не давали ему возможности отыскать следы любимой. Но на помощь пришел случай: на одном из посольских приемов познакомился он с молодящейся поэтессой времен «хрущевской оттепели», которая бурно восторгалась своим модным литературным салоном и не принимая возражений, тут же потащила его знакомиться с плеядой молодых поэтов «новой русской волны». Устроившись в укромном уголке, отчаянно зевая, он небрежно просматривал наваленные грудой фотоальбомы под заунывные поэтические вирши молодых эмигрантов. Но вдруг его внимание привлекла старая фотография и сердце отчаянно забилось: группа улыбающихся разновозрастных людей была запечатлена в аэропорту на фоне «Боинга», в грустной молодой девушке, стоявшей поодаль с ребенком на руках, он сразу узнал свою Принцессу. «О, это наша молодость, мечтательно и томно произнесла поэтесса в ответ на его расспросы, - мы увековечили свое прибытие в эту замечательную страну, свой прорыв «железного занавеса». А с девушкой, которая вас заинтересовала, произошла кошмарная, леденящая кровь история, вызвавшая в те годы много шума в прессе. Представьте себе: единственный наследник старинного богатейшего рода привозит себе жену из Москвы. Окруженная роскошью, вниманием и заботой безумно влюбленного супруга, имея здорового прелестного ребенка, она, не прожив здесь и полгода, кончает жизнь самоубийством. Да, да, перерезает себе вены! Без всяких посмертных записок, видимых причин и каких-либо комментариев. Полиция, журналисты самым тщательным образом расследовали тогда это происшествие, но какой-либо логики ее поступка для публики так и не сформулировали. Мы, русские женщины, такие загадочные, такие непостижимые!» – с кокетливой грустью закончила свой рассказ матрона. Затем деловито продолжила, видя его подавленное молчанье: «С той поры отец и сын уже тридцать лет ведут довольно замкнутый образ жизни. Но если Вы хотите, я позвоню нужным людям, и Вас примут. Однако моя услуга дорого стоит. Российские бизнесмены должны помогать русскоязычной диаспоре, так говорит Ваш президент». «Да, конечно, я готов, - дрожащими от волнения руками он достал чековую книжку и выписал чек на цифру с пятью нулями, - только давайте не будем терять времени».
…В гостиную фешенебельного особняка он буквально ворвался, напугав расфуфыренных лакеев и охранников, и с трепещущим сердцем представился высокому, атлетически сложенному молодому человеку с ухоженными белокурыми волосами и холодным взглядом цыганских глаз. Это был его сын, но трогательной встречи не произошло. Совершенно чужой, высокомерно и неприязненно смотревший на него человек, ни слова не понимавший по-русски, был явно озадачен предъявленной старой фотографией и странной просьбой эксцентричного русского бизнесмена. Однако безмерно удивленный его настойчивостью и отчаянием, белокурый атлет молча пожал плечами и жестом пригласил следовать за ним в машину…
На тщательно ухоженном изумрудно-зеленом газоне кладбища, рассеченного ровными нарядными дорожками, бессильно поник московский гость у непривычного для русского глаза надгробья старинного склепа, где золотыми латинскими буквами светилось незнакомое имя. Все здесь казалось ему враждебным: и пряные запахи роскошных цветов, и вычурное мраморное надгробье, и белые, холодно блестящие стены склепа… Солнечный лучик, словно робкий отголосок его давнего сна, скользнул в полутьме склепа... Задрожав от суеверного ужаса, он вдруг увидел родное лицо его любимой Принцессы: фиалковые глаза, полные нежной печали, белокурые волосы, струящиеся золотым потоком по плечам… Нахлынувшие слезы мешали ему, а сердце сжималось все мучительней, но он, как зачарованный, смотрел и смотрел на акварельный портрет в изголовье, тщательно выписанный талантливыми руками старинного мастера. И казалось ему, что молят о пощаде невесомо-нежные руки, а вздрагивающие от волнения губы тихонько шепчут в отчаяньи: «У меня ничего нет в жизни, кроме тебя. Ты ведь знаешь?» Страшным, похожим на звериный рев от прорвавшихся рыданий голосом, успел он крикнуть в вечную немую тишину склепа: «Я все теперь знаю, девочка моя!»
И мир закружился перед его меркнущим взором, а грудь будто взорвалась от нестерпимой огненной боли…

…Так настиг его первый инфаркт. А второй - грянул уже дома, когда провалявшись положенное время в зарубежной клинике ,он вернулся в Москву. Запершись ночью в своем кабинете, он пил холодную обжигающую водку, не закусывая и не хмелея, стакан за стаканом, как пьют только русские мужики. Пил и плакал, как плачут в детстве от несправедливого наказания, а в старости – от запоздалого раскаяния и горького разочарования от прожитой жизни…
Молодой доктор Бакулевского кардиологического центра буквально вернул его с того света…
…За окном реанимационной палаты забрезжил холодный серый рассвет, и контуры лица пациента четко проступили в хмуром утреннем сумраке: веки были плотно сомкнуты, пряди черных кудрей, слипшиеся от обильного пота, беспорядочно сбились на высоком лбу, иссиня-бледное лицо было спокойным, и лишь глубокие горькие складки у рта подчеркивали обреченность на вечное страданье.
Вдруг слабая улыбка тронула синеющие губы, - остро и явственно он почувствовал, как обволакивает его приторный зной слепящего солнечного света. Где-то в вышине мелькнул водопад белокурых волос, фиалковые глаза излучали безмерное счастье, а пухлые губы улыбались ему трогательно и беззаботно, как в далекой юности. «Она вернулась ко мне !»- радостно встрепенулся он, - «Вот оно, давно не испытанное ощущение полета! Сейчас, сейчас они воспарят с любимой в солнечном поднебесье фантастическими крылатыми эльфами, сольются в бешеной любовной схватке и никогда, никогда больше не расстанутся!» Собрав все силы, он резко рванулся, чтобы взлететь туда, в высоту к самому солнцу, где сияло нежное, похожее на старинную акварель, личико его Принцессы… Но нестерпимая все заполняющая боль вдруг накрыла его. Слепящий солнечный свет стремительно померк. Черная ледяная вечность бережно приняла страдальца в свои объятья…
…Поздно вечером усталый врач вернулся домой с дежурства. Ему безумно хотелось уснуть «богатырским» сном на целые сутки. Но мерно тикал будильник, а желанный сон не приходил. Ворочаясь и вздыхая, он безуспешно старался отогнать беспокойные мысли, вспоминая вечерний разговор с пациентом: «Почему столь безобидная тео-философская беседа так разволновала этого странного больного?» Он мысленно ругал себя за поспешно прерванный разговор. К утру тревога и беспокойство настолько овладели им, что он поспешил назад, в отделение, твердо решив вызвать больного на откровенность и дать ему возможность облегчить душу от преследовавших его мучительных мыслей, которые, как понял доктор, не дают этому человеку покоя и серьезно мешают его выздоровлению…
Решительно отворив дверь, молодой врач огорченно поник головой: в реанимационной палате стояла непривычная тишина, - обрывки проводов от медицинских приборов стыдливо прятались в складках постели. Беспокоивший его пациент лежал навзничь, широко раскинув руки, в белых спутанных простынях удивительно похожие на крылья. В подернутых смертной пеленой цыганских глазах не было ни отчаяния , ни муки. Заострившиеся черты красивого лица дышали покоем и счастьем .
И лишь из разбившейся капельницы непрерывно сочились прозрачные капельки, похожие на человеческие слезы, словно кто-то горько и безмолвно оплакивал только что состоявшуюся смерть…