Мертвые чувства
Бироль Деницери, пер. с немецкого Лорены Доттай
«Он мертв?»- спрашивает голос.
Я жду ответа, но никто ничего не отвечает. Совсем тихо вокруг. Что вокруг меня происходит, я не знаю. Я ничего не ощущаю. В конце концов, это приятно – ничего не чувствовать. Никаких страданий, которые нужно подавлять.
Я спрашиваю себя, мертв ли я и не нахожу ответа.
На тротуаре столько людей, которые меня разглядывают. Они говорят обо мне, но я ничего не могу понять. Я лежу здесь без всякой реакции, без всяких чувств. Лица печальны. Я один.
В нескольких метрах от меня лежит мой мопед. Передняя часть мопеда представляет собой груду металла, с задним колесом почти ничего не случилось.
Я слышу сирены, которые врываются в мои уши. Они становятся все громче, приближаются все ближе. Они кричат тишине вопреки.
*
Это был теплый летний день. В здании аэропорта было несколько прохладно. Когда таможенник открыл мой чемодан, остальные пассажиры встали за мной в ряд. Я был очень счастлив, что таможенник не задавал мне никаких вопросов. Я ведь не понимал ни слова по-немецки.
Когда все формальности были улажены, я, взволнованный, вошел в зал ожидания. Мои родители были уже там. Я подошел к ним и поцеловал им руки.
«Как ты?» - спросила меня мать.
«Хорошо, у меня все хорошо.»
Мы покинули здание аэропорта. Солнце светило.
«У нас новая машина. Ты уже можешь водить машину?» - спросил мой отец.
«Нет».
«Ничего. Я покажу тебе, как это делается.»
Я сел впереди, с моим отцом и он показал мне, где газ и где тормоз.
«Сейчас я нажму на газ. Вторая передача. Повернуть направо. Еще газ... третья передача. Видишь, как это просто. Мы можем время от времени вместе ездить, если ты хочешь.»
«Как у тебя было в школе в этом году? Ты был снова лучшим в классе ?» - спросила меня мать.
«Да.»
«Ты снова был награжден?»
«Да. Все мои учителя были против, когда я сказал им, что уезжаю в Германию. Они думают, я не получу больше хороших оценок, потому что не знаю языка. Собственно, они должны бы радоваться этому. Я уехал, некому их теперь критиковать.
«Вставай! Уже десять часов.»
Я встал, хотя я бы еще мог спать.
«Я была сегодня у директора в школе, - крикнула моя мать из кухни. – Я разговаривала с ним о тебе. Он сказал, ты можешь пойти только в обычную школу, в гимназию тебя не возьмут.»
«Почему нет?»
«Потому что ты не знаешь немецкого.»
«А что мне делать в обычной школе?»
«Ты будешь посещать ее только до тех пор, пока не овладеешь языком. Потом можешь пойти в гимназию.»
После завтрака мы пошли в школу, которая находилась поблизости от нашего дома. Когда моя мать разговаривала с учителем, я не понимал ни слова. Я спросил сам себя, что мне вообще делать на уроках. Мы поднялись по лестнице, секретариат находился на втором этаже. В приемной, дверь которой была открыта, стоял огромный стол и множество стульев. Была полка со множеством папок, на полу лежал большой ковер.
За большим столом сидел мужчина, который предложил нам войти. Он что-то рассказывал нам, чего я не понял. Я попросил мою мать спросить у него, когда я смогу посещать гимназию. Он ответил, сначала я должен научиться говорить по- немецки.
Если в конце года я получу хорошие оценки, я смогу перейти в школу получше, а потом и в гимназию. Другого пути нет, сказал он.
Немного позднее он отвел меня в мой класс. Он сначала поговорил с учительницей, потом показал мне на свободное место. Я сел туда, в то время как остальные рассматривали меня с любопытством.
Парень рядом со мной спросил меня:
«Ты говоришь по-немецки?»
«Да, но плохо», -сказал я. Моя мать научила меня некоторым словам.
«Меня зовут Клаус, а тебя?»
«Ялсин.»
*
Меня доставляют в больницу в машине скорой помощи. Немного позднее я чувствую короткое прикосновение на моей правой руке. Мне открывают вену. Скорая едет дальше, в это время жидкость из пластикового пакета начинает входить в меня. Я наблюдаю, как она медленно стекает вниз по тонкой трубке.
Скорая едет быстро. Как быстро, этого я не знаю. Я только представляю, как все машины останавливаются, и только мы движемся вперед. Ничто не стоит на пути, никаких правил, никаких запретов. Куда мы едем? Спешим мы к нашей цели или или ускользаем от смерти?
Мужчина рядом со мной смотрит на меня. Я спрашиваю себя, сочувствует ли он мне. Он не заговаривает со мной. Со мной невозможно разговаривать.
Я замечаю много аппаратов в машине. Я не знаю, для чего они используются. Они белые.
И постель, на которой я лежу, тоже белая. Цвета нет. Все белое.
Холодные ветер бьет мне в лицо, когда открывается дверь. Появляются медсестры. Они везут меня на каталке в приемное отделение. Они спешат. Я думаю, они тревожатся обо мне. Может быть, я счастлив.
*
«Что ты делал сегодня в школе?» - спросила меня мать, когда я вошел в гостиную.
«Сидел.»
«Что это значит?»
«Это значит, что мне все время скучно. Когда я сюда ехал, я вовсе не знал, что мне придется посещать школу, которую я не хочу посещать. Я сижу каждый день на своем месте, слушаю учительницу, не понимая ни единого слова. Я списываю слова, значения которых не понимаю. Представь себе, я первый раз в жизни получил плохую оценку. Учительница сказала, у них я должен к этому привыкнуть - получать плохие оценки. Я переспросил у Клауса, что она сказала, потому что я ее сначала неправильно понял.»
«Так дальше дело не пойдет», - сказала мать.
«Есть у нас знакомый учитель, который бы мог его обучать?» - спросил мой отец.
«Мы не знаем никого. Можно завтра позвонить в школу. Пожалуй, они посоветуют что-нибудь.»
Господин Фишер был терпеливый учитель. Он постарался объяснить мне все то, что мне трудно было понять. В турецком языке вообще не было никакой схожести с немецким. Не было никаких артиклей, существительные склонялись совсем по-другому.
С помощью учебника я узнал немецкую грамматику. Господин Фишер объяснял мне сначала правила, а потом я делал некоторые упражнения из книги. Он исправлял ошибки в каждом предложении. Хотя я уже понимал разницу между дательным и винительным падежом, у меня все равно оставались большие сложностями с артиклями. Со временем все же мои знания в грамматике очень улучшились.
И все-таки, мне давалось тяжело, формулировать правильно свои мысли и хорошо их выражать. Мой словарный запас был бедным. Поэтому господин Фишер предложил заняться еще и чтением. Я захотел непременно прочитать что-нибудь из Гёте. Но он решил, что тогда я выучу старомодный язык, а в этом нет ничего хорошего.
Мы сошлись на том, что будем брать по очереди то классическую, то современную литературу.
В конце года я начал понимать, о чем говорилось на уроках. Мне не нужно было теперь отгадывать в задании, что от меня требовалось.
Я старался говорить грамматически верно. Когда у меня возникали трудности с созданием предложения, я сначала думал, как это будет по правилу.
Но с большинством моих соучеников я так и не мог общаться. Они-то говорили на диалекте, и я не понимал ни слова. С улучшением моих знаний языка улучшались и мои оценки в школе. Я снова получал единицы, а по-немецкому – тройки, чему очень гордился. Мои одноклассники были со мной дружелюбны. С некоторыми мальчишками из моего класса я играл иногда после обеда в футбол. Мы также ходили вместе в кино. Время от времени я замечал, что мы друг друга не совсем понимаем. Для них было непонятно, как можно читать Гете или интересоваться философией.
Теперь у меня появилось мужество отвечать на уроке, потому что я знал, никто не будет надо мной смеяться.
Я стою во дворе большой мечети. У нее четыре минарета. Двор окружен высокой стеной. В равных промежутках находятся колонны, которые вместе со стеной поддерживают маленькие купола. В дверях висят тяжелые цепи, если кто-то хочет войти во двор, должен нагнуться. Посредине находится источник, обделанный мрамором, со множеством водопроводных кранов. На полу квадраты, тоже из мрамора, на которых сидят, совершая ритуальное омовение. Повсюду белый мрамор. Все блестит на горящем солнце.
Я снимаю свою обувь и вхожу в мечеть. Внутри светло, я чувствую покой и тишину, которые царят в этом прекрасном здании. Рядом с входом - лестницы к большому балкону, на котором сидят женщины, когда молятся. Я прохожу пару шагов вперед и смотрю вверх. В середине высокого, тяжелого купола висит люстра. Она висит высоко над моей головой и состоит из множества крошечных кристаллов, которые переливаются всеми цветами радуги. Плафоны для ламп сделаны в форме тюльпанов желтого, красного и зеленого цвета. Стены украшены мозаикой, на которой изображены цветы.
Чуть дальше от меня стоит мирап, на котором проповедуют мусульманские священники. Он представляет собой правосторонний треугольник. На гипотенузе находится узкая лестница, которая ведет к месту, на котором проповедуют. На лестнице лежат коврики. На полу лежат тяжелые коврики. Я сажусь, мои ладони открыты наверх. Я одет в белые брюки, белую рубашку и белую шапочку.
Входят две женщины в мечеть, они одеты во все черное, они подхватывают меня под руки и тащат к выходу.
Я слышу музыку, турецкую музыку. Это свадьба где-то в далеке. Они смеются, они веселы. Я убегаю дальше по улице. Становится тихо. Я оказываюсь внезапно перед огромными руинами. Они выглядят жутко. Я вхожу в эту груду развалин. Потом в темноте я замечаю свет. Я бегу к свету. Когда я подхожу поближе, замечаю свечу. Я беру ее в руку и бегу дальше. Вдруг появляется передо мной прекрасный алтарь. Повсюду горят бесчисленные свечи. Они освещают статую мадонны. Я смотрю на ее лицо, оно совершенно ничего не говорит. Она только держит на руках ребенка.
Внезапно начинают звонить колокола. Это так громко и жутко. Мне хочется тотчас уйти прочь, но я не знаю, куда. Свеча погасла. Я не знаю, куда мне бежать. Я блуждаю в руинах, в то время как колокола продолжают звонить. Я схожу с ума от страха, и только продолжаю дальше бежать в темноте. Появляется какой-то ход, мои руки чувствуют мокрые стены. В конце хода находится дверь. Она окрыта. Снаружи я ослеплен солнечным светом. Я бегу по невыносимой жаре дальше, не поворачиваясь. Колокола продолжают зловеще звонить.
Меня преследует белая лошадь. Она громко ржет. Я бегу так сильно, как только могу. Иногда я чувствую ее дыхание на моем затылке. Я взбираюсь по отвесному холму и замечаю, горячие камни обжигают мне руки. Солнце ослепляет меня, я слышу лишь ржание белой лошади позади меня. Мои руки кровоточат, потому что камни остры. Наконец-то, я достигаю вершины. На другой стороне холма, оказывается, бесконечная бездна. Мне становится страшно, когда я смотрю вниз. Белая лошадь преследует меня, я слышу колокола и турецкую музыку. Я схватываю руками свою шею. Пронзительно яркое полуденное солнце слепит мои глаза. Я сжимаю руками свою шею, воздуха не хватает. Я не хочу умирать.
Кто-то убрал мои руки с шеи. Я открыл глаза.
«Вам что-то должно быть приснилось», - сказала медсестра.
*
Когда я пришел в другую школу, у меня было только одно желание. Я хотел быть хорошим, очень хорошим в учебе, лучше, чем остальные. Мои успехи должны были быть выше средних, этим я хотел доказать, что и среди иностранцев есть такие, которые достойны посещать нормальную школу. Они просто не имели возможности в школе интенсивно изучать немецкий язык.
Я должен был добиться успеха, получится ли это у меня, или нет, - этого я не знал. Поэтому я подумал, каким образом можно получить хорошие оценки и разработал план.
Когда я приходил из школы, я повторял сначала, что прошли на уроке. Потом я читал то, что записал в своей тетради и решал задания. Когда и это было готово, я делал домашнее задание и готовился по предметам на следующий день.
Первый раз я попробовал мой план на английском. В последний вечер перед контрольной глаза мои заболели. В два часа ночи я повторил еще слова и прочитал текст из учебника. Едва ли я мог что-либо еще учить, мои глаза слипались. Когда я в три лег спать, страха уже не было, что я получу нечто меньшее, чем единица.
На контрольной у меня были головные боли, глаза болели. Когда мы получили работу обратно, у меня была тройка. Дома я положил свою работу на письменный стол и посмотрел на оценку еще раз. Что-то я сделал неправильно. Я должен был больше спать и все по-новому спланировать. Потом я врубил музыку на полную катушку и заплакал.
Со временем я получил много единиц. Если у меня по предмету получалась тройка, я ставил перед собой задачу в следующий раз получить двойку. Когда же я за контрольную получал двойку, в следующий раз я хотел единицу. Но и единицы мне было недостаточно, я хотел к тому же еще добавочные пункты.
На перемене Томас подошел ко мне.
«Ты достал нас всех, - сказал он. –Ты все время поднимаешь руку и на каждый вопрос даешь длинные ответы. Не хвастайся! Если хочешь прижиться в нашем классе, измени свое поведение.»
«Вот что ты понимаешь под интеграцией. Хорошо, я не буду так часто отвечать на уроке, посмотрим, получу ли я меньше единиц. А, вообще, почему я должен скрывать свои знания?»
«От вас одно зло», - сказалЙорг, стоявший неподалеку и сушающий наш разговор.- «Вы запрудили наши школы, занимаете наши рабочие места!»
«Без иностранных рабочих немецкая индустрия была бы неконкурентноспособна», - возразил я. – «Кроме того, вы сами нас пригласили».
«У нас самих безработица.»
«А виноватые, конечно же, иностранцы!» - сказал я.
«Тебе все равно нечего сказать, ты, гастарбайтер!» - закричал Стефан.
«Мой отец гастарбайтер, и я горжусь тем, что я турок.»
«Что здесь случилось?» - спросила Сюзанна, - «Ты уже слышал, десять турок выгнали со сборки мусора.»
«Почему?» - спросил я.
«А они решили полакомиться мусором», - сказала она, и все засмеялись.
«Как остроумно. Я протестую против этого.»
Уве подошел, хлопнул меня по спине и сказал: «Привет, ты, иностранец.»
И другие парни из моего класса начали меня бить по спине. Я схватил одного за рубашку и закричал: « Да прекратите же, наконец, иначе будете потом еще говорить, что турки дерутся!»
«Да, ладно, это же была шутка», - сказал один.
Я чувствовал себя уставшим. Все это время я старался не думать о школе. Часов в пять я переоделся. Так легко они меня не сделают. Я натянул куртку и одел галстук, который мне особенно нравился. На этом концерте я не хотел видеть никого из моего класса.
В метро м не нужно было немного подождать, наш учитель по музыке сказал, концерт должен быть интересным. Ученики из разных школ играли произведения разных известных композиторов. Электричка подошла, я вошел, и двери за мной захлопнулись.
На улице шел дождь, но на мне было пальто, да и до концертного зала было недалеко.
Я сдал пальто в гардероб, потом нашел в карманах билет, зашел внутрь. Концертный зал оказался огромным. На сцене стоял детский хор. И много взрослых пришло. Из моего класса я никого не заметил.
Сначала один мужчина поприветствовал зрителей, потом дети спели несколько песен. Я смотрел на сцену.
Во второй части вышла девочка на сцену, с длинными волосами, в белом платье. Она играла что-то из Шопена. Она замечательно владела техникой. Шопен – это нечто совершенно сложное, подумал я. Раньше я тоже играл Шопена, сначала фальшиво, потом – хорошо.
Девочка играла спокойно и уверенно. Я сидел и наблюдал. Я пытался понять, каким чувствам соответствует эта музыка. Но я не мог понять. Я не обнаружил ни одного чувства, когда музыка закончилась. Было ли это счастье, печаль, радость, боль? Какое это было чувство?
Я сидел, не ощущая никаких чувств. Девочка играла уже другую вещь. Я слушал, не понимая ничего. Это было ужасно. Я не чувствовал ничего. И чем дальше она играла, тем неприятнее мне становилось. Во мне не было чувств. Девочка играла с чувством. Мне было невыносимо. Это были чувства, которые я не понимал, потому что я их не мог ощутить.
Я больше не хотел оставаться. Я встал и поспешил к выходу. Люди с любопытством разглядывали меня. Я забрал пальто из гардероба и побежал прочь. На улице шел дождь. Я бежал к метро. Я не знал, что собираюсь делать, просто бежал дальше. Я сбежал по лестнице вниз и стал ждать электричку. Она подходила, я уставился на рельсы. Когда она остановилась, я вошел. Двери закрылись за мной.
Дома я посмотрелся в зеркало.
Я рассматривал себя без всяких чувств. Я потрогал свое лицо. Никаких ощущений.
Так я стоял и смотрел в зеркало, безучастно, хладнокровно. Потом я пошел в свою комнату, переоделся и лег на кровать.
«Ты уже вернулся? Я думала, ты придешь позднее. Что ты уставился в потолок, что с тобой?»
«Ничего.»
«Ты что, снова получил двойку?»
Я ничего не ответил, только пошел в гостиную. Отец читал газету.
«Что, я уже не имею никакой ценности для вас, без моих оценок?» - спросил я.
«Конечно, ты имеешь для нас ценность без твоих оценок », - ответила моя мать.
«Нет, мама, это не так. Когда мы жили вТурции, тебя всегда печалило, когда я получал двойку. Ты не хотела меня и близко видеть, хотя мне самому было плохо, что я получал двойку. Ты всегда хотела от меня единицу, в то время как другие дети мечтали о двойке.»
«Что мне другие дети?»
«Когда я приносил домой двойку, ты не хотела со мной разговаривать. Ты огорчалась. Поэтому я всегда боялся получить двойку. Я не хотел тебя огорчать.
«В конце концов, я думала о твоем будущем. Я хотела, чтоб ты в жизни добился успеха. Что в этом плохого?»
«Ты вложила в меня такие надежды, не подумав, могу ли я их оправдать. Ты все время от меня что-то требовала, ничего не давая взамен.»
«Как ты можешь так говорить? Я покупала тебе все, что ты хотел. Кроссовки, велосипеды, я все тебе покупала.»
«Я не хотел ничего этого иметь. Я б хотел иметь твое расположение. Мне нужна была твоя любовь, мама. Любовь, вот что ты не дала. Я стал злым, в школе я бил учеников из моего класса, без всякой причины. Я ненавидел вас, я должен был против вас защищаться. Я не мог показать свою слабость. Я не мог быть самим собой. Я вскипал каждый раз, когда думал о вас.»
Я видел, что моя мать плачет. Мой отец сидел с оцепеневшим взглядом. Когда моя мать встала и хотела меня обнять, я отступил назад на несколько шагов.
«Не трогай меня! Не трогай меня!» - закричал я.
«Я желала тебе только добра», - сказала она.
«Вы все неправильно сделали. Вы меня использовали. Я не знал, сильным я должен быть или слабым. Я не понимал, кто я был и что делал. Это было ужасное время. Я вообще ничего не знал. Я был неуверенным и трусливым. Это было ужасно! Во мне был страх, большой страх. Но я не мог иметь страха, потому что он был мне запрещен. Я не мог спать, мне все время снились страшные сны. Иногда моя голова тряслась. Я не знаю, почему, но она тряслась, и я не мог от этого отделаться. Это было ужасно, я боялся. Я закрывался в своей комнате, чтоб никто меня не увидел.
Каждый попытался меня сломать. Мои собственные родители меня доконали. Каждый разрушает мою жизнь, каждый на свой манер!»
Я пошел, заплакав, в свою комнату и закрыл за собой дверь.
На следующее утро первым уроком была математика. Мы ждали в коридоре, пока придет учитель. Я видел, что Йорг ко мне приближается, у меня не было никакого желания с кем бы то ни было говорить. Поэтому я смотрел в окно.
« Как можно провезти тридцать иностранцев в одной тачке?» - спросил он меня. Я ничего не сказал. Он продолжал: «Четверо в качестве пассажиров, а остальных – в урне для праха.»
Я продолжал смотреть из окна. На крыши домов.
На уроке я не сказал ни слова. Не было желания говорить. Пару раз я видел, как Йорг переговаривается со Стефаном. Они посмеивались и поглядывали на меня.
На перемене они сновали передо мной.
«Почему мусорные бачки изготавливают из прозрачного вещества?» - спросил Стефан.
«Чтобы облегчить иностранцам закупку продуктов», - ответил Йорг. Я побежал вниз по лестнице, не говоря ни слова.
На дворе я остановился и прислонился к стене. Они отдалялись от меня.
«Идем-те, расскажем ему пару анекдотов. Доставим удовольствие», - услышал я слова Йорга. Весь класс подошел.
«В чем заключается разница между немецким и турецким очистным сооружением?» - спросил один.
«Немецкие отстойники не имеют трамплина.» Им было смешно, это доставляло им удовольствие.
«Я знаю анекдот получше», - сказала Сабина. - «У орла размах крыльев два метра. Каков размах крыльев у орла, когда он пролетает над Турцией?- Один метр. Одним крылом он должен зажимать нос.»
«Ты ведь гордишься своей страной, не правдали, Ялсин?»
Это доставляло им удовольствие. Они становились все развязнее, все навязчивее. Каждый в классе поучаствовал в этом удовольствии.
Я ничего не чувствовал, когда они произносили эти дурацкие слова. В моей голове было пусто, я не знал, как мне пошевелиться. Я ничего не говорил и ни на кого не смотрел.
Однажды на доске появились три картинки и подписи к ним. «Турок перед мусорным бачком: турок перед своим домом», «Турок на мусорном бачке: владелец дома», «Турок перед кучей мусорных бачков: владелец недвижимости». Когда наш учитель спросил, кто это нарисовал, никто не признался.
На уроке я получил записку, на которой стояло: «Турок приходит в ресторан и спрашивает зубочистку, получает ее и исчезает. Другой турок входит в ресторан и тоже спрашивает зубочистку и получает ее без промедления. Третий турок требует соломенную палочку. На вопрос персонала, почему ему нужна соломинка, он отвечает: там, на улице кто-то блюет. Большие куски уже растащили, а я хотел подобрать, что осталось.»
Мне стало плохо. Я встал и вышел под их смех. Это доставляло им удовольствие.
Я побежал в туалет, меня вырвало. Потом я умыл лицо. Я стоял, ухватившись руками за раковину и смотря на себя в зеркало. У меня больше не было сил, я плакал.
Они все вызывали у меня отвращение. Таких подлых людей я еще не видел. «Я не буду их трогать», - сказал я сам себе. – «Я не буду об них мараться.»
Я пошел вниз по лестнице. На школьном дворе я заметил, что идет дождь. Мне было все равно. Я надел шлем и повел мопед к выходу.
Турок перед мусорным бачком, турок перед своим домом. Эти слова сверлили мою голову. Я дал газу. Дождь припустил. Улицы стали совершенно мокрые, поэтому было трудно управлять мопедом. На светофоре - красный. Я приостановился и посмотрел вокруг, как люди под дождем разбегались по домам.
Турок идет в ресторан... Требует зубочистку, получает ее и исчезает... Другой турок... Тоже требует зубочистку, получает ее без промедления. Почему без промедления?.. Другой хочет соломинку... Я прибавляю газ... Там, на улице кто-то блюет, кусками...
Мне нужно было ехать все быстрее и быстрее, чтоб больше ни о чем не думать. Мне казалось, что мои мысли преследуют меня. Это уже было слишком. Что я должен был чувствовать?.. Ты ведь гордишься своей страной, не правда ли, Ялсин?..
Я ехал все быстрее и быстрее. Я почувствовал себя вдруг свободным. Да, я был свободным... Я был свободным...
Впереди был поворот. Я хотел затормозить, потому что слишком быстро ехал. Мопед занесло на мокрой дороге. С противоположной стороны приближался автомобиль. Я видел испуганное лицо водителя.
Мы столкнулись.
Я лежал на земле.
Голос спросил:
«Он мертв?»
Пер. с немецкого Лорены Доттай
Разрешение на публикацию этого перевода в журнале «Эдита» получено у Бироля Деницери Александром Барсуковым, редактором журнала.
www.editagelsen.gmx.de
Tote Gefhle
Birol Denizeri
Из сборника „In zwei Sprachen leben“, Hrsg. Irmgard Ackermann, dtv 1983, Стр. 176 -191