.
.
.
Когда произошел этот случай, я уже не помню. Помню тока, что было жарко. Сижу я, значит, у себя дома и футбол по ящику зырю. А раз я смотрю футбол, стало быть, и немного выпиваю. Ведь на наших чудил из сборной по трезвому делу смотреть невозможно, никаких нервов не хватит. Возьми напрокат инвалидов из дома престарелых – те лучше сыграют. А тут ещё каким-то желторотикам с крошечного острова проигрывают. Ну я, естественно, разнервничался через край и хлобыстнул на пару стаканчиков самогона больше обычного. И тут в хату вваливается наш участковый.
Я ему говорю: мол, культурные люди звонят в дверь, когда входят в постороннее помещение, а если нет звонка – а звонка у меня никогда и не было, чай не город, - то стучат.
А он отвечает: стучат, мол, дятлы в лесу или стукачи в нужные органы.
Это он так шутит. Петросян, блин, в фуражке. Он на Новый год тоже пошутил разок. Оделся Дедом Морозом и к училке пожаловал. А у неё в тот день мужик из тюрьмы вернулся. Мужик-то, ясный пень, поддатый уже был: супружницу встретил да старый год проводил. Он и трезвый-то, по правде говоря, будто бычок укушенный, а пьяный так ваще бейсконтролируемый. Ему что Дед Мороз, что Дед Мазай – всё пофиг. Чужой мужик к бабе приперся – и баста! В общем, повезло участковому, что он в ватной бороде и усах был. Не так больно было. Но пару недель улицы он освещал исправно. Знатные фонари получились.
Ну, значит, и говорит участковый: стучат, мол, дятлы в лесу или стукачи в нужные органы.
А я ему: так, мол, и так, чего припёрся, Анискин?
Я, – отвечает участковый, – хочу на тебя протокол составить и на пятнадцать суток на нары упечь.
Это за что же! – возмущаюсь я.
А за антиобщественный внешний вид, – отвечает он.
Видок-то у меня, и в правду, не арийстакратический. Ну не стригся полгода, ну не брился неделю, ну наколки на плечах, ну и что особенного? А то, что в грязной майке и в рваных трусах – так, чай, не в филармонию в таком виде прикандыбал, а у себя дома сижу. Конечно, ещё фингал под глазом, ну так это не моя вина. Я тут давеча с Дуськой-продавщицой как бы флиртовал, ну и сказал ей: у тебя буфера, Дуся, как жопа у бегемота. Ну я же ей комплеймент сделал, а она, дура деревенская, меня за это сковородой по харе приласкала. Хорошо ещё, что макароны удар смягчили, а то могла бы и поломать чаво-нибудь. Нос-то у меня давно сломатый – это я случайно с женой кузнеца переспал, а вот лоб пока цел, кумекает хорошо, и горло в порядке, попивает исправно.
Ну я и говорю участковому: так, мол, и так, имею право в таков виде у себя дома быть!
Тогда он решил придраться к другому.
А ты, – говорит, – вроде пьяный. Не самогон ли пил?
И смотрит, гад, на бутылку, что на столу стоит. А бутылка-то пустая уже! Да к тому же из-под кока-колы.
Может, – говорю, – я и пьяный, товарищ участковый, но не от самогона, а опьяненный хреноватой игрой нашей сборной. Я, мол, патриот, и очень огорчён таким недостойным поведением футболистов. А что касаемо напитка, который я имел честь выпить, то его рекламируют по государственному телейвидению, и даже сам Андрей Малахов употребляет его в пищу.
Во как я загнул! Не подкопаешься.
А что же ты тогда кока-колу солёными огурцами закусываешь? – спрашивает участковый и кивает на тарелку с огурцом.
Я огурец-то всего один и достал, а тут так увлёкся футболом, что всю бутылку и выпил без закуси.
А российская конституция этого не запрещает, – говорю я и деймонстративно откусываю огурец.
Ну ладно, Фёдор, пошутили и хватит, – говорит участковый и делает такой сурьезный вид, какой только возможен на его идиотской роже. – У меня к тебе дело государственной важности.
Тут я, честно признаться, немного напрягся. Неужто террористы в наши Недодойки нагрянули? – пронеслось в голове. Заминировали коровник и теперь условия нашему президенту ставят. Почему коровник? Потому что окромя коровника минировать нечего – всё и так разрушено. Но сразу вспомнил, что на прошлой неделе, к счастью, и у коровника крыша обвалилась. Так что нечего террористам в Недодойках делать. Да и не могли они сегодня в деревню приехать. Автобус тока по субботам ходит, а сегодня… не знаю, что сегодня, но тока не суббота, потому что по субботам я в баню хожу, и в эти вечерние часы уже без задних ног почиваю, когда прям в бане, а когда и на свежем воздухе под забором.
Ну так вот. И говорит участковый: у меня к тебе дело государственной важности.
Какое? – спрашиваю я.
Ты, наверное, знаешь, что наш конюх три дня назад в реке утонул? – говорит он.
Ну знаю, – отвечаю я.
А как не знать, я же с ним в тот день бухал. Посидели мы культурно на зелененькой, о политике поговорили. Решили в Америку Жоржу Бушу письмо написать, чтобы этот мудила техасский знал, что мужики деревни Недодойки категорически против агрессивных действий разбушевавшихся милийтаристов. А когда мы начали обсуждать предвыборную программу Вольфыча, Гриша почему-то начал мычать и махать руками. Выпили-то мы к тому времени немного: по литру на харю, но видать из-за жары его развезло. Ну я и сказал ему: пойди, Гриша, в речке остудись, может, полегчает. Снял Гриша трусы и пополз к речке. И тут я или уснул, или солнечным ударом меня шибануло, короче – вырубился. Просыпаюсь: трусы – вот они – возле меня так и лежат, а Гриши нет. В общем, утоп наш Гриша. Пострадал, так сказать, от глобального потейпления.
Ну так я чистосердечно и говорю участковому: знаю.
Тогда он продолжает: сегодня утопленник всплыл. Труп к берегу прибило. Надо его вытащить и в морг доставить.
Ну а я-то, – спрашиваю, – причем?
Ну как, – отвечает, – причем. Ты его друг был, и дом твой ближе всего к речке. Помоги, Фёдор, вытащить. Прояви гражданскую сознательность.
Ну нифига себе предложение! – думаю я. Трупы из речки вытаскивать. Нашел, блин, некрофила. Да и дружбанов у Гришки с полдеревни было, особенно в день получки. А что касаемо сознательности, то у нас в Недодойках и посознательнее есть. Вон Петька-пастух в прошлом годе бочку спирта в реке выловил и участковому доложил. 200 литров спирта! Ох как мужики его матюкали. Ты что ж, такой-сякой, – кричали они, – не знал, что это спирт? Да откель же я знал, – оправдывался Петька. – На бочке ж какая-то химическая формула написана, я и подумал – химикаты. Да если бы я знал, что там спирт, то под дулом автомата не отдал бы. Тады мужики ему и говорят: ты формулу воды можешь не знать, карась бесхвостый, но формулу спирта знать обязан. Этому же с детства в школе учат!
Так участковый цельную бочку и забрал. На следующий день со всей области менты съехались. Типа для обмена опытом. Три дня обменивались, козлы кургузые, всю деревню заблевали, в некоторых местах до сих пор воняет. А я Петьку в последний момент из петли вытащил. Так он сильно переживал своё недоглядство.
Значит, и говорит участковый: прояви гражданскую сознательность.
Не, – отвечаю, – не могу, товарищ участковый, у меня сейчас по плану просмотр программы «Время». Вот в следующий раз кто-нибудь утопнет, тогда приходи – помогу.
И тут он так хитренько улыбается, ставит на стол портфель, расстегивает его и достает… бутылку водки.
Помоги, Фёдор, – опять говорит участковый.
Ну а я-то что – я завсегда помочь готов. Отзывчивая у меня душа. Да и Гришка мне не чужой человек. Друг всё-таки, с детства дружили. А как другу последнюю помощь не оказать? Не по-нашему это, не по-православному.
Ладно, – говорю, – чёрт с ним с этим «Временем». Завтра прочитаю новости в газете «Правда».
Короче, проявил я гражданскую сознательность, натянул шаровары, влез в шлёпанцы, и пошли мы с участковым Гришку-конюха из реки вытаскивать. А речка-то вот она – рядом, минуты не шли. Подошёл я к бережку и на Гришку глянул. Смотрю я на Гришу, смотрю… и не узнаю.
Да это не Гриша, – говорю я участковому. – Посмотри, какой этот жирный, а Гриша худой был.
Так это он распух, – отвечает участковый. – Все утопленники распухают.
Нагнулся я ниже и внимательно на лицо утопленника глянул. Точно Гришка! У него и с бодуна иногда такая харя была.
Почему распухают утопленники, я не знаю, и у участкового не спросил, и в школе у меня по ботанике двойка была, но Гришку разнесло конкретно. С трудом я его на берег вытащил. А участковый, этот погон с козявками, даже не помог. Рядом стоял и что-то в свой блокнотик записывал.
Ты покарауль его пока, – говорит он мне, – а я пойду какой-нибудь грузовик поймаю.
А чаво его караулить, – говорю я, – чай не сбежит.
Ну мало ли дети наткнутся или ещё что, – отвечает он.
Ладно, – соглашаюсь я, – посижу на бережку, у меня есть над чем подумать.
Я ж водяру с собой прихватил, как чуйствовал, что пригодится.
Значит, ушёл участковый за грузовиком, и я с Гришкой остался тет-на-тет. Один на один, по-нашему говоря. А от Гришки шмонит хуже, чем от стаи потных носок. От него и от живого воняло как от пары тухлых яиц, а от мёртвого так вообще – не сосчитать.
Нашёл я старое полотенце, что на берегу валялось, и решил Гришку накрыть. Полотенце-то маленькое, всего накрыть нельзя. Или верх, или низ. Посмотрел я на низ, ну тот, что ближе к середине, и аж присвистнул. У Гришки и у живого яйца были о-го-го – многие деревенские мужики ему завидовали. А бабы так ваще табуном за ним ходили, ведь остальное хозяйство у него тоже было в порядке. А в теперешнем распухшем состоянии его яйца стали похожи на… даже не знаю, с чем сравнить. Я не видел, что там у слонов, но теперь догадываюсь. Короче, не стал я такую красоту накрывать, и накрыл полотенцем верх. На что там наверху смотреть-то? На опухшую рожу? Да ты приди в понедельник с утра к магазину и гляди, скока хошь. Их там разного калибра и разной степени опухшести кантуется.
Накрыл я Гришу от головы до пупка, отошёл на несколько шагов, чтобы вонь до меня не доставала, лёг на травку и стал водочку попивать.
Минут через пятнадцать гляжу: Нюрка Булкина из церкви возвращается. Она всегда немного придурковатой была, и в церковь по выходным ходила, и даже в библиотеку. А как шестого мужа похоронила, так совсем свихнулась. Каждый день теперь в церковь бегать стала, и утром, и вечером. Наши-то, недодойкинские, в церковь совсем не ходют. Что там делать? Водку там не наливают и футбол не кажут. И ходит-то Нюрка не как все нормальные люди – по дороге, а всё по берегу реки.
Ну иди, думаю, иди, краса вяленая, как раз мимо Гришки и пройдешь, предупреждать не стану. Поравнялась Нюрка с Гришкой и остановилась, как вкопанная. Уставилась на то, что не было закрыто полотенцем, и крестится.
Ну что, дура, вылупилась, как монашка на порнуху, – кричу я ей. – Видишь, ветеринар из области приехал. Коров будет осеменять по-научному. С дороги устал, сейчас отдыхает.
А Нюрка как меня и не слышит. Смотрит на Гришкино хозяйство и крестится. Понятно, конечно, такую красоту в церкви не показывают, и не каждый день такое чудо увидишь. Но зачем так близко принимать к сердцу?
Минут десять Нюрка стояла над Гришкой. Я уже и бутылку прикончил, а она всё стоит и крестится. И тут вдруг – бац! – в обморок брякнулась. Я хотел подняться с земли и подойти к ней, чтобы помочь, но почему-то не смог встать. Хорошо, что как раз в это время участковый на грузовике приехал.
В общем, погрузили нас троих на грузовик, и отвезли кого куда. Гришку – в морг, Нюрку – в больницу, а меня – в вытрезвитель.
Ну так вот. К чему я про этот случай рассказал-то? А к тому, что я только что видел Нюрку по ящику. У неё сам Пойзнер интервью брал. Она ведь теперь знаменитая пейсательница. Тока теперь она не деревенская дурочка Нюрка Булкина, а звезда эротической прозы Аннабель Кулебякина.
Вот сижу я и думаю: о чём Нюрка писала бы, если б в тот день я прикрыл у Гришки не харю, а муди?