Четыре времени русской поэзии
( в трёх частях )
Часть 2
На мой взгляд, приветливее всех относился Запад к Вознесенскому – им эти уклоны в «измы», как бальзам на душу, особенно в русской литературе, слишком уж она велика и монолитна, неплохо бы вирус запустить. Хотя вирусы не всегда извне приходят, порою подолгу прячась в недрах самого организма, чтобы, набравшись сил, излиться во все его концы.
Однако главное одно: все вышеупомянутые стихотворцы выступают строго в пределах дозволенного, ни в коей мере не нарушая неписанных правил договора с властью, если и доходя до определённоё черты, то за неё – ни-ни!
Ножку можно приподнять, но шаг в сторону уже приравнивается к побегу. В нашей стране знают, кому слово давать. Что-то о Коржавине я тогда ничего не слышал; где-то в провинции спивается Рубцов. И опять – сколько же тех, о которых так и не узнают никогда? Вот хотя бы в Виннице возникает (без благословения сверху) рукописный журнал – так сразу завели дело, организаторы сосланы, одного из них в ссылке не то убили, не то сам застрелился… Но это уже не для газет и трибун. И так повсюду.
А барды поют (пусть и без особого поощрения свыше) о Домбае и комиссарах в пыльных шлемах (хорошо ещё, что не Шлёмах), о канатчиковой даче и съевших Кука аборигенах (современно?). Высоцкий хрипит повсюду, из всех имеющихся в наличии магнитофонов, хотя не брезгует и полями стадионов, которые при всех угрожающих гримасах власть ему предоставляет втихую. Ну неужто в этой-то стране правая рука не знает, что делает левая? Или неведомые кукловоды тонко просчитывают психологию народа, у которого так популярны гонимые властью борцы за справедливость? Мы в восторге: действительно талант, да ещё и такая раскованность! Такая свобода – на фоне всеобщей зажатости! Любят на Руси блатных и приблатнённых, да и для власти, слегка их поругивающей, они с начала века – социально близкие. И в лагерях сидели они на особых условиях, не то, что политические (сравни с Российской империей – там наоборот), и роль им всегда особая уделялась. При Сталине – для устрашения обывателей, той щуки, чтобы карась не дремал да больно не храбрился. Уголовщина позднее станет хорошо управляемой колонной перестройки, ударной силой номенклатуры при переделе и присвоении собственности (таковой она была, собственно, и в Гражданскую, опыт накоплен богатый) – ну не самим же рэкетом да киллерством заниматься. Мавры своё дело сделали, а потом частично самоуничтожились, частично сели за хозяйский стол в роли власть имущих.
До перестройки тогда ещё не дошли (только подходили), но коварства аппарату не занимать во все времена.
Тех, кто действительно опасен, нужно пресекать ещё в зародыше, не давая появиться на свет, не то что на сцене. Не лучше ли создать некие образы, которые в сущности своей ничем серьёзным не угрожают? И тут у нас огромный опыт – ещё со времени операции «Трест». В наличии действительно талант, но достаточно здравомыслящий, чтобы не перешагивать определенные рамки. Приправим его столь любезным нашей публике ореолом геройства, мученичества – и вот вам всенародная популярность! Не хочется обижать искренних фанатов В.Высоцкого, но нельзя же в самом деле считать героизмом приблатненность, пьянство, наркозависимость. Всего-то геройства – несколько расколоченных мерседесов, купленных на деньги Марины Влади (умеют наши кумиры устраивать личный комфорт при показном бессребренничестве, вспомним хотя бы Сергея и Айседору). Марина женскою душой поняла намного больше, чем толпы ослеплённых поклонников, упомянув об этом, хотя и вскользь, в своей книге, чем и вызвала бурю возмущения наследников.
В чём же эта разрекламированная смелость барда: в волках за флажками или в натопленной по-белому баньке? А ведь скажи он хоть слово правды о происходящем в стране – оно бы по всему миру зазвенело. Да зачем? Диссидент – с открытой визой за рубеж, в любую погоду и любое время? И смешно, и грустно.
А вот, на тебе, гром среди ясного неба: нобелевская премия Бродскому! Кто такой, откуда, за что? Только руками тогда разводили – что это за «великий русский поэт» объявился? Конечно, на огромной территории нашей страны много родится талантов, но, как говорится, «не родись красивой, а родись счастливой». А в стране этой какое бы тебе не было дано богатство от рождения, но донести его до людей крайне тяжело – впереди лес препятствий, да ещё с соловьями-разбойниками, режущих всё лучшее на корню. Но иного, хоть и с жиденькой котомочкой, можно и обходной дорожкою провести, да лучшими рекомендациями наделить.
Начало «гениетворчества» положила Ахматова, пламенно возлюбив «своего рыжего» вундеркинда, а продолжили местные власти, то ли по глупости, то ли ещё по какой причине наградив его эдаким «мученическим венцом». Нет, на кресте его никто не распинал – его присудили за паразитизм к «ужасной ссылке» в деревню, такую, в которых всю жизнь, от рождения и до смерти, проводят миллионы простых и непростых россиян, кормя своим трудом другую половину населения страны. На парное молочко, так сказать, в отдельную, благоустроенную заботами близких комнату, с пишущей машинкой и обилием свободного времени для стучания на ней. Потому как юное дарование, по воспоминаниям деревенских женщин, есть то ело, но тяжкими трудами себя не отягощало, нет чтобы просто по-мужски помочь им, тягловым лошадям (я и мерин, я и бык, я и баба и мужик), кормилицам России вскопать, нарубить, мешок тяжелый сгрузить. Ну чем тебе не Ильич в ссылке, только Надюши, ружьишка и зайчиков не хватает. Так что формулировочка «тунеядец» под собою какое-то основание имела. А бабы – что для ахматовского любимчика бабы: дикари, грязь, навоз. И вы хотите, чтобы этот народ восхищался его «творчеством»? Для кого он пишет – ясно, что не для них; о чём пишет – три сотни строк о мухе? А может быть вы видели хоть одного человека, сложившего на его строчки песню, нашу, народную, которую так захотелось бы после вечеринки – на всю грудь, во весь голос? Или кто-то заветные строчки Бродского захотел любимой прочесть, в здравом уме, разумеется?
Творчество в Поэзии – это огранка тобою же созданных алмазов, рожденных в муках, пожарах твоей души. Огранил, пошлифовал, и – нате, берите бесплатно, от сердца к сердцу сверкающие всеми цветами цветами радуги бриллианты! Не жалко! Но если душа их, этих алмазов родить не хочет – душа ли неглубока, температура в ней не та или нет её, души, вообще – то как ни старайся, с каким умением стекло ни грани, а в лучшем случае получишь только стразы.
Век Медный подошёл к концу, и этот налёт его последний уже никак не походил на благородную патину, а скорее на ядовитую ярь-медянку. И не на нашей земле начинают определять, кому быть великим русским поэтом, и каким ему быть. Власти по поводу премии решили фыркнуть втихую да лишнего шума не поднимать.
А сегодня те же люди и фыркать не фыркают, всё признают, со всем согласны – ну как же спорить с хозяевами жизни! Да так, что нет-нет, и задумаешься: а действительно ли матч был разных команд? Не играли ли они в одни ворота, чего мы, дурни, за напущенным идеологическим туманом не разглядели?
Живем мы с вами сегодня, в третьем тысячелетии, в так называемом демократическом обществе, и вроде бы свободны, бояться некого, можно (и
должно) вспомнить тех, чьи имена и творчество тоталитаризмом были запрещены. Да только порою казаться начинает, что как тогда эти запреты были наложены, так и дотянулся запрет до наших дней, никто его не отменял. И действительно – ведь иногда бывает, что официально объявлено не было об отмене или реабилитации, а ведь мы с вами граждане законопослушные! Как бы чего не вышло! И вот при упоминании бардов тех лет как-то вскользь упоминают такое имя, как Александр Галич – это если упоминают вообще. Высоцкого или Окуджаву вы ещё, положим, иногда можете услышать (да и то всё реже, попсой, как саранчой весь эфир заполнен), но кто слышал где-либо Галича? А ведь это талантливый поэт,
крупнейший наш бард, один из основателей этого жанра в стране. Чем же это он так не угодил и властям и бомонду? Балладами о прибавочной стоимости, об ударнике Климе Петровиче, поэмой о Сталине? Летящими в Магадан облаками? Вы говорите – те времена прошли? Но люди – люди-то остались!
Современники Галича вспоминают, как в те времена они, люди шестидесятых, любили Окуджаву. Привычным дуть на воду, жить с вечной оглядкой и недомолвками, им был близок Булат, не соответствующий своему имени – резать правду-матку; осторожный, говорящий полунамеками, символами – «догадайся, мол, сама», а я здесь ни при чём. Но Галич называл вещи своими именами, шел прямо, лоб в лоб, не играя в символы и недомолвки. И не страшен был власти ни Высоцкий, хрипло вдалбливающий в головы слушателей слова своих песенок – ну чем её испугаешь: жирафом? Золотой жилой? Братскими могилами, на которых крестов не ставят? Ни тем более Визбор или Окуджава, те от реальности всё куда-то в тень уводили. Эзопов язык может быть и приемлем был во времена страшных тираний, да и то в древней Греции или Средневековьи, когда поэзия распространялась устно. В наши дни передаётся она преимущественно в напечатанном виде, и крамолы вам просто не позволят. Власть тотальна, вездесуща и неглупа, и за любой намёк поэта в лучшем случае лишат возможности печататься, тонко и незаметно, в худшем – и самой жизни, тут тоже опыт она накопила огромный.
А народу детские игры в жмурки не нужны, он хочет слышать своих певцов, своих пророков и судей – слышать свою совесть, черпая в поэзии мужество, решимость, которых порою так не достаёт в самые трудные, самые мрачные годы. Душа всегда нуждается в лирическом бальзаме, успокоении, но нирвана на коленях, с рабским ярмом на шее – смерти подобна. Невозможно представить себе пламенного Шандора Петефи – «вставай, мадьяр, зовёт отчизна!», или Тараса Шевченко – «вставайте, кайдани порвіте», решивших заменить эти строки какой-либо аллюзией, ну, к примеру, строчками о девочке, которая слишком долго спала, шарик у неё улетел и теперь она громко плачет. Да, поэзия – это не только гражданская тема, она разнообразна и многопланова, но народ ждёт правды о том, что волнует его ежедневно и ежечасно, а слащавые пасторали о пейзанах хороши только в придворных салонах. Но именно эти пасторали, ранее ограниченные четырьмя стенами салонов, вынесены за их пределы и с каждым годом всё упорнее навязываются массам для всеобщего потребления с помощью современных технических средств и научных разработок в области психологии.
Неравнодушие, высокий талант, неприятие лжи, бескомпромиссность – сочетание этих качеств делало Галича опаснее всех других бардов, вместе взятых. У меня достаточно жизненного опыта и здравого смысла, чтобы хотя бы на минуту поверить в сказочку о случайно оголённых проводах в новеньком «Грундиге» - ай, бросьте! – хотя все окружающие, ни минуты не сомневаясь, её проглотили. Мы так любим простые, понятные объяснения, дабы не забивать голову опасными мыслями. Да-да, конечно, несчастный случай, автокатастрофа, случайный выстрел на охоте…Бог дал, Бог взял…
Полноте – Бог ли? Спецслужбы были прекрасно информированы о перенесенном Галичем ряде инфарктов, а при таком состоянии смертелен любой, самый незначительный электрический разряд. Чьим спецслужбам выгодна его смерть – тоже сомнения не было. До недавнего времени. Сегодня, когда начинаешь задумываться о многолетней игре в одни ворота, когда партийные идеологи вполне серьёзно рассказывают о своей самоотверженной борьбе с коммунизмом(!), прилежно посещая церковь, которую проклинали всю жизнь, когда иерархи церкви оказываются агентами КГБ (Денисенко), а руководители ГБ приписывают себе защиту инакомыслящих (Марчук), поневоле начинаешь видеть всё несколько в ином ракурсе.
Честно и искренне воспринимающий действительность и реагирующий на нее талантливый поэт, принявший православие патриот, более русский, чем многие русские, Александр Галич был неугоден и опасен по обе стороны тогдашнего «железного занавеса». Версия случайной гибели от поражения током новеньким магнитофоном была принята местной полицией на фоне обострённой борьбы в «холодной войне» слишком легко и безвариантно. Как не сравнить это с событиями в сегодняшнем мире «всеобщего консенсуса», хотя бы с заранее продуманным и спланированным скандалом – делом по «отравлению Литвиненко».
Но уж все сомнения по поводу направления властных игр на поэтическом поле можно отбросить после убийства прекрасного поэта, певца, композитора Игоря Талькова. Тут уже игра явно шла на одной половине поля и в одни ворота. Гражданская поэзия Талькова была опасна и тем, и этим. Компартийные и комсомольские выродки, сорвавшие все идеологические маски при дележе страны, больше не могли ощущать себя наколотыми на его острейшие строки. А тут ещё в своих интервью Тальков неосторожно подчёркивал своё увлечение историей, что выводило его творчество за пределы узконациональных границ, встревожив значительно более широкие круги, чем бывшие комсомольские деятели. И звучит выстрел – в общественном месте, у всех на виду, затем появляются неизвестные «врачи» - для «добития» наверняка, организаторы не найдены, никто не наказан, убийцу – Шляфмана гостеприимно пригрел Израиль, Малахов обосновался где-то в южной Африке…
Имея возможность в достаточной мере познакомиться с историей, я уже не могу быть настолько наивным, чтобы верить в то, что развитие её происходит бессистемно, не управляясь чьей-то опытной рукой, по крайней мере на протяжении последних веков. Чьей и как – это крайне серьёзный вопрос и не вписывается в рамки статьи о поэзии. Но сама поэзия не может оставаться вне поля зрения негласных властителей мира сего, она слишком опасное острейшее оружие, а люди, владеющие им умны, талантливы, популярны, способны в кратчайшие сроки оказывать серьёзнейшее влияние на чувства и сознание широких масс населения нашей планеты – в зависимости от культурного уровня этих масс и места в обществе, которое занимают эти поэты. В своих интересах её пытались использовать многие века: ещё у эмиров, султанов был свой зоопарк прикормленных придворных поэтов – и так до членов Союза писателей. Но как ни щёлкай бичом и не одаряй пряниками, чем выше талант, тем он более непредсказуем. Риск достаточно велик.
Амбициозно-кокетливое, столь часто цитируемое сегодня евтушенсковское «Поэт в России больше чем поэт» по сути своей бессмысленно. В самом деле, быть Поэтом на Руси всегда ассоциировалось с пророческим даром, правдивым величием, бескорыстностью, почти юродивой святостью, простотой и бесстрашием перед власть имущими. Чего уж тут большего ждать? Слову поэта всегда верили, передавая его во все концы из уст в уста со времён Бояновых. Для тех, кому оно было направлено, слово это было и знаменем и бальзамом, для тех, против кого – страшнейшим оружием.
Но нужно ли заканчивающему своё формирование «золотому миллиарду» иметь в своём тылу такое оружие? Тем более, что составляют этот миллиард люди отнюдь не духовные, ведь любые крупные капиталы могут возникнуть только путем отнятия накопленных многими поколениями благ у большей половины человечества – обманом, разбоем, убийством, какими «гуманными» масками не прикрывали бы эти деяния адвокаты. Совесть, честь, любовь для них всего лишь рудименты прошлого, равно как и воспевающая их высокая Поэзия. Им нужно разве что «оттянуться», а для этого раскормлена целая армия «попсовиков» - шоу-бизнес, потребляющий огромнейшие средства и уже неразрывно смешанный с наркотиками, проституцией и сексизвравщениями. На поэтические издания не находится ни копейки. Вы можете сутками наблюдать на экранах картины «большого спорта», ставшего боем быков, соревнованием фирм, производящих гормональные препараты, но за горами пронизанного химией мяса на экранах никогда не увидеть вашего современника – Поэта, не дождаться искреннего слова – а то, не дай Бог, предстанет в истинном свете вся изощренная брехня политиков, телеведущих, журналистов.
Ну, конечно, открыто наша славная демократия никого не запрещает (хотя и от «несчастных случаев» со слишком настырными не гарантирует). Нет-нет, пошалите детки, сценарий у нашего заокеанского Великого Отца давно отработан. Дело в том, что Поэзии в нашем понимании в Штатах не существовало никогда. Там есть понятие «университетской поэзии», т. е. эдаких университетских узких тусовок, пусть и передающихся из поколения в поколение и даже осуществляющих некоторый перекрёстный обмен между отдельными группами, но уж никак не имеющих отношения ко всему обществу – в целом. Своеобразная «кухня яйцеголовых», но уж ни в какую не сравнимая даже с нашими кухонными собраниями в советское время – там и люди были поталантливее и разговоры покруче. А тупой американский «пипл» хавает приготовленные ему помои, от дешёвых песенок и киношек до гей-парадов и подробных описаний сексуальной жизни голозадых звёзд. И блаженно тупеет. «Элита», правда, может себе позволить послушать в дорогом концертном зале классическую музыку, оперу, полицезреть балет (да и там уже правят бал гомосексуалы), но на то она и элита, нужно же ей чем-то выделяться из серой массы, да и это скорее снобизм, чем порыв души.
А в предназначенных для масс кинофильмах (и мультфильмах) «хорошие парни» любят попсу, рэп, а злодеи обязательно слушают или сами исполняют что-либо из классических произведений. Идет подспудное зомбирование зрителей.
Страна, население которой составлено разношерстным сбродом со всей планеты, разделённая на массу этнических общин, сшитых в основном экономическими нитками, навязывает свою «культуру» всему человечеству, в том числе и странам с тысячелетними культурными традициями. И как видим – с огромным успехом!
А уж в нашей стране, уже почти век управляемой маргиналами, уничтожавшими понятия патриотизма, веры, чести, совести, где очаги культурного наследия были вытоптаны, сожжены, разграблены, культурная элита миллионами уничтожена, изгнана за рубеж, достичь консенсуса двух сил: внешней, агрессивной, и внутренней, разлагающей – оказалось очень легко, они обе работали против нашего народа и его культурных ценностей, на их разграбление и уничтожение.
Вот и в поэзии век Медный оказался очень недолговечным, сдав позиции в конце 20го столетия последнему веку – Оловянному. А звона оловянных колоколов никто никогда не услышит – чего и требовалось мировым управляющим. Жемчужина мировой, многовековой величайшей русской культуры – её Поэзия сдана в архив, загнана в подполье, заменена рекламируемыми ничтожными стекляшками, от которых могут «балдеть» только дикие папуасы (а именно такими хотят видеть нас князья мира сего), а людям интеллигентным остаётся только истово отплёвываться (пусть это не слишком интеллигентно, но что поделаешь?).
Отковка оловянных колокольчиков происходила уже не в далёком прошлом, а в наше время, при нас, поэтому предваряя обязательное обливание грязью штатными «грязомазами» и стандартные обвинения в незнании и лжи, попробую воспользоваться собственным опытом и примером.
Первые два своих «стихотворенья», совершенно дилетантские и бесталанные, послал я (по настоянию близких) в «Пионерскую правду» где-то в середине 50х годов. И надо же – получил вежливое письмо с обстоятельным пояснением моих ошибок и пожеланием творческих успехов!
Сейчас в такое трудно поверить, но медь в то время ещё звенела, сохраняя в этом звоне серебряные отголоски прошедшего века.
На следующий «выход в люди» решился я почти через три десятка лет, исписав (и забраковав) не одну тетрадку стихов. На этот раз выходить уже было с чем, но вот к кому выходить? Времена изменились, хотя какие-то ответы можно было ещё получить. На подборку стихов пришел ответ, что они не подходят по содержанию – мистика (хотя так и не понял – где?), мысли не те. А когда послал совершенно нейтральный цикл «Времена года»,
то получил вопрос: - А где же Мысли? Третья попытка произошла уже в разгар «перестройки» в Союзе писателей с личным контактом с Татьяной Бек, дочкой довольно известного в ту пору писателя. Тогда я уже смог открыто показать кой-какие крамольные вещи (если честно, то писал я тогда почти сплошную крамолу, за которую сразу выдали бы бесплатный билет куда-нибудь на север), в том числе и небольшую поэму об истории Украины – расстрелах, голоде, унижениях, стихи о своём далёком предке Устиме Кармелюке…Госпожа Бек отреагировала на подобное моё творчество очень остро, выдав язвительную, уничтожающую рецензию. Одно или два замечания я с удовольствием принял к сведению, подкорректировав текст, но суть была в том, что г.Бек вообще ни единого положительного момента в стихах не нашла – ну, прямо дурак-дураком, графоман-графоманом, чем повергла меня, всю жизнь по-глупому привыкшего доверять людям, в ужас и стыд. Но, к счастью, по-мазохистки захотелось ещё раз ткнуть себя мордою в грязь, прочтя гениальную поэзию великой поэтессы и критика. А после прочтения нескольких сереньких стишков всё как-то сразу стало на свои места. В наши дни г.Бек, говорят, стихи писать бросила, в чём, наверное есть, по словам её коллеги Васисуалия «простая сермяжная правда». А я понял, что «Бог по заслугам метит человека: кто критик, кто поэт, кто – просто бека».
То ли позднее, то ли раньше этого была ещё одна засылка своих стихов –
в журнал «Юность». Года отрезвляют человека, давая ему мудрую возможность увидеть суть вещей, взглянув на происходящее со стороны. Теперь я ни за что не послал бы результаты своего труда в этот легковесный, фанфаронски модный журнальчик, но тогда он был «на устах» всей интеллигентствующей публики. Блистал в нём модный в то время Олег Чухонцев, хотя его посредственные стихи никаких чувств не будили, но – мода, мнение Марь Иванн и Фан Фанычей! Вот от него я тоже получил небрежный вердикт о моём дилетантстве и графоманстве. Сегодня, когда мои стихи читают сотни тысяч читателей, а добрые слова доводилось слышать от людей, пусть и не модных, но значительно более талантливых, чем всякие позабытые нынче беки-чухонцевы, над подобными рецензиями можно было бы и посмеяться. Но скольких начинающих, особенно в провинции, Пушкиных, Есениных, Цветаевых подрезали эти бездушные, а зачастую и бесталанные «авторитеты» от литературы! Корифеи Медного века поголовно были вытащены наверх за уши известнейшими поэтами того времени; однако выскочив вверх они и ориентировались по верхам – какой заказ идёт оттуда – эгоистично не опуская очи долу. Как в то время начала падать рождаемость – ведь иметь ребёнка озадачивало лишними заботами и грузом ответственности, что в наши дни привело к вымиранию народа – так и поэты века медного погнущались кого-то поддерживать (за так?), опекать, учить – разве что поучать свысока, и не оставили по себе достойной смены. А если и оставили, то поколение ещё более эгоистичное, асоциальное, извращённое или попросту бездарное.
Адреса и телефоны «великих Корифеев» для их спокойствия были засекречены, и пробиться к «их величию» какому-то неподтвержденному таланту из провинции могло помочь только чудо. Но даже в этом случае надеяться на благосклонность было наивно.
Б.Окуджава любил вспоминать, как в бытность свою зав. отделом поэзии «Литературной газеты», пригласив кого-нибудь из знакомых, пел в кабинете песни под гитару, запираясь «от графоманов». О том, кто мог оказаться в числе этих «графоманов», мы уже не узнаем никогда – их всех чесали под одну гребёнку. Так в Медном веке рождался сегодняшний тусовочный век оловянных колокольчиков – разрознённый, неслышимый, ненужный.
Но я всё-таки человек упрямый – сказывается украинская кровь – и, пожалуй, могу даже поблагодарить этих презрительно глядевших на меня свысока человечков: они научили держать удар и давать сдачи, не умаляя, а трезво оценивая свои силы. А ударов была масса, но с одной стороны силёнки были слабенькие от природы, раздутые модой и общественным мнением, с другой - Божий дар, с набитыми на кулаках мозолями и обостренной в отбитии постоянных ударов остротой реакции. Так в отстаивании достоинства не только собственного, но и той Силы, наделившей меня определёнными способностями, рождались первые мои эпиграммы.
Конечно, уловить непросто все оттенки:
Стих как жестянка глух, или звенит, как медь,
Ведь лишь таланту быть критерием оценки,
Да надо же его, как минимум, иметь!
А если его, таланта, Бог не послал, то где уж его взять? Но чем его меньше, тем больше стремление к командным высотам: в лауреаты, критики…
О нет, я никого обидеть не хотел!
Сам виноват – стучал не в то оконце.
Я думал: шлю стихи в Поэзии отдел,
Отправив их в приют убогого чухонца.
Дорогие мои чижики с канареечками! Обидным своим чириканьем вы вместо зла сделали добро, создав из скромного, застенчивого провинциального поэта крупнейшего, пожалуй, в нашей русской литературе мастера поэтического экспромта, эпиграммы и пародии, так что за это зла я на вас не держу. Но за тех, кому вы не дали подняться на ноги, за те таланты Божьи, задавленные вашим подлым, незаслуженным презрением и равнодушием в зародыше – не прощу никогда! Не прощу изуродованного лица Поэзии, на которое вы столько лет натягивали гнусную личину, отпугивая верного читателя! И моих стихов, порою крайне злободневных и столь нужных в тяжелую минуту стране и людям, которые вы продолжаете держать под своим тяжёлым оловянным спудом, боясь их, теша свою поганую гордыню – и свою слабость, не выпуская их в свет – не прощу! Достану вас рано или поздно и на этом свете и на том, где для вас услужливо готовят постаменты великих Творцов, Гениев и Героев!
Есть имена – они, как заклинанья,
Лишь назовёшь – кивают: это так!
А среди них, пожалуй, столько дряни,
Но кто-то там позолотил пятак.
А сколько есть простых и неизвестных,
Которые для слуха – звук пустой.
Грохочет жесть, хрустит калачик пресный,
А клад зарыт под землю – золотой.
( окончание – часть 3 )