Они жили в одном доме и даже – вот везение – в одном подъезде. Жили с тех самых далеких теперь уже пор, как счастливые семьи железнодорожников и примкнувших к ним въехали в новый пятиэтажный дом у вокзала – роскошную хрущёвку со всеми ее прелестями в виде метрового коридорчика, пятиметровой кухни и совмещенного санузла полтора на полтора. Но всё в мире относительно. И счастье новосёлов было неподдельным. Ведь что в конце концов есть самое ценное в нашем иллюзорном мире? Подлинность! И прежде всего, подлинность твоих чувств.
Правда, не совсем ясно, какое именно чувство было подлинным для Игоря в тот неповторимо прекрасный день переезда – по той простой причине, что ему тогда было всего полгода от роду. Но думается, что общее поле радости не могло не коснуться этого восприимчивого магнитика – розового тельца малыша, и он разделял – пусть неосознанно – всеобщее ликование по поводу начала светлого будущего. Обещания вождя были в общем-то выполнены. Хотя бы для этих нескольких десятков семей – уж точно.
Игорь жил на пятом этаже, а Лена – на втором.
Лена была красавица и старше Игоря почти на семь лет. Она-то уж точно помнила этот период – конца на редкость солнечного, хоть и морозного декабря, предновогоднюю пору, и без того радостную, а тут ещё совпавшую с праздником новоселья. Она помнит, как рядом с папой, мамой и сестрой везла в новый дом порученные ей саночки с какой-то поклажей, кажется, детскими книжками, а еще тащила кота Васю, посаженного под шубку на груди. Правда, он всё равно потом убежал, и не пришёл больше. Зря только хороший китайский свитерок испортили кошачьими коготками – с их помощью вольнолюбивое животное яростно протестовало против перемены места жительства.
Игорь любил Лену всегда – во всяком случае столько, сколько себя помнил. Эта любовь была главной темой его жизни. Благодаря ей, он чуть ли не с четырех лет стал помощником в доме. Мать жила одна - отца Игорёк практически не помнил - перманентно находясь в безуспешных попытках найти своё женское счастье. Были еще, правда, бабушка с дедушкой, но они много работали: бабушка старшей медсестрой в больнице, а дед – естественно, железнодорожником, машинистом поезда. Как только Игорь видел со своего пятого, что Лена идёт с ведром мусора к бакам посреди (непременно!) двора, он тут же хватал свое мусорное ведро и молнией летел вниз – по тому же маршруту, что и предмет его обожания. Даже если ведро было почти пустым. Случавшиеся в этот момент свидетели – мать или бабка поначалу удивлялись его странному рвению, а потом привыкли. Остаётся не известным, догадывались ли они об истинной причине этой любви Игоря к выносу вёдер или нет? Правда, однажды, что-то уловив в воздухе своим правильным медицинским носом, бабка сказала: «Ишь, кавалер, нашелся!» И как припечатала: с тех пор этот ярлык был приклеен к Игорьку на долгие годы…
Но справедливости ради, надо сказать, что большой наблюдательностью по отношению к Игорю ни дед с бабкой, ни мать никогда не отличались. Мальчик рос и развивался как-то параллельно их жизни, отнюдь не скупой на события и разнообразные, но мало связанные с мальчиком личные эмоции. Бабушка, если не была на работе, то находилась в состоянии боевых разборок с какими-то бесчисленными родственниками, которые все норовили лишить ее, бабушку, площадей, дензнаков и прочих ценных вещей. Кроме дач – в среде Игоря их тогда еще просто не было как актива. И как понятия. В редкие моменты затишья между выяснением отношений с родичами бабушка выходила к подъезду, усаживалась на скамейку и начинала организовывать как сейчас бы сказали тусовку. Такой междусобойчик – среди жильцов подъезда. Выносили столик, бутылочку или даже две, рюмки и всё остальное, что к этому полагается. Закуска была незатейливая – о колбасе как-то никто не вспоминал, в основном яблоки, огурчики, кабачковая икра, хорошо, если селедочка-иваси. Сосед из Лениной квартиры отставной майор танковых войск, воевавший на Курской дуге, отчаянный, рослый детина, время от времени гонявший с превентивными целями по двору свою жену и двоих детей, выносил баян и начиналось веселье!
Игорь в этих праздниках жизни никогда не участвовал, почему-то он их не любил – то ли за запах алкоголя (антипатия с младенчества из-за пьяницы-папаши), то ли ему было неудобно перед Леной – а за что, попробуй объясни! Видимо, душа влюблённого - чуткий барометр – сигнализировала: эти простонародные гулянки совершенно не сочетаются с благородством, если не сказать аристократизмом угловатой девочки-подростка, ореолом которого она всегда была окружена. Так же, как и ее старшая сестра-отличница, которая, в отличие от меньшей, и не пыталась скрывать своего надменно-презрительного отношения к местному социуму. За что не раз подвергалась словесным нападкам и физическим тумакам лихих «блатных» девчонок из соседних домов, которых просто выводил из себя высокомерный вид «этой фифы».
Во всем этом было нечто странное – откуда бы взяться этому благородству в семье рядового библиотекаря и инвалида второй группы, получившего увечье на заводе? Голубыми кровями тут и не пахло. И тем не менее, Игорь благоговел перед Леной. Он совершенно точно знал, что это настоящая королева. Причем не только для него, а объективно.
Поэтому он избегал сборищ у подъезда, несмотря на призывы бабули («Игорёчек, пойди сюда, съешь колбаски!») и реальную возможность получить там конфету или печенье, и гордо спешил мимо, скорей домой. А там можно было наблюдать за Леной с балкона, ждать, когда она выйдет играть в классы или выбивного с подругами, замирая от восторга смотреть, как прыгает ее русый хвостик по худеньким плечам, как задорно морщится ее очаровательный носик… Но приближаться к ней, даже просто к тому священному месту, где находилась его королева, шестилетний мальчик, конечно же, и думать не смел.
Может и от этого, Игорь вырос в не слишком коммуникабельного, не дворового мальчика. Он знал, что в семье Лены все любят читать, а значит, надо было соответствовать и тут. Пришлось записаться в библиотеку, брать там книги – Гайдара, Носова, сказки и приключения. Однажды он даже поговорил о книгах с мамой Лены, когда она, зябко кутаясь в серенький плащик, ждала ключа, стоя у подъезда. Она спросила, что любит читать Игорь, посоветовала взять повесть о Незнайке и его друзьях. Мальчик был почти счастлив. Постепенно чтение стало потребностью. Словом, нет добра без худа. Впрочем, если любовь это худо…
Еще он пытался рисовать Лену, но это относилось к уж совсем сакральному, сокровенному. Сходство в основном не достигалось. Игорь расстраивался и рвал неудавшиеся портреты. Но если мелькало что-то похожее, то это было еще хуже, поскольку надо было обеспечить надежное хранение созданных шедевров - от чужого насмешливого глаза. Не дай Бог, расскажут потом у подъезда. Тогда лучше повеситься. Посему листы эти он сначала прятал под матрац, потом под ковер, но тут тоже был большой риск – неизвестно, когда взрослым придёт в голову выбить этот предмет интерьера и немалой гордости: настоящие пушистые и рисунчатые ковры были не у всех, товар этот относился к категории дефицитных. Это слово Игорь часто слышал от мамы и бабушки.
Словом, любовь несла много проблем. Это Игорь тоже понял рано. Но без неё он ни за что не согласился бы жить на свете.
Учеба в школе, в которую он пошел, как и все в семь лет, не принесла особых перемен в личной жизни. Хотя там и были девочки, которые проявляли к нему внимание, просили помочь в чем-нибудь, типа очинить карандаш, дать книгу, и Игорь никогда не отказывал. К девочкам он испытывал смутную жалость – проводя аналогию с судьбой собственной матери, в жизни которой всё не наступало перемен к лучшему. Было несколько попыток привести в дом отчима, но они быстро терпели крах. Или сам уходил, не нравилась теснота, многолюдство или еще что, или мать выгоняла – по причине слишком уж вредных привычек претендентов. Игорь познавал законы цикличности вживую: мама то усиленно красилась, делала завивку, неестественно смеялась и пахла духами – восходящий участок, затем наступал период без маникюра и губной помады, следовательно, без надежд. Но Игорек-то уже знал, что нисходящая кривая потом всё равно выпрямится и пойдёт кверху. Так вылуплялся из него философ-диалектик. Он только не знал, как объяснить это маме, утешить ее, аргументируя научно свои детские доводы и не раздражая и без того удрученную женщину. И потому он больше молчал.
К великому огорчению Игоря, его отправили в другую школу, - совсем не в ту, куда ходили Лена и ее сестра. Пришлось смиряться и искать в этом позитив: пока он маленький, не надо ему попадаться лишний раз на глаза любимой девушке. То, что он видел в зеркале, даже на его субъективный взгляд, никак не могло вызвать ответных чувств: невысокого росточка, щупловатый, с прямой детской челочкой и небольшими глубоко посаженными карими глазами. Правда, одевали Игорька не без щегольства – мать работала в магазине, да и у деда была хорошая зарплата. «Вот вырасту, тогда всё изменится, - часто думал Игорь. В том, что Лену он не разлюбит никогда, он не сомневался ни на йоту. Он упорный, он будет ждать. И обязательно дождётся.
Но сначала он дождался того июньского дня, когда Лена, воздушно-белоснежная, как неведомый цветок (эдельвейс – почему-то подумал Игорь), выпорхнула в свой последний школьный вечер, красивая до жути и потемнения в глазах и ещё более недосягаемая. Она попалась Игорю навстречу, часов в шесть, когда он шел из булочной с авоськой (один серый хлеб, один батон с изюмом). «Привет!» – бросила она на ходу, цокая каблучками по асфальту. Впрочем, вряд ли она его видела, скорее проявила обычную вежливость… Игорь почти всю ночь простоял у окна, выходящего на центральную улицу, по которой обычно гуляли толпами выпускники всех школ города, в надежде посмотреть на свою королеву еще раз. Но так и не увидел.
А потом Лена уехала в другой город – поступать в институт, сначала в Москву, но там что-то не сложилось, затем в Харьков. Теперь они почти не виделись. Иногда она приезжала на каникулы, но очень ненадолго – повзрослевшая, стильная, в синих джинсах и яркой курточке в виде американского флага, а потом Игорь узнал, что она вышла замуж. От него снова требовалось мужество. И снова терпение, и снова упрямая надежда. Она светила ему далёким светом, еле видным, но всё равно реальным лучиком, она ведь жила где-то, пусть не рядом ним, но ведь была же, была!.. Через соседей доходили слухи, что брак ее был не совсем удачным, и Игорь переживал за неё, как за самого близкого человека, как не переживал, пожалуй, за мать и за самого себя.
За это время он окончил техникум связи, получил специальность. А потом был Афган. Почти два года он находился в совершенно другом мире – предельно жестком и аномальном. Он редко видел там сны – сама действительность была сном, из которого нельзя было проснуться, но однажды Лена появилась в его ночном забытьи. У неё были золотые волосы – не такие, как в жизни – и длинное черное платье, на котором выделялся серебристый крестик. Она ничего не сказала Игорю, просто смотрела – долго и внимательно, без улыбки, глаза ее что-то говорили, передавали что-то… Игорь смотрел бы и смотрел в них, наполняясь при этом новой для себя силой и спокойной энергией. Но тут взвыла сигнальная сирена, швыряя его опять в земной ад. Однако и весь этот день, и последующие его не оставляло ощущение уверенности и тепла, струящегося из золотистых глаз Лены и разливающегося по всему его легкому смуглому телу. И это ничего, что больше она ему ни разу не приснилась: ему и этого хватило с лихвой…
Вернулся Игорь через три года, отделавшись, можно сказать, легко: один раз обгорели уши (было 50 жары) и получив контузию средней тяжести под Кандагаром. Правда, с тех пор он стал еще молчаливее - днем, зато ночами часто вскрикивал – мать говорила – или бормотал неразборчивые злые слова. Нервный стал… В его заячьем сне любые слабые звуки – лай собаки, шум автомобильных колес, голоса ночных прохожих – превращались то в вой сирены, то в грохот взрыва, то в какие-то нечеловеческие рыданья. Женщин Игорь стал явно избегать. А вот без водки жить как-то уже не получалось – видно, привык к фронтовому спирту. Еще надел крест и поставил в изголовье иконку святого Георгия. Вот и все изменения…
Он узнал все последние новости о нескладной жизни Лены. От мужа-харьковчанина, эдакого новоявленного Остапа Бендера, она ушла, вернулась к родителям. Вскоре же родила мальчика – позже Игорь увидел его, изящного, темноглазого эльфа, молчаливого и застенчивого. Как ни странно, мальчик был чем-то очень похож на него. Но Игоря это не удивило. Он вообще разучился удивляться. Родители Лены болели, особенно отец, который получил два инсульта, а позднее лишился ноги из-за диабета. Лена мужественно ухаживала за ними, одновременно пестуя сыночка, к которому относилась со священным трепетом - он заменял ей страстно любимого когда-то мужа. Она похудела, истончилась, слегка поблёкла. В ней как будто надломилось что-то главное, на чем зиждется женская весёлая сила, тот стебелёк, на верхушке которого в свой срок распускается и шлёт свои разноцветные радостные волны чудо цветка…
Игорь видел ее редко и, как всегда – издалека. Он чувствовал, что ей не до него. Да и не до кого… Она была теперь такой же одиночкой, как и он.
Так и шли – рядом две их трудные дороги. Рядом, но не вместе.
Игорь получил однокомнатную квартиру, как афганец, родина не обошла его вниманием. Чего нельзя было сказать о женщинах, которые как-то исключились из реальности Игоря. Внешне он был по-прежнему щёголь – аккуратность и элегантность были в крови, но видимо, что-то было отталкивающее, отстраняющее в его отрешенном взгляде. И ушлому женскому чутью без всякого сканирования было ясно, что этот парень целиком принадлежит своей Мечте. Неважно, кто эта госпожа, и есть ли она на самом деле, но завладела она им раз и навсегда.
Словом, с женским вопросом были разного рода проблемы… Забыть об этой неприятности, как обо всем мрачном и даже постыдном, что было связано с Афганом, отключить себя хоть на время от этой жадной черной дыры, помогали выпивки, иногда переходящие в запой… В моменты относительной трезвости, слушая Рода Стюарта или Стинга, он думал о том, как он возьмётся за себя, придёт в форму, заработает кучу денег и наконец наберётся смелости поговорить с Леной. Он скажет ей, нет, он просто попросит её принять от него всё-всё, что он может ей дать, всё-всё, что у него есть. И всё, что еще будет... Он скажет, что будет служить ей до конца своих дней, служить, как преданный оруженосец, как пёс… Служить, как служат одному Богу…
В новой квартире жить долго он не стал – сдал знакомым, а сам опять поселился в родной пятиэтажке. Чтобы быть поближе к Лене. За это время мать успела приобрести киоск – один из гражданских мужьёв помог. Игорь помогал матери. Поработал и в охране. Но работе мешали пьянки. А тут еще все эти хреновы реформы…. Радовало одно – мать вроде бы уже не страдала, как раньше от временного отсутствия мужчин, более того, она устойчиво похорошела, изменила стиль, имидж, как теперь говорят. Перестала кричать на деда с бабкой (Игоря она всегда щадила) и делать химзавивку. Игорь всегда говорил, что она ей не идёт.
А у него появилось новое пристрастие – стричь. Цирюльник проснулся. Особенно интересно было стричь женщин – сначала соседей, потом и прочих. Сначала он мысленно рисовал портрет этой женщины – какой он видел ее в идеале. И этому помогали мысли о Лене. Впрочем, что странного, эти мысли были тем воздухом, которым Игорь дышал. Потом уже этот архетип воплощался Игорем в явь. И получалось! Во всяком случае, женщины были очень довольны, видимо, он улавливал их тайные чаяния. Проявлял скрытую красоту, так сказать. Пожалуй, это было первым удивлением Игоря в послеафганский период. Точнее, удивило то, что, как оказалось, Лена тоже с детства мечтала стать парикмахером! Об этом проговорилась как-то ее словоохотливая мама, с которой Игорь время от времени беседовал, и оба чувствовали другу к другу большую симпатию. А Игорь еще и благоговение.
Лена же к этому времени уехала в столицу учиться в аспирантуре. Что ж, семья у них была такая – нетипичная для их пролетарско-железнодорожного микрорайона. Игорь иногда встречал Павлушу и мало помалу их односложные приветствия переросли в разговоры, настоящие мужские разговоры. О чем? Да неважно, главное – обменяться накопленным опытом своей терпеливой и непростой жизни, мысленно послать поддержку друг другу: «Мол, понимаю, старина, как тебе иногда хочется всё послать. Разделяю твою волчью тоску. Сам такой…»
Но были и вербальные коммуникации: о прочитанных книгах, о музыке и фильмах. И никогда – о Лене. Между ними было много общего: безотцовщина, внутренняя и внешняя хрупкость, неистребимая, порой непомерная эстетическая потребность на фоне убожества окружающей жизни. Для семи- потом уже десятилетнего Павлуши Игорь был герой, настоящий мачо. И мальчик никогда не позволял никому из соседей плохо говорить о своем старшем друге («Опять этот припадочный орёт! Нет, чтоб семью завести, как люди…»). Дело в том, что Павлуша был телепат и потому знал много того, чего не могли знать другие люди. Например, то, что Игорь тоже рисует, что он тоже может заплакать – или от великой злости или от великого сострадания красоте...
Прошло еще несколько лет, из которых в общей сложности два года Игорь провёл на больничных койках – участились головные боли и нервные приступы. В девяносто шестом, вернувшись из госпиталя, где он встретил своё тридцатилетие и где его на этот раз неплохо подлечили – попался необыкновенный доктор, да и оборудование новое пришло, Игорь твёрдо решил бросить пить и перевести виртуальные отношения с Леной в явную форму. За это время умер дед. Больших сожалений Игорь по этому поводу не испытывал – они никогда не находили общего языка. Сильной и, пожалуй, единственной гранью дедовых интересов, как большинства советских мужчин, тем более, простых тружеников железной дороги, была политика, которой Игорь не понимал и не хотел понимать. Он, побывавший в самом пекле войны, всеми своими оголенными нервами ощутил уродство всех форм политической борьбы, прозрел изощренную и бесплодную казуистику дебатов на эту больную для него тему и слышать их больше не мог. Не зря у него были сожжены уши…
Теперь можно было решить пресловутый квартирный вопрос и обеспечить Лене с Павлушей приличные условия жизни. Конечно, еще не те, что достойны королевы, но всё же. Сердце его замирало.
И не зря: его ждал удар. Мать, как будто даже слегка виновато (тоже женщина!), сообщила, что Лена вышла замуж. За американца. Она уезжает навсегда.
«Всё, кончено. Дождался, дурак! Так тебе и надо, мудило! Всё кончено, всё кончено…» - злорадными молотками билось в голове и во всем его организме, только что тщательно промытом капельницами и светлыми устремлениями.
Он перестал спать. Со сном и раньше было неважно: он был что называется заячий, весь дырявый наподобие дуршлага или сита. В этих дырках сон был не сон, а темный промежуток – жутковатый своей непонятностью. Выбраться из промежутка – значило жить или видеть нормальный сон. Но выберешься или нет, зависело не от Игоря... Тогда Игорь просил Господа помиловать его. Или просто плавал как немое и тупое бревно, но не в тишине – если бы – а в диком лязге, грохоте, вое и рыке неведомых гигантских существ. Одно из них Игорю даже как-то удалось идентифицировать: ожившая многотонная кариатида с гнилыми зубами и ухмылкой на кроваво накрашенных губах, двигавшаяся неумолимо прямо на него – ее звали Политика…
Теперь же такие промежутки стали сплошными…
«А что, если попытаться удержать ее – размышлял он, - подойти к ней, когда она приедет прощаться с мамой и сестрой (отца уже не было в живых), и всё сказать?» Но тут же осаживал сам себя: кто он, чтобы вмешиваться в судьбу этой уникальной женщины, в высшей мере заслуживающей и любви, и богатства, и душевного покоя? Зачем он ей – этой богине, припадочный, полунищий, со своей мало выраженной интеллигентностью, но ярко проявленной склонностью к пьянству?
Лена и Павлуша уехали. Перед отъездом Игорь встретил мальчика, они взглянули глаза в глаза – почти одинаковая грусть, равная пронзительность черных зрачков – обменялись крепким рукопожатием без словесного сотрясения воздуха. Всё было ясно обоим.
И потянулись дни, месяцы, а потом – куда денешься – годы. Из этого временного материала и лепилась жизнь, ее форма – не слишком безобразная (пить Игорь стал гораздо меньше), но и не отличающаяся желанным совершенством. Совершенство покинуло пределы страны. Невыносимая поначалу мысль об этом постепенно слабела как зубная боль после анальгина. Игорь работал охранником у одного нормального бизнесмена по системе «два на два». Двое суток работаешь, двое отдыхаешь. Это его устраивало. Устроилась, слава Богу, и личная жизнь матери – он, единственный, нашелся. Или нашёл ее. Игорь продолжал стричь соседок, порой выпивая с ними пивка, выкурив сигаретку-другую – но не более. Бабушка его совсем состарилась, плохо соображала, но порой куражилась – требовала внимания. Игорь терпеливо ухаживал за ней, раз, а то и два в неделю купал ее в ванной, делал полный туалет - всё, как положено, с кремами, стрижками-брижками и присыпками - и бабуля была в эти дни особенно размягчённой, трогательно сияя беззубой младенческой улыбкой. Заходил иногда к Лениной маме – он бы заходил чаще, но не позволяла сдержанность, такт – они говорил о Лене, о Павлуше, который становился фанатичным музыкантом, уже вырисовывалась стезя его, Павлушиного Служения, он и здесь был похож на однолюба-Игоря. Затрагивали духовные темы, здесь Игорю было хорошо. Нравилась тихая квартирка с намоленными иконами, большой библиотекой. Ему нравилось, как серьезно относится к вере эта несгибаемая женщина, как по утрам она идет в светло-голубом шарфе и длинной, правда, американской юбке на службу в храм, как молоды от внутреннего негасимого света ее глаза… Вскользь она как-то обмолвилась, что большого счастья Леночка, к сожалению, не нашла и там. Нет, в общем-то всё о кей, только любви вот нет…
А Игорь знал это и сам, еще до того, как Лидия Сергевна сообщила ему об этом. Он чувствовал Лену на расстоянии, ее состояние странным образом стало передаваться ему. Он чувствовал, когда она хворает или печалится – потом проверял у Лидии Сергеевны – совпадало. Научился лечить ее на расстоянии, для чего следил за своим здоровьем, изучал и специальную литературу. Он вообще многому научился с тех пор, как… Впрочем, точку отсчета определить не взялся бы никто. Не будем и мы.
Однажды весенним вечером он возвращался домой и на лестничной площадке столкнулся с Лидией Сергеевной. Вначале ему показалось, что это Лена – даже в глазах помутилось. Но нет… Она, как всегда, не могла найти ключи, стоя вполоборота к Игорю у своей двери и роясь в сумке. Заметив соседа, она обрадовалась: «Игорёчек, ты у нас тут пожалуй, единственный мужчина в подъезде остался! Вот ведь как. А все наши уже ушли – и сколько их… Это ведь ты лампочку заменил, да? Спасибо тебе!»
В Игоре словно развернулась какая-то долго сжимаемая пружина, всё его существо наполнилось радостной силой и он, уже не думая, не взвешивая последствий, выпалил: «Лидия Сергеевна, я люблю вашу дочь, я люблю Лену – всю жизнь люблю! И буду любить и ждать её всегда, слышите, всегда! И я дождусь её, я знаю это точно. И сколько бы лет ей ни было, она всегда будет моей единственной любовью, счастьем моим и смыслом!». Лидия Сергеевна замерла, потом повернулась к Игорю: «Храни тебя, Господь, мальчик!» Скрывая подступившие слёзы, она прислонилась к двери квартиры. Игорь побежал на свой пятый, как всегда, почти не касаясь ступеней. Но его неожиданное страстное признание, его звонкий, удивительно юный голос еще долго-долго звучал в ушах взволнованной женщины.
К ночи голова Игоря сильно разболелась, учащенное сердцебиение не удавалось унять ничем. Подумал, не вызвать ли врача, но не стал – «А, ну их!... Да и бабуля разволнуется, раскряхтится и будет стонать до самого утра». Заснул-забылся поздно, долго всматриваясь в заоконную синь, в светлые струи, поднимавшиеся вверх от цветущих каштанов и будто сливаясь с ними воспаленным взглядом. Но потом остаток этой весенней пахучей ночи спал он, как никогда, хорошо. Будто бы сделал то, к чему давно готовился, для чего, может быть, и родился на этот беспощадный и великолепный свет. Сон был цветной, легкий, поднимающий куда-то в необозримую высь, с которой земля казалась маленькой и почему-то полосатой как детский мяч, с кнопкой на полюсе... А под утро ему снова, второй раз в жизни приснилась Лена. Нет, не приснилась – она приехала, она пришла к нему, в белой блузке и голубых джинсах, с длинными темно-каштановыми волосами. И она улыбалась своей очаровательной улыбкой, и протягивала к нему руки, и веяло от неё неземной нежностью, счастливым светом и такой долгожданной для Игоря любовью…
И это вовсе не было концом, как подумали на завтра нашедшие его бездыханным люди. Это было самым настоящим началом...