1.
Отгорел свечами, отзвенел шарами и бокалами Новый год, пролились ручьи шампанского, в очередной раз отзвучали пожелания, осталось дело за малым – исполнить их. А это, каждый знал в глубине души, может принести удовлетворённость и покой, или боль, нарушив ход всей жизни, или остаться миражом, кто же знает, у кого какие желания, пойди, разберись. Одним словом, отпраздновали, пожелали и разошлись…
Одним январским утром, по привычке рано, до рассвета, когда ещё собаки не вывели на прогулку своих хозяев, несмотря на ветер и снег, Виктор вышел на пробежку. Круги бега трусцой, один за другим, ложились в копилку здоровья, снег перестал, хотя ветер еще дул, выглянуло солнце, и парк как-то просиял и потеплел. Знакомая полу ручная белка, рыжая на белом, выбежала к дорожке, остановилась, поднявшись на задние лапки, и, не дождавшись корма, шмыгнула между деревьев, и стрелой взлетела на одно из них. «Нужно было что-нибудь взять…, забыл». - Подумал Виктор.
Дышалось легко и вольно, от бега появлялось радостное чувство, в душе рождалась белая-белая тихая зимняя музыка, когда взгляд, как смычок, касался паутинок-струн переплетённых, сияющих на солнце ветвей. Возникало желание обнять всё вокруг, и, взяв у сосны широкие крылья, снежной взлётной полосой, хорошенько разбежавшись, взлететь в бирюзовую глубину неба. Виктор находил радость от бега: и среди снежно-пушистых елей и сосен, и в объятиях золотисто оранжевой осени, и в её серо-угрюмые дни, и среди зелени и цветов летних улиц, парков и скверов, и когда пробегал вдоль василькового поля или по берегу реки, и по талому снегу под стук капели. Он радовался и дождю, и ветру, и солнцу, и снегу, и морозу, любил все проявления природы, и она за эти километры любви платила ему сторицей здоровьем и хорошим настроением.
Вот и сейчас Виктор любовался лучами раннего солнца, ласкающими ветви деревьев в тяжёлых белых уборах, и сверкающими снежинками, осыпающимися то тут, то там, любовался этим парком, ставшим ещё любимее и родней оттого, что на тропинках его он пролил уже столько бегового пота за годы своих занятий. Виктор бежал и, то ли снег искрился как-то мягче и необычнее, то ли солнце струило больше света и тепла, но что-то происходило среди этой благодати, какое-то радостное предчувствие возникало в душе, что-то неявное ещё, но нарушающее душевный покой, предчувствие какого-то пока неявленного чуда.
2.
В обычных заботах прошёл день, наступили сумерки раннего январского вечера, небо было затянуто тонкой серой облачной пеленой, и лишь в том месте, где зашло солнце, озарялось жёлто-оранжевыми и розовыми тонами. Кое-где засветились окна домов, словно открылись их доселе сонные глаза, одарив прохожих уютом и теплом.
То самое предчувствие, которое не оставляло Виктора с утра, не дав заняться привычными вечерними делами, вывело на улицу. Он шёл, никуда не спеша, свободной походкой, стараясь наслаждаться отсутствием суеты в себе и вокруг, медленно вдыхая прохладный, достаточно чистый вдали от оживлённых улиц и автомобильных трасс воздух. И лишь неведомо откуда взявшееся ожидание, немного заглушённое в течение дня, и усилившееся к вечеру, всё мешало Виктору обрести покой, к которому так располагало всё вокруг. Какая-то незримая волна влекла его, и он шёл, как по воле волшебства. Луна большим белесым пятном висела над головой и безразлично лила свой рассеянный свет вокруг.
И вдруг, словно из заревой пряжи, из снега, из темноты и света, из тишины вокруг и многозвучья внутри, из тонкого лунного тумана, плодом неведомого волшебника или небесным созданием, нарушив все естественные законы и порядки, соткалась Она. Да, это была Она! Виктор сразу почувствовал – вот оно, чудо, то чудо, предчувствие которого мучило его весь день! Виктор, зачарованный остановился, ещё чуть-чуть и они бы столкнулись. Перед ним была молодая, ладно сбитая, розовощёкая женщина в короткой дублёнке и вязаной паре, и немного настороженно, немного удивлённо смотрела на него. Мимо, огибая их, словно островок посреди течения, плыли прохожие, именно плыли, потому что время сразу замедлило свой естественный ход, а они всё стояли неизвестно как долго, и глядели друг на друга.
Между ними не было сказано ни слова, безмолвно, глаза в глаза, шло общение, и бедное сердце Виктора было сражено. Он ощущал как оно, раненное, птицей трепыхалось в груди, но чем дальше, тем больше он полнился, полнился, наполнялся, и превращался в одно огромное, очень чуткое, красное и пульсирующее сердце, которое, как и все сердца, может только биться и чувствовать, чувствовать и биться. Виктор, слегка, как будто танцуя, качнулся с ноги на ногу, и ему захотелось молиться и плакать, словно он умер и родился вновь.
А Она, слегка взмахнув рукой, как крылом, как бы желая улететь, но передумав, продолжая глядеть ему в глаза, видимо поняла всё, что творилось с ним, и улыбнулась…
3.
Своими руками-крыльями Наташа, так звали незнакомку, заслоняла Виктора от всего внешнего и постороннего, хотя они были одни, совершенно одни в его комнате на первом этаже с окном, выходящим в тихий заснеженный сквер. Фонарь нескромно подглядывал своим единственным и любопытным глазом за жизнью, которая пульсировала здесь, то, разливаясь до размеров Вселенной, то, сжимаясь до двух сердец на широком прямоугольнике тонкой белой простыни.
В полумраке комнаты подушка снежной белизной обрамляла Наташино лицо, Виктор смотрел в её глаза, из которых лилась тёмно зелёная колдовская нежность, гладил спутанные русые волосы, и целовал мягкие и тёплые губы её полуоткрытого рта. Наташа отвечала ему вновь и вновь, они почти не разговаривали, к чему слова, когда есть глаза и губы, руки и сердца. Сама судьба даровала им мгновения счастья, и было только одно желание, продлить их, то умирая в бесконечном, то рождаясь во плоти. Они повиновались этому желанию, и всю эту длинную и такую короткую ночь, были втроём: он, она и любовь…
4.
На другой день вечером Виктор ждал Наташу, на том же месте, где они встретились вчера. Стояли сумерки, бледные фонари чуть тлели, контуры домов, деревьев и прохожих были нечётки, слышался неторопливый гул соседней большой улицы, а Виктор
горел ожиданием.
Словно благоволя его свиданию с Наташей, парочки, облюбовавшие это место, быстро сменяли друг друга, как часовые при ускоренной киносъёмке, уплотняя время, которое в безлюдье текло бы мучительно долго. Виктор волновался, к тому же он был достаточно легко одет, и, чтобы унять лёгкую дрожь от смеси волнения, нетерпения и холода, раскачивался вперёд и назад, улица, от этого казавшаяся коромыслом, сама качалась вместе с ним, будто они вместе несли томительное и, одновременно, сладостное бремя, стараясь его не расплескать…
Вот уже все влюблённые, встретившись, разбрелись, кто куда, время стало тянуться, и часы уже, похоже, совсем остановились, когда вдруг рядом возникла Наташа. Они стояли некоторое время, соприкасаясь только глазами, словно застыв во власти безвременья.
5.
Наташа приходила по вечерам в его одиночество, от забот, от всех проблем, как в отдушину, и даже тогда, когда совсем не было времени, она забегала хотя бы на чуть-чуть. И Виктор чувствовал в эти часы и минуты, когда говорят одни глаза, как неведомое ему до сих пор душевное тепло усиливалось, превращалось в потоки, которые захлёстывали его сердце вновь и вновь, а в сознании звучала удивительно тонкая и чистая мелодия, которую, сколько он ни пытался, не мог повторить вслух. От этого Виктору было и тревожно, и светло, и почему-то вспоминались строчки одного поэта, запавшие ему в душу:
…В глазах хрусталь, расплавленный душой,
И руки, словно ветер над рекою,
Легко касались глади над волной,
И замирали в трепетном покое.
Она играла вечной красотой
На той струне, что без конца и края…,
Она мечтой играла и судьбой,
В мелодии мгновенья растворяя.
Потом ушла, с улыбкой взяв цветы,
Под тишину. В безмерную усталость.
И нет ей друга в мире пустоты -
Она одна... И лишь играть осталось…(*)
Почему эти стихи Виктор не знал, но по каким–то неведомым законам бытия именно они вот уже не первый вечер звучали внутри.
Они любили потом долго стоять у тёмного вечернего окна при погашенном в комнате свете, и смотреть на звёзды, на эти маленькие ночные огоньки, на освещённые окна дома напротив, которые с высоты самолёта могут тоже казаться маленькими звёздочками далёкой земли. И, чтобы увидеть больше звёзд, они до конца раздвигали гардины, и прикасались лбами к оконному стеклу, но, даже глядя в одну и ту же сторону, каждый из них видел что-то своё. Они спорили, уверенные каждый в своей правоте, забывая то, что можно видеть что-то только сердцем, и не всегда можно высказать, и потом смеялись над собой, над тем, что им ещё свойственна такая детская увлечённость.
Наташа всегда торопилась домой, к своим заботам, он тактично не спрашивал к каким, и только всё время думал после её ухода, как вместить в этот страшно короткий отрезок времени всё - и музыку, и слова, и руки, и губы, и небо - как много, и так мало! Наташа уходила, закрывалась дверь, и что-то терялось, словно падала звезда, и только всё капала и капала вода из крана, нарушая тягостную тишину в тёмной комнате с распахнутым в звёздное небо окном. И звёзды уже не те были в окне, и окна домов гасли одно за другим, и дома уходили в себя, в своё хорошее или плохое, и становились загадкой для постороннего. В комнате, как и в душе, становилось пусто, и не помогало, даже если зажечь все лампы и все свечи в доме. Сердцу не найти замены…
6.
Потом Наташа стала приходить всё реже, а Виктор даже не знал, где она живёт, не знал и номера телефона, она не дала. Их первая встреча, казалось, была уже давным давно, казалось, зима длиться уже долго, а весна затерялась где-то в зимних сугробах или между зимой и весной пролегла какая-то непроходимая черта, и тепло, не выдерживая напора снегов, постепенно покидало дом, в который пробирался холод.
Всё чаще, когда Виктор с Наташей встречались, он больше молчал, а она говорила, и между его молчанием и её словами лилась тишина, и Виктор понимал, как же мало остаётся, когда пустеет сердце.
И вот однажды скрипнула половица, время остановилось, и незаметно из вечерних сумерек или из Наташиных глаз в дом, где душа Виктора жила ещё прежним, леденящей безбрежностью вошли оцепенелость и трезвость. Наташа всё больше и больше говорила, а Виктор всё больше и больше молчал.
Как-то он не выдержал, и спросил, что с ней? В ответ она взяла томик стихов, раскрыла его наугад, словно гадая по нему, и стала читать. Наверное, нашлось не то, что она искала, и, нахмурившись, она отвернулась к окну. Метель запорошила, замела, залепила всё окно, а у Виктора было такое чувство, что она замела не только окно, но и всё вокруг, в том числе и всё, что было между ними…
7.
Зима со своими морозами и снегами, наконец, ушла, весна была уже в разгаре, земля очнулась ото сна, и опьянённая солнечным светом, напоенная талой водой, расцвела сиренью. Весенние ритмы и потоки времени влияли на всё вокруг, ускоряя все процессы, разгоняя сонное состояние поздней зимы. И Виктор с Наташей, которые подолгу не встречались, вдруг начинали видеться чуть ли ни каждый вечер, потом опять надолго расставались, словно всё бежали куда-то, то, пытаясь друг друга догнать, то, спасаясь один от другого, как от недуга. Это вносило некую тревожность и неопределённость в их отношения. Иногда у них было чувство, что они проснулись среди антракта длинной пьесы, начавшейся в тот зимний вечер, когда белая земля укачала их январской вьюгой. Действие этой пьесы Виктор и Наташа наполовину проспали, наполовину проморгали, и разбуженные флейтами-сосульками, бросились собирать подснежники, опоздав ровно на тот срок, когда все они уже были сорваны теми, кто готовился к этому всю одноцветную зиму. И, обворованные сами собой, напрасно злясь сами на себя, всё пытались собрать из осколков февраля то, что не слепилось в январе. Но у времени свои законы, и весна всегда всем зимним снам устраивает строгую проверку на реальность, всем зимним конструкциям на прочность, не делая никаких поблажек, и не давая никаких отсрочек.
Виктор очень любил весну, и раннюю с её талыми снегами, бурлящими ручьями, берегами, залитыми напористой речкой, и апрельскую с ясными, светлыми днями, с голубой перезвенью, с забытыми узорами облаков, и позднюю, майскую, с черёмухами, с уже летним теплом, с сиренями и липами. Он любил бродить за городом, вдыхая неповторимый весенний букет запахов и энергию возрождения. Но этой весной что-то ничего не радовало его, он чувствовал себя забытым, ненужным никому, как позапрошлогодний стог сена. Что может быть горше в весеннем пробуждении, когда всё поёт, когда только пробившаяся чистая и ярко зелёная травка видит сны о васильковом поле, а ты идёшь среди всего этого, как немой укор, как унылое виденье?
8.
Однажды Наташа сказала, что больше не придёт. Виктор принял это известие спокойно, и даже тайком удовлетворённо вздохнул, да, и то, их недужный зимний роман уж слишком затянулся, поднадоел обоим, что не складывается, то не сложишь. Тогда она и сказала, что замужем, что у неё маленькая дочка, для Виктора это не было тайной за семью печатями, он о многом догадывался, но из глубокой своей деликатности никогда не расспрашивал её, и не интересовался что, зачем и почему. Значит, так было нужно, и ей, и ему, а для чего, кто же это может точно знать. Расставаясь, Виктор пожелал ей счастья, в том числе и семейного, Наташа взаимно желала и ему всего доброго, они некоторое время, слегка держась за руки, дружески и спокойно глядели друг на друга, потом она просто повернулась и ушла.
Виктор погасил свет, подошёл к окну, уткнулся лбом в стекло, как он любил это делать, проводил взглядом Наташу, спешащую к своим домашним делам и заботам, и заставив себя не думать о ней, перевёл взгляд на горящие в вышине звёзды. Одна из них, словно под его взглядом покатилась по небосклону вниз, и то ли растаяла в апрельском вечернем небе, то ли залетела в чьё-то распахнутое весне окно. В голове у Виктора возникли слова, вначале, вроде бы, разрозненные, какими кажутся, на первый взгляд, звёзды, затем слова стали собираться в строчки, и каждая строчка была, как окно во внутренний мир, подобно освещённым окнам дома напротив. И вот рука потянулась за листом бумаги, и на его белом поле, как из недр зимы, выросло молодое древо стихотворения с ветвями-строфами, с веточками-словами и буквами-листочками, и потянулось к звёздам, и к весеннему солнцу, которое непременно взойдёт завтра:
Весенние снега,
Набухшие сугробы,
Весенние снега,
Зима последней пробы.
Она дарила нам
Морозный ясный полдень,
Благодаренье снам,
Которые уходят.
Сосулька как слеза,
Застывшая в печали,
Благодарение глазам,
За то, что мне не лгали.
Морозы и капель
Возможны только в марте,
Поставит крест апрель
На нашей битой карте.
Виктор открыл окно, луны не было видно, вверху всеми цветами радуги переливались звёзды, и, вдруг, он понял, что каждая звезда – это стихотворение, ещё не явленное в мир, и которое желает быть явленным через чью-то душу, ибо не через разум, а только таким путём, может войти в мир что-то стоящее. «Небо пишет через поэта письмена Бога, не для духа, не для разума, а для душ человеческих, - подумал Виктор. - Боже мой, сколько же на небе звёзд? Больше, чем листов бумаги за всю историю человечества, ибо небо – это бесконечность, а бумаги, сколько её не сделай, всегда будет конечное количество».
Виктор взял чистый лист бумаги и крупными буквами написал заглавие:
«Зима последней пробы» (Проза в стихах).
Примечание:
(*) – отрывок из стихотворения Ярославы Зари «Она играла вечной красотой»