6.
Иван незаметно вышел со двора на улицу и побрёл по деревне, ему хотелось побыть одному, ни с кем сейчас не хотелось говорить, никого не хотелось слушать. Он шёл, наслаждаясь своим неведомым доселе состоянием, которое так сочеталось и с тишиной в этот полуденный жаркий час, и с бездонной голубизной неба, и с бесконечной песней мириад существ, живущих своей данной им Богом жизнью, ни на мгновение не задумываясь, хороша она или плоха. Иван шёл, слушая эту песню, шёл, куда глаза глядят, и незаметно оказался за околицей, в поле, раскинувшемся золотисто-зелёным ковром далеко-далеко окрест. Он обошёл поле, и по дороге, на которой не было ни души, направился к темневшей вдали полосе леса.
Дорога видимо проходила через лес, и Иван не удивился, когда возле его тёмно-зелёной каймы показалось облачко пыли, и послышался вначале чуть слышный, а затем всё нарастающий, шум двигателя. Вскоре Иван увидел машину, ехавшую ему навстречу, и, хотя до неё было ещё достаточно далеко, до него доносились гогот и какие-то выкрики, вперемешку с пением. Похоже, в машине ехала весёлая кампания, и, когда они поравнялись, Иван убедился в этом воочию, из открытых окон выглядывали шальные всклокоченные, с лихорадочным блеском в глазах лица, они явно были очень нетрезвы, размахивали руками, смеясь, кричали все разом, перебивая друг друга, горланили обрывки каких-то песен. Контрастом им был водитель, спокойный, невозмутимый, никак не реагирующий на весь этот гвалт, и складывалось впечатление, что он был не из этой кампании.
Один из пассажиров хлопнул водителя по спине, машина затормозила, и из окон высунулось сразу несколько лиц с наглым и недобрым взглядом.
- Кто будешь, откуда и куда? – проговорило одно из них, с трудом ворочая языком.
- Так… ничего… гуляю… - нехотя ответил Иван.
- Откуда гуляешь, из деревни штоль?
- Ну, да…
- Живёшь там?
- Нет, мы остановились отдохнуть, едем по делам…
- По де – лам?.. – протянул один из них.
- Серый, хорош, тянуть резину, в деревне всё враз узнаем! Поехали, хоть чем разжиться нужно, невтерпёж уже… А ходоки из города к ночи только вернутся… - оборвал любопытного, сидевший рядом с водителем бородач, и что-то сказал ему.
Машина, подняв облако пыли, поехала дальше, прошло некоторое время, улеглась пыль, затих шум мотора, а в душе Ивана остался нехороший осадок от этой встречи. Он продолжал свой путь, но что-то угнетало и томило его, словно нечто глумливое и похабное свободно и безнаказанно прошлось по дорогой его сердцу красоте, по всему тому, чем он дорожил, что он любил. Иван не впервые в своей жизни встречался с подобным, но сейчас, когда он обрёл новое для себя состояние и осваивался в нём, эта встреча воспринималась, как острая ядовитая стрела, вонзившаяся в душу.
Возвращаться обратно не было желания, Иван не хотел повторной встречи с этими людьми, и, несмотря на нещадную жару, он продолжил свой путь в сторону леса, надеясь найти там прохладу и покой. И, действительно, лес оказал на него своё волшебное влияние, океан зелёной прохлады окружил его и укрыл от палящих лучей солнца, от пыли, палитра зелени и пение многочисленных птиц действовали настолько успокоительно, что Иван решил немного побыть здесь, наедине со своим любимым лесом. Он нашёл небольшую полянку с густой и мягкой травой, и прилёг под убаюкивающую песню леса в тени молодых, ласково шелестящих берёз, окунув голову в ромашки…
Через некоторое время Иван услышал шум мотора подъезжающей машины с теми людьми, что встретились ему на пути, но почему-то без водителя. Увидев его, они остановились и вышли. Их было четверо, они были навеселе, но лица их были серьёзны и злы.
- Ты Иван? – спросил один из них, что повыше, поплотнее и с бородой, и, не дожидаясь ответа, продолжил, - Да, ты Иван, мы знаем, ты-то нам и нужен.
- Борода, не канителься, берём его и поехали!.. – вмешался другой, невысокого роста, с выбритой головой, но с усами.
- Вечно ты, Череп, спешишь, надо же соблюсти формальности… - ответил первый.
- Кто вы такие и что вам от меня нужно? – спокойно и доброжелательно, сам себе, удивляясь, спросил Иван.
- Кто мы такие скоро узнаешь, а от тебя нам нужно тебя! – ответил тот, кого назвали Бородой, и махнул рукой.
К Ивану подскочили двое, один схватил его за шею и зажал ему рот рукой, а другой, завернув руки за спину, скрутил их верёвкой. Иван пытался сопротивляться, но всё было настолько неожиданно и быстро, что вскоре он лежал на земле со связанными руками и ногами. Те двое, что связывали, подняли его и посадили в машину на середину заднего сиденья. В машине было очень жарко, тесно и душно, пот тёк ручьём и свой, и чужой, стоял запах перегара, сигаретного дыма и немытых тел. Но не это, а неизвестность и неопределённость угнетали Ивана. Машина колтыхалась по просёлочной дороге, поднимая пыль, которая в отсутствие ветра проникала в салон, и делала дыхание совершенно невыносимым. Они ехали долго, и Иван немного успокоился, решив, что он ни в чём не виноват, зла за ним не водится, поэтому всё разрешиться и Бог, в справедливость которого он свято верил, поможет и освободит.
В успокоившемся сознании стали возникать воспоминания последних двух дней. Вспомнилось, как они, простившись со своими, выехали из дому, вспомнились дед с пёстрым зябликом, «яйцо пестро, востро, костяно, мудрено», мышка, которая одна могла его разбить, сгоревшая проводка в их машине и нападение Антона. Вспомнилось Ивану и о том, как отец потратил часа три, чтобы помочь с ремонтом совершенно незнакомым людям, о чудесном хоровом пении, о споре с дедом, как нужно правильно молиться. Думал он о своей инаковости, о, не по годам, взрослой душе своей, о предчувствиях, о том, что все звали его дураком, о стремлении людей действовать и бороться, чтобы чего-то достичь. Но более всего, Иван думал о встрече с Любой, о прикосновении, об образе Любы за морозным стеклом со свечой, как эту свечу пытался загасить невесть откуда взявшийся в доме ветер, как она колебалась под ветром, но не гасла, и, главное, о том, что произошло с ним в результате этой встречи с Любой, о том, что он почувствовал себя совершенно другим человеком.
«Неужели дед прав, и во всём виноват какой-то зяблик? – подумал Иван, - Нет, не может этого быть, глупости и суеверия. В том, что с нами происходит, виноваты мы сами, не пёстрые зяблики, а наши «пёстрые мысли», летающие в наших головах, и вьющиеся вокруг других людей, принимающих эти мысли за свои. Каждый из нас ответственен за то, что со всеми нами происходит. Тогда получается, что в том, что происходит сейчас со мной, есть доля вины и моих родных деда с бабкой и отца с матерью. Значит, чтобы мне избавиться от этого зла, мало молиться о собственном спасении, но необходимо молиться и о спасении моих родных?! Нет, этого, наверное, мало, я должен молиться и о спасении всех, кто меня окружает, в том числе и этих бандитов. Да, истинно так, так и есть, в этом спасение! Слава Тебе, Господи!» Эти мысли настолько сильно подействовали на Ивана, что он дёрнулся и тут же застонал от сильной боли в вывернутых суставах плеч.
- Не дёргайся шкет, ещё успеешь подёргаться! – не засмеялся, а заржал один из сидящих рядом с ним. Больше ничьей реакции не последовало, видимо невыносимая жара, и спёртый воздух в машине не способствовали ни разговорам, ни лишним движениям.
Но Иван не обратил внимания на слова бандита, он был спокоен, он внутренне был уверен в спасении, ибо знал, как его достичь, самым верным способом! Иван начал молиться: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного!» Он несколько раз повторил эту молитву про себя. И потом стал молиться своими словами, вставляя где-то слышанные или прочитанные слова молитв. «Господи, прости и помилуй меня и всех нас грешных, и этих людей прости и помилуй, ибо не ведаем, что творим!..» Его молитва не была стройной, правильной, по всем канонам организованной, услышанная кем-либо из ортодоксов она была бы разнесена в пух и прах. Но она была чистой, искренней, горячей, идущей из самого сердца, произносимая с глубочайшей верой в Бога и с неподдельной любовью ко всем людям, включая и тех, кто его теперь схватил. Стержнем этой неустанной молитвы, её сокровенным смыслом, было осознание своей собственной грешности и слабости что-либо изменить без Божьей помощи. И ещё в ней была величайшая сердечная просьба к Богу о прощении и помиловании всех грешных, не ведающих, что творящих. «Слабы и грешны мы и только на милость Твою уповаем!..» - так молился Иван всё время пока они ехали, заканчивая и начиная вновь, сконцентрировавшись не на самих словах, а на сути молитвы. Он весь был в этой молитве в благоговении и с сокрушённым сердцем, не обращая внимания на боль в плечах и запястьях, на затёкшие ноги. Молитва сейчас была всей его жизнью, весь мир свернулся для него в одну эту молитву.
Внезапно машина остановилась.
- Приехали, выходим! – выключив двигатель и, крутанув напоследок баранкой, не оборачиваясь, приказал Борода.
© Яков Шафран