Я сижу и думаю про любовь. Конечно, маленьким девочкам ещё рано про такое думать, но я же чуть-чуть только, немножко совсем подумаю.
Что это за такое – любовь? Почему она для взрослых считается, а для маленьких – нет?
Я всё расту, расту, а до конца никак не вырасту. Значит, мне только и ждать что ли? А если я целых сто лет расти буду? Я же Виталика уже сейчас люблю! И он меня любит! Можно ведь любить и расти. Зачем ждать-то?
Взрослые всё неправильно про детей говорят. Ничего эти взрослые про нас не знают. Я вот, например, так сильно Виталика люблю – у нас даже дочка есть, по секрету. Про это никто не знает. Наша дочка – это моя маленькая куколка. Мне её дед из города привёз. То есть она сначала была куколка, а стала наша с Виталиком дочка. У нас много чего есть – про любовь. Например, шалаш на огороде за смородиной. Виталик его делал, а я помогала ветки и траву искать. Шалаш – это как малюсенькая комнатка. Мы туда забираемся и сидим хоть сколько. Истории разные рассказываем.
– Оленька, ты чего пригорюнилась?
Дед сел рядом.
– Я, деда, не пригорюнилась. Наверное. А что такое – пригорюнилась?
– А это если как ты сейчас сидеть, да вздыхать, да думушку горькую думать.
Думушка какая-то... Да ещё, главное, горькая. Зачем мне такая?
– Дед, нет у меня никакой горькой думушки, и вообще никакой думушки нет, откуда я её могу взять, если сижу тут и не ходила никуда.
– Ну, за думушкой зачем ходить? Она к тебе сама придёт. Думушка – это твои мысли: всё, Оленька, о чём головушка твоя думает.
– Моя головушка про любовь думает, деда. Значит, у меня такая думушка, да? Думушка про любовь?
– Значит – такая. Про любовь – так про любовь.
– Только я совсем не пригорюнилась. Я про нас с Виталиком думаю.
– Вон как! Много чего надумала-то?
– Много, деда. Почему взрослым можно – про любовь, а нам с Виталиком нельзя?
– А что же такое, по-твоему, можно взрослым – про любовь? – дед смотрит на меня и улыбается.
Хитренький какой мой дед – спрашивает, а сам же знает!
– Ты сам знаешь, деда! Много чего можно... Быть невестой и женихом. И ещё – свадьбу, как недавно на нашей улице.
– Вон оно что. Свадьбу значит...
– Да. Я Виталика же по-настоящему люблю. И у нас даже дочка есть – по секрету, и шалаш за смородиной.
– По-настоящему, говоришь? И как же это – по-настоящему?
– Это – когда, как у меня.
– А как – у тебя, Оленька?
– Дед! Я же тебе говорю – по-настоящему! По самому-самому настоящему!
– Ну-ну... А дочка твоя – по секрету – уж не из города ли привезённая?
– Ну да. Из города. Ты как про это узнал, деда?
– А мне сорока на хвосте принесла.
Дед засмеялся, а я даже моргать перестала.
– Деда-а! Сорока что ли принесла письмо? Как наша почтальонка? А она же в сумке приносит, у неё потому что хвоста нет... – я совсем растерялась.
– Ох, горюшко ты моё! – дед уже не смеётся, только глаза у него всё равно в смешинках, – замуж собралась, а про сороку не знаешь. Это присказка такая, про сороку-то.
– А про что она ещё на хвосте принесла?
– А про то, Оленька, что в наш магазин батончики привезли.
Я аж подпрыгнула!
– Батончики? Мои любименькие конфеточки? Ой, деда! Пошли скорее!
– Сейчас-сейчас, погоди маленько.
Дед заходит в дом, а я вспоминаю про нас с Виталиком, про нашу любовь и про батончики. Я и Виталика люблю, и батончики люблю... Что же это такое получается? Виталик что ли как батончики?
– Ну, пойдём, Оленька.
Мы с дедом идём в магазин, а я всё думаю, думаю...
– Чего нахмурилась, птичка моя-невеличка?
– Знаешь, деда, я пока больше не хочу свадьбу.
Я не смотрю на деда, а смотрю на дорожку.
– Передумала, значит?
– Мне ещё годков мало. Я только сначала думала по-другому.
– А теперь, стало быть, иначе думаешь?
– Я, деда, такое думаю, что хоть Виталика и люблю – он же мой друг по самому настоящему – только я ещё и батончики люблю. А вдруг я их... люблю... сильнее?
Я говорю тихим-тихим голосом. Мне очень грустно. Это ведь совсем неправильно – любить батончики сильнее, чем Виталика. Выходит, всё взрослые про нас знают... И рано маленьким девочкам про такое думать – про любовь.
– Не переживай, Оленька. Виталика ты любишь по-другому – не так, как конфеты. Только понять этого пока не можешь. Правильно сказала про годки-то.
Я вздыхаю.
– Ох, деда... Трудно это, что годков мало.
– Трудно, говоришь? Эта беда – не беда. Придут к тебе твои годки один за другим. Каждый – в свой срок. Только успевай считать...
– И я тогда всё-всё пойму, да?
– Поймёшь, Оленька.
– И про любовь?
– И про любовь. Только ты уж не торопи их, годки-то. Радуйся каждому.
– Как солнышку?
– Как солнышку.
Какой всё-таки хороший у меня дед! Он говорит – и мне снова радостно, и больше совсем не хочется вздыхать.
– Дед, а я про что-то и без годков знаю!
– Вот, какая умница-разумница! А не ошибаешься ли?
– Не ошибаюсь, деда. Я про то знаю, что всегда тебя буду любить. Хоть, когда маленькая, хоть, когда большая. Вот!
Я смотрю на деда, а ему попала в глаз ресничка и в другой глаз тоже попала – он глаза вытирает.
– Деда, давай, я тебе помогу! Я умею реснички из глаз вытаскивать!
– Заботушка ты моя, спасибо тебе. Я уж и сам справился...
И вдруг я такое важное понимаю!
– Деда! Никакие это не реснички! Это у тебя были слёзки! Только – по секрету, да? Ты не думай, я никому-никому не скажу!
Секреты выдавать нельзя, я это давно знаю.
– Деда, если в другой раз у тебя опять будут слёзки, ты сразу мне скажи. Ладно? Только – сразу-сразу! Я тебя буду жалеть – и они пройдут. Я и сейчас тебя знаешь, как жалею!
Я прижимаюсь к деду и глажу его по руке.
– Что жалеешь меня – это хорошо, Оленька. Доброе у тебя сердечко. Только ведь слёзы бывают и от радости.
Ну вот... Я опять не знала про такое. Годков-то мне ещё мало! Вот придут они ко мне – один за другим – и я всё буду знать. И про слёзки от радости, и про любовь. Подожду уж...