Безумный день или

 
 
 1. И ЭТОТ ДЕНЬ...

 ….И этот день был как две капли воды похож на длинную, как бразильская мыльная опера, серию предыдущих. И в этот день всё опять валилось из рук. Всё раздражало – своей приземленностью, безысходностью, механической повторяемостью: вяло встать с кровати, нащупать тапочки, сполоснуть лицо (бриться было не нужно – Он уже год как отрастил бороду), сдвинуть пару раз затекшие за ночь лопатки, намешать кофе в чашку, залить кипятком из электрочайника, подождать, пока остынет... Лупить глаза в окно на тот же надоевший, знакомый, как собственная ладонь, типичный «пейзаж» городского двора: сверху верхушки тощих деревьев, внизу поблескивающие спинки стоящих по стойке смирно машин, по-муравьиному шевелящиеся фигурки прохожих…. Новые попытки начать сегодня нечто грандиозное, вдохновенное и энергетически-заряженное, трогающее душу и разум, поиски слов, которые сложились бы в повествование, в магические строки-звезды, фразы-метеориты или хотя бы в нечто, отдаленно напоминающее мелодию, оканчивались - в который раз – ничем. Не доходило даже до летящих в ведро страниц – стирал, не печатая, ещё на дисплее. То есть, еще в зародыше. Нет, еще раньше – до зачатия дело не доходило. Тупик. Где же это Слово, это единственное, живородящее? - тупо уставившись на экран компа, вопрошал кого-то незримого и столь же невиновного Он. Тупик–ту-то есть два – пик - Купи–Кипу-Пик - Пик-ник – Пик-вик – Викинг- Кинг-Конг – Кинг-сайз….Тьфу, что за чёрт!....
 Был понедельник – и это раздражало как напоминание о слове «начать». Было начало октября (опять начало!). Но Начала-то как раз и не было…. Подумал, что надо выйти в киоск – кончился блок (конец вместо начала – это, похоже, символ) сигареты. Мысль была неприятной, нудной, отдающей привкусом несвободы. Не обязательной, но всё же необходимости.
Затрезвонил телефон, как всегда полоснув вибрацией по нервам. Ничего хорошего от звонков Он не ждал уже давно. С тех пор, как ушла жена. Впрочем, хороших звонков почти не было и при ней – в последний год. Год этот прошел под знаком позиционирования – есть такой термин в бизнесе, кажется. Каждый из них двоих пытался определить своё место в жизни другого, и это никак не получалось. То ли его, этого нужного другому места, не хватало, то ли то ли, наоборот, его было слишком много – пустого… Он жил творчеством - во всяком случае, так Ему нравилось думать. А творчество, как известно, требовало жертв. И не всегда своих. Чем жила она? Поди узнай! Даже ему – писателю, какому-никакому, «инженеру человеческих душ», как учили в советской школе образца 60-х на уроках литературы, казалось абсолютно невозможным понять или хотя бы слегка - с неизбежными ошибками, конечно, - сканировать внутренний мир этой женщины – его жены. То бишь той, кто по идее должен был быть сопряженным с ним, спрягаемым глаголом, подчиненным, но не слишком сложно. Любил ли он ее? В каком-то смысле, да. Желал, гордился ее статной полуукраинской красотой – правда, чуть больше, чем девяносто-шестьдесят-девяносто, но заставлявшей оборачиваться вослед многих особей мужеского полу. Кроме того, ему нравилось нравиться ей, а в начале их отношений Он часто и с удовольствием замечал это. Может, потом перестал замечать, а может, перестал нравиться?
 Словом, одни вопросы и многовариантность ответов на каждый их них. От этого можно было сойти с ума. Если, конечно, вдаваться в эту бездонность подробностей. Он предпочел не вдаваться. Темой для романа это послужить также не могло – мелковато, банально как-то. Равно как и его мимолетные флирты с другими женщинами: один-два, максимум пять вечеров вдвоём. И всё. Всё мнимое богатство романтически завязавшихся отношений исчерпывалось, обесценивалось, теряло привлекательность, загадку, стимул. Мучительно хотелось – и в жизни, и в будущем «произведении» чего-то значительного, всеобъемлющего, затрагивающего сразу множество пластов безмерной Сути, обострения органов чувств, расширения сознания, свежести восприятия бытия...
Но вот этого-то сюжета пока не было и в помине. И не было признаков-предвестников его появления – что самое тревожное и противное. Исписался, что ли? Ведь такое не редкость. Как говорится, Муза отвернулась. Практически это значило, что та заветная, драгоценная чаша, серебряная чашечка внутри Него, из которой много и сладко пилось, близка к опустошению… (Сказать «пуста» - слишком страшно, почти смертельно) Чашечка цветка, где худо-бедно скапливалось нужное количество нектара – самого желанного напитка для того, кого коснулся вирус словоизлияния, оргазмического по своей сути процесса, потребность в котором, зародившись, не проходит уже никогда, до самой твоей кончины. А быть может (и скорей всего!), остается и после неё… Потребность-то останется, а вот что будет с чашечкой? Сохраняется ли она там, после?... Вот вопрос достойный принца датского!
 Но, кажется, был звонок. Он подошел к телефону, тусклым голосом издал какой-то невнятный звук в эбонитовую штуковину, пахнущую почему-то рыбой. Вспомнилось, что давно не ел по-человечески. Оказалось, звонил Друг, давний, еще с институтских времен, образно говоря, знавший Его еще с юношескими разноцветными прыщами на в общем-то неплохом овале лица. Поинтересовался для приличия, как дела, отлично зная (нет, чуя), что дел-то как раз и нет… Издевается – подумал Он. Но Друг неожиданно сделал попытку войти в положение, предложив на две недели свою дачу в полное распоряжение – всё, что он мог. Скромный двухэтажный домик в 60 км от Города, окутанный мягкой, почти деревенской тишиной и окруженный старыми акациями и молодыми елочками. Обычно в летний период там жила почти безвыездно тёща Друга - или одна, или с внуками, куда Друг наведывался на выходные с женой – его семейная жизнь, в отличие от многих, сохраняла достаточную степень прочности. То ли вопреки тёще, то ли благодаря ей – не ясно. Но нынче почтенная дама благополучно отбыла в санаторий с гомеопатическим уклоном, чем и не преминул воспользоваться верный Дружище – причем – нота бене – не только для себя одного... И Он оценил этот поистине щедрый дар. Пошатнувшаяся было вера в человечество начала обретать большую устойчивость.
 
 2. ТАК ОН ОКАЗАЛСЯ…

Так Он оказался к вечеру того же дня в деревянном домике без особых архитектурных изысков - с винтовой лестницей, тюлевыми занавесками, плетеными ковриками и прогретой за лето крышей, под которой на втором этаже Он и расположился. Стол у окна с ноутбуком, широкая, хоть и не очень мягкая кровать, внизу холодильник с трёхдневным запасом снеди и несколькими бутылками различного назначения, вкуса и градуса – что еще надо пишущему (да впрочем и не-пишущему) горожанину? Мужчине, так сказать, бальзаковского возраста. Под окном на обочинах песчаных дорожек пестрые, еще не успевшие полинять от дождей астры... Что-то звенит, вибрирует и дрожит в предвечернем воздухе, невидимым эфирным покрывалом защищая желанную гармонию внутренней среды того счастливчика, который оказался сейчас и здесь - на этом квадрате теплой, слегка сонной, в меру эротичной земли. Это ли не место обитания Вдохновения, той единственной нужной частоты, из которой родится нетленное Слово?
 И тем не менее где-то в области Его пупка продолжало гнездиться ощущение то ли страха, то ли созревающей язвы – а вдруг и здесь ничего не сдвинется с мёртвой точки? Вдруг диагноз бесплодия уже окончателен?....
Пока Он осваивался в доме, пару раз приложившись к стаканчику с напитком неясного происхождения, но желаемого спиртового содержания, надвинулась ночь. Довольно быстро – всё же октябрь. Воробьи, пошуршав и побегав с внешней стороны крыши, наконец угомонились. Гудки электричек и поездов на этот раз не казались Ему призывными, как обычно, а напоминали голоса каких-то странных, незнакомых животных. «Там, на неведомых дорожках»… И Он даже не заметил, как пересёк, как будто чуть покачиваясь, зыбко-шелковистую и на сей раз неожиданную грань между тем, что привычно обозначается «явью» и «сном».
Утреннее пробуждение было резким и малоприятным – в виду своей насильственности. Ее причиной был оглушительный и длинный звонок. Будильник, что ли – выдал первую попавшуюся версию мозг, еще желеобразный от сна. Вот идиот, зачем заводил? – выдал тот же инструмент, уже живее. А, это в дверь – пошла следующая волна мозговых усилий. Но какого черта в такую рань?! – Волна взметнулась, приобретя красноватую окраску гнева как крайней степени недовольства жизнью и тем ее представителем, который нажимал в данный момент кнопку дверного звонка. Разлепляя веки, Он всё же дал команду «подъем» сопротивляющемуся организму. Правая нога привычно сделав движение вбок и вниз, уже начала искать тапочку, как вдруг нечто заставило мозг испытать изумление, сопоставимое с шоком. Где я?!!! Ударил ракетный сигнал. Это не дача! Что же тогда? Что-то совсем другое, но что? Довольно миленькая комнатка, но запахи незнакомые, цвета – тоже. На стуле женское белье – среднего качества, но ничего себе – механически фиксировал мозг. А вот и тапочки, но почему-то женские, около 37 размера…
 Полусонный, находясь в полном изумлении, но не ощущая при этом никаких следов похмелья (выпил-то вчера всего ничего!), Он обреченно поплелся к входной двери. Странный какой-то, незнакомый коридор – светильник в стиле ретро-фонаря, эстамп с двумя обнявшимися фигурками («Всё впервые вижу!»), открыл дверь с незнакомым, но довольно стандартным по своему устройству замком. И тут в отворенную дверь буквально ворвалось Нечто в красном, издающее сложную гамму парфюма, сигарет с ментолом и не очень здоровой экзальтации. Это Нечто энергично простерло к Нему две верхние конечности, облаченные в материю революционного цвета, с явным намерением прижаться какой-либо частью тела, произнося на ходу что-то вроде жеманных извинений («Ой, а ты, чё, ещё спала, да?») и одновременно бодрых кличей типа «Ну, ладно, хватит дрыхнуть! Коммунизм проспишь».
 При ближайшем рассмотрении Нечто оказалось девицей около тридцати, с типовым, довольно броским для раннего утра макияжем, взбитыми ярко фиолетовыми волосами и нескрываемой претензией на серьезную степень близости к Нему (!), предполагающей надлежащую ответную реакцию с Его стороны. Поскольку на ожившую мечту всей Его жизни ворвавшееся существо явно не тянуло, в сонном мозгу не без некоего усилия с Его стороны прокрутилось следующее логическое построение: «Если это сон, то надо что-то сделать, чтобы проснуться. Кажется, в этих случаях полезны щипки, крепкое зажмуривание, переворачивание на другой бок…» Но ни одну из перечисленных мер Он принять не успел, и, возможно поэтому, всё дальнейшее протекало уже практически без Его активного участия.


3. ОН СМИРИЛСЯ…

 Он смирился с предлагаемой Ему неизбежностью и более того, постепенно и непроизвольно начал подыгрывать гостье. Это, в частности, выразилось в Его неопределенном мычании, которое можно было при желании расценить и как ответ, на ее реплику: «Что-то ты неважно выглядишь! Маску когда последний раз делала? Ты знаешь, у меня сейчас такая массажистка – ну, просто финиш! Мне ее посоветовала Маринка, ну, ты помнишь, из турагентства...». Он быстро понял, что конкретного ответа от него никто особенно не ждёт, и дальше общение протекало по описанной выше модели. «Не звонишь, паразитка, дай, думаю, заеду пораньше, чтоб застать тепленькой! Соскучилась, ужас как! Слушай, какую я тебе сейчас штуку покажу, просто обалдеть!» - тарахтела гостья. «Так. Видимо, это «моя» подруга – рассуждал Он, - «а, следовательно, я – одного с ней этого, как его, пола. Бред! Ну, впрочем, чего не бывает во сне». Понял одно: попытка что-то узнать у Подруги, расспросить, задав неуместный вопрос образца «А ты кто такой?», вызвала бы лишние подозрения и сложности. «Ладно, разберёмся по ходу действия» – благоразумно решил Он.
Подруга, на ходу сбросив свой балахон, протащила Его в комнату и бесцеремонно плюхнулась в низкое кресло. «Странно, разве тут вечером были эти коричневые бархатные кресла?» - удивился Он. Но удивление уже было каким-то вялым, иссякающим по мере течения этого более чем фантастического утра. На журнальный столик у кресла тут же была вывалена какая-то куча дамских приспособлений, предназначавшихся для выявления той части красоты, которая особенно глубоко скрыта в особях женского пола: тюбики, пузырьки, флакончики, баночки и – вот оно, чудо прогресса, гвоздь
программы! – фен с немыслимыми насадками. «Представляешь, он может делать буквально всё!» - вопила Подруга...
Мало сказать, что Он не разделял ее экстатического состояния, хуже того, вскоре Он стал ощущать явное намерение нарушить основную христианскую заповедь, призывающую возлюбить ближнего своего, как себя самого. Причем, нарушить серьёзно, испытав прямо противоположные чувства к этой безмозглой кукле, как Он мысленно окрестил Подругу. И выразить эти чувства в конкретном действии. Но какой-то голос внушал Ему, что почему-то всё это надо вытерпеть…
 Весь этот кошмар с демонстрацией чудо-фена и прочей ерунды продолжался около часа – без всякого перерыва в извергаемом словесном потоке. Справедливости ради надо сказать, что он не был монотонным – в нем проскакивали как низко-заговорщические нотки, так и высоко-визгливые восторженные рулады и переливы. В общем, здесь было всё, что способен воспроизвести женский голос, движимый уважением к научно-техническому прогрессу, желанием удивить хоть кого-нибудь и прочими эмоциями, продуцируемыми избытком гормонов женщины «в самом соку». В это бездарно транжируемое время Он мог только мысленно продолжать несколько панический диалог с самим собой примерно такого содержания: «Боже, за что? Боже, неужели это теперь неотъемлемая часть моей жизни?» А между тем Он как-то смутно, причем животом, а не окостеневшей частью своего организма, включая голову вместе с ее содержимым, стал догадываться, что это, действительно, реальная жизнь. «Но только чья? Упаси Господь, если моя!»....
Потихоньку, пользуясь самодостаточностью Подруги и не переставая удивляться своей терпеливости, Он стал осматриваться вокруг: неяркий утренний свет проникал в наполовину зашторенные окна, комната была чистой, со следами неплохого ремонта, но и с элементами беспорядка, не переходящего, впрочем, грань хронической запущенности. Всё выдавало простой секрет этой квартирки (а Он побывал уже и в местах общего пользования) – она, без сомнения, принадлежала женщине среднего достатка, не балованной наличием прислуги или больших, не подлежащих счету денег, женщине с интеллектом, не старой, но и не слишком юной. Он замечал отдельные штрихи: на столе у окна какие-то деловые бумаги, женская сумка и зонтик в прихожей, две пары туфель на полочке в прихожей, голубовато-серый шарф на спинке стула…
 В какой-то момент – видимо от безысходности - Он почувствовал, что смотрит на всю эту картинку-декорацию со стороны – немного сверху, словно некое бесполое существо наблюдает за происходящим со спокойным любопытством, как смотрят кино… Даже интересно – а что же будет дальше?
 


 4. А ДАЛЬШЕ ОН УВИДЕЛ СЕБЯ…

 А дальше Он увидел себя выходящим из квартиры, одетым в легкое серое в рубчик пальто, слегка расклешенное книзу, русые волосы до плеч, брови вразлёт, оттеняющие темно-серые с фиалковым отливом глаза. Кстати, эти подробности Он успел разглядеть еще «дома», украдкой от Подруги прошмыгнув в ванную к большому овальному зеркалу. Результатом этой Его вылазки был новый шок: все признаки, отражаемые коварной амальгамой, однозначно указывали на его женскую ипостась… Хорошо хоть, эта женщина, глядящая на Него из таинственного стекла, была весьма недурна собой: хороший рост, никакого лишнего запаса в известных местах, ровная кожа цвета слоновой кости или кости молодого слона – так почему-то подумалось Ему, пришло такое дурацкое сравнение по привычке литератора мыслить образами. Впрочем, где он теперь, тот в меру скромный труженик пера?... Тут в голове Его что-то закружилось, и Он поспешил отодвинуться от зеркала, как от края приблизившейся вдруг и дохнувшей прямо Ему (Ей?) в лицо бездны Непостижимого...
 Он и Подруга спустились в лифте на первый этаж, под несмолкаемую болтовню последней: «Слушай, ну, а как ты вообще? Как мама? Когда у тебя отпуск? Тебе надо отдохнуть, ты посмотри на себя, на кого ты похожа! У тебя нулевой тонус!...» Он, чувствуя себя идиотом (а может, идиоткой?) пожал плечами и неопределенно улыбнулся. Удивительно для него самого, эти ужимки получились вполне естественно.
Наконец, Подруга, чмокнув Его на прощание в щеку и пообещав звонить, энергично зашагала-зацокала направо от подъезда – в сторону шумного перекрестка. А Он, откуда-то зная, что Ему налево, направился в другую сторону.
Он и сам не понял точно, как оказался внутри универмага, у прилавка с разномастными дамскими мелочами. Надо было (кому, зачем?!) купить подарок, и Он стал рассматривать кожаные кошельки, выбирая наиболее подходящий. Через пять минут продавщица, не проявляя ни малейших признаков симпатии или желания помочь покупательнице, выдала привычную, по всей видимости, фразу: «Женщина, давайте быстрее, а то у меня перерыв начинается!»
Испытывая сложное чувство какой-то вины, раздражения и прочих, не вполне поддающихся оценке и названию чувств («Какой перерыв с утра? И вообще…»), тем не менее, Он поспешил с выбором и достал деньги из своего кошелька, уже практически не удивляясь, что он был дамским и лежал в черной сумке, перекинутой через Его плечо, и тоже явно не мужской. Расплатившись, Он пошел к выходу и уже на крыльце обнаружил, что продавщица взяла с него денег гораздо меньше, чем стоил кошелек, обсчиталась на тысячу - возможно, так спешила на перерыв? «Ну, и ладно – слегка посомневавшись, решил Он, - так ей и надо. Не будет грубить». Но тут же Он увидел себя (то есть, Её) поворачивающей назад - к знакомому прилавку. Она решила вернуть недоплаченную сумму! Но дело было не в этом: всё дело было в том, что это решила ОНА, а не ОН.
 Только тут до Него стало доходить, что Он сам уже ничего не решает, что эта женщина живет СВОЕЙ жизнью, думает и поступает так, как ОНА привыкла, как ЕЙ подсказывает ЕЁ логика, ЕЁ совесть, ЕЁ внутренний голос или ЕЁ личный ангел за стройным плечиком… Это было более чем странно. Но это был реальный факт, и его надо было принимать.
Далее Он увидел себя уже в набитом битком троллейбусе, откуда-то зная, что едет Он (точнее, Она) на работу. Держась за поручни (никто из сидящих мужчин и не подумал уступить ей место – «вот козлы!» - подумал Он), нашел талончик и попросил передать его на компостер соседнего упитанного пассажира в толстостенных очках и меховой шапке. «Чё, сама не можешь руку протянуть? Вот ещё барыня нашлась» - неожиданно огрызнулся толстяк. И Ей (или Ему? Чёрт знает что!) стало вдруг обидно. И грустно. Странно, но это была давно знакомая, как соседка по школьной парте, неясная обида. И давно знакомая грусть… Вот только чья – Его или Её?
 За грязным стеклом троллейбусного окна мелькали знакомые сероватые пейзажи московских улиц. Рабочий день ещё только начинался.


 5.«КАК ОНА БЫСТРО ДВИЖЕТСЯ!…»

«Как она быстро движется!» - удивился Он, стремительно шагая на тонких каблучках по мокрому тротуару и направляясь к высокому зданию на другой стороне улицы, где, по всей видимости, работала Она. Наверное, от ходьбы по воздуху, грустные мысли и токсины «троллейбусной» обиды улетучились, и неожиданно для себя Он подумал: «Надо всех прощать. Ибо не ведают, что творят…» Но эти добрые мысли принадлежали явно не Ему. Да-да, конечно, это опять Она. «Ну и ну… Что же будет дальше?» - спросил Он сам себя, уже четко зная ответ. И заключался он в том, что только так и будет – мыслить и действовать - Ей, Ему же - весьма скромное место наблюдателя и возможность констатации фактов – да и то не всегда. Он всё более и более будет становиться Ею…
 Между тем Она остановилась перед большой лужей, преградившей дорогу – последствия ночного дождя. Лужа была безразмерной – обойти ее не представлялось возможным – разве только переплыть. В нерешительности Она постояла несколько минут, не видя выхода. Не разуваться же! Если бы перелететь – помечтала Она. Стоявший рядом юноша в спортивной куртке и находившийся в такой же ситуации, что и Она, подвернул края джинсов. И тут произошло неожиданное: внезапно, но уверенно он подхватил Её на руки и пошлепал по воде своими кроссовками, на ходу сбивчиво поясняя: «Вы извините, если Вам неудобно. Но что же нам двоим-то ноги мочить? А так будет одной жертвой потопа меньше...»
 Откуда он взялся – этот крылатый мальчик? И зачем ему эта благотворительность – тащить на себе эту не слишком молодую женщину? Но, как бы там ни было, Её мечта о перелете была воплощена. «Странно!» - уже в который раз за сегодняшнее утро отметил Он, - «неужели сработал бумеранг Её мыслей о всепрощении? Да ну, чушь какая-то…» Но Ей было невыразимо приятно получить этот нежданный подарок – особенно дорогой на фоне этой туманной осенней мороси и не слишком весело начавшегося утра.
Она вошла в здание вместе с группой людей, кивая и улыбаясь им на ходу. Надо сказать, сотрудники были малоулыбчивы в ответ, на лицах лежала стойкая, не проходящая даже за ночь печать озабоченности, неудовлетворенности бытием вообще и собственным местом «ин зе еллоу сабмарин» в частности.
На Неё сразу же навалили кучу дел. Она пыталась сделать невозможное, а именно: делать их добросовестно и причем все. Ему стало Её искренне жалко. А тут еще Ей позвонила мама – Её мама, живущая в Кунцеве, и со слезами в голосе несостоявшейся драматической актрисы высказала всё, что она думает о детях, забывающих свой долг по отношению к больным и совершенно одиноким родителям. Он мысленно посоветовал Ей мужества, и это было отнюдь не лишним, так как разговор (точнее, монолог) мамы длился не менее 40 минут. Он чувствовал, как Она нервничает, пытаясь одновременно успокаивать мать и набирать текст срочного документа на дисплее компьютера. Но не тут-то было: чуткое материнское ухо уловила еле слышный стук клавиатуры и связанное с этим нестопроцентное внимание дочери к столь важному, выношенному за целых два дня («Ты не заезжала к матери целых два дня! Как ты можешь быть так бесчувственна! Тем более, когда сейчас такие магнитные бури!») разговоре. Первоначальный надрыв в голосе мамы теперь уже явно грозил перейти во взрыв. Еле-еле успокоив родительницу, пообещав быть у нее сегодня вечером, Она помчалась в кабинет к шефу, захватив папку с бумагами, на ходу строя канву предстоящей деловой беседы.
Лифт не работал, и Она бодро застучала каблучками по ступенькам, ведущим наверх. По пути заглянула в карманное зеркальце, попудрила расстроенное личико. Надо купить пудру - кончается. А еще пора бы и обновить деловой гардеробчик, тем более, что некоторые коллеги женского пола, не отличающиеся церемонностью и внешними данными, намекали на это уже не раз («Слушай, что ты всё в этом черном костюме? Уж с твоей-то фигурой можно выглядеть, как куколка!»).
«И всё-таки почему же он не звонит так долго?» – снова застучало, забилось оголенным нервом где-то у Неё под ключицей. Это было что-то новенькое – для Него. Но не для Неё. Она жила с этой занозой уже несколько лет. Заноза была с одной стороны уже своя, прижившаяся, а с другой – не совсем, поскольку организм боролся с нею как с чем-то чужеродным, образовывая нарыв защитного назначения. Была ли это любовь или сублимация потребности в ней, выражавшаяся в создании образа прекрасной и единственной души-двойника, поселённой в тело мужчины без малого сорока лет, женатого, но «собирающегося развестись»? Бог весть. Но то, что здесь была уже и многолетняя и многозимняя привычка как известная и более доступная альтернатива счастью-единению душ, - несомненно. И Она знала это. Как знала-чуяла, что не бывать им по-настоящему вместе…
 И как-то само собой, естественным образом Её тревожность, смутные предчувствия, ее хроническая боль передались и Ему. «Я должна порвать эту зависимость, это не может больше так продолжаться. Слишком больно …» - в который раз решила Она. «Ой, а что же я пообещала маме заехать, мне же надо сегодня поздравить Стаса, он ведь будет ждать! День рождения у мальчика, да еще юбилей – десять лет!» Он почувствовал, что Она уже переместилась в маленькую квартирку, заваленную книжками, альбомами для рисования, моделями самолетов, чудищами-трансформерами и прочими атрибутами мальчиковой жизни начала третьего тысячелетия нашей эры. Тут же Он ощутил теплую волну Её сочувственной нежности этому, по-видимому, тяжело больному ребенку, и эта волна уже катилась навстречу их предполагаемому дружескому свиданию. «Ладно, я сначала к Стасу, а потом к маме, правда тогда придется у нее переночевать…» Это означало практически бессонную ночь. «Зато у мамы есть одна необыкновенная икона, которая всегда давала Ей успокоение и тайную радость – светлейшую и несомненную» - утешила Она сама себя. И открыла дверь в кабинет шефа.

 
 6.«И КАК ЭТО У НЕЁ ПОЛУЧАЕТСЯ?»…
 
 «И как это у Неё получается?» - мышление и даже пребывание сразу в нескольких параллелях? – восхитился Он. И это было опять вполне искренне с Его стороны. Давно Он так не восхищался чем-нибудь. И тем более – кем-нибудь… Однако Он тут же включил свою знаменитую, несколько скептическую рассудительность. «Полиэкзистенция» - попытался подобрать Он такой удачный, как Ему показалось, научный термин. Сие означало, что Его ещё не совсем изжитая Мужская ипостась по вековой привычке хотела дать определение, как-то идентифицировать не понятное для нее, этой ипостасти, явление. Ибо назвать, определить – означало быть выше определяемого, быть субъектом, а не объектом, наблюдателем, а не наблюдаемым. Дал название цветку – и ты выше цветка, ты уже почти ученый, например, ботаник, во всяком случае, человек с образованием. Смотришь на закат солнца с кем-нибудь – надо обязательно его, этот закат как-то охарактеризовать, выдать эпитет: ну, чудный там, неописуемый, обалденный – в конце концов. Но НАЗВАТЬ непременно надо. Иначе ты кто? Немой чурбан, начисто лишенный эстетического восприятия. Дал название бабочке, вспомнил – ого, да ты вообще эрудит! Дал название другому человеку, пригвоздил, обозвал, приклеил ярлычок, кличку – и ты намного выше этого другого человека… Главное – обозвать. Главное, чтобы язык поворачивался, причем с нужной скоростью. И всё – и доказал! Всем! Что ты ЗНАЕШЬ. Ну, раз называешь. «Сло-во! Сло-во!» - скандирует, требует публика. «Назови слово!» «Целиком!» Тогда ты молодец. Приз в студию!
Рассуждать, судить, осуждать – это тоже означает называть вещи СВОИМИ именами. И быть поэтому выше всех этих вещей, а заодно и людей. А что значит «своими»? Какие свои, а какие не свои?...
 Оказывается, это уже думала Она, а не Он. (Случайно, что ли, совпало? Во всяком СЛУЧАЕ, Он почему-то обрадовался этому совпадению…).
«Давайте называть вещи своими именами!» - сказал Ей шеф. Что и вызвало поток Её размышлений на вышеозначенную тему. Самое интересное, что на самом деле шеф этого вовсе не хотел – в смысле называния вещей своими именами. И Она, умничка, не стала этого делать. Она не поддалась на провокацию. Потому что «свои» имена шефа и Её «свои» имена отличались бы друг от друга диаметрально. В итоге результат общения свелся бы – в лучшем случае - к нулю. Словом, «разговора» не получилось, но он был очень не простой - бывает и так. В итоге никто никого не победил, но было четкое ощущение тог, что общее дело слегка продвинулось в нужном направлении…. Это было уже кое-что.
Время приближалось к перерыву, можно было зайти в бизнес-кафе – что-нибудь пожевать. Она почувствовала, как она устала, а еще только половина первого….
Мысль посетить кафе, видимо, пришла почти всем сотрудникам данного почтенного ведомства. Здесь было шумно, тесно и как-то не комфортно. К тому же накурено. Большинство желающих «иметь ланч» составлял сильный пол. Она сначала решила уйти, но потом вспомнила, что ничего еще не ела с утра. Встала в «хвост». Этот живой (или не совсем?) «хвост» шумно гоготал, возбужденно обсуждал вчерашний спортивный матч между «шинником» и «Трубником», не гнушаясь крепкими словечками, а те, кто не смотрел, сосредоточенно обдумывали меню и решали гамлетовский вопрос, взять сто грамм или воздержаться до вечера?
«Почему никто не уступит Ей очередь?» - возмутился Он.
Странно, но Она этого возмущения практически не испытывала. Эта эмоция, видимо, подверглась у Неё полной атрофации – за своей полной бесполезностью. Как, впрочем, и многие другие… Она с некоторых пор научилась обходиться без оценок – «хорошо», «плохо» и тем более, их превосходной степени: «очень плохо», «очень хорошо». Хотя Ей, дочери учительницы, сделать это было труднее других – Она с детства привыкла видеть эти надписи-приговоры красной пастой в тетрадках, которые проверяла мать…
«Слава Богу, эти мужчины не говорят пошлых комплиментов» - поблагодарила кого-то незримого Она.
 И Он вдруг с удивлением почувствовал, что в Его (Её!) голове складываются какие-то невесомо-прозрачные, летучие рифмованные строчки. И Он тоже вместе с ней увидел уже не противную толпу, а замороченных людей, винтиков в состоянии первой половины понедельника, в общем-то неглупых и даже где-то симпатичных со-граждан, со-седей (от слова «сидеть» или «седеть»?) по планете. Он увидел оранжевую ветку клёна за окном, на которой ещё оставалось довольно много узорчатых листьев; они еще сохраняли в себе так много солнца и по-королевски предлагали его всем – без исключения…
 Сесть за столик тоже было некуда, все сидячие места были плотно заняты. Она выпила свой кофе с бутербродом у стойки. «И всё-таки они полные козлы!» – с уверенностью заключил Он.


 7. ТАК ПРОШЁЛ ДЕНЬ…

Так прошёл день. К шести вечера у неё разболелись ноги – от каблуков и узковатых носков туфель. В ушах стоял лёгкий звон – от голосов, которые казалось, заполнили всё околоземное пространство. Хотелось теплой и уютной тишины, почти неслышной музыки, а больше всего – прикосновения родной узкой смугловатой руки и того взгляда, который один мог заставить Её забыть обо всех дневных неурядицах, намеках шефа, давке в метро (почему-то с работы она ехала на метро – отметил Он), осенней сырости и тоске.
День был длинный-длинный. Как поезд с семнадцатью вагонами – не меньше. Она представляла себе этот поезд, когда ехала в полуосвещенном вагоне метро к маме в Кунцево, уже побывав у Стасика и спев с ним «Хеппи бёздей», зайдя на почтамт и в два гастронома, позвонив заболевшей подруге и пообещав, что непременно забежит к ней завтра. В этом Её мысленном поезде тоже громко и часто хлопали двери, менялись пассажиры, выходя на станциях и появляясь снова, периодически питались, дремали, звенели чайными ложками о стаканы и обменивались малозначащими и всё же глубокомысленными фразами, безнадежно пытались выяснить что-то у странноватой проводницы, отгадывали кроссворды, испытывали тяжелое равнодушие и легкий интерес, преходящую грусть от расставания и вечную надежду на Встречу…
 Он ехал в этом подземном поезде вместе с Ней и замечал то, на что никогда раньше не обращал внимания: что стук колес похож на стук сердец, что сидящая напротив пожилая женщина на самом деле очень красива и хочет пожелать и желает чего-то столь же прекрасного Ей, этой молодой, немного уставшей от дневной суеты сестре своей, словно передавая эстафету вечной Красоты и Женственности, и что это обязательно сбудется.
Он вместе с Ней слышал некий заговорщически-волшебный ритм: «Вагоны дней бегут сквозь ночь, мигает Время круглым оком, его единственная дочь – Материя дрожит под током. Дрожит, бежит, кружит, поёт и плачет, в муках свет рождая, а машинист состав ведёт, маршрут и график соблюдая. И проводник приносит чай, и снова день ныряет в полночь… Прошу, Господь, в свой срок мне дай покой, а машинисту – помощь!»
Позже Он вместе с Ней поднялся на пятый этаж маминой квартирки, удивился, какая еще молодая у Неё мама. «Ты уж меня прости, девочка – сказала она, целуя дочь в светловолосый висок, - я тебе лишнего с утра наговорила, а ты ведь так устаёшь, я знаю-знаю, можешь мне не рассказывать… Пойдём пить чай, у меня есть твоя любимая яблочная шарлотка. Я тебе в гостиной уже постелила». Они обнялись (Он неожиданно для себя растрогался. С непривычки, что ли?...)
Но внезапно, уже ближе к полуночи, Её охватило неясное и сильное волнение: Ей вдруг показалось, что Её ждут, что не дозвонившись, он приехал к её дому и подняв воротник, нетерпеливо ожидает у подъезда, когда же она, наконец, придёт… В пять минут собравшись, чмокнув оторопевшую мать, Она выскочила из дому на холодный осенний ветер. Ей повезло – такси удалось поймать неожиданно быстро (хороший знак!) и через сорок минут она уже была у себя.
 Но Её никто не ждал.
И в третий раз за этот безумный день Он позволил себе выражение, мало совместимое с его статусом служителя литературы, произнёся про себя: «Парень, я не знаю, кто ты, но ты козёл!»

 


 8. НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО…

 На следующее утро Он обнаружил себя в постели на втором этаже дачного домика, который так любезно был предоставлен ему в распоряжение верным Другом. Но что это было за утро! Оно трепетало и блистало всеми красками вселенских энергий, оно будоражило все клетки и атомы проснувшегося тела и разума, как будто освобожденного из ржавых тисков. А самое главное – это золотое утро звало, звало – и этот зов невозможно было спутать ни с чем! – быстрее к бумаге, к клавишам ноутбука, к вполне осязаемым инструментам для еще невиданного полета мысли и духа. И Он полетел…
Строчки лились как долгожданный июльский дождь на ждущую целительной влаги почву. Они рождались каким-то совершенно новым существом, поселившемся в Нём - это существо было переполнено животворящим воздухом и светом. А еще – откуда-то взявшейся мудростью, которой непременно надо было поделиться со всем Божьим миром. А ещё – тонким, как аромат французских духов из вчерашнего дня, юмором. А еще – безымянной, но прекрасной поэзией. И ещё чем-то, чему Он пока не мог дать названия.
 Он не то чтобы знал заранее, точно и во всех подробностях, о чем будет его новая повесть, Он просто ЖИЛ в ней. И она была непредсказуема как сама жизнь. И так же очаровательна в своей текучей несовершенности, и так же пронизана светлой печалью и свежестью, как весь вчерашний день. Впрочем, был ли он на самом деле - этот один-единственный, но типичный день из жизни светловолосой, хрупкой, в общем-то среднестатистической женщины? Задумываться об этом было некогда. Сейчас это не имело принципиального значения. Почти…
 Через несколько дней – запасы в холодильнике предусмотрительного Друга еще не успели закончиться - повесть была окончена. Он почти не правил ее, только просмотрел, и, позвонив заждавшемуся издателю, помчался на двухчасовой электричке в Москву. Сидя в электричке, Он вдруг отчетливо вспомнил тот день – «безумный день», как окрестил Он его для себя, все его подробности – такие мелкие, и такие важные. Он снова увидел в темноватом вагонном стекле, в овальном зеркале той полуфантастической прихожей, в маленьком зеркальце пудреницы черты милого женского лица – чуть-чуть усталого, чуть-чуть отрешенного, раздумчивого и озабоченного, сомневающегося и ждущего… На все эти воспоминания Его сердце отвечало какими-то физкультурными упражнениями – то сжатием, то прыжками, то нырянием в глубину неведомого и бездонного внутреннего водоема. «В чем, собственно, дело? – спрашивал Он сам себя, - ты – писатель, сиречь человек с воображением. Ну, вот и смилостивился, послал Боженька сон как источник творчества. – что тут удивительного?. Ты - не первый и не последний в череде таких литературных чудес. Вспомним, к примеру, Гоголя…» Но, несмотря на лестные сравнения, сердце сопротивлялось такому объяснению и отказывалось принимать такое положение вещей за истину. Между тем, другого объяснения не было.
Выйдя из редакции, слегка опустошенный и еще не пришедший в себя от всего, что произошло с Ним на этой неделе, Он медленно потопал к станции метро. Чего греха таить, Он был доволен собой. Он всегда знал, что сделано хорошо, то есть, с огнём, а что – плохо, то есть ремесленнически. На сей раз огонь явно присутствовал. Причем такой, как никогда. Но научный анализ происшедшего всё-таки не получался – его логике что-то здорово мешало. Он сам не заметил, что всё шёл и шёл по улицам – по опавшей пестрой листве, по непросыхающим уже лужам и находился в то же время там – с той женщиной, думал, как Она, смотрел, как Она, грустил, как Она…
 После нескольких дней пребывания в таком пограничном состоянии, Он решил быть честным с самим собой, что выразилось примерно в следующей психологической установке «Её не существует. Это плод твоего воображения. Ты должен это понять, принять и не впадать в иллюзию, достойную разве что тринадцатилетнего тинейджера. Хватит строить из себя влюбленного идиота! Надо жить реальной жизнью». Это помогло. Часа на полтора. Далее процесс возобновился с новой силой. На ночь Он теперь обращался к высшим силам, чтобы они послали Ему продолжение того чудного сна. Словно издеваясь над Ним, в ответ на эти искренние мольбы ночь прошла вообще без сновидений.
На следующий день Ему пришлось снова ехать в издательство, чтобы посмотреть гранки. Возвращаясь, Он сел в метро на Октябрьской, привычно слился с разномастной, но довольно единой в своем стремлении к движению толпой, спустился на эскалаторе вниз. При виде вагонов на Него, как повелось в последнее время, накатила столь кровожадная тоска, что Он едва не застонал. Он никуда не спешил, поэтому подошёл к нужному поезду, когда тот уже захлопнул свои автоматически-бесстрастные двери. И тут некий, явно несвойственный подземке луч коснулся Его полуопущенных глаз. В окне проплывающего мимо вагона Он ясно увидел Её – эти ставшие на удивление родными черты тонкого лица, знакомая линия светлых волос, не закрывающих лба, чуть опущенные уголки полудетских губ...
 Он замер, веря и не веря своим глазам, к которым почему вопреки всяческой анатомии, вдруг подпрыгнуло Его глупое, всегда склонное к чрезмерным фантазиям сердце. Оно не сомневалось: это была Она! Она – не фантом, не персонаж из сна, не галлюцинация, Она существует, она ЕСТЬ!
А всё прочее по сравнению с этой ошеломляющей Истиной было уже не важно….