От автора
Сегодняшнего читателя могут удивить некоторые житейские реалии, присутствующие в рассказе. Однако здесь надо учитывать, что действие происходит в начале 80-х годов прошлого века. У многих, очень многих это еще в памяти…
1
Вдолби себе с вечера, что проснуться надо в семь утра, не позже, и можешь быть уверен: проснешься вовремя, даже раньше – еще за час до срока начнешь вскидываться, панически поглядывая на будильник; и услышишь воробьиный галдеж за окном, и оживающую радиоточку, и сон из тебя быстренько испарится, хотя ты и лег гораздо позже, чем надо бы для такого раннего вставания. Но при одном условии: если действительно очень надо, прямо-таки позарез.
Лютикову надо было встать не позже семи, чтобы поспеть на электричку 8.46. Исключительно удобная электричка, на нее почему-то всегда мало народу. Да и в Токсове не пришлось бы маяться в ожидании автобуса на Матоксу: едва успеешь протрусить по привокзальной площади, как желтый «Икарус» уже выкатывает из-за поворота. Без хлопот сел и поехал. Полчаса спустя такой номер не пройдет – добрую стометровку прошаркаешь в очереди.
Будильник зашелся истерическим звоном, и Лютиков покосился на него, усмехаясь. Он давно ждал звонка. Включил настольную лампу у кровати и ждал. Чтобы не по собственной воле вскакивать в этакую рань, а как бы по команде. Еще с армейской службы Лютиков уяснил мудрую истину: высовываться без надобности – дурость, но коли прозвучала команда, изволь действовать, и все будет хорошо, все правильно и своевременно.
Двадцать минут на то, чтобы привести себя в полный порядок: гантели, холодный душ, электробритва. Потом чай – не очень сильно разбавленный чефир. Вот это настоящий чай, а не водичка из-под распаренного веника.
Сон давно забыт, движения точные, резкие. Чувствуешь, что ты кое на что способен. Тебе сорок два, и ты начинаешь день с холодной, трезвой ясностью в уме. Ты в форме и готов действовать.
Сиамский кот Парамон полировал шерстяной мордой дверной косяк – подлизывался. Лютиков накидал ему в тарелку вареного минтая: на завтрак, обед, а может, и на ужин. Он не знал, когда вернется. Так, на всякий случай. Парамон к тарелке не кинулся – куда она денется, тарелка-то? – а стал смотреть, как Лютиков напяливает на себя рюкзак с огромной пустой корзиной, придающей рюкзаку уродливые очертания. Кот пытался изобразить вежливое любопытство, но сон был сильнее, и он в полудреме раскачивался из стороны в сторону. Такое уж воспитание: прозвенел будильник – кончай дрыхнуть, спрыгивай с сушилки и слоняйся по квартире, полируя мордой косяки и выражая вежливое любопытство.
Деньги на дорогу, компас, короткий самодельный нож, завернутый в тряпицу. Лютиков похлопал себя по правому карману и услышал знакомое позвякивание – ключи на месте.
– Пока-пока, Парамон,– сказал он коту.– Жди меня вечером с обильной добычей. За белые не ручаюсь, но груздей и волнушек нарежу, попомни мое слово.
Лютиков отжал пальцами никелированный язычок ригеля и легким толчком захлопнул дверь. В утренней гулкой тишине лестничной клетки раздался мягкий, сочный щелчок. Лютикову нравился этот звук, и он всегда старался запирать дверь именно таким образом. Конечно, тут требовалась известная ловкость, чтобы не прищемить пальцы; куда проще было бы отвести ригель ключом и подтолкнуть дверь, но тогда не прозвучал бы этот упоительный звук, так славно поднимающий настроение. Скучное, прозаическое лязганье металла – не более.
На нижней площадке он глянул на дыры почтового ящика, там лежала вчерашняя «Вечерка». Утренней почты, разумеется, еще не было. У наших почтарей утро начиналось по среднеевропейскому времени.
Лютиков сунул руку в правый карман плаща и вытащил связку мелких железяк, приобретенных еще весной для какой-то позабытой надобности. А ключей не было.Ключи остались в кармане кожаного пиджака, в котором он обычно ходил на работу.
«Интересное кино,– огорчился Лютиков.– как же я «Вечерку» выцарапаю?» Но потом подумал о квартире и расстроился окончательно. Если уж в собственный почтовый яцик не забраться, то в квартиру и подавно. Тут никаких иллюзий питать не стоит.
Ключа не подберешь. Замок был заказной, индивидуальный. Других таких замков не было ни у кого – по крайней мере так сказал мастер, сработавший эту хитрую никелированную штуковину. Замок отпирался стальной трубочкой толщиной в карандаш, с причудливыми винтовыми прорезями и зубчиками.
Однажды какой-то пакостник загнал в замочную скважину огрызок карандаша. Лютиков с женой возвращались то ли со свадьбы, то ли с чьего-то дня рождения, в общем, за полночь; измотанные банкетной суетой они вслух мечтали о том сладостном моменте, когда наконец окажутся в своей тихой уютной квартире, и вся изнурительная дурь этого вечера останется там, за дверью. Но главная дурь поджидала их на площадке. Жена в тягостной дремоте маялась на подоконнике, а Лютиков до утра ломал голову, как извлечь из скважины треклятий карандашик. На рассвете он добыл у дворничихи шуруп, ввернул в деревяшку и вытащил ее, словно пробку штопором. С тех пор заветный шурупчик и отвертка всегда лежали в почтовом ящике – на случай подобной пакости.
Карандашик – ерунда, пройденный этап. Попробуй без ключа! Можешь ковыряться в скважине чем угодно, все без толку. На то и рассчитан этот чертов замок. Уж настолько секретный, что и хозяину его не открыть. Один ключ остался в пиджаке, другой у Марины. А Марина в Алупке, сбежала от ленинградской осенней промозглости.
С ее легкой руки жилище наше обрело неприступность, словно подвалы швейцарского банка. Тот еще замочек, та еще дверь… Она была собрана из трехдюймовых буковых брусьев и окована стальным уголком – без динамита не подступишься. Можно подумать, что в квартире хранятся Бог весть какие сокровища: сундук с драгоценностями или подлинники Леонардо да Винчи. Самая дорогая вещь – цветной телевизор, да не японский, а самый обычный наш «Садко». Ну еще портативный, довольно потасканный магнитофон «Грюндиг». Но жена сказала: «Я хочу спать спокойно», и под этим девизом провела все оборонные мероприятия. Спорить, что ли? Если у женщины пунктик – защитить обыкновеннейшую квартиру крепостными воротами, тут уж спорить бесполезно. Пунктик и есть пунктик. Махни рукой и смирись.
Марина уехала позавчера. Хорошо в том уютном домике у самого синего моря. И вообще, хорошо сейчас в Алупке – бархатный сезон. Оттуда, из летнего рая, не захочется уезжать раньше времени в осенний Питер, где под ногами мокрый серый асфальт, а над головой низкое небо цвета грязного асфальта. Значит, раньше середины октября жена не вернется. Три недели ждать.
Может, смотаться к ней в Алупку за ключом?..
Н-да, ситуация. Полный завал!..
Лютиков сплюнул с досады и вышел из подъезда.
2
Слева от него было свободное место .Третью остановку оно оставалось свободным. Лютикова это даже позабавило: надо же, в субботу, в самую грибную гору, и где – в «двойке», идущей к Финляндскому вокалу! Чертовщина какая-то .Обычно теснишься где-нибудь в проходе между здоровенным рюкзаком и тихой собакой, обалдевшей от скопления людей. Наверное, впереди шел автобус, который «сиимал пенки», а этот оказался как бы в мертвой зоне.
Где-то за Театральной площадью Лютиков ощутил вдруг резкий запах мятной карамели. Другой на его месте, пожалуй, и не обратил бы на это внимания, но Лютикову карамельные ароматы давно уже осточертели,– он жил в двух шагах от кондитерской фабрики.
Кто-то поблизости посасывал карамельку. Лютиков еще не знал, кто этот тип, но уже испытывал к нему откровенную антипатию. Лучше бы уж от него чесноком несло, это хоть понять можно,– понять, посочувствовать и простить в душе. Он представил, с каким тупым, коровьим удовольствием перекатывает во рту мятную карамельку этот дебил. Лютиков чуть скосил глаза и боковым зрением увидел молодую женщину, стоящую в проходе. Пристроив большую дорожную сумку на сиденье рядом с ним, она смотрела в окно и посасывала карамелъку.
Лютиков зафиксировал схему – и не более. Он бы не смог припомнить, приятные черты лица у этой женщины или отталкивающие, какая у нее прическа, во что она одета, какого цвета сумка. Просто мизансцена. Заинтересуй его подробности, он бы просто повернул голову и рассмотрел женщину, а заодно и ее сумку. Но подробности его не интересовали. Лютиков отвернулся и стал смотреть в окно. На Невском дома стояли в лесах – красили фасады.
На улице Желябова – автобус как раз подошел к остановке – запах мятной карамельки вдруг перестал раздражать Лютикова. Он снова скосил глаза влево. Женщины в проходе не было. Видать, двинула, касатка, в ДЛТ, к открытию. Ну и слава Богу, а то терпи до самого вокзала.
Но у него почему-то не выходила из головы эта женщина с карамелькой. Беспокоило какое-то несоответствие в версии, принятой минуту назад. Словно камешек в ботинке: пустяк, а выводит из равновесия… Допустим, женщина решила купить нечто дефицитное и потому подъехала к ДЛТ задолго до открытия – занять очередь и в числе первых войти в универмаг. Ситуация простая, житейская: дефицитные вещи надо покупать утром, иначе придешь к шапочному разбору. Будь то в ДЛТ, или Гостином дворе, или в другом каком универмаге. Однако женщина поставила сумку на сиденье, а сама стояла в проходе. Значит, сумка была тяжелая, чем-то наполненная. Чем, покупками? В полдевятого утра? Магазины еще закрыты. И вообще, те, кто приходит к универмагу до открытия, не обременяют себя тяжелой сумкой – теряется маневренность.
Не сходились концы с концами. Версия дала трещину. Лютикова это задело за живое: он считал себя чрезвычайно проницательным человеком и не любил, когда его версии, пусть самые пустячные, давали трещину
Автобус подходил к Литейному мосту. Лютиков посмотрел на то место, где стояла сумка… Однажды в школьные годы лучший друг сыграл с ним злую шутку: зарядил электролитический конденсатор и на уроке физики тихонько подложил ему в портфель. Эффект был потрясающий: Лютикова словно дубинкой огрели. До сих пор он помнил это ощущение мгновенного тупого удара. Вот и сейчас ощутил нечто подобное.
Рядом с ним, на соседнем сиденье лежала дамская сумочка – этакий миниатюрный кожаный сундучок.
3
Присев на комель поваленной ветром березы, Лютиков смотрел на дятла, который не спеша, обстоятельно обследовал старую корявую сосну.
Дятел был занят делом и не обращал на него никакого внимания. Лютиков сидел на краю поляны, опутанной жесткими плетями вереска. Справа и слева стеной стояли заросли подсыхающего иван-чая и папоротника, впереди, в низине, сквозь рыжеватые кроны облетающих берез оловянно светилось Топкое озеро.
В корзине десятка два черных груздей и случайно подвернувшийся подосиновик, словно генерал в толпе солдат. Грузди он собрал здесь же, на склоне холма. Мог бы собрать в десять раз больше, но не было азарта. А без азарта и глаз не тот, и чутья никакого. Срезал те, что были совсем уж на виду – но хочешь, а увидишъ.
Не было азарта, не тем голова была забита.
Эта чертова сумочка, похожая на сундучок. Никто, кроме Лютикова, ее не видел. Он это понял сразу, оглянувшись по сторонам. Сзади за ним два пустых места слева, через проход – тоже. Не было печали… И ведь не оставишъ ее тут, на сиденье, не сделаешь вид, будто не заметил. Сумочку надо куда-то пристроить. Конечно, лучше всего вернуть хозяйке. Но где ее найдешь, хозяйку-то? Разве что отдать водителю, пусть отправит в стол находок. Некогда с ней возиться, да и желания особого нет. И без того тошно.
Лютиков щелкнул замочком и приоткрыл сумочку – не ради любопытства, скорее машинально. И сразу же увидел пачку денег в банковской упаковке. На бандерольной ленточке виднелась сумма – 300 руб. Сто трехрублевок.
Ага, не все так просто .Деньги меняют дело. Очень может быть, водитель – честнейший малый, но стоит ли подвергать его такому искушению? Деньги, будь они неладны, способны сыграть с человеком подлейшую шутку. А ну как дрогнет, не устоит перед соблазном? Потом тебя же лихом помянет, мол, подвернулся, паразит, с этой проклятой сумкой, довел до греха. Люди гибнут за металл…
Ну, растяпа!..
Лютиков терпеть не мог растяп. Они раздражали его своей возмутительной расхлябанностью. Они могли подвести в самый неподходящий момент. Они осложняли жизнь, внося в нее совершенно ненужную, изнурительную путаницу. Лютиков ценил в людях собранность и четкость, и только с такими надежными людьми предпочитал иметь делю.Уж они-то просто не способны подсунуть тебе дурацкий сюрприз – вот как с этой сумочкой.
Лютиков сунул ее в рюкзак. Раз так повернулось, сам отнесу в стол находок, решил он. Нечего других впутывать. Хоть совесть будет чиста.
Так бы он и сделал, но на даче словно бес толкнул его под руку. Лютиков открыл сумочку и стал исследовать ее содержимое. Может, паспорт найдется или другой какой документ с фотографией. Хотелось поглядеть, какая она из себя, эта раззява.
Никаких документов. Косметика, связка ключей, записная книжка и запечатанный конверт. Вот и все, если не считать денег.
Конверт без марки, чистый. Лютиков рассмотрел его повнимательнее и убедился, что он не запечатан, а просто чуть склеился – с конвертами такое бывает. Он аккуратно отклеил угол и вытряхнул на стол шесть одинаковых фотоснимков. Судя по формату, они предназначались для паспорта. Неплохие фотографии и довольно-таки нетипичные для этого жанра. В них чувствовался человек, а не манекен с достаточным портретным сходством.
Ей около тридцати. Короткая гладкая прическа. Сэсун?.. Кажется, так она называется. Прическа ей к лицу. Глаза темные, живые, отнюдь не простодушие в них, а черти на цепочке. Видать, особа – пальцы в рот не клади. Скушает без соли и глазом своим темным не моргнет.
Вот тебе и мятная карамелька…
Ситуация яснее ясного, подумал Лютиков. Дорожную сумку она не выпускала из рук, с ней и вышла, а о маленькой сумочке успела забыть, пока ехала. И выкинь из головы эту дурацкую карамельку. Никто не виноват, что ты живешь рядом с кондитерской фабрикой.
Реклама мятной карамели. Сценарная идея. Человек – ну, скажем, молодой парень – знает Питер только по открыткам. И вот наконец попал в наши края. Едет в автобусе, пожирает глазами дивные архитектурные ансамбли. Вдруг поводит носом и настораживается. И уж ему не до ансамблей, потому что в проходе стоит сногсшибательная девица и сосет мятную карамельку. Девушка выходит на остановке, а парень, будто сомнамбула, устремляется за ней. Они уходят вдаль, а диктор интимно так задает риторический вопрос: «Кто же устоит перед волнующим запахом мятной карамели «Снежинка» кондитерской фабрики имени Веры Самойловой?..»
Лютиков встал и, обогнув поляну, направился к Щучьему озеру. Оно было в полутора километрах от Топкого. Там, на моховом болотце – его прошлогоднее открытие – росли великолепные подберезовики, темнея на кочках бурыми головками. Сумочка сумочкой, а возвращаться с пустой корзиной все же стыдно.
А грузди надо кому-нибудь отдать, неожиданно подумал Лютиков. На что они тебе? Их же на сковородку не бросишь – солить надо. Вымачивать денек – другой, а потом в кадушку: слоями, решеткой вверх, с солью, чесноком и укропом, с листом хрена и смородины. Когда ты собираешься заниматься этим хлопотным, хотя и очень приятным делом? А главное, где? Уж не на даче ли?..
Надо было захватить с собой Парамона да денег побольше – и гори она огнем, эта квартира, пусть стоит под замком до скончания веков. А еще хорошо бы взять пишущую машинку и пачку бумаги, и рукопись начатого сценария, и блокноты, в которых все для этого сценария. И, конечно, трубку – хорошо обкуренный «бриар», и табак – смесь «Капитанского» с «Нептуном» и «Золотым руном». И уж, если на то пошло, портативный «Грюндиг» с тремя недавно записанными кассетами: классическая музыка в прекрасной обработке Вернера Мюллера.
Но прежде всего взять Парамона. С ним тут славно можно было бы пожить. Каково ему теперь в запертой квартире? Изведется, бедняга, беспутных своих хозяев дожидаясь. Хорошо, кран в мойке подтекает, хоть от жажды не помрет.
Белый. Да какой – царский гриб! И надо же, вырос у самой тропки, на виду. Сколько грибников мимо него прошло, а вот уцелел. Собственно, кому придет в голову искать грибы в таких затоптанных местах? Только время зря терять. Если ты настроился искать свое грибное счастье за тридевять земель, в лесной глухомани, здесь твои глаза слепы. Да и ты бы не нашел этого красавца, настроившись только на заветное моховое болотце.
День случайностей. Что тебе еще сегодня светит? Зачерпнешь воды из Щучьего озера и поймаешь золотую рыбку, которая подарит ключ от квартиры и поможет за месяц написать сценарий детективного сериала. Или вон за той горкой наткнешься на «летающую тарелку» и познакомишься с гуманоидами. Поди знай, какие сюрпризы тебя ожидают, коль они поперли на тебя косяком…
Ему расхотелось идти на моховое болотце. После белого гриба азарт пропал окончательно. Как-нибудь в другой раз попрыгаю по кочкам, решил Лютиков.Он свернул с тропинки и, скользя на песчаном склоне, густо усыпанном сухими сосновыми иглами, поднялся на вершину горки, откуда открывался вид на лесистые холмы, на Щучье озеро, заросшее камышом, и на то самое моховое болотце, до которого он так и не дошел. Здесь, на вершине, даже в безветренную погоду потягивало ветерком, словно стоишь на сквозняке. Здесь хорошо думалось. Смотришь на озеро, на лес – кажется, такой дикий, нехоженый – и ощущаешь в себе какую-то удивительную свежесть.Это как глоток ледяной родниковой воды в знойный июльский день. Его всегда сюда тянуло, ноги прямо-таки сами сворачивали с тропинки.
Лютиков сел на гладкий, теплый гранитный валун, вынул из кармана записную книжку, найденную в сумочке.
Некоторые на внутренней стороне обложки пишут свой адрес, иногда телефон – на случай потери. Глядишь, найдется добрая душа, вернет. По-видимому, мадам Икс особой предусмотрительностью не отличалась: ни тебе адреса, ни телефона. Зря, конечно. Как просто решилась бы проблема.
«Всего один телефонный звонок – и вы избавлены от хлопот!» Чем не рекламный девиз?
Ну ладно, не получается атака в лоб, зайдем с фланга. Вот запись карандашом, впопыхах. Кто-то с инициалами Н.Д. живет в Купчине, на Бухарестской. Учтем… Чей-то номер телефона, дважды подчеркнутый. Ни фамилии, ни даже инициалов. Вторая цифра 5 – Кировский район. Так… Некая Аня Лобанова. Судя по номеру, живет на Петроградской стороне. Какую информацию можно из нее выудить? К примеру: «Попросите, пожалуйста, Аню Лобанову». – «Это я». – «Извините, вас беспокоит сотрудник стола находок. Потеряна сумочка, а в ней записная книжка с вашим телефоном. Скажите, у кого из ваших подруг есть темно-коричневая польская сумочка, похожая на маленький сундучок?» Она подумает и скажет: «Ой, у меня их столько… Спросите что-нибудь попроще». И все. Может, Аня Лобанова вовсе и не подруга мадам Икс, а так, случайная знакомая, продавщица из «Пассажа»…
Ага, это уже кое-что!.. Лютиков узнал телефон своего родимого жэка. Уж кто-кто, а он, жертва сантехники, знал его наизусть. Выходит, с хозяйкой сумочки они соседи. Между прочим, она села в автобус где-то в районе Театральной площади – лишнее тому подтверждение. Ценный факт.
Лена. ПростоЛена. Похоже, это ее подруга. Два номера: служебный и домашний. В скобках служебный телефон Арнольда. Очевидно, Арнольд имеет какое-то отношение к Лене. Вспомогательный канал для связи. Точно, подруга.
Лютиков уже знал, как найти мадам Икс. У него созрел план. В электричке надо продумать оба варианта, обе легенды.
4
Лютиков набрал номер.
– Лена, привет,– прохрипел он.– Извини, мороженого перебрал.
– Кто это?– не очень-тодружелюбно спросили на том конце провода.
– Арнольд… Кто ж еще? Не узнала, что ли?
– Послушайте, делать вам нечего, да? Тоже, нашли развлечение…
– Да Арнольд я, фу ты, господи!.. Говорю же – охрип. Слушай, у меня к тебе деликатный вопрос…
Но она повесила трубку.
Так, номер не прошел. Пижонский трюк в расчете на доверчивую дурочку. Видать, голос этого чертова Арнольда она может узнать и по мычанию. А то еще лучше: Арнольд сидит в соседней комнате и лопает субботнюю окрошку, а тут идиота перед ним разыгрывают.
В телефонную будку стучат – ребром монеты по стеклу. Лютиков поморщился, он не выносил этого звука. Хамство, замаскированное под деликатность. Всякий раз он едва сдерживался, чтобы не сказать пару ласковых. А иногда я говорил.
За дверью маячит здоровенный дядя со здоровенной корзиной, сверху прикрытой увядшим папоротником, из которого как бы невзначай высовывается шляпка гигантского подосиновика. Самая натуральная пыль в глаза: гриб-то перезрелый, грош ему цена, сгодится разве что на зимний супчик, будучи засушенным по бедности. Зато вызывает восхищенные и завистливые взгляды окружающих, а это тешит самолюбие.
Лютиков ехидно усмехнулся и вышел из кабины. Иди, милый, звони. Если ты сумеешь втиснуться туда со своим необъятным лукошком.
Ничего, издержки бывают в любом деле. Первый дубль – творческий брак, в корзину его. Вторую легенду надо отыграть потоньше.
Что-то в будке не заладилось; дядя, грохнув кулачищем по автомату, ругнулся и пошел прочь, унося своего грибного долгожителя.
Ну, пора.
– Алло, простите, с кем я разговариваю? – Лютиков – сама интеллигентность, вежливость на грани задушевности.– Мне нужна Оля.
– Я и есть Оля.– Голосок писклявый, видать, молоденькая девчушка.
– Очень хорошо,– спокойно и солидно говорит он.– Моя фамилия Пронин.
– Майор? – весело интересуется Оля. Цыплячий юмор.
– Нет, капитан. Из уголовного розыска.
– Из уголовного? А что… я… а почему вы мне звоните?
– Успокойтесь, девушка, опасность вам не угрожает. Просто мне нужно уточнить одну деталь…
– Слушаю…– Вот молодчина, кажется, поверила.
– Скажите, у кого-нибудь из ваших подруг… или знакомых… словом, у кого вы видели темно-коричневую сумочку, похожую на сундучок? Знаете, маленький такой сундучок из тисненой кожи с витыми ручками.
– Сундучок? Не знаю.Я не помню.
– Да вы не волнуйтесь, пожалуйста. Постарайтесь вспомнить, это очень важно.
– А что, случилось какое-то преступление?
Пошло-поехало… Заинтригованный шепоток. Глаза небось как блюдца, фантазия всколыхнулась, а разум начисто отключился. Надо заземлять это дело, иначе…
– Потеряна сумочка,– начал нудно бубнить Лютиков.– К нам обратилась гражданка с просьбой найти ее. Но мы должны точно знать, что данная сумочка принадлежит именно ей. Понимаете?
– А-а…– протянула Оля, поскучнев.– Ну… надо подумать.
Она отняла трубку от уха. Лютиков услышал характерные звуки телевизионной передачи, слабо доносившиеся из глубины комнаты. Похоже, он оторвал Олю от «Мира животных».
Послышался усиливающийся шорох и сразу – возбужденный голос:
– Я вспомнила! Такая сумочка была у Ларисы Михайловны. Ну да! Польская сумочка, похожая на сундучок. Темно-коричневая.
– Понятно. Как фамилия Ларисы Михайловны?
– Нечаева. Она на «скорой помощи» работает.
– Пока все сходится… Адрес ее знаете?
– Нет… Я никогда у нее дома не бывала, она сама к нам приезжает. Мама у нас болеет.
– А телефон?
– Сейчас посмотрю, у меня где-то записано.
Пять минут спустя Лютиков знал, где живет Нечаева. Так и есть, они соседи. Дом Нечаевой виден из его окон. Красный кирпичный дом, выходящий на Мойку, с довольно-таки уродливой мансардой.
Ирония судьбы.
На этот старинный, типично петербургский дом Лютиков всегда поглядывал с интересом. Впрочем, не столько на сам дом, сколько на мансарду. Невесть в какие времена предприимчивые строители отхватили часть чердака, приподняли крышу, соорудили стены из подручных материалов, и в шестиэтажном доме образовался седьмой этаж – экзотическое жилище, этакая голубятня, обитая крашеной жестью. Но его интриговала не архитектурная несуразность мансарды, а некое загадочное явление, с ней связанное.
Тут важно отметить одно обстоятельство. Лютиков работал по ночам. Не из-за пижонской прихоти, подражая знаменитым литературным «совам», а по самой что ни на есть прозаической необходимости. Он работал в одной конторе, которая хитроумными средствами кинорекламы соблазняла потребителя неходовыми товарами, начиная с галстуков местного производства и кончая замороженной мойвой, которой даже кошки брезговали. Работа у него была суетная и нервная, потому что всякий соблазн – тем более хитроумными средствами – требует немалых усилий. А соблазнять приходилось не только широкие массы трудящихся, но и прижимистых заказчиков, которые не больно-то швырялись деньгами ради «каких-то штучек-дрючек западного пошиба». Лютиков мотался по городу, высунув язык; утром его видели на совещании, где обсуждались тонкости рекламной кампании под девизом «Прелесть грейпфрута – в его пикантной горчинке»; в полдень он сидел в просмотровом зале киностудии, обсуждая немой вариант фильма «Торшеры», во второй половине дня пробивал в «Гостином дворе» собственный сценарий («Гостиный двор» – это два столетия всемирной популярности»); вечером получал нагоняй от директора конторы за скандальную популярность ролика «Электрокамины», сдуру показанного по телевидению в те июльские дни, когда от зноя плавился асфальт.
Лютиков работал в охотку. Ему нравилось это веселое дело – реклама. Приятно чувствовать себя на своем месте. Одно плохо: за день так напрыгаешься и нахлопочешься, что только к ночи обретаешь душевное равновесие, без которого вряд ли напишешь хоть одну толковую фразу.
В этом все и дело.
Реклама приносила внутреннее удовлетворение – и только, а Лютикову хотелось настоящей славы. Поскольку реклама никому еще славы не приносила (кому они известны, рекламисты?), Лютиков решил добывать ее на стороне. Он задумал телевизионный сериал о приключениях скромного конторского служащего – отнюдь не супермена, Боже упаси! – который волею судьбы оказался втянутым в жуткую криминальную историю, и в конце концов разоблачил хорошо законспирированную банду фальшивомонетчиков. Сериал назывался «Разноцветные окна».
Лютиков куда охотнее работал бы по утрам, когда в голове первозданная свежесть. Но утром надо идти на службу. Волей-неволей он усаживался за письменный стол на ночь глядя, когда выключался телевизор, жена уходила спать и в доме наступала тишина.
Лютиков очень ценил эту пору покоя и творчества. Сидишь над рукописью, радио тихонько наигрывает на волне Люксембурга, рядом, в кресле, посапывает Парамон, глядя сны свои сиамские… Отработаешь какой-нибудь эпизод и устроишь тайм-аут. Сядешь на широкий подоконник и смотришь в сумрачную глубину двора. Летом почти всегда на детской площадке собирались ребята с гитарами, пели незнакомые песни, курили, выясняли отношения; они словно играли в игру, правил которой он не знал. Лютиков пытался ощутить прелесть их песен, понять смысл споров, но это ему почти никогда не удавалось. Они для него были инопланетянами, поющими и разговаривающими на русском языке.
А потом он смотрел на мансарду. Окна ее светились. Будь то в час ночи или в половине четвертого. Они светились всегда, каждую ночь, как маяк. Одно окно голубым светом, другое розовым. Занавески были задернуты.
Каждый раз Лютиков спрашивал себя: что происходит в мансарде? Почему занавески всегда задернуты, даже днем?
Однажды он достал бинокль и всю ночь напролет глядел на мансарду. Окна светились голубым и розовым, а за ними ни малейших признаков жизни. Хоть бы тень какая промелькнула на занавеске. Загадка так и оставалась неразгаданной.
И тогда Лютиков поселил в эту квартиру банду фальшивомонетчиков…
…Он дважды нажал на кнопку звонка – два длинных звонка с короткой паузой. Пусть знает, что за дверью стоит деловой, энергичный человек, который знает, чего хочет.Она откроет, а он сверится с фотокарточкой и спросит с утвердительной ноткой: «Нечаева Лариса Михайловна?». Ну а потом скажет эффектную фразу, которую заготовил, поднимаясь на пятый этаж.
За дверью была тишина. И в этой тишине прозвучало еще несколько звонков. Лютиков приложил ухо к замочной скважине. Тишина пустой квартиры.
Хорошенькое дело. Куда же теперь с этой сумкой? Торчать, что ли, у подъезда, дожидаясь возвращения Нечаевой? А она вернется часика через два – три, а то и вовсе за полночь. Ситуация – глупее не придумаешь. Лютиков представил долгий путь на дачу, куда снова придется уехать, и ему стало тошно. Нелепости сегодняшней субботы, начиная с забытого ключа и кончая этим альтруистическим жестом, встали перед ним каким-то дурацким фарсом, кошмаром наяву. Словно по чьей-то злой воле он попал в лабиринт, откуда нет выхода.
Лютиков медленно пошел вниз. Спустился на полэтажа и остановился Неожиданная мысль пришла в голову: а может, Нечаева не в этой квартире живет? В справочном могли напутать – телефонистка не в ту строчку глянула, или он не ту цифру расслышал. А почему нет, в самом деле? Конечно, надо перезвонить.
Минуточку… Сначала – невинный эксперимент. Лютиков нашарил в сумочке ключи.
Дверь открылась легко и бесшумно. Все правильно. И звонить ни к чему – телефонистка не ошиблась.
Лютиков заколебался, стоя на пороге: входить, не входить? Как ни крути, ты вторгаешься в чужое жилище – вызывай милицию и бери тепленького. А в отделении расскажешь историю, которая прозвучит правдоподобно разве что для кота Парамона. Ну и плевать. Одной нелепостью больше, одной меньше…
Аккуратная маленькая квартирка. Пожалуй, немного темноватая, а так ничего, уютная. Традиционная блок-стенка. В серванте, где обычно устраивается выставка стекляшек, где парадно сверкают хрустальные фужеры и рюмки, тесно стояли книги, сплошная медицина. Ну да, Нечаева ведь в «скорой» работает. Пароль – 03. Лютикову всегда казалось, что жилище врача обязательно должно попахивать аптекой, как и его халат. Скажи «врач» – и он немедленно почувствует этот запах. Но здесь пахло иначе: в комнате стоял слабый аромат тончайших духов. Хотя нет, духи так пахнуть не могут. Лютиков поискал глазами и увидел в углу, у окна, старинный туалетный столик, а над ним зеркало, а над зеркалом стремящуюся к карнизу плеть какого-то вьющегося растения, похожего на лиану, с бледно-розовыми мелкими цветками. Запах шел оттуда.
Узкая тахта, тщательно застланная пестрым покрывалом. Скорее всего, в целях маскировки – тахта была изрядно потерта на углах. Есть вещи, к которым привыкают, потому что они прочно прижились в доме и уже составляют как бы частичку бытия. И есть люди, которые обладают таким свойством натуры – привыкать к вещам.
Конечно, она живет одна. Одинокая женщина-врач, из тех, кто как проклятый мотается по городу в машине «скорой помощи». Она из тех, кого всегда ждут по-настоящему. Живет небогато – может, и не совсем от получки до получки, но что-то вроде этого; запросы скромные, без особых претензий, вкусы несколько старомодные, характер спокойный, покладистый. Нет, она не суперсовременная женщина, скорее, ретро.
Придя к такому смелому выводу и ощутив легкое удовлетворение от своей проницательности, Лютиков решил обосноваться в квартире и дождаться Нечаевой. Он вынул из рюкзака сумочку-сундучок и спрятал ее в узкой щели между тахтой и тумбочкой, а сам рюкзак отнес в прихожую, засунул во встроенный шкаф и замаскировал подвернувшейся под руку пестрой тряпкой. Потом взял с туалетного столика зачитанную до потери формы книжку под названием «Следователь прокуратуры» и примостился на тахте. Деваться все равно некуда. Если Нечаева задержится, он наконец прочитает этот хваленый детектив «Криминальный талант». Говорят, действительно стоящая вещь.
«…Бра на деревянных панелях светились угарной синью, плывущей вверх и пропадающей над светильниками. Шумок стоял ровный, было еще рано, часов девять вечера…»
Лютиков машинально глянул на часы. Было ровно девять. Он почему-то не удивился этому совпадению, наверное, отупел от всех сегодняшних случайностей и совпадений.
Дурья ты голова, Лютиков, подумал он. Сидишь тут и ждешь хозяйку… Да не придет она сегодня. Вы с Нечаевой товарищи по несчастью: она ведь тоже лишилась ключей. Что же ей, ходить вокруг дома в ожидании чуда? Пойдет к подруге и переночует.
Что за черт… В такое-то время потянуло в сон. Глаза слипаются: сил нет как хочется спать. Ай да поздняя пташка! В девять часов ты только разминаешься перед работой.
Может быть, едва уловимый запах этих бледно-розовых цветов лианы так на тебя действует? Или просто умотался за день, дошел до точки, а, Лютиков?..
Сосну-ка я на полчасика, решил он. Время терпит. За полчаса мир не перевернется.
Не голова – пудовая гиря на плечах. Чудеса…
Лютиков лег на тахту и тотчас отключился.
5
Он проснулся внезапно, словно его толкнули в бок. Проснулся и одурело уставился на незнакомую обстановку. Торшер светится, на стене рисунок: детишки с разноцветными зонтиками под косым дождем. На стуле сидит женщина и смотрит на него.
В следующую секунду Лютиков уже в готовности номер один. Ситуация как на ладошке.
– Простите,– пробормотал он.– Ох уж эти бессонные ночи…
– Ничего. Бывает.
Спокойно так сказала, будто были они знакомы с детства и расстались только сегодня утром.
– Инспектор Лютиков,– отрекомендовался он, загадочно усмехнувшись.
– Инспектор чего? Госстраха? Пожарной охраны?..
– Уголовного розыска.
– А по званию?
– Старший лейтенант.
– Старший – это хорошо,– одобрительно сказала она. Завидная выдержка. На нервы, видать, не жалуется.
– Итак, вы – Нечаева Лариса Михайловна,– констатировал Лютиков.
– Скажи ты!– удивилась Нечаева.– Ну все знает наш уголовный розыск! Аж страшно.
– Не то чтобы все,– скромно сказал он,– но многое… Наверное, вы удивляетесь, почему я здесь и как сюда попал?
– Нет,– быстро сказала она,– ничуть не удивляюсь. Уголовный розыск попадет куда угодно, а почему он здесь… ну, значит, так надо. Я правильно мыслю?
– В принципе… Вы не думайте, я по делу. И, как мне кажется, оно должно вас заинтересовать.
– Я и не думаю. Я просто уверена, что оно меня заинтересует. Тут и к гадалке не ходи.
Странный тон для человека, попавшего в затруднительное положение, подумал Лютиков. Или это просто стиль разговора, своеобразное средство самозащиты, которое позволяет сохранить хорошую мину при плохой игре? Сейчас узнаем. Правила игры диктую я.
– Лариса Михайловна,– начал он издалека,– если не ошибаюсь, вы сегодня потеряли одну вещь…
– Не ошибаетесь,– вздохнула она.– Я сегодня потеряла веру в то, чго человек – венец природы. Был один случай на дежурстве…
– Я имею в виду нечто материальное.
– Вы имеете в виду авторучку? Ну так это пустяки. Терять авторучки мое хобби.
Интересно девки пляшут, по четыре в ряд. Не переиграть бы, милая…
– Значит, вера в человека плюс авторучка – все ваши сегодняшние потери?
Нечаева задумалась, наморщив нос. Самодеятельность пожарной команды. Глянула бы она на себя со стороны.
– Да вроде все.– И посмотрела на него ясными глазами.
– Стало быть, это не вы потеряли увесистую пачку денег,– медленно и со значением проговорил Лютиков.
Нечаева засмеялась.
– Вы знаете, это напоминает мне сцену из «Золотого теленка». Помните, когда Остап Бендер пришел к Корейко. Кстати, он тоже выдавал себя за милиционера.
Лютиков пропустил мимо ушей слово «выдавал». Он начал заводиться.
– Так как же насчет денег?
– А никак. Я не настолько богата, чтобы терять увесистые пачки.
Что ж, пора бить пенальти – за перебор.
– Полагаю, и сумочка ваша при вас?
Нечаева молча встала, вышла в прихожую и вскоре появилась на пороге, демонстрируя черную сумочку на длинном ремне. Она держала ее на указательном пальце и раскачивала, как маятник.
Ну это уж чересчур. Чертовщина какая-то. Пора с этим кончать. Лютиков неторопливо пошел к выходу, бормоча:
– Деньги вы не теряли, сумочку тоже. Прошу прощения. Уголовный розыск тоже ошибается.
– Одну минутку, товарищ старший лейтенант,– сказала она.
Ага, сдали-таки нервы! Лютиков обернулся с каменным лицом.
– Если вас не затруднит, предъявите, пожалуйста, удостоверение.
– Зачем? – спросил он, ожидавший чего угодно, только не этого.
– Хочу посмотреть, как вы получились на фотографии.
Спокойно, Лютиков. У тебя есть ровно три секунды на осмысление идиотского положения, в котором ты оказался. Сомневаться нечего – она Нечаева Лариса Михайловна, врач «скорой помощи». И ключ подходит к ее замку. И на фотографиях она, никто другой. Так какого же черта! Почему Нечаева отказывается, разыгрывает какой-то дурацкий спектакль? Смотри, милая, я ведь могу и обидеться. Вот возьму й уйду, и побежишь вдогонку, извиняясь на ходу.
– Я думал, вы доверяете родному уголовному розыску,– сказал Лютиков, сокрушенно покачав головой.
– Доверяй, но проверяй,– быстро возразила она.
Лютиков сунул руку во внутренний карман плаща. Сейчас он мельком покажет красную обложку студийного удостоверения с золотым теснением и хлопнет дверью. Нет, хлопать не стоит, надо уйти интеллигентно.
Нет удостоверения. И в других карманах нет его. Неужели дома осталось? Да нет, вроде брал. Он всегда брал с собой удостоверение, уезжая на дачу – на всякий случай, мало ли что. Но его нет. Хорошо, если дома, а ну как выронил, бродя у Топкого озера?.. И так неприятностей хватает.
– Все ясно, оставили в управлении,– понимающе улыбнулась Нечаева.– Рассеянный инспектор забыл удостоверение в ящике письменного стола, и лежит оно рядом с пистолетом системы Макарова на папке неоконченного дела о дерзком ограблении киоска «Союзпечати» на станции метро «Технологическая».
– Да, забыл! В чем и признаюсь… А вы забыли сумочку в автобусе и почему-то не хотите в этом признаться.
– Сдается мне, никакой вы не инспектор,– вслух рассуждала она.– У инспектора пистолет под левой подмышкой, а у вас его нет. Кроме того, инспектор никогда не забудет удостоверение в ящике письменного стола, потому что без него ни в одну порядочную квартиру его не впустят.
– Странно мне все это, если не сказать больше,– гнул свое Лютиков.– Добро бы грошовая сумочка, которой давно пора на помойку. Так нет же, модная и новенькая, из магазина «Ванда». Небось часа полтора пришлось простоять в очереди.
– Как бы действовал настоящий инспектор? «Ваша сумочка?» – «Нет, не моя». – «И деньги не ваши?» – «Нет, не мои». – «А записная книжка?» – «Впервые вижу». – «Прекрасно. Вот вам бумага, садитесь и пишите: такая-то сумочка с таким-то содержимым мною не опознана». Ну, я пишу. Инспектор берет бумагу и говорит: «Тот же почерк, что и в записной книжке. Будете ждать результата графологической экспертизы или сразу признаетесь?» И мне деваться некуда.
– А ведь сумочка-то не пустая! Триста рублей – солидные деньги. Но даже ими вы готовы пожертвовать. Очень это подозрительно. Очень!
– Смешно: инспектор уголовного розыска незаконно проникает в чужую квартиру, цинично попирая статью нашей родной Конституции, которая гарантирует гражданам неприкосновенность жилища. Не потрудился даже понятых пригласить. Обхохочешься.
– Главное, знает, что в сумочке лежат фотографии, в которых только слепой не узнает Нечаеву Ларису Михайловну. Вот это действительно смешно.
– А ну покажите,– неожиданно попросила она.– Фотографии – это действительно серьезно. Против них не попрешь.
– Давно бы так,– проворчал Лютиков. Он пересел к краю тахты и потянулся за сумочкой, которую схоронил здесь, в укромном уголке.
Сумочки там не было. Испарилась сумочка.
Наверное, у него был такой растерянный, пришибленный вид, что Нечаева не выдержала.
– До чего же, однако, легко вас разыграть,– сказала она со смехом. – Ну ладно, больше не буду. Пойдемте пить чай, «инспектор».
– Ваша работа? – пробормотал Лютиков.
– Странный вопрос… А что бы вы сделали на моем месте, если бы обнаружили в собственной квартире незнакомого типчика, спящего на тахте?
– Я бы предпочел позвонить в милицию. Просто и надежно.
– В случае чего с тем типчиком я бы справилась и без милиции. Немножко знакома с каратэ.
Говоря это, она поставила чайник на плиту и проворно накрыла стол. Движения ее были быстрыми и предельно точными. Лютиков подумал, что «в случае чего» ему действительно пришлось бы не сладко.
– По рюмочке коньяку? – Нечаева вопросительно посмотрела на него.– Повод веский.
– Уж и повод… Мне пора.
– Пора…Садитесь!
Она решительно и ловко усадила Лютикова на табурет, поставила на стол небольшую фляжку дагестанского коньяка.
– И запомните: самая худшая тактика, которую только можно придумать,– обидеться на розыгрыш.
– А самая лучшая?
– Сделать вид, будто ты попался на удочку, и незаметно разыграть самого разыгрывающего. Только что вы видели, как это делается.
– Вы с самого начала все знали, а я тут выламывался, корчил из себя идиота…
– Вы не лишены фантазии,– великодушно призналась Нечаева.– Но шансов на удачный розыгрыш у вас, конечно, не было никаких. Уже хотя бы потому, что я вас узнала. Вспомнила хмурого гражданина в автобусе… Кстати, есть у нас мужчина за столом или нет?
Он с опаской посмотрел на нее – не очередной ли подвох?
– Я намекаю на то, что наливать коньяк в рюмки – занятие сугубо мужское.
Лютиков торопливо схватил флажку и попытался отвинтить пробку. Резьба сминалась, но пломба проворачивалась и не хотела отламываться. Он взял со стола здоровенный, хорошо отточенный скальпель и стал надрезать перемычку. Лезвие скользнуло по стеклу и, надрезав ноготь, легко вошло в палец. Будь это при других обстоятельствах и в родном доме, он шваркнул бы этим скальпелем об пол. Он любил швыряться вещами. Швырнешь, выругаешься покрепче – сразу легче на душе становится.
Лютиков не успел отложить скальпель, а Нечаева уже успела откупорить пузырек с йодом и срывала обертку с индивидуального пакета. Будто заранее знала, что он раскровянит палец.
– И пролилась кровь,– сказала она, с быстротой фокусника орудуя бинтом.– Она должна была пролиться,– острый нож в неверных руках…
– Вы бы еще бритву мне подсунули!..
Искать виновных – тоже его стиль. Он же не виноват, что саданул молотком по руке, вбивая гвоздь в стенку, и молоток не виноват – что с него, дурака, возьмешь? Конечно, виноват кот Парамон, который некстати мяукнул под руку.
– Не люблю тупых ножей. И тупых людей.
– Ваш идеал – перечница,– буркнул Лютиков.
– Между прочим, острые блюда я тоже люблю.
– Язву не боитесь нажить?
– Дурацкий разговор, правда? – сказала она, улыбнувшись.
– Правда,– согласился он.
– Болит?
– Да ну, ерундовая царапина. Не обращайте внимания.
– Хорошо сказано. Вам идет мужественное выражение лица и мужественные нотки в голосе.
И хотя комплимент был сдобрен иронией, ему было приятно. Лютиков плохо переносил боль, но сейчас старался не подавать вида, что ему худо. А палец наливался тупой болью; боль пульсировала горячими толчками, отдаваясь в затылке.
– Давайте все же выпьем,– предложила Нечаева.
– За сумочку?
– И за сумочку.Вообще, за удачный день.
В самую точку, подумал Лютиков. Редкостный по удачливости денек – петь хочется. По-волчьи…
– А спирта нет у вас? – неожиданно спросил он.– Не выношу коньяк.
Чуть не сказал – с детства. А она отозвалась, точно прочитала его мысли:
– С детства… Вам развести?
– Еще чего – не красна девица.
– Ну-ну…– сказала она и поставила на стол градуированную колбу с красной резиновой пробкой.
Лютиков никогда не пробовал спирта, тем более неразведенного. Краем уха он слышал, что есть какое-то правило на этот счет: то ли надо сначала выдохнуть, а потом выпить, то ли наоборот, иначе перехватит дыхание. Но ему было уже не до правил; боль становилась невыносимой, казалось, палец раздувался, превращаясь в огромный кровоточащий обрубок. Может, притупится боль от глотка неразведенного спирта?
Не притупилась. Только и того, что во рту стало сухо до шершавости.
– Запейте,– сказала Нечаева.
– Не надо, ни к чему.
«Уходи отсюда поскорее»,– сказал себе Лютиков.– Не долго продержится мужественное выражение на твоем лице. Еще минута, и начнешь кисло морщиться, постанывая от боли. Не можешь терпеть – уходи. Не омрачай человеку удачный день».
– Ну,– бодро сказал он, поднимаясь,– спасибо за хлеб-соль. Поздно уже, побегу.
– Хотите, я сделаю обезболивающий укол? – предложила она.
– Было бы из-за чего хлопотать. До пенсии заживет.
Лютиков вышел в прихожую, снял с вешалки плащ. И тут увидел телефонный аппарат.
– Я позвоню, можно?
– Конечно, можно. Не буду вам мешать.– Нечаева деликатно ушла в кухню и стала бряцать посудой, убирая со стола.
Он набрал свой номер. Длинные гудки. Парамон проснулся и поднял голову. Уставился на телефон. На третьем звонке спрыгнул с кресла и подошел к аппарату. Лютиков представил, как Парамон осторожно трогает лапой диск. Догадался бы столкнуть трубку с рычагов, можно было бы кое о чем с ним потолковать.
Оставь кота в покое, одернул себя Лютиков. Большое ему удовольствие слушать пронзительные звонки в пустой, темной квартире…
– Ну, пора,– решительным тоном сказал он, заглянув в кухню.– Что-то загостился я у вас, пора и честь знать… Кстати, Лариса Михайловна, вы не против, если я пока оставлю у вас рюкзак? Как-то не с руки мне таскать его на ночь глядя. А завтра заберу – если вы не против.
– Да пусть остается, будет в целости и сохранности. Но вы уверены, что вам надо уходить? В таком-то состоянии…
– Состояние боевое! – бодро сказал Лютиков.
Он стал неловко влезать в плащ. Забинтованный палец с ходу уткнулся в складку. И зашумело, зашуршало вдруг в голове, будто вскипающая кровь ударила в мозг.
Мелькнуло в дверях лицо Нечаевой.
Померк свет в шарообразном плафоне.
Он еще успел прислониться к стене.
6
Лютиков обошел Новую Голландию, стараясь идти как можно медленнее. Он смотрел на неподвижную Мойку в светлой оторочке палых листьев, на стайку диких уток, бесшумным клином скользящих по Крюкову каналу, на узкий, сумрачный провал Адмиралтейского канала, куда вслед за ним свернула и утиная семейка. Он старался настроить себя на лирический лад, думать об осени, о пряном запахе листьев под ногами, о тишине, повисшей над этим уютным петербургским кварталом. Он давно уже не гулял по ночному городу – просто так, под настроение, потому что захотелось вдруг среди ночи выйти из дому я послоняться по безлюдным набережным. «Ну что же ты, давай, наслаждайся,– говорил себе Лютиков.– Распахни душу, постарайся ощутить прелесть этой теплой осенней ночи, терпко пахнущей палыми листьями».
Ничего не получалось.Лютиков чувствовал себя собакой, которую в непогоду вышвырнули на улицу.Его изводила ноющая боль в пальце, и никакая лирика не могла пробиться сквозь нее.
Он раздумал идти на Неву, и, дойдя до Храповицкого моста, повернул к своему дому.
Темные окна третьего этажа. В это время они обычно светятся. По крайней мере два из трех. Лютиков представил, как он оторвался от рукописи, закурил и лег на подоконник, глядя во двор. У него тайм-аут, и он, стараясь отвлечься от сценария, думает о глухой тишине спящей квартиры, о сложных взаимоотношениях дворовых кошек, смутными тенями мелькающих в проеме арки, о разноцветных окнах мансарды в доме напротив.
Но на третьем этаже темно. Чужой дом. Угрюмая, неприступная крепость.
Лютиков обошел крыло и остановился в узком закоулке, куда выходила тыльная сторона дома. Здесь росли очень высокие деревья, вершинами достигающие крыши. Старые, старые тополя, тополиные пенсионеры… Один из них толстой веткой тянулся к узкому окну-бойнице, в незапамятные времена пробитом на уровне третьего этажа. Это окошечко было в прихожей Лютикова, и он им очень гордился. Из него открывался чудесный вид на старый парк, на рассвете в него вливался оранжевый свет восходящего солнца.
Когда-то ветка, наткнувшись на стену, изогнулась под прямым углом, да так и продолжала расти, касаясь старых кирпичей; она выбрасывала побеги, которые, матерея, постепенно затеняли окно. В ветреные осенние ночи тополь покачивался, ветка со скрипом терлась о стену, и было такое ощущение, что дерево пытается сквозь узкое оконце проникнуть в квартиру, спасаясь от ненастья. Марину это раздражало, ей чудились грабители, которые карабкаются по ветке, чтобы влезть в окно. В конце коицов Лютикову пришлось забраться на тополь – и ножовкой по живому… Ему тошно было вспоминать, как он пилил эту ветку,– будто собственную руку.
Толстый обрубок ветки был в полуметре от окна. Если сесть на него верхом и осторожно продвинуться вперед…
А зачем? Увидеть голубой вымпел с серией космических значков на стене прихожей? Да и его не разглядишь в темноте.
Между прочим, форточка приоткрыта. Коли так, Парамон имеет шанс не страдать от голода. Не все еще потеряно.
«Держа антрекот в зубах, он карабкался по стволу старого тополя. Наконец, трясущимися ногами встал на обрубок ветки и, изловчившись, метнул кусок мяса в форточку. Попал! В темноте квартиры послышалось плотоядное чавканье пирующего кота».
Лютиков пошел на площадку, огражденную металлической сеткой, сел на скамейку, отполированную задами дворовых менестрелей, и стал коротать время. Ничего другого не оставалось. Сидеть и ждать, отсчитывая бесполезные часы. Видать, настала пора осваивать это дурацкое занятие. Кто знает, какую уйму времени тебе предстоит убить, пока жизнь не войдет в привычные рамки. Так что начинай изучать на практике стратегию я тактику коротания времени, познавай тонкости, доводи до совершенства. Глядишь, настанет момент, когда ты вовсе перестанешь воспринимать его течение…
«Брось, Лютиков,– сказал он себе.– Кончай ты это самоедство. Ишь, развел глубокую философию на мелком месте… На страдальца ты все равно не тянешь, а раз так, смотри с юмором на свое положение. В кои-то веки судьба подкинула тебе довольно невинное приключение, а ты разнылся, рубашку рвешь на груди, возомнил себя несчастным. Высасываешь из пальца свой детективный сериал, а тут такой случай; что тебе мешает им воспользоваться, черт возьми!»
Лютиков устроился поудобнее, поднял воротник плаща и стал смотреть на освещенные окна мансарды.
В принципе, подняться на крышу труда не составляет. Вон лестничная клетка – проходит чуть левее мансарды. Открыть верхнее окно, стать на подоконник и дотянуться до водосточной трубы. Лезть по трубе, конечно, не стоит, а вот рогатки, на которых она держится, опора надежная…
…Он подтянулся на рогатке, освободил на миг правую руку и, рванувшись вверх, вцепился в прут решетки, ограждающей крышу.Еще одно усилие – и он стал обоими коленями на карниз. Теперь надо действовать быстро, точно и бесшумно, без резких, необдуманных движений. Он лег на ржавую холодную жесть и, переведя дух, осторожно пополз к коньку крыши, держась на расстоянии вытянутой руки от стены мансарды. В тишине ночи вкрадчиво поскрипывало потревоженное кровельное железо. Только бы не спугнуть. Сейчас главный и единственный его козырь – неожиданность…
Лютиков почувствовал, как кто-то трясет его за плечо. Он проснулся и увидел женщину, которая наклонилась над ним.
– Ну вставайте же!..
Какой знакомый голос…
– Это не дело – спать на скамейке. Вставайте!
Неужто опять Нечаева? Откуда она взялась?
– Сел покурить и заснул,– сказал Лютиков, пытаясь сообразить, что к чему.– Конфуз да и только.
– Дело житейское… Ну-ка встали – и вперед!
– Куда?
– Под крышу. Переночуете по-человечески.
– Да что вы, ей-богу… Думаете, мне уж и переночевать негде? Ерунда какая…
– Будет сказки-то на ночь рассказывать! – отрезала Нечаева.– Утром расскажете… Вас ждет раскладушка на кухне,– не ахти какой комфорт, но все же лучше, чем вот так, с дворовыми кошками за компанию.
– Возьму такси и прекрасно доберусь до гостиницы…
– Ага, ждут вас там! Глаза проглядели, ожидаючи.– Нечаева решительно взяла его за руку и потянула; Лютиков вяло сопротивлялся.– Да что же мне вас насильно тащить, что ли?!
– Зачем же насильно? – сдался он.– Если так надо…
– Так надо,– сказала она.– Вы уж мне поверьте.
Они уже подходили к подъезду. Лютиков поднял голову и увидел светящиеся окна – голубое и розовое.
– Интересно, кто живет в этой мансарде? – спросил он.
Нечаева усмехнулась.
– Что ж тут интересного?
– Который год ломаю голову… Загадочное явление, прямо-таки феномен.
– Да какой там феномен! – Нечаева мельком взглянула на окна.– Если хотите купить бутылку дрянного портвейна, можно организовать.
– Какую бутылку? – Лютиков, разинув рот, смотрел на Нечаеву.– Вы о чем?
– Парочка там живет,– пояснила она.– Леша и Катенька… Их тут все знают, в основном алкаши. Ночной сервис: «бормотуха» для тех, кому невтерпежь нажраться до свинячьего визга. Вот и шляются всю ночь напролет.
Лютиков никак не мог оторваться от этих светящихся окон. Ему было горько, как ребенку, у которого отобрали любимую игрушку.
– Неужели все так просто? – пробормотал он.– Господи, какая проза…
– Главное, милиция в курсе,– продолжала она.– Жалуемся, жалуемся, а толку чуть. Участковый говорит: мы бы их давно в бараний рог скрутили, но не можем поймать с поличным.
– И ничего, кроме прозы,– подытожил он.– Кроме пошлой прозы, от которой смердит…
Утром он влез на тополь и по искалеченной ветке добрался до окна. Толкнул раму. Окно открылось. Повезло: вчера, перед уходом, он забыл задвинуть шпингалеты. Лютиков упал на подоконник, вцепился в него мертвой хваткой и, стараясь не думать о высоте, осторожно вполз в прихожую.
Он хотел радоваться, но не мог. Ему было грустно.
1981 Ленинград