Солнце взошло незаметно. Он даже не понял - когда. Здесь оно всегда поднималось так: крадучись и стеснительно, тихо подгонял рассвет и выползал, цепляясь за крыши небоскребов. Потом, наконец-то, появлялось, родимое, на мглистом небе: малокровное и призрачное... Минуя серый силуэт холодного «Майнтауера» с его собратьями, оно поднималось нехотя и лениво... Да и заходило тихо, прячущимся, двигаясь неуверенной и безмолвной тенью, как больной после тифа.
Не то, что Солнце у них! Еще в сумерках заставляло все птичье царство радостно и оглушительно щебетать. Потом от его прикосновения полнеба рдело, как целованная невеста... А оно поднималось и поднималось, обозревая и обогревая кручи Кавказа. Все поднималось и поднималось, выше, выше, выше - большим, пурпурным, пылающим диском, поднималось так целеустремленно и упорно, важно и решительно, как будто никогда больше не собиралось заходить ...Эх, мать...
Широкий кленовый лист сорвался с ветки и кружась в багровом танце, мягко спланировал на щеку.
Лука проснулся. Смахнув лист с лица, он размял затекшие ноги, и согнув их снова, попытался закутаться потеплее. Тонкая, поношенная куртка не могла полностью его укрыть, да и обогревала еле-еле: уже порядочно похолодало в этом городе-охламоне, особенно по утрам, когда подпирал голод и выворачивал живот вместе с мыслью - как сложится день...
Два года назад Лука вместе с такими же бедолагами добрался до этих мест. Что бы подумал его дед - Сандро, если б увидел - как в Европу, помятую его солдатским сапогом в Отечественной, внук вернулся в изношенных кроссовках!..
Он и сам не ведал - от чего бежал. Да, было трудно... еще как трудно! Курице смотрели под зад в ожидании яиц, и яйца те были наперечет: одно глотала Анна, переболевшая недавно пневмонией, а другое мать на базар тащила, чтобы копейку-другую заиметь: много чего надо было в семье... Да, трудно было и голодно, но он убежал от большей напасти: от безнадежности и отчаяния, от зажравщейся хари Семена - соседа из налоговой инспекции, от серых теней неулыбающихся людей, от врача, отказавшего лечить Анну, пока не расплатились, от смерти отца, унесшего отчаянную борьбу за выживание семьи - в могилу... Или, может, он бежал от глаз девочки-попращайки на базаре, из года в год просящей мелочь. В эту весну под ее всесезонным платьицем уже обозначились маленькие бутоны, и ее посетил первый стыд и смущение: при виде Луки пряталась за спинами... Может, смалодушничал Лука, уехав?!.. Но, не было выхода! А может - не видел...
Ну, и заладил поехать. Был у него школьный друг, Коля, «Рисковый» - его звали. Он и вправду был такой. Вот с ним вместе и поехал на собранные, с миру по нитке - сам не верил - немалые деньги. Оказались во Франкфурте. Чего только не натерпелись: и на бетоне спину рвали, и грузчиками подряжались... Послать денег домой редко удавалось, все уходило на еду и жилье. «Разве для этого приехали, мать твою! Да дома я в тысячу раз лучше жил - хоть спал на своей постели, а не на этом зассанном полу!» - кричал Коля.
С ними вместе работали люди из других бедных стран. По сравнению с местными, все арбайтеры получали меньше и жили впроголодь. Лука безошибочно отличал «своих» по затравленному и погасшему взгляду. Работать он не ленился и терпел, но в последнее время не смог осилить тяжелого физического труда и подался в садовники. С этого времени пути с «Рисковым» разошлись. Тот поехал в Берлин, а он стал косить траву и обрезать деревья и кусты в богатых кварталах Франкфурта. Эта работа ему даже нравилась: она была не такая пыльная. К тому же, часто приглашали отобедать и, вдобавок, даже дарили деньги сверх положенного.
Последние три месяца Лука жил в городском парке, стараясь не попадаться на глаза полицейским. Поздняя осень значительно уменьшила его заработки и вот уже четыре дня, как не было ни работы, ни приличной еды. Предстоящая зима его пугала. Знал - будет еще хуже. Лука вспомнил, как они кувыркались в снегу вместе с Колей. Рядом бегала и весело лаяла его собака, и никто не ведал - не гадал, что с ними станет. Да и не интересовало их это: снег, детство, спокойствие и тепло казались им вечными. Потом внезапно кончилось все, в том числе и детство. Исчезли электричество, еда, спички, надежда... Отец умер в лесу: по неопытности не уберегся от свалившегося дерева. Дед недолго пережил сына, замкнувшись и сморщившись от горя. Наступила безысходность, бледным, холодным студнем заполнившая все щели... Не знали - на кого понадеяться. В редкие дни, когда включали электричество, по телевизору выступали хорошо одетые чиновники в неумело завязанных, пошлых галстуках, и соревновались в злословии друг против друга. Видимо, это и было их работой. Потом поворачивались к ним и елейной улыбкой бессовестно доказывали, что все хорошо, но будет еще лучше!.. Правительства и сладословы менялись, а жизнь становилась все нестерпимей и беспощадней, а студень безысходности - плотней...
...Однажды они с матерью попали к главе местной администрации: им сказали, что могут получить мешок муки для похорон деда, вот и осмелели... Здание администрации, с обвалившейся штукатуркой, почерневшими, от буржуек, стенами и лестницами-инвалидами совсем их расстроило. «Кто же нас услышит в этих руинах!» - простонала тогда мать. Так и случилось. Глава, рассевшись с секретаршей по одну сторону стола, лениво разговаривал с ними, и было видно: тяготился их присутствием. От обоих пахло одними и теми же духами и только потом Лука догадался - почему...
...По сегодняшний день помнил Лука то унижение. Тяжело было протянуть руку и просить: кто знает через какое стеснение, гордость и самолюбие нужно было перешагнуть, но холодный отказ, как пощечина, оказался в тысячу раз унизительнее. Он почувствовал, что напрасно растерял последнюю, еще имевшуюся добродетель - достоинство...
...Выйдя из здания, мать с сыном не могли в глаза смотреть друг другу. Наверно этого добивались власть имущие: иметь под собой разочарованный, униженный, безгласный, обманутый и привыкающий к бедности - народ...
...Напрасно старался Лука соснуть еще раз: утренняя прохлада и невеселые воспоминания не давали. Окончательно проснувшись, он сел и одел куртку, позевывая и потирая ладони. В парке появились утренние бегуны. Усмехнувшись, проводил взглядом людей, не знающих - куда деть лишние калории, встал и сладко потянулся. Потом пошуровал в карманах куртки и вытащил коробку сигарет. Она была пуста. Смял в сердцах, по-баскетбольному кинул в урну и решил направиться к проверенному месту: в ста метрах отсюда, у большого отеля, на ночной промысел выходили проститутки. Здесь же, недалеко, была автобусная остановка, где можно было подобрать спешно выброшенные окурки - до обхода службы очистки. Подойдя к остановке, он действительно нашел несколько приличных «бычков», но прямо курить побрезговал. Присев на скамью, он вынул из внутреннего кармана газету и оторвал кусочек. Вывалив табак на газету, закрутил «козью ножку» - как закручивали во все времена на всем бедном свете, и прикурил. Потом сделал первую, самую сладкую затяжку и зашагал в сторону фешенебельного квартала на другой конец парка...
***
...«Грюнебург - парк» был разбит в центре города, рядом с многожильной автострадой. Отраженный оттуда глухой, мощный рев не прекращался ни днем, ни ночью. Невдалеке виднелась долговязая фигура телецентра в смешном, красно-белом клоунском колпачке и в балетной пачке, убранной стеклом и алюминием. В середине парка была греческая церковь, больше похожая своими полосатыми стенами на шоколадный бисквит. Сюда часто ходил Лука свечи ставить и нехитрую молитву пробубнить, но видимо, "греческий" бог не торопился исполнить его просьбы...
...Лука вошел вглубь парка и прошелся вдоль широкой аллеи, усипанной оранжево- пурпурными листьями. Этот парк - густо засаженный деревьями, ухоженный и по-европейски облизанный, был излюбленным местом прогулки многих горожан.
Лука опять вспомнил свои места... Вспомнил, как осенью краснели бока у лесистых пригорков, как зазывающе горели красные фанари спелых гранатов, как мудро зрел виноград... «Хоть бы краешком глаза на это взглянуть! – подумал с тоской. - Что сейчас дома делается, как они...»
...По аллее выгуливали собак. Одного из хозяев сразу признал, эта была фрау Неккер, средних лет женщина - в красной, дутой куртке и кремовых брюках, заправленных в короткие сапожки. Лука работал в саду у Неккеров. Хорошая была женщина, не то, что некоторые, холодно сующие деньги: тогда она и пообедала с ним, не побрезговав посидеть рядом, и все интересовалась его родиной, удивляясь - как это грузинские крестьяне без соответствующей лицензии давят виноград и делают вино.
Приблизившись, дама тоже узнала Луку и с улыбкой опередила сказать - «Доброе утро».
- Доброе утро, фрау Неккер, - смущенно ответил Лука. Потом нагнулся и пощекотал по носу флегматичную таксу, одетую в жилет. - Как ваш сад, фрау Неккер?
- Спасибо, хорошо.
Фрау Неккер внимательно взглянула на Луку и добавила:
- Правда... листьев много скопилось... Если вы свободны и поможете, будет здорово.
Знала Лукин немецкий и говорила медленно, подбирая простые слова.
- Я свободен! - Лука обрадовался внезапному делу. - Могу хоть сейчас пойти и приступить...
- Чуть позже, Люка, - мягко произнеся его имя, сказала фрау Неккер. – Вот, погуляем с Цезарем немного, и буду через сорок минут. Впрочем, можете и там подождать... Пойдем, мой мальчик, - сказала собаке.
Она снова серьезно посмотрела на него, улыбнулась и продолжила путь.
«В этой, набитой богатством, сытой стране, даже собаки живут лучше меня» - подумал с завистью Лука, покачав головой. Потом представил, как бы он выглядел в бордовом жилете Цезаря, рассмеялся и направился к вилле...
...Вилла Неккеров была большим и весьма странным сооружением. Благодаря фантазии хозяина, а может, архитектора, она была похожа на морскую раковину, и неизвестно – каково было там жить, но посмотреть на нее действительно стоило. От соседей этот морской дворец был отгорожен зеленой высокой изгородью. Сзади находился огромный двор - с лужайками, цветниками, кортом, бассейном и еще - построенной в китайском стиле, деревянной, ажурной беседкой для чаепития. Во дворе действительно много было опавшей листвы. Несмотря на голод, Лука с удовольствием приступил к работе. Он с легкостью и не торопясь собрал листья в пластиковые мешки, подправил кусты, кое-где срезал ветки, прошелся по траве газонокосилкой и в полдень закончил работу.
- Фрау Неккер, - отрапортовал хозяйке, - все сделано. Может, посмотрите?
- Знаю, знаю, Люка, - отмахнулась она, - не сомневаюсь, что все хорошо сделано. Идите, принимайте душ. Ваша ванная внизу и направо. Там полотенце и халат, наденете после душа. Садовник хоть и пахнет листьями и травой, но лишнее ни к чему - рассмеялась нервно. - Если захочется побриться, найдете и бритву.
- Спасибо, фрау Неккер... «Вот это да» - подумал...
Душ действительно ему бы не помешал. Да и оброс порядком. Ночевки в парке оставили заметный след на его внешности.
В ванной он взглянул на похудевшего, с растерянными глазами, молодого парня, повел рукой по щетине и начал с удовольствием, изголодавшего по чистоте человека, приводить себя в порядок...
...Когда Лука - посвежевший и легкий, - вернулся, его ждал сервированный маленький столик у софы с кофейными чашками и коньяком. В вазе лежала свежая - не по-сезону - клубника.
- О-о, - встретила Фрау Неккер, - теперь вы совсем по-другому выглядите, Люка! Идите сюда!
Фрау Неккер чуть подвинулась, приглашая сесть рядом. Она тоже переоделась. На ней был щелковый, китайский халат с зеленым, бородатым драконом. Когда она подвинулась, край халата отошел, обнажив - кто знает сколькими косметологами холенное - округлое, загорелое колено. Лука отвел взгляд и неуверенно присел. От Фрау Неккер исходил сладковатый запах дорогой парфюмерии.
- Наливайте, чего ждете! Аромат дополним клубникой из Франции. Ничто так не подходит к коньяку, как клубника!
Она явно жеманничала и видно было, что немножко волнуется. Лука налил из пузатого «Наполеона».
- За нашу сегодняшнюю встречу, - сказала фрау Неккер в нос. - Все в этом мире случайно, Люка. И все взаимосвязано. Мой муж сейчас в Южно-Африканской Республике, на ранчо. Знания о случайностях и закономерностях ему бы тоже не помешали. Наверно щупает какую-нибудь потную негритянку, негодник, случайно подпадая в закономерность бытия. Что поделаешь... Таков круговорот рогов по природе...
Фрау Неккер залилась нервным смехом и, медленно смакуя, выпила коньяк. Потом аппетитно заела клубникой. Чувствовалось, что этот ритуал ей не в новинку.
- Вы не против? - фрау Неккер взяла пульт и включила легкий джаз. Лука тоже выпил и сразу почувствовал жжение в пустом желудке. «Вместо этого коньяка сьел бы я «хотдогов» пару десятков...» - подумал, и взял из вазы крупную, без изъянов - как будто искусственную - клубнику...
...У Луки не было почти никакого опыта по части женщин. Пару раз, оторвав от сердца лишние деньги, вышел к Отелю к проституткам. Познакомился с Натальей, девушкой из Харькова. Отличная была девчонка. «Ах ты мой Аполлон кавказский! Ах... Тихо, дурачок, убьешь меня» - приговаривала она со стоном. Неизвестно - вправду стонала или понарошку: такая у них была работа - угождать клиенту...
...После нескольких глотков коньяка Лука смелее посмотрел в глаза женщине, почти вдвое старше его, но похожей телом и манерами на студентку. «Наверно ей столько же, сколько матери. У моей черного волоса не осталось на голове, а эта...».
Ему стало стыдно за это сравнение и поспешил налить.
- Рядом с вами, Люка, я чувствую себя такой слабой, - журчала фрау Неккер, поглаживая фужер, - такой слабой и беззащитной... вы будете меня защищать, Люка?...
Ворот китайского халата раскрылся, почти обнажив маленькую, торчащую грудь...
...Только под вечер они встали, утомив друг-друга. Оделись. После ласк фрау Неккер есть хотелось страшно, но Лука постеснялся просить: теперь он был в ином ранге, не позволяющем размениваться на банальности. Выпили кофе с крекером.
- Дорогой, я должна выйти, - в голосе фрау Неккер чувствовалась поспешность, - у меня запланировано несколько встреч. Вечером, в десять - тридцать, буду дома и вообще, Люка, давай решим: будешь нашим садовником. Садовником и моим тайным рыцарем! - она шутливо ущипнула его за подбородок, улыбнувшись. - Все будет хорошо, поверь! Сейчас тебе нужно уйти, мой дорогой. Да, деньги дам вечером, сейчас с собой только кредитки. Ну, бай-ба-ай!
Поцеловала с чувством и выпроводила.
***
Лука шел обратно по вечернему парку несколько ошарашенный и растерянный. Ему не верилось в случившееся. Он испытывал двойное чувство: с одной стороны, он ощущал спокойное удовлетворение, посещавшее каждого мужчину после подобного приключения. С другой, он осознавал, что предложение фрау Неккер его унижало. Он не собирался излишне морализировать, но его коробило от мысли, что фрау Неккер могла воспользоваться им, как клубникой, когда ей вздумается. «А есть ли у меня иной выход?» - спрашивал себя Лука, и внутренне свыкался с безвыходностью положения, подчинившись судьбе. А оправдательную философию разум всегда подскажет...
Стемнело. Ужасно захотелось курить, и он снова направился к знакомой остановке. Ночные «бабочки», плотоядно разодетые в колготки в клеточку и юбчонки, уже выходили на промысел. Ночной город, превращаясь в один огромный, мигающий карусель, медленно опускался в водоворот страстей и грехов...
За остановкой, где-то в глубине парка, слышен был спор. Чей-то женский голос громко и взволнованно говорила что-то. Голос, чуть хрипловатый, низкий альт, показался знакомым. Делать нечего было, да и любопытство потянуло. Он незаметно приблизился к спорящим, и увидев их, нахмурился. Лука сразу узнал Наташу. Она, разъяренная, толкала какого-то рыжего верзилу в грудь, что-то втолковывая. Рядом стояла одетая для улицы - как Наташа - девушка и горько плакала.
- Отстань! - кричала Наташа верзиле по-немецки. - Первый же день! Ну, не может она сразу!
- Ничего не знаю! Пусть сейчас же приступает к работе, не то!..
- Отстань, говорю, - повторяла Наташа, загораживая девчонку, - хоть что-то пойми, Ганс, парежде чем руки распускать! Сразу путаной не станешь!..
- Как сразу, как сразу! Уже целый месяц - за нос водит, стерва!
Верзила, внезапно развернувшись, отвесил девушке звучную оплеуху, а другой рукой отмахивался от наседающей Наташи.
- Ой мамочки! Ой мама! - запричитала девушка по-грузински. Потом присела, прикрыв лицо ладонями и громко разрыдалась.
"Это что же делается-то, а! - Сердце забилось у Луки. - Я тебе покажу, как женщин бить!"
Не раздумывая, Лука подскочил к верзиле, тот опомниться не успел, и нанес сокрушительный удар в челюсть. Все он вложил в этом ударе - и голод, и ночевки в парке, и Наташу и «Ой мамочки» - незнакомой девушки.
Верзила сразу осел, вывернув белки. Видя, что он без сознания, Наташа подскочила и добавила носком в бок. Девушка все так же сидела, подрагивая плечами.
- Вставай, - сказал Лука девушке и взял за руку. Она медленно, со страхом взглянула на него заплаканными, светлыми глазами, потом посмотрела в сторону Наташи и неуверенно встала, всхлипывая.
- Ты откуда, соколик? - удивилась Луке Наташа. - Вот, твою землячку пасу и выгораживаю весь вечер.- Эх, салага, - сказала ей, сплюнув в сторону, - ни-ичего из тебя не получится! Иди, схоронись - пока дружки этого говнюка не понаехали! И ты скройся, Аполлончик, мой, - рассмеялась она.
Наташа нагнулась к верзиле и вытащила из нагрудного кармана кучу паспортов и деньги. Выбрав, протянул девушке паспорт.
- На, бери паспорт и деньги и дуй!
Девушка подскочила к Наташе, расцеловала, потом отбежала, но опомнившись, вернулась, угостив верзилу пинком. «Сволочь!» - добавила, посмотрела на Луку и кивнула в сторону темного парка.
- Подожди, - Лука повернулся к Наташе. - А ты как?
- Не горюй, парень, вылезу. Скажу, что ты и меня побил. Себя берегите, горемыки!.. Ну, очнись что ли, Ганс ты хренов...
Наташа опустилась на корточки, приводя в чувства верзилу...
...Через час они были в другом конце парка, - у автобана. Впереди мигала автозаправочная станция. Рядом, на стоянке, спало несколько фур. Уставшие, они сели на скамью. Девушка вынула из сумочки коробку сигарет, потом зацепила взглядом что-то и вынув презервативы, с отвращением выбросила в кусты.
- В такую переделку попал из-за меня... - не поворачивая головы, сказала она тихо. Старалась не смотреть в сторону парня. - Извини... Теперь и тебе может попасть из-за меня...
- Ничего, как-нибудь отобьюсь... Дай сигарету.
Оба закурили и молчали некоторое время. Со стороны парка заухал филин. Как будто в ответ, автобан ответил длинным гудком пронесшегося тягача...
- Как тебя звать?
- Мэгги.
- Я - Лука. И что же нам теперь делать?
- Не знаю... Найдут - убьют. И тебя втянула во все - повторила вигновато.
- А как ты здесь очутилась?
- К ним?
- Нет, вообще...
- Как многие... Два года ухаживала за ребенком в одной семье. Все было хорошо. Даже домой деньги удавалось отсылать. Потом хозяин стал приставать, а когда спустила его по лестнице, выгнали. Даже денег не дали... - Мэгги вздохнула прерывисто. - И в другие семьи не берут, требуют рекомендации, а какую я им рекомендацию покажу... Лето худо-бедно перевалила, а в последнее время стало совсем невмоготу. Хотела даже покончить с собой. Потом объявление прочитала, что в массовку отбирают молодых девушек... Побежала, как дура. Какая массовка! Этот Ганс отобрал паспорт в первый же день, заставляя выйти на панель. Три раза побил и если б не Наташа, убили бы!.. Их тут целая мафия!.. В конце концов согласилась. Стало страшно. Думала - обману, время выиграю... Какое там... Оказывается, следил, негодяй. А потом и ты подоспел... Спасибо!..
Мэгги впервые взглянула на Луку и поправив короткие, каштановые волосы, попыталась улыбнуться. У нее были красивые, чуть полноватые ноги, но в целом она была сложена хорошо. Толстые, чувственные губы были обиженно надуты. Заметив взгляд Луки, она попыталась натянуть на колени короткую юбку, но не вышло, и она смущенно повела красивыми плечами.
Лука снял куртку и протянул ей. Было холодно. Мэгги снова взглянула на Луку, и взяв куртку, грациозно накинула на плечи. Потом тихо опустила голову и нагнувшись, подобрала сухой лист. Повертев в руках некоторое время, молча, не поднимая головы, стала рвать его на мелкие кусочки:
- Домой хочу! - растянула плаксиво и жалобно, как ребенок. - Если б увидели мои, в каком я положении, с ума бы посходили!..
Она снова начала плакать и Луке еле-еле удалось ее успокоить.
Опять закурили.
- Я тоже в парке живу последние три месяца. Мне тоже несладко...
Лука вспомнил, что собирался стать наложником фрау Неккер. Потом вспомнил, что должен был пойти туда вечером, но рассудив, передумал. Оставлять девчонку одну нельзя было, но и идти с ней тоже...
Ему вдруг пришло в голову, что даже не знает - как зовут фрау Неккер, и поразился открытию. Даже не удосужился спросить! «Вот что значит, когда по фигу тебе человек! А эту сразу же спросил! Да... Плакали мои сто евро!..»
Лука вздохнул невесело. Без куртки было холодно.
- Пить хочу, - сказала Мэгги, кутаясь в Лукину куртку.
- Посмотрю на заправке что-нибудь...
- Ладно... Вот эти деньги возьми. Пусть вообще у тебя будут...
Мэгги хотела вернуть куртку, но Лука не дал.
- Будь осторожен, Лука!
Лука внутренне вздрогнул от этих слов, благодарно взглянув на Мэгги: сколько времени ему так не говорили! Пожалуй, с тех пор, как мать два года назад, провожая, сказала - «Будь осторожен, Лука!»... Вот с тех пор никто, ни одна душа не догадалась, что этот, совершенный для тяжелой работы, отлаженный и здоровый механизм из мускулов, нуждается в чьем-то внимании и заботе...
- Хотдогов купи, пожалуйста!..
- Ладно... Скоро вернусь. Ты побудь тут...
- А куда я денусь... Если тебя спросят, что ответить? - рассмеялась девушка...
- Скажи, что нет меня, - улыбнулся в ответ Лука, и направился к бензозаправочной станции.
В маленьком маркете никого почти не было. Лука купил несколько бутылок минеральной воды, «Фанты» и целую дюжину умопомрачительно пахнущих «Хотдогов». Краем уха уловил, как сзади кто-то стал подходить. Лука резко повернулся. На него с улыбкой смотрел худой, невысокий человек с седеющими, большими усами. Он что-то стал весело говорить на турецком языке.
- Нет, - помотал головой Лука, - не турок я, грузин, - сказал по-немецки.
-Гурузин? Гюрдж? - разволновался усатый. - Яхши! Мой прадед тоже был гурузин. В Ризе я живу! Я подумал - ты из Турции... На моего сына похож, на Мете! Зачем здесь? Машину везешь? Меня Исмаил зовут.
- Я Лука, - Лука переменил руку, поздоровавшись с Исмаилом. Нет, не машину... Так...
Исмаил внимательно оглядел Луку своими черными глазами.
- Проблем, бичо?
- Так себе... А что вы делаете тут?
- Я работаю. Рейс у меня. Везу на большом трейлере товар. В Трабзон везу. Как он похож на моего сына, на Мете!
Он поведал об этом толстому немцу, вошедшему в маркет. Тот любезно улыбнулся и сказал – «Гут-гут», хотя ничего не понял.
Внезапно луку осенило, что у него появился шанс.
- Дядя Исмаил... До Трабзона довезешь? Я не один, девушка знакомая... Она тоже едет...
Исмаил несколько растерялся, раздумывая. Потом улыбнулся и кивнул.
- Как можно отказать! На моего сына похож, на Мете! Значит - не плохой! А паспорт есть?
- Есть-есть! - поспешил ответить Лука.
- Яхши! Где твоя ханум? Давай, веди ее!..
...Через полчаса они миновали город, направляясь в сторону Черного моря.
***
Водитель фуры оказался веселым человеком. К великой гордости Исмаила, сын его, Мете, похожий на Луку, учился в Измирском университете.
- Первый в нашей семье - в университете! - помахивал важно указательным пальцем. - Адвокатом будет! Богатым будет! Он очень умный! Не то, что его отец, - все время за баранка! Поезжай в Гамбург! Поезжай в Вену! Поезжай в Стамбул! Надоело!..
По дороге Лука все рассказал Исмаилу о себе и о Мэгги. Исмаил внимательно слушал, сочувственно вздыхал и качал головой, переживая.
- И мы так были, детки, - говорил он. - Еды не было, работы не было, одежды не было. Один Аллах был, но у него хлеба нет... Потом Ататюрк пришел и не деньги дал: надежду дал и дорогу показал. Слава Аллаху, сейчас Турция уже не бедная. Если любишь работать, будешь жить хорошо. Вот вы: для чего ушли? Надежды не было и ушли, да? Не для хотдогов же ушли!
“Все это верно, - думал Лука, - но по сути, так и получается: для хотдогов-то и ушли!..”
...Когда въехали в Турцию, Исмаил куда-то отлучился. Вернувшись, принес для Мэгги тонкий свитер, джинсы и штормовку.
- Не обижайся, дочка, - сказал он тихо, и протянул сверток. - Мы сейчас в такой стране, среди таких людей, что это не годится, - показал на ее одежду. - Плохо будут думать и смотреть... Мэгги расчувствовалась и всплакнула, обняв Исмаила. Потом переоделась и превратилась в обыкновенную, привлекательную девушку. Лука, ошарашенный переменой, без устали разглядывал ее. Она и раньше нравилась, но теперь... Даже погрустнел как-то. Мэггино бедро, проехавшее тысячу километров в двух миллиметрах от его бедра, теперь жгло и волновало так неистово, обнажи фрау Неккер восемь колен вместо одного, вряд ли бы добилась похожего...
Пару раз Мэгги заснула, положив голову ему на плечо. Ее душистые волосы пахли скошенной травой и проселочной дорогой после летнего дождя. Даже ее запах пота волновал и нравился. «Было бы хорошо, если б люди не разговаривали, а нюхали друг друга, разбираясь - кто перед ними, свой или чужой, - весело подумал он".
На турецкой территории Исмаил стал вдвойне веселее. Он то запевал затейливый, как восточный узор, бейет, то шутил, а то и наставлял серьезно.
- Своя земля самая лучшая, дети, - говорил он, придя в философское расположение духа в уютной чайхане, - самая дорогая и красивая! Вот, когда мой прадед ушел из Гюрджистана в Турцию, он много горя видел, но самое плохое, даже хуже голода и смерти было - потерять Родину. Мы без нее и сегодня плачем... Пусть даже мы заработаем миллион, все равно будем несчастны. Лучше Гурузии, для нас нету страны! Вот и бога нам сменили... Так-то, конечно, бог один, и хочет, чтобы было добро и хорошо - и у мусульман, и у христиан, но... Не уберегли мы христианского бога... Наверно, не хватило силы или мужества...
Исмаил надолго замолчал и смотрел на лазурную бесконечность вечернего моря. А может его черные, доверчивые и грустные глаза смотрели назад, в те времена, когда нестерпимая жизнь вынудила его прадеда легкомысленно подняться на турецкую фелуку в поисках лучшей доли, незаметно теряя Душу, Родину и - Бога...
...Когда разгрузились, Исмаил отцепил большую фуру и оставил во дворе фирмы.
- Довезу до Сарпи, - лихо сказал он. Весело и по-простому умел делать добро Исмаил. - Два свободных дня у меня есть? Есть! Два свободных места тоже! Яхши, поехали! Отдохнуть успеем...
... До границы быстро добрались.
- Обещай, как попадешь в Грузию, заезжай ко мне, дядя Исмаил, - сказал Лука на прощание и обнял его. - Я...
В горле застряло и не смог продолжить, а только сжимал маленького Исмаила в объятиях. Тот стоял и хлопал по спине успокаивающе, а у самого глаза поплыли...
- Передайте Гюрджистану пиривет от нас и берегите! Будьте счастливы! Не теряйте надежды! И бога!
Расцеловал обоих и уехал.
***
...В Тбилиси приехали под вечер. Расплатившись с водителем, вышли и оглянулись. В городе творилось что-то особенное. Человеческий поток, как живая лава, несущая людей всех мастей и возраста - возбужденных и взволнованных, подпитываясь с маленьких улочек, собирался в мощный, движущийся вал на проспекте. Все куда-то торопились, размахивая разноцветными флагами и транспарантами.
- Что происходит? - спросил Лука, стараясь попасть в ногу идущим.
- Ты что? С луны свалился? - удивились весело. - Или дома телевизора нет?
- Приблизительно так, - улыбнулся в ответ Лука. - Только что вернулись из Германии...
- А-а! Ну, тогда простительно! А так, вовремя вернулись, ребята! Происходит, братец, то, что уже по горло все! Под самую завязку их бесчинство подступило! Вот сейчас пойдем к ним и будем по доброму требовать отставки. Не уйдут - заставим! А жить так больше не можем. Пока не уйдут, домой не вернемся!
-Отс-тав-ки! Отс-тав-ки! Отс-тав-ки! - стал он выкрикивать, и сотни глоток сразу же подхватили: «Отс-тав-ки! Отс-тав-ки!»...
Митинги Лука видел и раньше. Все его детство и юность прошли в созерцании митингующих и собирающихся в большие и малые кучи, взволнованных и орущих людей, но это было что-то иное: люди смотрели не зло и отчаянно, нервно и затравлено, а самоуверенно и весело, твердо и спокойно.
Лука вспомнил из той, покинутой два года назад, серой и тревожной жизни, - погасшие и безысходные взгляды, и понял: то, что творилось и происходило сейчас, было к лучшему, к доброму! Он нутром, бьющимся сердцем почувствовал, что этот людской поток нуждался и в нем.
- Пойдем! - он крепко схватил Мэгги за руку и не раздумывая, влился в людскую лавину.
Площадь перед парламентом уже не вмещалa всех желающих. Булькающая и дрожащая каша давно вывалилась за ее пределами, растекаясь по окрестностям. С трибуны гулко говорили ораторы, прерываемые скандирующим народом. Потом живое море стало реветь «Отс-тав-ки! Отс-тав-ки!», и еле-еле успокоилось, чтобы послушать.
Оратор - почти их ровесник, говорил страстно, заряжая толпу своей энергией. Было видно, что то, о чем он говорил, больше всех волновало именно его. Каждое сказанное им слово, каждая фраза, доходили до цели, до обнаженного нерва, до взволнованного сознания, и слова эти казались Луке правильными и справедливыми, точными и искренними, совпадая с тем, о чем он сам неоднократно размышлял...
- Мои соотечественники! Друзья! - взывал оратор. - Мы пришли на эту площадь потому, что не можем больше терпеть в стране гнет беспредела и лжи, бедность и голод, разгул кучки продажных чиновников, насмешку и попрание чести, самолюбия и элементарных прав граждан! Мы пришли сюда для того, чтобы заявить о твердой готовности - строить иное, истинно демократическое государство! Строить для того, чтобы мы обрели былую гордость, для того, чтобы страну не покидали лучшие ее сыны в поисках куска хлеба! Мы пришли сюда - восстать против засилия недееспособной и продажной, слепой и глухой, к нуждам народа, - загнившей, лицемерной и деспотичной власти! Страна нуждается в вас - в людях с новой надеждой и новыми устремлениями, новым пафосом и энергией, честных и добросовестных, и я всегда, до последней капли крови буду рядом с вами!
«Отс-тав-ки! Отс-тав-ки!Отс-тав-ки!»... - стал снова скандировать народ, прерывая его и наконец, более-менее успокоился.
- В жизни каждой нации, - продолжил оратор, - настает день, когда безразличие - смерти подобно! Когда стоять в стороне - преступно! Сегодня для каждого из нас настал такой день и мы снова, решительно требуем отставки власти!
«Отс-тав-ки! Отс-тав-ки! Отс-тав-ки!» - снова заревело море...
Лука сначала нерешительно, но потом все более заражаясь происходящим, взволнованный и восхищенный, в едином порыве, ощущая сопричастность к большому делу, стал тоже кричать.
«Отс-тав-ки!» - кричал Лука бедности и слабодушию.
«Отс-тав-ки!» - кричал он горю и голоду.
«От-став-ки!» - кричал Лука унижению девочки на базаре и слезам Мэгги, отъевшей харе Семена, болезни Анны, проведенным, в парке, холодным ночам и верзиле Гансу, кричал безбожию и безнадежности... Кричал и понимал: если сейчас, на этом холодном ноябрьском ветру, не станет он кричать, не отдастся целиком, не поднатужится, объединенный в один, могучий кулак с собратьями, не пойдет за своим лидером до конца, то завтра будет поздно, и он, стиснув зубы, был готов вернуть назад то, что давно у него украли: честь и надежду, право - жить человеческой жизнью в человечной стране...
...В этих страстях, в едином высоком порыве и возбуждении, радостного ожидания перемен, целая неделя пролетела, как один день. Их гнали с площади, били и травили, но они знали, - только смерть могла заставить отступиться...
...Наутро - в день Георгия Победоносца, уставшие и окончательно озябшие, но счастливые увиденным и содеянным, митингующие, потихоньку стали расходиться по домам.
Лука и Мэгги зашли в маленький скверик рядом с главной площадью. Внезапно, когда все закончилось, они поняли - как устали!
- Детки, у меня бутерброды. - появившись из ниоткуда, старая женщина подошла к ним с подносом, накрытым целлофаном. - Вот... С сыром остались, ведь хотите?
Они переглянулись и оба вспомнили хотдоги, купленные на бензозаправочной станции. Улыбнулись... Как будто целая вечность пролегла между этими и теми бутербродами, а может, не только между ними: тот Лука и та Мэгги тоже были другими...
Лука взял бутерброды и собрался было заплатить.
- Что ты - что ты, сынок, - запротестовала женщина, вяло махнув на него кистью, - я это так вынесла... Разве не видите - что делается!? Не напрасно бы!..
Сказала, и мелко засеменив, исчезла за углом...
...Они еще долго стояли так, друг против друга - не решаясь нарушить это спокойное равновесие и не находя продолжения, но одно твердо знали: их связывало такое, после чего расставаться было не под силу.
- Пойдем домой, - по-простому сказал Лука и обнял ее за плечи. - С праздником тебя!
Мэгги кротко посмотрела снизу своими синими глазами. Потом опустила голову и молча приникла к его груди. От ее волос пахло проселочной дорогой после летнего дождя.
С востока поднималось солнце, закрасив пурпуром полнеба... Потом оно поднялось выше, обозревая угомонившийся город. Оно поднималось выше и выше - большой, раскаленной, негасимой надеждой. Так целеустремленно, упорно и торжественно, как будто обратно зайти не собиралось.
Может, так оно и было...