1. ПЕРВОЕ САМОСТОЯТЕЛЬНОЕ ПЛАВАНИЕ В ЖИТЕЙСКОМ МОРЕ
Словосочетание "житейcкое море"-это одноимённое название пьесы известного украинского драматурга Ивана Тобилевича.
В понедельник с утра был солнечный день. Я положил в полевую офицерскую сумку из чёрной кирзы, заменявшей мне портфель, всё необходимое, на мой взгляд, для дальнейшей самостоятельной жизни. Это были перочинный нож с красивой, под перламутр, ручкой, который подарил мне на тринадцатилетие мамин дядя , табель успеваемости за 6-ой класс, книга для чтения, читал я тогда много, например, к этому времени я уже одолел "Войну и мир" Л.Н. Толстого, зубная щётка,несколько пакетиков с чаем и сахаром и галеты из американских продуктовых наборов и ещё какие-то мелочи.
Здесь мне нужно сделать отступление по поводу названия романа "Война и мир". Как известно, в дореволюционной грамматике русского языка были две буквы "и", обычное "и " и i. Слово "мир" действительно означало мир, а слово мiр -это значит общество. Например, была такая должность в России -мировой судья, т.е. общественный судья. Если придерживаться правописания Льва Николаевича, то его роман должен был называться "Война и общество". Я пишу об этом, потому что не понимал название романа, пока уже в пожилые годы мне это не объяснил мой друг Саша Ретман, большой книгочей.
А теперь я возвращаюсь в солнечное утро, когда я должен был идти в школу, но отправился на железнодорожную станцию, так как тогда старый вокзал был разрушен в войну, а новый ещё не был построн. Московский поезд, как и другие уходящие поезда, осаждало много людей. Некоторые из них сразу забирались на крыши железнодорожных вагонов и располагались там со своими чемоданами и мешками. Я последовал их примеру и тоже занял местечко около вентиляционной трубы, которая торчала из крыши вагона вверх. Внизу на перроне раздавались крики, стоял общий шум, какой обычно царит при отправлении поезда, если пассажиров больше, чем мест в вагонах
Наконец, состав тронулся и медленно, будто нехотя, начал стучать своими колёсами на стыках. Поезд убыстрял своё движение, а я с высоты вагонной крыши обозревал разрушенные и уцелевшие строения и неподвижно стоящие вагоны вдоль железно-дорожного пути. Впереди была видна паровозная труба, из которой валил чёрный густой дым. Встречный ветер резал лицо, я натянул отцовскую зелёную шерстяную пилотку на уши, развернулся к нему спиной и стал смотреть, как убегают назад деревянные телеграфные столбы.
Что испытывал я в тот момент, мне трудно вспомнить. Я подумал, что моё отсутствие разволнует маму только вечером, потому что она обычно не беспокоилась, если я приходил из школы позже, чем кончались занятия. Я в тот момент больше радовался необычным ощущениям свободы и независимости и мало задумывался над тем, что будет сегодня вечером дома и вообще, что будет со мной дальше.
Людей на вагонных крышах по мере остановок поезда становилось то больше, то меньше, но когда солнце почти ушло на покой, на крыше моего вагона остался всего один парень лет пятнадцати. Он переместился ко мне, к моей вентиляционной трубе, за которую я держался, и стал тихонько напевать в неё.
"Вечерний звон, Бом! Бом! Бом! Бом! Вечерний звон, Бом! Бом! Бом! Бом!
Как много дум Бом! Бом! Бом! Бом! наводит он. Бом! Бом! Бом! Бом!
Это "Бом" здорово резонировало в вентиляционной трубе.
Прошло много лет с тех пор, как я впервые услышал "Вечерний звон" в его исполнении, но каждый раз, когда я снова слышу эту замечательную по аллитерации русскую песню, у меня перед глазами проплывает вечернее заходящее солнце, длинная членистая гусеница зелёных пассажирских вагонов, которую натужно тянет в сиреневую мглу паровоз. Видны жёлтые пучки искр, выпрыгивающих из паровозной трубы, короткий и властный гудок вдруг распарывает вечерний воздух. Снова слышны усиленные вентиляционной трубой слова песни о ком-то далёком, не известном мне, но также, как и я, покинувшем родной дом.
Приближалась какая-то большая железнодорожная станция. Поезд остановился. Парень, что пел в трубу, оставил около меня свою котомку и стал слезать с крыши.
"Сейчас вернусь" -буркнул он.
Вдоль остановившегося состава суетились люди, одни старались протиснутся в вагоны, другие, как пули, выскакивали из вагонов и бежали в сторону пристанционного базарчика. Я с интересом наблюдал сверху за суетой и не заметил, как около меня снова оказался мой случайный попутчик.
-Жрать хочешь? -спросил он меня.
-Хочу -вяло ответил я, занятый своими мыслями.
-Ну тогда держи! И он дал мне кусок сала с горбушкой чёрного хлеба. Я стал лениво жевать, копчёное сало было вкусное. теперь, вспоминая этот эпизод, я предполагаю, что он стащил это сало у какой-то зазевавшейся бабки.
Стало прохладно и поношенная американская курточка уже не защищала меня от пронизывающего ветра. Приближалась ночь. На следующей станции я слез с крыши и примостился на выдвинутой ступеньке подножки вагона. Конструкция так называемых цельнометаллических вагонов, у которых подножка была полностью закрыта, появилась позже, а тогда дверь в тамбур закрывалась, а подножка оставалась снаружи.
Потом я нашёл вагон с незакрытой дверью и пробрался в нерабочий тамбур. В нём я и проехал благополучно до утра. А утром меня обнаружил проводник и, конечно, выгнал из вагона. Я снова забрался на крышу, где уже сидели безбилетные пассажиры, и до вечера ехал там, пока не приехал на Киевский вокзал столицы, или как тогда писали в газетах и говорили по радио, столицы всего прогрессивного человечества. В него, в человечество, конечно, входил и я.
Я покрутился около Киевского вокзала, продал свой перочинный нож, купил две длинные чёрные булочки и пошёл в метро. Я долго ездил под землёй, переходил с линии на линию пока не увидел через окно вагона надпись на стене "Комсомольская площадь". Я вспомнил, как я с папой первый раз приехали из Калинина на Ленин-градский вокзал, как вышли из вокзала на Комсомольскую площадь-площадь трёх вокзалов. Я вышел из метро и стал бродить по вокзалам.
Все они были переполнены людьми с вещами и детьми. Люди сидели на скамьях с широкими сидениями и высокими спинками, на своих чемоданах и тюках, а иногда прямо на полу. Одни спешили на только что объявленную по радио посадку, другие стояли в очереди в камеру хранения, играли в карты, распивали, ели, пеленали маленьких детей. Внутри вокзалов громко и многоголосно бурлило, словно вся страна находится в непрерывной поездке.
Время уже было позднее, и я снова отправился на Киевский вокзал. Нашёл свободное место около телефонной будки, расстелил заранее купленную газету на пол и лёг на неё, подложив свою офицерскую сумку, не снимая с плеча, под живот. В огромном вокзальном зале ожидания стоял постоянный гул и крики, но я быстро заснул.
Проснулся я от того, что под животом стало холодно. Когда я протёр глаза, то увидел, что моя полевая сумка лежит рядом, разрезана и чёрных булочек, которые я специально не ел вечером, чтобы съесть их с утра, как не бывало. Кто-то другой распорядился моими булочками. Подоткнув разрезанную сумку снова под живот, я вскоре опять заснул.
Утро следующего дня было пасмурным, а потом пошёл мелкий моросящий дождь и стало слякостно на улице и грустно на душе. Я представлял себе, что устроюсь в Москве почтальоном, мне казалось, что эта работа по мне, буду днём разносить почту, а вечером учиться в вечерней школе. У нас в Одессе почтальоном на нашем участке работала маленькая молодая хрупкая женщина-еврейка, звали её Аня. В первые годы нашей жизни на Преображенской она часто разносила почту со своей дочкой, видно дома её не было на кого оставить.
Аня таскала на плече огромную для её роста чёрную кирзовую сумку и аккуратно подымалась на все этажи всех обслуживаемых ею домов. В те времена ещё не додумались вывешивать почтовые ящики всех жильцов внизу при входе в дом. Аня проработала почтальоном на нашем участке долго, пока не вышла на пенсию.
Я бродил по Москве в поисках почтовых отделений. Москва нуждалась в почтальонах, но не в таких, как я. Я это понял после того, как дважды попытался предложить свои услуги.
Я зашёл на Курский вокзал, налил себе кипятка, в те времена на любой крупной железнодорожной станции был кипяток в специальных зданиях. Они почему-то назывались кубовыми и располагались неподалёку от железнодорожных путей, чтобы пассажирам успевали на стоянках запастись кипятком. У меня оставались в сумке маленькие пакетики с чаем, лимоном и сахаром. На этом мои пищевые запасы иссякли, продавать у меня было нечего. Надо было думать, что делать дальше.
Единственное до чего я додумался, так это поехать в в Ленинград к бабушке и дедушке И вот я снова на Ленинградском вокзале. Я пробрался в нерабочий тамбур пассажирского вагона и залез в угольный ящик. В пассажирских вагонах старой конструкции над входными дверями располагался ящик. В нём хранился уголь для вагонного котла. Котёл находился в тамбуре вагона и с его помощью проводник обогревал вагон. Угольный ящик был небольшой, но и я был небольшого роста и поэтому, если поджать ноги под себя, то там можно было уместиться и более или менее "комфортабельно" доехать до Ленинграда. Скорый поезд шёл туда всего одну ночь.
Я расстелил газету на дне ящика и, используя терминологию подводного плавания, "залёг на дно".. Поезд плавно тронулся и покатил. Я лежал и вспоминал Одессу, родителей, Иту, она не выходила у меня из головы. Всё шло хорошо, утром я уже буду в Ленинграде, вот только какой адрес у бабушки? Название переулка Дегтярный -я помнил, дом, кажется 1/9, а квартира?...Тут я услышал какой-то возбуждённый разговор в тамбуре вагона под ящиком, где я лежал.
У скорых поездов между Москвой и Ленинградом всего несколько остановок. Первая была в городе Клин, связанный с именем композитора Петра Ильича Чайковского. В Клину находится его дом-музей. Уже после горбачёвской перестройки я прочитал о Чайковском интересную книгу Берберовой.
На стоянке поезда в Клину проводник обнаружил, что сильно греется одна из букс его вагона. Он начал что-то делать, чтобы не пришлось отцеплять вагон от состава. Не знаю, что он с проводником смежного вагона сделал, но поезд поехал дальше. Я слышал, что проводник чем-то не доволен и вдруг увидел его строгое лицо между створками дверей ящика. Он приподнялся к ящику, чтобы забросить туда большой гаечный ключ и неожиданно увидел меня. скрючившегося на расстеленной газете.
-А ну вылезай, чего ты туда забрался? -строго спросил он.
На тамбурной площадке стояли у двери и курили два или три пассажира. Я вылез из ящика и предстал перед ними и проводником в лёгкой песочного цвета курточке, зелёной армейской пилотке и с порезанной офицерской сумкой. Проводник был здоровый дядька в форменной железнодорожной тужурке.
-Кто таков? Куда едешь? Где билет? -как будто он не знал, что будь у меня билет, то я бы не сидел в ящике.
-Документы! Я тебя сдам на следующей остановке в линейный отдел милиции, будешь знать, как по угольным ящикам прятаться.
Я сказал, что еду из Одессы в Ленинград к бабушке, денег у меня нет, а документ у меня один- табель успеваемости за 6-ой класс. Проводник развернул мой табель. Большое количество преимущественно пятёрок и нескольких четвёрок неожиданно произвело на него впечатление, потому что он показал, как что-то редко встречаемое, мой табель курильщикам в тамбуре, и те удивлённо покачали головами, потому, наверное, что никогда такой табель не видели. Проводник старательно свернул табель и с види-мым уважением возвратил его мне.
-Ну, в общем, вот что: везти тебя дальше я не имею права, так что в Калинине вылезай. В линейный отдел передавать тебя я не стану. Ты уж сам смотри, что дальше делать.
Он ушёл, а я остался в тамбуре. Стекло двери казалось закрытой чёрной шторой, настолько темно было снаружи вагона. Следующая остановка была в Калинине. Все крупные железнодорожные станции между Москвой и Ленинградом одинаковы. Между путями расположен перрон с однотипными одноэтажными, выкрашенными в тёмно-жёлтой краской зданиями вокзалов с навесами от солнца и дождя. С одной стороны подходят поезда, следующие из Ленинграда в Москву, а с другой- из Москвы в Ленинград. Железнодорожные пути между двумя столицами проложены, как известно, по прямой линии.
Я читал, что царь Николай Первый ногтем прочертил на карте прямую линию будущей "железки". Где-то его ноготь чуточку свернул с прямой, и этот случайный изгиб нашёл отражение на местности. А потом оказалось, что на этом участке по прямой был слишком тяжёлый подъём для паровоза, поэтому пришлось его обойти. Где правда?
Поезд остановился, я вышел на перрон из вагона расстроенный. Всё складывалось сначала так гладко и надо же было задымиться этой буксе. Я попытался снова сесть в поезд, когда он тронулся, но не получилось. Я возвратился на вокзал и стал изучать расписание движения поездов. Следующим был уже не скорый поезд, а экспресс "Красная стрела". Очень хотелось есть. Я покрутился на вокзале, заглянул в буфет, там ничего из съестного не было и у меня денег тоже не было. Оставалось только ждать и вспоминать как мы в Калинине после голодухи в Средней Азии отъедались картошкой. Интересный продукт- картошка никогда не приедается...
Наконец-то ближе к полуночи подкатила "Красная стрела". Я обежал состав и подцепился на подножку вагона с другой, не освещённой огнями вокзала, стороны. Стоянка поезда была коротка, и он помчался дальше. Я висел на подножке, держась за медные поручни, а ночной ветер со всей силой стегал меня по лицу и по рукам, обжимая моё тело. Было очень неуютно и вместе с тем я ловил себя на том, что на какие-то мгновения я засыпаю, ноги мои подгибаются и начинаю выпускать поручни из рук. Я со страхом вздрагивал, и сон слетал с моих глаз.
И так, я летел в темноте ночи, ни луны, ни звёзд на черном небе не было видно, Вместе с вагоном с деревянной обшивкой из красной вагонки, с глухо зашторенными окнами так, что ни лучика света не пробивалось наружу. Я летел со свистом ветра в чёрном холодном воздушном туннели, которому не видно было конца.
Вдруг поезд неожиданно для меня на минуту остановился в Вышнем Волочке. Но этой минуты было достаточно, чтобы проводник открыл дверь вагона и согнал меня с подножки. В следующее мгновение "Красная стрела" улетела, а я оказался снова в темноте станционных путей в неизвестном мне дотоле городке.
Зал ожидания на вокзале оказался забит пассажирами так, что оставалось только стоять в ожидании следующего поезда. Я готов был сесть прямо на пол, чтобы только чуть-чуть поспать, но, увы, нигде не было места. Прошёл, может быть, час, а, может быть, два, часов у меня, как и у многих людей, тогда не было, и ожидающие стали выказывать сначала признаки беспокойства, а потом засуетились. Оказалось, что пришёл почтовый поезд на Ленинград.
Я просунулся в переполненный людьми тамбур какого-то вагона, там можно было только стоять, будучи плотно зажатым другими людьми. Подтверждалась известная русская поговорка «Как сельди в бочке», но они по-видимому там всё-таки лежат. А тут, если бы даже захотел упасть, то тела рядом стоящих не дали бы. Поезд тронулся и с частыми остановками почти на всех железнодорожных станциях благополучно прибыл в Ленинград к середине дня.
Я вышел из Московского вокзала на Октябрьскую площадь и стал расспрашивать прохожих как добраться до Дегтярного переулка. Стоял пасмурный прохладный день и время от времени моросил мелкий дождик. Я подцепился на подножку вагона указанного мне трамвая, который, не смотря на свой облезлый вид, от остановки до остановки бежал довольно бойко и с присущим ему скрежетом резво поворачивал то вправо, то влево. Трамвай проехал мимо базара, снова повернул налево. На следующей остановке мне следовало сходить.
Дом 9/1 оказался угловым, так и должно быть, если он выходит на две улицы, у такого дома должен быть двойной номер, как у дома, в котором живёт Ита. Я прошёл мимо хлебного магазина и через ворота увидел просторный внутренний двор. В подъезде висела доска с указанием фамилий жильцов и номеров квартир, в которых они живут. Я нашёл квартиру бабушки и позвонил в дверь.. Бабушка, увидев меня, была ошарашена и быстро затащила меня в свою комнату. Эту длинную и узкую комнату бабушка и дедушка выменяли перед войной на ту узкую и длинную и загнутую на Петроградской стороне, в которую мы приезжали летом в 1940 году. В доме 9/1 по Дегтярному переулку они вместе с Симой пережили страшную блокаду 1941-42 годов.
В бабушкину коммунальную квартиру можно было попасть только через чёрный ход и прямо в общую кухню со множеством дверей. Одна из таких дверей вела в комнату моих предков по матери, но предварительно надо было спуститься на четыре крашеных деревянных ступенек ниже уровня пола кухни. В торце комнаты было только одно окно, и бабушка, если не была занята домашними заботами, . любила сидеть перед ним и, либо читать какую-нибудь книгу, либо наблюдать за тем, что происходит на улице. Все родные и знакомые перед тем, как войти в подъезд, предварительно стучали ей в окно. Она отворачивала белую занавеску, чтобы посмотреть, кто там, и шла на кухню открывать входную дверь
Напротив её окна с другой стороны улицы на месте разрушенного во время войны дома был разбит маленький сквер. По улице проходили трамваи нескольких маршрутов и все они останавливались у бабушкиного окна.
Я сказал бабушке, что удрал из дома, так как не согласен с родителями, был несколько дней в Москве, сейчас вот приехал к ней, очень голоден, потому что очень давно не ел. Бабушка под свои вздохи накормила меня и стала расспрашивать подробности К концу рабочего дня приехал мой дядя Иосиф. Он почти ежедневно, возвращаясь с работы, навещал бабушку. И они часами могли говорить между собой на идиш. Бабушка поручила Иосифу послать в Одессу телеграмму. Вечером возвратился с работы дедушка. Он на моё неожиданное появление реагировал весьма спокойно, может быть, его уже предупредили.
Через день в Ленинград приехал папа. Надо было возвращаться в Одессу. А пока каждый вечер к бабушке приходили мои дядя Миша и тётя Сима. Сима была , как говорится, на сносях, и действительно она 9 октября 1946 года родила дочку Софочку.
Миша, ему уже было 36 лет, недавно впервые, до этого он воевал, женился на Рае, очень милой и чрезвычайно мягкой по характеру девушке, пережившей со своей родной сестрой жестокую ленинградскую блокаду. Она была намного моложе Миши и относилась к нему с нескрываемым почтением. Они жили в старинном петербургском доме по улице Чайковского 2, выкрашенного в два цвета,основным был жёлто-песочный, а различные архитектурные элементы выделены белым. Кроме различных оттенков жёлтого цвета, основной цвет ленинградских домов мог быть от сочно-зелёного до салатного, от светло-красного до коричневого, от ультрамарина до голубого. Дом, где жили Миша и Рая с её ещё незамужней сестрой, давил толщиной своих древних стен, и массивностью сводов, необычной высотой потолков и узостью лестниц с каменными ступенями, истёртыми миллионами шагов по ним.
В Одессу провожала нас вся родня . Иосиф на прощанье подарил мне малюсенький русско-английский словарик-лилипут. А ещё он мне подарил прекрасно изданную книгу в коричневом коленкором переплёте с тиснённым золотом заголовком «Пятый пятилетний план восстановления и развития народного хозяйства СССР на 1946-1950 годы» Я еще долго верил, что в результате завершения ещё одной пятилетки жизнь наша станет ближе к коммунизму, пока не заметил, что от года к году она ухудшается, особенно в удовлетворении так называемых жизненных потребностей трудящихся
На Витебский вокзал Иосиф, ему было уже 27 лет, заглянул ненадолго с незнакомой девушкой с длинными чёрными косами, своим обликом она напомнила мне дочку нашей довоенной соседки по квартире на Екатерининской площади учительницы Кравченко. Он вскоре женился на ней, они прожили вместе очень недолго и разошлись. Больше я её никогда не видел и ничего не слышал, даже её имени. А Иосиф потом женился на Лёле, закончившей Ленинградский юридический институт, что и Фава, муж Симы.
Но вот поезд стал медленно выползать из под застеклённой крыши перронов вокзала. Я остался с папой один на один. У меня не было с ним тогда, выражаясь электрическими понятиями, контакта, мне казалось, что он видел во мне одни недостатки. Я высказал ему свои претензии. Основное, что нельзя строить его отношения со мной на основе моей школьной успеваемости. Ведь стоило мне получить тройку, как барометр погоды в нашей семье уже показывал пасмурно и отношение ко мне, на мой взгляд, становилось таким, будто я не был родным сыном.
А папа всё повторял: «Как ты мог такое натворить, ты совершенно не думал о маме,» Папа всю свою жизнь очень любил маму. Последний его смертельный сердечный припадок случился 22 февраля 1994 года, в день четвёртой годовщины смерти мамы. Папа был прав, я мало думал тогда о родителях, но и они в своей жёсткости ко мне, на мой взгляд, тоже были не правы.
2. СЕДЬМОЙ КЛАСС
Мы возвратились в Одессу, мама, увидев «блудного сына», заплакала. На следующий день я пошёл в школу. В классе меня встретили "без оваций", но мой авторитет как-то приподнялся. Никто из ребят мне никаких вопросов не задавал, видно классный руководитель, а в то время была, кажется, Марта Максимовна Фурсина, предварительно провела соответствующую беседу.
Я стал "нагонять" пропущенное, но уже приближался конец первой четверти. В табеле успеваемости у меня впервые появились тройки и даже двойка по украинскому языку. Мне взяли преподавателя по украинскому языку Софью Соломоновну Бродскую, которая работала в библиотеке Учительского мнститута. С её помощью я ликвидировал двойку, но выше тройки подняться не сумел.
Не ладилось у меня и географией, видно времени на заучивание программного материала не хватало. На последней парте в нашем классе у окна, сидел АЩ -Шура Щербаков. Это был примерный ученик, но иногда на него что-то находило, и он начинал прыгать, как белка, прижимая руки с согнутыми кистями к туловищу, беситься. В этот момент его нельзя было узнать, настолько его вид и действия не вязались с его повседневным скромным поведением. Жил он с тётей, известной в Одессе артисткой. Мама была без вины репрессирована. Но тогдап я всего этого, конечно, не знал. Шуран предложил мне помочь по географии, и я согласился. Он пригласил меня к себе домой на улицу Греческую 50, где через 10 лет я познакомился со своей будущей женой, женился,поселился и прожил на втором этаже с женой и детьми 29 счастливых лет.
Это было как знамение, которое в моей жизни неоднократно проявлялось в различных ситуациях. Так, например, я ехал на преддипломную практику в Ленинград через Львов, так как хотел повидаться с женой. Она в это время уже работала в Бориславе. Попутчики по вагонному купэ оказались шоферами. Они ехали в командировку. Пригласили за стол выпить с ними и закусить. Я вообще не люблю врать, но тогда, может быть, под воздействием выпитого я соврал, что работаю в гараже автопогрузчиков Одесского порта. Это по меньшей мере через год оказалось правдой. Это второй случай
Третий случай был в 1983 году. Дети решили купить проигрыватель, и мы все поехали на нашем "Запорожце" в посёлок Котовского в большой магазин культтоваров. На улице, по которой можно было подъехать к недавно открытому магазину, стояла огромная, во всю ширину проезжей части, лужа, а за ней было широкое, почти до самого моря, поле. "Боже мой! -подумал я с удивлением -где живут люди?" И надо же, что в начале 1986 в этом районе, недалеко от этого магазина папа получил 4-х комнатную квартиру в 16-ти этажном доме, а этот район к тому времени оказался благоустроенным.
В 7-ом классе вместо Клары Мосифовны появилась новая учительница истории уже немолодая Анна Исаевна. Она поручила мне написать доклад о Людовике XIV, французском короле.Я впервые в своей жизни занялся такого рода самостоятельной творческой работой. Софья Соломоновна подобрала мне в библиотеке Учительского института литературу, и я погрузился в её изучение. Я прочитал много интересного о правлении короля-солнца, о Кольберге, о политике меркантилизма. Материала было много, вся сложность заключалась в том, что надо было самостоятельно решить, что следует отобрать для написания доклада. Этот в какой-то мере творческий процесс, и интерес к такого рода работе у меня снова проявился, когда я стал работать преподавателем.
Мой доклад я прочитал на уроке, он понравился Анне Исаевне. Однако второй доклад, который она поручила мне снова, получился хуже. Я полагаю потому, что тема была менее интересная и литературы по этой теме было значительно меньше.
Может быть тогда я высказал родителям мысль, что мог бы написать задачник по арифметике. Это вызвало у них по крайней мере недоумение, но получилось так, что я действительно написал в своей жизни 11 учебников по разным предметам и опубликовал их в Московском издательстве «Транспорт». А сейчас я пишу 12-ую книгу о прожитых в Одессе годах и мог бы написать 13-ую --по компьютерам.
Кроме каждодневной учёбы, я продолжал много читать, продолжал ходить на односторонние свидания с Итой. Она всё хорошела, на глазах превращаясь из угловатой девочки в привлекательную девушку. Иногда ходил в кино. В кинотеатре имени XX-летия РККА, так тогда назывался кинотеатр, где директором была мама Иты, шёл какой-то немецкий фильм, о котором все ребята говорили взахлёб. Назывался он "Девушка моей мечты" с участием тогда неизвестной мне Марики Рёкк. Купить билет в кассе было невозможно и я перекупил его у какого-то барыги, который крутился у входа в кинотеатр. Ничего подобного раньше я не видел: цветной фильм, красивая женщина, которая вдруг предстаёт совершенно голой, много света, музыки, ритмические танцы. Куда моему дотоле очень любимому "Большому вальсу" с несравнимой Милицей Корьюс. Там был прошлый век, а здесь всё происходило совсем недавно.
Вот что писал Булат Окуджава в своём рассказе "Девушка моей мечты" (1985г.) "Это был трофейный фильм "Девушка моей мечты" с потрясающей неотразимой Марикой Рёкк в главной роли. Нормальная жизнь в городе приостановилась: все говорили о фильме, бегали на него каждую свободную минутку, по улицам насвистывали мелодии из этого фильма, и из распахнутых окон доносились звуки фортепиано всё с теми же мотивчиками, завораживающими слух тбилисцев. Фильм этот был цветной, с танцами и пением, с любопытными приключениями, с комическими ситуациями. Яркое, шумное шоу, поражающее воображение зрителей в трудные послевоенные годы. Я лично умудрился побывать на нём около 15 раз, и был тайно влюблён в роскошную, ослепительно улыбающуюся Марику, и, хотя знал этот фильм наизусть, всякий раз будто заново видел его и переживал за главных героев...А героиня? Молодая женщина, источающая счастье. Природа была щедра и наделила её упругим и здоровыцм телом, золотистой кожей, длинными безукоризненными ногами, завораживакющим бюстом. Она распахивала синие смеющиеся глаза, в которых с наслаждением тонули чувственные тбилисцы, и улыбаясь, демонстрируя совершенный рот и, танцевала , окружённая крепкими, горячими, беспечными красавцами... Я хранил её как драгоценный камень и время от времени вытаскивал из тайника, чтобы полюбоваться, впиваясь в экраны кинотеатров, пропахших карболкой...
.....Прекрасная обнажённая Марика сидела в бочке, наполненной мыльной пеной. Она мылась как ни в чём не бывало. Зал благовел и гудел от восторга ."
Через много лет я записал на видеокассету "Девушку моей мечты" и удивился чем я тогда восхищался. То же самое произошло со мной, когда я повторно посмотрел фильм Ромма "Обыкновенный фашизм". Он меня не поразил вторично, как было при первом просмотре. Впрочем, с возрастом несомненно происходит девальвация былых впечатлений и представлений.
Одним из моих развлечений было посещение Лили. Она училась в 36 школе на класс ниже меня. Иногда у неё я встречал и знакомился с другими девочками: с Майей Косой, Нелли Кронрод, Ниной Мартыновской, других я не помню. Отец Лили - Яков Клементьевич, демобилизованный из флота полковник медицины был доктором медицинских наук, профессором,. Я увидел богатые по моим представлениям две высокие комнаты, одна из них с лоджией, красивую мебель, картины, большую библиотеку. Это была интеллигентная семья. Я чувствовал себя там в напряжении,. а иногда мне было неловко, например, из-за подкладки моего зимнего пальто из английской шерсти военного образца. Его купили мне на промтоварном базаре, называемом в Одессе толчком, и подкладка у него была слеплена из множества разноцветных лоскутов ситца. Лоскуты отличались не только неровной формой, но и рисунками на них.
Её родители, встречали меня приветливо. Я тогда собирал почтовые марки и демонстрировал свои самодельные альбомы. Яков Клементьевич с неподдельным интересом рассматривал их. После моего возвращения из путешествия" в Москву и Ленинград, никто из их семьи не задал мне ни одного вопроса, всё было так, как будто ничего и не было. Это произвело на меня впечатление Я по сей день не переношу любопытствующих. Мне было очень приятно, что они были в высшей степени тактичными людьми.
У меня, как и любого человека, есть любимые анекдоты, по-английски они называются short story, короткие истории. Вот один из них.
Английский трубочист, очищая дымовую трубу от сажи, опускался вниз и вышел через камин в будуар молодой дамы. Ничего не подозревающая дама была в неглиже. Трубочист увидел даму и говорит: "Простите, сэр!" и удалился через дверь. То что он сказал "простите" -это была ординарная вежливость, а то, что он сказал "сэр" -это был такт. Я очень ценю в людях тактичность.
Другой девочкой, с которой я приятельствовал в то время, была Чара. Она училась в 37 школе и жила на Преображенской в соседнем доме № 6 на третьем этаже. Я не помню, как с ней познакомился, она была, на мой взгляд, симпатичная и умненькая. Дело в том, что понятие ум, мне кажется из числа трудноопределимых, потому что нет эталона и определяется относительно говорящего. А.Ф. Кони, известный российский правовед и судебный деятель в своих воспоминаниях говорит о пяти стадиях мыслительной способности человека и перечисляет: инстинкт, рассудок, ум, разум и гений.
Чтобы вызвать Чару в наш садик на Преображенской и приятно поболтать, мне было достаточно начать громко насвистывать там какую-нибудь арию из оперы или оперетты. Если Чара была дома, то она обязательно сразу же спускалась вниз со своего третьего этажа. Мы могли по несколько часов болтать о разных разностях, не удалясь от наших рядом стоящих домов. Но я стеснялся расспросить её об Ите, она училась с ней в одном классе.
Мама у Чары была маленькая, как моя, а папа крупный и с большим животом, свисающим над поясным ремнём. Он кажется был шофёром. Но когда у Чары появился маленький братик, то она уже не реагировала на моё старательное высвистывание популярных мелодий. Потом она уехала в Херсон, и я её больше никогда не встречал.
7 ноября 1946 года, как и все последующие годы пока Советский Союз не развалился, на Куликовом поле в день годовщины Октябрьской революции, а вернее октябрьского переворота, проходил военный парад частей Одесского гарнизона, а потом начиналась демонстрация трудящихся. На Куликовом поле возводили временную трибуну для принимавших парад и демонстрацию членов бюро обкома партии.
В 1946-ом году на трибуне в Одессе стоял Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков. Ещё в Калинине я ежедневно читал газеты, слушал радио и знал по фамилиям всех командующих фронтов. Ведь после победы советских войск на Курской дуге почти каждый день, а иногда и несколько раз в день московский диктор Левитан своим отлично поставленным голосом зачитывал приказы Верховного главнокомандующего Сталина командующим фронтам с благодарностью за освобождение советских городов и взятие вражеских. В этом же приказе дивизиям, участвовавшим в военной операции, присваивалось наименование, например, Одесских за освобождение Одессы и объявлялось количество орудий и орудийных залпов салюта. Жуков тогда был для меня одним из командующих фронтов. Я не знал тогда, что Жуков являлся заместителем Сталина и крупнейшим полководцем на уровне А.В. Суворова.
После взятия Берлина Жукову было доверено подписание акта о капитуляции фашистской Германии, он был назначен Командующим советскими оккупационными -войсками в Германии, он принимал парад Победы в Москве 24 июня 1945 года. И вдруг Жуков назначается командующим войсками Одесского военного округа. Одесский округ большой, но не для военноначальника такого масштаба, как Жуков. В своих воспоминаниях он и словом не обмолвился о причинах такого понижения. Впрочем, истории известно, что и русские цари всегда держали в опале своих выдающихся полководцев.
На демонстрации я присоединился к какой-то колонне демонстрантов и, проходя мимо трибуны, во все глаза смотрел на Жукова. Он стоял по стойке "Смирно" и взгляд его был суровым, хотя шли трудящиеся одесситы, а не войска. На его маршальской шинели ткани на груди я не увидел, вся грудь и по пояс была закрыта орденами.
Когда колонна прошла Куликовое поле, я обежал вокруг и во второй раз пристроился уже к другой колонне демонстрантов. Было холодно, дул пронизывающий ветер, но, несмотря на это, я снова обежал вокруг и в третий раз пристроился к следующей колонне. Четвёртый раз бежать вокруг Куликового поля я не стал и Жукова больше не видел. Его перевели в Екатеринбург командующим Уральским военным округом. В память о его пребывании в Одессе на здании штаба военного округа установили большой барельеф, где он изображён по пояс.
В 7-ом классе я больше приятельствовал с Димой Коганом, он был намного выше меня ростом. Это был серьёзный мальчик. Жил он с родителями в одной комнате в доме на углу улиц Дерибасовской и Екатерининской на втором этаже над магазином. Дима после занятий иногда приглашал меня себе домой, но его родителей я никогда не видел. У нас были общие интересы и, в частности, коллекционирование марок. К концу 7 класса Дима перестал ходить в школу, сидел дома и писал ответы на экзаменационные билеты. Он закончил 43-ью школу с серебряной медалью, а потом Одесский политехнический институт.
К концу второй четверти, я ликвидировал все свои задолженности и выправил оценки. На зимних каникулах 5 января я уже во второй раз был на именинах у Лили. На мне был очень странный костюм, где-то полученный папой. Он состоял из рубашки типа косоворотки и брюк из тонкой шерсти в мелкую бело-коричневую клеточку. Вида он никакого не имел, но ничего лучшего у меня тогда не было.
По моим многолетним наблюдениям зимнее похолодание начинается в Одессе после 7-го ноября. Мне, как одесситу, понравилось стихотворение неизвестной мне Татьяны Кулик" Зима в Одессе", потому что оно фотографично. Привожу его:
В Одессе -снег! Какая благодать!
Какая белизна прорвалась сквозь туманы.
Какое утешенье наблюдать
Скользящее паденье и гадать,
Как долго будет чудо ниспадать
Иль обернётся вновь оно обманом:
Одесская метель вновь сменится дождём,
И гололёд нам снова обеспечен.
Одесскою зимой мы очень лета ждём,
А гололёд?- И гололёд не вечен.
Скоро мне должно было исполниться 14 лет и я начал готовиться к поступлению в комсомол, купил устав и стал его изучать. После дня рождения подал заявление, меня принимали в комсомол сначала на школьном комитете, потом на общем школьном собрании, потом утверждали на бюро Водно -транспортного райкома ЛКСМУ. Секретарём райкома тогда был симпатичный парень, будущий председатель КГБ по Одесской области- Фёдор Бражко. Я стал посещать комсомольские собрания, выполнять комсомольские поручения, мне это всё нравилось и как-то отвлекало от Иты.
В мае я блестяще сдал 13 выпускных экзаменов за семилетнюю школу, и только грехи первой четверти несколько снизили годовые оценки. После окончания неполной семилетней школы можно было дальше не учиться, а идти работать. Это при Хрущёве ввели обязательное среднее образование. При этом постоянно усложняли учебные программы предметов, уделяя больше внимания то химии, то математике и физике, то биологии, то иностранным языкам. Обязательное среднее образование превращалось в принудительное. Школа обязана была выдать ученику Аттестат Зрелости даже в том случае, если его знания не соответствовали требованиям. Я столкнулся с такими выпускниками средней школы, когда они поступали в мореходку.
У нас в классе родительский комитет решил сделать выпускной вечер. Мама часто болела, папа работал один, получал он тогда мало и с деньгами в семье всегда была "напряжёнка". Мама выступила на собрании родителей семиклассников с осуждением организаторов вечера за большие поборы, за что впала в немилость некоторых лучше материально обеспеченных родителей.. В Одессе, шутя проклиная кого-нибудь, говорили: "Чтобы ты жил на одну зарплату". А мы «таки», как говорили в Одессе, жили на одну папину зарплату.
На вечере выдавали табеля и было угощение. У меня по одному предмету годовая оценка оказалась ниже, чем я ожидал. Я очень расстроился и убежал. За мной вдогонку поспешила Рива Ефимовна , она учила нас математике. Она долго уговаривала меня возвратиться, но я заупрямился, такое со мной бывало, хотя в душе осознавал, что поступаю глупо и некрасиво хотя бы по отношению к Риве Ефимовне.
Павка Сазыкин, мой однокашник по 43-ьй школе, позвал меня и Пчелинцева, тоже нашего однокашника, к себе домой в Казарменный переулок отметить окончание неполной средней школы. Его родителей не было. Мы чего-то выпили по чуть-чуть, чего-то закусили и долго рассуждали о том, какие мы взрослые.
Потом я, первокурсник, встретился с Павкой в институте, он был уже студентом 3-го курса кораблестроительного факультета, потом он работал в Югославии. Как-то случайно встретилмсь в одесском трамвае, и он рассказал мне о национальной розни в Югославии ещё при Тито, чем очень огорошил меня. Я верил в дружбу народов
Летом родители направили меня в учительский пионерский лагерь для старшеклассников на 16 станции Большого Фонтана. В лагере я встретил свою довоенную соседку по Екатериновской площади Лену Чмиль. Она перешла в 10 класс и выглядела вполне взрослой девушкой. В лагере я познакомился с Гариком Канторовичем, с ним я потом встречался на протяжении многих лет, пока он с семьёй не переехал в Литву
В целом в лагере было неплохо, после разнополого обучения мальчики и девочки вместе проводили время. Запомнилась мне симпатичная девушка по имени Анжела. Она была хороша собой, держала себя запросто и очень хорошо пела, в частности мужскую арию -арию Ленского "Куда, куда вы удалились?" Но особенно мне почему-то нравилось, когда она отлично вытягивала: "Желанный друг, приди, приди я твой супруг". Часто я болтал с Людой Сергеевой, её мама работала в лагере физруком. По воскресеньям приезжали родители и привозили различную еду: блинчики, халву, помидоры, фрукты. В Одессе на Дерибасовской в магазине под кинотеатром Уточкина было тогда не менее 10 видов халвы.
В начале и в конце лагерной смены традиционно проводился пионерский костёр. Я очень боялся, что тепло, исходящее от костра, может повредить эмаль моего новенького комсомольского значка, который я обязан был носить постоянно.
Лагерная смена закончилась, Я возвратился домой. Дома в этом году гостили бабушка с Симой и маленькой Софочкой. Но каникулы ещё продолжались. Я пошёл заниматься на станцию юных техников, которой в последствии принадлежала большая и самая значительная часть трудовой деятельности жены. Станция тогда размещалась в одноэтажном здании на Троицкой улице. Был какой-то слёт и нас, юных техников водили обедать в столовую на углу улиц Греческой и Преображенской. Потом эта столовая была преобразована в ресторан «Театральный», наверное потому, что на Греческой рядом было два театра.
В нашем доме на Преображенской с чёрного хода по металлической винтовой лестнице можно было подняться на чердак. Сразу же за входной дверью на чердак находилась небольшая комната без окон и дверей. Эту комнату занял Арам Григорьевич, Гузалов, симпатичный армянин лет тридцати. Он работал начальником деревообделочного цеха ремонтных мастерских в военном порту и был рыболовом. Жильё он своё отремонтировал, потом привёл туда жену Валю. На мой подростковый взгляд она выглядела, как теперь принято говорить, очень сексуальной. Арам Григорьевич иногда к нам заходил, его приглашала мама для какого-то ремонта в комнате или в кухне. Я наблюдал, как он работает и кое-чему научился по столярной части. Однажды он пообещал научить меня ловить рыбу.
В один из последних дней каникул мы договорились встретиться в военном порту. Я пришел к нему на работу в конце рабочего дня, часовой-матрос пропустил меня в мастерскую. Арам Григорьевич снарядил ялик и повёл его к набросковому волнолому, к брекватору, как говорили одесситы, переиначивая английские слова break water.
Там мы закинули канат за выступающий камень. Вокруг ялика отдавала чуть зеленоватым оттенком тёплая вода, чувствовался освежающий ветерок, и, как в песне, заходяшее "утомлённое солнце нежно с морем прощалось". Мне очень понравилось там. Я сидел в ялике, держал леску в руке и смотрел на причалы порта, на суда, на портальные краны. Я тогда, конечно, не мог знать, что всё это станет близким мне на долгие годы.
3. ВОСЬМОЙ КЛАСС И ПОСЛЕДНИЙ В ШКОЛЕ
Восьмой класс- это уже средняя школа. В нашем 8-ом "б" изменился состав учеников. Некоторые ушли учиться в техникумы, другие- работать, пришли новые ученики из других школ, как, например, мой сосед на Преображенской улице Виля Шварцман. Переехал вместе с отцом в Москву Толя Николаев.
Изучение русского языка закончилось в 7-ом классе, теперь у нас вместо Галины Владимировны преподавала русскую литературу Софья Яковлевна Сойфер. И хотя я проучился у неё немного, всего три четверти, но она у меня оставила свой след. "Любое сочинение- сказала она- должно состоять обязательно из трёх частей: вступления, изложения и заключения". Я это запомнил и всегда руководствуюсь этим простым правилом архитектоники.
В 8-м классе Рива Ефимовна математику уже не преподавала, её сменил молодой математик по фамилии Высочанский. Так как ему ещё не было 28 лет, то он состоял в нашей комсомольской организации.
Физику нам начал читать приятель моей мамы по Умани- фронтовик Сухир, но он вскоре перешёл в другую школу, и к нам возвратилась Марта Максимовна Фурсина.
Совсем молоденькой, только что после института, была "англичанка" Люба Бейлинсон. Я так хорошо запомнил эту фамилию, потому что такую же фамилию носил начальник Ленинградского порта, когда я там проходил преддипломную практику, а потом у меня в в шестидесятых годах учился курсант по фамилии Бейлинсон.
В «Одесском листке» были напечатаны воспоминания учеников 43 школы и они очень тепло вспоминают Любовь Наумовну.
Комсомольская жизнь школы как-то теснее связала меня с Эдиком Птичкиным. Он жил на последнем этаже дома на углу улиц Преображенской и Щепкина. Отец его в страшном 1937 году, по словам моего папы, короткое время был заведующим областным отделом народного образования. Мать служила военным врачом. Я иногда бывал в их странной квартире, где смежные комнаты соединялись маленькими коридорчиками. Дома у Эдика всё было очень просто, не было сложностей во взаимоотношениях с родителями, с сестрой Леной. Она была несколько старше Эдика. Лена как-то угощала меня настоящи-ми жареными рябчиками, почти по Маяковскому «рябчиков жуй» но кроме костей я на та-релке ничего не разглядел.
На общешкольном комсомольском собрании Эдика и меня избрали в комсомольский комитет школы и одновременно делегатом на районную комсомольскую конференцию. На заседании комитета Эдика избрали секретарём первичной организации, а меня его заместителем. В это время Сталин освободил Хрущёва от обязанностей секретаря ЦК компартии Украины и назначил Председателем республиканского Совета министров- это было понижением. Секретарём республиканского цека партии был назначен Лазарь Каганович, который единственный из сталинских членов политбюро дожил на пенсии до 93 лет.
Эдику и мне в райкоме комсомола дали под расписку прочитать секретное постановление. В нашей прошлой жизни секретили всё и подряд. Тогда я был немного удивлён такой секретностью: закончилась победоносная война, никто, на мой взгляд, не собирался на нас нападать, а в письме говорилось о грозном империалистическом окружении, готовом завтра нас съесть, Одновременно говорилось о каких-то ошибках, допущенных Хрущёвым.
.С каждым днём у меня крепла дружба с Эдиком Это был энергичный, остроумный и очень живой паренёк с некрасивым, но чрезвычайно подвижной мимикой лица. Из всех моих товарищей мама лучше всего относилась к Эдику.
Как-то в Доме учёных был благотворительный концерт, на который я хотел пойти . Мама денег на билет не дала , я сидел дома и читал книгу. Вдруг раздался звонок, пришёл Эдик и принёс для меня билет. "Давай собирайся скорее, а то опоздаем"- сказал он мне. "Где ты взял билет?"- спросил я его, но ответа не получил. Я предполагаю, что он купил мне билет за свои деньги. Концерт мне понравился, может быть потому, что я впервые побывал на концерте высокого класса и рядом сидел друг..
В начале декабря папа решил купить радиоприёмник. Мы пошли в магазин "Два слона", так в Одессе называли большой книжный магазин на Ришельевской. Там в торговом зале напротив друг другу стояли два огромных, во всю высоту зала слона из папье-маше. Своими хоботами они под потолком создавали арку.
В отделе культтоваров продавали недавно появившиеся радиоприёмники "Рекорд". Мы выстояли длинную очередь, потом долго выбирали приёмник. Папа, как я потом убедился, был очень нерешителен в покупках. Наконец, он решился и говорит: "Давай возьмём запакованный". Мы пришли довольные домой, распаковали, а "Рекорд" оказался разбитым.
Пришлось приёмник, к сожалению, возвратить в магазин, но обменять не удалось, все уже были проданы Но, как говорит человеческая мудрость, что не делается, всё к лучшему Через несколько дней папа купил уже не приёмник, а громоздкую радиолу "Урал". Благодаря большой деревянной коробке, приёмник прекрасно звучал, хотя тогда ещё стереофонии не было. "Урал" прослужил очень долго и закончил свою жизнь в моей лаборатории в училище, вызывая интерес курсантов своей реликтовостью.
15 декабря 1947 года в городе началась паника, говорили о денежной реформе. Как она будет проходить, никто не знал. Все ринулись в магазины, чтобы спасти имеющиеся на руках деньги. Покупали в магазинах всё подряд. Сразу же появился новый анекдот: двое мужиков гоняют по городу в поисках чего бы купить. Через некоторое время они снова встречаются.
-Ну, как ? Купил?- спрашивает первый у второго.
-Купил,- отвечает второй-костюм.
-А ты?- спрашивает второй у первого
-А я купил кресло, но твоя покупка, костюм- это лучше.
-Но я купил водолазный костюм, а кресло-это вещь, которой можно пользоваться, это тебе не водолазный костюм.
- Не совсем,- говорит первый- ведь и я купил не простое кресло, а гинекологическое.
Наконец, было опубликовано постановление об отмене карточной системы, ликвида-ции коммерческих магазинов и о денежной реформе. Первые три тысячи рублей обменивались один к одному, последующие две тысячи уже в соотношении, кажется один к двум, а последующие тысячи-один новый рубль за 10 старых. У нас семье ни на руках, тем более в сберкассе никаких денег не было, а на следующий день уже выдавали зарплату в новых деньгах. Жизнь в Одессе стала немного улучшаться.
На школьных каникулах я с Эдиком участвовали в районной отчётно-выборной комсомольской конференции, где я выступил с критикой, не понимая окружающей обстановки в стране. Там я познакомился с секретарём комитета комсомола 36 школы Ирой Березняк. А потом в ожидании результатов голосования мы распевали комсомольские песни: "До свидания, мама, не горюй...", и я чувствовал себя частичкой большого коллектива.
Как-то в начале зимних каникул, нас, мальчиков восемь, гуляли с нашей молодой и милой "англичанкой". Она привела нас в свою коммунальную квартиру в Театральном переулке и познакомила со своей соседкой, ученицей 49 школы Светланой. Это была высокая, худая, уже взрослая и интеллигентная девушка. Она была уже девятиклассницей и чувствовала себя среди нас, малолеток, непринуждённо.
Потом мы всей гурьбой пошли на новогодний вечер в её школу. Она находилась на углу улиц Ришельевской и теперь Бунина ( до революции улица называлась Полицейской). Позже в этом здании размещался какой-то научно-исследовательский и проектный институт по радиосредствам связи. Когда вечер закончился, мы провожали нашу "англичанку" и Светлану домой. Выпал нежный белый снежок, было тепло и яркая, будто начищенная луна неотступно и с ироней наблюдала за нами.
Со Светланой я встретился вторично в водном институте. Я был уже то ли на 4-ом, то -ли на 5 курсе, когда на кафедре английского языка появился новый преподаватель. Я узнал в ней Светлану и обратился к ней на "ты". Она была удивлена таким обращением, но вряд ли вспомнила зимние каникулы 48 года и маленького восьмиклассника с восторгом смотревшего на неё.
Ещё с начала учебного года я записался в кружок английского языка при Доме учёных. В кружке было несколько мальчиков и несколько девочек разного возраста. В кружке и при встрече со Светланой, когда мы ходили на школьный новогодний вечер, я обнаружил, что девочки менее стеснительны, чем, например, я. Вообще то, благодаря раздельному обучению, девочки для меня были чем-то вроде инопланетян, к которым я с интересом при каждом удобном случае присматривался.
Преподавателем в кружке была женщина средних лет по фамилии Крылова, преподавательница английского языка в Консервном институте, так она нам сказала и даже дала как-то проверять контрольные работы, написанные её студентами. Мы занимались раз или два в неделю и даже подготовили пьеску на английском языке Джером К. Джерома "Дядя Поджер вешает картину" Я играл роль дяди Поджера. На вечере в Белом зале Дома учёных мне доверили выступить со вступительным словом перед собравшимися. Эта Крылова репетировала со мной текст вступительного слова и вместо «лэнгвич» научила меня говорить «лэнжуэри». Трудно представить, что с таким знанием часто употребляемого слова можно было преподавать английский язык в институте.
.
У меня снова появились сложности с украинским языком. Его теперь преподавала новая молодая, но мало симпатичная учительница Галина Семёновна.
В школе каждый день для каждого класса продавали маленькие, размером в две спичечные коробочки, если их соединить большими плоскостями, серо-белые булочки.
Как тут не вспомнить анекдот послевоенных лет. Студент кричит в движущемся трамвае: "Я трамвайный билет потерял! Я билет потерял! Один из пассажиров говорит ему: -На тебе 15 копеек, купи новый билет (тогда обычный трамвайный билет в Одессе стоил 15 копеек, в Аркадию-З0, на Большой Фонтан-45) и успокойся. На что студент ему отвечает:
- Так у меня в трамвайном билете мой завтрак был завёрнут.
Для покупки булочек выделяли одного ученика, он составлял список и собирал на перемене по 30 копеек. Потом на уроке этот ученик отправлялся в буфет за булочками. Галине Семёновне, наверное, жилось очень тяжело, потому что она всегда просила отдать ей булочки тех учеников, которые их не покупали.
Я продолжал бегать на односторонние свидания с Итой. Дома у меня отношения с родителями не улучшались. Мне тогда хотелось родительского тепла, большего участия в моих делах, я чувствовал себя в семье чужим. Снова надвигались неприятности с украинским языком. Я решил уехать из дома, но учесть ошибки и просчёты моего первого самостоятельного плавания в житейском море. На этот раз я написал длинное письмо с объяснением моего будущего поступка и положил его под полосатый ковёр, который покрывал тахту. Я предположил, что перед тем, как мама будет стелить постель, -она снимет ковёр с тахты и увидит моё письмо. Раньше позднего вечера это не будет, а я уже буду далеко от дома.
В письме я написал, что так-то и так-то, я решил вырабатывать свой характер, буду работать, буду учиться, меня не ищите..Это в переводе на сегодняшние понятия -я решил сам себя делать.
Никогда в последующие годы о моём поступке с родителями я не говорил и обсуждать его наотрез отказывался.
4. ВТОРОЕ САМОСТОЯТЕЛЬНОЕ ПЛАВАНИЕ В ЖИТЕЙСКОМ МОРЕ
Ехать я решил в Ялту, там даже зимой тепло, думал я. Без приключений добрался поездом до Симферополя, оттуда автобусом до Ялты. Случай помог мне познакомиться с одним шофером- квартировладельцем. Он часто надолго уезжал, и его квартира оставалась без присмотра. Он разрешил мне спать на застеклённой веранде. Через несколько дней я устроился работать помощником киномеханика на кинопередвижку К-101.
Киномехаником у меня была крепкая девушка лет 18 по фамилии Туманова. В один день, вернее, вечер мы крутили кино в одном санатории, а в другим вечером -во втором. Киноаппаратуру из санатория в санаторий нам перевозили, но в одном из санаторий её приходилось тащить по лестницам на плоскую крышу, где размещался кинозал. Аппаратура была тяжёлая, я как мог от киномеханика не отставал, тащил наверх. В работе кинопередвижки я немного разбирался ещё с военных лет, когда папа был начальником клуба в госпитале. Девушка была весёлая, с набором специфических словечек и выражений: "ладненько", "визг, писк- семейное счастье" и другие, которые я быстро усвоил.
В Ялте я познакомился с Лидой Дьяченко, с очень приятной девочкой на год или два старше меня. Потом, когда я уже учился в мореходке, она присылала мне свои фотографии с надписью: "В знак глубокого уважения! Владимиру от Лили" с просьбой не забывать её. Она называла себя Лилей. В 1951 году Лида попросила меня пригласить её в Одессу, но куда я мог её пригласить, к папе и маме в одну комнату в коммунальной квартире? Я встретился с ней снова в 1952 году, когда проходил плавательную практику на теплоходе "Украина". На стоянке в Ялте я пришёл к ней домой, она была уже замужем.
Размышляя о своём будущем, я пришёл к выводу, что мне следует поступить в мореходное училище и лучше в Ростовское
. Во-первых, рассуждал я, я буду на государственном обеспечении, т.е. не зависим от родителей, во-вторых, я стану моряком, о чём мечтал с детства. Я отослал заказным письмом все необходимые документы и стал ждать ответа.
Я жил далеко от центра Ялты по дороге к домику Антона Павловича Чехова. В его ялтинском доме я так и не успел побывать. Во дворе дома, где я жил, жила ещё одна семья, муж и жена. Муж занимался фотографией, с помощью растворённого в воде стрептоцида и других красящих лекарств он раскрашивал фотоотпечатки. Одна такая фотография с видом Ялты у меня сохранилась. Через некоторое время его жена собралась поехать в Ленинград и попросила меня одолжить ей мой чемоданчик. А утром того дня, когда я собрался уезжать из Одессы, мама попросила меня отправить открытку бабушке и дедушке в Ленинград. Городской почтамт находился около школы и, чтобы "не -засветиться" в этот день, я, минуя школу, прямо отправился на вокзал.
Перед майскими праздниками я решил приехать пароходом в Одессу, посмотреть на Иту и сфотографировать её. Фотоаппарат я одолжил у ялтинского соседа. Не буду рассказывать, как я прятался в Одессе, чтобы меня никто не увидел, но жена Арама Григорьевича- Валя, торговавшая газированной водой в будке на углу улиц Преображенской и Успенской меня заметила. "Вова"- крикнула она, но я быстро ретировался. Она, конечно, сообщила родителям. Как они поступили, я не знаю, потому что этой темы после моего возвращения в Одессу, как я уже сказал, .мы никогда больше не касались.
Я стоял около почтамта, когда увидел, что Ита с подружкой вышли из ворот дома. Я подождал пока она приблизилась и направил фотоаппарат, устанавливая резкость. Но в этот момент они прошли, и я успел сфотографировать их только сзади.
Умом я понимал, что ничего особенного в ней нет, девочка, как дквочка, но созданный моим воображением её образ вольяжно расположился в моей голове, а в сердце торчала заноза, вызывая ноющую, точно зубную, боль. Это была болезнь. Недаром кто-то точно заметил, что любовь-это зубная боль в сердце. А великий умница Бернард Шоу по этому поводу сказал: "Любовь-это глубокое преувеличение различия между одним человеком и всеми остальными".
Вечером этого дня я смотрел в Украинском театре пьесу Ивана Тобилевича «Житейское море» На том же турбоходе "Вячеслав Молотов" я возвратился в Ялту. В последствии это судно было переведено из Черноморского бассейна в Дальневосточный..
А Ялта в мае была хороша, особенно на набережной. В порт заходили белые теплоходы и оставались на всю ночь, они боялись напороться в тёмное время суток на плавающую мину, ведь после окончания войны прошло всего три года. Отдыхающих в городе было немного, в основном по путёвкам. Они гуляли на набережной, где бойко торговали шашлыками и чебуреками. Было по-настоящему по-весеннему тепло без изнуряющей жары.
В одно ранее солнечное ялтинское утром, когда я ещё спал, в дверь моей веранды постучал папа и сказал: "Собирайся домой!" В жизни бывают такие совпадения, что в них трудно поверить, особенно, если прочитаешь о подобном в каком-нибудь романе. "Ну, загнул автор, -подумаешь ты- как говорится, ври, ври да знай меру!"- говоришь ты себе, размышляя о фантазии автора. А вот как получилось в жизни!
Жена соседа по ялтинскому двору по совпадению приехала в Ленинград как раз в тот дом, где жила моя бабушка. Она обнаружила мамину открытку в кармане моего чемодана и передала ее бабушке и одновременно сообщила мой ялтинский адрес. Круг замкнулся.
-Домой я не поеду! - сказал я твёрдо папе. Я подал документы в Ростовское мореходное училище, а пока хочу поехать в Ленинград.
Мы договорились, что мы сначала возвратимся в Одессу, а потом я поеду в Ленинград и останусь там жить, если меня не вызовут на экзамены в мореходку.
Сборы были недолги, мы поехали автобусом в Симферополь, областной город Крыма, а оттуда самолётом полетели в Одессу. Я впервые в своей жизни летел самолётом. Самолёт был небольшой, американский "дуглас" с жёсткими скамейками вдоль фюзеляжа.
В Одессе я провёл несколько дней, не выходя из дома, пока меня не проводили в Ленинград. Ехал я туда поездом, наслаждаясь тем, что у меня есть билет, и я не должен ехать на подножке или прятаться в угольный ящик, как это было в 1946 году.
В Ленинграде я жил у моего дядя Иосифа, он только недавно женился на Лёле. Лёля была беременна Милей. Лёля и Иосиф отнеслись ко мне очень доброжелательно. Их дом был на улице Халтурина, неподалёку от Зимнего дворца. Они занимали небольшую узкую, но светлую комнату рядом с коммунальным туалетом..
Погоды в Ленинграде стояли отличные и я подолгу гулял по
городу, заходил в Летний сад, бродил вдоль Лебяжьей канавки, потом шёл по Марсову полю, переходил Неву по Кировскому мосту. Или шёл к Мише в гости на улицу Чайковского, или пешком по Невскому, потом по Старо-Невскому до улицы Суворова до улицы Моисеенко, по которой ходили трамваи. С Моисеенко я заворачивал в Дехтярный переулок к бабушке и дедушке. Сима в это время с Софой находилась в Одессе.
Миша был по профессии техником-электриком. Я иногда помогал ему в работе. Однажды он попросил меня помочь ему переехать с Раей на снятую им за городом в посёлке Ольгино дачу. В Ленинграде многие стремились жить на даче, дышать чистым воздухом, хотя там было сыро и холодно. На следующий день утром, Рая осталась на даче, а мы возвратились в город и уже ближе к вечеру расположились, чтобы перекусить, у колонны крыла Казанского собора. Я расстелил армейскую плащ-палатку, которую носил тогда, и мы пили пиво на свежем воздухе, можно сказать на паперти собора и закусывали пивным деликатесом- засушенной рыбкой -таранькой.
Прошло почти полсотни лет, нет уже в живых моего дяди Миши, а пиво с таранькой на крыле Казанского собора со статуями Кутузова и Барклая де Толли запомнилось.
Гуляя по Ленинграду, я часто думал о Ите и у меня возникла шальная мысль написать ей письмо. Я написал, что знаю её давно, ещё с пионерского лагеря на 10-ой станции Большого Фонтана, сейчас живу в Ленинграде и очень хотел бы с ней переписываться. Обратный адрес я написал на "до востребования" в почтовое отделение, которое находилось на первом этаже огромного здания "Ленэнерго", описанное впоследствии у Даниила Гранина, Оно своим длинным фасадом выходило на Марсово поле. Я там часто сидел на скамейке в тени дерева и готовился к вступительным экзаменам в Ростовскую мореходку.
В душе я сомневался, что она мне ответит, но всё же в ожидании письма стал заходить в почтовое отделение. Ита ответила на четырёх страницах двойного тетрадного листа. Письмо было толковым, написано аккуратным разборчивым почерком со своеобразной буквой "к". Это были замечательные минуты в моей жизни, и они снова повторились, когда в ответ на мою просьбу, Ита прислала свою фотографию, это её сфотографировал, как она мне сообщила, двоюродный брат. Я ей снова написал, но не знаю, ответила ли она мне, потому что я получил вызов на экзамены в мореходку и уехал в Ростов.
А в это время неожиданно наступил разрыв между Сталиным и югославским коммунистическим лидером Иосипом Броз Тито. В газетах, вывешенных в городе на стендах, я читал огромные статьи о том, что бывший народный герой Югославии Тито оказывается вовсе не герой, а бандит и предатель. Появились карикатуры на него и его сподвижников.
Надо было собираться в Ростов. С утра я спешил отметиться в огромной очереди в центральных железнодорожных кассах предварительной продажи билетов на углу Невского проспекта и улицы Садовой. Пришлось выстоять всю длинную очередь, пока я приобрёл билет на Ростовский поезд, было уже время отпусков и желающих ехать на юг было много.
Поезд состоял из новеньких цельнометаллических вагонов, которые только начал производить завод имени Егорова в Ленинграде. Внутри они выглядели очень элегантными.
В дорогу с собой я взял белые свежие батоны и вкуснейшее сливочное масло. Я разрезал батоны пополам вдоль широкой плоскости и намазал толстым слоем сливочного масла. В дороге я покупал только чай.
Я приехал в Ростов на Дону (в России есть ещё один Ростов на севере) разыскал мореходку, оформил необходимые документы. Меня определили в группу, с которой я должен был проходить медкомиссию и сдавать вступительные экзамены. Койки в экипаже, так называется общежитие в мореходке, были двухъярусные, постель абитуриентам не выдали, на сетке лежал лишь один матрац. Но мне к такому спартанскому отдыху не привыкать, ведь мне уже приходилось спать и не в таких условиях.
На следующий день наша группа должна была проходить медкомиссию. Те ребята, что уже прошли её сегодня, рассказывали о проверке зрения на зоркость и светоощущение. У меня зрение никогда не проверяли, и я не знал что это такое. Я с любопытством загляды-
вал прошедшим проверку ребятам в глаза, и старался определить какие они должны быть, чтобы зрение было единица, а цветоощущение в норме. Ничего особенного в их глазах я не обнаружил.
Утром нашу группу построили и отвели в поликлинику. Меня осматривали различные врачи и писали на моей карточке: "годен", "годен"... Какова была моя радость, когда я чётко смог назвать увиденные сначала левым, а затем правым глазом все буквы в строчке "1.0" таблицы, а потом с восторгом выкрикивал цифры на разноцветных страницах специальной книги, страницы которой переворачивала врач. Медицинскую комиссию я успешно прошёл, а на следующий день был первый из пяти вступительных экзаменов -письменная математика.
После письменной математики сдавал устный экзамен. Я очень хорошо отвечал на вопросы экзаменационного билета и на дополнительные. Принимал устный экзамен пожилой преподаватель с французской фамилией. Я получил по устному экзамену 5, но оказалось, что по письменному у меня почему-то двойка, поэтому общую оценку мне выставили тройку. По письменной работе я никогда не получал двойку. Это был для меня неожиданным и большим ударом.
Во время экзаменов со мной случилась вторая неприятность. Обедать я ходил в город-скую столовую. В металлической банке у меня после приезда в Ростов оставалось немного сливочного масла. Парень я был бережливый и расчётливый. "Зачем, -подумал я -маслу пропадать, когда можно его добавить в столовский суп". Ночью я проснулся на верхнем ярусе койки от выворачивающей всего меня тошноты. Я пил воду из крана, мучился, но ни-как не мог вырвать. Наконец, вырвал, немного полегчало, потом снова начало тошнить.. Я промучился почти всю ночь и заснул, когда начинало светать. Это было пищевое отравле-ние несвежим сливочным маслом Такое дикое состояние я пережил впервые, и эта мучительная ночь запомнилась настолько, что на всю жизнь у меня осталась боязнь съесть несвежие продукты.
Диктант по русскому языку я написал на 5, а на устном экзамене по русскому языку и литературе я с большим пафосом прочитал стихотворение М.Ю. Лермонтова "На смерть поэта".
Погиб поэт, невольник чести,
Пал оклеветанный молвой...
Я, по-видимому, произвёл впечатление на преподавательницу, потому что, встретив меня на следующий день в коридоре училища, она очень интересовалась, на какое отделение я поступаю. Я ответил, что на судоводительское. Мне уже давно с закрытыми глазами мерещился белый теплоход, почему-то выходящий из родного одесского порта в да-льнее плавание именно при косых лучах заходящего солнца. Я стою на капитанском мостике ( я тогда не знал, что этот мостик называется на судне ходовым) в белом формен-ном костюме и тихо звучит мажорная мелодия из включённого радиоприёмника:
Лейся песня на просторе.
Не горюй, не плачь жена,
Штурмовать в далёко море
Посылает нас страна.
Жена -в моих юношеских мечтах это непременно Ита. И еще я не забыл песенку из кинофильма «Дочь моряка»:
Деревья нас с тобою окружают,
Мальчишки нас в дорогу провожают,
На нас девчонки смотрят с интересом,
Мы из Одессы моряки.
Пятый экзамен- по Конституции СССР я также сдал на 5 и набрал, таким образом, 13 балла из 15. Это был проходной и высокий балл.
На заседании мандатной комиссии зачитали мои данные, результаты экзаменов и ска-зали:: «Ты работал помощником киномеханика, а поступаешь на судоводительское отде-ление. А надо было бы поступать на судомеханическое, коль ты имеешь отношение к механике». Это конечно была отговорка, я не прошёл по конкурсу .Можно было жаловаться, но о таком праве абитуриента я не знал.. Интересно, какая причина отказа была записана в протоколе заседания мандатной комиссии?
В 1952 году, когда я, как пятипроцентник, поступил в институт без экзаменоа, одновременно поступал туда Аркаша Вейланд, мой будущий сокурсник и староста группы. Ему умышленно поставили на вступительном экзамене по химии двойку. Он жаловался настолько интенсивно, что ему разрешили пересдать экзамен по химии комиссии в Москве. Он успешно пересдал и пришёл к нам в институтскую группу с опозданием, уже после начала первого учебного года.
В приёмной комиссии мне возвратили мои документы и выдали справку с результатами сданных вступительных экзаменов. Выйдя из приземистого здания училища, я сел в полисадничке на скамейку и стал думать, что делать дальше? На душе скребли кошки, я чувствовал себя, как побитая собака. Как не крути, а надо возвращаться «на круги своя», в Одессу. О возвращении в Ленинград, который мне очень нравился Невским проспектом, набережными Невы и Фонтанки, разводными мостами, Летним садом и Марсовым полем, я почему-то не подумал..
Я купил билет, залез на верхнюю полку в вагоне, и пока поезд из Ростова катил в Одессу, тоскливо размышлял о своём будущем, но с радостью думал, что снова увижу красивую Иту. Я о ней тогда не забывал ни на минуту.. На этом моё второе самостоятельное плавание в житейском море закончилось..