Трамвай.
Памяти Акутагавы Рюноскэ посвящается.
Осеннее утро было сырым и холодным. Сумрачный туман лениво окутывал город. Рваное снежное покрывало едва прикрывало грязную корочку льда, которым обросла земля за минувшую ночь. По улицам ходили люди. Люди в сумраке были похожи на смятенные призраки, чей ночной покой был потревожен неожиданно наступившим утром. Глядя на них, становилось досадно: неужели человек рождается только для того, чтобы вот так, ни свет, ни заря, срываться с теплого и сонного места на кровати и, не помня себя, нестись со всех ног в неизвестность восьми рабочих часов. Ах, стоят ли эти часы того, чтобы так из-за них спешить? Стоит ли эта жизнь вообще чего-нибудь? Можно ли вообще все ЭТО назвать Жизнью?
- Дерьмо! - воскликнул человек, и многие с опаской посмотрели на него, и это вполне естественно: уметь кричать вслух - все равно, что признаться в своем сумасшествии. В этом городе, - как и во всяком другом, - слишком громкие напоминания о себе считались правилом плохого тона, сдвигом по фазе, хулиганством, извращением, досадным проявлением вольнодумства: люди здесь, словно сговорились родиться и умереть незаметно. По какому-то неписаному правилу, считалось, что человек, кричащий в общественном месте - слабонервный, слабый и невоздержанный. Скрытность же была признаком величия духа и большого ума, чем скрытее был человек, тем больше его боялись, а значит, и уважали, а крикунов карали презрением, тем большим презрением, чем пьянее был крикун.
- Дерьмо! - воскликнул человек так трезво и громко, что это восклицание разрядилось тревожным электрическим всполохом на уровне ментального поля трамвайного вагона. Никто не посмотрел на него, лишь дрогнули сыромятные, угрюмые спины, невольно расступившиеся со всех сторон и откуда-то сверху, из тесного сумрака, над потными шапками, пропитанными затхлым духом запечатанных квартир, протянулась чья-то маленькая, цепкая ладошка. Ладошка напоминала лепесток, но больше, конечно, сучок, достаточно хваткий, чтобы зацепить органическую материю за живое как можно больнее и, если она будет сопротивляться, выкинуть на морозный воздух совершенно незнакомой части пространственно-временного континуума.
- Чего это вы раскричались тут?! А ну-ка, проезд оплачиваем! - выпалила ладошка тоном не терпящего возражений человека. Сыромятные спины боязливо зазвенели монетами, поднимая взволнованный ропот. Человек, ворчливо, опустил руку в карман. В кармане было тесно как никогда, и деньги никак не хотели его покидать. В общем, их там не было. Они упорно не являлись на проклятья и оставались лежать дома.
- А не буду я вам платить! - неожиданно, даже для самого себя, воскликнул человек. Взволнованный ропот усилился.
- А и не надо, - спокойно ответила ладошка и резковато уползла в щелку между спинами. Воцарилась недоуменная тишина.
- Дерьмо! - равнодушно выпалил человек.
За окнами трамвая беззвучно двигалась безликая масса зимней утренней тьмы.