Идет допрос задержанного. Следователь дико орет на того, стучит кулаками по столу, угрожает самыми страшными карами. Подозреваемый забился в угол, тихо плачет, прикрываясь руками. Тут шаркающей походкой в кабинет заходит пожилой мужичок и за плечи выводит вырывающегося следователя, успокаивая его. После чего садится за стол напротив запуганного подозреваемого и по-доброму ему улыбается. Задержанный приходит в себя, но потом что-то понимает и иронично замечает: «Знаю я ваши штучки: злой следователь, добрый следователь... Не верю!» Пожилой мужичок спокойно кивает головой и отвечает: «Все верно. Только добрым был он...»
(из любимых анекдотов следователей)
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА 1
Несмотря на конец сентября, в зале заседаний, где проходила моя аттестация, было довольно жарко. Возможно, мне это лишь казалось. Может из-за шерстяной, синей с зеленым кантом, прокурорской формы, облачаться в которую были обязаны все работники прокуратуры для присутствия на протокольных мероприятиях. А возможно просто давала себя знать 38-ми градусная температура, ставшая последний месяц моим постоянным спутником, как следствие правосторонней пневмонии, доставшейся мне в качестве сувенира от крымского путешествия.
Аттестацию на должность старшего следователя отдела по расследованию особо важных дел прокуратуры Санкт-Петербурга я проходил, официально пребывая на больничном. То есть, по всем документам в настоящий момент я возлежал в 32-ой палате больницы Святой Евгении, что на Васильевском острове, а не стоял с раскрасневшейся физиономией перед 10-ти членной комиссией работников прокуратуры города. Но подобное обстоятельство никого не смущало. На этом уровне такие мелочи роли не играли. А бумага, как всегда, терпела все.
Закончив хвалебную речь в мой адрес, Тимофей Юрьевич опустился на стул и ободряющее улыбнулся мне.
- Кто из членов комиссии хочет высказаться? - хмуро осведомился председатель “благородного собрания” заместитель прокурора города Величенко.
- Позвольте мне, - Николаевская порывисто поднялась со своего места. - Владимир Анатольевич действительно довольно успешно работал в Калининградской прокуратуре, как нам уже напомнил уважаемый Тимофей Юрьевич. И в 1997-ом году даже был премирован ценным подарком за 27 уголовных дел направленных в суд в течение года...
По залу пронеслись одобрительные возгласы, а Величенко с удивлением поднял на меня усталые глаза.
- Однако в последнее время он резко снизил темпы и качество своей работы. И учитывая его небольшой стаж, я думаю, что было бы целесообразно ему еще некоторое время остаться в районе. Понабраться опыта, как говориться.
- Татьяна Александровна, разрешите вопрос, - подал голос новый начальник отдела Кириллов, с которым мой перевод был уже фактически согласован. - За время работы у следователя Маркина были взыскания?
- Нет. Взысканий не было.
- А в чем же выразилось снижение качества его работы?
- Ну, вот, например, последнее дело..., - начала свою обличительную речь Николаевская.
- Давайте не будем копаться в мелочах, - прервал монолог Величенко. - Взысканий у Маркина не было. О чем тут говорить? В районе отработал почти 3 года. В суд направил больше 50-ти уголовных дел. Кириллов с Лукиным согласны на перевод. Я лично не возражаю против кандидатуры Маркина... Давайте голосовать!
Решение приняли единогласно, и я со спокойной душой отправился долечиваться в 32-ю палату.
* * *
В первые дни работы в городской прокуратуре, я заметил, что окружавшая меня жизнь текла плавно и неторопливо. Никто никуда не спешил. Телефоны звонили совсем не тревожно, как это бывало в районе, а как бы приглашая к задушевному разговору. Рабочий день начинался с чаепития и продолжался многочисленными перекурами, состоящими из пространных бесед о жизни вообще и о коллегах в частности. По коридорам никто не бегал, высунув язык. Стулья в холле не ломились от дрожащих потных свидетелей. Кругом царили тишина и покой...
Но за этой видимостью спокойствия, внимательному взгляду и чуткому уху, открывались такие чудовищные по своему коварству, и агрессивные по своему развитию, закулисные, а вернее, подковерные бои и сражения, что порою возникало искреннее удивление: как у кого-то остается время на какую-либо продуктивную работу?
Не раз, проходя по длинному отделенческому коридору, сквозь шеренгу открытых дверей - бойниц, я всем существом ощущал атмосферу подозрительности и недоброжелательства, темным облаком висевшую в пережившем многомиллионный ремонт здании городской прокуратуры. И напутственные слова Лукина о “пауках в банке”, становились мне все более понятны и ощутимы.
Однако даже в этой мрачной картине, был один весьма ощутимый плюс: следственной работы было мало. Вернее, ее почти совсем не было. Первый месяц я вместе со своим коллегой по району Петром, аттестовавшемся на неделю раньше, вообще “плевал в потолок”. Нас тут же включили в тройку следственных бригад, созданных по “громким” убийствам, что взвалило на наши “хрупкие” плечи “непосильную ношу” 2-3-х ежедневных допросов второстепенных свидетелей. Своих дел не было. Ночью на места происшествий никто не дергал. Вернее, дежурство по городу бывали, порой даже 2 раза в месяц, но нас “важняков” обязаны были вызывать лишь на “двойные” убийства, да и то для координации работы дежурного следователя, у которого осмотр на момент нашего приезда был почти закончен и нам оставалось лишь поставить свою закорючку в протоколе. Утром “важняк” писал рапорт начальству, чем эпопея с дежурством и завершалась.
Да и эти выезды были чистой формальностью. Один раз со мной произошла весьма показательная история, подтвердившая этот факт.
Весенней ночью 1999-го года мне “посчастливилось” выехать на “тройник”. Два женских трупа лежали во дворе, а мужской - в квартире девятиэтажки на окраине Калининградского района. К моему приезду Леша Кузин уже во всю строчил протокол осмотра, а суд - мед эксперт довольно потирал руки, радуясь высокому КТУ . В общем, работа была в самом разгаре. Поболтав со своим давнишним коллегой и приятелем о трудностях районной жизни я, хлопнув дверью УАЗика, укатил досыпать трудовую вахту, совершенно забыв оставить автограф в рождавшемся протоколе. А через час после моего отъезда “полюбоваться” на трупы прибыл сам Величенко, который был несказанно раздосадован отсутствием дежурного следователя своего “показательного отдела”. О чем утром мне и сообщил, добродушно улыбаясь, начальник отдела Кириллов. На этом эпопея моего “саботажа” была закончена.
У иного читателя естественно вспыхнет праведный гнев возмущения моей ленью и наплевательским отношением к работе. Но это случиться лишь у тех, кто на собственной шкуре не испытал “дамоклов меч” надзирающего руководства, которое в 100% случаях из ста кроме сумятицы и неразберихи ничего в ход осмотра не вносит. По собственному опыту знаю, что лучше районного следователя никто не владеет обстановкой на его “родной” земле. А потому я всегда руководствовался врачебным принципом “не навреди” и, став “большим начальником”, до минимума сводил свое вмешательство в творческий процесс осмотра места происшествия...
Хотя случались и редкие исключения, когда особо ценные трупы (типа Старовойтовой) оформлялись “важняком” лично, после чего дело забирал “под свое крыло” наш отдел, в недрах которого оно развивалось и росло, чаще приостанавливаясь или прекращаясь, и в редких случаях “выходя в люди”, то есть, направляясь в городской суд. Впрочем, и там дело нашего отдела порой ждала печальная судьба...
Ни для кого не было секретом, что по количеству “доследов” отдел по РОВД занимал первое место, а по “выходу” - соответственно, последнее. Такова была ситуация “в натуре”, как говорилось в определенных кругах российских граждан.
Вообще же, задачей отдела было расследование уголовных дел, представляющих особую сложность или высокую общественную значимость. Но первых было очень много, и они оседали в районах, как “глухари” , а вторые случались редко, и судебной перспективы, как правило, не имели. По этим причинам работы было мало, а значит, высвобождалась масса времени для плетения интриг о “обсасывания” слухов и сплетен.
Кириллов в начале работы так мне и посоветовал в приватной беседе: “Не надо отдел “глухарями” загружать, пусть районы расследуют. А если раскроют, тут-то мы дельце и заберем в свой отдел. И им работы меньше и нам “палка”. А то из милиции приходится под конец года дела по “наркоте” брать, чтобы хоть какой-то “выход” в суд был...”
ГЛАВА 2
Первым самостоятельным делом стал в моей работе в прокуратуре города девятитомный труд по похищению человека главой фирмы “Планета”, неким Владимировичем.
Одним чудесным зимним утром заместитель начальника отдела Литвиневская Наталья Антоновна зашла к нам с Петей в кабинет и, мило улыбнувшись, поручила девятитомник моим заботам, на прощание заметив, что дело следует прекратить. Окинув взглядом более чем 2000-ти страничную пирамиду, я не стал задавать лишних вопросов и, подготовив чистые листы, засел за изучение материалов монументального труда незнакомых “соратников по оружию”. Указанию “прекратить дело” я уже не удивлялся...
* * *
Вообще, свои взгляды на процессуальную самостоятельность и независимость следователя прокуратуры я пересмотрел, только попав в отдел по РОВД. Трудясь в районе, я не только самостоятельно планировал свое рабочее время, но и единолично определял целесообразность всех следственных действий. Вызов свидетелей, проведение очных ставок и обысков, задержание подозреваемых были в моей исключительной компетенции. Санкцию на обыск прокурор давал, не задавая вопросов, а перед тем как шлепнуть печать на постановление о заключении под стражу, спрашивал насколько твердые доказательства. За три года работы Тимофей Юрьевич ни разу не отказал мне в санкции на обыск и арест, и я не слышал, чтобы он поступил так в отношении кого-либо.
Здесь было совсем не так. Над каждым следователем стояло четыре (!) контролирующих начальника. Первым постановление на обыск или арест смотрел заместитель начальника отдела, потом один из надзирающих прокуроров, коих на отдел было две штуки, после чего свою визу ставил Кириллов и только потом исчирканный на обороте листок ложился на стол к Величенко.
Много позже я понял, для чего была выдумана эта четырехступенчатая линия контроля. Дела, осевшие в городской прокуратуре, очень часто касались власть придержавших лиц или их знакомых и родственников, потревожить которых утренним обыском или вечерним задержанием было весьма нежелательно. Деятели этой категории были почти вне досягаемости рядового следователя. Их допрашивали лично заместители начальника отдела, согласовав удобное этим деятелям время. Задававшиеся вопросы тщательно обдумывались и порой согласовывались, чтобы, не дай Бог, не обидеть своей прямотой и неоднозначностью этих вторых и третьих лиц мегаполиса.
Помню, какую взбучку я получил от Литвиневской за мой финальный вопрос руководителю АО “Роском”, допрошенному после убийства их генерального директора. После нескольких часов диалога, совместными усилиями мы выяснили, что убийство и первого и второго генеральных было связано с политикой, проводимой данным АО, после чего я естественно поинтересовался у “нового русского”: не считает ли он, что если фирма и дальше будет придерживаться той же экономической линии, то следующее покушение будет на него, как приемника руководящего кресла? На что задумавшийся свидетель весьма откровенно ответил, что именно этого он и опасается, потому собирается в корне менять экономическую политику своей фирмы. Прочитав протокол, Литвиневская пришла в ярость: “Какое Вы имели право задавать свидетелю такие провокационные вопросы?!” Наученный общением с начальником первого отдела, я не стал вступать в полемику и предпочел тупо молчать, потупив очи долу. Но выводы из, на первый взгляд, анекдотичной истории я сделал верные. С тех пор не раз с ностальгией я вспоминал районную вольницу...
* * *
Изучив девятитомник, я пришел в ужас. Выкрутасы моих бывших коллег Милина и Стаканова были просто невинной детской шалостью, по сравнению с процессуальным беспределом, царящим на двух тысячах пожелтевших страниц. Само же дело было банальным до пошлости...
Один из первых послепутчевых предпринимателей по фамилии Владимирович сделал в своей 30-летней жизни большую ошибку. В нагрузку к проблемам своей торгово-закупочной фирмы “Планета” он закрутил роман с 18-летней секретаршей, которая очень быстро осознала прелесть и выгоду от положения любовницы босса. Кроме разных “мелочей”, типа шикарных нарядов и туфелек “от кутюр”, Владимирович снял своей любимой квартиру в центре города, передал ей в бессрочное пользование новенькую “девятку”, оформленную на фирму, подарил несколько дорогостоящих золото - бриллиантовых побрякушек... Служебный роман продолжался почти три года, когда внезапно оборотистая секретарша, решив, что здесь она уже получила все, что смогла, покинула своего щедрого шефа. В начале она перестала появляться на работе, а затем и вовсе отказалась встречаться с Владимировичем, заявив тому по телефону, что между ними все кончено. Побегав за бывшей возлюбленной пару недель, Владимирович, наконец - то, разгадал коварный план девушки и решил проучить ее за наглое поведение, вернув свои подарки обратно. Он поручил двоим из подчиненных отогнать “девятку” на стоянку фирмы, а сам в компании еще двух коллег внезапно нагрянул на квартиру к экс-любовнице. Забрав подаренные ей драгоценности, он оставил ее в квартире с двумя мужчинами, а сам поехал переоформлять аренду квартиры на себя. Поскольку девушка вела себя весьма агрессивно и самонадеянно, коллеги Владимировича пристегнули ее наручниками к батарее на кухне, а сами, в ожидании возвращения шефа, сели в комнате смотреть телевизор. Ловкая секретарша отомкнула шпилькой стальные браслеты и, выскочив в окно со второго этажа, сломала себе ребро. Потом была милиция, ее заявление о похищении и грабеже, задержание и арест “банды” из пяти человек во главе с вернувшимся в засаду Владимировичем.
Участникам “преступления” впаяли по максимуму: похищение человека группой лиц по предварительному сговору, вымогательство и разбой с угрозой убийства, а также причинение вреда здоровью средней тяжести (секретарша заявила, что ребро ей сломали в квартире). “Бандитскую” контору вместе со счетами арестовали, фирму прикрыли, а пронырливая секретутка, уличив всех на очных ставках и, получив обратно “свои” драгоценности, скрылась в неизвестном направлении. Казалось все сделано, и дело готово к направлению в городской суд. Но “важняк” Оболенцев продолжал “копать” преступную жизнь Владимировича и компании, получая для этого многомесячные “отсрочки” в Генеральной прокуратуре. В результате следствие длилось 18 месяцев! Обвиняемые отсидели в “Крестах” по полтора года, после чего все были освобождены под подписку о невыезде, а следствие благополучно приостановлено якобы из-за болезни Владимировича. Скандальное “бандитское” дело улеглось на полку в конце 1995-го года и, было счастливо позабыто.
Ознакомившись с историей правового беспредела, я направил стопы к своему непосредственному начальнику Саламандрову Ивану Борисовичу. В отделе он, также как и я, был человеком новым, имевшем за плечами 20 лет работы в военной прокуратуре и почти десятилетний адвокатский стаж. Насколько мне было известно, в городскую его пригласил Кириллов, чтобы иметь своего надежного человека во враждебном окружении старого коллектива.
- Иван Борисович, Литвиневская дала мне указание дело по “Планете” прекратить. Я его изучил и удивился, как его еще в 95-ом году не прекратили. Состава - то никакого нет.
- Обожди, обожди, Владимир Анатольевич. Не спеши. Как нет состава? Я дело просмотрел. Не так подробно, правда..., - Саламандров посмотрел на кипу исписанных мною листов. - Доложи-ка подробно обо всем.
Изложив приключения Владимировича и компании, я сделал заключение:
- Таким образом, похищения, грабежа, вымогательства и телесных повреждений нет и в помине. Налицо незаконное лишение свободы и самоуправство. Но первый состав появился в УК только в 1997-ом году, а по самоуправству истек срок давности. Предлагаю переквалифицировать на двухсотую и прекратить по сроку давности.
- Ну, что ж, раз так, согласен. Напишешь черновик постановления, покажи мне. Проверю, - Саламандров поднялся из-за стола.
- Странно получается, Иван Борисович. Люди по полтора года отсидели, за здорово живешь, а дело по сроку давности прекращаем...
- Не удивляйся, Владимир Анатольевич. Вот так здесь и работали. Ты еще не с одним подобным дельцем встретишься. Будем теперь старое дерьмо разгребать... Ну, давай, иди работай. Восстанавливай справедливость, - Саламандров ободряюще хлопнул меня по плечу.
“Разгребать старое дерьмо” было для меня знакомым занятием. Да и зам начальника оказался прав: последующие дела были еще хлеще.
* * *
В 1992-ом году некий инженер Орлович создал ТОО “Вега”, нашел подрядчиков и строителей и успешно организовал продажу 40-ка квартир в строящемся доме. Половину недостроенных квартир он продал своей бывшей сослуживице инженеру Ковалевской, возглавлявшей в то время ТОО “Ева”. Через некоторое время “Вега” распалась на две фирмы, одну из которых возглавил Орлович, фирма которого “Успех” стала правопреемником договоров с подрядчиками и строителями квартир. То есть к договору “Евы” и “Веги” Орлович перестал иметь какое-либо отношение. Ковалевская осталась без денег и без квартир, строительство которых так и не было закончено из-за финансовых проблем. “Ева” обратилась в Арбитражный суд района, который признал выделение “Успеха” из “Веги” незаконным. Орлович опротестовал решение в городской арбитраж, признавший действия “Успеха” вполне законными. Тогда Ковалевская, договорившись со своей бандитской “крышей”, организовала похищение Орловича, в ходе которого от получил ЧМТ , и два дня держала его связанным на одной из квартир “крыши”. Калининградской прокуратурой было возбуждено уголовное дело по факту похищения человека, и Ковалевскую вместе с подельниками арестовали. Тогда она пошла другим путем, обратившись с заявлением в городскую прокуратуру о факте мошеннических действий, совершенных Орловичем в отношении нее. Городская возбудила дело по 147-ой и посадила хитрого Орловича в “Кресты”. Скоро Ковалевскую выпустили из изолятора под подписку о невыезде, и она опротестовала решение городского Арбитражного суда в областной арбитраж, который, как вы уже, наверное, догадались, отменил определение предыдущего суда. Орлович из “Крестов” через своих адвокатов сделал то же самое. И вышестоящий суд принял решение в пользу “Успеха”. Пока длились суд да дело, предприниматель Орлович отсидел под стражей полтора года, после чего был освобожден за истечением максимального срока содержания под стражей и дело успешно приостановили по его болезни в 1994-ом году.
Теперь, по прошествию пяти лет, я, по указанию Саламандрова, вынес 6-ти страничное постановление о прекращении уголовного дела в отношении Орловича по основаниям пункта 2 статьи 5 УПК, то есть, за отсутствием в его действиях состава преступления. Орлович был в восторге...
ГЛАВА 3
Приближалась весна 1999-го года, а на моем счету было лишь два прекращенных уголовных дела, и вялое участие в четырех следственных бригадах. Мои задачи в последних сводились в основном к выполнению мелких поручений и поездок по следственной необходимости.
Мой рабочий день стал нормированным. В 18 часов я закрывал кабинет на ключ и шел домой. По работе было вроде все в порядке, начальство хорошо ко мне относилось, коллеги тоже старались терпеть мое присутствие, но на душе у меня было пусто. Я понимал, что занимаюсь ненужным делом, зря растрачиваю накопленные интенсивной практикой знания и опыт. Фактически деградирую как следователь, превращаясь в чиновника - бюрократа, составляющего за подписью начальника пространные письма, начинающиеся словами: “Уважаемый Иван Иванович...”
Только жена была довольна моим регулярным вечерним присутствием и прекращением ночных разъездов. Но меня такая жизнь не удовлетворяла. От неподвижного сидения за офисным столом я стал набирать вес, явственно ощущая, что жиреют и мои мозги.
* * *
- Скучаете, Владимир Анатольевич? - раздался голос Саламандрова по местному телефону. - Зайдите ко мне. Для Вас работа есть...
- Вот два дельца по 239-ой . Небось, и не слышали раньше о такой статье?.. Возбуждал дела помощник прокурора города по письмам трудящихся. Еще два года назад... Расследовал их Голубовский. Волокитил по полной программе. Прекратил по 5-2, а помощник прокурора отменил оба постановления с разгромными указаниями... Так что, принимай к производству. Выполни все указания, и постарайся грамотно прекратить. У тебя это хорошо получается, - и Саламандров весело подмигнул мне.
- Надеюсь, здесь - то никто по году не сидел? - осторожно поинтересовался я, листая пухлые папки.
- Не-е-ет. Дела не стражные . Следствие по обоим длилось почти два года, но, слава Богу, никому обвинение не предъявлялось... Так что - дерзай! Главное здесь: грамотно прекратить, чтобы не отменили.
- Вот так всегда: одни возбуждают, а мы ломаем голову, как грамотно прекратить, - вздохнул я, сгребая папки со стола.
- Такая уж наша работа, - рассмеялся Саламандров, закрывая за мной дверь.
Дела, хотя и были возбуждены по одной статье, но имели разное содержание и значение.
Первое посвящалось руководителю художественной школы Борисову, всю жизнь обучавшему детей изобразительному искусству по оригинальной методике. Как все творческие люди, он жил своей работой, забросив обозленную невниманием жену, которая вскоре ушла от него, настроив против отца старшего сына. Художник не долго горевал и соединил свою жизнь с единомышленницей - бывшей ученицей. Это внесло последнюю каплю в озлобленность бывшей жены и сына, состряпавших объемное письмо в прокуратуру Санкт-Петербурга о создании художником Борисовым религиозного тоталитарного учения, по которому он возвел себя в статус Бога, насаждал физическое и психическое принуждение в среде своих учеников, которые стали фактическими рабами “Отца” и фанатичными его последователями.
Это письмо так бы и осталось грязными измышлениями неудовлетворенной покинутой женщины и 30-летнего отпрыска, отягощенного эдиповым комплексом, если бы у клеветников не было знакомого журналиста, состряпавшего обличительную статью в “Смене” о “секте” тирана Борисова.
По укоренившейся советской традиции, прокуратура откликнулась на сигнал прессы и возбудила уголовное дело. Проверкой фактов занялся старший следователь Голубовский, на плечи которого лег тяжкий груз допросов всех (!) учеников и преподавателей школы Борисова. А поскольку дети и преподаватели, судя по письму, были фанатичными сторонниками, попавшими под “гипнотическое воздействие” Борисова, то в круг свидетелей попали и родители учеников художественной школы. Работа была проведена титаническая. Допрошено по делу около 250-ти человек! И все, естественно, с нулевым результатом. Однако трудолюбивый Голубовский проигнорировал указания помощникам прокурора города о проведении религиоведческой экспертизы художественному учению Борисова, и его постановление о прекращении дела было отменено.
Второй опус был посерьезнее. Затрагивалась, так называемая, “секта Муна”, последователи которой создали свои филиалы в крупных городах России. Цель секты была традиционной: собрать как можно больше последователей, убедить их в божественном происхождении создателя учения (в данном случае корейца Сян Янг Муна), поклоняться ему, безвозмездно передавая в дар секте свое имущество.
Мунисты были запрещены в ряде европейских государств, но в России еще активно процветали, ежедневно увеличивая свои штаты разочаровавшимися в меняющейся жизни подростками. Секта действительно занималась нехорошим делом, одурачивая людей, но состава преступления, предусмотренного статьей 239-ой, в действиях ее руководителей не было. Ведь ответственность по данной статье наступала лишь в случаях “создания и участия в религиозном или общественном объединении, деятельность которого была бы связана с насилием над гражданами или побуждению их к отказу от исполнения гражданских обязанностей или совершению других противоправных действия”. Нельзя было привлечь руководство питерского филиала секты и за мошенничество, так как сектанты дарили свое имущество абсолютно добровольно и с большим желанием, ничего в замен не требуя.
Но прекращение дела не прошло, потому что опять-таки не были выполнены указания о проведении религиоведческой экспертизы.
Заинтересовавшись этим вопросом, я “сел на телефон” и через пол часа, обзвонив все экспертные учреждения города, узнал, что пресловутую религиоведческую экспертизу проводят только в Москве в одном из институтов, занимающемся проблемой религии и атеизма. Окрыленный этой “оптимистической” информацией, я направился к Голубовскому, который иронично поздравил меня с “ценным” наследством, пообещав большие проблемы в связи с данными делами. Кроме того, Голубовский сообщил, что связался с тем самым московским институтом и узнал, что единственных специалист по данным экспертизам отбыл в длительную зарубежную командировку для обмена опытом. По этой причине он и не смог выполнить указания помощника прокурора.
- Да и вообще, этот деятель - большой мудак. Ты с ним еще намучаешься, - посочувствовал мне на прощание коллега.
“Ободренный” грядущей перспективой страдать от козней вышестоящего мудака, я поплелся в свой кабинет для обдумывания плана дальнейших действий.
* * *
- Валерий Прокофьевич? Добрый день, Вас беспокоит старший следователь Маркин... Да, из городского следственного отдела. Мне поручили дела по 239-ым... Да-да, которые Вы отменили... Я хотел бы с Вами посоветоваться. Не уделите мне пять минут? Решение пришло быстрее, чем я ожидал. Как говорил архивариус в фильме “Убить дракона”? “Лучший способ избавиться от дракона - это иметь своего собственного!” Так я и поступил.
Кабинет старшего помощника прокурора Санкт-Петербурга старшего советника юстиции Говорова Валерию Прокофьевича располагался по соседству с приемной Самого.
Проскользнув мимо бдительного ока секретарши прокурора города, я осторожно постучался в дверь, и вошел, представ пред “светлыми очами” пожилого лысоватого мужчины, отравлявшего жизнь следователя Голубовского последние два года.
- Что же Вы хотели, молодой человек? - встретил меня Говоров довольно сухо. - В постановлении я все указал, что необходимо выполнить по делу...
- Конечно, Валерий Прокофьевич. Я внимательно ознакомился с Вашими постановлениями и в них мне все понятно. Однако...
- Что еще? - старший помощник явно свертывал не начавшийся разговор.
- Мы же с Вами прекрасно понимаем, что оба дела не имеют судебной перспективы и моя задача лишь грамотно оформить их прекращение...
Говоров замер с открытым ртом.
- ... Однако, учитывая опыт моего коллеги Голубовского, мне видится некоторое непонимание между следственным отделом и Вами, что лично для меня очень неприятно. В конце концов, мы оба делаем общее дело... А потому, мне бы хотелось получить лично от Вас более подробные указания как завершить эти злополучные дела наиболее качественно, чтобы ни у кого в будущем не возникло никаких вопросов и претензий.
- Однако... Молодой человек, - Говоров вышел из-за стола, оправляя полковничий китель. - Вы меня удивили... Ну, что ж, присаживайтесь. Поговорим, - и он, внимательно глядя на меня, выдвинул офисный стул.
- Не скрою, я не ожидал такого разговора, - начал он. - Думал: начнет спорить, возражать. Как это делал Ваш предшественник... А Вы, оказывается, за советом?
- Именно, Валерий Прокофьевич. За советом.
- Ну-с, и что Вас заинтересовало? - Говоров откинулся на кресле.
- В своих постановлениях Вы неоднократно указывали Голубовскому провести религиоведческую экспертизу по делам. Но он этого не делал. И я знаю, по какой причине... Сегодня я выяснил, что данный вид экспертиз делает лишь один московский профессор, который в настоящее время в длительной командировке...
- Профессор Кагарлицкий? - уточнил Говоров.
- Он самый... Так что теперь и я пребываю в аналогичной ситуации, - с напускной грустью промолвил я, замолчав в ожидании реакции собеседника.
- Не совсем в аналогичной, Владимир... Анатольевич, - улыбнулся Говоров. - Потому что Вы пришли ко мне. Я это оценил... Да, действительно, в России... во всяком случае, в ее европейской части, лишь Кагарлицкий освоил этот вид экспертиз. К нему со всех городов приезжают и даже если бы Вы его застали, то не уверен, что его ответ был бы готов раньше чем через пол года... Очередь у него еще та. Это возникло, конечно, в связи с массовыми проявлениями сейчас различных религиозных сект и просто аферистов... Но есть один выход! У нас в Петербурге, в Академии Культуры работает ученик Кагарлицкого - Семашко Сергей Иванович. Мой хороший знакомый, кстати. Он тоже может сделать данную экспертизу, в кратчайшие сроки и совершенно безвозмездно... Он пишет докторскую и лишняя практическая работа, особенно в прокуратуре города, ему совсем не помешает... Да он и сам меня просил обращаться.
- Валерий Прокопьевич, а Голубовский знал о Семашко? - задал я вопрос, на который уже знал ответ.
- Откуда? - удивился Говоров. - Я ему не говорил. Да он и с Кагарлицким - то не удосужился связаться. Он вообще, сразу как получил дело, заявился ко мне с претензией: “Зачем вообще возбуждали?!” А на мои указания наплевал. Сказал, что не видит смысла тратить время на ненужные экспертизы, без которых ему и так, видите ли, понятно, что состава преступления нет! - Говоров сердито высморкался в клетчатый платок. - Какая наглость! Простой следователь, а что себе возомнил! Я о нем и с Литвиневской беседовал, но все напрасно. Там у них одна компания, - и старший помощник прокурора обиженно замолчал.
- Валерий Прокофьевич, если Вам не сложно, дайте мне телефон этого Семашко. Я сегодня же с ним свяжусь и назначу экспертом по делу.
- Да-да, конечно. Вот его визитка. Да я ему и сам позвоню, попрошу оказать содействие в кратчайшие сроки... Да, вот еще, Владимир Анатольевич... В своем заявлении сын этого художника указал имена двух девочек, которых его отец, якобы, изнасиловал. Голубовский их не допросил. Надо бы найти их. Для полноты картины... Понимаете?
- Конечно, Валерий Прокофьевич. Сделают обязательно, - я поднялся со стула. - Спасибо огромное за помощь.
- Приятно было пообщаться с Вами, Владимир Анатольевич, - улыбнулся Говоров. - Не ожидал, что такие ребята у нас работают...
На том мы и расстались. Уверенной походкой возвращаясь в свой кабинет, я в сотый раз оценивал народную мудрость о том, что “Ни что не стоит так дешево, и не ценится так дорого, как вежливость”, а особенно с пожилыми уставшими помощниками прокурора города.
Стоит ли говорить, что в ближайшие три недели, я с помощью будущего профессора Семашко, провел две религиоведческие экспертизы и допросил оставшихся “развращенных” учениц, окончательно разбив истерические измышления его экс-жены и сына.
Ровно через месяц я выложил на стол Говорову четыре тома мертворожденных уголовных дел, прекращенных по пункту 2 статьи 5 УПК, поскольку в действиях художника и организаторов секты Муна не содержалось признаков преступления, предусмотренных 239-ой статьей, а равно и других преступлений, перечисленных в Уголовном кодексе.
На следующий день я принимал поздравления Саламандрова, пересказавшего мне, в каких лестных словах Говоров оценил мою небольшую, но столь важную работу по двум скандальным уголовным делам.
- О чем ты там с ним говорил? Ума не приложу. Он так тебя хвалил..., - удивлялся начальник отдела.
- Я просто попытался его понять, - внутренне ликуя, скромно улыбнулся я. - И вот результат.
ГЛАВА 4
Но вскоре идиллия закончилась.
В конце весны 1999-го года наш отдел переименовался в Управление по расследованию особо важных дел, в котором было создано два отдела: по расследованию убийств и преступлений против личности, возглавленный Литвиневской, и отдел по расследованию коррупции и преступлений в сфере экономики, начальником которого стал Саламандров.
Мы с Петей естественно пошли под его руководство, так как выбор стоял не между категориями дел, а между начальниками. К Литвиневской ушла “старая гвардия”, оставшихся после прихода Кириллова следователей.
Таким образом, Управление внесло еще большую очерченность в противостояние двух полярных “лагерей”: людей Кириллова, объединенных под руководством Саламандрова, и “старых” работников, во главе с Литвиневской, которые пришли в следственный отдел еще при бывшем начальнике Ларионовиче, возглавлявшем в настоящее время одну из районных прокуратур Санкт-Петербурга.
Управление “выбило” дополнительные кабинеты и я, вместе с бывшими калининградскими коллегами Петей и Мариной, получил площадь на первом этаже, избавившись от ежедневного энергетического обстрела при прохождении коридора открытых дверей. Теперь наш маленький “калининградский филиал” мог спокойно наслаждаться видом Исаакиевского собора за окном. Казалось, что дышать стало легче. Когда, вдруг, появилось это дело...
Обрадованный вызовом Саламандрова я зашел в его кабинет:
- Никак новое дело, Иван Борисович?
- Скорее старое... Вот, ознакомьтесь. Тут делать в сущности нечего. В двух словах: возбуждали дело в 1996-ом году, тогда еще ФСБ. Привлекли заместителя начальника КУГИ Адмиралтейского района за взятку в 6000 долларов. Доказательства все собраны. Дело уже дважды было в суде, возвращали на доследование. Первый раз - для допроса пары свидетелей, а второй раз - вообще смех сквозь слезы. Не указал часть третью.
- То есть?
- Ну, взятка - то была “под контролем” , поэтому вменили покушение, то есть 290-ю через 30-ю, а в статье 30-ой три части: приготовление, соучастие и покушение. В постановление о привлечении в качестве обвиняемого следователь не указал часть третью статьи 30-ой и судья прямо из распредзаседания “кинул” на “дослед” по формальным основаниям. Вот так-то...
- Обидно, - вздохнул я. - А, что же надзирающий прокурор не уследил?
- Хороший вопрос! Да ты и сам знаешь ответ, как тут до нас надзор осуществлялся... Ладно. Иди. Предъявишь аналогичное обвинение и в суд. Обвинительное заключение просто “перекатай”. Дело готовое. Справишься?
- Шутите, Иван Борисович? За неделю..., - собрав четырехтомник со стола, я удалился.
По своему обыкновению я решил подробно изучить материалы “нового” дела. ФСБ все-таки вело... Но тут раздалась трель городского телефона.
- Я беседую с господином Маркиным? - задребезжал в трубке неприятный голос.
- С гражданином Маркиным, - по привычке уточнил я.
- Что же Вы, Владимир Анатольевич, сразу к нам так относитесь?! У Вас нет никаких оснований!..
- С кем я говорю? Прошу назваться, - прервал я истеричный монолог незнакомца.
- Адвокат Никитинский Владимир Ильич. Я представляю интересы Павловича Пал Палыча, дело, по обвинению которого Вы сегодня получили...
- И что Вы хотите?
- Мне хотелось бы встретиться с Вами. Обсудить кое-какие вопросы...
- Какие могут быть у нас с Вами вопросы? Не понимаю. Я вас сам вызову для предъявления обвинения.
- Какого обвинения?!! Вы что-то путаете! Вы же ознакомились с делом? Оно подлежит немедленному прекращению!
- Шутите, господин адвокат?.. Ладно. Некогда мне с Вами спорить. Есть ходатайства - заявляйте. Нет? До свидания. А Павловичу я сам позвоню...
- И все же мы приедем к Вам!
- Я не понимаю, с какой целью? - отвязаться от тезки Ульянова было явно невозможно.
- Мы уже едем!!!
Не прошло и десяти минут, как позвонил дежурный милиционер с поста:
- Владимир Анатольевич, к Вам адвокат Никитинский с Павловичем.
- Павловича пропустите, а адвокат не нужен, - я повесил трубку.
- Они хотят вместе. Настаивают. Что делать?
- Ладно. Давайте..., - меньше всего я хотел видеть эту пару.
Адвокат Никитинский был таким же, как и его голос: назойливый, неприятный, пожилой зануда. Попович - лысеющий толстячок, держался тихо и незаметно.
- Господин Маркин! Что за безобразие?! Почему меня не пропускают?! Я буду жаловаться! - адвокат начал концерт.
- Во-первых, я Вас не хочу видеть. А во-вторых, раз уж пришли, сядьте и изложите свое дело.
Никитинский возмущенно шлепнулся на стул и начал зудеть:
- Господин следователь. Вы обязаны прекратить это позорное дело. Разве Вы не понимаете, что суд второй раз дал вам возможность исправить свою ошибку и прекратить дело? Попович не виноват. Его подставила ФСБ. Доказательства фальсифицированы. Вы обязаны прекратить дело!
- Надеюсь, Вы захватили свое ходатайство? - прервал я нытье адвоката.
- Конечно. Вот на трех листах, - Никитинский швырнул на стол написанные убористым почерком листы. - Завтра я приду за ответом.
- Советую посвятить завтрашний день чтению УПК. По статье 204-ой срок рассмотрения ходатайств 10 дней. Я вас больше не задерживаю, - я резко поднялся со стула.
Попович поспешно встал. Никитинский помедлил, но наконец-то поняв, что спектакль не удался, гордо удалился из моего кабинета.
Избавившись от назойливого адвоката, я преступил к изучение уголовного дела № 027.
Через 40 минут я был приятно удивлен грамотностью и полнотой доказательственной базы, собранной доблестными чекистами. Сразу было заметно, что на них не висело 10 “арестантский” томов и 15 “глухарей”. Каждый документ был подробно и скрупулезно составлен, и даже Николаевская не смогла бы придраться к допустимости доказательств.
Ситуация была классическая. Некий предприниматель Измайлов нуждался в помещении под магазин. Через своего знакомого Семенова он “вышел” на заместителя начальника Адмиралтейского КУГИ Поповича, который и предложил ему список помещений с указанием цен за содействие в получении каждой из площадей. Схема взятки - аренды в КУГИ была отработана годами приватизации, и лишних вопросов ни у кого не возникало. Измайлов, получив от Поповича подписанный договор аренды, принес тому 6000 долларов США, после чего зам начальника был задержан работниками ФСБ, ожидавшими “развязки” драмы в коридоре. Вообще вся процедура проходила “под контролем” Большого дома: с момента обращения Измайлова с заявлением на Литейный и до финального аккорда. Рабочий телефон Поповича стоял на “прослушке” и пара разговоров была явно не в его пользу. Измайлов также “писал” свои беседы с чиновником на полученный от чекистов диктофон, и записи были приятны слуху не только качеством звука, но и содержанием. Вообще все было сработано весьма четко, не исключая и того, что Попович сам незаконно визировал арендный договор, подменяя собой начальника КУГИ, что дополнительно свидетельствовало о его заинтересованности в исходе дела. Каждая передача Измайлову диктофона с кассетой фиксировалось протоколом (а не любимыми актами ОВД) в присутствии понятых. Финальное изъятие долларов из сейфа Поповича в ходе осмотра кабинета отразилось на видеозаписи...
Попович был арестован, шесть месяцев содержался во внутренней тюрьме ФСБ, после чего по состоянию здоровья был освобожден судом под подписку о невыезде.
В общем, дело было “пальчики оближешь”. Чекисты отработали на твердую “пятерку”. Готовое уголовное дело передали в прокуратуру города для окончания следствия и направления в суд. Вот тут-то и начались проблемы.
На первый “дослед” трехтомник “загремел” для выяснения роли Семенова, как возможного посредника в получении взятки. Но дополнительное расследование состава преступления в его действиях и беседах с Измайловым (которые также “писались” ФСБ) не усмотрело, и в его отношении уголовное преследование прекратили...
Закрыв четвертый том потолстевшего за два “доследа” дела, я с неудовольствием ознакомился с ходатайством Никитинского. Из словесной демагогии, пересыпаемой проклятиями в адрес “нечестивых преследователей святого Павла”, я подметил небольшой следственный недочет. Измайлов посещал Поповича три раза: первый - в “холостую”, тот был занят и его не принял, второй - беседовал об условиях аренды и третий - передача денег. Однако к делу было приобщено лишь две кассеты. Первую чекисты оставили себе на память, видимо из экономии расходных материалов (все мы бютжетники и ничего с этим не поделаешь).
Вот к этой-то первой кассете мертвой хваткой и прицепился Никитинский. Ведь аккуратные чекисты протоколы передачи первой кассеты в деле недальновидно оставили. На этой-то кассете, якобы, Попович с Измайловым и договаривались о продаже машины заместителя начальника. Для этой, якобы, цели Измайлов и 6000 долларов принес.
Не буду сообщать уважаемым читателям, что данная версия возникла у Поповича лишь с появлением адвоката Никитинского, это и так всем ясно.
Но недоработку надо было устранить. Я связался по телефону с начальником отдела по надзору за соблюдением закона о ФСБ Гуцианским и от него узнал номер начальника Следственного управления ФСБ Любушкина Юрия Михайловича, с которым и договорился о встрече.
Не прошло и часа, как, пройдя через третий подъезд Большого дома, я шел по зловещим коридорам бывшего НКВД - КГБ, здание которого было возведено в 1938-ом году всего за 4 квартала. Высокие потолки и скрипящие половицы с избытком пропитались энергетикой ужаса и отчаяния, испытываемого десятками тысяч несчастных, проведенных этими мрачными коридорами. Атмосфера вокруг стояла гнетущая. Беседовать с моим провожатым ни то, что не было желания, это казалось просто неуместным, как смеяться на похоронах. Как здесь работалось молодым сотрудникам, было для меня загадкой...
Полковник ФСБ Любушкин поразил меня добродушным выражением лица с пронизывающим насквозь стальным взглядом темных глаз. Он вежливо предложил мне присесть к столу и, внимательно выслушав мою просьбу, вызвал по внутреннему телефону начальника оперативного отдела.
- Вот, знакомьтесь, Петр Иванович. Следователь городской прокуратуры Маркин. Прибыл к нам по делу Поповича. Помните такого?
- Конечно, Юрий Михайлович. Дело № 027 за 96-ой год, покушение на взятку за аренду помещения. Как не помнить. А в чем проблема? У меня была информация, что дело давно в суде.
- Вчера вернули на “дослед” по формальным основаниям, - сообщил я седому оперативнику.
- Та-а-ак. И что же от нас требуется?
- Меня интересует судьба первой аудиокассеты, на которой был записан разговор Измайлова с Поповичем 14.03.96 года. Вот протокол передачи диктофона. А кассеты с беседой нет.
Прочитав предложенные бумаги, Петр Иванович на минуту задумался, после чего уверенным голосом сообщил мне информацию трехлетней давности:
- В тот день заявитель с “фигурантом” не смог пообщаться, Попович перенес разговор на 15-ое число и Измайлов вернул нам практически чистую пленку. Поскольку информации, представляющий оперативный интерес в записи не было, кассета была возвращена в техническую службу.
- То есть, запись не сохранилась, - я подвел итог.
- Так точно.
- Ну, что ж. Требуется справка - ответ на мой запрос. Хотя кассета и не была приобщена как вещественное доказательство, но поскольку упоминание о ней в материалах дела есть, это дает дополнительную возможность защите строить ложные версии.
- Да там строй, не строй - ничего не выйдет, - вмешался начальник опер отдела. - Мы доказательства по максимуму собрали. Работали на совесть.
- Я тоже так считаю, - поддержал я его. - Однако справка необходима.
- Хорошо, Владимир Анатольевич, - Любушкин достал чистый лист бумаги. - Надо так надо. Диктуйте. Составим черновик.
- На Ваш запрос от такого-то числа, сообщаем, что действительно 14.03.96 г. гражданину Измайлову был передан диктофон с аудиокассетой для фиксации его разговора с Поповичем П.П.. Однако, в виду того, что предполагаемый разговор был перенесен последним на другой день, аудиокассета была возвращена в техническую службу СУ ФСБ...
Начальник Следственного управления на секунду задумался, после чего внимательно посмотрел мне в глаза и предложил:
- Не лучше ли указать, что по техническим причинам не удалось произвести запись разговора. Тем более, что после каждого посещения Поповича Измайлов давал показания на протокол...
- Вы думаете, так будет лучше? - ухмыльнулся я.
- Конечно. Тогда Никитинский не заявит новое ходатайство об изъятии кассеты из технической службы, - негромко промолвил Любушкин и улыбнулся одними губами. Его взгляд по прежнему “сверлил” мне душу.
- Ну, что ж, хорошо. Оставим такой вариант, - согласился я, лихорадочно вспоминая о том, говорил ли я, что Никитинский заявил ходатайство.
Когда справка была готова и подписана, Петр Иванович и Любушкин, поочередно пожав мне руку, попрощались, а Любушкин, мягко улыбнувшись, спросил:
- Я надеюсь, что теперь дело Поповича будет рассмотрено судом, и никаких проблем не случиться?
- Я сделаю все, что от меня зависит, - искренне заверил я начальника СУ ФСБ, после чего с радостью покинул мрачные стены Большого дома, из окон которых, говорят, можно увидеть Колыму.
ГЛАВА 5
- Вы не имеете права!!! Я буду жаловаться! - истошно завопил Никитинский, увидев в моих руках постановление о привлечении в качестве обвиняемого.
- Успокойтесь, гражданин адвокат! Я Вам предоставлю слово, после того как допрошу Поповича по существу предъявленного обвинения...
- Никаких допросов не будет! Мы отказываемся давать показания! - с пафосом заявил истеричный защитник.
- Вот когда Вам предъявят обвинение, тогда и будите отказываться от показаний, - резко прервал его я. - А в настоящий момент я спрашиваю у Поповича... Признаете ли Вы себя виновным в совершении преступления, предусмотренного статьями 30-ой частью 3-ей и 290-ой частью 4-ой пунктом “г”, и желаете ли давать показания?
- Вину не признаю. От показаний отказываюсь, - быстро протараторил ранее молчавший обвиняемый и еще глубже задвинул свой стул за шкаф. Было заметно, что он не разделял поведения своего защитника. Проведя пол года во внутренней тюрьме КГБ, Попович прекрасно знал, что адвокаты и следователи бранятся - только тешатся, а сидеть придется ему. Поэтому он считал своим долгом не вмешиваться в темпераментные монологи своего защитника, лишь изредка вздыхая, и согласно кивая головой в такт его дифирамбам.
- Так и запишем, - я перевернул протокол к Поповичу. - Поставьте здесь свою подпись... У Вас есть вопросы к обвиняемому? - подчеркнуто вежливо обратился я к Никининскому.
- Вопросов к обвиняемому не имею, - напыщенно ответил тот.
- Вот и хорошо. Теперь все по закону. Без лишних эмоций. Мы ведь не в суде, гражданин адвокат, и впечатление нам не на кого производить... А теперь, раз все формальности выполнены, я объявляю вам об окончании предварительного следствия и предлагаю ознакомиться с материалами уголовного дела в полном объеме. Надеюсь, что это не займет у вас много времени, ведь 201-ю с вами уже проводили, - я наивно улыбнулся.
- Э-э-э, нет уж, Владимир Анатольевич, - стекла очков Никитинского злорадно заблестели. - Так дело не пойдет. Мы будем знакомиться с материалами дела в полном объеме и без какого-либо ограничения во времени, как это и гарантирует нам Закон.
- Что так? Записи свои потеряли? - без интереса спросил я, уже разгадав ход Никитинского.
- А это уж, мое дело. Ваша обязанность - нам предоставить все материалы в подшитом и пронумерованном виде с описью и вещественными доказательствами. Я повторяю - ВСЕ! В том числе, и аудиокассету № 1. Без нее материалы дела не полные и мы отказываемся начинать ознакомление, - адвокат торжествовал, но был не прав.
- Промашка вышла, гражданин защитник, - я ехидно улыбнулся. - Кассета № 1 по техническим причинам не была записана, о чем имеется справочка от начальника Следственного управления ФСБ. (Попович зябко поежился) Так, что материалы дела в ПОЛНОМ объеме.
- Ах, вот как?! - задохнулся от негодования Никитинский. - Уже и справку состряпали! Фальсификаторы!!!
- Я попрошу Вас выбирать выражения! Дело перед вами. Знакомьтесь. Время я вам не ограничиваю. Надеюсь лишь, что на 4 тома три недели вам хватит...
- Может быть, может быть, - забормотал адвокат, копаясь в своем портфеле в поисках блокнота. - Но мы в начале хотели бы прослушать аудиозаписи телефонных разговоров Пал Палыча и просмотреть видеокассету его задержания.
- Техника будет только завтра. Сегодня лишь документы уголовного дела.
- Ну, вот завтра и начнем знакомство с делом, - Никитинский встал со стула, увлекая за собой Поповича. - Завтра. В 9.00 мы у Вас. Всего хорошего.
Парочка быстро удалилась, а я сел названивать Любушкину с просьбой предоставить магнитофон для прослушивания бобин. Такой допотопной техники у наших криминалистов не было. Вся аппаратура уже давно перешла на скорость 9 см\сек., и только аппараты ФСБ ползли по 4,5 см\сек.. Впрочем, учитывая предназначение магнитофонов для ведения записи прослушиваемых разговоров, такая скорость была оправдана. Для экономии пленки.
* * *
Последующие 4 дня целиком посвящались Никитинскому и Поповичу, появлявшихся в моих дверях в начале десятого и исчезавших около двух часов дня. За это время я даже привык к стабильности ехидных демагогических замечаний адвоката и перестал обращать на них внимание, чем видимо, сильно огорчал защитника, потому что раз от раза его комментарии принимали все более оскорбительный характер. Попович в наши дискуссии не вмешивался, спокойно перелистывая четырехтомник “своего” дела.
Саламандров был доволен, что я так быстро выполнил все формальности, но его настораживало жгучее желание Никитинского знакомиться с делом повторно.
- Смотри, затянут они тебе ознакомление, а отсрочку мы взять не успеем, - как-то заметил начальник отдела.
- К счастью, Иван Борисович, срок ознакомления с делом в сроки следствия не входит, - напомнил я ему. - Он только в “стражные” сроки включается. Так, что проблем не будет.
- Дело в другом, - смутясь уточнил Саламандров. - Величенко торопит это дело в суд. Чтобы маем “ушло”. О показателях тоже забывать не надо...
Я обещал постараться, прекрасно понимая, что от меня мало что зависит. И тут случилось...
- Владимир Анатольевич, я не смогу к Вам завтра придти, - раздался в трубке виноватый голос Поповича. - Я ногу сломал. Сейчас лежу дома.
- Что это еще за фокусы, Пал Палыч? Вы шутить вздумали? Так я Вам не советую Никитинского слушать...
- Какие тут шутки? Я же понимаю, что Ваши конфликты с ним на мне отразятся, - Попович был заметно расстроен. - Не знаю, что и делать...
- Ладно. Вы дома? В гипсе? Я Вам перезвоню...
Через десять минут я докладывал самому Величенко о возникшей проблеме.
- Ну, что ж, поезжайте к нему домой, - подвел итог заместитель прокурора города. - Дело должно “уйти” в суд в мае.
- Александр Николаевич, я Вас правильно понял: ехать домой к обвиняемому, знакомить его с делом? - ошарашено уточнил я.
- Да. Ничего другого не остается. Возьмите кого-нибудь из канцелярии Управления, чтобы исключить возможные провокации и прямо сегодня поезжайте, - Величенко взглянул на дверь. - Я Вас больше не задерживаю.
Совсем обалдевший я пошел к Саламандрову.
- Да-а-а, дела. Такого в моей практике еще не было... А, что Попович никак не может приехать?
- Говорит, не может. Нога в гипсе...
- Но есть же костыли, в конце концов! Докатились! Старший следователь прокуратуры города ездит к обвиняемому домой с делом знакомить! Кому расскажешь, не поверят...
- Указание самого..., - напомнил я.
- Да уж, указание... Ладно. Бери Виталика, и поезжайте. Я ему тоже дам указание. У него и машина, кстати, есть.
Через пол часа мы с работником канцелярии УРОВД Виталием восседали на диване в квартире Поповича. Никитинский давно был уже здесь. Похоже, они жили вместе. Адвокат был явно расстроен, что я приехал не один.
В квартире я старался вообще не говорить с защитником, обоснованно опасаясь работающего на запись спрятанного магнитофона. А разочарованный сорванной провокацией Никитинский в течение трех дней угрюмо слушал оставшиеся кассеты и, посмеиваясь, просматривал видеозапись. К томам дела он так и не притронулся. Казалось, адвокат чего-то ждет.
Наконец, 28-го мая я услышал заветное:
- Ну, что ж, Владимир Анатольевич, мы готовы подписать протокол 201-ой. Но только завтра, когда будет готово мое ходатайство.
- Почему же не сейчас? - обрадовано спросил я.
- Потому что, подпиши мы сегодня, завтра вы заявите, что дело в суде и мое ходатайство останется без ответа, - уверенно заявил Никитинский.
- Ну, Вы уж меня с собой не равняйте, - заметил я. - В протоколе просто отметим, что защитником заявлено ходатайство на стольких - то листах и все. Без моего ответа на него дело в суд не пойдет.
- И все же, завтра, - уперся адвокат.
- Хорошо. Вы завтра. Но Попович - то может и сегодня. Поставим 29-го мая, и он подпишет, а Вы привезете завтра свое ходатайство, и сами распишитесь. Без Вашей - то подписи мне не обойтись.
- Ну, хорошо, - смилостивился адвокат. - Совершим небольшой подлог. Тем более, что в этом деле их и так предостаточно...
* * *
29-го мая 1999-го года уголовное дело № 027 с готовым обвинительным заключением и постановлением об отклонении необоснованного ходатайства защитника Никитинского В.И. легло на стол к начальнику отдела Саламандрову. Приняв поздравления руководства о досрочном выполнении задания, я удалился к себе, с чувством глубокого удовлетворения осознавая, что за 8 месяцев работы в городской прокуратуре направил - таки одно дело в суд.
На следующий день Саламандров вызвал меня к себе:
- Что-то дело наше надзирающему прокурору не понравилось, - задумчиво сообщил он мне новость.
- Что не понравилось?
- Говорит: доказательств нет.
- То есть как “нет”?! - я в возмущении аж подпрыгнул на стуле. - Их больше чем достаточно. Такого доказанного дела я еще в руках не держал. Вы же сами читали дело...
- Так-то оно так, - задумчиво протянул начальник отдела, смотря в окно на Исаакиевский собор. - Только, знаешь что: организуй-ка ты мне встречу с адвокатом Поповича.
- Никитинским?
- Да. С ним. На завтра, после обеда.
Еще через день я вновь стоял перед столом Саламандрова, ошарашено глядя на него, отказываясь верить своим ушам.
- Ну, что смотрите, Владимир Анатольевич? Я же ясно сказал: прекращайте дело по обвинению Поповича.
- По каким основаниям? - сглотнув сухой ком в горле, хрипло переспросил я.
- За недоказанностью вины. По 208-ой .
- Обождите, Иван Борисович! Как за недоказанностью? Деньги он получил, договор аренды подписал, запись передачи есть, прослушка...
- Владимир Анатольевич, я дал Вам указание прекратить дело. Что Вам не понятно? Составьте постановление за подписью Величенко и покажите мне. Идите, - и начальник отдела стал демонстративно перебирать бумаги у себя на столе.
И тут я совершил ошибку, сломавшую мне дальнейшую жизнь.
- Вот что, Иван Борисович, - спокойно начал я. - Уголовное дело я прекращать не буду, так как целиком и полностью уверен в виновности Поповича. Кроме того, я сдал Вам дело со своим обвинительным заключением. И у меня, слава Богу, еще нет шизофрении, чтобы иметь одновременно два противоположных мнения: и обвинительное, и оправдательное. Кроме того, позвольте Вам напомнить, что в соответствии с 214-ой статьей УПК только прокурор принимает решение по поступившему к нему делу с обвинительным заключением: направляет его в суд или прекращает. Я этого делать не буду...
- Послушайте! Следователь Маркин! - Саламандров вскочил со своего места. - Вы понимаете, что делаете?! Вы отказываетесь выполнить указание руководства!
- Если я виновен - накажите меня. А прекращать дело я не буду! - твердо вымолвил я и повернулся к двери.
- Ну, что ж, - прошипел Саламандров. - Хочешь по закону, так теперь для тебя все и будет по закону.
- Я всегда соблюдал закон, - с пафосом бросил я и вышел из его кабинета.
Следующую неделю я не встречался с Саламандровым, и он как будто забыл про мое существование. Никаких репрессий за мое непослушание не последовало, и я постепенно успокоился, восприняв произошедшее как грязную историю, в которой мне посчастливилось не замараться.
ГЛАВА 6
10-го июня 1999-го года около 20-ти часов произошло обрушение козырька вестибюля станции метро “Сенная площадь”. В результате падения бетонного блока погибло 7 человек, и около 16-ти получили ранения различной тяжести.
Мне посчастливилось не выезжать на место происшествия. Но и того, что рассказывали коллеги - следователи, отработавшие на окровавленных развалинах всю ночь, было предостаточно. Два тела были практически полностью раздавлены и в этой кровавой каше с трудом узнавались очертания пожилых женщин. Мужское тело было перерублено надвое, 16-летний мальчик и женщина в тяжелом состоянии были доставлены в больницу, где и скончались от полученных повреждений.
Город был в шоке, что, впрочем, не помешало губернатору в выходные дни устроить “Праздник пива” на Дворцовой площади. Кровь безвинно погибших, смешавшаяся со слезами родственников, была утоплена в обильной пене халявного спонсорского пива... Жизнь продолжалась, только теперь уже не для всех.
11-го июня Кириллов поручил дело о падении козырька мне, напомнив, что оно поставлено на контроль прокурора города, одновременно заметив, что никаких перспектив от расследования не ожидается. Дело было возбуждено из-за общественного резонанса и мне необходимо было лишь в кратчайшие сроки выполнить все следственные действия, грамотно прекратив громкое, но бесперспективное дело. “Как Вы умеете, - усмехнулся начальник Управления. - Юридически красиво”.
После всего увиденного и пережитого за время работы в прокуратуре, меня уже трудно было удивить даже подобным цинизмом, а потому, вздохнув и взяв подмышку очередную работу в корзину, я направился к Владимировичу за вещдоками, изъятыми с проклятой площади.
- Да, Вовка, повезло тебе, что ночью на выезд не “дернули”. Будешь хоть спать спокойно, - встретил меня мой университетский товарищ.
- А что ж такого ужасного там было?
- И не спрашивай... Я хоть и выезжал один раз на квартиру людоеда, у которого в кастрюльках кисти рук варились, а в банках за окном куски человечины с чесноком висели, но тут... Как стали при мне лопатами с асфальта раздавленную женщину соскребать... Даже мне дурно стало, - Сергей до сих пор не мог отойти от увиденного ночью.
- Да уж, представляю... Что изъято - то было?
- Да, вот: части арматуры с козырька, стальные пруты, да вещи погибших.
- Что ж там за вещи? Все в крови, небось? - я с неудовольствием взглянул на картонную коробку, стоящую у двери кабинета.
- Да уж, конечно... Вот, еще деньги в конверте.
- Это чьи?
- Погибших. Мы все вместе упаковали.
- А как я разберусь?
- В протоколе указано у кого сколько было... Да, там копейки, - Серей протянул мне грязный почтовый конверт.
- Ладно, давай. Драгоценности какие-нибудь были? Украшения, обручальные кольца?
- Крестик где-то валялся. Вроде серебряный... А больше ничего не припоминаю.
- Ну, ладно, сам разберусь, - я подхватил большую, но легкую картонную коробку. - Давай, Серега, помогай тащить.
Оставив коллеге упаковку стальной арматуры, я быстро пошел по коридору, и лишь зайдя за угол, услышал ругань сокурсника в мой адрес.
Прочитав протокол осмотра, я составил таблицу изъятого у погибших, выяснив, что все паспорта были направлены вместе с трупами в морг. Денег потерпевших к счастью было не много. Что-то около 600 рублей, из которых около 500 принадлежали пожилой женщине - бухгалтеру, той самой, остатки которой соскребали лопатой с асфальта. Купюры, испачканные запекшейся кровью, склеились еще и оттого, что были прижаты большой канцелярской скрепкой.
Я не стал вынимать и пересчитывать деньги, а начал искать среди груды грязных тряпок серебряный нательный крестик, снятый с шеи погибшего 16-летнего пацана. Крестик я нашел на самом днище коробки рядом с полиэтиленовым пакетом с женским бельем. Взяв пакет в руки, я тут же, с глухим стоном, бросил его обратно в коробку. Рваный полиэтилен и вещи были обильно забрызганы серо - красным веществом, в котором я без труда узнал человеческий мозг...
Дважды вымыв руки с мылом, я вернулся в кабинет, наполнившийся забытыми трупными ароматами, и не успел открыть окно, как в дверь осторожно постучали. Зашла средних лет женщина с пепельно-серым обезображенным горем лицом.
- Могу я видеть следователя Маркина? - тихо спросила она.
- Это я. Проходите, присаживайтесь. Вы по Сенной площади?
- Да. Я сестра... Погибшей Петровой...
- Да-да-да, присаживайтесь, - повторно повторил я, так как женщина робко стояла в дверях с ужасом взирая на окровавленные “трофеи”. - Я сейчас напечатаю разрешение на захоронение...
- А можно кремировать? Дело в том, что денег у нас нет хоронить, - женщина, наконец, села. - Можно кремировать?
Я замялся:
- Вообще-то по уголовным делам нельзя давать разрешение на кремацию. Чтобы иметь возможность на последующую эксгумацию тела...
- Ну, пожалуйста. Я Вас очень прошу, - в ее глазах блеснули слезы.
- Я сам не могу. Но если начальник разрешит... - я снял трубку. - Петр Викторович? Это Маркин. Тут такое дело... Родственница потерпевшей просит разрешение на кремацию... Да, я объяснил, что нельзя, но... Да, это по Сенной. Подойдете? Очень хорошо.
Через минуту прибежал Кириллов:
- В чем проблемы, Владимир Анатольевич? Давайте разрешение за моей подписью. У Вас уже отпечатано? Прекрасно, - подписав бумагу, Кириллов выразил соболезнование заплаканной женщине и выскочил из моего кабинета, на ходу бросив: - Другим тоже разрешайте кремацию.
В глаза женщины я прочел укор в свой адрес и благодарность моему “ангелу” - начальнику, легко нарушившему должностную инструкцию.
- Остались кое-какие вещи... Я хотел бы отдать. Напишите, пожалуйста, расписку, - я протянул женщине чистый лист бумаги.
- Лучше Вы... У меня руки до сих пор трясутся.
- Я достал пишущую машинку и начал быстро стучать по клавишам, печатая скорбный список изъятых у трупа вещей: обложка паспорта, наручные часы, папка с бухгалтерским документами...
- Вы не могли бы побыстрее... Мне плохо, - тихо промолвила посетительница, вытирая заплаканные глаза платком.
- Можете выйти в коридор, если хотите. Там подождать.
- Нет. Я лучше здесь посижу, - вдруг она встрепенулась. - У Лиды сумка была коричневая. Я хотела бы ее забрать.
- Сумка? - я стал копаться в коробке. - Эта?
- Да-да-да, - заливаясь слезами, она прижала к груди коричневую из кожзаменителя хозяйственную сумку с большим пятнами бурого цвета, терявшимися на общем фоне.
Самочувствие сестры покойной резко ухудшилось, она тяжело задышала и, закрыв лицо руками, запричитала, вспоминая свою сестру. В это время я достал конверт с деньгами, но вынуть купюры не решился. Выложить сейчас перед несчастной слипшиеся от крови бумажки значило добить ее окончательно. Я бросил конверт в тумбочку.
- Вот расписка. Поставьте свою подпись.
Женщина, невидяще, расписалась и, смахнув со стола в сумку мелкие предметы, медленно побрела к двери. Вдруг она остановилась:
- Вы найдете их, гражданин следователь? - безжизненным голосом спросила она.
- Кого?
- Тех, кто убил мою сестру... Кто виноват в ее смерти, - она пристально смотрела на меня.
Я не стал объяснять убитой горем женщине, что даже если и будут обнаружены непосредственные виновники трагедии, привлечь их к ответственности не удастся, из-за огромного 32 - летнего срока давности. И никто не понесет ответственность за смерть близкого ей человека. Я просто твердо сказал:
- Я постараюсь.
- Спасибо, - прошептала она и вышла в коридор.
* * *
Трудно, невыносимо трудно работать по таким делам...
Всегда, когда совершается преступление, есть две стороны: потерпевший и преступник. И последний почти всегда несет заслуженную кару. И ты по мере сил способствуешь этому. И когда заплаканная изнасилованная тремя подонками девчонка или убитая горем мать - старушка, потерявшая в пьяной драке единственного сына, просит тебя о помощи, ты уверенно обещаешь найти и покарать негодяев.
Потерпевшие всегда жаждут отмщения, и ты становишься для них своеобразным “мечом возмездия”. Ты становишься последней надеждой униженных людей, потерявших по воле какого-нибудь мерзавца честь, здоровье или близкого человека. И ты не имеешь морального права их разочаровывать. А здесь...
Почти через неделю будут известны предварительные выводы комиссии, созданной губернатором, из которых последует, что обвал бетонного козырька наземного вестибюля станции метро “Сенная площадь” произошел по вине проектировщиков, заложивших в 1958-ом году арматуру на 50 см. короче необходимой. В результате чего в течение 30-ти лет из-за ряда климатических и вибрационных воздействий проходящего транспорта, основание козырька давало микротрещины, неразличимые под тремя слоями гудрона на крыше вестибюля. И в один “прекрасный” вечер 1999-го года упала последняя капля, унеся с собой 7 ни в чем не повинных жизней.
А в конце сентября, после титанических усилий, мне, наконец, удастся найти 83-летнюю старушку, последнюю из восьми инженеров - проектировщиков вестибюля “Площадь мира”, которая уже конечно нечего не будет помнить о своей работе в 1958-ом году и никогда не узнает, что, возможно, она стала причиной гибели людей.
Но сегодня было 11-ое июня, и в мою дверь снова робко стучались заплаканные родственники. На сей раз, вместе с серебряным крестиком на цепочке, я отдал матери погибшего 16- летнего парня эти несчастные 35 рублей, которых она побоялась даже коснуться, из-за впитавшихся в бумагу бурых пятен. Больше я так не делал.
Конверт с кровавыми деньгами я, разорвав на четыре части, бросил в мусорное ведро, куда отправил и пакет с бельем, предварительно завернув его в газету.
Оставшиеся фотографии, ключи и часы с разбитыми стеклами и умершими стрелками, я вернул близким погибших, после чего допечатал в конце трех расписок фразу о возвращении денег.
Да. Я совершил подлог.
Да. Я совершил должностное преступление.
Но не жалел об этом. Окажись на моем месте любой другой следователь, не известно, какой бы выбор он сделал. И хватило бы у него сил выложить не стол перед заплаканным пожилым мужиком, потерявшим свою жену, пять десятирублевых купюр с кровью его жены. И наблюдать потом, как он трясущимися руками прячет эти “материальные ценности” себе в карман, думая как бы побыстрее избавиться, потратить эти проклятые деньги, напоминающие о мучительной смерти близкого человека. Думая так, я мысленно спрашивал того бездушного следователя, адресуя ему вопрос матери погибшего мальчишки: “Зачем вы мне это даете? Разве эти копейки смогу вернуть моего мальчика?”
И я до сих пор считаю... Даже уверен, что поступил правильно, гуманно, нарушив закон, но справедливо по отношению к близким погибших.
Иной суровый читатель, конечно, сказал бы мне, что деньги можно было вернуть после или, в крайнем случае, уничтожить, а не поступать так, как делал я.
К сожалению деньги, даже заляпанные кровью, уничтожению не подлежат. Они, в соответствии со статьей 86-ой УПК, должны возвращаться родственникам, которые имели права их обменять в Сбербанке на новые купюры. И позже вернуть я также не мог: во-первых, жестоко было повторно бередить чуть затянувшиеся раны, а во-вторых, дело стояло на контроле у самого Иван Иваныча, который требовал ежедневного доклада о проделанной работе.
А работу я проделал действительно большую. Кроме обеспечения захоронения всех погибших, возврате вещей и допросов законных представителей потерпевших, я назначил 7 судебно - медицинских экспертиз по трупам и 16 - по телесным повреждениям живых лиц. Получил трехтомник выводов городской комиссии по аварии, допросил все руководство метрополитена и технический персонал станции, назначил комиссионную строительную экспертизу. Кроме того, руководя созданной бригадой, состоявшей из двух дознавателей УВД по охране метрополитена, начал розыск и допрос свидетелей трагедии, а также разъехавшихся по домам потерпевших от осколков злополучного козырька.
Фактически за полтора месяца дело было закончено. Оставалось лишь получить официальное заключение начальника отдела строительных экспертиз ЦНИЛСЭ , ушедшего в отпуск, и установить инженеров, проектировавших вестибюль.
Получив на всякий случай “отсрочку” до 6-ти месяцев, т.е. до 10-го ноября, я в конце июля, с благословения начальства, оставив расторопным дознавателям список поручений, ушел в очередной запланированный отпуск, ставший последним в моей головокружительной прокурорской “карьере”.
* * *
1999-ый год стал поистине роковым. И не только в моей судьбе.
В начале лета на своем рабочем месте от инфаркта скончался 72-х летний прокурор Калининградского района, талантливейший руководитель и мудрый наставник, Лукин Тимофей Юрьевич.
Стоя у его гроба, среди десятков друзей и товарищей, я - зеленый юнец, с болью в сердце осознавал, что со смертью моего бывшего начальника, фактически создавшего меня как специалиста, ушла целая эпоха порядочных руководителей, доверяющих своим подчиненным, которые честной работой с благодарностью возвращали это доверие сторицей. Работая с Тимофеем Юрьевичем, я ощущал за спиной железобетонную стену поддержки, создаваемую этим опытным профессионалом, готовым вступиться за тебя в случае “прокола” и никогда не сдававшему своих.
Ни для кого не было секретом, что городская прокуратура воспринималась в районах как некий коварный противник, выжидающий удобной минуты, чтобы поймать нас на случайной ошибке и, не взирая на любые обстоятельства, наказать. Потому роль прокурора в коллективе была огромна. От его позиции зависел весь климат отношений между сотрудниками. Было два “лагеря”: мы и они, и задача прокурора заключалась в укреплении наших “позиций”, способности “не выносить сор из избы”, и собственными силами воспитывать своих подчиненных без привлечения отдела кадров и Николаевской. И вот эту глобальную задачу Лукин выполнял высокопрофессионально. Именно по этому с ним так легко было работать. И именно по этому, многие годы спустя его воспитанники с благодарностью будут вспоминать мудрого “деда”.
Не прошло и месяца, как я вновь оказался на Северном кладбище. На сей раз, с трудом осознавая реальность и ужас происходящего, я стоял перед гробом 23-летнего парня, моего друга Андрея.
Он погиб при трагической и глупой случайности, так до сих пор мною и не понятой, - утонул во время купания в одном из водоемов Ленинградской области. Утонул, когда отмечали день рождения жены нашего общего товарища. Погиб почти мгновенно.
Так день рождения превратился в день смерти человека, чья кипучая энергия давала оптимизм и стимул жизни многим окружавшим его людям. Он всегда говорил, что доживет до 136-ти лет, однако не сумел прожить и 1/6 намеченного срока. Он всегда носил маску бесшабашного рубахи - парня, но лишь немногие знали его истинное лицо - легко ранимого, тонко чувствовавшего несовершенство мира и страдающего от этого человека.
Радостная, жизнеутверждающая сила, излучаемая всем его существом, навсегда осталась в моем сердце. И мой разум до сих пор отказывается верить, что я больше никогда не испытаю того особого удовольствия от общения, которое только он умел доставлять знавшим его людям.
ГЛАВА 7
Конец августа выдался на удивление жарким. Казалось, что лето не собирается сдавать свои позиции и уступать место неумолимо надвигающейся осени, которая так долга и промозгла в великой Северной столице.
Не успел я войти в канцелярию Управления и выслушать язвительные поздравления коллег с возвращением в ряды, как заведующая канцелярией Люда протянула мне отпечатанный лист.
- Вшей-ка вот это в дело Поповича и верни мне в архив.
- Что это? - я осторожно взял протянутый документ.
Трудно было поверить, но я несколько раз прочел именно такой текст:
П О С Т А Н О В Л Е Н И Е
о прекращении уголовного дела № 027
“01” июня 1999 года г.Санкт-Петербург
Заместитель прокурора города старший советник юстиции Величенко А.Н., рассмотрев материалы уголовного дела № 027,
У С Т А Н О В И Л:
Уголовное дело № 027 было возбуждено 27.01.96 г. СУ ФСБ по Санкт-Петербургу в отношении заместителя начальника КУГИ Адмиралтейского района Поповича П.П. по признакам преступления, предусмотренного ст.ст.30 ч.3, 173 ч.3 УК РСФСР.
10.05.99 г. Санкт-Петербургским городским судом дело было направлено для дополнительного расследования в прокуратуру города.
29.05.99 г. старший следователь отдела по расследованию коррупции и преступлений в сфере экономики УРОВД прокуратуры города Маркин В.А. передал дело прокурору для утверждения обвинительного заключения и направления дела в суд.
Однако, рассмотрев материалы уголовного дело и проанализировав собранные по делу доказательства, можно сделать вывод, что вина Поповича П.П. в инкриминируемом ему преступлении не установлена.
Следствием не был учтен тот факт, что деньги в сумме 6000 долларов США Попович получил от заявителя Измайлова после подписания договора на аренду, что не может квалифицироваться как взятка.
Кроме того, 28.10.96 г. Попович был уволен с должности заместителя начальника КУГИ Адмиралтейского района, перестал быть должностным лицом, а значит, вследствие изменения обстановки, перестал быть общественно опасным.
На основании вышеизложенного, руководствуясь ч.2 ст.5, ст.6, ст.214 п.3 УПК РСФСР.
П О С Т А Н О В И Л:
1. Уголовное дело № 027 в отношении Поповича П.П. прекратить вследствие изменения обстановки, поскольку после увольнения Попович перестал быть общественно опасным, а также того, что в действиях Поповича не содержится состава преступления.
2. О прекращении дела уведомить обвиняемого.
3. Дело № 027 направить в архив прокуратуры города.
Заместитель прокурора города
старший советник юстиции Величенко А.Н.
... и запись адвоката Никитинского В.И. о получении копии постановления.
Я молча вложил этот бездарный до глупости “документ” в 4-ый том дела и вышел из канцелярии.
Сия печальная эпопея могла бы на этом и закончиться, если бы через пару часов ко мне в кабинет вежливо не постучали два серьезных мужчины, один из которых был начальник отдела прокуратуры города по надзору за соблюдением законов о ФСБ Гуцианский, а другой - начальник Следственного управления ФСБ Любушкин.
Последний сухо поздоровался со мной и попросил ознакомиться с четвертым томом уголовного дела № 027.
Пробежав глазами мое обвинительное заключение, они более чем внимательно перечитали последний документ, подшитый мною в дело, после чего, понимающее переглянувшись, вздохнули и, также сухо попрощавшись, покинули мои апартаменты.
Комментарии, как говорится, были излишни.
ГЛАВА 8
В первый же мой рабочий день я получил еще один “подарок” от “любимого” руководства: два уголовных дела, которые, по неизвестным мне причинам, были отобраны у моих коллег и торжественно вручены на мое попечение.
Закрывшись в своем кабинете, я с интересом взялся за изучение порученных томов, довольно успешно наработанных моими достойными предшественниками.
Первая история не представляла сложности, хотя имела очень глубокие корни.
Весной 1999-го года лично заместителем Генерального прокурора России Катышкиным было возбуждено уголовное дело в отношении директора Санкт-Петербургского детского дома Папиной по факту нарушения ею правил усыновления и фактической продаже за взятку детей за границу. Основанием послужило заявление двух петербурженок, приходившихся бабушкой и тетей проданным в Италию двум восьмилетним девочкам. Отец с матерью по объективным причинам были лишены родительских прав. Эти самые бабушка с тетей обратились к Папиной с просьбой содействовать усыновлению внучки и племянницы, на что директор заявила, что материальное состояние просителей вызывает у нее сомнение, после чего в срочном порядке пристроила девочке в итальянскую семью, поставив российских родственников перед фактом иностранного усыновления.
К материалам дела прикладывалась гора оперативной информации о создании в Санкт-Петербурге подпольного рынка по продаже детдомовских детишек, с четким распределением ролей и обязанностей. Существовал ряд посредников, предлагающий обеспеченным жителям Европы детский товар по бросовым ценам и налаживающих связь с детдомовским начальством. Последнее обеспечивало всю юридическую и документальную “проводку” операции. Последнюю точку на “i” выставлял некий судья Санкт - Петербургского городского суда, ведавший делами по зарубежному усыновлению, который на удивление однозначно оценивал шансы будущих зарубежных родителей. Естественно все участники подпольной “биржи” получали с оборота определенную прибыль, сформированную из “добровольных” пожертвований “добродушных” иностранцев, обрадованных дешевой, по их меркам, возможности получить в бессрочное пользование русского малыша.
Но оперативная информация, сколь правдоподобна она и не была, являлась всего лишь черным текстом на белых листах бумаги формата А4, и дела из нее сшить было нельзя.
А потому, я окунулся в мир фактов, среди которых были: регулярные поездки Папиной с товарищами в зарубежные страны, якобы для проверки благополучной жизни устроенных ею питомцев; нарушения приоритетности усыновления и ее отказы российским гражданам; наконец 1000 долларов, изъятых из ее сумочки в момент обыска. Правда, чуть позже Папиной было представлено письмо от американских меценатов, заявивших об их добровольном пожертвовании детскому дому, якобы для покупки обуви детишкам, которое они без всякой задней мысли передали Папиной. Естественно в этой истории с деньгами ни у кого не вызывало удивление, что зарубежные меценаты слыхом не слыхивали об имеющихся рублевых и валютных счетах в системе детских домов, и легко и свободно передавали валютную наличность в руки должностных лиц, “не имея конечно никаких задних мыслей”. В ходе следствия выяснилось, что доллары передали заместителю директора детдома, а та уже Папиной. Заместитель Папиной немедленно выдвинула версию, что деньги были переданы около 11-ти часов, и из-за нагрянувших РУБОПовцев она просто не успела оприходовать их и оформить на расчетный счет, а потому передала их в “надежные” руки директора, откуда “баксы” благополучно, минуя сейф, перекочевали в “надежную” сумочку хозяйки детского дома.
Но внимательному читателю протоколов, коим я всегда являлся, становилась ясна и понятна вся абсурдность лжи данных должностных лиц. Ведь обыск - то начался в 17 часов, как и было зафиксировано в соответствующем протоколе. А уж шести часов хватило бы любому, даже самому нерасторопному заместителю директора, чтобы оприходовать полученную валюту.
Были в ведомстве Папиной и другие бухгалтерские нарушения, установленные проверкой КРУ : масса не оприходованных лекарственных препаратов, вещей и продуктов, хранящихся на складе детского дома. Но это были лишь мелочи, подпадающие под статью о халатности. Дело-то возбуждалось о продаже детей.
Всем было понятно, что данные доллары - всего лишь малая часть полученных директором подношений. Но понимать мало. Требовалось данный факт доказать. И для этого не придумали ничего лучшего, как послать через Генеральную прокуратуру оригинальный запрос в Италию, с просьбой допросить семью итальянцев, усыновивших двух девочек, и выяснить у них: не передавали ли они Папиной или ее подчиненным взятки для содействия и ускорения усыновления детей? Не трудно догадаться, какой ответ последовал от темпераментных итальянцев.
Дело благополучно рассыпалось.
Городского судью никто и никогда бы не позволил “трясти” и ставить на “прослушку”, так как статус судей был покруче депутатского. Папина была в “глухом отказе” , изображала из себя жертву прокурорского произвола. Заявляла, что всю сознательную жизнь посвятила заботам о благе несчастных детишек. Лживое письмо хитрых американцев было постановлено считать чистой правдой и деньги Папиной вернуть, что мне и было поручено Саламандровым.
- Только пусть она расписку сама напишет, - наставительно напомнил мне начальник отдел. - Такая и подставить может.
* * *
В заранее установленный день Папина пришла в мой кабинет, и я учинил ей допрос “с пристрастием” по фактам, установленным проверкой КРУ и грубым нарушениям правил усыновления. Папина охала и ахала, пускала крокодильи слезы, однако была вынуждена признать, что факты халатности в бухучете в ее жизни имелись.
Удовлетворившись хотя бы одной статьей “в ее пользу”, я сел печатать список возвращаемых ей документов, личных дел воспитанников и фотоальбомов. Сама Папина, сославшись на забытые очки, отказалась от рукописных действий.
В это время дверь кабинета открылась и на пороге возникла моя любимая супруга. Анжелика находилась в отпуске по уходу за ребенком - нашей дочкой Маргаритой, родившейся первого декабря 1998 года, и была свободна от своей “любимой” следовательской работы на целых три года. Закупая неподалеку от городской прокуратуры детское питание, супруга решила заглянуть ко мне не работу и постараться соблазнить меня уйти пораньше. Я был не против.
Усадив жену рядом с ерзающей Папиной, я продолжил составлять расписку. Допечатав текст до конца, я вынул лист из каретки, и протянул его директору для ознакомления и подписи, заметив, что расписку на доллары ей придется написать собственноручно на отдельном листе, чтобы у меня в будущем не возникло проблем. Папина достала, уже было, из сумочки ручку, но потом вновь заныла, жалуясь на слабое зрение и трясущиеся после допроса руки, попросила меня допечатать текст расписки фразой о возврате 1000 долларов. Можно было бы отложить возвращение денег на другой день, но уж больно мне не хотелось лишний раз встречаться с этой женщиной, поэтому я (идиот!) поступил так, как мне советовала Папина, и допечатал расписку. Перед этим я с надеждой посмотрел на скучающую супругу, мысленно призывая ее в свидетели.
Через минуту Папина, удовлетворенно подписав допечатанную расписку, сгребла со стола “заработанные” доллары и бумаги по усыновлению и гордо удалилась, оставив меня для приятных минут с любимой женой. Тогда я не придал значения поведению Папиной, о чем вскоре очень сильно пожалел.
ГЛАВА 9
Дело номер два, ставшее роковым в моей счастливой жизни, было более экстравагантно и закручено, чем пошлые взятки директору детского дома.
Жил-был некий добрый молодец Федя Васильев, который, впрочем, особо добрым - то и не был, так как в компании себе подобных, переодевшись в милицейскую форму, совершил разбойное нападение на богатенькую вдову, у которой, под угрозой пистолета, похитил деньги и фамильные ценности. Глупого Федю задержали, деньги с побрякушками отняли в пользу вдовы, и провели довольно грамотное предварительное следствие силами РУВД Центрального района. И вот, когда дело близилось к 201-ой статье, адвокат Леменовская Маргарита Николаевна обжалует арест Васильева в Смольнинский суд Центрального района...
Здесь надо сделать небольшой экскурс в историю и напомнить, что не очень давно Центрального района не было и в помине, а существовали Дзержинский, Куйбышевский и Смольнинский районы города Ленинграда. В каждом естественно был свой суд и свое РУВД. Но лет десять назад начались административные реорганизации и три маленьких района слились в один большой - Центральный. РУВД также стало единым, а вот суды объединяться не стали и, разделив район по улицам, продолжили благополучно судить, приобретя двойное название.
...Итак, меру пресечения Леменовская обжаловала. И к всеобщему удивлению, судья Дудкинская освободила Федю из-под стражи, избрав в отношении разбойника подписку о невыезде. Хоть удивление и было, но никто не обижался, а поэтому следствие закончилось, и дело передали для рассмотрения по существу в Дзержинский суд Центрального района, к подведомственности которого дело Васильева и относилось. Судья Дзержинского суда, ознакомившись с делом, в распределительном заседании незамедлительно заключает Васильева под стражу, так как преступление - то он совершил особо тяжкое и освобождать его не было никаких оснований.
Мать несчастного Феди идет к Леменовской с претензией, а та знать ничего не хочет, так как на следствии отработала честно и все договоренности с родителями клиента выполнила. Однако она Васильеву подальше не посылает, а рекомендует ей своего друга и коллегу - адвоката Шмаравцева Алексея Юрьевича, и, несмотря на неблагозвучность фамилии, дает ему лестные рекомендации. Шмаравцев обещает вопрос “уладить” за 5000 долларов. Однако, получив деньги от семейства Васильевых, ни фига позитивного не делает, в результате чего страдалец Федя получает 8 лет строгого режима, и отбывает в ожидании этапа в следственный изолятор на улицу Лебедева.
Мать в гневе и панике: и деньги пропали и сына “упекли” на “всю катушку”. Она пробует связаться с защитниками - обманщиками, но те поручают общение с ней своим автоответчикам. Федя в это время размышляет о своей горькой доле в изоляторе, делясь своими переживаниями с сокамерниками. Одним из которых, по велению судьбы, оказывается некий Гаргантюа, грузинский герой и мошенник, прошедший все ступени славы и позора, начиная от простого опера в родной Грузии, продолжая 10-ти летним заключением за взятку и последующей скандальной адвокатской деятельностью, пересыпанной десятками одураченных клиентов. В то время Гаргантюа находился под следствием за свою очередную аферу. Этот адвокат, внимательно выслушав Федину исповедь, обещает помочь по освобождению, поскольку знает, что его персональное дело разваливается. И действительно, вскоре, выйдя на свободу, Гаргантюа направляется к супругам Васильевым, которым и предлагает свои услуги по восстановлению справедливости, а вернее - по возвращению долларов, поскольку надежды на кассацию нет никакой.
И вот тут начинается самое интересное...
Под диктовку Гаргантюа, Васильева пишет заявление в РУБОП, в котором выводит на свет божий все “подводные камни” этой увлекательной истории. А они, ой, какие занимательные!
Оказывается, адвокат Леменовская после знакомства с Васильевыми предъявила им лист с чистосердечными признаниями ее сына, которые ей удалось изъять из дела благодаря своему знакомству со следователем Зайцевым, ведущим расследование. Таким образом, продемонстрировав свое мастерство и нужность, Леменовская предложила Васильевой “решить вопрос” и с мерой пресечения сына, ссылаясь на свое знакомство с судьей Дудкинской, которая должна будет рассматривать ее жалобу по 220-ой . Васильева передает Леменовской 4000 долларов США для взятки судье, и результат не заставляет себя долго ждать: сын на свободе.
Но дело - то в том, что нарушена территориальная подсудность дела: жалобы по делу и собственное рассмотрение уголовного дела по существу должно было проходить только в Дзержинском суде Центрального района, а не в Смольнинском, где работает Дудкинская. Именно поэтому, как только дело попадает на стол к судье Дзержинского района, Федю тут же и сажают обратно: не было оснований для его освобождения, ни по тяжести статьи, ни по процедуре обжалования.
Но Васильева - то этого не знает. Она с вопросами к Леменовской: как же так, Вы обещали освободить Федю, а его опять в узилище?! А та обоснованно и отвечает: что обещала, то и сделала, а все вопросы теперь к Шмаравцеву. Втроем встречаются. Шмаравцев говорит: давайте 5000 долларов, я воздействую на эту судью, и Федя получит условно. Деньги ему Васильева тут же и дала, а он нагло всех “кидает”, к телефону не подходит и деньги взад не вертает. Вот такая беда у Васильевой: она де, через адвокатов - негодяев две взятки судьям давала, а ее обманули.
Ну, поскольку по нашему гуманному закону лицо, заявившее о даче взятки, освобождается от уголовной ответственности, то Васильеву не тронули и за “сигнал” сказали СПАСИБО.
А в это время, доблестный грузинский адвокат Гаргантюа связывается со Шмаравцевым и сообщает, что Васильева непонятно почему написала на него и Леменовскую донос в РУБОП, и если он деньги не вернет, то придется им “париться на нарах”, с которых он сам недавно слез.
Шмаравцев в панике! Бежит к подруге Леменовской и устраивает ей психологическую обработку по методу ментовской “пресс - хаты”, в результате которой увозит из ее квартиры заявление на имя прокурора города о том, что она, Леменовская, дала взятку судье Дудкинской долларами, полученными от Васильевой. Заявление Шмаравцев отдает в 5-ый “коррупционный” отдел РУБОПа и спокойно едет домой, подставив Леменовскую и Дудкинскую, и стопроцентно оправдав свою фамилию.
Естественно, возбуждается уголовное дело, в ходе которого выясняется, что Дудкинская, Зайцев и Леменовская в свое время дружно работали следователями в Следственном отделе Смольнинского РУВД, после чего на долгие годы сохранили приятельские отношения. Теперь - то и становится понятен весь скрытый механизм дела.
Вот на этой “горячей” стадии я и принимаю к производству последнее в своей жизни уголовное дело.
Телефон Леменовской тут же ставится на “прослушку”, а я начинаю допрашивать Васильеву, выясняя все новые и новые подробности дела. Кстати, “невиновная” взяткодательница предъявляет следствию две аудиокассеты с записью ее бесед с Леменовской о делах “давно минувших дней”. Кассеты, конечно, были интересные, но как прямые доказательства не годились. Допрашивается и адвокат Гаргантюа, также встречавшийся с Леменовской и убеждавший ее отдать деньги клиентам. Кстати, последний замечает у Леменовской диктофон и делает вывод, что та проводит скрытую запись их разговора.
“Прослушка” телефона Леменовской ничего не дает. Тогда я решаюсь на “самодеятельность”: еду к судье Дудкинской и “по-дружески” сообщаю о заявлении ее приятельницы и о возможном будущем уголовном преследовании. Пугаю, то есть, судью. Дудкинская трясущимися руками закуривает одну за другой дорогие сигареты, неуверенным голосом заявляя о клевете в ее адрес. Однако почему она освободила разбойника Васильева, пояснить не может. Цель моей поездки единственная - спровоцировать Дудкинскую на телефонный звонок, а возможно и встречу с Леменовской, что было бы “золотым” доказательством в деле. Но в эфире по-прежнему царит молчание. Тогда принимается решение об обыске в квартире Леменовской; формальное основание - поиск аудиокассеты.
В один прекрасный сентябрьский вечер я, вместе с двумя операми из 5-го отдела РУБОП, настойчиво звоню в квартиру бывшего полковника юстиции, а ныне адвоката Леменовской. Она в шоке. Судорожно читает постановление, спешно пытается спрятать купюры наличных денег, на что я ей замечаю, что интересуюсь аудиокассетами ее беседы с Гаргантюа и записями по делу Васильева. Она все отрицает. В квартире у нее ничего не находим. Забираю все документы с чеками на аппаратуру, вручаю Леменовской повестку на завтра и удаляюсь, оставив ее в полном смятении.
В этот вечер шквал звонков: адвокату Черной, коллегам с просьбами о помощи и информации по делу. Все тщетно.
На следующий день Леменовская вместе с пожилой, но бодрой Черной у меня в кабинете. После предъявления постановления об аресте по 90-ой , Леменовская морально ломается. От своего заявления отказывается, валя все на Шмаравцева. Отказом от заявления о даче взятки, Леменовская лишается возможности избежать уголовной ответственности за преступление, то есть поступает очень глупо.
Получив у нее образцы голоса для проведения сравнительной фоноскопической экспертизы по предъявленным Васильевой кассетам, я отправляю адвоката в МИВС .
Следующая неделя: ежедневные многочасовые очные ставки в изоляторе. Леменовская с Васильевой, Леменовская с Зайцевым, Леменовская со Шмаравцевым и Гаргантюа, а в завершении и очная ставка на Лебедева: Васильев - Зайцев. В результате длительных уличающих допросов Леменовская признает передачу денег судье Дудкинской и сговор с Зайцевым на изъятие чистосердечного признания Феди Васильева из дела.
Я предъявляю Леменовской обвинение в даче взятки и мошенничестве, так как судье она передала лишь часть денег, остальные присвоив, после чего ее благополучно этапируют в 5-ый следственный изолятор .
Надо ли говорить, что в течение всей недели я регулярно знакомился в РУБОПе с протоколами прослушивания следственного кабинета и камеры, где содержалась Леменовская, зная, о чем она “приватно” беседовала с адвокатом Черной и своими “подругами по несчастью” .
Однако роль негодяя Шмаравцева остается до конца не выясненной. По показаниям Леменовской, он требовал с Васильевой 5000 долларов США именно для передачи судье Дзержинского райсуда, а по показаниям самого Шмаравцева, часть денег он брал себе за работу на суде, а часть должен был отдать Леменовской, в качестве гонорара за столь щедрого клиента, как Васильева.
Кстати, со временем я выяснил, что учительница музыки Васильева так легко швырялась не кровными сбережениями, а долларами своего зятя - англичанина, полагавшего, что деньги шли для оплаты адвокатов шурина.
В роли Шмаравцева сама Васильева путалась. Первоначально она утверждала, что слышала, как тот говорил о взятке судье, потом возникла фраза “для решения проблем”. Я передопросил Васильеву, использовав ранее данные ею показания, и, ознакомившись с протоколом, подписав каждый лист компьютерного текста, она оставила в моих руках весьма сомнительные доказательства вины Шмаравцева.
Последний, как выяснилось, все рассчитал правильно: “подставив” Леменовскую под удар, он не ошибся - у следствия было ее признательное заявление, факт знакомства с Зайцевым и Дудкинской, а также “выбитое” в ходе следствия признание. На него же было лишь эмоциональные обличительные показания Леменовской - пострадавшей от него, то есть лица заинтересованного, а также расплывчатые показания Васильевой. Кстати, последняя как-то заявила мне в приватной беседе, что ее больше волнует возвращение денег, а не наказание виновных, а потому, если кто из адвокатов - обманщиков доллары ей вернет, то она откажется от своих обличительных показаний.
Возвращал ли частями деньги Шмаравцев Васильевой или нет, я того не знаю, но показания о нем становились все более мягкими. Он явно ускользал от “карающего меча правосудия”.
Не помог даже и пресс - допрос, организованный мною совместно с Саламандровым. По предварительной договоренности, после допроса, по моему сигналу, Саламандров должен был войти в кабинет, где я допрашивал адвоката, и недовольно нахмурив брови, ознакомиться с протоколом, после чего надавить на Шмаравцева своим авторитетом.
Так и произошло. Пообещав в начале допроса посадить Шмаравцева за компанию с Леменовской, я предложил ему на выбор два изолятора, из которых он почему-то захотел в третий - во внутреннюю тюрьму ФСБ (видать, имел за душой грешки перед Родиной). Потом я провел краткий, но интенсивный допрос, играя роль “злого” следователя. После чего в кабинет зашел сердитый Саламандров, пробежал глазами отрицательные ответы напуганного, но не сломленного Шмаравцева и строго сказал последнему: “Теперь, Алексей Юрьевич, Ваша судьба у Вас в руках. Будите давать правдивые показания - останетесь на свободе, нет - знаете, что случится. Решайте. Вам жить”, после чего начальник отдела, оставив обалдевшего адвоката думать, гордо удалился.
Испуганный Шмаравцев тут же начал “сдавать” мне руководство Объединенной коллегии адвокатов, о финансовых злоупотреблениях которого он знал, проводя там как-то ревизию, но я прервал негодяя, заявив, что больше интересуюсь его грехами. Но так как упорный адвокат замолчал, то назначил ему на завтра встречу у “женского” изолятора, для финальной очной ставки с его “подругой” Леменовской.
ГЛАВА 10
Я решил провести последнюю очную ставку между Шмаравцевым и Леменовской, для чего свел их в пятом изоляторе в яростной битве, обильно пересыпанной словесными оскорблениями и безуспешным арбитражем адвоката Черной, которая, наверное, прокляла тот день, когда поддалась на уговоры Леменовской вступить в столь скандальное “адвокатское дело”. А потом, читатель наверняка слышал поговорку: “Два юриста - три мнения”. Здесь же собрались целых четыре обладателя юридического образования... Представление было впечатляющее.
Когда мы со Шмаравцевым вышли с территории изолятора, его настроение явно улучшилось. Обличительные свидетельства Леменовском были неточны и бездоказательны, он же держался уверенно, хладнокровно чеканя слова показаний о преступлениях бывшей коллеги, доказанность которых теперь не вызывала сомнений.
Я попросил Шмаравцева довезти меня до прокуратуры, что довольно часто проделывал с адвокатами, злоупотребляя своим служебным положением, в целях экономии сил и времени. Шмаравцев естественно возражать не стал.
- Повезло Вам, Алексей Юрьевич, - недобро поздравил я Шмаравцева, пока он выруливал со стоянки. - Похоже, дело в отношении Вас придется прекратить... Но меня беспокоят Ваши показания о Леменовской. Что бы ни отказались на суде...
- Не беспокойтесь, Владимир Анатольевич, - улыбнулся Шмаравцев. - Я-то уж не откажусь... А по какой статье Вы думаете прекращать в отношении меня?
- Может и по амнистии, - задумчиво пробормотал я, размышляя о том, что портить отчетность Управлению прекращенным по реабилитирующим основаниям делом не стоит.
- А, позвольте такой вопрос, - повернул ко мне голову Шмаравцев. - Какой у Вас оклад?
- Около двух тысяч...
- Что?! Не может быть... У старшего следователя городской прокуратуры оклад около 50-ти долларов?
- Мне хватает, - соврал я.
- Вот я Вам месячный оклад и подарю, если дело прекратите, - улыбнулся Шмаравцев.
- Вы не забыли, где я работаю? - внимательно посмотрев на адвоката, спросил я. - В отделе по борьбе с коррупцией. А Вы мне взятку предлагаете!
- Ну, это же не взятка. Благодарность, - Шмаравцев проехал “Кресты” и начал сворачивать на Литейный мост.
- Вот, что, Алексей Юрьевич, - прервал я. - Кончайте с этой темой! Посадить меня хотите, что б я не копал дальше? Так и скажите...
- Ну, что Вы, Владимир Анатольевич! Я же от всей души...
- Знаю я Вашу душу: Леменовскую уже “приземлили” ...
- Так она же - преступница, - не моргнув глазом, заявил мой “шофер”.
- Вы - два сапога пара, - подвел я итог разговора, после чего в беседы с ним больше не вступал.
Расставаясь у прокуратуры, я посоветовал Шмаравцеву из города не уезжать и ждать моего звонка для вызова. Он кивнул головой, думая о чем-то своем.
Естественно, меня насторожили намеки Шмаравцева. Анализируя его предыдущие поступки в отношении своих коллег, становилось ясно, что личность он довольно подлая, а значит и опасная в своих действиях. Держаться от него следовало подальше. В идеале его надо было просто “посадить”, тем самым многократно усложнив ему возможность гадить мне и окружающим. Но в том момент сделать это было невозможно. Доказательств вины Шмаравцева было явно недостаточно для предъявления ему обвинения и ареста. Мошенническими его действия были только по сути, ведь он ничего Васильевой не гарантировал, и обещаниями себя не утруждал. “На соплях” держалось и подстрекательство к даче взятки, которое так же “развалилось” бы в суде, поскольку Леменовская давала противоречивые показания и была заинтересованным в деле лицом, а Васильеву вообще больше интересовало возвращение денег, чем установление истины.
На мгновение в моей дурной голове молнией мелькнула сумасшедшая мысль спровоцировать Шмаравцева на дачу мне взятки и взять его с поличным. Меня бы, конечно, тут же отстранили от следствия, дело передали бы другому, но пройдоха - адвокат намертво увяз бы в “тисках закона”...
Собственно, по делу я практически все сделал, оставалась лишь фоноскопическая экспертиза, да разработка судья Дудкинской. Последнее вызывало наибольшие трудности, и процентов на 90 было неосуществимо.
Дело в том, что по заведенному порядку, следственный материал, уличающий судью в каком-либо преступлении, должен был направляться через Генерального прокурора в городскую квалификационную коллегию судей, которая и решала вопрос о целесообразности проведения следственных и оперативных действий в отношении коллеги. На моей памяти, такое разрешение коллегия давала лишь однажды - в отношении общеизвестного судьи Холодцова, рассматривающего дело скандального Якубинского. Хотя представлений Генерального прокурора в год проходило по полусотни. Что поделаешь: российские судьи были почти все поголовно коррумпированы: опьяненные полной безнаказанностью и божественным статусом, ничтоже сумятившись, брали взятки за все и за вся...
* * *
Пользуясь случаем, мне хотелось бы вспомнить пару “забавных” историй, имевших исключительно оперативный интерес. Однажды, опаздывая на работу, я тормознул потрепанную “шестерку”, разумно посчитав, что частник обойдется мне дешевле лишения квартальной премии за 10-ти минутное опоздание (а такие ходы отделом кадров городской прокуратуры с любовью практиковались, тем самым, убивая двух зайцев: экономию материальных средств и поддержание дисциплины).
Сообщив парню в спортивном костюме адрес назначения, и вызывая этим у него вполне закономерную заинтересованность, я автоматически спровоцировал дорожную беседу. В ходе которой, в частности, выяснилось, что мой “шофер” год назад освободился из “Крестов”, где полтора года “сидел” под следствием. После же передачи дела в суд, получил те же полтора года лишения свободы, которые ему и защитали, ограничившись отбытым наказанием. Узнав, что статья у парня была 163-я , я, конечно, поинтересовался причиной столь гуманного отношения судьи, на что мой случайный знакомый, немного помявшись, сообщил, что я хоть и “следак”, но пацан, видать путевый, а потому, он мне без имен и протокола, поведает сию притчу:
- Я еще “сидел” когда, пацаны помогали: “дачки”, “свиданки” с подружкой, все как положено было. Со “следаком” договориться не смогли. Ссал сильно. Так “вышли” на судью. Тот мужик был в годах уже. Он послал их вообще. То да се, начали “копать”. “Пробивать”, то есть судью на “вшивость” . Выяснили, что у того есть молодая любовница, а у той - собачка. Сучка такая мерзкая. И что-то с вязкой там у нее не “клеилось”. Она, типа, болела от этого. Мой кореш нашел ветеринара, все организовал. Сошелся с этой цыпочкой. То да се. Она его со своим хахалем и познакомила. А там понеслось... В общем, червонец “зеленых”, как с куста, “отломили”. На меньшее не согласился. Сказал: я, типа, только с “крутыми” работаю, марку имею. Но зато, вот! - парень радостно ударил по рулю. - Год как “откинулся” . Пацаны “тачку” подарили, чтобы “подыматься” начал. Лафа!
Мы немного помолчали.
- А, что ж, другие судьи тоже брали? - осторожно поинтересовался я.
- А то? С кем сидел, у всех адвокаты в паре с судьей работали... Хотя я с “братвой” сидел. “Зелень” у пацанов, какая - никакая, была, а как у “бытовиков” - не знаю. Не сидел. Даст Бог, и не придется, - он лихо свернул на Почтамтскую. - Вылезай, “следак”, приехали.
В другой раз, знакомый адвокат как-то разъяснил мне способ “честного” получения взятки. Практически недоказуемый и простой до гениальности.
- В общем, Вовчик, дело в сроках рассмотрения дела. Сам знаешь - у судьи сроков нет, сколько хочет, столько и слушает дело. По свидетелю каждый раз допрашивает, а потом откладывает заседание на пару месяцев. Дело обычное. Своя рука - владыка. А есть люди. Серьезные. Которым только бы на “зону” быстрее попасть. Там для них - дом родной. Да и освободиться с “зоны” легче, чем из следственного изолятора. Сам знаешь. “Хозяину” “бабки” “засылают”, он и “скидывает” пол срока за “хорошее поведение”, а для особо “крутых” вообще: в “чистую” освобождают, а по всем документам он “от звонка до звонка” отбывает... Был тут случай. Тормозит гаишник мужика на “бомбе” . Проверил документы - все в порядке. А тот, что-то выеживаться начал. Его в отдел, там “откатали” пальчики и на Папилон , а он оказывается не Иванов, а Сидоров и должен в настоящее момент в Архангельском крае “сидеть”. Сунулись проверять на розыск: может сбежал? Нет. Пусто. В колонию факсом запрос. Там паника... В общем, назревал гран скандаль. Но замяли. Из колонии пришел материал служебной проверки. Так, мол, и так, действительно сидел такой, но убег, гад, а по халатности заместителя начальника, в розыск не объявили. Забыли, типа. Виновные строго наказаны... Но сам понимаешь, дело - то по-другому было... Да-а, там мы за судей толкуем? Вот и слушай. Поступает дело такого “крутыша” в районный, а может и в городской суд. А дел у судьи сам знаешь сколько, на пол года вперед все дела расписаны. Но вопросы - то для того и есть, чтобы их решать. “Засылают” судье “зеленых”: месяц - “штука баксов”, и он вместо декабря ставит дело “крутыша” на май, то есть на завтра, и рассматривает его за неделю. И все!
- А как же майские дела?
- А что майские? Их на декабрь! Народ - то у нас простой. Кто вякнет? Кому захочется отношение с судьей портить из-за того, что он на 7 месяцев его дело отложил? Еще “впаяет” на всю “катушку”, по доброте душевной. Да ведь и срок содержания под стражей в срок приговора все равно засчитывается. Так, что: сиди и “Крестах” и не скучай. Вот и считай: иные под следствием полтора года, да за судом еще пару лет. А в суде получают три с половиной за свою краженку и ограничиваются отбытым.
- Так это деньги только за перенос даты слушания? А приговор, получается, законный дают?
- Конечно законный! В том - то все и дело. Не подкопаешься. Ведь судья сам свое время работы планирует. Нашел “окно” в графике - вот и дело рассмотрел. Молодец. Выдал показатель. Спасибо огромное... Придут к нему люди с красными книжками (если их еще пустят) и скажут: “Ты, сука судейская, взятку в семь “тонн” “баксов” получил!” А он, улыбнется, и спросит: “За то, что 8 лет строгого режима дал?” Они и “обломаются”.
- Круто придумано. Не подкопаешься, - вздохнул я.
- То-то и оно. А главное - недовольных нет. Потерпевшие рады большому сроку, подсудимый рад, что на “зону” быстрее уедет из душных “Крестов” вырвется, адвокат доволен, что дело не затягивается, ну и судья тоже, как ты понимаешь, доволен...
- То есть, если бы судьи были “загнаны” в рамки срока и очередности рассмотрения поступивших дел, то они бы не смогли злоупотреблять?
- Думаю, да. Хотя..., - адвокат почесал затылок. - Все равно злоупотребляли бы. На хитрую жопу хрен с резьбой всегда найдется... Помнишь Радищева, что он ответил, характеризуя общее положение в России?
- Воруют... Помню, только это не Радищев был...
- А, один хрен! Все равно, верно ведь. И сейчас так.
- А сколько стоит сбросить срок?
- “Тонна баксов” - год. Но это - общего режима, а сколько строгий или условно - не знаю. Не давал, - засмеялся мой собеседник.
* * *
Желая получше разобраться в характере Шмаравцева и попытаться прогнозировать его поведение, я стал допрашивать его коллег и начальство. В один день я пообщался сразу с тремя юристами, двое из которых были заместителями председателя президиума Объединенной коллегии адвокатов, где состояли Шмаравцев и Леменовская, Карточкин и Пуришкевич.
С Карточкиным беседа получилась не очень дружелюбная, так как я его, как заведующего юридической консультацией, где работала Леменовская, попытался уличить в сокрытии истинных гонораров адвокатов. В частности, мне было известно, что Леменовская задним числом внесла в ведомости деньги, полученные от Васильевой, за защиту сына. Причем, сумма была явно занижена. Карточкин гневно отвергал мои намеки, демонстрируя твердость бывшего начальника следственной части РУВД. Развивать тему я не стал, оставив ее на совести налоговой полиции.
Пуришкевич же, напротив, был очень вежлив и даже льстив. Адвокат заинтересовался судьбой Шмаравцева и сообщил мне, что тот в ближайшее время подвезет запрос из Коллегии о судьбе уголовного дела. Я сказал, что в отношении Шмаравцева дело скорей всего придется прекращать за недоказанностью или по пункту 2-му статьи 5-ой. А Леменовской сидеть долго и надежно. Пуришкевич чему-то обрадовался и на прощание предложил мне после увольнения из прокуратуры работать у него в коллегии, на что я лишь вежливо улыбнулся.
Впрочем, эти встречи помогли мне сформировать довольно негативный портрет Шмаравцева, как хитрого и беспринципного человека, готового на любую подлость. Что, впрочем, вскоре и подтвердилось.
* * *
11-го октября в 10 утра зазвонил телефон.
- Владимир Анатольевич? - раздался голос Шмаравцева.
- Да.
- Добрый день. Извините, пожалуйста, за неурочный звонок, адвокат Шмаравцев Вас беспокоит... Мне просто отзвонился мой заведующий Пуришкевич...
- Запрос что - ли? - догадался я.
- Да. Вот он жаждет мне “воткнуть” некий запрос.
- Ну, давайте в понедельник, как договаривались.
- Владимир Анатольевич, а на среду никак нам не перенести, - голос Шмаравцева был неуверенным, похоже, он был пьян. - Просто, чтобы я в среду мог полностью соответствовать...
“Чему он там собирается соответствовать” - подумал я: “В запой, что ли ушел?”, а вслух спросил:
- Вообще никак не сможете?
- Ну... Не готов буду, - адвокат почему-то замялся.
- Ну, ладно. Давайте в среду.
Я повесил трубку. Через пятнадцать минут он позвонил опять.
- Владимир Анатольевич? Это опять Шмаравцев Вас беспокоит. Извините, что я как назойливая муха.
- Да - уж...
- Просто Пуришкевич настоял, чтобы я вчера у него забрал этот запрос...
“Что он городит?! Точно пьян” - мелькнуло у меня в голове.
- ... Вот. И как можно скорее Вам завез. Ну, и честно сказать, у меня после разговора с Пуришкевичем к Вам еще один вопросик, который желательно не по телефону...
“Какой еще “вопросик”?! Какого черта ему от меня еще нужно?”
- Ну, понятно, - сказал я, отвязаться было явно не возможно. - Ну, давайте в два часа. Нормально?
- В два часа, нормально.
- Все. До свидания.
- В два часа я буду у Вас! - Шмаравцев бросил трубку.
“Надеюсь, к двум он протрезвеет” - усмехнулся я, углубляясь в разложенные на столе документы.
Около двух я вместе с коллегами возвращался из столовой Законодательного собрания, куда мы в последнее время стали наведываться обедать. У парадного входа в прокуратуру меня окликнул Шмаравцев. Я подошел к нему и предложил зайти, но адвокат почему-то отказался.
- Давайте лучше у меня в машине поговорим, Владимир Анатольевич...
Мы обогнули здание, и подошли к бежевой “Волге” Шмаравцева, стоявшей на Почтамтской.
- Что Вы хотите, Алексей Юрьевич? - раздраженно поинтересовался я. - Кстати, Вы запрос Пуришкевича привезли?
- Запрос?.. А-а, нет. Не привез... Хотя этот запрос для меня очень важен. Пуришкевич меня давно хочет выгнать... Но у меня другое дело, Владимир Анатольевич, - Шмаравцев нервно озирался, оглядываясь вокруг. - Помните наш разговор после “пятерки”, в машине...
- Вы о деньгах опять?! Я же Вам сказал: “нет”! Вы, что не поняли? Вы лучше бы запрос привезли...
- Ну-у, Владимир Анатольевич, обождите, - адвокат схватил меня за рукав пиджака, так как я повернулся уходить. - Войдите в мое положение. Мне очень надо... Я все сам сделаю. Принесу этот запрос и деньги в конверте и Вам под дверь подсуну... Если Вас на месте не будет. Я так уже делал. Я знаю... Вы же ничем не рискуете. Я обещаю...
- Леменовской так же обещали? - усмехнулся я. - Заканчивайте этот разговор.
- Ну, а как же с моим делом? - Шмаравцеву явно хотелось забраться в машину, он даже дверь приоткрыл.
- А, что, с Вашим делом? По пять - два прекращу, наверно. По амнистии, естественно, его никто прекращать не будет...
- Неужели? - Шмаравцев явно обрадовался. - Я тогда Вам еще 500 долларов добавлю...
- Слушайте, Шмаравцев! Зачем Вам все это нужно? Я же и так собираюсь дело прекратить...
- Я просто хочу быть уверенным, что Вы меня не обманите.
- Я-то Вас не обману...
- Владимир Анатольевич, - прервал Шмаравцев. - Давайте сядем в машину. Холодно что-то...
На дворе стояло 11-го октября, и ветер был не южный. Я нехотя сел в “Волгу” адвоката, догадываясь, о чем пойдет разговор. Ну, что ж, раз он сам сует голову в петлю...
Шмаравцев на минуту замешкался, поправляя пиджак, затем шлепнулся на водительское сидение автомобиля. Даже в 31-ой “Волге” он с трудом размещал свое грузное тело.
- Почему по амнистии не получится? - сразу задал он мне вопрос.
- А Вы постановление об амнистии смотрели?
- Не-а...
- А я смотрел! - я рассмеялся. - Там только для женщин, до пяти лет.
- Ага...
- Вот так-то.
- А там не будет нюансов - то, что по 5-2?
- Железно, - я постучал по ручке стеклоподъемника дверцы.
- Понял, - успокоился Шмаравцев. - Как раз вопрос у меня и был, потому что из разговора с Пуришкевичем я понял, что пять - два там...
- Я уже тогда постановление об амнистии посмотрел.
- И очных ставок не будет больше?
- Зачем? - удивился я.
- Вы говорили: “надо”.
- Ну, надо - это если... - начал я объяснять.
- Владимир Анатольевич, - высокопарно прервал меня адвокат. - В данной ситуации я Вас воспринимаю, как своего единственного советника. И не в моем положении здесь что-то говорить...
“Что он несет?!” - недовольно подумал я, собираясь закругляться. Но Шмаравцев мне не дал такой возможности, сообщив, что в среду принесет две тысячи рублей, а в пятницу “премиальные” 500 долларов. Я кивал головой, давая односложные ответы на разглагольствования адвоката, внимательно его разглядывая. Шмаравцев старательно отводил глаза. Он уже засомневался, будет ли надежно подсовывать конверт под дверь, но я его успокоил, что ошибки не случиться. На прощание, я усмехнулся, показывая пальцем на его карман:
- Не пишите?
Шмаравцев сильно испугался, уставившись на меня. Трясущейся рукой он достал из кармана ручку.
- Ну, если только это...
Меня (идиота) развеселил испуг Шмаравцева и я рассмеялся:
- Такие вот разговоры до добра не доводят...
- А зачем мне это нужно?
- Кто его знает, как вы адвокаты работаете. Всегда вам надо на крючке кого-то держать... На всякий случай.
- В данной ситуации на крючке нахожусь я, - заметил адвокат, убирая перьевую ручку в карман.
- Ну, не такой уж это крючок серьезный на самом деле, - усмехнулся я, вылезая из машины.
- Да, да. Конечно. До пяти лет...
- Фигня все это, - подвел я итог. - В общем, договорились: в среду утром?
- Да, да. Конечно. До свидания, - Шмаравцев протянул мне потную руку. Я нехотя ответил на его вялое рукопожатие.
Я хлопнул дверью и быстро пошел к арке прокуратуры. “Значит в среду тебя и “повяжем” адвокат Шмаравцев” - крутилось в моей бестолковой голове.
Вернувшись в кабинет, я серьезно задумался над сделанным. Риск был огромен. Но и победа в случае удачи была бы равнозначна. Я включил компьютер и начал печатать рапорт.
Начальнику Управления по расследованию
особо важных дел прокуратуры города,
старшему советнику юстиции Кириллову П.В.
от старшего следователя отдела по
расследованию коррупции и преступлений
в сфере экономики УРОВД прокуратуры
города, юриста 2-го класса Маркина В.А.
Р А П О Р Т
Довожу до Вашего сведения, что в моем производстве находится уголовное дело №078060, по которому в качестве свидетеля проходит адвокат ЮК №025 ОКА Шмаравцев Алексей Юрьевич, в отношении которого проводится следственная проверка на предмет его привлечения в качестве обвиняемого в совершении подстрекательства к даче взятки.
05.10.99 г. Шмаравцев предложил мне взятку в размере 2000 рублей в качестве благодарности за прекращение уголовного преследования в отношении него. Я отклонил это предложение, предупредив его об уголовной ответственности за подобные действия.
11.10.99 г. Шмаравцев дважды звонил мне на рабочее место, предлагая встретиться, якобы, для получения запроса из ОКА.
11.10.99 г. Около 14 часов около д.3 по ул. Почтамтской я встретил Шмаравцева, который отказался заходить в здание прокуратуры, а изъявил желание обсудить со мной свои проблемы на улице. Стоя у его автомашины марки ГАЗ - 3110 “Волга”, я выслушал его повторное предложение денег в сумме 2000 рублей, которые он собирался мне передать 13.10.99 утром, за прекращение дела в отношении него. Кроме того, 15.10.99 он обещал принести мне 500 долларов США. Я вновь отклонил его предложение. Шмаравцев предложил мне сесть в машину для продолжения разговора. Я согласился, так как принял решение дать притворное согласие Шмаравцеву на передачу мне денег и тем самым привлечь его к уголовной ответственности за дачу взятки. В автомашине Шмаравцев сообщил мне, что первую часть денег 2000 рублей, он принесет 13.10.99 в 9.30 и подсунет мне под дверь в конверте. Я дал притворное согласие на получение денег, после чего мы со Шмаравцевым расстались.
Осознавая всю ответственность за принятое решение, предлагаю использовать 13.10.99 г. установленный в моем кабинете диктофон для фиксации разговора со Шмаравцевым, когда он принесет деньги, а также подготовить двух понятых для свидетельства факта передачи денег и их изъятия из моего кабинета.
Распечатав рапорт, я поставил свою подпись и еще раз перечитал его текст, после чего вышел из-за стола, направляясь на 4-ый этаж к Саламандрову. Как вдруг остановился, задумавшись.
Я вспомнил, как в марте этого года, я в компании 15-ти работников прокуратуры и РУБОПа участвовал в “реализации” по, так называемому, “спиртовому делу”, по которому в качестве обвиняемого выступал помощник вице-губернатора Крабер. Он занимался получением крупных взяток со спирто-перерабатывающих предприятий города и попался совершенно случайно, по жалобе одного из обиженных “налогом”, который деньги - то уплатил, а лицензию ему так и не продлили. Крабер был арестован, и в тот же день планировалось провести широкомасштабные обыски в его квартирах и на рабочем месте. Дело было засекречено, и адреса для обысков раздали только в последний момент, однако, везде, куда приезжали доблестные бойцы с преступностью, их уже встречали радушными улыбками и накрытым чаем - пирогами столом. Как и следовало ожидать, обыски результата не дали.
Прекрасно зная, как в нашем “дорогом” Управлении распространяются слухи, я решил с рапортом не спешить. Диктофон у меня всегда был на “боевом взводе”, понятые - девушки из канцелярии не подвели бы. К тому же, я рассчитывал заранее предупредить постового о беспрепятственном пропуске адвоката, после чего догнать его, зайти вместе в кабинет и лично принять деньги под запись заранее включенного диктофона. После чего ввалились бы понятые, и дело было бы “в шляпе”. Но даже, если бы Шмаравцев действительно решил бы подсовывать деньги под дверь, то удача все равно была бы со мной, так как его “пальчики” на конверте остались бы. Тогда мне казалось, что эта авантюрная идея будет очень удачной...
Я аккуратно сложил рапорт и бережно спрятал во внутренний карман пиджака, рассчитывая вручить его Саламандрову после сигнала постового о явке Шмаравцева.
Кроме того, Шмаравцев мог и не решиться придти, и тогда я бы выглядел в глазах коллег и начальства полным идиотом, заигравшимся в оперативные игры. В случае же удачи - “победителя не судят”.
Допустив вторую роковую ошибку, я спокойно занялся подшиванием дела по Сенной площади.
ГЛАВА 11
13-го октября я как всегда пришел на работу без пятнадцати девять и сразу же пошел устанавливать в кабинете диктофон. Закрепив прибор скотчем под столом, я провел выносной микрофон под бумагами, расположив его таким образом, что Шмаравцев стоя или сидя находился бы от него на расстоянии не более метра, что обеспечило бы отличную без посторонних шумов запись.
Пять минут десятого я включил диктофон на запись и вышел из кабинета. Теперь аппарат работал бы самостоятельно до 9.50. Направляясь в канцелярию Управления, я задержался у дежурного милиционера, предупредив его, что пол десятого ко мне должен придти адвокат Шмаравцев, его нужно пропустить и тут же отзвониться мне в канцелярию, где я буду ждать. Сержант сделал отметку в журнале, пообещав все выполнить, и я со спокойной душой пошел болтаться по четвертому этажу, где располагались основные кабинеты следователей городской прокуратуры.
Просмотрев входящую почту в канцелярии, я зашел к своему новому знакомому - молодому следователю Игорю, недавно переведенного к нам из военной прокуратуры, кабинет которого находился напротив канцелярии. С ним мы начали обсуждать основные события в криминальном мире города. Дверь в коридор я оставил открытой, чтобы зав канцелярией Люда могла сразу позвать меня к телефону.
Однако пол десятого звонка не последовало, и я, уж было, решил, что Шмаравцев одумался, как вдруг, проходящий по коридору Саламандров поманил меня рукой за собой.
Сев на предложенный стул в кабинете начальника отдела, я заметил, что Иван Борисович необычайно хмуро смотрит на меня, и спросил, что случилось.
- Вам, что-нибудь известно про предательство? - недобро задал вопрос Саламандров.
- Не понял. Какое предательство? - нехорошее предчувствие охватило меня.
- Ну, то, что следователи взятки берут. Вам известно?
- Известно, конечно. Я-то тут при чем?
- Вот бумага. Пиши заявление об увольнении.
- Не понял я что-то, Иван Борисович. Объясните...
- Что мне тебе объяснять? Сам все знаешь.
- Ничего я не знаю! - вспыхнул я. - Что случилось - то?!
- Заявление на тебя в РУБОП поступило! От Шмаравцева...
- От Шмаравцева?.. И что же он заявил, интересно?
- Что ты вымогал у него взятку за прекращение дела... Есть кассета с записью вашего разговора... Так что пиши-ка ты заявление по собственному... А то придется тебя арестовать. И сегодня же поедешь в “Кресты”.
- Так, значит... Шмаравцеву Вы поверили, а мне - нет? - я взял лист и ручку. - Понятно.
- А, о чем с тобой еще разговаривать? - Саламандров зло взглянул мне в глаза. - Пиши, а то сам знаешь, что будет.
- А если напишу заявление, дальше что?
- Обещаю, что хода материалу не дадим. Бумаги останутся у меня...
- Можно хоть взглянуть на эти бумаги? Кассету послушать?
- Обойдешься, - грубо прервал меня Саламандров. - Пиши по хорошему. Послушай, раз предлагаю.
Быстро написав стандартное заявление об увольнение по собственному желанию, я хотел уже встать из-за стола, но тут в кабинет внезапно вошли Кириллов и Литвиневская. Они тяжело, с плохо скрываемым презрением смотрели на меня сверху вниз. Саламандров бодро протянул мое заявление Кириллову и весело заметил:
- Ну, вот, Петр Викторович. Все нормально. А Вы сомневались.
Кириллов пробежал глазами бумагу и протянул ее мне:
- Последним днем работы поставь 13-ое число.
Я дописал. Тут же Кириллов наложил свою резолюцию о согласии, и они с Литвиневской вышли.
- Давай сюда удостоверение, - Саламандров протянул руку.
Доставая красную книжечку, я наткнулся на сложенный вчетверо рапорт, но доставать его не стал. Дело было сделано, и мои оправдания никому здесь не были нужны. Но все же я сказал:
- А Вы не допускаете мысли, что все было по-другому?..
- Вот еще лист. Вкратце напиши объяснения. Как все было.
- Ничего не было, - буркнул я и на предложенном листе записал, что имел в производстве дело, где Шмаравцев был свидетелем. Денег я у него не вымогал и взятки получать не собирался.
Взглянув на мое объяснение, Саламандров бросил его в папку.
- Тащи все свои дела. Разговор закончен.
Выйдя на ватных ногах из кабинета начальника отдела, я медленно побрел по коридору, не замечая кивающих мне, теперь уже бывших коллег. Внезапная потеря любимой работы и мое “вышвыривание за борт”, вызвали у меня шоковое состояние. А то обстоятельство, что никто даже не попытался разобраться в произошедшем; никто даже не допустил такой простой мысли, что меня элементарно подставили, и никто-нибудь, а подозреваемый в даче взятки и мошенничестве, заронило в мое сердце глубокую обиду и горечь от несправедливости происходящего. Правда никого не интересовала. У моего руководства появился повод избавиться от “непослушного” следователя, и этот повод без лишних раздумий использовали...
Притащив кипу уголовных дел в кабинет Саламандрова, я застал там и Кириллова, который о чем-то весело беседовал с Иваном Борисовичем. Увидев меня, они замолчали, и Кириллов с пафосом произнес:
- Ну-с, Владимир Анатольевич, вот мы с Вами и расстаемся. Ошибся я в Вас, ошибся... Ну, ничего. Не волнуйтесь. О причинах Вашего увольнения никто не узнает. Материалы из РУБОПа останутся у Ивана Борисовича, чтобы Вы не пробовали восстановиться...
- Значит, дело возбуждать вы не будите?
- Конечно, нет! Зачем? Вы уволились. Вопрос снят. Ну-с, сдавайте дела... Да, Владимир Анатольевич, когда закончите с Иваном Борисовичем, загляните ко мне...
Быстро убрав в сейф принятые у меня тома уголовных дел, Саламандров дружески хлопнул меня по плечу и, улыбаясь, с оптимизмом напутствовал:
- Да, не расстраивайся ты так! Проживешь без прокуратуры. Ну, давай, счастливо! - и он пожал мне руку.
Совершенно обалдевший, я заглянул к Кириллову.
- А ведь я еще вчера все знал, Владимир Анатольевич, - улыбаясь, сообщил мне начальник Управления. - Материалы к нам 12-го поступили. Хотели некоторые по Вам “реализоваться”, да я отговорил их. Зачем? Как думаете? - и он по-доброму рассмеялся. Как будто мы были в эпицентре какого-то праздника с шутками и розыгрышами...
- Петр Викторович, а Вы не допускаете мысли, что я не совершал никакого преступления? Что Шмаравцев меня просто подставил? - все-таки задал я волнующий вопрос.
- Не допускаю, Владимир Анатольевич. Не допускаю. Мы все слушали кассету. Там Ваш голос, Ваш смех... Что еще нужно? Да Вы не расстраивайтесь так! Будите работать... Вот, Иван Борисович, многих в адвокатуре знает. Поможет Вам устроиться. Не Вы первый так увольняетесь...
- Неужели?
- А Вы как думали? - Кириллов загадочно улыбнулся. - Ну, идите. Приказ о Вашем увольнении уже в отделе кадров. Расчет получите в бухгалтерии...
Не прошло и часа с начала трагикомедии, а со мной уже закончили все формальности. Подписав обходной лист, сдав пишущую машинку, компьютер и выключившийся диктофон, я получил полный расчет в бухгалтерии и к 12-ти часам был “вольной птицей”, которой, правда, подрезали не только крылья, но и хвост.
Тут зазвонил телефон. Интуитивно Анжелика почувствовала, что со мной произошло что-то плохое, и позвонила проверить, но я наврал ей, отложив разговор до вечера, после чего набрал номер Пуришкевича.
- Владимир Анатольевич? - удивился он. - Что случилось?
- Да, вот. Уволили меня из прокуратуры... Из-за Вашего Шмаравцева, кстати. Он, гад, написал на меня заявление в РУБОП, что я с него, якобы, деньги вымогал за прекращение дела. Вот меня и выперли в одночасье, не разбираясь...
- Ай-яй-яй! - запричитал Пуришкевич. - Что же Вы теперь намерены делать?
- Да я, собственно, с просьбой к Вам... Помните, Вы предлагали мне к вам в коллегию идти работать...
- Ах, вот оно что, - энтузиазма в голосе Пуришкевича уже не было. - Ну, что ж, приходите завтра в 12 в Президиум. Время Вас устраивает?
- Меня сейчас любое время устраивает. Спасибо, Вениамин Владимирович. Какие документы с собой брать?..
- Документы брать не надо... - Пуришкевич замялся. - Мы пока просто поговорим. Ну, что ж, всего хорошего.
Собрав свои вещи и выкатив личное кресло на центр опустевшего кабинета, я зашел к своему соседу Петру. Недоверчиво выслушав мой рассказ, он все же согласился помочь мне отвезти вещи, и уже через час мы ехали в его “Мерседесе” к моим родителям...
Не буду описывать объяснения с родными и женой. Слезы, упреки и бесполезные советы уже не могли ничего изменить, и проходили сквозь мое сознание, не задерживаясь.
“Они даже не попытались разобраться! - постоянно вертелась в моем мозгу мысль. - Просто выбросили меня, как использованный презерватив. Смеясь, похлопывая по плечу, отняли у меня любимую работу, которой я посвящал все силы и знания. Благодаря которой я сформировался как личность, приобрел чувство собственного достоинства и, так необходимые молодому человеку, ощущения собственной важности и нужности в жизни”.
Снимая мой пиджак, Анжелика подняла выпавший из кармана рапорт, пробежала его глазами:
- Что это такое?
- Теперь уже не важно... Разбираться все равно бы никто не стал, - безразлично ответил я, уставившись в темное окно.
- Володя, любимый, послушай меня. Они “посадят” тебя. Надо уехать, пока еще есть такая возможность...
- Кириллов обещал не возбуждать дела...
- Он обманет... Они всегда так поступают. Увольняют человека “по собственному”, чтобы не возбуждать в отношении своего сотрудника... Я знаю. У нас в милиции так и делают...
Но в тот раз я не послушал жену. Наверное, тогда я был еще очень глуп и наивен...
Так в 25 лет я остался без работы. Но если бы я предвидел, что ожидало меня впереди, то это обстоятельство вызвало бы лишь грустную усмешку...
ГЛАВА 12
Беседа с Пуришкевичем заняла около 2-х часов. Он внимательно выслушал мой рассказ, прерывая его лишь сочувственными репликами и бранью в адрес Шмаравцева. Потом поведал мне о своей бурной молодости, когда он оказался в почти аналогичной ситуации, но “возродился из пепла, как птица Феникс”. Чуть позже пришел Карточкин, с которым Пуришкевич делил один кабинет, и тоже присоединился к нашей беседе. Мне он сочувствовал мало, но Шмаравцева ругал еще сильнее. Потом Пуришкевич с Карточкиным начали решать, что же со мной делать, и быстро пришли к выводу, что в Объединенную коллегию мне устраиваться никак нельзя, так как Шмаравцев меня просто “съест”, после чего Карточкин созвонился со своим знакомым заведующим юридической консультацией городской коллегии Алюларским и “сосватал” ему мою персону. Алюларского я хорошо знал, так как он преподавал в нашем Университете криминалистику и в свое время я даже писал ему курсовую работу, поэтому решению руководителей Объединенной коллегии я был даже рад.
На следующий день, получив от Алюларского билеты для “вступительного экзамена” в ГКА , я начал усердно по ним готовиться. А в начале ноября перед лицом многочисленной квалификационной комиссии я выяснил, что меня опять подставили. Никаких вопросов по билетам никто мне не задавал, а все с большим интересом интересовались, почему я уволился из прокуратуры, непрозрачно намекая, что они все обо мне знают...
В приеме в адвокатуру мне было отказано, и я, забрав документы, ушел в “свободное плавание”. Казалось, весь юридический мир Петербурга знает о моей “оплеванной” персоне. Что, впрочем, было и не удивительно...
Когда, через неделю после увольнения я явился к Кириллову за характеристикой для нового трудоустройства, то от бывшего коллеги узнал, что 13-го октября Кириллов в обязательном порядке обошел все следственные кабинеты и “под большим секретом” поведал моим сослуживцам причину увольнения следователя Маркина. Так что, “оплеван” я был прочно и надолго.
Этот психологический прессинг завершился 16-го ноября, когда вечером мне домой позвонил... Шмаравцев. От неожиданности я чуть не выронил трубку из рук. Посочувствовав мне и выразив сожаление, что все так получилось, Шмаравцев извинился передо мной (!), за то, что “подставил” меня, спровоцировав увольнение и возможный арест. После чего абсолютно спокойно предложил мне работать вместе с ним (!!!) в Балтийской коллегии адвокатов.
Молча, выслушав человека, для которого понятий приличия и совести совершенно не существовало, я выразил ему свое глубокое желание больше никогда с ним не встречаться и о нем не слышать, после чего в ярости бросил замолчавшую трубку. Думаю, что наш разговор Шмаравцев записывал на память.
Через пару часов раздался другой звонок. На сей раз, звонил некий журналист, который весьма нагло попытался выяснить у меня истинные причины увольнения, постоянно “жонглируя” в разговоре какими-то бредовыми фактами, полученными похоже от Шмаравцева.
Как я позже узнал, этот “бумагомарака” был старым товарищем адвоката - негодяя, который и заказал ему “обличительную” статью про меня, вышедшую вскоре в одном из изданий “желтой прессы”. Статья поражала читателей огромными буквами заглавия: “СОБСТВЕННОЕ ЖЕЛАНИЕ СЛЕДОВАТЕЛЯ МАРКИНА”, и носила обычный в изданиях подобной ориентации бредово-сенсационный характер, повествуя об изобличении и удачном уклонении от заслуженного сурового наказания главного коррупционера Санкт-Петербурга - следователя городской прокуратуры Маркина, то есть - меня. Рассказ велся от третьего лица и целиком излагал версию Шмаравцева на происходившие события. Особенно сильное впечатление на меня произвела фраза: “Адвокат Шмаравцев был так возмущен и шокирован преступным вымогательством взятки старшим следователем прокуратуры Маркиным, что после разговора с ним выпил в своей машине две (!) бутылки коньяка, после чего поехал в РУБОП делать заявление на следователя - взяточника”. Продажный журналист, сам того не осознавая, поставил под сомнение в глазах читателей вменяемость Шмаравцева и его заявления, явившегося итогом единоличного распития двух бутылок крепкого алкогольного напитка. Да еще и за рулем! Куда только смотрело ГИБДД?..
Но все это было бы смешно, если бы не было так грустно.
* * *
Промозглый ноябрьский ветер и ежедневный моросящий дождь стали моими постоянными спутниками в бесплодных попытках найти работу в таком большом, и одновременно таком маленьком, городе. И только в конце ноября, с помощью связей отца, мне удалось устроиться юристом в Фонд социального страхования на низкооплачиваемую, но обещающую дать хорошую практику в судах, работу.
Казалось, жизнь начинала входить в новую устойчивую колею, и я все реже замечал слезы в глазах жены и грусть в словах отца и матери, когда вдруг однажды вечером у меня в квартире раздался резкий звонок телефона. Не предчувствуя недоброе, я снял трубку. Звонила зав канцелярией Люда:
- Привет. Узнал? Слушай, тут “пайковые” за октябрь на тебя лежат. Зайди завтра и забери.
- Хорошо. Зайду.
- Да, вот еще... Тебя Иван Борисович зачем-то видеть хочет.
- Зачем? Не знаешь? - насторожился я.
- Не-а... Завтра зайдешь, сам все и узнаешь. Ну, пока.
Я повесил трубку и посмотрел на календарь: 7-ое декабря. Странно. Со дня моего “добровольного” увольнения прошло почти два месяца. И если бы возбудили дело 22 октября , то меня давно бы уже “дернули”.
“Наверное, какие-нибудь формальности” - легкомысленно решил я. Однако с течением времени беспокойство усилилось, и я решил позвонить домой Саламандрову.
- Зачем Вы звоните, Маркин? - довольно враждебно поинтересовался бывший начальник.
- Хочу узнать, зачем я Вам понадобился. Что случилось?
- Завтра придете и все узнаете. Все. Больше мне не звоните! - и он бросил трубку.
Нужно ли сообщать, что ночь прошла беспокойно. Я прокручивал в голове возможные причины необходимости моего визита в прокуратуру и не находил ответа. Наивный, я все еще верил обещаниям Саламандрова и Кириллова...
* * *
Отпросившись с работы, в 12 часов я уже поднимался по лестнице дворца на Исаакиевской площади, когда мне на встречу, не торопясь, вышел задумчивый Пуришкевич.
- Вениамин Владимирович? Зачем Вы здесь? - искренне удивился я.
- Да так, - замялся адвокат. - По делам.
- Со мной, надеюсь, не связанных?
- Нет, нет. Другие... Ну, ладно. Спешу, - и он быстро распрощался.
Не успел я сообщить постовому, к кому прибыл, как из недр знакомого коридора вышел Кузьминский - новый следователь, занявший мой кабинет.
- А-а-а, Маркин! Давно жду. Идите ко мне.
- Вообще-то, меня Иван Борисович вызывал...
- К нему потом зайдете, - и, не сомневаясь в моем послушании, Кузьминский быстро пошел по коридору обратно.
Знакомые стены навеяли на меня воспоминания...
- Садитесь, - резко сказал следователь.
Я занял место напротив Кузьминского, и еще не вполне понимая, что происходит, вопросительно посмотрел на него.
- Вот что, Маркин. Уведомляю, что в отношении Вас возбуждено уголовное дело, и сейчас Вы будете допрошены в качестве подозреваемого в совершении вымогательства взятки у адвоката Шмаравцева.
В горле у меня пересохло.
- Когда же было возбуждено дело?..
- 22-го октября. По статье 30-ой части третьей и статье 290-ой, части четвертой, пунктам “в, г”.
“Ровно через десять дней... Ай да, Саламандров!” - мелькнуло у меня в голове.
- Значит, так, - пришел я в себя. - Раз сложилась такая ситуация, я официально заявляю, что без участия адвоката никаких показаний давать не буду, и все следственные действия требую проводить только с участием адвоката Заозерного Сергея Владимировича из 310-ой консультации... Вот его визитка. А, чтобы мои слова не пропали даром, прошу предоставить мне лист бумаги для заявления.
- Вот Вам лист, - недовольно пробурчал Кузьминский. - Но с адвокатом или без, я Вас все равно буду допрашивать. К тому же Вы прекрасно знаете, что адвокат по закону допускается лишь с момента задержания или избрания меры пресечения. Так, что до этого момента Вам адвокат не нужен... И я Вас допрошу сейчас, а потом поедем к Вам домой с обыском.
- Ко мне домой? - удивился я. - Что же Вы собираетесь искать? Ведь подозреваете - то лишь в покушении на взятку...
- Это наше дело.
- Ну, что ж, - я дописал в заявлении, что требую не только допросы, но и проведение обыска выполнять с участием Заозерного. - Вот мое заявление. Не потеряйте.
- Не беспокойтесь, - Кузьминский вложил бумагу в дело. - Но не забудьте, что ответ на заявления я обязан дать в 10-ти дневный срок...
- Ясно, - я замолчал. Мне все стало понятно. Те самые циничные нарушения закона, которые я раньше с такой виртуозностью использовал, сегодня применялись против меня самого. И ничего поделать я не мог. Теперь уже не чужой дядя, а я сам угодил в жернова СИСТЕМЫ, официально именовавшейся правоохранительной, а по сути являющейся лишь карательной машиной, перемалывавшей без разбора чужие жизни и судьбы.
Но самое большое потрясение я испытал от коварного обмана, жертвой которого стал. Поверив лживым обещаниям Саламандрова - Кириллова, я подписал бумагу, избавившую их от хлопот и неприятностей. Уволив меня “по собственному желанию”, они “убили” сразу двух “зайцев”: возбудили дело не в отношении сотрудника, а простого гражданского лица, и тем самым избавили прокуратуру от вошедшего во все сводки и отчеты “следователя - преступника”. Кроме того, в случае удачного (для меня) разрешения дела в суде, я смог бы легко восстановиться в должности, отсудив с прокуратуры солидную компенсацию за вынужденный прогул. А такие прецеденты уже были, и бухгалтерия не раз выплачивала круглые суммы “вынуждено прогулявшим” один - два года, оправданным судом сотрудникам. И естественно, что руководство прокуратуры за такие “материальные потери” никого по голове не гладило.
Теперь-то я понял причины радости Саламандрова и Кириллова 13-го октября. Эта пошлая комедия с лживыми обещаниями и “дружескими” похлопываниями по плечу была запланирована еще 12-го числа, когда на меня из РУБОПа пришел “компромат”.
“Ловко, однако, они меня провели. Сразу видна практика!” - горько усмехнулся я про себя. Но было слишком поздно...
- Вот, подпишите протокол допроса и ознакомьтесь с постановлением на обыск... Кроме того, я избираю в отношении Вас меру пресечения в виде подписки о невыезде... Вот, ознакомьтесь.
- По 90 - ой, что ли? - об адвокате я уже не спрашивал.
- Да. Подпишите... Кстати, Маркин, где тут у Вас протоколы обыска лежат?
- Ну, ты наглец..., - начал я возмущенно.
Но этот момент в кабинет заглянул Саламандров. Зло блеснув глазами, он сквозь зубы процедил непонятную мне фразу о том, что я нагадил везде, где касался, после чего угрожающее добавил:
- Теперь думай, как поступить. Ты теперь в положении Шмаравцева. Как себя поведешь, так и мы с тобой будем...
- Как же Вы, Иван Борисович, обманули меня? - бросил я с укором. - Я-то Вам поверил...
- Ты сам себя обманул! - с ненавистью бросил мне в лицо Саламандров и скрылся, хлопнув дверью.
Тут же зашли два дюжих оперативника, в молчаливой компании которых, я и поехал на квартиру моих родителей, где мы с Анжеликой и годовалой Ритой жили последние месяцы.
Присутствие посторонних людей в родной квартире, их бесцеремонно копание в дорогих мне вещах, ошарашенные глаза жены и плач дочери при виде чужих, окончательно выбили меня из колеи, и происходящие события воспринимались как в тумане. Я как бы наблюдал со стороны, автоматически отвечая на задаваемые операми вопросы и безразлично наблюдая, как они роются в моих бумагах в поисках не известных мне, но “интересующих следствие” предметов.
Через пару часов, забрав системный блок компьютера, купленного три года назад, вместе с моим блокнотом - ежедневником и гладкоствольным ружьем, на которое у меня естественно была лицензия, прихватив зачем-то пишущую машинку, незваные гости стали собираться. Единственным более-менее значительным “уловом” для них стал газовый револьвер, полученный мною в 1997-ом году от Антипова. Выбросить эту “игрушку” у меня не поднялась рука, и он благополучно лежал, ожидая обыска, в глубине ящика секретера. Официально я владел газовым пистолетом калибра 7,62 и газовый 9 мм револьвер был мне не нужен. Но поскольку хранение газового оружия не является преступлением, я не предавал особого значения факту нахождения среди моих вещей бесполезной “железной игрушки”. Опера часть 4-ю статьи 222-ой УК тоже знали, и в начале заметно колебались в желании забрать с собой револьвер, но потом решили захватить находку “на всякий случай”. Для себя я решил, что выдавать Антипова не буду, ни при каких обстоятельствах, скажу, что нашел пистолет и хранил его дома без всяких целей. Все равно ответственности за это по закону не предусмотрено. А хорошего человека подводить нельзя.
Упаковав и опечатав изъятые “интересующие следствие” трофеи, заполнив протокол обыска, и при этом, забыв разъяснить понятым статью 135-ю УПК, сотрудники РУБОП пригласили меня с собой вернуться в прокуратуру. Возражать РУБОПу я не стал. Чревато.
В кабинете Кузьминского находился какой-то пожилой мужчина, который с момента моего появления, начал яростно “испепелять” меня взглядом, и пока следователь выписывал мне повестку на 9-е число, он “сверлил” меня ненавидящими глазами. Только доехав домой, я вспомнил, где видел этого человека. Именно он был “убитым горем” мужем пенсионерки Ивановой, раздавленной бетонной плитой на Сенной площади.
ГЛАВА 13
Девятого декабря 1999-го года ровно в 11 часов я вместе с Заозерным прибыл в кабинет Кузьминского.
- Ознакомьтесь с постановлением о привлечении Вас в качестве обвиняемого, - следователь протянул мне свежеотпечатанный лист.
Молча, прочитав о том, что 05.10.99 г. я вымогал у Шмаравцева взятку в размере 2500 долларов США, и тем самым совершил пр.пр.ст.ст. 30 ч.1, 290 ч.4 п.: “в, г” УК РФ, я молча передал постановление Заозерному. Теперь мне вменяли лишь приготовление к получению взятки, а не покушение на нее.
- Показания давать будите? - безразлично спросил Кузьминский.
- Не будем, - встрял Заозерный. - Воспользуемся 51-ой.
- Да, - подтвердил я. - Именно так.
- Ну, что ж. Ваше дело... Теперь проведем очную ставку.
В кабинет испуганно заглянула туша Шмаравцева. Поправив на потном носу сползающие очки, он робко опустился на стул рядом с Заозерным, отводя глаза и, стараясь держаться от меня подальше.
Выполнив все процессуальные формальности, Кузьминский предложил Шмаравцеву рассказать о моих “преступлениях”, и тот “понес” такой бред, от которого стало плохо даже Заозерному. Якобы я, угрожая ему арестом и заставляя выбирать изолятор, вымогал 2500 долларов США за прекращение дела в отношении него по амнистии.
- Вы в курсе, что следователь обязан прекратить дело, если преступление подпадает под амнистию ? - прервал излияния Шмаравцева Заозерный.
- Да, я знаю это, - неуверенно проблеял Шмаравцев. - Но ведь перед прекращением дела следователь предъявляет обвинение и избирает меру пресечения... Я думал, что Маркин меня арестует.
- Вы хорошо знакомы со статьей 89-ой? А ведь в ней доступно сказано, что следователь может и не избирать меру пресечения.
Шмаравцев ошарашено замолчал, но ему на помощь пришел Кузьминский:
- Ладно. Не будем устраивать здесь процессуальных споров! Свидетель Шмаравцев, продолжайте свои показания.
Шмаравцев не преминул продолжить, сообщив, что 11.10.99 г. прибыл для беседы со мной к зданию прокуратуры и сделал запись нашего разговора специально, чтобы иметь против меня доказательства. Причем, как сообщил Шмаравцев, диктофон он включил только в “Волге”. А до этого записывал свои телефонные переговоры со мной.
“Интересно, - подумал я. - Что же за подборка у него получилась?”
Я отказался от дачи показаний и заявил, что слова Шмаравцева - ложь. Но вопрос все же задал, спросив у него, помнит ли он свой звонок 16-го ноября? Шмаравцев, покраснев, сказал, что действительно звонил мне домой, но извиняться и не думал, а лишь пытался прекратить якобы распространяемые мною клеветнические измышления в его адрес. Какие - не сообщил. Тогда на прощание я задал Шмаравцеву последний вопрос: какую цель он преследовал, обратившись с заявлением в РУБОП, на что негодяй, не моргнув глазом, ответил: “Я обратился в РУБОП, чтобы пресечь противоправные действия следователя Маркина”.
“Бог мой! Да он - праведник, - мелькнуло у меня в голове” и я обменялся понимающими улыбками с Заозереным.
Очная ставка закончилась, и Шмаравцев поспешно вышел, а Кузьминский, аккуратно убрав протокол в портфель, сообщил нам:
- А сейчас, ввиду того, что Вы, - он посмотрел на меня. - Отказываетесь признавать свою вину и давать показания, я вынужден поставить вопрос перед руководством прокуратуры города об изменении Вам меры пресечения на содержание под стражей .
Меня как парализовало: “Зачем?!!”
- Нет уж, позвольте! - вскочил со стула Заозерный. - Какие основания для изменения меры?! Подписку Маркин не нарушал, новых доказательств у вас не появилось. Он обвиняется в должностном преступлении, а сам уже два месяца не является должностным лицом, то есть аналогичного преступления совершить не может. Он, что, социально опасен?
- Обжалуете в суд, если захотите, - отмахнулся Кузьминский.
- Он работает, у него на иждивении жена с годовалым ребенком! Зачем арестовывать?! Я не понимаю...
- Да ладно, Сергей. Ты, что, не понял? У них уже все решено заранее... Вон у следователя постановление уже отпечатано, - я указал возмущенному Заозерному на документ, любовно извлекаемый Кузьминским из дипломата.
Расстроенный адвокат опустился на стул, а следователь, сообщив, что через пять минут вернется, выгнал нас в коридор, и гордо удалился ставить печать на заранее подписанное постановление.
Пока я писал записки жене и родителям, а Заозерный нервно прохаживался по коридору, из соседних кабинетов вышли мои бывшие коллеги по Калининградскому району Петр и Марина. Они ошарашено выслушали известие о моем аресте, и Марина сказала:
- Вот тебя сажают. А Крабера вчера отпустил прокурор города... Так, что, выходит, ты поопаснее будешь.
- Да. Выходит, что так, - грустно усмехнулся я. - Они разозлились, потому, что я отказался показания давать.
- И правильно, - твердо заметила Марина. - Никаких показаний до суда. С делом сначала ознакомишься, а потом решишь...
- А, что, здесь уже все знают обо мне?
- Да уж, конечно. Кириллов до всех довел сразу после твоего увольнения, - Петр отвел глаза. - Ладно, Володя, извини. Дел много.
И они с девушкой скрылись в своих кабинетах.
Пока ждали Кузьминского, я отдал Заозерному кожаную куртку и галстук, с трудом снял с пальца обручальное кольцо и бережно передал его адвокату.
- Все отдашь лично в руки жене... Объясни, как дело было. Успокой, если сможешь... И главное: готовь жалобу в суд.
- Это - то я сделаю, но боюсь, с мерой не получится... Пока дело в городской прокуратуре, все жалобы - только в Адмиралтейский суд. А тут у них все схвачено. Их же район. Вот если бы добиться, чтобы в Областную прокуратуру твое дело передали, то можно попробовать...
Тут появился “долгожданный” Кузьминский, победоносно размахивая проштампованным “благословением”.
Текст документа был поистине уникален:
П О С Т А Н О В Л Е Н И Е
об изменении меры пресечения
“09” декабря 1999 года г.Санкт-Петербург
Старший следователь отдела по расследованию коррупции и преступлений в сфере экономики Управления по расследованию особо важных дел прокуратуры Санкт-Петербурга Кузьминский С.В., рассмотрев материала уголовного дела № 078086,
У С Т А Н О В И Л
Настоящее уголовное дело было возбуждено 22.10.99 г. по ст.ст.30 ч.3, 290 ч.4 п.: ”в, г” УК РФ в отношении Маркина В.А..
08.12.99 г. Маркин В.А. был допрошен как подозреваемый и в отношении него в порядке ст.90 УПК РСФСР была избрана мера пресечения в виде подписки о невыезде.
Однако Маркин продолжил заниматься преступной деятельностью и 08.12.99 г. в квартире, где он проживал, во время обыска был обнаружен незарегистрированный газовый револьвер.
09.12.99 г. Маркину В.А. было предъявлено обвинение в совершении пр.пр.ст.ст.30 ч.1, 290 ч.4 п.: “в, г” УК РФ.
На основании изложенного, учитывая, что Маркиным совершено особо тяжкое преступление и находясь на свободе, он продолжает заниматься преступной деятельностью, руководствуясь ст.ст.89, 96 УПК РСФСР,
П О С Т А Н О В И Л
1. Изменить меру пресечения Маркину В.А. на содержание под стражей.
2. Копию настоящего постановления отправить для исполнения начальнику Учреждения ИЗ-45\1...
Ссылки на статью 101-ю УПК РСФСР, на основании которой только и изменялась мера пресечения, не было. Что меня, впрочем, не сильно удивило. А вот фраза о моем “преступлении” в форме хранения незарегистрированного газового револьвера, просто потрясла меня. Но с другой стороны расставила все точки над “i”. Похоже, документ писался малограмотным автором постановления о прекращении уголовного дела № 027...
Но меня эти процессуальные ляпы тогда только радовали, зароняя в мою наивную душу семена робкой надежды на справедливый суд, которым, впрочем, так и не удалось прорасти. - Можно хоть домой позвонить? - попросил я Кузьминского. - Там жена с дочкой ждут...
- Я им сам сообщу, - отрезал следователь, демонстративно углубившись в изучение бумаг.
Отдав копию подписанного постановления об изменении меры пресечения Заозерному, я откинулся на спинку кресла в ожидании конвоиров. Последние не заставили себя ждать.
Дверь резко открылась, и я иронично распахнул объятия двум оперативникам 5-го отдела РУБОПа, с которыми работал по делу Леменовской.
- Кого я вижу! Ты, что ж, Олег, сам вызвался или приказали? - с усмешкой задал я вопрос отводящему глаза оперу.
- Что значит, “сам вызвался”? - буркнул он. - Ладно. Давайте документы, - он протянул руку Кузьминскому.
Пока меня везли на заднем сидении РУБОПовской “восьмерки” на Чайковского, 30 , я, не переставая, упражнялся в красноречии. Сказалось огромное психологическое напряжение и эмоциональный шок, вызванный арестом. Олег с напарником хмуро слушали мои иронично - грустные комментарии, не прерывая мой “словесный понос” и, стараясь не встречаться со мной взглядом. Было заметно, что проделываемая работа не доставляла им ни малейшего удовольствия.
Проведя по бесконечным коридорам “антимафиозного ведомства”, мои “конвоиры” оставили меня в знакомых стенах 4-х столового кабинета, куда я частенько наведывался в последнее время.
Пока Олег молча заполнял протокол досмотра, снимал с меня шнурки и ремень, я постепенно приходил в себя, медленно осознавая, что в моей жизни случилось нечто невероятное. Я был арестован и через несколько часов окажусь в камере “Крестов”, куда сам с 1996-го года наведывался как хозяин, уверенно переругиваясь с контролерами - выводящими и любезничая с работниками канцелярии.
- Олег, можно я домой позвоню? Там еще не знают...
Опер поднял на меня усталые глаза:
- Давай, только быстро.
Сообщив убитым горем жене и матери о случившемся, я опустил трубку на рычаг, не в силах вынести слезы дорогих мне людей.
- Не того вы взяли, Олег. Не того... Как же так, Шмаравцев на свободе, а меня в “Кресты”? - удрученно промолвил я, опускаясь на шаткий стул.
- И Шмаравцева время придет, - уверенно ответил опер. - Поставь подпись внизу... Кстати, а где твоя куртка?
- Адвокату отдал.
- Без верхней одежды тебя не примут. Надо поискать что-нибудь, - и он вышел из кабинета.
Через минуту в мое распоряжение поступила синяя с капюшоном и на “молнии” куртка на искусственном меху. По размеру и внешнему виду она, похоже, когда-то принадлежала подростку - переростку, а в РУБОПе стала служить мягкой спинкой для кого-то из оперов.
- Одевай, не бойся. Она не с трупа, - пошутил Олег, протягивая мне засаленную одежду, сразу превратившую меня в бомжеватое создание неопределенного возраста.
Через пол часа двое оперативников вели меня под руки дворами на Захарьевскую улицу, где располагался МИВС ГУВД, куда в октябре я ходил каждый день, как на работу. Мои руки, как того требовала инструкция, были застегнуты наручниками.
Так 9-го декабря 1999-го года я был арестован и из бывшего старшего следователя прокуратуры города в мгновение ока превратился в обычного заключенного.
ГЛАВА 14
В дежурной части МИВС знакомый прапорщик очень удивился, увидев мою физиономию.
- Вот так номер! А Вы-то как тут, товарищ прокурор?
- Посадили, как видишь...
- Так, так, так, - внимательно читая постановление, прапорщик изредка бросал на меня сочувственные взгляды. - Это, что ж за статья такая, 30-я часть 1-я?
- Приготовление. К получению взятки, - пояснил снимавший с меня наручника РУБОПовец.
- Покушение, что ли?
- Нет. Приготовление. Покушение, это 3-я часть.
- Так он, что сделал - то? Я не понял.
- Читай документ, - оперативник расписался в журнале и пошел к выходу. - Ну, бывай, следак. Даст Бог, встретимся.
- Раздевайся до трусов, - скомандовал прапорщик, и, прощупывая мои вещи, продолжил расспросы.
- Так ты, что же, взятку получил, что ли?
- Нет.
- Ну, деньги - то, тебе принесли?
- Нет.
- Обожди... Так денег вообще не было?
- Нет, не было.
- А в чем же тебя обвиняют?
- Обвиняют в вымогательстве взятки. Якобы, я сказал адвокату принести деньги за прекращение дела в отношении него.
- А он?
- Кто? Адвокат?.. А он написал на меня заявление в РУБОП.
- Что ты взятку с него вымогал?
- Да.
- Одевайся... Слушай, так дело по этому адвокату не прекратили?
- Нет, конечно... И не прекратят.
- Так зачем же он заявил на тебя?!
- Не знаю, - я пожал плечами. - Наверное, чтобы меня отстранили от дела. Чтобы не “копал” под него...
- А тебя посадили, - засмеялся догадливый прапорщик.
- Вот именно.
- А пистолет, зачем хранил? - сменил он тему.
- По закону хранение газового оружия ненаказуемо...
- Ну да?
- Почитай статью 222-ю, 4-ю часть.
- А почему вписали тогда? - помахал он постановлением у меня под носом. - Значит наказуемо... Ладно. Кончай “базарить”. Самойлов! Забирай...
Дюжий сержант, не торопясь, вывел меня из дежурной части, и мы знакомым коридором вошли в зал, где по правой стене тянулся ряд дверей следственных кабинетов.
В дальнем углу Самойлов аккуратно и со знанием дела снял с меня отпечатки рук, после чего церемонно выдал мне крохотных кусочек вонючего хозяйственного мыла, которым я следующие десять минут и пытался отодрать стойкую черную краску, мгновенно впитавшуюся в ладони.
Пришел другой сержант и, приказав мне держать руки за спиной, повел по железной лестнице наверх, где мы начали путешествие по бесконечным лабиринтам коридоров, пока, наконец, не остановились около обшарпанной двери. С трудом открыв тяжелый запор, он втолкнул меня в камеру, и с грохотом отрубил мне путь к свободе...
Привыкнув к сумеркам камеры, я осмотрелся. Камера была прямоугольным помещением площадью около 10-ти метров, с двумя деревянными лежаками, закрепленными на левой и правой стенах. В правом дальнем углу находились чугунный, изъеденный коррозией унитаз, и еще более ржавая раковина. Камера освещалась одной маломощной лампой, спрятанной в закопченный плафон, намертво закрепленный под самым потолком над дверью, так, чтобы смотрящий снаружи в глазок мог беспрепятственно обозревать содержимое камеры, не слепя себе глаза.
В середине двери было вырезано “окошко” на петлях, открывающееся наружу и предназначенное для выдачи пищи. Что тут же и подтвердилось, так как “окошко” с грохотом распахнулось и с криком: “Ужин!” невидимый мне работник изолятора, бросил на него половину “кирпича” черного хлеба и алюминиевую миску с каким-то содержимым. В миске плавала погнутая ложка из аналогичного металла.
Я взял “ужин” и сел на скамью - кровать. Попробовав содержимое миски, я понял, что это капустный суп со вкусом стухшей рыбы, и есть не стал. Хлеб оказался отвратительным на вкус, но все-таки съедобным, и я стал не торопясь ломать его маленькими кусками. Не прошло и пяти минут, как за дверью закричали: “Сдавай посуду!” и в “окошко” влезла рука в камуфляжной форме. Я быстро выплеснул содержимое миски в унитаз и протянул ее в “окошко”.
- А мыть, кто будет?! - зло спросила рука. - Я?!!
Не желая портить отношения с хозяевами навязанного мне “пристанища”, я быстро ополоснул миску под тонкой струйкой холодной воды и вместе с ложкой отдал дежурному. Окошко захлопнулось. Ужин был закончен.
Доев в сухомятку черный хлеб, я подошел к решетке окна. Оно действительно было укреплено на совесть: двойная решетка переплеталась стальной сеткой, а непрозрачные плитки стекла окончательно снимали вопрос о лучах дневного света. Единственная крохотная, размерами с ладонь, форточка, как впрочем, и все окно, с улицы была закрыта проржавевшими полосками металла, закрепленными под таким углом, что лишь прижав к ним руку, можно было почувствовать слабые дуновения вольного воздуха. Впрочем, за окном стоял декабрь, и жаловаться на жару не было никаких оснований.
Оторвавшись от изучения окна, я внимательно пригляделся к “унитазу” и только тут заметил, что он был раза в полтора меньше и ниже обычного “фарфорового трона”, а неестественно суженое отверстие напоминало улыбающийся рот. Только тут мне стала понятна знакомая по легендарному сериалу фраза: “Что ты лыбишься, как параша?”. Тут же я вспомнил, что “окошко” в двери называлось “кормушкой”, а полоски металла на окне - “ресничками”...
Тюремный колорит медленно, но неумолимо входил в мою жизнь, и, пораженный внезапно навалившейся дисперсией, я улегся на жесткую скамью, подложив под голову зимнюю шапку. “Наверное, завтра этапируют в “Кресты”, - мелькнула мысль. Но тут же я резко сел, озаренный внезапной догадкой. “Какие “Кресты”?! Меня же сюда на “разработку” посадили! Ежу понятно! Сегодня или завтра “закинут” какого-нибудь оглоеда и начнется... Черт возьми! Серега не в курсе, да и мои думают, что я уже в “Крестах”. Будут психовать... И не предупредить ведь никак...”
- Гражданин начальник, - застучал я в дверь камеры. - Мне бы с адвокатом связаться надо. Он думает, что меня в “Кресты” увезли... Сообщить надо. Дайте, пожалуйста, бумагу и ручку. Я заявление напишу.
- Не положено! - грубо отозвался дежурный.
- А когда меня этапируют?
- Когда надо, тогда и этапируют, - последовал лаконичный ответ, заканчивая разговор.
Побродив по камере еще какое-то время и придя к выводу о бесполезности активных действий, я вновь лег на “гостеприимно расстеленную кровать” и скоро ощутил мягкие объятия охватившей меня дремы, ставшей вознаграждением за испытанные днем тревоги и разочарования.
ГЛАВА 15
Проснулся я от грохота открывающейся “кормушки” и криков дежурного “Подъем!”. Умывшись ледяной водой, я осторожно взял дымящуюся миску каши, которая по вкусу напоминала пшенку на воде. Отрывая зубами большие куски сырого хлеба, я стал быстро поглощать ранний завтрак, стараясь не обращать внимание на вкус.
До вечера пятницы я бессмысленно расхаживал по периметру камеры, вспоминая слышанные ранее песни о тюремной жизни. Долгое время в голове крутились строки: “Мне нельзя на волю, не имею права. Можно лишь от двери, до стены...”
Чувство свободы, так внезапно утраченное, заставило вспомнить себя очень быстро, а ощущение неопределенности дальнейшей судьбы добавило темный мазок в угрюмую палитру моего настроения.
Однако, как бы не тянулось время, но вечер все же наступил, и я уже с нетерпением ждал “ужина”, поскольку в этом “отеле” обед предусмотрен не был. Но вместо “кормушки” со скрежетом распахнулась дверь, и в камеру ввели высокого молодого парня в черном джинсовом костюме. Не обращая на меня внимание, он стал стремительно выхаживать взад-вперед по камере, изредка хватаясь за голову и растерянно бормоча: “Что же делать, что же делать?..”
Впрочем, скоро он успокоился и сел на скамью - кровать напротив меня.
- Меня Русланом зовут. А тебя?
- Володя.
- Ты, как здесь, Володя?
- Посадили, - сдержанно ответил я, уже догадываясь, кто сидит передо мною. Розовощекий, свежевыбритый молодой человек в сапогах “казаках”, оформленных крупными хромированными бляшками и подпоясанный черным кожаным ремнем, не вызывал у меня никаких сомнений, и я с интересом ждал начала его работы.
Поохав и посопев для приличия, “Руслан” начал изложение своей “легенды”:
- Представляешь, всю ночь к батарее пристегнутый просидел, - убивался он. - Вот гады! Даже воды попить не дали.
- В РУБОПе?
- Конечно! Где же еще?
- А за что тебя?
- За вымогательство взятки...
- Вот как, - мысленно усмехнулся я. - У адвоката?
- Нет, - удивился “Руслан”. - Не у адвоката. У ларечника одного. Я опером “на земле” работаю. В Адмиралтейском районе, в первом отделе... Позавчера зашел к своему “барабану” , а тот мне дал “наколку” : мол, в одном ларе водка “паленая” . Я туда, а там мужик такой ушлый, говорит: “Может, договоримся, начальник, и дает мне “баксы”...
- Сколько?
- Не знаю. Не успел сосчитать... Тут РУБОПовцы завалились, скрутили...
- Ты все признал?
- Нет. По 51-ой отказался. В воскресенье должен адвокат со следователем придти...
- В воскресенье? - удивился я. - Не рабочий же день...
- Ну, у них трое суток в воскресенье истекают... Вот, или арестуют меня или освободят. Следователь сказал: смотря какие показания давать буду...
- То есть?
- Ну, говорит: признаю вину - пойду под подписку, нет - в “Кресты”, - “Руслан” вздохнул. - Нельзя мне в “Кресты”. Жена у меня с ребенком дома. Кто ж кормить их будет?
- Ребенок - то маленький?
- Годик всего...
- Девочка?
- Да, дочка, - тяжело вздохнул парень.
“Ай да, Руслан, - подумал я. - Хорошо мою анкету изучил”. - Здесь - то хоть кормят? А то я сутки уж не жрал ничего... - Кормят. Скоро ужин, - я слез со скамьи, подошел к двери и прислушался.
- А ты тут за что? - осторожно спросил опер.
- Следователь я... Прокуратуры. Адвокат меня подставил... Написал заявление, что я деньги у него вымогаю.
- Да ты что?! - “Руслан” от удивления переигрывал. - И тебя арестовали?
- Как видишь... Должны были в “Кресты”, а посадили сюда. На “разработку”, наверное..., - и я искоса взглянул на опера. - Как думаешь?
- Да нет. Вряд ли, - он отвел глаза. - Просто в “Кресты” не каждый день, наверное, возят.
- Неужели?.. А по каким дням?
- Вторник, пятница, кажется, - окончательно выдал себя мой сокамерник. - Мне знакомые так говорили... Одни мой знакомый тут работает, вот он...
- Ужин! - прервал я его оправдания. - Мой руки.
* * *
Выходные прошли для меня очень плодотворно. От души забавляясь, я наблюдал за “страданиями” моего соседа, который постоянно убивался об осиротевших жене с дочерью, и регулярно начинал вслух сам с собой спорить, доказывая себе, что надо признаваться, а не “валять дурака”, тогда, мол, и под подпиской погуляешь, и на суде условно дадут.
В воскресенье утром “Руслану” принесли передачу: аккуратно отрезанные куски сыра, колбасы, апельсины и яблоки с булкой. Кроме того, в отдельном пакетике лежала свежекупленная зубная щетка с пастой, мыло и полотенце.
Зарывшись лицом в махровую ткань белого полотенца, со слезами на глазах, опер сообщил мне, что оно “домом пахнет”, после чего опять начал причитать о своей горькой судьбе, не забывая, однако, напоминать, что все еще можно изменить.
Во второй половине дня его вызвали “к адвокату”, и больше я “Руслана” не видел. “Домой пошел, наверное, от тюремной грязи отмываться”, - мысленно усмехнулся я и подошел к “забытому” пакету.
Хотя парень и был “наседкой”, как в милиции называли подсадного говоруна, но человеком был, судя по всему, добрым, так как оставил мне на память нетронутые предметы личной гигиены. Быстро раздевшись до пояса, я занялся своим туалетом, потратив на этот приятный процесс вечер моего третьего дня пленения.
Засыпая, я громко попросил записывающую пустоту объявить “Руслану” благодарность за доброе сердце.
Утром в понедельник мне на складе выдали матрац с пришитой подушкой и две простыни с байковым одеялом, что полагалось сидельцам со сроком более трех суток.
В этот же день меня впервые вывели на прогулку. Прохаживаясь в одной из секций ромашкообразного бетонного загона, и разглядывая сквозь решетку над головой окна внутренней тюрьмы, окружавшей двор с четырех сторон, я пытался угадать окна ФСБшного изолятора. И, в конце концов, догадался, что к ним относились решетки с выведенными телевизионными антеннами, усыпавшие северную стену.
Насколько мне было известно, в ФСБшном изоляторе все камеры были двухместные, и в них разрешалось пользоваться электроприборами. “Не потому - ли туда так рвался Шмаравцев” - грустно усмехнулся я про себя, глубоко вдыхая морозный воздух полусвободы с небом в клеточку.
Во вторник завтрака не было. То есть миски грохотали, но где-то далеко. “Неужели сегодня этап?” - обрадовался я, и в нетерпении заходил по бетонному полу камеры.
* * *
Заканчивая пятый курс Университета, я разработал и написал 170-ти листовую дипломную работу на тему: “Проблемы специальной превенции”, посвященной вопросам эффективности уголовного наказания. Раскритиковав существующую систему многолетнего содержания людей в нечеловеческих условиях, я предложил новую форму лишения свободы, состоящую в не превышающей шестимесячный срок изоляции осужденного в одиночной камере, с полным исключением какого-либо общения с внешним миром. Свои предложения я построил на научно доказанном факте оптимальности полугодичного заключения, поскольку после 6-ти месяцев несвободы в психике арестованного наступали необратимые изменения. Кроме того, я подкрепил работу мнением ряда психологов, свидетельствующих о тяжести одиночного заключения и его эффективности для перевоспитания человека, способствующем более глубокому терапевтическому воздействию на психику. В приложении, для пущей убедительности, я подшил анкетные данные, собранные мною лично при опросах своих подследственных в городских изоляторах. Все арестанты единогласно утверждали тяжесть “одиночки”. Однако мой труд не произвел эффекта на профессорско-преподавательскую комиссию, хотя и заслужил высшей оценки.
* * *
Теперь, на практике проверяя тяжесть одиночного заключения, я с удовлетворением убедился в правильности своих выводов в дипломной работе. Тяжести совершенного я, конечно, не осознал, так как вины за собой не чувствовал, но психологически измучен был довольно сильно и кроме простого человеческого общения уже ничего не жаждал.
Поэтому, когда дверь распахнулась, и мне указали выходить строиться на этап, я с радостью выскочил из опостылевшей за пять дней камеры и бодро начал спускаться по гремящей лестнице.
Этапируемые строились лицом к стене в дежурной части и по одному отмечались у сидящего за столом капитана, листающего личные дела арестантов.
Проверив мои анкетные данные, капитан захлопнул папку, и уже хотел вызвать следующего, когда я в пол голоса сообщил ему свою прошлую должность.
- Ясно. Хорошо, что сказал, - хмуро буркнул капитан и, крупно выведя на обложке моего дела “Б\С” , сообщил. - Пойдешь последним.
Когда проверка закончилась, нашу группу, состоящую из 20-ти человек, построили в колонну по одному, и мы начали спускаться по лестнице. Между каждым арестантом шел работник изолятора. Я с огромным сержантом за спиной замыкал шествие. Во дворе нас также поставили лицом к стене, и таким образом мы ожидали пока подъедут конвойный фургоны “автозаки”. Мне, как БСнику в фургоне отводился железный ящик с приваренным внутри сидением. Остальных разместили на двух скамьях, отделенных мощной решеткой от скамьи конвойных, которые сидели спиной к движению, постоянно наблюдая за спрессованными теснотой людьми.
Путешествие до “Крестов” в темном железном ящике показалось мне очень долгим. С непривычки меня даже укачало, и когда дверь стального “саркофага” распахнулась, я, ослепленный дневным светом, покачиваясь, не сразу сумел вылезти и спрыгнуть из фургона.
Наша группа “в темпе вальса” пробежалась через двор Учреждения ИЗ - 45\1 и “нырнула” в подвальное помещение, где по стенам каменного со сводчатым потолком коридора в ожидании распахнулись двери пустых камер.
Офицеры провели проверку присутствующих, выкрикивая фамилию, на что вызываемый должен был сообщить имя, отчество и год рождения со статьей ареста. Названных распределяли по камерам. Я остался в одиночестве и после моей идентификации суровый майор указал мне на 9-ю камеру, в вдогонку сообщив, что теперь мой номер всегда будет девятым.
Тогда я воспринял это как оскорбление, еще не зная, что в “Крестах” девятая камера предназначалась лишь для БСников этапируемых на суд или обратно.
ГЛАВА 16
Эта самая 9-я камера, в которой мне предстояло просидеть еще множество томительных часов ожидания, в первый момент произвела на меня угнетающее впечатление.
Каморка площадью около 6-ти метров, с грубыми пористыми бетонными стенами и деревянными досками, закрепленными по периметру на выступах бетона, с возвышающимся на метр над полом “очком”, несмываемым, вечно загаженным и забитым окурками, с тяжелыми решетками на закрытых “ресничками” окнах... Эта камера у кого угодно могла вызвать тяжелую депрессию и ностальгию по отчему дому.
Позже, являясь частым посетителем данной “обители скорби”, я узнал, что “девятка” была своеобразным местом встречи и общения бывших сотрудников, чьи камеры были “разбросаны” по всему изолятору; местом, где “коллеги” обменивались информацией и слухами, где частенько встречались “подельники” , в ожидании этапа на суд; местом, где новички впервые узнавали суровые правила тюремного быта и где осужденные, окончательно утратившие всякую надежду, вернувшись из суда, ожидали перевода в специальную камеру, “на осужденку”. Где они долгие недели, а порой и месяцы будут ждать вступления приговора в законную силу и этапа в колонию.
* * *
Я поздоровался с тремя мужчинами, поочередно курящими одну папиросу, и присел на деревянную скамью, устало откинувшись спиной на колючую бетонную стену.
- Курить есть? - спросил меня черноволосый крепыш.
- Не курю... К сожалению.
- Хреново. Курево здесь - единственная радость, - черноволосый жадно затянулся и передал папиросу соседу. - Я тут уже пол года, а накуриться никак не могу. Ты - то с суда?
- Нет. Из МИВСа.
- Откуда?
- С Захарьевской...
- А-а, ясно... Новичок. Статья какая?
- Взятка.
- Ясно... Будут “дачки” - будешь жить нормально.
- Я бы хотел узнать у Вас: что в “Крестах” нельзя делать, чтобы не было проблем? - задал я наболевший вопрос.
- Болтать нельзя, - удивленно посмотрел на меня черноволосый. - Обещать то, что не сделаешь. А то вмиг за “базар подтянут” ... Не уверен - не обещай. А лучше вообще меньше говорить...
- Болгарин! На выход, - офицер распахнул дверь.
- Ну, пока, взяточник! - черноволосый подхватил небольшой пакет и торопливо вышел в коридор.
Со мной остались двое. Докурив, мужики разговорились. Мы познакомились, коротко рассказав свою историю.
Молодой парень оказался сержантом ППСМ, обобравшим вместе с напарником пьяного мужика, забрав у него 500 долларов США. Пьяный, протрезвев, превратился в майора таможенной службы, который тут же заявил в прокуратуру о грабеже. Дальше - все по отработанной схеме... Откуда у скромного таможенника оказались доллары, никто интересоваться не стал. Напарник всю вину свалил на сержанта, и “ушел” на подписку, “посадив” другана в “Кресты”.
Пожилой мужчина в синих милицейских штанах на свободе работал охранником в ВОХРе и три дня назад по пьянке зарезал любимого тестя, на его же, кстати, дне рождении. ВОХРовец горько сожалел о сделанном, обвиняя во всем “проклятую водку”. Однако, как признался мне позже, и сейчас бы от стаканчика не отказался.
Через некоторое время двери распахнулись и нашу тройку отправили на медицинский осмотр, заключавшийся в формальном рассматривании наших обнаженных до трусов тел и вопросов типа: “С концами есть проблемы?”. После осмотра у каждого из вены взяли кровь, естественно тупыми многоразовыми иглами, сделали прививку от дифтерии и в довершении всего сфотографировали и трижды “откатали пальцы”.
Пройдя процедуру “прописки” в “Кресты” мы вернулись в “девятку”, где по очереди стали пытаться отмыть руки под тоненькой струйкой крана, предназначенного для смыва “очка”.
Не прошло и часа, как ППСМшика увели и мы с ВОХРовцем остались в “девятке” одни. Судя по всему, наше распределение решили отложить на завтра, предоставив нам ближайшие сутки провести в бетонном склепе. Что мы и сделали, посвятив текущие часы бесконечным беседам “за жизнь” и “за судьбу - злодейку”.
В шесть утра дверь, открываясь, загрохотала, и я с сопровождении старшего прапорщика отправился заселяться в камеру, которой суждено было стать моим домом на ближайшие пять с половиной месяцев.
ГЛАВА 17
Тяжелая дверь за моей спиной с грохотом захлопнулась, и двенадцать пар настороженных глаз уставились на меня. “Господи, как же тут много народа!” - пронеслось в моей голове.
- Ты кто такой? - с левой нижней кровати поднялся чернобородый мужчина и, не торопясь, подошел ко мне.
- Следователь городской прокуратуры...
- Что?! - в мою сторону резко повернулось несколько голов. - Следак прокурорский?
- Ты, прокурор, знаешь, куда попал? - угрожающее спросил меня чернобородый.
- В “Кресты”, похоже, - неуверенно промямлил я.
- Нет, прокурор. Ты в ментовскую хату попал. Здесь только менты сидят... А прокуроры нам не нужны. На лыжи тебя ставить будем ...
- Почему? Я ведь могу вам помочь...
- Что?! В чем это нам может прокурор помочь? - засмеялся бородач, и арестанты дружно подхватили его смех. - Мне уже прокурор помог: гнию здесь два года...
- Ну, например, я могу заявления, жалобы писать. Советовать как вести себя на следствии, чтобы улучшить положение...
- Что ж ты, такой умный, сам на нары загремел? - негромко спросил меня худощавый парень, сидящий на правой нижней кровати.
- У меня другое... Начальству дорогу перешел.
- По какой статье тебя “закрыли”
- 290-я через 30-ю часть первую...
- А по-русски?
- Приготовление к получению взятки в крупном размере, сопряженном с вымогательством...
- Покушение на взятку, что ли?
- Нет, только приготовление... С адвокатом одним поговорил, а он в РУБОП заяву накатал... Вот меня и “закрыли”.
- За “базар” , значит?
- Выходит, что так...
- Сдается мне, ****ишь, ты, прокурор, - заметил чернобородый. - За такое не “сажают”. Давай-ка свою “закрывашку”
- Я все адвокату отдал...
- Значит, точно, ****ишь... Ладно, когда “объебон” получишь, все про тебя узнаем... А пока, сиди здесь у двери.
Я опустился на жесткий куб, обшитый мешковиной. Позже я узнал, что такие “пуфики” делались из старых книг, зашитых в купленный у “дачника” мешок. Чернобородый подсел на кровать, носящую здесь название “шконка” к худощавому парню и о чем-то с ним зашептался. Другие арестанты занялись своими делами, демонстративно стараясь не прислушиваться к разговору “камерного руководства”.
Откинувшись головой на дверь, я огляделся. Камера была прямоугольная размерами 2 на 4 метра и метра три в высоту. Потолок был сводчатый, и в самом высоком месте была закреплена двойная люминесцентная лампа дневного света, довольно хорошо освещавшая небольшое помещение камеры. По стенам, ближе к окну стояли трехъярусные металлические нары. Второй и первый ярус были занавешены самодельными шторами. Под потолком в разных направлениях были натянуты тонкие веревки, на которых сушились вещи арестантов. Справа у входа блистал чистотой фарфоровый унитаз, закрытый мягкой крышкой - сидением, далее на стене была закреплена эмалированная раковина. Над сантехникой на стенах нависали самодельные полки, плотно заставленные коробочками из-под чая с зубными щетками и одноразовыми станками для бритья, а также мыльницами. Слева, на деревянных полках располагалась кухонная утварь, состоящая из десятка эмалированных мисок и кружек, трех литровых с перемотанными веревкой ручками “круханов” , и двумя кипятильниками, свисающими над пластмассовыми коробками с песком, чаем и какими-то продуктами. Везде чувствовались следы уборки и безуспешных мужских попыток создать хотя бы видимость уюта...
- Вот, что, прокурор, - подсел ко мне чернобородый. - Мы с Алексом посоветовались... Поддержка с воли у тебя будет?
- Конечно! У меня же адвокат есть...
- Адвокат есть? А почему одет, как “черт” , да и воняет от тебя...
- Так я же пять суток в одиночке за Захарьевской просидел, да еще тут в девятке ночь... А это не моя куртка, свою, кожаную, я адвокату отдал. Меня же прямо в городской прокуратуре арестовали... А эту опера в РУБОПе дали...
- Что это они такие добрые?
- Так я ж с ними раньше и работал...
- Да-а-а, дела, - протянул чернобородый. - Тебя звать - то как?
- Владимиром.
- А я Зулфикор... Вот, что, прокурор Владимир, если тебе регулярно будут “дачки” приходить, да плюс, от тебя польза “хате” будет, тогда у тебя все хорошо в жизни будет. Если нет, да еще “стучать куму” вздумаешь, тогда плохо будет. Понял?
- Понял, - просто ответил я, хотя ситуация была очень напряженная.
- По “понятиям” , мы тебя “опустить” должны только за то, что ты следователь, да еще и прокурорский... Но, здесь в “хате” люди сидят. Так, что тебе повезло... Но, все равно, ты не болтай нигде, что ты прокурор, а то и у тебя, и у нас большие проблемы будут... Соседи если узнают, что рядом следак прокурорский сидит, такое начнется...
- А разве рядом не БСные камеры? - наивно спросил я.
- Что ты! БСники по всем “Крестам” раскиданы, чтобы “бытовики” не знали, где менты сидят... Да и на нашей - то “галере” может только соседи за стенкой знают, что здесь ментовская “хата”... В общем, не болтай лишнего, и все будет нормально.
- Я вообще не из болтливых...
- Узнаем... Все о тебе узнаем скоро. В тюрьме не спрячешься. Здесь каждого насквозь видно: кто человек, а кто падаль... Ладно. Когда к тебе адвокат придет?
- Не знаю. Меня же 9-го арестовали, а сегодня?..
- 13-е.
- Вот... Он думал, что меня прямо в “Кресты” этапируют, а меня в МИВС на Захарьевскую... Я его сам жду - не дождусь...
- Ясно... Вот бумага и ручка, пиши список, что тебе здесь надо будет, - и Зулфикор начал перечислять объемный перечень продуктов и предметов, разрешенных для передачи в следственный изолятор.
- Чай, сахар, папиросы “Прима”, лучше питерские, спички, мыло хозяйственное, банное, бумага туалетная, зубная паста, сейчас и в жестяных тюбиках принимают, сыр, колбаса, булка, яйца, консервы не возьмут, так, что если будет тушенка, то пусть в двойной полиэтиленовый пакет положат, стеклянный банки тоже не пустят, овощи и фрукты все, но в заяве пусть указывают не вес, а количество: десять яблок, 20 картофелин, а то здесь воруют по страшному, пряники, конфеты, шоколад здесь третья валюта после чая и папирос. Рядом “бандитская хата” , у них за плитку шоколада с наполнителем можно кило сахара выменять. Из одежды пусть спортивный костюм “загонят” , постельное белье, здесь у нас шесть старых матрасов, у всех белье свое, или спи на голом матрасе. Две пары тапок, одни для “хаты”, другие резиновые, для бани, мочалку, пару полотенец, станки одноразовые, “дезик” , что бы потом не вонял...
- Мне станки не нужны. Бриться не буду, - заявил я.
- Почему? Моя борода понравилась, - усмехнулся Зулфикор.
- Нет, не в этом дело. Просто раздражение у меня от лезвия, да и в “Крестах” до фига народа сидит, которых я арестовывал...
- Да-а, это уже серьезнее. Тогда, действительно отращивай бороду... Еще запиши, чтобы шариковые ручки и карандаши “загнали”, бумагу писчую, тебе тетрадь какую-нибудь для записей... В общем, еще что, сам придумай...
- Маркин! - закричали за дверью.
- Назови свое имя отчество, - шепнул Зулфикор.
- Владимир Анатольевич! - закричал я двери.
- На выход! К адвокату.
- Через пять минут за тобой придут, - заметил Зулфикор. - Отдашь адвокату список, чтобы быстрее “загнали” “дачку”...
Через некоторое время дверь действительно распахнулась, и контролер приказал мне спускаться в “стакан”. “Стаканом” называлась находящаяся на каждом корпусе вместительная клетка, служившая “перевалочным пунктом” для отводимых и приводимых из следственных кабинетов арестантов. Когда в “стакане” накапливалось 5-6 человек контролеры, здесь из называли “цирики”, конвоировали группу по лестницам вниз “на круг”, а затем по следственным кабинетам, или разводили по камерам. По внутренним инструкциям выводить больше одного заключенного запрещалось, но на это никто не обращал внимания. Из-за загруженности “Крестов” в камерах вместо 6-ти содержалось по 12-14 человек, а значит и нагрузка на каждого контролера увеличивалась. В коридоре же, где располагались следственные кабинеты “стаканами” являлись бетонные “саркофаги”, рассчитанные на одного человека. Но порою “цирики” умудрялись запихивать в них до трех арестантов, запирая людей на несколько часов.
В “стакане” уже стояла пятерка, собранная из разных камер нашего четвертого корпуса, и вскоре матерящаяся женщина - контролер повела нас распределять по следственным кабинетам.
Впервые я входил в этот «коридор дверей» с другой стороны. “При следовании по изолятору руки держать за спиной!” - гласил строгий плакат, и я, как и вся шеренга, последовал его совету. “Циричка” быстро выкрикивала фамилии, раздавая листки - требования арестантам и показывала им на открытые двери кабинетов, в которых их уже давно ждали следователи и адвокаты.
- Маркин! 22-ой!
Держа заполненный черной шариковой ручкой листок, я вошел в сумрачный следственный кабинет, где за привинченным к полу столом сидел, читая газету, Сергей Заозерный.
- Володька?! Ты, что в таком виде? Ты где был? Мы тебя обыскались! - вскочил Сергей, пожимая мне руку.
- В МИВСе, на разработке задержался...
- Ну и как? Успешно они тебя разработали?
- Да, ну! - я махнул рукой. - За идиота меня, что ли приняли. Только у оперов в кабинете камерную прослушку читал, а когда самого посадили, я, типа, все и забыл. На выходные “закинули” ко мне какого-то клоуна с такой же, как у меня, биографией... Я потом над ним долго смеялся... Но одному сидеть плохо. Это я теперь точно знаю.
- Да уж, не дай Бог, - Сергей полез шарить по своим карманам. - Вот тебе письма, шоколадка...
- Спасибо, - я развернул разрывающие душу письма родных. - Шоколад я в камеру возьму...
- Да, вот еще, что, - Сергей внимательно посмотрел на меня. - Тебя когда увели, я со следаком пытался поговорить... Похоже, у них на тебя еще что-то есть, иначе бы не арестовали.
- То есть?
- Взятка - то это липовая, ежу ясно. Шмаравцев - лицо заинтересованное в твоем отстранении от дела. Он тебя и подставил... Мне так Кузьминский и намекнул. Но, что-то еще у них есть. Он мне говорит: “Думаете, Вы хорошего человека защищаете? Не знаете еще, какой он подонок”. Ты, что там натворил еще, Володька?
- Ничего я не натворил, - я задумался, припоминая свои “грехи”. - У меня и дел - то “живых” не было...
- Ну, смотри... Кузьминский обещался через неделю полное обвинение предъявить, так, что готовься...
- Что еще хуже может быть? В “Кресты”, суки, посадили! Хотят признания моего? Вот уж хрен им теперь! Вообще показаний давать не буду, - разозлился я.
- Это правильно, конечно, - согласился Заозерный. - Теперь они, по крайней мере, не смогут нас шантажировать: посадим, не посадим...
- Вот именно! Теперь мне терять нечего.
- В камере - то как? - осторожно спросил адвокат.
- Да не разобрался еще... Вроде нормальные люди. Да! Самое главное - то не забыть: вот список, что в передачу положить. И скажи моим, чтобы как можно скорее послали. А продуктовую регулярно дважды в месяц. Я потом им письмо напишу, расскажу что, да как тут. Ты когда придешь?
- Теперь только с Кузьминским...
- Что по поводу передачи в областную?
- Напишем заяву после предъявления окончательного обвинения... Мне показалось, что они и так хотят в областную прокуратуру передать твое дело... Ждут только повода...
- Тогда и на меру напишем ?
- Да. Раньше - смысла нет, - Заозерный задумался. - Хотя, мой тебе совет, ты не очень на суд рассчитывай. Если тебя “посадили” на таком уровне, то судья вряд ли отпустит.
- А за деньги?
- Это, конечно, другое дело. Но тут к кому на рассмотрение дело попадет. Если будут к судье подходы - сделаем.
- Сколько это может стоить?
- “Штуки” три баксов, - Сергей поскреб затылок. - Не меньше.
- У родителей есть кое-какие накопления...
- Рано об этом, Вовик, рано... Неизвестно, что они еще предъявят.
- Не убийство. Это точно, - усмехнулся я.
- Да уж. Очень надеюсь...
Тут дверь распахнулась, и на пороге предстал мерзко ухмыляющийся адвокат Никитинский.
- А-а, Владимир Анатольевич, - загнусавил он. - Вот мы с Вами опять и встретились. Очень я рад видеть Вас здесь в роли заключенного...
- Это почему же? - злобно поинтересовался я.
- А Вы не догадываетесь? Справедливость восторжествовала! Мы с Поповичем обязательно обратимся в прокуратуру с заявлением, чтобы Вас привлекли к ответственности еще по одному эпизоду вымогательства взятки...
- Что Вы такое несете?! Какому эпизоду?
- Ну, как же? Вы же своими действиями вымогали у моего подзащитного Поповича взятку за прекращение уголовного дела. И потом, когда Вы запрещали ему прервать 201-ю и съездить навестить жену за городом... Разве Вы не вымогали у него таким образом взятку?
- Слушайте, Никитинский! - я презрительно посмотрел на адвоката. - Мало того, что Вы бред городите, так еще и угрожаете мне, пользуясь моим положением. Но, не забывайте, что на суде я тоже могу кое-что рассказать, о том, как было прекращено уголовное дело в отношении Поповича...
- Дело было прекращено абсолютно законно!
- Взятка по шестерке?! Ну-ну... На суде посмотрим.
Никитинский с силой захлопнул дверь.
- Видал? Каков гандон! - я повернулся к Заозерному. - Может быть, они мне этот эпизод хотят приплюсовать.
- Не знаю, не знаю... А в чем там было дело с этим Поповичем? Расскажи-ка, - заинтересовался Заозерный.
После моего рассказа настроение адвоката заметно ухудшилось.
- Теперь мне понятно, почему тебя посадили. Мало того, что ты стал неугоден руководству, так ты сейчас ему и опасен: знаешь больно много об их проделках. Так, что не сомневайся, если у них есть что-нибудь, то “загрузят” тебя по “полной программе”... Один “газовик” чего стоит...
Тут дверь опять распахнулась, и в кабинет медленно зашел Никитинский. Боевого пыла у него, похоже, поубавилось.
- Знаете что, Владимир Анатольевич, я вот тут подумал... Мы с Поповичем никаких заявлений в прокуратуру писать не будем. Не нужно нам этого... Что прошлое ворошить... Ну уж и Вы тоже... Понимаете?
- Я сам решу как себя вести, господин адвокат, - я демонстративно отвернулся от Никитинского, а тот лишь тихо вышел из кабинета, прикрыв за собой дверь и полностью развеяв мои малейшие сомнения в правомерности прекращения дела № 027.
* * *
- Молодец, что шоколад в “хату” принес, один не сожрал. Западло это, - Зулфикор разделил плитку на шесть частей и раздал по камере.
- Этот кусочек тебе... Завтра получишь “дачку” и станешь членом “семьи” . Сейчас у нас в “семье” пять человек. Все регулярно получают “дачки”. Вместе питаемся, вместе решаем проблемы. Остальные на “положняке” . Но все мы живем дружно. Никаких конфликтов нет. У нас, похоже, самая тихая БСная “хата” в “Крестах”... Так, что тебе очень повезло, прокурор.
* * *
В этот же вечер специально для меня организовали “баню”. “Повар” Вася - молодой парень, арестованный за продажу наркотиков, накипятил несколько литров горячей воды и поливал меня из “крухана”. Я, голый, сидел у двери на унитазе, так, чтобы вода по возможности стекала в него. Впрочем, по камере мыльная вода не распространялась, так как “кухня” и санузел были “отгорожены” от основного помещения “хаты” небольшим бортиком, выступающем на 2-3 сантиметра над уровнем пола. Данное приспособление, по-видимому, предназначалось специально для принятия “внутрикамерного душа”. “Душевую кабину” отгородили самодельной тряпичной занавеской, и мое обнаженное тело было видно лишь Василию. После “бани” я услышал, как Вася сообщал Зулфикору с Алексом, что кожа у меня чистая и никакой заразы я в их коллектив не принесу.
Каждый из членов “семьи” дал мне одну из своих вещей и вскоре я был одет в чистое белье и спортивный шерстяной костюм с футболкой.
- Ну, вот. Теперь на человека стал похож, - удовлетворенное заметил Зулфикор. - Теперь проходи, прокурор, садись на мою “шконку” и рассказывай...
ГЛАВА 18
22-го декабря было невероятно холодно. Казалось, что зима наконец-то вспомнила о своих правах и решила их реализовать, как говорится, в полном объеме.
За зарешеченным окном следственного кабинета массивными хлопьями валил ослепительно белый снег, а из приоткрытой форточки сквозило леденящим кровь ветром.
- Может закрыть окно? - спросил Заозерный, привставая со своего облезлого ввинченного в пол стула. - Холодно что-то...
Я не ответил. Только что прочитанное постановление повергло меня в шоковое состояние. “Не может быть! Как же они могли так поступить...”
Но трехстраничный текст постановления о привлечении в качестве обвиняемого был реален и неумолим, а сидящий напротив следователь Кузьминский лишь мерзко ухмылялся, радуясь произведенному на меня эффекту.
- Но почему? - начал я прерывающимся голосом. - Почему Вы прежде просто не переговорили со мной? Выяснили бы, куда я дел эти деньги...
- А зачем? - спокойно ответил Кузьминский. - И так все ясно: расписки подделаны, значит, и деньги Вы присвоили...
- Да-а, ничего не скажешь: логика железная, - заметил Заозерный. - Может закроем окно, наконец? Дует!
- То есть, вы все уверены, что я присвоил эти деньги? - еще не до конца веря происходящему, вопрошал я.
- Естественно! Как же еще?
- Понятно... О чем тогда с Вами разговаривать?.. Каждый меряет других своей мерой, - я замолчал и отвернулся, подняв голову. Слезы обиды и оскорбления душили меня, стоя колючим комом в горле, но показать свою слабость Кузьминскому я не имел права. Следователь заметил мое состояние и обрадовался, решившись воспользоваться ситуацией:
- Показания будите давать? Или опять 51-я?
- Никаких показаний! - резко откликнулся Заозерный. - Только на суде...
- Но, Сергей! Надо же как-то оправдаться, - я повернулся к своему адвокату. - Ты же видишь, в чем они меня теперь обвиняют...
- А что толку, Володя? Что ты изменишь? Думаешь, тебе поверят?
- Нет... Но, что-то делать надо, - я растерялся, постепенно осознавая безвыходность своего положения.
- Конечно надо! - Заозерный достал из папки ходатайство о передаче дела в прокуратуру Ленинградской области. - Вот наша с Маркиным просьба. Надеемся на удовлетворение... Иначе обеспечить объективность расследования просто невозможно...
- Собственно и мы так думали... Передать, - Кузьминский прочитал и спрятал лист в дипломат. - Ну, а теперь, раз есть законные основания... Думаю, что ваше ходатайство будет удовлетворено.
- Когда? - я поднял голову.
- Может после Нового года...
- Ясно, - вздохнул я. - Значит 2000-ный в “Крестах” встречу...
- Сами виноваты, - злорадно бросил следователь. - Не надо было у мертвых деньги красть...
- Что?! Кто крал? Что ты мелешь?! - мое терпение кончилось. - Не брал я эти деньги! Не брал!!! Ты, что сам не понимаешь, в каком они были состоянии? В крови? Как я мог отдать их, когда в тот день у меня в кабинете, люди чуть в обморок не падали от горя? А я им: “Нате вот 50 рублей из кармана вашей раздавленной сестры... Вы на эти брызги внимания не обращайте. Кровь это ее... Дома отчистите, отмоете”! Так надо было?! Я Вас спрашивают! Так?!
- Хватит ломать комедию, Маркин!.. Сядьте! Там не только 50, там и 500 рублей было... Где они? Или тоже выбросили?..
- Да ведь деньги все в одном конверте лежали, под скрепкой... У Сереги Владимировича спросите. Они все в крови были... Да я и вытаскивать - то их не стал... Слиплись они тогда. Конверт порвал и в урну бросил... А расписки подделал, не отрицаю... А что делать? Лучше подлог, чем такое...
- Ну-ну, - ухмыльнулся Кузьминский. - Посмотрим, как Вам суд поверит...
- Да, знаю я ваши суды, - махнул я рукой. - Что прокурор запросит, то и дадут... Плавали, знаем... А, вы - то, кстати, гражданин следователь, ведь до прокуратуры в налоговой инспекции работали?
- Ну и что из этого следует? - неприязненно ответил Кузьминский. - Какая разница, где я раньше работал?
- А такая, что не знаете Вы, что такое с родными убитых общаться, да еще через несколько дней после смерти... Даже до похорон... Я в районе когда работал, специально пару недель выжидал, и только потом людей “дергал” на допросы. Все важное они уже операм сообщили, а с формальностями можно было и подождать... А тут, спешка, ежедневно самому Ивану Ивановичу докладывать надо... Вот все сразу и делал, - я замолчал. - Нельзя с людьми после такого события сразу работать. Никак нельзя...
- Это все слова. Эмоции бездоказательные, - усмехнулся следователь. - На меня впечатление хотите произвести? Так это зря... Не выйдет. Да и дело Ваше в область уйдет, там и пудрите мозги следователям... Если получится, конечно... Да и не только в деньгах по Сенной дело... Штука баксов Папиной где? Тоже отдали?
- Не хочу я с Вами разговаривать. Что толку? Мне Вы все равно не верите... А деньги Папиной я отдал, да только не доказать это теперь...
- Вот именно, что не доказать, - удовлетворенно хмыкнул следователь и начал составлять протокол. - По 51 - ой?
- Да. Не буду давать показаний. Вину не признаю... Хотя, обождите. Там Вы мне 292-ю даете? Ее частично признаю. Расписку Папиной я не подделывал. Остальные статьи - нет...
- А почему Маркину 159-ю вменяют? - вдруг спросил Заозерный. - Он же личное имущество граждан не присваивал. 1000 долларов из детского дома и 600 рублей, изъятых у трупов с Сенной, ему были вверены в связи с ведением уголовных дел... Здесь же 160-я классическая!
- 160-я? - Кузьминский удивленно поднял на адвоката глаза. - Что Вы еще придумываете?
- А верно ведь, - поддержал я Заозерного. - Как это Вы мне мошенничество вменяете? Кого это я обманывал, чтобы его имущество присвоить? Папину? Так эти 1000 долларов не ей лично передали, а для детского дома. Как она сама везде говорила. А если она сообщает, что это ее деньги, то, извините, тогда здесь взятка чистой воды получается, а не гуманитарная помощь.
- Разберемся, - нахмурился Кузьминский. Уголовный кодекс он знал, видимо, так же, как и Процессуальный. - 160-я, говорите?
Когда следователь, закончив с формальностями, ушел, мы с адвокатом сели обсуждать сложившееся положение.
- Хреновая ситуевина, Володька, - грустно сообщил мне защитник. - Я даже не думал, что они на тебя четыре статьи повесят... Да еще эта Сенная, проклятая... Черт тебя дернул с этими деньгами связаться!
- Ты тоже не веришь, что я деньги выбросил?
- Ну, я-то обязан тебе верить, как адвокат, но... Со стороны это, знаешь как-то...
- Неубедительно?
- Да, так... Понимаешь, если бы у тебя только Сенная была, это одно дело... А тут и взятка и Папина... Сам видишь, какая картина вырисовывается. Следователь - взяточник, мошенник и мародер к тому же, да не разом эти преступления совершил, а на протяжении всего 99-го года, то бишь, занимается регулярной преступной деятельностью... Эти формулировочки очень обожают обвинители в суде... Они на повал суд валят. А он тебя...
- Ну и как ты думаешь, что мне светит?
- Ну, взятку, думаю, отбить мы сможем... Да и следак, на это намекнул... Шмаравцев фигура темная и доказательства какие-то непонятные... Подлог - фигня, до 2-х лет, поглотится . Пистолет вообще “отвалится” . Останется присвоение штуки баксов. Часть вторая 160-ой, до 6-ти лет. Учитывая, что у тебя еще и Сенная, то бишь личность твоя гнилая, - получишь на всю катушку.
- Шесть лет?
- Да, не меньше... На это и рассчитывай.
- Спасибо, обрадовал...
- Я просто хочу, чтобы ты знал правду, Володя, - Сергей прямо посмотрел мне в глаза. - Ты сам юрист и знаком с нашей, мать ее, правоприменительной системой, знаешь, как у нас судят...
* * *
В камере меня все успокаивали, советовали на все забить и не обращать внимание. Александр Иванович, которому светило от 8-ми до 20-ти лет по 105-ой второй, вообще мне позавидовал: “Эх, если б мне шестерку дали, я был бы просто счастлив, песни пел бы от радости!”, а Валера - бывший налоговый инспектор, арестованный за взятку в тысячу долларов, посоветовал нанять на суд старого опытного адвоката: “Молодому только “кэмэлом” работать”.
- Да родители уже заключили соглашение с Тигровым, на днях должен придти ко мне, - сообщил я новость. - Он вроде давно работает, старый уже...
- Вот, это будет другое дело, - заметил Валерий и вновь погрузился в размышления о своих проблемах.
* * *
В камере я жил уже почти 10 дней и за это время со всеми успел познакомиться и узнать их истории, кроме того, некоторых сокамерников я консультировал, помогая писать жалобы и ходатайства, и вскоре знал досконально уголовные дела почти все своих товарищей по несчастью.
Старшими в камере, или “хате”, как 8-ми метровое помещение называлось в “Крестах” были бывший ППСМщик Алекс и таджик участковый Зулфикор. Алекс ранее уже был осужден на 3 года условно на кражу, а сейчас сидел “за судом” по 318-ой, за то, что дал бывшему коллеге по морде. Обычно по этой статье прокуратура не арестовывала, но ранняя условная судимость свою роль сыграла, и Алекс уже год судился.
Зулфикора арестовали за продажу наркотиков, хотя покупателя этих самых наркотиков в деле не было. Когда нагрянул ОБНОН , покупателя и след простыл. Но из-за крупного количества изъятого героина Зулфикору и его товарищам вменяли все-таки 4-ю часть , хотя разъяснения Пленума и запрещали это делать. По логике: ”нет покупателя - нет и продажи”, но у наших карательных органом с логикой было слабовато, поэтому Зулфикору “светило” от 7-ми до 15-ти лет строгого режима.
ППСМщик Толик попался на территории ЛМЗ , и после избиения в 61-ом отделении милиции, он подписал признание о ранее совершенной краже 300 килограммов цветных металлов, которые, якобы, вынес на себе со склада за три дня до задержания.
Бывший оперуполномоченный Игорь “сидел” вообще не за что: по показаниям потерпевшего, у которого угнали машину, и который пошел искать ее по ночным дворам, на пустынном проспекте он увидел свою “шестерку”, за рулем которой сидели два пьяных мужика, а на заднем сидении мирно похрапывал Игорь. Но в милиции мужики заявили, что Игорь угнал машину и подсадил их на проспекте, а потом, из-за сильного опьянения, пересел на заднее сидение и заснул, а они начали отгонять машину к ближайшему милицейскому посту. Мужиков было двое, а за плечами у Игоря была судимость за драку, поэтому поверили большинству, и бывший опер был арестован.
Налоговый инспектор Валерий “сел” по доносу ларечника, обвинившего Валеру в получении от него неделю назад взятки суммой 1000 долларов. В качестве доказательства ларечник представил кассету с записью своего разговора с Валерием, начинавшегося словами: “А помните, неделю назад мы встречались...”, после чего шел монолог коммерсанта.
Александр Иванович, имевший за плечами 13-ти летний милицейский стаж, попал в “Кресты” за убийство. У магазина дрались двое ранее судимых, он вмешался, и одного случайно зашиб, обороняясь от “розочки” в руках бывшего зека. Ему вменили умышленное убийство с покушением на убийство второго. Обвинение, понятно, строилось на показаниях бывшего заключенного.
Вася - 22-х летний пацан, сел по той же 228-ой, четвертой, что и Зулфикор. Причем его посадила, как выяснилось позже, его же сожительница, которая спуталась с опером ОБНОНа, и тот послал к Васе за “чеком” подставного наркомана, кстати, тоже васиного дружка. Доказательства были “железные” и Вася уже ни на что не рассчитывал.
Другой Василий был 45 - летний областной житель, отец 4-х детей, укравший по пьянке двух кур у соседа. Но поскольку ранее полученная условная судимость за аналогичную кражу снята не была, Василий сидел вместе с нами под стражей.
Представителями иностранных государств были болгарин Дмитрий и финн Марко. Первый “сидел” за скупку краденного, второй - за порчу лифтов путем из “раздевания”. Марко снимал металлические панели управления в лифтах многоэтажек и сдавал их в пункты приема цветного металла. Ранее Марко уже сидел в “Крестах” за наркотики и считался бывалым зеком, впрочем, так и не изучившим нормально русский язык.
Завершал нашу пеструю компанию подлежащих изоляции лиц, совершивших особо тяжкие преступления, пенсионер ГАИшник Боря, ставший “винтиком” в многоходовой афере с куплей - продажей иномарок. Доказательств того, что он брал взятки за оформление машин, в деле не было никаких, но он сидел под стражей уже два года, ожидая начала слушания его дела судом. Ранее его уже осудил один из районных судов Ленинградской области на 8 лет лишения свободы, но суд Ленинградской области отменил приговор районного суда и дело забрал к себе на новое рассмотрение, и вот уже год, как не мог приступить к слушанию. Боря терпеливо ждал, получая письма от четырех детей и увлеченно составляя кроссворды, которые отправлял в разные газеты, где их с охотой и публиковали.
Люди все были разные, со своими характерами и привычками, странностями и темпераментами, но восьмиметровое пространство заставляло становиться, если не одной семьей, но уж одной командой точно.
У каждого в “хате” были свои обязанности: я, как вновь прибывший, занял самую низшую ступень и трижды в день убирал полы, протирая старый линолеум мокрой тряпкой, кроме того, утром я чистил унитаз, используя специальные тряпки, предназначенные для этой цели и пепел от папирос, вместо порошка. Кстати, именно благодаря ежедневным чистками пеплом унитаз, называемый здесь “дальняк” блестел как новый. Унизительного в моей работе ничего не было: все сокамерники начинали с этой процедуры по прибытии в “Кресты”. Однако, если бы в “хате” был “опущенный”, то уборка полов и “дальняка” были бы его работой. Но “петухов” в “хату” не брали принципиально, так как контингент, к моему счастью, подобрался из порядочных, по человеческим нормам, людей, считавших унижение другого недостойным занятием. Поэтому полы мыли по строку отсидки, как в армии, по сроку службы.
Марко с Толиком убирали кухню и раковину с полками, Вася готовил для “семьи”, Алекс и Зулфикор общались с персоналом “Крестов” во время “шмонов” , подкупая их шоколадом и сигаретами, Боря вел камерный календарь, куда заносил все произошедшие события, Александр Иванович во время генеральной (раз в неделю) уборки занимался наведением порядка на окне и закрепленных полках с книгами и бумагами, а Игорь и Василий по сроку отсидки, и с учетом ранних судимостей каких-либо конкретных обязанностей не имели, впрочем, и особых привилегий тоже.
Из-за тесноты спали посменно: нижние “шконки” использовались днем для сидения, ночью на них спали только Алекс и Зулфикор, пользовавшиеся преимуществом по праву “старших”, я вместе с Болгарином занимал третью “шконку” под самым потолком, имея возможность спать по 12 часов ежедневно.
Наша “семья” состояла из Алекса, Валеры, Васи, Александра Ивановича, Зулфикора и меня, то есть тех, кому регулярно “заходили дачки”, остальные питались за счет “хозяина” , и никаких обид на нас не имели.
О еде в “Крестах” надобно сказать особо: ежедневно в 5 утра на каждого выдавалось по полкирпича черного третьесортного хлеба - “черняшки”. На завтрак давали обычно пшенную кашу на воде, а в обед “могилу” - рыбный суп из селедочных голов или “кровь мента” - нечто напоминающее борщ. Иногда бывал овощной суп. В общем, разносолами в изоляторе не баловали.
Я, благодаря своим родителям, дважды в месяц посылающим продуктовые “дачки”, и “семье”, принявшей меня в свой круг, питался за счет “хозяина” только на Захарьевской и всей прелести крестовской кухни, к счастью, не вкусил.
Чего нельзя было сказать о 85% обитателей “Крестов”.
ГЛАВА 19
Я с трудом пытался усесться на узенькой скамейке, закрепленной высоко на стене в стальном ящике площадью около полутора метров. Обшарпанная доска была исписана моими предшественниками и содержала массу полезной информации о суде Выборгского района, где я и находился в настоящее время, с нетерпением ожидая начала судебного заседания по слушанию моей жалобы на меру пресечения.
* * *
29-го декабря городская прокуратура соизволила передать мое дело в прокуратуру Ленинградской области, продлив мне срок содержания под стражей до 4-х месяцев, а срок следствия до полугода. Мы с Заозерным тут же составили жалобу, и 9-го февраля 2000 года она поступила в Выборгский районный суд, где была назначена к рассмотрению только на 28-ое февраля (!). Стоит ли говорить, что для суда закона не существовало . В чем мне вскоре и предстояло убедиться на собственной шкуре.
В три часа ночи 28-го февраля за дверью “хаты” закричал цирик:
- Маркин! Готовься на суд!
- Наконец-то! - я обрадовано спрыгнул с “пальмы” и начал торопливо укладывать свои вещи в сумку.
- Не торопись, Володя, - заметил Зулфикор. - Они только в пять придут... А пока... Вася, завари-ка чифа
- А может лучше коня ? - Василий неохотно слезал со второй шконки, но куховарить была его обязанность.
- Нет. Вари чифир. На волю прокурора провожать будем.
- Какая там воля, Зулфикор, - я грустно махнул рукой. - Мечты все это... Адвокат мне прямо так и сказал: “Не надейся”, к судье “походов” не нашли, а за просто так освобождать никто не будет...
- Ну и что, что “походов” не нашли? Это не имеет значения. Ты тут уже сколько? Два с половиной месяца? Да? И сидишь за что? Приготовление к взятке? ***ня это, а не обвинение... Да и семья у тебя, бывший старший следователь, прописан, работа... Зачем тебя гноить в “Крестах”? Кому это нужно?
- Ты забыл еще Сенную...
- А что Сенная? 600 рублей вшивых! Да даже если ты их и взял, то что, сажать за это?!
- Не в этом дело, Зулфикор, - начал объяснять я. - Меня не за то посадили, что я что-то сделал, а чтобы я не выебывался и играл по их правилам. Характер мне обломать захотели. Понимаешь? Чтобы сломался я в “Крестах”...
- Но зачем? - непонимающе уставился на меня таджик.
- Суки потому что, - заметил со шконки проснувшийся Валера. - На волю, Вовик, идешь?
- Если бы, - я усмехнулся.
Из двенадцати человек спали только четверо, остальные расселись на первых шконках и пуфиках и по очереди стали вкушать обжигающе горький чифир. Пили по одному маленькому глотку, передавая кружку по кругу. После трех глотков я начал ощущать биение своего сердца.
- Все, мужики. Мне хватит, итак волнуюсь...
- На волю, на волю идешь, - тихо повторял Зулфикор, согревая руки о кружку. - Потому и волнуешься... Не забывай нас, пиши, я тебе телефончик оставлю, позвонишь моим...
В пять часов дверь распахнулась, и под одобрительные возгласы сокамерников, таща за собой сумку с вещами, я первый раз вышел из камеры для поездки на суд.
На “круге” уже стояло пару десятков арестантов, ожидавших конвоиров. В центре несколько омоновцев в масках сдерживали на коротком поводке лающих ротвейлеров. Собаки, легко по запаху отличая зеков, бросались только на них, когда последние немного отходили от стен “круга”.
Когда собрали всех этапируемых сегодня заключенных, их разбили на группы по 20 человек, и усатые прапорщики повели нас на улицу, через двор, в то мрачное подземелье, откуда началось наше “путешествие” по “Крестам”. Здесь опять была перекличка и распределение по камерам. Мне, естественно, досталась “девятка”.
Через несколько минут в напоминающую морозильник бетонную “девятку” зашло еще двое зеков, с которыми мне и было суждено провести ближайшие пять часов этого морозного февральского утра.
Конвой Выборгского суда приехал одним из первых и забрал человек пятнадцать. Я, как всегда, был последним в очереди на посадку в автозак и опять был помещен в темный железный ящик. Остальные заключенные теснились в отгороженном клеткой небольшом пространстве фургона для спец перевозок.
Машина остановилась напротив распахнутых дверей районного суда и нас по одному, через плотный строй милиционеров, под руки отвели в конвойное помещение, разделенное на две клетки и железный ящик для бывших сотрудников и женщин. Из БСников я был один, а потому этот ящик с дверью решеткой был предоставлен целиком в мое единоличное пользование.
Перед размещением по клеткам, всех доставленных обыскали, отобрав личные вещи и сигареты, которые разложили на полках. Таким образом, конвоирам было удобнее контролировать заключенных, лишая курева тех, кто шумно себя вел, а заодно и его соседей. Учитывая, что прибывшие в суд почти все уже участвовали в судебном процессе, решавшему их дальнейшую судьбу, обстановка в конвойном помещении была нервозной и потребность в курении сильно возрастала. Милицейский конвой знал это, и весьма умело использовал папиросы как своеобразное вознаграждение за поддержание порядка в клетках.
Я в сотый раз порадовался своей некурящей натуре и начал мысленно составлять речь на суде. Но мысли постоянно ускользали, возвращаясь к тяжелому состоянию отца, попавшего в январе под машину. Какой-то ублюдок сбил его на своей иномарке при переходе дороги и отец с тяжелым переломом ноги и сотрясением мозга попал в больницу. Кости срастаться не хотели, содержание в больнице было ужасное, и бабушка с мамой постоянно навещали его, приносили еду и убирали судно. Мама осталась одна: сын в тюрьме, муж в больнице. Ситуация была чудовищная. Я как мог пытался успокоить ее в письмах, но этого было явно недостаточно. Вдобавок начальник отца, узнав, что я арестован, воспользовался ситуацией и принудил его к увольнению. Отец в 50 лет остался без работы. Воистину, конец века телегой несчастий катился по нашим судьбам...
Не прошло и двух часов, как настал и мой черед узнать, что такое неправедный суд. Два дюжих милиционера надели мне наручники и под руки повели по коридорам первого этажа. Вдоль стен стояли люди: адвокаты и просто посетители, смотрящие на мое перемещение с интересом и каким-то затаенным злорадством. Впрочем, думаю, они так смотрели на всех арестантов, проводимых по коридорам суда. И мысль о том, что с ними этого никогда не случиться, была написана на всех лицах этих наивных мужчин и женщин. Когда-то и я стоял среди них, наблюдая за конвоируемыми зеками...
В небольшом судебном зале меня уже ожидало четыре человека: угрюмый мужчина судья, чему-то усмехающийся толстяк прокурор, Серега Заозерный и девушка - секретарь, равнодушно перебирающая бумаги.
Конвоиры посадили меня в деревянный загончик на так называемую “скамью подсудимых” и заседание началось.
Судья скороговоркой объявил, чью жалобу он рассматривает, и предоставил слово защитнику. Сергей устало поднялся со своего места и начал речь:
- Мой подзащитный Маркин Владимир Анатольевич уже более двух с половиной месяцев находится под стражей. Он был арестован за отказ признать свою вину, и дать обличающие себя показания. Формально основанием для ареста послужил газовый пистолет, хранящийся в его квартире, что преступлением по закону не является. Кроме того, в постановлении об изменении меры пресечения отсутствует ссылка на статью 101-ю УПК, на основании которой только и может изменяться мера пресечения. То есть данное постановление было составлено с нарушением закона. 8-го декабря 99-го года в отношении подозреваемого Маркина была избрана подписка о невыезде, а 9-го числа она была изменена на содержание под стражей, хотя Маркин подписку не нарушал и новых эпизодов ему не инкриминировалось. То есть меру пресечения ужесточили без оснований. На момент ареста Маркин работал, на его иждивении находится жена с малолетней дочерью, он имеет постоянное место жительства и прописки. Мешать следствию и скрываться от суда он не намерен. Кроме того, адвокат Шмаравцев, по заявлению которого в отношении Маркина возбудили уголовное дело, сам в настоящее время арестован за многоэпизодное мошенничество и находится под стражей. ( Услышав это, я чуть не вскочил со своего места). На основании всего сказанного, считаю, что мера пресечения Маркину может быть изменена на менее строгую, не связанную с лишением свободы.
Судья безразлично повернул голову в мою сторону и спросил, есть ли у меня дополнения к заявленному адвокатом:
- Ваша честь, - я поднялся со скамьи. - Я поддерживаю все сказанное моим защитником и лишь хочу добавить, что в январе этого года мой отец после дорожного происшествия попал в больницу с тяжелым переломом, остался без работы, и в настоящий момент моя семья практически полностью лишена источников к существованию. Со своей стороны обещаю не препятствовать расследованию и не скрываться от суда и следствия.
Потом слово получил прокурор. Он был краток.
- Считаю жалобу адвоката Заозерного и обвиняемого необоснованной, поскольку Маркиным совершен ряд тяжких преступлений. Что же касается отца в больнице, - он издевательски посмотрел на меня. - То у всех обвиняемых всегда находятся причины: у кого отец в больнице, у кого собака без него есть отказывается...
Мои кулаки судорожно сжались. Сержант - конвоир, заметив это, положил мне руку на плечо.
- Встать! Суд удаляется для вынесения решения, - подала голос секретарша.
Меня опять увели в железный ящик. Бешенство душило меня. Хотелось разорвать ублюдка прокурора, безнаказанно издевавшегося над моим положением. Но что бы это изменило?..
Через полчаса я выслушал свой “приговор”, прочитанный судьей безразличной скороговоркой, о том, что мера пресечения была изменена законно и обоснованно, а я совершил тяжкое преступление, за которое меня справедливо и посадили.
4-го апреля определением Санкт-Петербургского городского суда решение Выборгского суда было признано законным, а мое содержание под стражей обоснованным
Так 28-го февраля 2000-го года моя наивная вера в справедливость суда рухнула, погребая под своими обломками все надежды...
ГЛАВА 20
Яркое майское солнце начало припекать, и я отошел в затененный угол прогулочного дворика. Резкая тень решетки над головой четко отображалась на бетонном полу, и казалось, что мы стоим на шахматной доске. Мы были лишь игровыми фигурами - пешками - и только могли догадываться, кто разыгрывал эту партию, в которой нам отводилась второстепенная роль.
9-го мая исполнилось ровно пять месяцев, как меня лишили свободы, и день Победы не оправдывал своего названия. Никаких изменений в мою жизнь он не приносил. Кроме, разве что, по майски теплого солнца, освещавшего наши бледные лица и слепившего привыкшие к тусклой лампе глаза.
- Знаешь, Валера... У меня ведь новый следователь появился - Мышевский. Предлагает свободу в обмен на признательные показания... Как думаешь?
- ****ит, - Валерий сплюнул сквозь зубы на бетонный пол и достал сигарету. - У меня такая же тема была... Но я с адвокатом посовещался и понял, что это “разводилово” ... Ну, допустим, выпустили они тебя, - он с удовольствием затянулся и выпустил дым тонкой струйкой в небо; еле заметное облачко, легко пройдя сквозь квадраты рыжей решетки, устремилось на волю. - А в суде что будет? Ты все признал, тебе и влепят, по самое не балуйся. Да ведь и не сразу признал, типа раскаялся, а через пять месяцев... Под давлением, значит, доказательств. Вот так-то, Вовик! Думай сам, конечно. Но я бы не советовал...
- Да я тоже так считаю, и адвокат мой, но... Очень это соблазнительно - на волю... Особенно сейчас. Весна в самом разгаре. Май, - я с нескрываемым наслаждением полной грудью вдохнул теплый воздух, прочищая легкие от тюремного смрада.
- Погуляешь пару месяцев, а потом что? Вот если бы дернуть подальше... Тогда стоит попробовать.
- А какой мне смысл бежать? Я же ничего не сделал...
- А ты старинную мудрость знаешь: “Труднее всего оправдаться невиновному”? Вот так и с тобой... Сделал - не сделал, это никого не ****. Арестовали? Пять месяцев отсидел? Значит виновен! У нас зря не сажают... Да и потом, Вовик, сколько надо времени, чтобы вылить на человека ведро говна? Секунда! А отмыться? Вот, то-то же... А запах на всю жизнь останется...
- Да, об этом я как-то не подумал, - я прошелся по дворику, разминая ноги.
- Больно много на тебя дерьма повесили... Очень много...
- Да уж... Хорошо хоть Шмаравцева посадили...
- А что там с ним такое? Расскажи-ка поподробнее, - Валера достал вторую сигарету и приготовился слушать.
- Да я уже говорил... 19-го января ему две статьи вменили и на Лебедева . До сих пор сидит. В камере с малолетками, типа воспитатель...
- А что за статьи?
- Покушение и пособничество в даче взятки . Но это фигня - до трех лет. И 159-я, третья . Там посерьезнее - от пяти до червонца. Он за время своей работы нескольких ребят из крутых на 36 тонн баксов опустил . Я случайно с одним в следственном кабинете столкнулся... Сидим с адвокатом о Шмаравцеве треплемся, а рядом такой типичный браток. Смотрел на меня, смотрел, а потом и спрашивает: “Это уж не тот ли пидер - адвокат?” “Да, - говорю. - Тот самый. Он меня и посадил” А браток и говорит: “Его судьба уже решена. Он меня и пацанов на 30 тонн “выставил” . Так что ему пощады не будет. Он сейчас на Лебедева сидит, а уйдет на зону, тут его на этапе и порежут суку” “Приятно, - говорю, - слышать, что у него такие проблемы. Мне теперь и сидеть будет легче”. Так и поговорили...
- Да-а, “попал” твой адвокат... - протянул Валерий, бросая докуренный хабарик в чудом сохранившийся в затененном углу дворика ледяной сугроб. - Не понимаю, на что он рассчитывал, когда тебя вламывал ?
- Рассчитывал, видимо, что дело в отношении него и так и так прекратят, со мной или без меня... А вышло иначе. Они стали его биографию дальше копать и выяснили много интересного. В частности то, что он “стучал” в РУБОП на своих же клиентов. Поэтому они у него и заяву на меня так легко приняли. Свой человек...
- Мудак он! Вот что я скажу. Мудаком и помрет, - подвел итог Валера. - У тебя-то как? Ты говорил, предки старого адвоката наняли? Тигрина что ли?
- А-а, это... Отказался я от его услуг недавно.
- Да? А что так?
- А он засланным оказался. Причем заслал его человек, который против меня свидетельствовал. Начальник Шмаравцева - Пуришкевичем... Представляешь: я у Тигрина прошу узнать, что Пуришкевич про меня на следствии говорил, тот, якобы, узнал, сообщает: ничего плохого. А в показания сунулись - жопа! Пуришкевич вещает, что я к нему после увольнения приезжал и откровенничал, как со Шмаравцева деньги вымогал, но вроде не серьезно вымогал, а типа шутил... Рядом сидел Карточкин, все слышал, все видел, но на следствии в отказ полный: ничего не знаю, Маркин с Пуришкевичем о чем-то говорили, я ничего не слышал. А Пуришкевич на меня такие показания дал... Зачем? Понять до сих пор не могу... Да и потом, я Тигрину говорю: у меня жена свидетель, как я Папиной деньги отдавал. Пусть даст показания. А он в позу: нельзя, мол. Ее посадят тоже за дачу заведомо ложных показаний. Ты представляешь! Ну кто жену посадит за показания в пользу мужа? И потом, почему Папиной верят, а моей жене - нет? Бред это, полный... Вот я заявление и написал об отказе от услуг. Заозерный сообщал, что Тигрин очень удивился, когда узнал об этом...
- Ясно... А, что твой Заозерный – то, делает что? Или так - письма таскает?
- Да вот, в конце апреля жалобу на продление срока накатали, назначили на 11-е мая. Поеду на суд опять. Надежды нет никакой, конечно, но... Раз у меня есть такое право, то надо его реализовать, чтобы потом не жалеть.
- Может быть ты и прав... А на больничку когда?
- Хороший вопрос... Ты же сам слышал, что они говорят: “С нейродермитом не переводим”...
- А ты выйди завтра на проверку без “треников”, пусть посмотрят...
- Придется так и сделать, - тяжело вздохнул я.
Тут загрохотала стальная дверь и “цирик” с овчаркой скомандовал нашей камере на выход. Пока мы колонной по одному, держа руки за спиной, возвращались “домой”, я вспоминал, как начиналась моя болезнь...
Примерно в середине января стала чесаться правая кисть. Прыщичек был почти незаметен, но зуд был нестерпимый. Постепенно обе руки покрылись постоянно зудящей сыпью, которая через некоторое время перекинулась и на ноги. Делавшая раз в неделю обход фельдшер, брезгливо рассмотрев через “кормушку” мои руки посоветовала принимать витамины от моей “аллергии”, заявив, что с такими пустяками к дерматологу она меня записывать не станет. Но болезнь прогрессировала, и скоро на ногах и кистях рук появились гноящиеся язвы, продолжающие нестерпимо чесаться. К апрелю мне уже было страшно смотреть на состояние кожи на ногах, но на больничку попасть было невозможно. Аналогичная проблема была и у Зулфикора, сидевшего уже более двух лет, который дважды уже побывал на втором корпусе для лечения. После серии уколов антибиотиков его состояние улучшалось, и его опять переводили обратно в общую камеру. К весне из-за язв на ногах Зулфикор уже не мог ходить и в течение трех недель, я, регулярными письменными требованиями к администрации, добивался его помещения в больничное отделение тюрьмы. В начале мая долгожданный перевод наконец-то состоялся и Зулфикор, выходя из камеры, пообещал мне помочь с устройством на больничке, если я туда попаду. Дело был в том, что БСные камеры имелись только на общем корпусе, а на “двойке” все сидели вместе. Так что если бы кто-либо из моих новых сокамерников узнал бы о соседстве со следователем прокуратуры, то моя судьба была бы предрешена. Теперь же “прописавшийся” на больничке Зулфикор мог бы меня подстраховать. Для всех он был лишь арестованным за наркоту таджиком, и о его милицейском прошлом никто не догадывался.
* * *
На утреннюю проверку я вышел в одних трусах. Разглядев в полумраке галереи мои покрытые язвами ноги, проверяющий с возмущением обратился к фельдшеру, выясняя, почему я в общей “хате”. Прапорщица, сделав круглые глаза, заявила, что о моей болезни ничего не знала, и тут же внесла мою фамилию в список визитов к врачу. Через пару часов я уже ковылял, прихрамывая из-за огромного гнойного волдыря на ступне, на второй этаж к кабинету единственного на весь изолятор врача - дерматолога.
Придя в ужас от состояния моих ног и рук, майор внутренней службы с укором задал мне риторический вопрос: “Почему так запустил заболевание?”, после чего определил меня для перевода в другую камеру для лечения. Днем я в группе десятка таких же “кожников” зашел в пустую бетонную коморку, вдоль стен которой стояли ржавые нары без признаков матрасов и каких-либо следов жизни. Увиденное повергло меня в глубокую меланхолию, и я уже начал жалеть о переводе, как вдруг рабочий заключенный передал мне “маляву” от Зулфикора. “Володя, - писал он. - Знаю, что ты уже на больничке. Завтра тебя переведут в мою “хату”. Я представил тебя как налогового инспектора - взяточника. Держись этой легенды и все будет хорошо”.
Утром меня действительно переместили в другую “хату”, разительно отличавшуюся от прежней чистотой и обжитостью. Мягкий палас на полу и оклеенные страницами миссионерских библий стены создавали своеобразный уют моего нового жилища, а наличие в камере всего шести человек вообще превращали тюремное существование в курорт.
Как друг Зулфикора я был отстранен от каких-либо хозяйственных обязанностей, которые, впрочем, с конца марта не выполнял и в своей “хате”, поскольку прибыло несколько новеньких ППСников, взваливших на свои плечи уборку камерного помещения. Я же под патронажем Валеры, ставшим после осуждения Алекса старшим в “хате”, был своеобразным интеллектуальным “старожилом”, писавшим за других жалобы и заявления, и в меру сил консультирующим своих сокамерников по их делам, давая каждому, может быть слабую, но необходимую надежду.
Моими новыми товарищами стали ранее неоднократно судимые люди. Почти все они были уже осуждены к большим срокам и на больничке залечивали свои болячки, готовясь к очередному посещению “хозяина” . При ближайшем знакомстве я понял, что народ вокруг подобрался хороший. Несмотря на богатую криминальную биографию, люди были опытные в тюремной жизни, усвоившие главную зоновскую истину: “Живи сам и давай жить другим”. Никто друг друга не оскорблял, скандалов не было, все ели за одним столом, честно деля последний кусок сала на крохотные кубики. Старший “хаты” - грузин по имени Гоча, являвшийся по совместительству и “смотрящим на корпусе” , лично готовил обеды, вовлекал сокамерников в разгадывание кроссвордов, и вообще был весьма приятным и коммуникабельным человеком, оказавшим мне вполне радушный прием.
Здесь я действительно убедился, что сидеть со “строгими” намного легче, чем с “первоходами” , постоянно делящими власть и создающим свой авторитет за счет подавления других сокамерников.
* * *
Одиннадцатого мая судью я так и не увидел, целый день просидев в железном ящике. О том, что заседание отложили на 19-е сержант - конвоир сообщил мне только в начале пятого вечера.
Но 15-го меня опять “выдернули” на суд. На сей раз меня доставили в городской суд Санкт-Петербурга, где слушалось дело Опаршина и компании. Я должен был выступить в качестве свидетеля. Вызвали меня по ходатайству адвокатов обвиняемых.
Заседание началось с оглашения обвиняемыми заявлений, написанных под копирку, о том, что в 1998-ом году я вместе с оперативным работником РУБОП Виталием Уборевичем вымогал у них взятки за прекращение уголовного преследования.
Стоя на трибуне и положив скованные наручниками гудящие кисти на деревянную подставку, я с каким-то безразличием выслушивал запинающихся в чтении “своих” заявлений знакомых подсудимых. Попросив судью привлечь сидящих за решеткой по 306 - ой статье, за заведомо ложный донос, я опроверг клевету своих бывших подследственных, заметив, что их заявления были продиктованы лишь чувством мести ко мне, итак находящемся в незавидном положении.
Обратно в “Кресты” мы возвращались в одном “автозаке”, и я спросил этих горе - заявителей, зачем они так поступили.
- Не обижайся, Владимир Анатольевич, - дружески хлопнул меня по плечу Омарин. - Нам адвокаты посоветовали на тебя заявы подать. У них тактика защиты такая...
* * *
18-го мая следователь Мышинский предъявил мне окончательное обвинение, теперь квалифицировав мои действия как неоднократное присвоение вверенного имущества с использованием служебного положения .
Кроме того, в моей “коллекции” появилась и новая статья - 303-я, о якобы имевшейся фальсификации доказательств по “делу адвокатов”. С точки зрения следствия, фальсифицировал я дело так: передопросил Васильеву, уменьшив роль Шмаравцева в преступлении. Тот факт, что Васильева протокол прочла и подписала каждый лист, сделав в конце отметку о правильности записей с ее слов, а также то, что предыдущие протоколы остались в деле, и я (фальсификатор) не удосужился их уничтожить, - это для следствия осталось незамеченным и несущественным явлением. “Загружали по полной”, как и предвидел мой адвокат.
Теперь я стал “счастливым” обладателем пяти статей: двух небольшой тяжести (пистолет и подлог), двух тяжких (фальсификация и присвоение) и одной особо тяжкой (покушение на взятку). Портрет закоренелого следователя - взяточника, мародера и фальсификатора был закончен. Прокуратуре оставалось только сыграть туш и раздать медали за изобличение особо опасного “оборотня” в своих славных рядах...
- От показаний как всегда отказываетесь? - безразлично поинтересовался Мышинский, открывая протокол допроса.
- Скажите, Сергей Анатольевич... А вы серьезно говорили об изменении меры...
- Да, но в обмен на правдивые показания, - Мышинский заинтересованно взглянул на меня.
- Правдивые показания не будут признательными...
- Я понимаю, - усмехнулся следователь. - Но, дело в том, что у нас вообще нет никаких Ваших показаний, а без этого судить о целесообразности дальнейшего содержания под стражей было бы несколько неразумно...
- Но ведь вы вменяете мне пять статей. Кто же изменит меру? - искренне удивился я.
- Это так, но... Какие это статьи? Сплошь должностные преступления... Да и потом, Владимир Анатольевич, - Мышинский понизил голос. - Скажу Вам без протокола: лично я догадываюсь, как на самом деле было дело и ничего против Вас не имею. Я ж тоже следователь как-никак... Да и Шмаравцев этот Ваш порядочная сволочь. Так что лично я не возражал бы против Вашего освобождения.
- Под подписку?
- Ну-у, это было бы слишком мягко... Вот под залог прокурор бы, думаю, согласился.
- Но у меня денег - то нет совсем... Может родители соберут...
- Да уж, наверное, постараются...
- Вообще-то завтра у меня суд: обжалование продления срока содержания под стражей...
- Владимир Анатольевич, - улыбнувшись, прервал меня Мышинский. - Неужели Вы думаете, что мы позволим суду освободить Вас? Прокуратура сажала, она только и может изменить меру. Даже не надейтесь. В суде все уже решено...
- Однако, Вы так со мной откровенны...
- Ну, мы же как-никак бывшие коллеги, - усмехнулся следователь. - Пишите сами, что сочтете нужным, а за мной дело не станет.
Следователь оказался прав: 19-го мая я опять напрасно прокатился в Выборгский суд. Заседание отложили на 24-е, но мне уже не суждено было в нем поучаствовать.
ГЛАВА 21
Сильный порыв теплого ветра ударил мне в грудь. Я покачнулся, с наслаждением вдыхая воздух СВОБОДЫ. За спиной остались тяжелые двери следственного изолятора и скрежет стальных решеток. Я, еще не до конца осознавая свое счастье, стоял на Арсенальной набережной, глубоко дыша воздухом Невы, прочищая легкие от прокуренной атмосферы “Крестов”.
25-го мая 2000-го года в 19 часов я был освобожден из-под стражи под денежный залог в пятьдесят тысяч рублей, с трудом собранный моими родителями.
Приподняв сумку с вещами и пройдя несколько метров, я понял, что до метро не дойду. За почти полугодичное заключение я сильно ослаб физически, испортив окончательно свою нервную систему. Однако критической цифры “шесть месяцев”, за которой следовали необратимые изменения психики, я, к счастью, не переступил, а значит, надежда на восстановление сил оставалась. Пока же наиболее значительной моей потерей был вес: за время нахождения в “Крестах” я похудел на 15 килограммов.
Жадно вдыхая запах Невы, я поднял руку, тормозя старенький “Москвич”.
- На улицу Бабушкина довезешь?
- Сотка, - бросил мужчина средних лет.
- Хорошо, но деньги на месте. С собой у меня ни копья.
- Лады. Садись. Разберемся.
Проезжая по родному городу, я с наслаждением разглядывал набережную и такие знакомые и одновременно незнакомые улицы, впервые увиденные глазами по настоящему СВОБОДНОГО ЧЕЛОВЕКА, я вспоминал тюремную поговорку: “Чтобы оценить свободу, надо ее потерять”, я вслух промолвил:
- Пол года не видел всей этой красоты. А сейчас как будто в первый раз вижу свой город и не могу наглядеться.
- “Откинулся” что ли? - понимающе спросил водитель.
- Да, друг, только что под залог отпустили.
- Да-а, дела... Я тоже в “Крестах” три года назад “парился”. Почти четыре месяца сидел... Потом суд оправдал, отпустили...
- Значит, знаешь, о чем я говорю...
- Знаю, браток, еще как знаю, - и водитель, прибавив газу, понесся по освещенной заходящим солнцем набережной Невы.
Денег с меня он брать не стал, лишь хлопнул по плечу и пожелал удачи, высаживая около родного дома.
“Господи, что же у нас за страна такая? - подумалось мне. Почему все хорошие люди здесь прошли через тюрьмы и лишения?”
* * *
Из материалов уголовного дела № 078086:
Криминалистическая (техническая) экспертиза по документам № 110889\02:
“... текст представленных на исследование расписок граждан Ивановой, Петровой и Сидоровой, на имя Маркина В.А., датированных 16.06.1999 года подвергался изменениям путем допечатки фрагментов:
“Деньги в сумме 70 рублей”.
“Деньги в сумме 545 рублей”.
“Деньги в сумме 50 рублей”.
“Пакет с женским бельем”.
Показания милиционера ОВО Адмиралтейского района СПб Панина Ю.О.:
“Я дежурил на посту в прокуратуре города с 13-го на 14-ое октября 1999 года с 8.30. Следователь Маркин попросил меня пропустить в его кабинет адвоката Шмаравцева, о чем я сделал запись в журнале. Звонил ли мне Маркин или передал просьбу лично, я не помню. Так же я не могу вспомнить, приходил ли в тот день Шмаравцев...”
Показания свидетеля Пуришкевича В.В.:
“Когда в октябре 1999 года ко мне пришел Маркин, я спросил его о причинах увольнения из прокуратуры. Маркин мне ответил, что когда Шмаравцев подвозил его на своей машине, между ними произошел разговор, воспринятый Маркиным как шутка, смысл которого был в том, что Шмаравцев собирался передать Маркину деньги за прекращение в отношении него уголовного преследования... Маркин не говорил мне, кто кому первый предложил заплатить за прекращение дела, также я не знаю о какой сумме, и в какой валюте разговаривали Маркин со Шмаравцевым. Маркин мне рассказал только, что этот шутливый разговор Шмаравцев записал на диктофон и представил данную аудиокассету вместе со своим заявлением о вымогательстве у него Маркиным взятки в прокуратуру...”
Показания свидетеля Карточкина А.В.:
“Когда в октябре 1999 года я находился в своем служебном кабинете вместе с Пуришкевичем, пришел Маркин, сразу сел за стол с Пуришкевичем и о чем-то с ним говорил некоторое время. О чем они говорили, я не слышал, так как был очень занят... О содержании разговора с Маркиным Пуришкевич мне ничего не говорил...”
Показания свидетеля Василевской А.А.:
“В начале января 1999 года в Петербург приехали сотрудники благотворительной организации “Открытые сердца”... перед отъездом они решили подарить детям деньги на обувь. Деньги они передали Муравьедовой - руководителю пионерского лагеря, а 25 января 1000 долларов США она передала мне. 26-го я была на совещании и в детском доме не была, а в 10 часов 30 минут 27 января я передала деньги директору Папиной. Через 30-40 минут приехал РУБОП со следователем Николаевской, они обнаружили деньги и изъяли...”
Показания свидетеля Папиной Л.Н.:
“...1000 долларов США (полученные от спонсоров) передала мне Василевская за 15 минут до обыска 27 января. Сами деньги были получены 26 января. Так что оприходовать сумму я не успела”.
Протокол обыска детского дома от 27 января 1999 года:
“Обыск начат: в 17 часов
Обыск закончен: в 23 часа
В результате обыска изъято:
... п.25: Из сумки Папиной”
б) конверт с долларами США в количестве 1000 долларов, купюрами по 100 долларов”.
Протокол допроса свидетеля Зинкевич С.А.:
“10.06.99 года я был дежурным следователем по городу. При осмотре трупов (на Сенной площади) были обнаружены деньги. Точной суммы я не помню, около 500 рублей. Часть денег была сильно повреждена и обильно залита кровью, остальные купюры имели нормальный вид, и обильных следов крови на них не было. Все деньги были скреплены скрепкой и вместе с другими вещами положены в картонную коробку... В коробки я упаковывал личные вещи погибших, которые также были обильно залиты кровью”.
Протокол допроса свидетеля Мужильного А.А.:
“...10.06.99 года я лично осматривал трупы двух погибших женщин, при осмотре мною были изъяты деньги на общую сумму 50 рублей мелкими купюрами. На некоторых купюрах имелись следы крови погибших, некоторые не имели повреждений. Сколько было обпачкано, я сказать не могу, так как не помню”.
* * *
Я захлопнул второй том “моего” уголовного дела.
- Ну, вот же, Сергей Анатольевич: два следователя сообщают, что деньги с Сенной были в крови...
- Частично, Владимир Анатольевич, частично, - улыбнулся Мышинский, заполняя протокол 201-ой.
- Согласен. Но потом же их скрепили одной скрепкой и положили в один конверт... И, потом, почему не допросили женщину, у которой сын 16-ти летний погиб? Я ей серебряный крестик на цепочке возвращал и деньги тоже. Она может подтвердить, что купюры были испачканы...
- Фамилия этой женщины?
- Я уже не помню... Надо в деле по Сенной посмотреть...
- Ну-у, это сложно. Дело в городской прокуратуре, в архиве... Да и какое это имеет сейчас значение, - Мышинский протянул мне протокол ознакомления. - Подписывайте, Владимир Анатольевич, подписывайте. А женщину в суд пригласите. Если будет желание конечно.
- Конечно, пригласим, - вмешался Заозерный. - Это же неполнота и необъективность расследования! В деле только обвинительные материалы. Женщина, которой вернули деньги, не допрошена, Папина с Василевской дают ложные показания, расходящиеся с протоколом обыска. Вы это противоречие не устранили. Постовой с Пуришкевичем никаких подробностей не помнят. Кто остался? Папина, Шмаравцев и родственники погибших, так они все заинтересованные лица. Объективка - то где, господин следователь?
- Вы что не довольны, что Маркина освободили из-под стражи? - хмуро спросил Мышинский, подняв на адвоката тяжелый взгляд.
- Довольны, довольны, Сергей Анатольевич! - дернул я за рукав Заозерного. - Все вопросы у нас будут в суде. К вам никаких претензий нет.
- То-то же, - Мышинский убрал подписанный протокол в папку. - Ну, вот и хорошо. Лечитесь, Владимир Анатольевич. Готовьтесь к суду. Думаю, мы с Вами больше не увидимся. Но, на прощание хочу сказать: если это дело вернется для доследования, то я Вас лично опять посажу в “Кресты”.
* * *
Расставание с Мышинским, впрочем, было недолгим. На следующий день нас с Заозерным срочно пригласили в прокуратуру Ленинградской области, где мне перепредъявили обвинение, изменив часть вторую статьи 303-ей на третью.
- Это по каким же основаниям? - поинтересовался Заозерный. - У Маркина фальсификации доказательств вообще нет, а вы еще и усилили обвинение по этой статье.
- Дело в том, - спокойно пояснил Мышинский. - Что Шмаравцеву предъявлено обвинение по части третьей 159-ой статьи, то есть за особо тяжкое преступление. Поэтому и Маркину вменяем фальсификацию доказательств по особо тяжкому преступлению.
- Но, позвольте! Ведь в 99-ом году ни о каком мошенничестве в действиях Шмаравцева и речи не шло. Его подозревали лишь в подстрекательстве к даче взятки судье. Собственно за это он и собирался Маркину деньги заплатить.
- Но ведь в ходе следствия вскрылись новые обстоятельства его преступной деятельности, о которых могло стать известно и Маркину, поэтому такую часть и вменили.
- Бред какой-то! Как можно вменять в вину фальсификацию доказательств по делу о преступлении, о котором следователь еще не знает.
- У нас все возможно, господин защитник! - дружелюбно улыбнулся старший следователь, пожимая нам на прощание руки.
* * *
- Посадят они тебя, Вовка! Как пить дать, посадят, - уверял меня адвокат, когда мы сели в его потрепанную “шестерку”. - Ты посмотри только, как беспредельничают...
- Но ведь с доказательствами слабовато, - неуверенно заметил я.
- Забудь ты о доказательствах! Ты что в Америке судиться будешь? Не знаешь, как у нас судят? Так я тебе расскажу... Был у меня знакомый адвокат - Димка Петров. Ему тоже что-то подобное вменяли: деньги под судью взял, а дело провалил, вот родственники заяву и накатали. Доказухи ноль! Только показания заявителей. Судья в отказе. Подсудимый - без понятия о том, что на воле делается. Денег никто в глаза не видел. По документам все чисто. Димка расслабился, конечно, даже новую 99-ю себе купил перед судом. А его в зале суда и арестовали. Прокурор походатайствовал. Попал под борьбу с коррупцией. Дали семь лет строгого режима... Я после этого дела вообще суду верить перестал... Запомни, Вовик: как прокурор скажет, так и будет. И потом, ты забыл, что твое дело общественную значимость имеет. Следователь - мародер и взяточник! На всю Россию прогремишь костями! Тебя не из-за доказательств, тебя в назидание другим посадят. Чтобы иным следакам неповадно было! Понимаешь? Нет?
- А как же Шмаравцев?
- А он при чем?! - удивился адвокат. - Его дело выделили. Пойдет отдельно, как адвокат - мошенник. Получит свой срок условно. Я так думаю... Ты ж пойми: кто ты и кто он. Ты же - бывший старший следователь прокуратуры города, погрязший в коррупции. А он - простой адвокатишка, “разводящий на бабки” лохов. Этим все уважающие себя адвокаты занимаются. И все это знают. А судья с адвокатом вообще порой в паре работают по изъятию лишних денег у населения. Мне ли этого не знать, Вовик, - вздохнул Заозерный. - Думай, конечно, сам... Я свое мнение тебе сказал.
* * *
8-го августа я готовился к празднованию юбилея любимой супруги, как вдруг тревожно зазвонил телефон.
- Владимир Анатольевич? - раздался вкрадчивый голос. - Это вас из городской прокуратуры беспокоят... Прокурор отдела Петровский.
- А что случилось?
- К нам из городского суда материал один пришел. По делу Опаршина и компании... Хотелось бы получить Ваши объяснения по этому делу.
- Но я ведь в суде говорил, что заявления этой банды - ложь. Никаких денег мы с оперативником РУБОПа с них не вымогали. И судья вроде бы согласилась с моей позицией...
- Очень может быть, но... Она все же выделила материал и прислала нам для принятия окончательного решения. Так что жду Вас завтра в 16 часов.
Я повесил трубку. “Они не только знали, что я на свободе, но и позвонили именно сегодня, чтобы испортить мне праздник!” - мелькнуло у меня в голове.
Мои размышления прервал новый звонок.
- Вовка? Это ты? Узнал? - раздался знакомый голос моего коллеги. - Я с автомата звоню, так что кратко... На тебя опять арест готовят. По новому делу... Кое-кому очень не понравилось, что тебя областная отпустила. Понял кому? Ну, все. Я пошел. Думай сам. Пока.
Связь прервалась. Я тяжело опустился на кресло, задумавшись. “В городской суд меня возили в середине мая, тогда же и заявления этих бандитов были поданы. По 109-ой на проверку заявления отводится десять дней. То есть судья или сама решения принимала или сразу в городскую материалы направила. А теперь уже три месяца прошло. Решение по заяве давно принято. Так на кой ляд я им завтра нужен? Объяснения получить? Ну-ну...”
Этот вечер стал для меня прощальным. Родственники, собравшиеся на 30-летие Анжелики, понимали, что возможно больше меня никогда не увидят. День рождения постепенно превращался в день расставания.
На следующее утро я покинул Санкт-Петербург, а через пару недель и Россию.
* * *
Из сообщений российской прессы:
СЛЕДОВАТЕЛЬ - МАРОДЕР СБЕЖАЛ ОТ СУДА
“В Санкт-Петербурге ведутся активные поиски бывшего старшего следователя городской прокуратуры Владимира Маркина, обвиняемого в вымогательстве, а также краже денег и личных вещей у пострадавших во время трагедии на станции метро “Сенная площадь”... Уже в ходе расследования дела Маркина стали известны и другие грехи одного из лучших работников городской прокуратуры... По окончанию расследования Маркин должен был выдать все вещдоки, найденные на месте трагедии (в основном это были сумки), родственникам потерпевших, однако не сделал этого. В результате следователю предъявили целый букет обвинений - от вымогательства до мошенничества...”
СЛЕДОВАТЕЛЬ ОБВОРОВЫВАЛ МЕРТВЫХ
“Такого скандала в прокуратуре Петербурга не было давно. Объявлен в розыск бывший следователь по особо важным делам Владимир Маркин. Он подозревается в ряде тяжких и циничных преступлений... Как только информация о взяточнике достигла ушей руководства прокуратуры, Маркин был тут же уволен, а спустя неделю уже коротал время на нарах в СИЗО... На следствии всплыла еще одна “халтура” прокурора... Суммы денег, которые присваивал прокурор, были мизерные. Следователь даже не погнушался пакетом с женским бельем... Случившееся стало шоком для сотрудников прокуратуры. Причем не только для руководства, но и для обычных чиновников... По словам бывших коллег Маркина, он умел произвести благоприятное впечатление, особенно на начальство. Никогда не выпивал, не курил, был всегда подчеркнуто честен и принципиален, даже афишировал это. “Он был человеком в маске, - считает один из хорошо знавших его людей. - Никогда нельзя было понять, что у него на уме...”
СЛЕДОВАТЕЛЬ МАРКИН ВОРОВАЛ ПАКЕТЫ С ЖЕНСКИМ БЕЛЬЕМ
“... Каково же было удивление коллеги Маркина, вызвавшей директрису для беседы и узнавшей от нее, что следователь Маркин, оказывается, экспроприировал одну тысячу долларов США (деньги, переданные спонсорами в детский дом)... в доход прокуратуры! Именно так он пояснил директрисе свой поступок... Может, Маркин, обобрав детей - сирот, и в самом деле собирался внести эти деньги в кассу горпрокуратуры, да арест помешал? Дальше - еще интересней. У всех на памяти летняя трагедия на Сенной площади... Выяснилось, что и эту трагедию Маркин умудрился использовать в целях личного обогащения. Возвращая вещи и ценности пострадавшим при катастрофе, Маркин использовал ту же самую технологию подделывания расписок и кое - что из изъятого просто прикарманивал. Нельзя сказать, что суммы, осевшие в карманах у Маркина, внушительны - где 50 рублей, где 500, а где и вовсе пакет с женским бельем... "Кровью было залито, потому и возвращать постеснялся!" - так объяснил Маркин причины, толкнувшие его на мелкое мародерство... До вскрывшегося эпизода со взяткой ничего плохого про Маркина сказать было нельзя. Молодой грамотный юрист. Дисциплинированный. Дотошный и аккуратный во всем. При выезде на место происшествия интересовался: будет ли там организовано горячее питание? Обедал всегда вовремя - с часу до двух. Покидал свой кабинет ровно в 18.00...”
В ЗАЛ СУДА НЕ ЯВИЛСЯ
“Допрошенный в ходе предварительного следствия Маркин вины своей не признал и показал, что денег, принадлежавших погибшим людям, он не присваивал. По его словам, он не находил моральных сил вручать родственникам жертв денежные купюры, на которых имелись следы крови. Поэтому он посчитал, что правильнее будет эти деньги уничтожить. Подобный ход предусмотрен действующим законодательством, но уничтожение имущества должно производиться после официального уведомления всех заинтересованных сторон. К тому же следы крови с денежных знаков легко смываются...”
ЭПИЛОГ
Возможно, кому-то из читателей будет интересно узнать дальнейшие события, произошедшие с описанными в романе героями. К сожалению, об их судьбе известно все из той же “правдивой и независимой” прессы, и судить о достоверности информации можно лишь с большой осторожностью.
В марте 2000-го года уголовные дела по обвинению Леменовской и Шмаравцева в мошенничестве были переданы в городской суд Санкт-Петербурга. По состоянию здоровья адвокатов Шмаравцева и Леменовскую в августе из-под стражи освободили, и они стали усиленно восстанавливать подорванное тюрьмой здоровье, готовясь к суду.
В 2000 году были осуждены и мои бывшие сокамерники: Александр Иванович из убийство бывшего зека получил 20 лет строгого режима, таджик Зулфикор – 7 лет колонии, а бывший опер Игорь – 5 лет лишения свободы за угон автомобиля. Суд поступил как всегда «гуманно и справедливо».
В сентябре этого же года, после конфликта с Саламандровым, прекратившим скандальное дело одного из банков, была вынуждена уволиться моя коллега по району старший следователь Марина, жертвовавшая ради работы всем и не мыслившая свою жизнь без прокуратуры. Она пыталась обжаловать решение Саламандрова в Генеральную прокуратуру, но, как вы понимаете, без результата.
В апреле 2001-го года из городской прокуратуры уволился заместитель прокурора Величенко, перешедший на должность помощника полномочного представителя президента в Северо-западном федеральном округе. А в августе этого же года начальник УРОВД Кириллов перешел в Федеральное управление Министерства юстиции. Заместителем прокурора Санкт-Петербурга по надзору за следствием стал Иван Борисович Саламандров.
С октября по ноябрь 2001-го года бывший заместитель прокурора Калининградского района Антипов Александр Степанович попытался работать заместителем у САМОГО, но был вынужден уволиться из органов прокуратуры. Слова Лукина о “пауках в банке” пророчески сбылись не только в отношении меня.
Мои “друзья” Опаршин и компания были осуждены городским судом к лишению свободы на срок девять лет за вымогательство и грабежи. Как писала пресса: “Преступникам не помог и приводимый защитой аргумент о том, что следователь горпрокуратуры Маркин, расследовавший это дело, и сам попал под уголовное преследование по обвинению в превышении должностных полномочий и других преступлениях”.
А в октябре 2001-го года в городской прокуратуре разразился новый скандал, по своей значимости, возможно, затмивший даже мои “преступления”.
Сын пламенного борца с коррупцией, нового заместителя прокурора города Саламандрова был уличен адвокатами одного высокопоставленного бизнесмена в получении 50-ти тысяч долларов США за прекращении уголовного дела. Деньги естественно брались под отца, с которым отпрыск тут же при адвокатах вел переговоры по сотовому телефону. Генеральная прокуратура тут же возбудила уголовное дело по факту мошенничества.
В прессе началась кампания по разоблачению семьи Саламандровых. На свет божий потащили все “грязное белье”, состоявшее из “замятых” скандальных уголовных дел. Замахнулись даже на САМОГО Иван Иваныча...
Но на моей судьбе эти события никак не отразились. Дело следователя - мародера покрылось пылью, но все еще лежало на видном месте, и в Петербурге меня с нетерпением ожидали “уютные” камеры следственного изолятора “Кресты”.
Последнее время я часто мысленно повторяю слова Островского о том, что “жизнь человеку дается один раз...”.
Поскольку более бессмысленной и мучительной жизни чем в тюрьме я не знал, то и сейчас предпочитаю, стоя на гранитной набережной Босфорова пролива, считать набегающие волны, изредка бросая гранитные камешки в такую знакомую и такую чужую воду...
Санкт-Петербург, учреждение ИЗ-45\1 - Стамбул
1999 - 2001 годы