Я помню дату, когда последний раз поверил в сказку. Это после был Дед Мороз и Снегурочка, Кот-Матфей и Баба-Яга с Метелью, все последующее случалось вполне осознанно и принято, нет, не разочарованием – некой игрой, не жизнью и тем более не сказкой. Другим. Красивым, чуть тревожным миром, дергающим за струночки потаенного, когда закрываешь ладошками лицо и оставляешь просвет, чтобы все-таки видеть происходящее, чтобы точно знать, что все будет хорошо. Даже если закончится.
Папа привел меня в театр. В наш театр. С высокими креслами, обитыми темно-красным бархатом, теплеющим мгновенно, тающим светом и барельефами греческих мифологических героев. "Давали" "Аленький цветочек".
Кружила музыка, раскрывался свет рамп и юпитров, сцена вращалась, меняя декорации. А еще - Он, лежащий на искусно созданном тряпичном холмике. Это сейчас я понимаю, что бутафорию создают люди и чем талантливей художник, тем достоверней будет его творение. А тогда… Тогда были деревья, цветы, недвижимые, тяжелые тучи и ветер, удивительное ощущение ветра. Воя.
Его тоска передалась мне. Тоска Чудища. Я тогда еще не идентифицировал себя ни с одним из героев. В три года это не приходит в голову. Тогда я просто смотрел и чувствовал иных.
- Обещала вернуться на вечерней заре…
Чудище легло на холмик и закрыло глаза. Было в этом жесте не отчаянье, это в нем эмоции бьют через край, не ярость, перекрывающая гул ветра – любовь и тоска. Тогда я понял, что это такое. Мне показалось – понял. Знал, в Его словах усталость и смирение. И слово "обещала" скользнуло каймой, став лишним.
Мне так захотелось шапку-невидимку! Так… Чтобы прибежать к Настеньке, никем не увиденным, чтобы дернуть за косу, крикнуть – Он же тебя ждет! Ты же обещала! – и чтобы она не видела меня. И чтобы ее гадкие, завистливые сестры не видели. Я хотел невидимо помочь.
Вцепился в спинку впереди стоящего кресла, губами прилип к бархату… С тех пор я знаю его на вкус.
Она успела. Остальное стало неважно. Все неважно. Даже Его превращение в красавца и принца.
Не хотелось идти домой. До последнего сидели в зале. Папа был догадлив, не задавал вопросов: "Ну как? Понравилось? А что больше всего?" Молодец. Я тогда еще сильней к нему привязался.
Повязал мне шарф, надел варежки, и лето на сцене открывшейся дубовой дверью "Выход", превратилось во вход в метель. Давно.