1. ПЕРВЫЙ ГОД
Мы вышли из вагона. Где, интересно, мы будем спать этой ночью? Я об этом не думал, но эта проблема очень заботила моих родителей. Но, на счастье, я уже об этом вспоминал, мама совершенно случайно встретила Софью Романовну, и она пригласила пожить в у них в Малом переулке. "В тесноте, да не в обиде" -сказала Софья Романовна и стала подтаскивать наши немногочисленные пожитки к краю тротуара у огороженного участка территории, который после войны назывался железнодорожным вокзалом..
Мы прожили в Малом переулке, может быть, неделю, может быть, и больше. Понятно, что любезным хозяевам наше даже кратковременное пребывание доставляло определённые неудобства. Мама разыскала свою подругу Фаню Бобинскую.. Она жила в большой почти пустой комнате с балконом на пятом, последнем, этаже в в доме № 5 на Екатерининской площади. Её дочь Мена, которая с нами в сороковом году ехала в Ленинград, вышла замуж, а муж Фани, морской офицер, служил в Севастополе.
Мы перетащили свои вещи к Фане. С её балкона было интересно рассматривать город поверх крыш и ту часть порта, которая проглядывала в просвете между двумя полукольцевыми зданиями, упиравшимися в Приморский бульвар. Была также видна Потёмкинская лестница. которая, как поётся в одной песенке, является восьмым чудом света, и памятник дюку де Ришелье с протянутой к морю рукой.
1 сентября 1945 года я пошел в 6"бэ" класс 43 мужской средней школы. Она попрежнему находилась на улице Гоголя в том же здании, что и до войны. Поскольку я во время войны не учил ни украинского, ни английского языков, то у меня сразу появились трудности в учёбе.
Украинский язык и литературу в 6-ом классе нам преподавал Борис Юрьевич, высокий, сутуловатый, уже немолодой "щирый", как Тарас Бульба, украинец. Дисциплину в классе он держать не мог, и поэтому на уроках стоял постоянный гул. Он мешал вслушаться в его объяснения. На уроках литературы, не взирая на шум, Борис Юрьевич громким голосом вдохновенно читал нам наизусть отрывки из "Энеиды" И.П.Котляревского:
Эней був парубок моторный,
И хлопець, хочь куды, казак...,
или из "Думы про казака Голоту":
Шапка- бырка, зверху-дырка,
Витер вие, завивае,
Молодого казака про-хо-лод-жае!"
"прохолоджае" Борис Юрьевич зычным голосом растягивал и отстукивал ритм ногой..
Сколько лет прошло, а зачем всё это помню, не знаю.
Русский язык и литературу преподавала Галина Владимировна Бузилова, невысокого роста, очень подвижная и строгая. С высоты моего 34-х летнего преподавательского и методического опыта я должен оценить мастерство Галины Владимировны очень высоко. Работала она на уроках напряжённо, у неё не пропадало ни минуты учебного времени.
Благодаря ей, я стал очень грамотно писать. К сожалению, наверное, с ухудшением памяти, я теряю былую уверенность, что правильно написал слово, приходится прибегать к словарям. И действительно, правильное написание целого ряда слов зиждется, как я теперь убедился, на запоминании.
Галина Владимировна была также нашим классным руководителем в 6-ом и 7-ом классах.
Математику у нас вела Рива Ефимовна Гройсер. Высокая, представительная, она, как большинство встреченных мною в жизни математиков, очень любила свой предмет. Она искренне старалась передать нам свои знания, но не всегда встречала благодатную почву.
С учительницей английского языка Милицей Самсоновной мне повезло меньше. Она была ужасно несобранной, неаккуратной, из её огромного с порепанной кожей набитого доотказа старого портфеля всегда вылезала наружу или какая-то тряпка, или бумага. Она время от времени безуспешно старалась запихнуть вылезшее, но это у неё плохо получалось.
Милица Самсоновна в нашей школе была, по-видимому, совместителем. Она часто опаздывала на урок, всегда куда-то спешила. Изо рта у неё при разговоре брызгала слюна. Её даже трудно было представить девушкой. Она напоминала мне одну из диккенсовских героинь. Не менее большим, чем её портфель, был огромен и далеко выступающий вперёд её живот. Мальчики шутили, что она находится на одиннадцатом месяце беременности и никак не может разродиться, хотя возраст у неё был, пожалуй, бабушкин.
Мальчики в таком возрасте безжалостны.
Не было педагогического таланта и у учительницы географии Севастопольской, она со своим тоже толстым портфелем на маленьких ножках напоминала мне каракатицу. Она, по-моему, не любила преподавание, хотя старательно передавала нам знания на своих бесцветных уроках под постоянный аккомпанемент наших бесконечных разговоров между собой.
Хорошо вела уроки зоологии Елена Николаевна Милонас, по кличке «евглена зелёная» В зоологии, кажется, изучают это существо. Она стала нашим классным руководителем в 8-ом классе.
Очень прочные знания по физике и химии дала мне сухощавая и строгая Марта Максимовна Фурсина. Например, валентность некоторых металлов я запомнил на всю жизнь На её уроках было всегда тихо. Она тоже некоторое время была нашим классным руководителем.
Самой молодой учмиельницей в нашем класе была преподаватель истории Клара Иосифрвна. В строгом темносинем английском костюме она очень напомнила мододенькую учительницу английского языка из известного кинофильма "Доживём до понедельника". который я увидел через много лет. К концу учебного года она ушла в декретный отпуск и в следующем учебном году в 43 школу не возвратилась.
В начале сентября после успешного наступления наших войск в Маньжурии и после того, как американцы сбросили две атомные бомбы на Японию, война на Дальнем Востоке была завершена. Для того, чтобы придать большую значимость участию СССР в войне с Японией и веса в победе 3 сентября было объявлено днем Победы над Японией и, подобно 9-му мая, нерабочим днём. Была учреждена медаль "За победу над Японией". Такую медаль получил мой дядя Иосиф, который после войны с немцами успел повоевать с японцами и был ранен.
В классе у меня сразу появились приятели: Ефимов, приехавший из Америки, где во время войны работал его папа. Ефимов отличался от нас американской одеждой. Он также жил на Екатерининской площади, и мы вместе возвращались из школы домой, обсуждая различные проблемы.
Несколько позже к нам в класс пришёл Серёжа Файфер, его отец. капитан первого ранга служил в Пилау, который потом назывался Балтийском. Серёжу прислали на год к бабушке. Она жила на Пересыпи. Это был очень степенный, разумный мальчик, отлично учился, мы подружились.
Анализируя ретроспективно свои взаимоотношения с различными людьми, я обратил внимание, что в своей жизни никому на дружбу не напрашивался, потому что был самодостаточен. Но если кто-то хотел со мной дружить, а таких за жизнь было немало, то я дружил честно. Я помнил поговорку, что если хочешь иметь друга, то стань им. На меня всегда можно было положиться, я никого не подвёл.
На одной парте со мной сидел Марат Мельниченко, у него была старшая сестра, это было необычным потому, что до сих пор ни у кого из моих знакомых сверстников ни родных братьев или сестёр не было.
К концу сентября папа получил большую комнату в квартире № 3 на третьем этаже в доме № 4 в начале улицы Преображенской. После революции Преображенская улица недолго носила имя Троцкого, потом была переименована "Десятилетия Красной Армии", а после войны стала улицей Советской Армии.
Дом был трёхэтажный, построенный на деньги трёх врачей в начале прошлого века. Во дворе этого дома в это же время была построена трёхэтажная поликлиника. В жилом доме первый этаж принадлежал профессору Тригеру, второй профессору Зильбербергу, а третий- Бараннику. После октябрьского переворота как поступили с первым этажом я не знаю. За профессором-хирургом Яковом Владимировичем Зильбербергом, получившему мировое признание, советская власть сохранила второй этаж. Когда же его сын Михаил Яковлевич возвратился из армии после войны в Одессу, то получил на свою семью уже только две комнаты из бывших восьми. Третий этаж стал коммунальной квартирой.
Комната, которую нам выделили, требовала значительного ремонта: ободранные стены, оконные рамы без стёкол, отсутствовала электропроводка. К зиме надо было установить «буржуйку», подсоединить жестяной трубой к печке и запастись топливом.
И вот мы переселяемся от Фани в наше новое жилье, в первое после войны своё жилье, в котором я прожил 10 с половиной лет. После уроков в школе я переношу наши вещи, которые способен поднять. Я иду мимо нашего бывшего дома № 8 на Екатерининской площади, там расположился штаб морской воинской части, мимо разрушенной школы Столярского, Дома учёных, сворачиваю на улицу Гоголя. С одной стороны в бывшем здании городского ломбарда временно разместился городской почтамт, наискосок на другой стороне стоит моя 43-я школа.
Снова поворачиваю, но уже, налево, в Казарменный переулок. Вдали мелькнула гладь морской воды, море плохо видно, его загораживает большой деревянный забор, а за забором в бывшем шахском дворце -воинская часть. Снова поворот, и я на Преображенской. Здесь улица по центру разделена садиком длиной во весь квартал.
Слева на углу крыши высокого дома № 5 возвышается надстройка, в которой размещался большой прожектор, в темное время дня он излучает красный свет. Это так называемый створный огонь. При входе судна в Одесский залив капитан должен вести своё судно таким образом, чтобы свет Воронцовского маяка совпадал с светом прожектора на крыше дома № 5. В этом случае образовался створ. Это означало, что судно правильным курсом входит в Одесский порт.
Я иду навстречу морю мимо здания Политехнического института справа. До революции там размещалось Коммерческое училище, в котором учился писатель Исаак Бабель. Потом Политехнический переедет на проспект Шевченко, а на его месте разместится Кредитно-экономический институт. Слева остаётся позади Протезный завод, а справа дом № 6.
Впереди ничем не перегороженное море, серо-голубое полотно уходит далеко вперёд к набросковому волнолому и дальше к другому берегу Одесского залива.
Море! Я так скучал по нему все эти прошедшие годы, что не видел его. Ведь я привык видеть его ежедневно если не с Приморского бульвара, то с Сабанеева моста. Я люблю его, это живое существо, то спокойное и ласковое, то волнующее и хмурое, то бурное и грозное, разве перечтёшь все его состояния. Теперь с утра я могу его наблюдать из окна нашей угловой комнаты каждый день. Это замечательно, что мы получили комнату с видом на море. Правда, больше видна акватория судостроительного-судоремонтного завода, но это тоже что-то.
За домом №6 следуют высокие черные металлические ворота дома № 4. В раскрытые створки можно увидеть как слева на первый этаж поднимается белая мраморная лестница, а справа темнеет въезд во внутренний двор.
В нашей коммунальной квартире с нами живет семь семейств, списочный состав, как говорят в армии, 20 человек : врачи, инженеры, педагоги, работники обкома партии. Общая кухня, один отлив на всех, одна уборная. Но сегодня мы счастливы, мы остались живы, мы снова в родном городе, у нас есть собственная крыша над головой.
Дом № 4 архитектурой очень похож на дом по Канатной улице напротив мореходного училища. Те же длинные, почти во всю длинну балконы второго и третьего этажей, симметрично расположенные венецианские окна, замыка-ющие балконы с двух сторон. Видно строил эти дома один и тот же архитектор, но у дома на Канатной есть лепнина, начисто отсутствующая у дома на Преображенской. Наверное, там хозяин или хозяева были побогаче. А кто был архитектором этих домов-братьев, я так и не выяснил.
Описываемое мною начало улицы Преображенской, как, например, участок Сабанеева моста напротив Дома учёных. многократно становился объектом съёмки художественных кинофильмов не только Одесской киностудии. Последний раз я видел это место в кинофильме "Любимая женщина механика Гаврилова" с участием Людмилы Гурченко. Кстати, оказывается, имя Людмила означает людям милая.
Папу назначили директором государственных курсов стенографии и машинописи, Он предполагал, что это работа будет у него временной, а оказалось, что он там проработает ни много, ни мало, а 33 года, с 1945 по 1978 год. Сегодня уже нет ни пишущих машинок, ни стенографии. Их начисто заменили магнитная запись и компьютеры с принтерами.
Я познакомился с Яшей Зильбербергом, жившим на 2-ом этаже, он младше меня на полтора года и с Мариком Кригером. Яша, будущий профессор университета в США, был щупленьким, подвижным мальчиком, почему-то тянул ногу. Он, кроме общеобразовательной школы, занимался также в музыкальной, поэтому был постоянно чем-то занят дома и гулял на улице мало.
Марик был спокойным интеллигентным мальчиком, никуда не спешил, он чем-то напоминал моего товарища военных лет Витю Хаиновского. Марик жил в соседнем доме № 2 с мамой, маленькой, худенькой незаметной женщиной. Комната у них была узкая и длинная. В этой же квартире жил районный военный комиссар, Герой Советского Союза полковник Шейкин. Марик почему-то всегда относился ко мне, как большому авторитету, если не во всех, то в большинстве вопросов. Он всегда внимательно меня слушал, сопровождая восхищённым восклицанием типа "иди ты!"
Как я узнал от Марика через много лет во время так называемой горбачёвской перестройки, отец его был эстонцем, был репрессирован Потом наши жизненные пути разошлись, и мы встретились через много лет, кажется в 1977 году. Он жил в Челябинске, стал теплоэнергетиком, хотя по-прежнему интересовался мореплаванием.
Недолго я водился с сыном дворничихи из дома № 8, где находился тогда Политехнический институт. Однажды он озлился, обозвал жидом и запустил в меня камень. Камень попал чуть ниже левого глаза, разбил лицо и набил шишку на кости под глазом. Эта шишка долго напоминала мне, что я мог остаться без глаза.
Курсы, на которые папа был назначен директором, сначала размещались на улице Ришельевской 11, следующий дом за кинотеатром. Потом они перешли в здание Учительского института, который находился в Малом переулке в кирпичном двухэтажном флигеле. Там в буфете иногда продавали по списку пирожки с повидлом и папа приносил маме и мне по пирожку. До чего они были вкусны! 1946 год оказался на Украине засушливым и вследствие этого неурожайным. Питались мы питались мы скудно. Я всегда был в состоянии чего-нибудь поесть.
Хлеб мы получали по продуктовым карточкам, мне и маме по 300 граммов в день, а папе, как работающему, по 400. В хлебный магазин ходил я, магазин находился за углом на Софиевской, потом там размещался книжный магазин. Каждый день брали хлебный паёк на день вперёд, потому что сегодняшняя пайка была съедена ещё вчера.
Папу "закрепили" за так называемым учительским магазином. Он находился на углу улиц Екатерининской и Жуковского, наискосок от городской телефонной станции. В этом магазине иногда можно было "отоварить" талоны продуктовой карточки с надписью "сахар" каким-то джемом. В обычном магазине на такие талоны обычно ничего не давали, хотя война уже закончилась.
Как-то папа в Союзе инвалидов получил большую картонную коробку с американскими продуктами. Там оказались отдельные упаковки с английскими названиями завтрак, обед, ужин. Эти слова я уже по-английски знал. В каждом пакете было всё необходимое для того, чтобы, например, пообедать и дополнительно маленькие пакетики с солью или со специями, лимонным порошком, а также коробочка с тремя сигаретами и впервые мною увиденными картонными спичками. Такая предусмотрительность удивляла.
Потом от этого же союза у меня появились обновки из ношенных вещей американских благотворительных посылок: коричневый пилотский шлем из мягкой кожи на байковой подкладке и светлая курточка из плотной шерстяной ткани.
Приближался Новый год, 1946. Незадолго до Нового года я сопровождал маму, когда мы встретили женщину, которая была мамой девочки, с которой я был в детском саду. Девочку звали Лиля,Оказалось, что она племянница бывшей заведующей детсадом № 37 в Воронцовском переулке.
Раиса Григорьевна пригласила меня к дочке «на ёлочку» 5 января. Я знал, что «ёлочка»-это утренник и поэтому пришёл к ним в квартиру на 2-ом этаже в доме на Садовой улице напротив почтамта в часов 11 утра. Оказалось, что я пришёл рано. А когда я снова пришёл в часов 5, то выяснилось, что это день рождения Лили, и её мама сказала «ёлочка», чтобы не затруднять меня подарком. С тех пор и лет десять подряд отмечал её день рождения. Собиралась приятная компания. Иногда я приходил и без приглашения и всегда встречал радушный приём в этом профессорском доме.
Я успешно закончил 6-ой класс. Галина Владимировна меня на родительском собрании хвалила и маме это было очень приятно, но она считала мои успехи закономерными и ничего другого от своего сына не ждала.
Папа восстановился на заочном отделении Педагогического института. В конце весны папа полез по приставной лестнице на печку, лестница заскользила по начищенному паркетному полу, папа упал и поломал коленную чашечку на ноге. Ногу загипсовали на месяц, но это не помешало ему в это лето успешно закончить исторический факультет. Он стал первым в нашей семье получившим высшее образование.
В конце лета у нас появились первые гости с других городов. И с этого года начались ежегодные приезды наших ленинградских родственников в Одессу, а также из Киева, Умани, Это продолжалось все годы, потом не только летом, но и в другие времена года.
В 1946 году приехала бабушка с моим дядей Иосифом. Иосиф был самым любимым её сыном. Он был покладист и никогда не спорил с бабушкой, как это могли делать моя мама или дядя Миша. У Иосифа после ранения было перекошено его красивое лицо и, когда он спал, один глаз оставался открытым. Потом, к счастью, всё это прошло.
В нашей большой комнате с огромным венецианским окном, которое даже занавесить было трудно, летом во вторую половину дня стояла сильная жара. Окно смотрело на запад. И как у Маяковского: «В сто сорок солнц закат пылал» и, когда огнедышащее светило начинало своими лучами заливать ярко блестящий паркет, становилось нестерпимо жарко и душно даже после того, как солнечный диск скрывался за железной крышей двухэтажного дома напротив.
Усидеть в раскалённой солнцем комнате было физически невозможно. Благо, что наши соседи, которые занимали две комнаты, летом выезжали на директорскую дачу в санаторий и разрешили пользоваться их длинным и просторным балконом. Там солнце было с утра и вечером было нежарко. На балкон можно было попасть через окно в коридоре, который соединял главный коридор квартиры с коммунальной кухней.
2. Лето 1946 года
В середине лета родители отправили меня в пионерлагерь судоремонтного завода имени Андрэ Марти, расположенный между 10-ой и 11 –ой станциями Большого Фонтана. Столь необычные названия остановок трамвая я сейчас поясню.
Одесса до революции по по количеству проживавших в ней жителей занимала в Российской империи третье место после Санкт-Петербурга и Москвы. Уже в начале века в Одессе появился трамвай, построенный бельгийской компанией. Ею были проложены трамвайные линии 32-х маршрутов, количество которых при советской власти постепенно сокращалось. Были построены трамвайные депо, электрические подстанции, здания конечных остановок и бетонные навесы на промежуточных. Учитывая, что Одесса является южным городом, кроме обычных четырёхосных длинных вагонов-пульманов, компания завезла в Одессу и оригинальные летние, открытые по бортам..
На трамвайных маршрутах, выходивших за черту города, на Большой Фонтан, в Люстдорф остановки предусматривались через каждый километр, и они не имели названия улиц, перпендикулярно расположенных остановкам, как в городе, а назывались станциями и нумеровались. Поэтому и возникли названия, например,10-ая станция Большефонтанской дороги, 5 станция Люстдорфской дороги.
Всех прибывших в пионерский лагерь в день начала смены распределили по отрядам, которые спали в небольших корпусах, и только наш отряд старших мальчиков спал в большой брезентовой палатке. Запомнился мне сосед по койке Юра, мой сверстник в брюках экстравагантного голубого цвета. Оказалось, что его родной брат плавал в далёкие страны и оттуда привёз ему эти брюки с таким непривычным советскому глазу оттенком.
Юра часто распевал "морские" песни о далёких океанах, о девушке с глазами дикой серны, которую полюбил суровый капитан, о пальмах и песчаных пляжах, на которые накатывается прибой, о неведомых тавернах. Все это как-то щемило экзотикой, которую тогда можно было увидеть только на экране в кинотеатре, когда стали демонстрировать около ста трофейных фильмов. Среди них были такие, как "Индийская гробница", "Судьба солдата в Америке", "Знак зеро" и многие другие.
Юра, как и наш вожатый, студент какого-то института, увлекался футболом. Это сближало их, они вместе, прихватив других болельщиков из нашего отряда, сбегали из лагеря на стадионы "Спартак" или "Пищевик", так называли будущий стадион «Черноморец. Они проникали на стадионы по так называемым "заборным" книжкам, т.е. без билетов, через забор.
Председателем совета дружины, объединявшей все отряды, был низкорослый паренёк Аркадий Баховка, который пользовался авторитетом и у старшей пионер-вожатой Веры Машталер, и среди ребят. Меня это занимало, почему у него такой авторитет, но ответа для себя я не получил. Впоследствии Баховка стал моряком загранплавания, и я встречал его, уже когда работал в мореходном училище.
Пионерское утро в лагере начиналось с построения отрядов на специально отве-денной площадке у каменного, выложенного решёткой забора. Перед забором был установлен флагшток и невысокая трибуна. Все отряды выстраивались на площадке в форме буквы "П", и председатели советов отрядов отдавали рапорта Баховке, который стоял у трибуны. Он, в свою очередь, отдавал рапорт старшей пионервожатой Вере Машталер, плотноскроенной молодой женщине с пионерским галстуком на шее. Она стояла на трибуне и после того, как Баховка отрапортовал, командовала поднять флаг на флагштоке. Это мероприятие почему-то называлось линейкой и проводилось не только утром перед завтраком, но и вечером, тогда флаг с флагштока спускался.
Вера была профессиональной пионервожатой в 37 школе и в пионерлагере летом подрабатывала за счёт своего летнего отпуска.
После завтрака отряды строем отправлялись на море, на пляж 10 станции, где пионеры и просто школьники загорали на солнце и купались по команде в море. Потом был обед и так называемый "мёртвый час", полдник и разные кружки по интересам. В то время я участвовал в кружке художественной самодеятельности и пробовал себя в качестве режиссёра..
Как-то в лагерь приехали рабочие с завода и установили карусель и разнообразные качели.
Но вот солнце начинало заходить, и все начинали готовиться к ужину и вечерним развлечениям. Я целый день бегал босиком и, только готовясь к ужину, мыл ноги и одевал тапочки, у которых отрывалась подошва. Я крепил подошвы кусочками медной проволоки и надеялся, что если я буду носить эти тапочки только вечерами, то сумею их сохранить до конца пребывания в лагере.
После ужина "крутили" кино, иногда был какой-то концерт. Я в лагере не скучал, но иногда перелазил через забор на улицу, ворота и калитка закрывались на замок, бродил по 10 станции или цеплялся за подножку трамвая, тогда подножки не были закрыты дверями, и ехал до 11 станции. Там я цеплялся за другой трамвай, который шёл к 10 станции. И так несколько раз, пока не надоест. Несколько раз меня по различным причинам отпускали в город, домой, и я с повышенным интересом выискивал изменения, которые произошли в городе за то время, пока я был в лагере.
По воскресеньям в лагерь приезжали родители проведать своих чад, побыть с ними, подкормить дитя чем-то вкусненьким, не тем, чем кормили в лагере. Впрочем, кормили там в первый послевоенный год неплохо. Результаты большого неурожая 1946 года ещё не могли себя проявить. Запомнилось мне одно такое воскресенье, когда, кроме папы и мамы, в лагерь приехала моя бабушка из Ленинграда.
Этот лагерь оказался мне памятным. Там я увидел девочку, которая сразу же сосредоточила моё внимание на ней, она понравилась мне и понравилась надолго. Она была председателем совета отряда старших девочек и ежедневно два раза в день на линейке выходила к трибуне и рапортовала. Если взять первую букву её имени и прибавить к двум начальнвм буквам её фамилии, то получим Ита. Так я и буду её далее называть.
Я был как-будто не из робкого десятка, но с Итой я как-то стеснялся заговорить, познакомиться. Я был очень самолюбив и боялся, что, если я с ней заговорю, то она, может быть, на меня не так посмотрит или скажет что-нибудь обидное. Ита была не очень яркой девочкой, ещё совсем подросток, ей тогда было лет 12. Внешне она мне очень понравилась, но я её совершенно не знал, так что вся она, её духовный облик, черты её характера были красочными плодами моих юношеских фантазий, как это и должно, наверное, быть, когда тебе 13 лет.
Я смотрел на неё во все глаза, она мне нравилась всё больше и больше, но я по отношению к ней ничем себя не проявлял.
Через много лет, я прочитал записку Михаила Юрьевича Лермонтова, написанную ночью 8 июля 1830 года, когда ему было 16 лет. Приведу её:
«Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея 10 лет от роду? Мы были большим семейством на водах Кавказских: бабушка, тётушки, кузины. К моим кузинам приходила одна дама с дочерью, девочкой лет 9. Я её видел там. Я не помню, хороша она собою или нет, но её образ и теперь ещё хранится в голове моей, он мне любезен, сам не зная почему.
Один раз, я помню, я вбежал в комнату, она была тут и играла с кузиной в куклы, моё сердце затрепеталось, ноги подкосились. Я тогда ни об чём ещё не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная, хотя ребяческая, это была истинная любовь, с тех пор я ещё не любил так. О! Сия минута первого беспокойства страстей до могилы будет терзать мой ум! И так рано!…Надо мной смеялись и дразнили, или примечали волнение в лице. Я плакал потихоньку без причины, желал её видеть, а когда она приходила я не хотел или стыдился войти в комнату..» я не буду приводить записку до конца, но из приведенного видны характерные признаки первой влюблённости или любви.
Закончилась вторая смена в пионерском лагере, но осталась на многие годы в моей душе влюблённость или любовь, этого я по сей день не знаю, к девочку, встреченной там в июле 1946 года.
3. ПОСЛЕ ЛЕТА СЛЕДУЕТ ОСЕНЬ
По окончанию в лагере смены я возвратился домой. Оставшиеся дни каникул проходили безалаберно. Иногда я с мамой и с нашими ленинградскими родственниками ездили трамваем на пляж в Аркадию, нагрузившись большими сумками с продуктами. Тогда у одесситов и гостей был обычай приезжать на пляж и там на песке у ласково блестящего в солнечных лучах воды завтракать то ли первый раз, то ли во второй. Привозили с собой бутерброды с котлетами, вареные яйца, помидоры, фрукты, компот, всякую снедь, лишь бы побольше. Всё это раскладывалось под палящим солнцем на матерчатой подстилке, все садились в кружок и аппетитно уписывали за обе щёки в перерывах между купаниями в море.
В последующие годы, кроме фруктов, никто на пляж обычно ничего не возил. Морская вода тогда была чистая, можно было поймать морского конька или краба, бойко бегущего по мокрому песку к ближайшему камню, водились черноморские бычки. Разморенные возвращались мы с пляжа и вечер проводили на соседском балконе.
Иногда мы вечером семьёй ходили гулять в городской сад или на Приморский бульвар, с которого хорошо был виден Одесский порт. У меня появилось новое развлечение, я стал делать большие пешеходные круги мимо дома, в котором жила Ита. Я шёл через Казарменный переулок, выходил на Сабанеев мост, не останавливаясь, внимательно вглядывался в большие окна на втором этаже над чернеющим зевом подъезда и дальше шёл на Екатерининскую улицу. Домой я возвращался по Ланжероновской и Гоголя.
В другой раз я выходил из дома, медленно шёл по Преображенской до Дерибасовской, потом по Дерибасовской до Екатерининской улицы и возвращался по Сабанееву мосту. Но Иту в эти последние летние дни каникул я ни разу не встретил.
Августовские дни были жаркими, а ночи душными. Я спал на соседском балконе, засыпая, я думал о Ите, прокручивал в голове различные варианты своего поведе-ния при давно ожидаемой мной встрече. В груди колотилось что-то дотоле незнакомое. Мне достаточно было только видеть её, видеть непрерывно и смотреть на неё и смотреть. "Что за чертовшина?"- спрашивал я себя, но теперь я стал понимать о чём пишут в романах. На одном дыхании я "проглотил" "Госпожу Бовари" Гюстава Флобера. Я потом прочитал о том, что заканчивая свой роман Флобер потерял сознание. "Госпожа Бовари -это я сам"-сказал Флобер, признанный блестящим стилистом.
Хорошо было спать на воздухе, но вот только большие чёрные вороны, разгнездившиеся на трёх высоченных пирамидальных тополях, что выросли во дворе выше крыши нашего дома, своим громким карканьем очень рано будили меня. И просыпаясь с восходом солнца от резкого и настырного вороньего крика, я снова с тёплым чувством думал об этой замечательной, как мне казалось, девочке.
Осень в Одессе хороша. Обычно в начале сентября наступает некоторое похолодание и даже бывает: что море штормит. Но, начиная со второй недели месяца, по моим многолетним наблюдениям, снова теплеет, море совершенно умиротворяётся,, днём ещё жарко, но утром уже чувствуется, что лето с его застойно упругим хорошо прогретым воздухом- увы, прошло.
Об наступившей осени в это время напоминают каштаны, они с резким щелчком падают на асфальт, их ежовая зелёная в подпалинах шкурка раскалывается и через разрывы видна лаково блестящая тёмно-коричневая поверхность плода. Он так аппетитно выглядит, что хочется взять его в рот и раскусить. Но уже через день поверхность теряет блестящую лакировку и становится благородно матовой.
Начались занятия в школе. Не стало в классе моего школьного друга Серёжи Файфера. Он уехал из Одессы к родителям. В классе появились новые ребята, их семьи возвращались из эвакуации, Старые, те, с кем я учился в 6-ом классе, за лето значительно выросли, особенно Юра Каминский, он у нас стал самым высоким. .Остроумный и вёрткий Эдик Птичкин, с которым я потом подружусь, перескакивая на перемене поверху с парты на парту, дразнил его (они жили в одном доме на Преображенской), распевая: "Камина, дубина, полено, бревно, что ты дурачина, мы знали давно". Длинный Каминский тоже перепрыгивал через парту, но догнать ловкого Эдика, как правило, не удавалось. Но если он ловил его, то Эдик начинал провокационно кричать: «А Каминский меня бьёт». Все смеялись и Юре приходилось его отпустить
Среди новеньких учеников выделялся Шура Щербаков, он сразу стал отлично учиться, Эдик прозвал его "АЩ", сокращая его имя и фамилию до двух букв.
С опозданием начал учебный год Толя Николаев -сын второго секретаря горкома партии. В то время первый секретарь обкома партии, а тогда им был Кириченко, фор-
мально являлся и первым секретарём горкома, хотя фактически хозяином в городе был отец Николаева. Папа устроил Толю юнгой в заграничный рейс на пароходе типа "либерти"- "Адмирал Ушаков". Когда бывший юнга возвратился, то он нам показывал настоящий загранпаспорт моряка и разные заграничные штучки.
В то время в кинотеатрах шли кинофильмы "Сильва" Свердловской киностудии и "Первая перчатка". Николаев по несколько раз за счёт уроков смотрел эти фильмы и потом подробно рассказывал нам содержание.
Поскольку я вспомнил о пароходах типа "либерти", то будет, наверное, интересным рассказать историю их создания. Как известно, строительство судна -производство штучное, даже если запускают серию. Американцам во время второй мировой войны потребовалось большое количество достаточно дешёвых и недолговечных грузовых судов. Решили поставить их производство, как автомобилей, на конвейер. Для разработки проекта привлекали инженеров различных специальностей, но не кораблестроителей. Видно сработало высказывание Альберта Энштейна. На вопрос, как делаются великие открытия, он ответил: "Все знают, что этого делать нельзя, но находится один, который этого не знает, и делает".
Каждый цех изготавливал определённую секцию судна, а затем секции соединяли между собой не клёпаными, как обычно, а сварочными швами. Кораблестроители бы сказали, что строить так суда нельзя. Производство пошло настолько быстрыми темпами, что к концу войны со стапеля каждые 15 дней сходил готовый пароход типа "либерти".
Определённое количество "либертосов", так называли суда этого типа советские моряки, были переданы СССР по ленд-линзу. Они проработали в торговом флоте более 30 лет и последним на Чёрном море был списан всё тот же "Адмирал Ушаков", на котором мой бывший однокашник летом 1946 года проплавал, или, как говорят моряки, "ходил" несколько летних месяцев юнгой.
В дальнейшем Николаев-отец закончил Высшую партийную школу в Москве, работал послом в Египте, потом был секретарём партийного комитета Высшей партийной школы. Как сложилась судьба его сына Анатолия я не знаю.
Сын первого секретаря Одесского обкома партии Кириченко также учился в 43 школе в 4-ом классе. Его отец, как фейерверк вспыхнул при Хрущёве, став на короткое время членом президиума цека КПСС, высшего ареопага страны, и вскоре "сгорел", чем-то не угодив Никите Сергеевичу.
В 7-ом "Б" классе мы продолжали учиться в той же классной комнате, что и в 6-ом "Б", на втором этаже напротив лестницы парадного входа в школу. Седьмой класс считался выпускным, так как им заканчивалась неполная средняя школа и надо было сдавать 13 выпускных экзаменов почти по всем предметам..Затем следовала полная средняя школа в составе 8-9 и 10 классов. Кстати, за учёбу в средней школе следовало платить. Но я представлял справку, что у меня отец инвалид Великой Отечественной войны и от уплаты за обучение освобождался.
В конце 6-го класса меня по украинскому языку не аттестовали, учитывали, что я приехал из России. В седьмом классе в конце учебного года был письменный экзамен по украинскому языку и устный по украинской литературе. Сложности у меня были в основном в грамматике, я не мог уловить, когда писать "i" с одной точкой (крапкою), когда с двумя, когда ставить мягкий знак, а когда можно обойтись без него, когда надо писать "е", когда "э" оборотное.
Что-то я прослушал при объяснении темы "Подобие треугольников" на уроках геометрии, которую, как всегда заинтересованно объясняла на уроках Рива Ефимовна Гройсер.
Надо было серьёзно взяться за учёбу, а в голове у меня была одна Ита. С утра я садился утром делать домашние задания, (я учился во вторую смену), но уже через пять минут начинал думать о ней и вспоминать, как встретил её вчера. А встречал я её теперь почти ежедневно, потому что, посидев немного за письменным столом, я уходил из дома, чтобы снова хоть на мгновение посмотреть на неё, когда она будет идти в свою, 37 школу.
Напротив входа вмою школу на другой стороне улицы стоял деревянный стенд, на котором ежедневно вывешивались газеты. Я приходил заранее и становился лицом к стенду и как бы читал газеты, а на самом деле следил, откуда были хорошо были видны ворота её дома, когда она появится в воротах. Она была всегда подтянутая, аккуратно и модно одета.
Я отбегал на какое-то расстояние по Казарменному переулку вверх, чтобы имитировать как бы случайную встречу, я иду в свою школу, а она в свою. Разворачивался и начинал движение вниз Так повторялось ежедневно, она идет свободно, часто с под-ружкой, болтает с ней, а я навстречу, как замороженный, весь напряжённый, внимательно смотрю на неё. По мере нашего сближения у меня в глазах появлялась пелена и я уже не видел не только её глаза, но даже её лица.
Моё состояние и сегодня объяснить трудно. Это был, наверное, психоз, который испытывают болельщики футбола, некоторые театральные и концертные девицы по отношению к своим кумирам.
С каждым днём я учился всё хуже и хуже. Родители реагировали на это очень агрессивно. Естественно, они не видели причин, почему я стал хуже учиться и требовали только отличной успеваемости. Папа в связи с этим со мной не разговаривал, а мама, как всегда, была за одно с ним. Вместе с тем, программный материал в седьмом, выпускном, классе был более сложен, чем в шестом. Это требовало большей усидчивости при подготовке к урокам, большего напряжения. То, что я раньше усваивал походя, теперь надо было сидеть и учить, а не бегать на односторонние свидания, если можно такое назвать свиданием. Это был своеобразное заболевание, о котором никто не знал, я никому ничего не рассказовал.
К тому же я переживал тогда так называемый переходный возраст. Ему свойственна переоценка себя, как личности, т.е. индивидуальности, агрессивность по отношению к родителям, учителям, романтичность переживаний. Не знаю, задумывались ли мои родители об особенностях этого периода у детей, я полагаю, что их больше беспокоило как в этот голодный год наполнить чем-нибудь кастрюлю прежде чем поставить её на керогаз, который мы купили в магазине, где директором с недавних пор работал наш сосед Рыбалов.
Будучи отцом, я всегда был в напряжении, когда мои дети проходили через переходный период, Я готовил себя ко всяким неожиданностям и зорко следил за детьми, исходя из собственного опыта.
Папа получил путёвку в санаторий №4 в Аркадии, этот санаторий потом назывался "Украина". У папы было тяжёлое лето: поломанная нога, сдача государственных экзаменов в Педагогическом институте. Теперь ему представлялась возможность подлечиться и отдохнуть 24 дня в палате, где тогда жило нем менее 6-ти человек. Это уже потом санатории реконструировались и в палатах стали жить по двое.
В воскресенье я с мамой поехали в санаторий проведать папу. У меня было тяжело на душе: с учебой не ладилось, приближался конец четверти. Я решил уехать из дому, уехать от ежедневных родительских проработок, от каждодневного непреодолимого желания увидеть Иту, устроиться где-нибудь работать, чтобы иметь возможность жить самостоятельно, но обязательно продолжить учёбу, например, в вечерней школе, как это делали родные сёстры моих соучеников Эдика Птичкина-Лена и Марата Мельниченко -Клара. Учиться я любил, и это любовь к учёбе осталась у меня, я об этом сейчас могу уже смело сказать, на все последующие годы.
Мне нравились дружеские отношения между детьми и родителями, которые я наблюдал в семье Птичкиных. Я пытался понять, в чём заключается разница в отношениях между мной и моими родителями, которые несомненно любили меня и в меру своих сил и возможностей заботились обо мне. При всём, при этом у меня с родителями не сложились доверительные отношения по крайней мере пока я не женился, и мы с женой не стали жить самостоятельно.
У меня сложились хорошие взаимные отношенмя с нашими детьми. Но я не могу похвастаться, что в их детстве и юные годы у меня с ними были доверительные отношения, я был авторитарен. Я не мог много времени уделять работе. Впрочем, если бы время и было, то всё равно я не знал и сегодня к сожалению, не знаю рецепта, как зародить в детском возрасте эти доверительные отношения.