Глава III
Отражение в зеркале угрюмо хмурило брови и кривило на сторону рот. Нет, нужно стереть с лица это раздраженное, нервное выражение и натянуть привычную светскую улыбку беззаботной приветливости. Рауль попытался изобразить радость и полное удовлетворение собой, результат получился довольно блеклым: слишком много надменности и напускной самоуверенности. На приеме у товарища министра иностранных дел подобное выражение будет неуместным. Однако это и неплохой повод переговорить с влиятельными людьми, возможно, удастся так или иначе поправить дела. Слава Богу, что Кристина поддалась его уговорам и снова начала выходить в свет: женатому человеку неприлично появляться на званых приемах без супруги.
– Поль, вы долго будете искать эту запонку? – бросил он раздраженно неуклюжему лакею.
– Уже нашел, ваше сиятельство.
Лакей – невысокий, сухопарый с большой лысиной, но пышными бакенбардами человек лет пятидесяти, – стараясь не кряхтеть, выбрался из-под софы, куда закатилась случайно оброненная им бриллиантовая запонка виконта, и осторожно застегнул ее на левом манжете рубашки его сиятельства. Рауль еще раз поправил галстук и, видимо, на этот раз остался доволен своим костюмом:
– Узнайте, готова ли мадам, Поль, – отослал он лакея.
Два месяца назад, заехав домой переодеться около шести вечера, господин де Шаньи был удивлен и встревожен: мадам Арвиль изъявила желание переговорить с ним и специально дожидалась виконта в кабинете.
– Добрый вечер, мадам Арвиль! С Кристиной опять что-то не так? Я заметил, она вновь выглядит подавленной.
Виконт приложился к ручке Жюли и напряженно ждал ответа.
– Добрый вечер, господин де Шаньи. Я хотела сказать, что вы должны убедить Кристину в необходимости прервать ее затворничество. Именно это сказывается на ее настроении и душевном здоровье. В ее возрасте отшельничество совершенно неестественно. Нужно заставить ее выйти в свет, посещать балы, приемы, театры, завести новые знакомства, соответствующие ее положению.
– Да, да. Вы, безусловно, правы, мадам. Я и сам думал об этом. Но ее так расстраивали сплетни, вы понимаете…
Рауль замялся. Может ли бывшая вдова владельца типографии понимать всю сложность проблемы мезальянса?
– Очень хорошо понимаю, месье виконт. Супруга моего брата Мадлен урожденная де Кавиль. Право же, здесь нет ничего ужасного, – с трудом скрывая ехидную улыбку, сказала Жюли.
– О, в самом деле? Вы в родстве с де Кавилями! Смею я спросить, кем приходится ваша родственница товарищу министра Морису де Кавилю?
– Родной племянницей.
Жюли не могла отказать себе в удовольствии полюбоваться произведенным эффектом: все же де Кавиль – старинный аристократический род, Мадлен вполне могла, если бы захотела, похвастаться знаменитыми титулованными предками. По ставшему вдвойне любезным выражению лица Рауля было видно, насколько он впечатлен.
– А вы не могли бы познакомить Кристину с супругой вашего брата, мадам Арвиль? Мне кажется, ей было бы легче начать с частных знакомств, а не с официальных приемов, – предложил Рауль.
– К сожалению, мы с мужем уезжаем послезавтра и времени на визиты, увы, уже не остается. К тому же Мадлен гораздо старше меня. Она милейшая женщина, однако, боюсь, Кристине будет с ней скучно, – возразила Жюли. – Я считаю, что, бывая в обществе, она сможет найти себе более подходящий круг знакомств.
* * *
В тот день, когда Жюли сообщила подруге об отъезде в Америку, рассказать Кристине о результатах своего частного расследования она не успела. Шарль рано освободился в университете и заехал за женой к де Шаньи: в клинике их ждали пациенты, которых следовало передать под наблюдение коллегам.
В предотъездной суете было трудно выбрать время для длинной и обстоятельной беседы с подругой. Тем не менее, Жюли понимала: Кристина имеет право знать, что любимый ею человек не страдает раздвоением личности, и совесть его не обременена теми преступлениями, которые легенды и мадам Жири приписывают обитавшему еще в старом здании Духу Оперы.
– Два разных человека! На самом деле два! Боже мой, Жюли, как же ты сумела во всем разобраться? – глаза Кристины радостно блестели, щеки покрылись румянцем возбуждения, она схватила подругу за руки и готова была ее расцеловать. – А тот, второй… кто он?
– Наверное, несчастный, чей скелет нашла полиция. Твои кошмарные «видения» как раз соответствуют тому, как мог выглядеть человек с подобными патологиями лицевых костей черепа. Я думаю, Эрик жалел его и заботился о нем, но не мог же он держать страдальца на привязи, – высказала свои предположения Жюли.
В том, что касалось личности второго обитателя подземелья, мадам Арвиль могла быть уверена лишь в некоторых вещах: он существовал, был мало-мальски грамотен и провел в подвалах двух зданий Оперы около четверти века.
– Чай совсем остынет, – с лукавой улыбкой добавила она, кивнув на накрытый перед ними в гостиной столик со сладостями и чайником английского чая.
– Ох, прости, пожалуйста, я совсем забыла об обязанностях хозяйки! – Кристина улыбнулась в ответ, отпустила руки Жюли и разлила чай по чашкам.
Она всегда отсылала лакея или горничную. Присутствие прислуги за разговором с подругой было совершенно излишним: мадам де Шаньи и мадам Арвиль вполне обходились своими силами.
– Значит, это о нем рассказала Раулю мадам Жири, – с явным облегчением вздохнула бывшая солистка Гранд Опера.
– Эрик хорошо постарался, чтобы ввести Франсуазу Жири в заблуждение. Не знаю, каким чудом она объяснила себе вдруг обнаружившуюся гениальность беглеца из цирка.., – пожала плечами Жюли. – Правда, она ведь не общалась с Эриком лично. Только тебе известно, как неправдоподобно много знает и умеет твой учитель для человека всю жизнь, с детства, скрывающегося от людей.
– Да, я никак не могла этого понять. Казалось, он знает все на свете. Откуда?
Жюли не ответила, взяла со столика темно-синюю с золотым узором по краю и золотой ручкой тонкую фарфоровую чашку и осторожно, чтобы не обжечься, отпила глоток. Она все еще сомневалась, сказать ли Кристине, кто в действительности Эрик. Что это изменит? Кристина замужем и у нее ребенок. Да и хотел бы теперь сам Эрик, чтобы мадам де Шаньи знала о нем правду?
– Жюли, Жюли! Я вижу, ты что-то еще знаешь. Скажи мне, умоляю, что с ним? Где он теперь? Мне снова снятся кошмары, будто его схватила полиция, или с ним случилось что-нибудь ужасное.
– Ну, что ты, успокойся! – боясь расплескать чай на светлое бежевое платье, Жюли вернула чашку на стол. – Если бы полиция арестовала Призрака Оперы, об этом писали бы все газеты. Его давно никто не ищет, уверяю тебя. Да и никаких серьезных обвинений против исполнителя роли Дон Жуана у них нет. Согласно данным следствия, ни в убийстве, ни в поджоге Оперы он не виновен. Его лица никто не рассмотрел и не смог описать хоть сколь-нибудь достоверно. Я сама читала эти протоколы, узнать Эрика по описаниям свидетелей совершенно невозможно.
– Неужели он все-таки умер? – слезинка скатилась по щеке и капнула на белый кружевной воротник, украшавший строгое стального цвета муаровое платье Кристины.
– Нет, – сдалась Жюли, – Эрик живет заграницей.
* * *
Прошло два года, казалось, все должно забыться, утратить четкость и остроту переживаний. Но стоило ему войти в здание Гранд Опера, сердце ускорило ритм, в груди защемило болезненно и почему-то сладко. Он знал, что ее здесь давно нет, если после реконструкции комната его ангела и сохранилась, там живет другая солистка или девочки из балетной школы.
Почему, Кристина, почему? Ведь ты не лгала, не притворялась. Как же случилось, что ты стала принадлежать другому мужчине? Титул, богатство, положение в обществе… Ради чего ты пошла на это?
Он не единожды корил себя за то, что не рассказал ей правду раньше, когда у них было столько времени и возможностей для объяснений. Боялся, не верил, не смел надеяться, что эта девочка способна полюбить его таким, каким он был. А в результате оказался в ее глазах сумасшедшим монстром, убийцей. А ведь она не счастлива. К счастливой женщине не приглашают компаньонку из клиники для душевнобольных.
Эрик с трудом представлял себе Жюли в качестве врача-психиатра – он не видел сестру Мишеля почти двадцать лет, – но Лебер неплохо знал Шарля Арвиля. Досадно, что он не застал их в Париже. Как теперь узнать, что происходит с Кристиной?
Вот и рухнули все его внутренние заслоны и обещания себе: он любит ее, как и прежде и, кажется, вновь готов на любые глупости и безумства. А как же разделяющая их пропасть?
– Месье Лебер?
Через фойе Оперы к нему навстречу спешил с широкой и почти искренней улыбкой на постаревшем лице Жиль Андрэ. Эрику подумалось, что Андрэ заметно сдал, прибавилось морщин, волосы окончательно поседели, и спина начала чуть заметно сутулится: как видно, возрождение театра стоило директорам немало сил и нервов.
– Месье Андрэ?
Перед тем как подняться в кабинет, Жиль Андрэ показал композитору новый зрительный зал и сцену, полностью восстановленные по старому проекту Шарля Гарнье. Было даже немного странно видеть, что ничего не изменилось – те же красные бархатные кресла, те же резные позолоченные бордюры лож и занавес с кистями и бахромой, даже люстра оказалась точной копией своей предшественницы.
Шла репетиция «Трубадура», балетная труппа под руководством мадам Жири отрабатывала один из цыганских танцев. Среди «цыганок» Эрик без труда узнал Мэг и нескольких других танцовщиц старого состава. Маэстро Райер, как всегда, стоял за дирижерским пультом.
– Мадам Жири, маэстро Райер, дамы и господа, прошу минуту внимания. Позвольте вам представить маэстро Луи Лебера, – прервав репетицию, громко провозгласил месье Андрэ.
Эрик отвесил легкий поклон. Невольная улыбка тронула уголки губ бывшего Призрака Гранд Опера: что-то эта сцена ему очень напоминала.
* * *
– Так что ты скажешь, Серж?
Кабинет Эрика в особняке на авеню Трюден в кои-то веки представлял собой обычный (или почти обычный) кабинет хозяина большого богатого дома – никаких пюпитров и мольбертов, физических приборов и планшетов. Правда, непривычно светлый цвет мебели, плавные линии декора и электрическое освещение свидетельствовали о том, что владелец имеет оригинальные вкусы и нестандартные возможности воплощения собственных идей.
– Хотел бы я понять, чего ты добиваешься, Луи. Только ты промолчишь, по глазам вижу, промолчишь. Но от таких заманчивых предложений не отказываются, да и ни от кого другого я этого не дождусь.
Серж Катуар был искренне тронут тем, что спасший два года назад его репутацию Луи Лебер вновь вспомнил о нем и предлагает партнерство, но рассыпаться в благодарностях и заверениях вечной преданности не спешил. Они слишком давно и хорошо знали друг друга. Дела Катуара шли не лучшим образом, шлейф трагедии на острове Сите все еще тянулся за ним незримым, но, увы, ощутимым следом. Лебер не звал Катуара в свою строительную компанию, которая на поверку оказалась международным концерном с различными источниками финансирования – работая в Австрии и Италии, Луи не терял времени даром, – по замыслу бывшего соперника Катуар должен был создать другую. А вот здесь Лебер предлагал поддержку деньгами и связями. Понятно, что альтруизмом тут и не пахло: все источники денежных средств будут находиться под контролем Луи, и его слово останется решающим в большинстве вопросов.
– Тогда договорились, – Эрик, привстав, протянул Сержу руку, Катуар пожал ее, ощущая пробежавший по спине холодок.
Похоже, бывший однокашник по Школе изящных искусств изменился не только внешне, такой деловой хватке и размаху позавидовал бы и Ротшильд. Проводив нового партнера, Эрик недобро усмехнулся: в ближайшее время виконту де Шаньи придется очень несладко, дилетантам не место там, где работают профессионалы.
Архитектор повернул замаскированный под стенное украшение рычаг, стена комнаты разъехалась в стороны, кабинет слился в одно большое помещение с соседней мастерской, предназначенной для работы с чертежами и занятий живописью.
Глава IV
Музыка доиграла, полковник Бриан де Навильяк поклонился и проводил виконтессу де Шаньи на место. К сожалению, ее следующий танец уже был занят. Не удивительно! Какая красавица: эти огромные загадочные глаза, роскошные кудри, нежная, почти прозрачная кожа, стройный, гибкий стан, высокая грудь. А как танцует! Истинное сокровище. Должно быть, виконтесса хороша в постели. Право же, господин виконт напрасно оставляет супругу без присмотра в окружении светских повес: так и вьются, как мошки вокруг газового фонаря. Полковник хмыкнул, сравнение, кажется, было не совсем удачным, но поэтичность напрочь выветрилась из его головы за двадцать пять лет военной службы. Он подкрутил еще не тронутый сединой в отличие от почти белых висков ус и стал высматривать лакея с подносом.
Это был третий большой прием, на котором супруги де Шаньи вновь присутствовали вместе. Кристина уже успела завести приятельские отношения с некоторыми молодыми дамами и вполне освоилась, поэтому, крайне занятый серьезными деловыми проблемами Рауль, сегодня подходил к ней редко. Они танцевали вместе всего один раз. Впрочем, Кристина действительно не слишком скучала. Она с интересом прислушивалась к разговорам, их с Раулем брак, похоже, давно перестал быть предметом пересудов – хватало других сплетен и новостей. Много говорили о завтрашней премьере новой оперы, судя по тому, с каким трудом Раулю удалось, пользуясь старыми связями с дирекцией Гранд Опера, достать билеты в ложу, постановка вызвала настоящий ажиотаж. В прошлом месяце они побывали на «Трубадуре», для обоих посещение Оперы стало нелегким испытанием, но они выдержали его. Перед отъездом Жюли советовала Кристине не избегать прошлого, а открыто посмотреть ему в лицо: как всегда мадам Арвиль оказалась права – нахлынувшие воспоминания вызвали внутреннее потрясение и как ни странно принесли облегчение.
Смотреть на сцену, сидя в ложе среди таких же модно и со вкусом одетых представительниц и представителей высшего общества, было непривычно. Кристине казалось, что она видит себя и все, что произошло с ней, со стороны, как будто ставят не «Трубадура», а «Луизу Миллер», и вместе с Робером поет не новая примадонна Анна Савиньон, а она – Кристина Дае. Ее короткая карьера солистки Гранд Опера была прекрасным, но невозвратимым чудом, сотворенным гением Эрика. Маэстро далеко, но в этих стенах осталась частица его души. От ощущения его присутствия перехватило дыхание, сладкая дрожь волной прокатилась от шейных позвонков до кончиков сжимающих веер пальцев. Кристина поняла, что будет посещать театр, чтобы вновь соприкоснуться с искусством, истинное величие которого открыл ей учитель.
Ах, Эрик, Эрик! Друг детства адвоката Нортуа. К сожалению, Жюли мало что знала о жизни Эрика в Париже, лишь то, что он получил блестящее образование, благодаря которому мог теперь работать заграницей и, вероятно, ни в чем не нуждаться. Конечно же, как глупо было думать, будто человек с таким запасом знаний и такими талантами скитается где-то без крова над головой или станет просить милостыню на паперти какого-нибудь провинциального храма. Он уехал, чтобы все забыть. Но она не сможет забыть его никогда.
Отвлекшись своими мыслями, Кристина пропустила часть разговора мадам Ларбо и графини де Рондель, вместе с которыми присела отдохнуть и выпить прохладительного.
– Мадам де Шаньи, дорогая, я слышала, вы прекрасно разбираетесь в музыке, – обратилась к Кристине жена банкира и крупного судовладельца Жюля Ларбо Диана. – Скажите нам, что за оперы пишет месье Лебер? Мы все умираем от любопытства, что ожидает нас завтра?
– Право же, дорогая мадам Ларбо, я совершенно не знакома с творчеством этого композитора, – смешалась Кристина.
В девичестве Диана Ларбо носила фамилию д’Оривельи, ровесница Кристины, она была еще не замужем, когда Рауль впервые представил юную виконтессу светскому обществу, и в то время, очевидно, не питала к выскочке добрых чувств. Однако жизнь многое меняет. Родители Дианы сочли, что деньги теперь важнее титула.
– Как жаль. Кто знает, можно ли верить иностранным газетам?
– Вы не правы, Диана, – возразила интенсивно обмахивающаяся веером графиня де Рондель. – Когда вся европейская пресса поет дифирамбы в один голос, верить газетчикам можно. Клотильда Боннар была на премьере «Королевы Камелота» в Ла Скала, по ее словам, это нечто невероятное. Боже мой, к нам идут де Норт и д’Арвиналь, у меня уже нет сил танцевать!
* * *
Вращаясь практически в одних и тех же кругах, Эрик не без труда избегал встреч с виконтом и виконтессой де Шаньи. Вернее, он прилагал все усилия, чтобы не быть им представленным кем-нибудь из многочисленных общих знакомых. С Раулем он уже несколько раз сталкивался лицом к лицу в самых разных местах, и самой занимательной оказалась встреча в салоне Жаклин Минош. К Жаклин Лебера затащил Равель послушать чтение новой поэмы довольно известной и модной поэтессы.
Освещение в зале было приглушено, лишь центр оставался залитым светом низко опущенной лампы с салатным абажуром, лучи которой концентрировались на лице и фигуре рыжеволосой чтицы. Притихшие слушатели внимали четким размеренным строкам, свободно и непринужденно лившимся из уст жрицы поэзии. Обладающая завидным даром декламации Жаклин прекрасно знала силу воздействия своего бархатного голоса:
…И брошена на ложе вожделенья
Стремит к глазам его свой влажный взор.
Покровы сорваны. Пришел конец томленью.
О, грех и страсть! О сладостный позор!
Эрик окинул взглядом присутствующих. Среди поклонников таланта Жаклин он заметил несколько знакомых лиц.
– Милое сборище, Рене, – Лебер показал глазами на сидящую в первом ряду Женевьеву де Муль.
– Вас еще волнуют прекрасные глаза мадам де Муль, Луи?
– Ни в малейшей степени. Но я не жажду строить их семейное гнездышко, – усмехнулся Лебер.
Гораздо больше, чем мадам де Муль, Эрика заинтересовал совсем другой человек: напротив Жаклин Минош он увидел Рауля де Шаньи. Бывший покровитель Оперы с благоговением ловил каждое слово хозяйки салона и не сводил с нее блестящих от возбуждения глаз.
– Жаклин делает успехи, – заметил Лебер.
– Вы имеете в виду ее новые стихи или ее нового любовника? – осклабился Равель.
– И то, и другое.
Эрик не стал дожидаться окончания вечера, сославшись на важную встречу, он ушел в тот момент, когда Рауль де Шаньи, пользуясь своими сомнительными привилегиями, усадил сорвавшую бурю оваций поэтессу к себе на колени и начал восторженно целовать руки Жаклин.
Атмосфера салонов была хорошо известна Луи Леберу, степень близости отношений ударившегося в строительный бизнес аристократа и дамы полусвета Жаклин Минош сомнений не вызывала.
* * *
Она старалась изо всех сил, старалась, но не смогла сдержать оставивших две влажные дорожки на побледневших щеках слез. Кристина поспешно достала из ридикюля кружевной платок и приложила его к краешкам глаз. Она надеялась, что Рауль – мужчины сидели во втором ряду ложи – ничего не заметил.
Это была ЕГО музыка! Кристина никогда не слышала мелодий и тем «Минотавра», нельзя было сказать, будто они в чем-то повторяли партитуру «Дон Жуана», но не узнать манеру Ангела его ученица не могла. И сюжет. Вряд ли кто-нибудь из самозабвенно отбивающих ладони и оглашающих театр восторженными криками меломанов мог понять скрытый смысл его творения.
– Не правда ли, музыка потрясает до глубины души? – с улыбкой на тонких губах чуть наклонилась к Кристине баронесса де Вийяр.
– О, да! – притворяться равнодушной не было никакого смысла, сидевшая слева от виконтессы графиня де Рондель также прикладывала к глазам платок и улыбалась сквозь слезы.
При этом лица окружающих казались удивительно просветленными, как после торжественной мессы в кафедральном соборе.
– Я же говорила, Гийом, что месье Лебер гениален! – громче сказала баронесса, полуобернувшись к супругу.
Сотрясавший стены зрительного зала шквал оваций немного стих, можно было обменяться впечатлениями.
– Безусловно, дорогая. Нужно пойти его поздравить, – как всегда поддержал мнение супруги недавно получивший портфель министра барон де Вийяр.
Виконт де Шаньи недоуменно воззрился на соседей по ложе: почему в Опере зашла речь об архитекторе? Неужели эта иссушенная мумия решила уязвить его самолюбие?
– Вы знакомы с композитором, Атенаис? Ну, разумеется! Как же я раньше не подумала. Гийом, вы как министр искусств должны были представить нам гения, – попеняла графиня де Рондель.
Все-таки они говорят о композиторе, кажется, у него начинается мания преследования. Может быть эти Леберы родственники? Рауль уже поднялся с места, – большинство мужчин аплодировали стоя, – и подал руку Кристине, его взгляд упал на программу, которую она держала. На обложке над названием оперы значилось имя: Луи Лебер.
– Дорогая Виктория, я немедленно исправлю свою оплошность. Но мне казалось, что вы знакомы. Ксавье так увлечен его проектом электрического освещения улиц, – немного озадаченно ответил де Вийяр.
– Бог мой, мне и в голову не пришло, что это один и тот же человек! Ксавье, вы говорили, он ученый-физик.
Графиня округлила большие серые глаза и изобразила на лице крайнюю степень изумления.
– Советник русского посольства, месье Баталов рассказывал мне как-то, что в Петербурге оперу пишет один ученый-химик. Правда, уже лет десять не может ее закончить, – припомнил министр Общественного образования и изящных искусств.
– Вот видите, дорогая: одно другого не исключает, – член муниципального совета граф де Рондель подал супруге руку.
Занавес окончательно опустился, публика постепенно покидала зрительный зал. Не менее трети присутствующих были приглашены администрацией или самим Лебером на торжественный банкет. Но спешить было некуда. Мадам де Рондель с удовольствием поднялась, она устала сидеть целых три часа, молодое тело требовало движения, а переполняющие эмоции – выхода.
– Кристина, вы помните, вчера мы гадали о музыке… Ах, какой курьез! Нужно было попросить автора что-нибудь нам исполнить. Я видела его на приеме, месье Лебер как раз беседовал с Морисом. Какая таинственность и скромность: скрывать такую славу!
Кристина лишь натянуто улыбнулась в ответ.
– Славы месье Леберу вполне хватает, – окончательно ошеломила молодых дам баронесса де Вийяр. – Он один из самых знаменитых архитекторов нашего времени. И, кстати, строил Оперу вместе с месье Гарнье.
– Поражаюсь, когда он все успевает. Вчера Луи рано ушел, – сообщил обществу Ксавье де Рондель, – но сегодня-то ваш кумир, милые дамы, никуда не денется.
Граф, пряча улыбку, скользнул глазами по почти пунцовому лицу младшей сестры Виктории мадемуазель Эжени де Лепранс. Бесцветная блондинка с белесыми бровями, Эжени сильно проигрывала на фоне сестры, с которой они были на удивление мало похожи. Недавно девушке исполнилось шестнадцать лет, и она начала выезжать в свет под патронажем Виктории. Предпочитающий свое тихое поместье господин де Лепранс был слаб здоровьем, он писал мемуары и тосковал по скончавшейся три года назад супруге. Участия в разговоре взрослых – между сестрами было десять лет разницы, и в присутствии Виктории она все еще ощущала себя ребенком – Эжени не принимала.
За светской болтовней собеседники не замечали, что супруги де Шаньи замерли, будто два соляных столба. Рауль медленно переваривал новую информацию о конкуренте: о том, что компания Лебера, вероятно, будет заниматься и электрическим освещением центральных улиц Парижа, виконту сообщил Клонье. Оцепенение Кристины объяснялось потоком сумбурно нахлынувших мыслей. Эрик в Париже? О нем с восторгом отзываются министры и их супруги-аристократки? Он бывает в обществе? И никто ни словом не обмолвился о необычной внешности гения? Но она не могла ошибиться! Разве кто-то другой был способен написать «Минотавра»?
– Должно быть, месье Лебер долго жил заграницей? – чтобы как-то присоединиться к разговору, спросила несколько пришедшая в себя мадам де Шаньи.
– Около двух лет, по-моему, – ответил ей де Вийяр.
– Кристина, вы идете? – обернулась уже у двери ложи графиня де Рондель. – Я познакомлю вас и Диану с месье Луи Лебером. Кажется, он безумно интересный человек.
– Боюсь, мы не можем остаться, графиня. Ты плохо себя чувствуешь, дорогая?
Рауль, наконец, обратил внимание на неестественную бледность, покрывающую лицо Кристины. Хороший предлог, чтобы уйти с грандиозного приема, который устраивала дирекция театра в честь первой премьеры на родине композитора. Мало того, что виконту де Шаньи не слишком хотелось знакомиться лично с вездесущим месье Лебером, на спектакле присутствовала Жаклин Минош – этим, в основном, и объяснялась катастрофическая рассеянность Рауля. Последнее время ему было не до имен новомодных маэстро, а настойчивое внимание любовницы, то и дело бросавшей взгляды в сторону супругов де Шаньи со своего места в амфитеатре, заставляло виконта ужасно нервничать. Поэтесса ничуть не стеснялась афишировать их отношения. Если в доме барона де Вийяра или товарища министра де Кавиля встреча Жаклин и Кристины совершенно исключалась, то в Опере такая вероятность вполне могла осуществиться.
– Нет, нет. Все в порядке, здесь немного душно, – бывшая солистка Гранд Опера выдавила бледную улыбку и обмахнулась веером. – Выйдем в фойе, там всегда прохладнее, чем в зале. Мы не должны бежать от прошлого, Рауль. Жюли не одобрила бы такую слабость. Положение обязывает нас присутствовать на этом приеме.
Опершись на руку супруга, мадам де Шаньи высоко подняла голову и твердо посмотрела в глаза виконту.
– Ну, если ты так хочешь…
Оставалось надеяться, что, увлеченная новыми знакомствами и разговорами с подругами, Кристина не заметит мадемуазель Минош, а Жаклин не посмеет вести себя слишком вызывающе.