Курьер из Чиангмая
Часть первая
Тигр, попавший в капкан, отгрызает лапу
Сержант Ми Сон
Тревога поселилась в его взводе сразу после того, как бригаду перебросили из Мандалая в бирманскую часть «золотого треугольника». Особенно не повезло роте, в которую входил взвод Ми Сона, поскольку ее загнали в самую отдаленную дыру — поселок Чёнгтун — один из контрольных пунктов на стратегическом шоссе № 4. Штаб бригады расположился в Таунджи — бывшем курортном местечке, где так любили отдыхать англичане. Жить в Таунджи было совсем неплохо. Хотя этот стотысячный городок и является столицей Шанской национальной области, крупнейшей и самой небезопасной в Бирме (с июня 1989 года, после очередного правительственного переворота, в соответствии с решением Госсовета Бирма получила повое название Мьянма, а ее столица Рангун теперь называется Янгон. Здесь и далее примечания автора), тем не менее, он процветает благодаря широкому потоку контрабанды, стекающейся сюда из соседних стран. Правительство смотрит на черный рынок в Таунджи сквозь пальцы, поскольку у него есть проблемы гораздо болезненнее — сепаратисты и наркотики.
Таунджи — это последняя точка, куда может в Бирме попасть иностранец, да и то с огромным трудом. Далее на восток путь для многих закрыт, впрочем, туда стараются и не соваться, ибо там начинаются неприступные владения повстанческих армий, «опиумных королей» и контрабандистов,
действующих в самом суровом уголке Азии. Сотни повстанческих формирований контролирует этот обширный район в 156 квадратных километров, а также границы с Таиландом, Лаосом и Китаем. Эти группы сражаются якобы за автономию, но, скорее всего за то, чтобы урвать свою долю доходов от опиума, нефрита, рубинов и транзитных налогов на контрабандную торговлю. Дремучие тиковые леса, равнины без каких либо признаков дорог, и горы, поднимающиеся на высоту 2400 метров, представляют собой идеальную территорию для повстанцев и порождают массу проблем для базирующегося в Таунджи командования Восточного военного округа. Правительственным войскам, испытывающим подчас нехватку в вооружении и транспортных средствах, здесь противостоят такие грозные противники, как Шанская объединенная армия «опиумного короля» Кхун Са, Каренский национальный союз, левацкая Коммунистическая партия Бирмы, а также племенные формирования ва, пао и лаху. Наиболее влиятельной силой в этом беспокойном регионе является Шанская объединенная армия (ШОА), хотя шаны, которые переселились сюда несколько веков назад из Южного Китая, составляют меньше половины населения области.
В Таунджи существует могучий китайский анклав — «чайнатаун», в самом центре которого располагается большой рынок контрабандных товаров. Сюда очень часто приходят за многими покупками, которые невозможно найти в государственных магазинах, жители других кварталов города. Наведываются сюда и солдаты, которых через Таунджи перебрасывают на контрольные пункты стратегического шоссе. Хотя это и запрещено, но начальство обычно смотрит сквозь пальцы на подобные визиты своих подчиненных в «чайнатаун». Солдаты тоже люди, которым нужны мыло и зубная паста...
Беспокойство возникло, кажется, после одного из посещений солдатами «чайнатауна» в Таунджи. Сержант Ми Сон мучительно стремился понять причины этой тревоги, но ничего разумного в голову не приходило. Между тем он видел, как между первым и третьим отделениями возникла взаимная неприязнь, а это отражалось и на втором отделении, поскольку состояло оно в основном из новобранцев, часть из которых симпатизировала бойцам первого отделения, а другая, наоборот, тяготела к третьему.
Ми Сон в душе был на стороне Бо Мая, двадцатидвухлетнего капрала третьего отделения. Однако и Со Маун, капрал первого отделения, был опытным и бесстрашным бойцом, с которым Ми Сон провел не одну боевую операцию. Капралы были погодки, но если Бо Май был строен и тонок, как тростник, то Со Маун был крепко сбитым, коренастым малым с улыбчивой добродушной физиономией.
Говорят, внешность обманчива, и эта мудрость вполне применима к Со Мауну, поскольку характер у него был жесткий и требовательный. Тем не менее, первое отделение боготворило своего капрала, считая его заговоренным от пуль. Бойцы переносили его «чудодейственную силу» на себя: вот уже два года отделение выходило целёхоньким из множества стычек с противником. До того, как их перебросили из Мандалая в Таунджи, Бо Май и Со Маун были приятели не разлей водой. Что-то между ними произошло именно после последнего посещения «чайнатауна». Когда солдаты загружались в транспортный самолет, сержанта поразил настороженный взгляд добродушного Со Мауна, который он бросил на Бо Мая, замешкавшегося было возле сержанта.
— Что произошло? — спросил тогда сержант у своего любимца.
Бо Май неожиданно побледнел. Он внимательно посмотрел на сержанта, затем на люк транспортника, за которым скрылась коренастая фигура капрала первого отделения.
— Все в порядке, сержант! — Бо Май попытался улыбнуться, но улыбка вышла вымученная. — Ну и ладно, — сказал Ми Сон, но сердце его сжалось от нехорошего предчувствия.
Капрал Со Маун
Свое боевое крещение Со Маун получил в начале 1984 года, когда в восточных и северо-восточных районах Бирмы правительство развернуло крупномасштабную операцию против наркомафии. Главные усилия этой операции, проводившейся под громким кодовым названием «Мо хейн» («Удар молнии»), были направлены на выявление с помощью местного населения базовых лагерей контрабандистов и подпольных лабораторий по первичной очистке опиума. Как правило, после разведки и обнаружения наркоцентров правительственные войска наносят по ним сильные и внезапные удары — «мо хейн».
Подобные операции проводятся в Бирме, начиная с 1974 года. По официальным данным, в ходе этих операций уничтожены сотни контрабандистов, еще сотни захвачены в плен. Среди трофеев правительственной армии тонны военного снаряжения — стрелкового оружия, мин и фугасов, полевых раций. За несколько лет операций в джунглях Шанской национальной области удалось обнаружить и уничтожить 22 лаборатории по очистке опиума и 97 подпольных складов наркотиков. У контрабандистов было конфисковано несколько десятков тонн наркотических веществ: сырого опиума, марихуаны, морфина и около полутонны героина. Однако, несмотря на столь впечатляющие успехи, окончательной победы в борьбе с наркобизнесом достигнуто не было. Наркомафия, пустившая в Бирме глубокие корни, умело использует сепаратистские настроения населения Шанской и Качинской национальных областей, которое всячески противится решительным мерам центральных властей по ограничению их автономии.
Когда в 1947 году Бирма вступила па путь независимости, в Рангун, чтобы продемонстрировать поддержку центральному правительству, явились и представители горных народностей с севера. За это правительственные органы будущего Бирманского Союза пообещали им широкую автономию. Однако уже через некоторое время центральные власти вступили в конфликт сначала с каренами, а затем и с другими этническими группами. Вслед за бунтом каренов, который показал, что центральное правительство не столь уж могущественно, вспыхнули еще четыре восстания. Десять народностей провозгласили независимость и создали собственные «правительства». Восемь «армий» расположились лагерем на территории Таиланда, еще пять - у самой бирманской границы. Кроме них, на севере действовали «личные армии» отдельных военачальников.
Эта война в джунглях порою кажется бесконечной. Она изматывает так и не сумевшую окрепнуть экономику Бирмы, которая и без того входит в число беднейших государств мира. А поскольку рангунские власти не в состоянии обеспечить экономическое развитие северных районов, традиционное выращивание горцами опиумного мака остается единственным источником их существования.
Переработкой и контрабандой наркотиков в Шанской и Качинской национальных областях занята известная в международном преступном мире подпольная мафия «опиумного короля» Кхун Са, а также банды Коканг и Лоймо, которые сотрудничают с сепаратистскими группировками местных племен.
Отряды контрабандистов хорошо вооружены и экипированы. В их распоряжении американские автоматические винтовки М-16 и карабины, взрывные устройства большой мощности, радиопереговорная аппаратура. У них есть подпольные химические лаборатории в джунглях, тайники для хранения опиумного сырья и готовой продукции и даже вертолеты, для которых оборудованы взлетные площадки.
Поисковая операция, в которой получил свое боевое крещение молодой боец Со Маун, разворачивалась в нижнем течении реки Салуин в районе бирмано-таиландской границы. Накануне выхода на позиции командиры проходили подробнейший инструктаж, где им объяснили всю трудность поставленной перед ротой задачи. Командир их взвода, сжав губы трубочкой, долго соображал над картой местности, а потом вытащил из планшета блокнот и зачитал записанное на инструктаже у ротного наставление о том, что контрабандисты, действующие непосредственно на границе, имеют многочисленные пути для ухода за рубеж и контакты с высокопоставленными лицами в соседних странах.
— Полковник Тейн Хан говорил, что они получают помощь от коррумпированной тайской полиции, — добавил взводный.
По данным разведки, на правом, бирманском берегу реки Салуин в непосредственной близости друг от друга располагались три тайника с наркотиками и оружием. Задача роты состояла в том, чтобы внезапно захватить тайники, не позволив охране перейти через реку, и дать знать об этом «своим людям» на той стороне.
Взводный Бо Сенг, выбившийся в сержанты из крестьян, недостаток военного образования восполнял своей природной смекалкой. Гены, заложенные в нем его предками-охотниками, помогли провести взвод хитрыми тропами сквозь затянутые лианами джунгли, и после короткой, по ожесточенной перестрелки, десять человек, охранявших тайник, плавали в лужах крови, а во всем взводе только двое получили легкие ранения. Часы показывали четыре утра, начинало светать, когда со стороны реки раздался шум винтов вертолета. Бо Сенг приказал всем скрыться в зарослях, оставив при себе только бойца Со Мауна с ручным пулеметом. Вертолет появился над ними неожиданно. Совершив небольшой круг над тайником, пилоты, вероятно, почуяли неладное, поскольку машина развернулась по направлению к реке. Бо Сенг выпустил длинную очередь вслед вертолету, неожиданно огромная стальная стрекоза рухнула на землю. Через несколько минут раздался взрыв охваченных огнем баков с горючим.
...Неделю спустя после успешного сражения па берегу реки Салуин у сержанта Бо Сенга начались неприятности. Высокопоставленные деятели из соседней страны подняли крупный шум, заявив, что бирманские военнослужащие сбили вертолет над тайской территорией. К сожалению, бедняга сержант хотя и был потомком охотников, но понятия не имел о «черном ящике», который находится в любом воздухоплавательном средстве на случай аварии. А «черный ящик» исчез напрочь, а вместе с ним исчезли все надежды опровергнуть заявления «коррумпированной тайской полиции».
Кончилось дело тем, что Бо Сенга уволили из армии.
Однажды на одном из мандалайских рынков, где в то время дислоцировалась легкая пехотная бригада, в которой служил Со Маун, раздался взрыв гранаты. Подоспевший на место происшествия армейский патруль выяснил, что бывший военный, доведенный нищетой до отчаяния, взорвал гранату возле лавки одного из китайских ювелиров. На месте взрыва пахло горелой тканью от сожженного навеса. В луже крови лежали обнявшись два человека. В человеке, заключившем в нерасторжимые объятия китайца, Со Маун узнал своего бывшего сержанта. Он был еще жив, хотя тело представляло собой сплошную рваную рапу.
— Маун, — с трудом разлепил он губы, — позаботься о моей девочке. Она все зна...
Сержант умер. Начальник патруля недобро сощурился на Мауна.
— Ты знал эту тварь? — спросил он подозрительно. Мауна словно в грудь ударило.
— Сам ты тварь поганая, лейтенант, — сказал он громко и медленно, удивляясь охватившему его спокойствию. — Тыловая крыса из Мандалая, — добавил он, вложив в эти слова всё накопившееся презрение к армейскому офицерству.
Капрал Бо Май
Он опять кричал во сне. От этого внутреннего крика он проснулся весь в холодном поту и со страхом огляделся по сторонам. Но казарма была погружена в тяжелый солдатский сон. Люди неподвижно лежали в своих гамаках, давая телу отдых после утомительных дневных занятий.
Бо Май бесшумно выскользнул из гамака и вышел наружу. Здесь на него обрушился звон цикад, издалека доносились крики разгулявшихся в джунглях обезьян. Часовой на вышке, освещенной неярким светом лампы, бросил на капрала безразличный взгляд и отвернулся в сторону. Бо Май закурил. До рассвета оставалось всего несколько часов, которые отделяли этот спящий мир от завтрашнего, вернее, уже сегодняшнего возможного боя. Накануне сержант Ми Сон отобрал группу для захвата каравана контрабандистов. Бо Май догадывался, что Ми Сона тяготит раздор между двумя капралами, но решение, принятое сержантом, показалось ему опасным. В группу захвата сержант, помимо шести солдат, включил также капралов Мая и Мауна.
А Мауну Бо Май в последнее время не доверял.
В армию Бо Май пришел со студенческой скамьи. Это был довольно непонятный шаг, поскольку между студентами и армией всегда существовали непримиримые противоречия. Армия олицетворяла закон, порою не всегда справедливый, студенчество фрондировало, порою не всегда оправданно. Студенты понимали, что сегодняшняя изоляция страны от внешнего мира тормозит ее развитие, порождает немало трудностей и способствует процветанию межнациональной розни, чем умело пользовались «опиумные» и прочие «короли» разных калибров, с которыми армия вела затяжную и почти безнадежную войну.
Отец Бо Мая, прогрессивный журналист из рангунской газеты «Уоркинг пиплз дейли», много лет занимался изучением проблемы наркобизнеса в Бирме. В своих статьях, посвященных этой теме, он отмечал, что зло, поразившее страну и разъедающее её подобно раковой опухоли, своими истоками уходит в колониальный период. Англичане намеренно стали распространять в Бирме наркотики в целях увековечения своего господства, ликвидации сопротивления колонизаторам и разложения покоренной нации. Под контролем англичан па территории нынешних Шанской и Качинской национальных областей, благоприятных с точки зрения почвенно-климатических условий, началось возделывание опиумного мака. По всей стране стали открываться курильни, лицензии на содержание которых получали бенгальцы и китайцы.
В 1948 году Бирма восстановила свою независимость. Однако феодалы в сговоре с иностранными капиталистами продолжали извлекать доходы из производства наркотиков. К этому времени возделывание и обработка опиума стали рассматриваться уже как «традиционные занятия». В 1974 году был принят закон, поставивший их под запрет. В качестве альтернативы земледельцам предлагалось переходить на выращивание других культур. Были составлены планы поэтапного сокращения возделывания опиумного мака и других наркосодержащих культур. Одновременно армия и полиция стали проводить регулярные операции по уничтожению плантаций мака.
Однако повстанцы, писал журналист Бо Ну в одной из своих последних статей, продолжают заниматься производством наркотиков, которые сначала доставляют на юг Шанской национальной области, а потом переправляют за кордон и в другие районы страны. Этим занимаются люди, вложившие крупные капиталы в наркобизнес. Они стали, по определению Бо Ну, прислужниками мятежников. Хотя эти люди, с горечью писал журналист, претендуют на звание коренных жителей Бирмы, они не думают о национальной гордости, не считают зазорным продавать страну и её народ ради собственного процветания.
Хотя журналист и не указал конкретных имен тех, кто, занимая высокое официальное положение, стоит за спиной дельцов от наркомафии, его намек был понят.
В один очень жаркий летний день 1984 года Бо Май, вернувшись с занятий домой, обнаружил в квартире нескольких полицейских, во главе которых находился пожилой капитан сил внутренней безопасности. В квартире царил настоящий разгром, полиция разыскивала какие-то бумаги отца. Бо Мая отвели в его комнату, где всё уже было перевернуто вверх дном, и заперли дверь на ключ. Собирая разбросанные по полу учебники и конспекты лекций, юноша, обладавший острым слухом, уловил доносившиеся издали обрывки фраз: «...со щенком надо кончать на месте. Все должно выглядеть как ограбление. Тун, займись... стрельбы не надо... постарайся
лезвием».
Гибкий и натренированный восточными видами борьбы, Бо Май высадил стекло в окне и, совершив прыжок, достойный обезьяны, очутился на ветвях огромного платана, поднявшегося вровень с шестым этажом его дома. В мгновение ока, соскользнув вниз, он обнаружил во дворе армейский «джип», возле которого лениво покуривали четверо солдат с немолодым, но очень браво смотрящимся сержантом. Бо Май бросился к военным.
Выслушав парня, сержант велел солдатам поспешить в квартиру журналиста, задержать грабителей па месте преступления, а сам предложил Бо Маю немедленно отправиться вместе с ним в ближайший полицейский
участок.
Когда они подъехали к отделению полиции, сержант замешкался в машине. В горячке Бо Май не обратил на это особого внимания. Пока он сбивчиво давал показания в полицейском участке, ему было не до сержанта. Однако тот явно задерживался.
- Так, где же этот ваш спаситель? - спросил отчего-то раздраженный полицейский чип.
Бо Май вышел на улицу, но ни «джипа», ни сержанта нигде не было.
В полицейское отделение Бо Май не вернулся. Он понял, что кто-то начал большую охоту за отцом, а заодно и за ним. Добравшись до одного из своих университетских приятелей, он позвонил в редакцию «Уоркинг пиплз дейли» и попросил подозвать к телефону Бо Ну. На другом конце подозрительно долго молчали, а потом какой-то встревоженный голос спросил: кто звонит?
Бо Май повесил трубку и послал приятеля купить все выпуски вечерних газет.
Через несколько минут приятель вернулся с дрожащими губами. Он протянул Бо Маю лишь одну газету, свернутую последней полосой наружу. Заметка под названием «Авантюра с трагическим исходом» гласила, что «сегодня в одиннадцать часов утра на одном из рангунских рынков в пьяной драке был убит известный журналист Бо Ну. Занимаясь в последнее время проблемами наркобизнеса в нашей стране, Бо Ну, кажется, сумел проникнуть в преступную среду. Но в своем журналистском расследовании он чрезмерно увлекся, сам начал пить и употреблять наркотики. Бо Ну не пользовался законными каналами расследования, не сотрудничал с государственными органами, и его самодеятельность привела к столь печальным последствиям. Полиция занимается розыском возможных убийц журналиста». Подписи под заметкой не было, только инициалы К. С.
Бо Май некоторое время вертел в руках газету и никак не мог вникнуть в суть происходящего. Все в заметке было ложью, но кому-то она оказалась нужной, и кто-то эту ложь санкционировал. Приятель говорил что-то о разгуле вседозволенности в высших эшелонах власти, о коррупции, разъедающей армию и полицию, о том, что в стране преданы забвению революционные идеалы. Он придерживался радикально-левых взглядов и время от времени поговаривал об уходе в горы, где находились повстанческие отряды Компартии Бирмы.
Однако Бо Май, которому отец поверял буквально все свои замыслы, с тех пор как в нелепой автомобильной катастрофе в перевернувшемся автобусе погибли мать юноши и две его сестры, не разделял взглядов своего приятеля по одной простой причине: Компартия Бирмы, говорил отец, так же, как и несколько других сепаратистских организаций на востоке страны, вовлечена в производство опиума и торговлю героином. Опираясь на мнение независимых экспертов по наркотикам, отец считал, что под контролем КПБ находятся более обширные по сравнению с владениями других групп районы, где выращивается опиум, и в «золотом треугольнике» Бирма производит опиума больше, чем Таиланд и Лаос.
- Все они, несмотря на красивые манифесты, повязаны одной веревочкой, — говорил Бо Ну сыну. — Возьми, к примеру, Каренский национальный союз. Его представители заявляют, что борются за создание независимого каренского государства. На деле же союз ведет подрывные действия против государства и собственного народа. Узколобый национализм, с помощью которого КНС пытается сеять разногласия между этническими группами бирманского союза, отвергнут населением в дельте Иравади. Когда армия в сотрудничестве с местным населением, а заметь — это случается у нас не так часто, — изгнала из этих густонаселенных мест банды каренских сепаратистов, то, пытаясь избежать окончательного разгрома, КНС неожиданно заключил тесный союз с КПБ. Но поскольку внутри Союза отдельные группировки отказались подчиняться КПБ, с ходу начавшей навязывать каренским сепаратистам свою волю, КНС раскололся. Одна фракция, во главе с Бо Чжин Пе, была разгромлена армией в районе Пегу Йома. Другая - присоединилась к группе Бо Мья, действующей на границе с Таиландом. Бо Мья компартию не приемлет, он официально ратует за независимость каренов, полагая, что коммунисты, так же как и правительство хотят поставить все национальности под управление бирманцев. Бо Мья удалось в определенной степени возродить разгромленный было КНС. Сейчас они контролируют обширные пространства в тысячекилометровой зоне боевых действий по западному берегу петляющей реки Моей, образующей границу между Таиландом и Каренской областью в Бирме. Ему даже удалось стать лидером Национального демократического фронта, как громко именуют свой непрочный альянс, девять повстанческих групп национальных меньшинств. Однако, несмотря на политические лозунги, Бо Мья в действительности является вождем контрабандистов и дельцов черного рынка. Главное занятие КНС, возглавляемого Бо Мья, — это контрабанда. Бо Мья облагает налогом деревни в контролируемом им районе. Он выделяет контрабандистам за соответствующую плату вооруженную охрану. Только из этого источника Бо Мья ежегодно получает 70 миллионов кьят (бирманская денежная единица). При этом вождь каренов утверждает, что на деньги, полученные от черного бизнеса, КНС закупает оружие для ведения подрывных действий. Кхун Са тоже выставляет себя защитником интересов шанского парода. На самом же деле все эти «защитнички» приносят неисчислимые страдания и бедствия нашему народу.
В тот день, а случился этот разговор за неделю до сегодняшних роковых событий, Бо Ну вернулся из редакции крайне взволнованным. Хотя встречи и разговоры с иностранцами в Рангуне не приветствовались, Бо Ну всё же удавалось изредка побеседовать с журналистами из других стран, интересовавшимися проблемами наркобизнеса в Бирме. С одним из своих коллег из английской газеты «Обсервер» Бо Ну случайно встретился в небольшой кофейне в двух кварталах от редакции «Уоркинг пиплз дейли».
- Любопытные вещи пишет о вашей стране Ассошиэйтед Пресс, — сказал англичанин и протянул бирманцу толстую бандероль с последними номерами «Интернэшнл геральд трибюн». - Ознакомься на досуге.
Бо Ну положил газеты в портфель. Просматривая их вечером, он позвал сына. Выглядел журналист крайне расстроенным.
— Почитай, какую пакость для нашего народа готовят эти «опиумные короли», — сказал он сыну и протянул отчеркнутую красным фломастером газетную статью. В корреспонденции АП из Рангуна говорилось:
«Американские официальные лица уверяют, что проводимое в Бирме распыление с воздуха гербицидов над тысячами гектаров опиумных плантаций в «золотом треугольнике» - одна из наиболее эффективных антинаркотических программ в мире. Однако критики утверждают, что США снабжают, возможно, опасными химикатами правительство, которое использует их в военных целях против ничего не подозревающих племен.
Ставки в этом году высоки. Из-за отличных погодных условий ни много ни мало 900 тонн опиума может быть выращено в суровых горах Шанской национальной области Бирмы — одном из главных источников поступления наркотиков в мире. Эта гора опиума, переработанная в героин, принесет примерно 135 миллиардов долларов, если продавать его на улицах по нынешним нью-йоркским ценам. По оценкам официальных американских лиц, около 20 процентов героина переправляется в США и примерно столько же в страны Западной Европы. Остальное потребляется на месте или контрабандным путем уходит в другие азиатские государства.
Чтобы воспрепятствовать утечке, Вашингтон поставил Бирме пять одномоторных самолетов. В США также проходят подготовку 9 бирманских пилотов. Второй сезон американцы снабжают Бирму гербицидами для распыления их над полями. Помощь США, составившая в этом году 11 миллионов долларов, будет, по-видимому, расти. Критики, такие, как американский политолог Дж. Сильверстейн, утверждают, что гербициды являются желанным оружием в продолжающейся десятилетия войне Рангуна против нацменьшинств, добивающихся автономии. В Шанской области опиумные деньги используются для закупки оружия и сколачивания повстанческих армий. Однако Сильверстейн, автор нескольких книг о Бирме, подчеркнул в интервью, что обработка с воздуха наносит гораздо больший ущерб источникам пропитания неграмотных и бедных производителей, для которых опиум по традиции — главный источник средств, единица обмена и даже лекарство. Сильверстейн утверждает, что в отличие от Таиланда, который отказался от метода опыления посевов, бирманское правительство фактически не имеет проектов развития в охваченных повстанческим движением горах и не проявляет усилий для замены опиума другими доходными культурами в этих районах.
«До тех пор, пока горные племена Северной Бирмы не будут заинтересованы в выращивании других агрикультур, распыление гербицидов можно уподобить рейду бомбардировщика В-52, — подчеркивает американский исследователь в области прав человека Э. Миранте. — Это грязный путь борьбы с наркотиками».
Гербициды 2,4-д предназначены для уничтожения всех широколиственных растений. Американские официальные лица допускают, что при этом, возможно, будут уничтожены также бобовые, картофель, хлопок и другие культуры, выращиваемые племенами. В ответ на критику директор американского правительственного агентства по контролю за распространением наркотиков К. Тернер охарактеризовал бирманскую кампанию как «одну из наиболее успешных когда-либо предпринимавшихся акций по контролю за наркотиками». «Наш опыт показывает, что уничтожение наркотиков в местах их произрастания дает самые быстрые результаты», — указывал Тернер в письме Миранте.
Бирманское правительство, которое решает серьезную внутреннюю проблему потребления наркотиков, объявило, что в прошлом году на площади 9720 гектаров распылением химикалиев с воздуха были уничтожены посевы мака и еще на 3645 гектарах борьба велась более трудным и медленным способом вырубки плантаций опиумного мака. Ни американские официальные представители, ни независимые наблюдатели не могут наблюдать за процессом распыления или воздействием гербицидов на земле.
Правительство США утверждает, что гербициды безопасны, если их использовать должным образом. Однако в сентябре прошлого года фермерская служба в штате Канзас сообщила, что у тех, кто, по крайней мере, 20 дней в году имел дело с химикатами, в 6 раз чаще, чем у других фермеров, развивались опухоли в лимфатической системе. Фермеры, самолично смешивавшие химикаты, заболевали в 8 раз чаще.
Западные дипломаты в Бангкоке в целом скептически относятся к историям о том, что после распыления гербицидов на земле остаются трупы людей и животных. Они считают, что такие сведения распространяются повстанцами, стремящимися заручиться международной поддержкой.
Официальные лица в США обеспокоены связью между борьбой с наркотиками и операциями против повстанцев. На частном уровне они полагают, что в некоторых случаях американская помощь в борьбе с наркотиками — например, вертолеты, поставленные в середине 70-х годов, — могла быть использована в военных операциях».
- Мировая общественность, — сказал Бо Ну, когда сын закончил чтение, — осуждает Пол Пота за проводимый им геноцид в отношении кхмеров. А кто осудит наших сепаратистов за геноцид по отношению к собственным народам? Гербициды и дефолианты рано или поздно сделают бесплодными наши поля, а тогда...
Бо Ну нервно закурил.
- Впрочем, сепаратисты выгодны кое-кому наверху в нашем правительстве, — произнес он, понизив голос. — Я располагаю... — И тут же осекся. — Май, сыночек, а почему мы сегодня без ужина? — Бо Май понял, что отец не до конца открыл ему свое сердце. Но неволить его не стал. Очевидно, Бо Ну пока не готов рассказать ему о своём очередном замысле. Ну что же, подождем...
Теперь, сидя у приятеля, оглушенный и подавленный горем, Бо Май понимал — продолжения уже не последует. Отец смог подобраться к подводной части айсберга, именуемого мафией. До тех, кто из Рангуна координирует и направляет наркобизнес сепаратистов. Юноша понял, что следующим на очереди в информационную заметку о «таинственном» убийстве стоит
он сам.
Решение родилось неожиданно и моментально.
- Срочно купи билет на ближайший авиарейс до Мандалая на свое имя, - попросил он радикально настроенного приятеля. - И ради всех святых ни о чем меня не спрашивай! Ни для кого меня больше не существует.
Бо Май знал, что его будут искать, но и он будет искать тоже. Поскольку к убийству отца была причастна армия, в армию он и отправился. С помощью знакомых ему в Мандалае удалось попасть в одну из легких пехотных дивизий, в подразделение специального назначения по борьбе с контрабандой наркотиков. Смышленый и физически крепкий юноша быстро делал успехи в нелегкой ратной службе, и присвоение ему капральского звания было встречено солдатами с пониманием, а сержантом Ми Соном с радостью.
Капрал Со Маун
- Арестовать негодяя! — отдал приказ лейтенант.
Маун схватился было за карабин, но трое солдат быстренько сбили его с ног, а от сильного удара ботинком по ребрам у парня зашлось дыхание. Он не помнил, как его тащили с рынка, как бросили в армейский «джип»... Маун очнулся от звуков выстрелов. Приподняв окровавленную голову, разбитую о жесткое металлическое покрытие кузова, он увидел, что весь с ног до головы залит кровью. Три солдата, лейтенант и водитель были расстреляны в упор сидевшим рядом с водителем пожилым сержантом, который со спокойным видом собирал с пола отстрелянные гильзы. «Джип» стоял на самом краю дамбы, и по обе стороны в рисовых чеках но было ни души. Разрезав веревки, стягивавшие руки и ноги Мауна, сержант помог парню выбраться из машины, затем вытащил несколько гранат из подсумков солдат и соорудил приличный фугас.
Мощный взрыв прогремел в тот момент, когда сержант и Маун погрузились с головой в жидкую грязь рисовой делянки по ту сторону дамбы. Через пару минут они вылезли на дорогу, оглушенные и грязные, отплевываясь от набившейся в рот нечисти. Ещё не совсем пришедший в себя после пережитого молодой солдат, разинув рот, смотрел на сержанта, которого никогда до этого не видел.
Сержант выдержал его недоуменный взгляд с насмешливой улыбкой, точно разыгравшиеся буквально на глазах Мауна события были невинной солдатской шуткой.
- А ты бы мог придумать что-нибудь поумнее?
Это были первые слова, которые сержант сказал совершенно незнакомому человеку.
- А теперь слушай меня внимательно. Мы налетели на засаду. Тебя и меня выбросило из машины взрывной полной. Когда пришли в сознание, увидели вот это...
Маун оглянулся в сторону развороченного взрывом джипа и вздрогнул от внезапно ожёгшей правое ухо боли. Сержант острым, как лезвие, ножом отсек ему мочку. При этом на лице сержанта появилась блуждающая улыбка садиста.
- Ты не горячись, паренек, до свадьбы заживет, Опять же, скажем — отсекло осколком гранаты, а это... - сержант разжал ладонь, в которой была зажата окровавленная мочка, — будет твоей кровавой клятвой, что в нужный час ты поможешь старику Суану.
И тут же сержант умело и бережно принялся бинтовать парню окровавленную голову...
Через пару месяцев в одной из харчевен Мандалая, куда Маун зашел поесть рисовой лапши, к нему подсел бедно одетый крестьянин. Развернув вытащенную из кармана штанов тряпицу, селянин словно невзначай наступил на ногу солдата, и Маун, оторвавшись от лапши, с ужасом увидел перед собой то, что когда-то было частью его уха. Тряпица тут же исчезла со стола.
- Суан передает тебе свои лучшие пожелания, — подобострастно улыбаясь, проговорил крестьянин. — Очень он полюбил вас, дорогой племянник, и шлет небольшой подарок. — Старик положил перед солдатом небольшой сверток, завернутый в лопуховый лист. — Ты не гнушайся дядюшкиными подарками, потому что он у нас хотя и добряк, но очень не любит ослушников. А потом, ведь вы еще не выполнили завещания покойного Бо Сенга и не отыскали его дочурку. Но дядюшка говорил, что и это не беда. Для такого славного парня невозможного нет, а потому, если вы будете чтить старших, вам помогут. Так что будь умницей, служивый.
Завершив этот престранный монолог, оборванец исчез, словно его и не было. А растерянный и подавленный навалившимися на него воспоминаниями Маун очнулся лишь тогда, когда его окликнули новые друзья по взводу, в который он попросил перевести его после той страшной истории с «джипом». Нужно отметить, что инцидент с расстрелянным патрулем не получил должного такому серьезному происшествию расследования, и это было странным. Однако пережитое накануне было еще более кошмарным наваждением. Маун, выйдя из лазарета, запросился в спецподразделение по борьбе с наркобизнесом. Там смерть сталкивалась с солдатами так часто, что встречи с ней искать не приходилось, а Мауну после случившегося хотелось умереть.
Сержант Ми Сон
Порою ему казалось, что всю свою жизнь он только и провел, что в бесконечных поисках врага и ожесточенных стычках с контрабандистами. Он не помнил своего детства, а может быть, просто постарался вычеркнуть его из памяти, потому что ничего другого, кроме неизбывного чувства голода, он из того времени не запомнил. Крошечный клочок земли, принадлежащий его семье, с трудом мог прокормить лишь половину его многочисленных братьев и сестер. По море взросления они уходили в город, потому что в деревне места для них не было. Да и в городе жилось не сладко, хотя, издали казалось, - возможности там есть.
Азиатский город, как метко заметил один европейский журналист, — это значит: сидеть на корточках, болтать с земляками, курить окурки, принести-подать, поклянчить, подивиться, спрятать в рукав. Чем крупнее город, тем больше этого ничегонеделания, тем легче нырнуть в темень узких улочек, в сладостный запах растительного масла, сточных канав, кухонных дворов.
Азиатский город — это господа чиновники в белых рубашках, ужасно важные полицейские, беспрерывное движение, шум, тысяча чудес для обозрения, миллион обещаний на каждом углу, вечная надежда, что что-то случится, что-то изменится. Можно жить, пока злые ветры не изогнут дугой спину, можно молодые свои годы проболтать, просидеть на корточках, пробродяжничать...
Но азиатский город суров и неприветлив к неграмотным крестьянским подросткам, подрабатывавшим кто, чем мог. Домочадцы завидовали Ми Сону, особенно после того, как он стал профессиональным военным. Они не думали о том, что в любой момент случайная или неслучайная пуля может оборвать жизнь их сына и брата, поскольку жизнь человека в Азии стоит очень недорого. Куда большую цену здесь имеет золото, которое многие предпочитают колеблющейся местной валюте, имеющей лишь одну устойчивую тенденцию — дешеветь.
В большом почете здесь и драгоценные камни, среди которых особо ценится одна из драгоценных разновидностей нефрита — жадеит.
Когда-то китайцы считали жадеит одним из символов лучших человеческих качеств. Но сейчас на путях, по которым жадеит доставляют из джунглей Бирмы на рынки Гонконга, из-за этого драгоценного камня развязываются настоящие бои, люди идут на контрабанду, заключают сделки, а иногда совершают самоубийства. Добываемый в самом центре «золотого треугольника», этот драгоценный камень, прежде чем попасть в руки гранильщиков и ювелиров, проходит через руки солдат множества частных армий, повстанческих сепаратистских группировок и китайцев из остатков гоминьдановских войск.
Лучшие жадеиты в мире добывают на приисках в Качинской национальной области. Об этом китайцы узнали около четырех тысяч лет назад и наладили непрерывную поставку этих камней ко двору императора, где из них создавали изысканнейшие произведения искусства.
Сегодня жадеит из Северной Бирмы уходит в трех направлениях, а основная его доля контрабандным путем перевозится в Таиланд.
Правительство Бирмы, которому крайне необходима иностранная валюта, попыталось после национализации горнодобывающей промышленности получить как можно больше добываемого в стране жадеита. Камни продаются с молотка европейским, американским и азиатским предпринимателям на ежегодном государственном аукционе в Рангуне.
С того момента, как в 1964 году начались аукционы, Бирма заработала на этом 75 с половиной миллионов американских долларов.
Те, кто занимается торговлей драгоценными камнями в Рангуне, подсчитали, что за границу нелегально вывозят в 10 — 20 раз больше драгоценных камней, чем продается на государственном аукционе.
Районы, где находятся прииски драгоценных камней, расположены в глубине джунглей, и здесь нашли себе пристанище повстанцы из «Качинской армии независимости», одной из десяти группировок национальных меньшинств, борющихся за отделение от Бирманского Союза.
До сих пор самое большое количество незаконно вывозимого жадеита попадает в Таиланд самыми различными путями: на лодках, караванами на мулах, на автомобилях и на носильщиках.
Другие повстанческие группировки взимают своего рода таксу за то, что контрабандный жадеит переправляют через контролируемые ими территории, а затем используют эти деньги для финансирования небольших «освободительных армий».
Кхун Са, один из крупнейших контрабандистов, торгующих опиумом, является в то же время и одним из основных торговцев жадеитами, и периодически возникающие «опиумные войны» между группировками, враждующими из-за огромных барышей урожая опиума, можно считать и «жадеитовыми войнами».
Власти Таиланда утверждают, что торговлей жадеитом занимается один из родственников Кхун Са в городе Чиангмае.
Покупка жадеита может стать весьма рискованным бизнесом как в Рангуне, так и в других местах, таких, как Чиангмай, - основной перевалочный пункт на пути в Гонконг, крупнейший в мире центр по торговле жадеитом. Его продают в необработанном виде, откалывая только небольшой кусок верхнего слоя, чтобы был виден цвет камня, обычно зеленый или беловатый. Один из старых торговцев в гранильной мастерской Чиангмая говорит, что при покупке практически невозможно определить качество камня.
Жадеиты лучшего качества могут стоить на рынке в Чиангмае, куда они, впрочем, редко попадают, до полумиллиона американских долларов за 500 граммов. Можно только представить, сколь высоки ставки в этой опасной торговле драгоценными камнями, путь которых с копей до лавки ювелира зачастую очерчен кровью. По данным гонконгского еженедельника «Эйшауик», агенты Кхун Са ежегодно реализуют на рынке Гонконга только жадеитов на 20 миллионов долларов.
...Самой глубокой тайной в армии всегда бывает окружено имя осведомителя. Пока существует на земле армия, всегда будет существовать приданный ей институт шпионов, поскольку наука эта тонкая и древняя. Как отмечал китайский стратег Сунь-цзы, живший в конце VI века до нашей эры, «знание наперед нельзя получить от богов и демонов, нельзя получить и путем умозаключений по сходству, нельзя получить и путем всяких вычислений. Знание положения противника можно получить только от людей. Поэтому пользование шпионами бывает пяти видов: бывают шпионы местные, бывают шпионы внутренние, бывают шпионы обратные, бывают шпионы смерти, бывают шпионы жизни.
Все пять разрядов шпионов работают, и нельзя знать их путей. Это называется непостижимой тайной. Они — сокровище для государя».
Осведомители — глаза и уши противоборствующих сил в этой жестокой и беспощадной войне, уже десятки лет продолжающейся в бирманских джунглях. Они обычно умирают самой страшной смертью, какую не смог бы придумать и Создатель в минуту Страшного суда. Но неведомая сила всё же толкает их на этот тернистый путь, где заработанное столь опасным ремеслом золото расплавленной струей вольется рано пли поздно в горло выдавшему чужую тайну.
Ми Сон за двадцать долгих лет службы знал, что такое чужие тайны, и всегда старался держаться от них на почтительном расстоянии. Ему отдавали приказ, он его выполнял. Сержант знал то, что ему было положено знать, и не хотел знать того, что находилось за чертой положенного. Те, кто знал слишком много, нехорошо заканчивали свой жизненный путь, может быть, страдая еще более в своем последующем перерождении, а Ми Сон, следуя заветам Будды, стремился прервать в себе цепочку перерождений и достигнуть великой нирваны (Нирвана – по буддийскому учению состояние , когда уже невозможны дальнейшие перерождения души В.П.).
Накануне он получил приказ подобрать специально подготовленную группу для захвата каравана, в котором возможны особо ценные грузы. То, что старшим этой группы должен был отправиться майор из дивизионной разведки, свидетельствовало о чрезвычайной важности
предстоящей операции.
Капрал Со Маун
Суан напоминал о себе еще несколько раз, передавая
посланцами несколько сотен кьят (кьят — денежная единица Бирмы) и
пожелания быть послушным «племянником. Со Маун понимал, что влип в нехорошую историю, однако ничего вразумительного в голову капрала не приходило. Да и мысли его были заняты другим. Всё свободное от службы время он тратил на поиски дочери погибшего сержанта. Начал он с расследования причин гибели своего первого военного наставника, поскольку в версию самоубийства сержанта от отчаяния не верил. Бо Сенг был не из тех людей, что становились на колени под ударами судьбы. Что-то совершенно неумолимое толкнуло его на этот неожиданный шаг, но вот что?
Капрал решил начать с выяснения личности китайца. Расспросы соседей ювелира на рынке результатов не принесли. Чжан Хао, так звали разорванного гранатой торговца, был, судя по всему, темной личностью, связанной с дельцами подпольного мира. Люди, которых капрал начинал расспрашивать о китайце, или испуганно уходили от ответов, или начинали проявлять резкую враждебность к капралу.
Со Маун решил зайти с другой стороны.
Вдали от сияющих позолотой и глазурью пагод Мандалая, там, где, собственно, кончается этот удивительно экзотический даже в Юго-Восточной Азии город, там, где никогда не ступала нога редкого по нынешним временам иностранного туриста, вдоль берегов полноводной Иравади, на несколько километров растянулись кварталы бедноты, бывших крестьян, согнанных со своих родных мест нуждой, войной и страхом, которые вот уже много лет поселились в этой истерзанной межнациональной рознью стране.
В этих кварталах городского дна Со Маун стал разыскивать жилище сержанта. Несколько месяцев подряд он обходил скопище лачуг, где его тут же окружали со всех сторон нищие старухи, увечные инвалиды и всегда голодные, со вздувшимися животами, рыжеволосые от нехватки белка, напоминающие притихших мышат ребятишки, которым капрал начинал раздавать полученные от Суана деньги. Он часами просиживал в убогих харчевнях, пытаясь хоть что-нибудь узнать о сержанте и его семье, но имя Бо Сенга было окружено завесой молчания. После того, как был получен приказ о передислокации их легкой пехотной дивизии в Восточный район, и до отправки частей в Таунджи оставался один день. И капрал решил в последний раз навестить задворки Мандалая. Следы Бо Сенга должны были, по рассказам немногих бывших сослуживцев сержанта, находиться именно в этих трущобах отчаяния.
Он сидел за низеньким столиком в очередной захудалой супной, где вместе с традиционным «шинуазом» вам могут приготовить рыбу, блюдо из креветок, сильно перченное свиное мясо с побегами молодого бамбука, которое сбегают и купят в лавке неподалеку, там же раздобудут рыбу и креветки, но только после того, как вы сделаете заказ. Капралу принесли китайского пива со льдом. Хозяин супной протер тряпицей колченогий столик, поставил на него высокий стакан из толстого кустарной выработки стекла, бросил в него несколько кусочков колотого льда и с величайшим наслаждением, точно самому себе, плеснул туда пенистого пива.
Маун пытался было заговорить с худым ресторатором, как неожиданно перед столиком возник монах с чашей для подаяния. Капрал вытащил из кармана нссколько кьят и положил их в чашу. Монах поблагодарил его кивком головы и совершенно неожиданно сел на скамеечку напротив военного. Хозяин супной бесшумно отошел в свой угол. Капрал прихлебнул пива и посмотрел в сторону реки, лениво катившей мутные красноватые воды. Потом перевел взгляд на монаха. Что-то знакомое показалось ему в этом аскетическом лице последователя Будды. Маун почувствовал неясное беспокойство. Он молча продолжал пить пиво, в то время как монах пристально смотрел на молодого человека. Неожиданно бигкху (Бигкху — монашеский сан, достигаемый через пять лет после пребывания в монастыре) заговорил:
— Тебя снедают заботы, солдат. Но мне кажется, ты очень суетишься. Знаешь ли ты, что суета — один из грехов, осуждаемых нашим вероучением. Люди много суетятся, пожираемые изнутри своими желаниями, словно ненасытными крокодилами. Вот сейчас ты взглянул на реку, что несуетно несет свои воды, так же как тысячи лет назад. И воды эти никогда не потекут вспять, потому что всё предопределено в этом мире. Скажи мне, брат мой, много ли добра принесла эта мирская суета тебе или твоему наставнику? Зачем ему понадобилось стрелять в большую механическую птицу в тот злополучный день, который стал впоследствии источником всех его несчастий?
Капрал с изумлением смотрел на монаха. Он слышал разговоры о ясновидящих, но не мог представить, что встретит однажды одного из таких людей, да еще в таком месте. Между тем монах продолжал:
— Сердце твое исполнено тоски, поскольку ты горд и не хочешь полагаться на великое провидение, которое однажды уже спасло твою священную жизнь. Но провидение не оставит тебя. Подобно славному змею Наге (Наги — в буддийской мифологии змееподобные полубожества. В одном из мифов Наге принадлежит заслуга спасения Будды во время потопа) укрывшему Просветленного (Просветленный — одно из имен Будды. На санскрите Buddha означает «просветленный высшим знанием») от потоков воды с небес, оно избавит тебя от множества бед, хотя тебе и предстоит пройти через суровые испытания. Сейчас ты пытаешься сделать доброе дело, но сначала ищешь истоки зла. Только ответь мне: чего ты желаешь больше? Отыскать зло или совершить добро? А может быть, ты хочешь того и другого одновременно? Чжан Хоа уже, вероятно, стал крысой, а твой наставник... — монах на мгновение задумался, — у него было замечательное сердце, но его погубили желания. Вздумал отличиться. Но охотник подстрелил не ту дичь, и небо покарало его. За грехи родителей платят иногда их дети.
— Где она? — вырвалось у капрала.
— Вот ещё раз ты показал, сколь суетны твои действия. Разве можно прерывать разговор служителя Будды? Ты должен научиться подавлять в себе желания, Маун. — Монах сделал паузу, а капралу вновь померещилось что-то до боли знакомое в его лице. На мгновение он вновь пережил тот кошмар, когда пришел в себя после выстрелов в «джипе». Он почувствовал себя букашкой, которой начали забавляться неведомые, но всемогущие силы.
Капрал Бо Май
Сделав последнюю затяжку, он отшвырнул окурок в сторону, и в это время на землю упали первые тяжелые капли тропического дождя. В одно мгновение, начавшая было рассеиваться, темнота сделалась еще гуще, обезьяньи крики перешли в сплошной всхлип, вслед, за чем все звуки заглушил тяжелый, словно камнепад, шум ливня.
На пороге казармы он столкнулся лицом к лицу с Мауном, и если до этого капралы старались избегать встреч, разойтись сейчас было невозможно. Несколько секунд они стояли, потупившись, друг против друга. Первым молчание нарушил Маун.
— Май, — сказал он, — я вижу, что меж нами пробежала кошка, но ты ничего ведь не знаешь. Ты никогда не рассказывал о себе, хотя я давно заметил, что на душе у тебя лежит тяжелый камень. Парень ты честный, и если не можешь больше оставаться моим другом, то постарайся хотя бы объяснить, почему после Таунджи ты так возненавидел меня.
— Сегодня — операция, Маун. А разговор у нас будет, если он будет... — Май сделал многозначительную паузу, — разговор будет долгий. Возможно, я открою тебе своё сердце, если ты скажешь мне, с каких это пор ты стал водить дружбу с тем странным сержантом, которого я встретил на рынке в «чайнатауне» Таунджи?
Маун побледнел. Однако не отвел глаз, в которые пристально вглядывался его друг.
— Хорошо, Май. Но сначала ты должен будешь дать клятву, что никому не откроешь моей тайны. Сейчас всего не скажешь. Пора готовить ребят к операции. Если мы возьмем караван с жадеитом и после этого останемся живы...
— Маун, — прошептал капрал третьего отделения, — откуда ты знаешь, с чем идет караван? Уж не тот ли сержант тебе об этом поведал? Запомни, если ты продался, первым я убью тебя, а потом постараюсь добраться и до твоего приятеля-сержанта. Дорого бы я заплатил за кое-какие его признания.
Капрал Со Маун грустно взглянул на друга. Коснувшись рукой своего изувеченного правого уха, он сказал: «Ах, вот ты о чем» — и нырнул в дождь.
...Накануне их переброски в Чёнгтун Бо Май с несколькими бойцами своего отделения решил сделать необходимые припасы мыла, зубной пасты, лезвий и других нехитрых солдатских туалетных принадлежностей. В городских лавчонках с этим товаром было туго, пришлось отправляться в «чайнатаун», где купить при наличии денег можно было всё.
Быстренько истратив свои малочисленные кьяты, солдаты, скинувшись, решили на последнюю мелочь выпить пива в находившейся тут же на рынке скромной по сравнению с изобилием контрабанды на прилавках харчевне.
Хозяин, пожилой китаец, недоверчиво поглядел на военных, но, ничем не выказав своего неудовольствия, быстренько принес им пива со льдом и тарелку жаренного в масле арахиса. После чего он как-то суетливо нырнул за ширму, огораживающую один из углов его фанерного заведения. Доносившиеся оттуда голоса притихли, впрочем, никто на это не обратил внимания. Капралу, выросшему в столице, где он часто сталкивался с китайцами, поведение хозяина тоже не показалось странным, поскольку у людей этой национальности, разбросанных по всему миру, всегда полно каких-то своих секретов, связанных с той общиной, которая проживает в данном городе или поселке.
Бо Май едва не поперхнулся пивом лишь в тот момент, когда из-за ширмы выскользнул человек, в котором он мгновенно узнал одного из полицейских, обыскивавших их квартиру в Рангуне. Он тут же уткнул лицо в стакан с пивом и наклонился к одному из солдат, чтобы человек из-за ширмы не смог его опознать. Впрочем, тот лишь мельком посмотрел в сторону военных, и, выйдя из харчевни, быстро растворился в базарной толчее. Допив пиво, капрал и его ребята тоже покинули заведение неулыбчивого китайца. Прямо напротив харчевни расположилась торговка различной мелочной галантереей, и Бо Май замешкался возле ее прилавка, сказав своим подчиненным, чтобы подождали его возле выхода с рынка. Взяв в руки изящное японское зеркальце, капрал сделал вид что подбирает подарок для своей девушки, на деле же в зеркальце отражалась харчевня, вернее, тот ее угол, где была ширма. Через несколько минут, в течение которых торговка начала было проявлять признаки беспокойства
по поводу бесцеремонного поведения военного, из-за ширмы вышел немолодой, но весьма бравый человек в военной форме с лейтенантскими знаками отличия. Бо Май быстренько закрыл зеркальце, сунул торговке оставшиеся кьяты и поспешил отойти в сторону. Всего в нескольких шагах от него стоял тот самый сержант, который столь таинственно исчез возле полицейского отделения. Только теперь он был лейтенантом. Следом за ним из-за ширмы появился капрал Со Маун.
Сержант Ми Сон
...Через пару часов дождь закончился так же внезапно, как и начался. В природе были разлиты тишина и безмятежность, и не верилось, что в самое ближайшей время где-то прогремят выстрелы и взрывы и наступившее утро может оказаться для кого-то последним. Сержант Ми Сон выстроил на плацу группу, которой предстояло принять участие в операции. Капралы еще раз придирчиво проверили снаряжение солдат. В подобных делах большое значение может иметь любая мелочь, которой в мирной обстановке можно было бы не придавать особого внимания. Но при захватах караванов все решают ловкость, бесшумность и внезапность. Сержант еще раз осмотрел малочисленную шеренгу ладных рейнджеров в пятнистых комбинезонах, бросил украдкой взор на двух капралов, но ничего особенного в лицах парней не заметил.
Через несколько минут группа захвата погрузилась в два армейских джипа и направилась в сторону вертолетной площадки. Боевая машина была наготове, ветер от вращающихся винтов приминал траву вокруг. Незнакомый майор из дивизионной разведки пожал сержанту руку, взглянул на рейнджеров, буквально на секунду задержав взгляд на Бо Мае, и приказал занимать места в вертолете.
Взмыв в воздух, стальная стрекоза некоторое время скользила вдоль шоссе, затем, резко забрав в сторону, продолжила свой полет над горными отрогами хребта Пемёнг, в направлении стыка границ с Лаосом и Таиландом.
Второй пилот и майор колдовали над картой и время от времени что-то кричали на ухо первому пилоту. Бортовая связь была отключена, поскольку опасались перехвата переговоров. Контрабандисты уже давно взяли на вооружение мощные радиоустройства и широко использовали радиоперехват. Бортстрелок внимательно осматривал проплывающую внизу местность. Рейнджеры расслабленно сидели на жесткой скамье, готовые в любую минуту превратиться в сжатую пружину. Вертолет резко клюнул вниз и возник над узким горным ущельем совершенно неожиданно для восьмерых караванщиков и четырех мулов. Люди моментально бросились на землю, животные, напуганные шумом вращающихся винтов, разбежались в разные стороны. Вертолет завис в воздухе, и в дело вступил бортстрелок. Спаренные пулеметы начали поливать тропу свинцовым дождем, заглушая ржание мулов и крики людей. Через несколько минут все было кончено. Майор, внимательно оглядев представшую внизу картину бойни, приказал Ми Сону подготовить солдат к десантированию.
— Только поживее, — попросил пилот изготовившихся к спуску на караванную тропу рейнджеров. — Здесь сильный ветер, и мне трудно удерживать машину на месте.
Бортстрелок взглянул в сторону ладных пареньков в пятнистой форме и сверкнул белозубой улыбкой.
— Я чисто скосил сорняки, сержант, так что пусть твои парии побыстрее соберут урожай, — сказал он.
Майор недовольно поморщился. Он неодобрительно посмотрел на бортстрелка, так что тот обиженно отвернулся, и сказал:
— Сержант, вниз спускаются четыре человека. Двое занимают позиции метрах в десяти впереди, двое метрах и двадцати позади. Я не исключаю, что где-то рядом, возможно, шла охрана. После этого спускается вторая четверка. В первую очередь она развьючивает мулов. Затем обыскивает убитых, собирают всё, что у них было с собой. Погрузка в вертолет в обратном порядке.
— Вперед! — закричал сержант.
С кошачьей ловкостью четверка рейнджеров во главе с капралом Со Мауном заскользила по лесенке вниз. Двое солдат, пробежав десять метров вперед, заняли позицию в голове расстрелянного каравана. Капрал с третьим солдатом направились на арьергардную позицию, и в это время прогремел выстрел, Со Маун покачнулся и упал на землю. Его товарищ принялся решетить валявшиеся на земле тела. Вторая четверка, поспешившая вниз во главе с Бо Маем, бросилась к лежавшему, уткнувшись в землю лицом, Со Мауну. Пуля попала ему в живот, и капрал стиснул зубы от боли.
Подняв в вертолет раненого, рейнджеры быстренько развьючили мертвых мулов, отправили мешки наверх и принялись обыскивать расстрелянных контрабандистов. Возле одного Бо Май слегка замешкался, что не ускользнуло от внимания наблюдавшего сверху за картиной обыска майора. Сержант Ми Сон в это время склонился над Со Мауном, пытаясь оказать ему первую помощь. Со Маун находился в беспамятстве и громко стонал, несмотря на сделанный противошоковый укол. Через несколько минут семь рейнджеров уже находились на борту вертолета. Взглянув на друга, Бо Май с укором бросил в сторону бортстрелка:
— Одни сорняк ты все же не срезал.
— Кончайте болтать, — жестко сказал майор. Он взял у пилота радиопереговорное устройство и, настроившись на нужную волну, сообщил: — Операция по сбору ягод прошла успешно. Правда, одного сборщика укусила змея, и, боюсь, смертельно. Возможно, это моя неосторожность, но парень, мне думается, действовал опрометчиво, не глядел себе под ноги. Возвращаемся домой. На всякий случай приготовьте врача.
Пилот вел машину мастерски, стараясь не болтать ее в воздухе, чтобы не причинить лишнюю боль раненому.
— Отсняли всех убитых? — спросил майор Бо Мая. Тот утвердительно кивнул головой.
— А почему вы на минуту задержались возле третьего трупа?
— Да что-то пленку в фотоаппарате заело, — ответил
Бо Май и вернул майору камеру.
Капрал Со Маун
Боль раздирала внутренности и грызла, словно десятки взбесившихся крыс. В те короткие минуты, когда разум возвращался к нему, Со Маун вспоминал ясновидца, с которым встретился в трущобах Мандалая. Монах знал слишком много для ясновидца, во всяком случае, он располагал такой информацией, какую мог знать только человек, состоящий на службе у Суана.
Маун застонал, но не от боли, а от того, что судьба сделала его игрушкой в руках людей, с которыми вел беспощадную борьбу его военный наставник Бо Сенг и он сам. Во время последней встречи в Таунджи Суан сказал ему, что дочь Бо Сенга У Ни находится в таиландском городе Чиангмае. «Хочешь помочь ей, — говорил Суан, — отправишься в Чиангмай. Там будет проходить важная встреча, и нам нужен человек для связи. Такой человек, которого нельзя купить за деньги. К сожалению, мой мальчик, — продолжал Суан, — всё в этом бренном мире покупается и продается. У нас есть много людей, готовых по первому зову пойти на смерть, а у Кхун Са есть слишком много денег, которые приносят смерть. Люди Кхун Са расправились с твоим сержантом, отомстили за уничтоженные тайники и сбитый вертолет. Они умеют мстить. Чжан Хоа, соблазнивший девчонку, а затем продавший -
её в тайский бордель, получил прямое указание сделать это от людей Кхун Са. Кстати, мой мальчик, тебе должно быть известно, что Кхун Са наполовину китаец и у него есть китайское имя Чан Шифу. А тот лейтенант в патруле он тоже был наполовину китаец и поддерживал тесные связи с людьми Кхун Са. Когда тебя арестовали, я с сразу решил, что нам послало тебя провидение, потому что ты умеешь хранить верность друзьям, а мы ведь друзья, не правда ли? Ты не сердись на старика Суана за грубое обращение, — и он прикоснулся к изуродованному уху капрала. — Зажило ведь быстро, я же говорил, еще до свадьбы. По этой особой примете теперь тебя будут находить наши люди...»
Крысы вновь начали рвать его внутренности, и Со Маун провалился в небытие. Когда он очнулся, возле топчана, покрытого соломенной циновкой — в солдатских лазаретах царит нищета, — сидел капрал Бо Май. Он с нежностью взял холодную и безжизненную руку своего раненого друга и не выпускал ее из своей теплой ладони, точно пытался перелить хоть немного своей жизни в умирающее тело Мауна.
— Нагнись ко мне, — прошептал раненый. — Поклянись, что выполнишь мою просьбу...
Бо Май согласно кивнул головой.
— Ты должен... — Мауну было больно говорить, хотя он и так только раскрывал губы. — ...должен стать мною. Это не бред. Ты станешь мною и отправишься в Чиангмай. Найдёшь там У Ни. Китаец Фао Мин... Лавочка... Они знают ухо... Суан, сержант... лейтенант в Таунджи за ширмой. Это человек Бо Мья. Бо Мья ненавидит Кхун Са. Он знает, как...
Маун закрыл глаза. Губы еще шевелились, но слов уже не было. Возможно, он все еще продолжал разговор с другом, но душа его вступила на тернистый путь превращения в душу родившегося в эту минуту в джунглях
тигренка, который станет потом могучим и бесстрашным зверем, и им никто и никогда не сможет помыкать. На глазах Бо Мая были слезы.
Сержант Ми Сон
В полдень позвонили из штаба дивизии. Командир роты, ошалелый от столь высокого чиновного звонка, с удивлением рассматривал сержанта, точно видел его не все долгие пятнадцать лет совместной службы, а в первый день,
— Худые дела, сержант, — выдавил он наконец. — В твоем взводе завелась коммунистическая зараза, Я всегда знал, что добра от студентов не жди, все они пропитаны пропагандой, но каким образом им удалось внедрить в ряды рейнджеров своего агента, просто ума не приложу. Через час поступит шифровка с приметами агента, которого необходимо будет арестовать. Так что объяви личному составу полную боеготовность, чтобы все были у тебя перед глазами. Дай им час на сборы к предстоящей секретной операции. Твои парни отлично поработали с жадеитовым караваном, и я думаю, что сейчас они снова рвутся в бой, кроме бедняги Со Мауна...
Лейтенант вздохнул. На простодушном лице бравого вояки читалось явное огорчение. «Теперь замучают письменными объяснениями. — думал он, — а то, гляди, и похуже. Могут и погнать из армии за утерю бдительности». От визита представителей политической разведки ничего хорошего он не ждал. Еще раз вздохнув, лейтенант посмотрел на растерянного служаку-сержанта.
— Ступай, Ми Сон. И смотри у меня, чтобы ни одна живая душа... Шкуру спущу, — добавил он вслед уходящему сержанту, вложив в эти слова всю имевшуюся в его добродушном характере свирепость.
Ми Сон подавленный сообщенным, медленно побрёл в казарму. Под единственным на территории лагеря могучим деревом сидел на корточках, отрешенно уставившись в одну точку, его любимец Бо Май. После смерти Со Мауна капрал третьего отделения явно был не в себе. И тут, чтобы как-то расшевелить парня, Ми Сон впервые в жизни изменил своему принципу не раскрывать чужих тайн. Он остановился у погруженного в свои печальные мысли капрала и, нагнувшись, потрепал его за плечо.
— Худые дела в нашем взводе, Май, — сказал он, механически копируя слова лейтенанта. — Среди нас есть агент КПБ. Нужно собрать людей, чтобы все были на виду. Через час прибудут представители политической разведки.
Капрал неожиданно горько рассмеялся, отчего Ми Сон уже твердо уверовал, что парень свихнулся от горя.
— Не спешите собирать людей, сержант. Приедут брать меня, хотя я не имею никакого отношения к компартии, давно погрязшей в наркобизнесе.
Сержант нахмурился.
— Ты очень скверно шутишь, капрал.
— Мне не до шуток, сержант, — сказал Бо Май, — но, если вы сможете меня выслушать, у нас еще в запасе есть немного времени.
И он рассказал Ми Сону свою горестную эпопею.
— Скверная история, сынок. — Сержант потер пальцами веки глаз. — Но почему ты уверен, что арестуют тебя?
— Уж очень пристально меня разглядывал дивизионный майор. И потом, этот караван... Я не уверен к том, что это были люди Кхун Са. Со Мауна подстрелили вместо меня.
Ми Сон опять посмотрел на парня с огромным недоверием. «Нет, он действительно сошел с ума», — подумал сержант.
Бо Май словно прочитал его мысли. Вытащив из кармана носовой платок, он развернул его и показал сержанту маленький пластиковый пакет, в котором лежала ссохшаяся и сморщенная мочка уха.
Теперь Ми Сои подумал, что сам сходит с ума, настолько неправдоподобно все это выглядело.
— Я нашел эту штуковину у одного из охранников каравана. А предназначалась она для одного китайца из Чиангмая. Его зовут Фао Мин. Мочка — пароль для Со Мауна.
— Что же нам делать, сынок? — спросил Ми Сон.
— А уж это решать вам, сержант, — сказал капрал и отвернулся в сторону.
...Через час взвод был построен на плацу в состоянии готовности номер один, при полной боевой выкладке. Когда из «джипа» выскочили три офицера, сержант сразу же узнал в одном из них знакомого майора. Тот моментально окинул взором взвод и, впившись глазами в сержанта, спросил, где находится в настоящий момент капрал Бо Май.
— Капрал Бо Май отсутствует по причине выполнения боевого задания, — отчеканил сержант Ми Сон.
—- Вы что, сержант... — прохрипел майор и, сорвавшись на крик, заорал солдатам из военной полиции: — Арестовать предателя!
И тут произошло неожиданное: взвод рейнджера вскинул на изготовку свои автоматические винтовки. У ротного отвисла челюсть. Прибывшие тоже были в явном замешательстве. Майор попробовал было скрыться за спины солдат военной полиции, но сержант схватил его за галстук, а рука у него была железная.
— Капрал Бо Май отправился на выполнение боевого задания, — повторил он громко, — но у его командира есть приказ расправиться с проклятым оборотнем. Я не знаю, как давно ты продался людям негодяя Бо Мья, но вас у него так много, что бороться с вами это все равно что давить крыс в рисовом ноле. И всё равно давить крыс нужно. Много я вас передавил за двадцать лет, но ты будешь моей самой большой королевской крысой.
Выстрел из армейского револьвера разнес майору череп.
Забрызганный кровью и мозгами сержант выглядел ужасно. Даже его рейнджеры пришли в смятение. Сержант бросил оружие на землю, и устало скомандовал:
- Отставить, сыночки. Я своё прожил честно, оставайтесь и вы такими.
Он побрел в сторону одного из джипов. «Не зря тревога закралась мне в душу после того, как мы покинули Таунджи», - подумал Ми Сон, позволяя надеть на себя наручники.
ЧАСТЬ II
«ПОТЕРЯВ ЛИЦО, РАСТВОРИСЬ В ТОЛПЕ»
Уиллис Бэрд
Снова был тяжелый разговор со стариком, как непочтительно, совсем не в духе конфуцианских традиций величал своего родителя красивый, рослый метис. От своей матери тайки он унаследовал разве что матовый оттенок кожи и иссиня-черные, слегка вьющиеся волосы, так резко контрастировавшие с глазами цвета морской волны и тяжелым подбородком англосакса.
Уиллис Бэрд вышел из офиса своего отца на Силом-роуд и неспешным шагом направился в сторону реки Чао Прая, где на авеню Ориенталь в «Восточном» отеле у него через час была назначена важная встреча. Настроение было скверное, и Уиллиса раздражало буквально все: серый смог, висящий над Бангкоком, уличная толчея, крикливая и подчас безвкусная реклама, дешевые размалеванные проститутки, многие совсем девчонки, мальчишки-разносчики, нагло пристающие к прохожим, а главное, липкая духота, от которой уже через несколько минут после того, как он покинул офис старика, рубашка начала липнуть к спине.
Бэрд-старший, давно обосновавшийся в «городе ангелов» (одно из названий Бангкока — Крунгтеп — переводится с тайского языка как «город ангелов), был владельцем крупной инвестиционной компании, приносившей ему немалый доход. Он неоднократно делал попытки приобщить сына к своему бизнесу, но Уиллис к делам отца не проявлял ни малейшего интереса. Во времена индокитайской авантюры США он был офицером разведки в американской армии и несколько лет провел в Лаосе и Вьетнаме. Похоже, военные похождения впитались в его кровь, потому что и после окончания «грязной» войны, когда он расстался со службой в армии США, Бэрд-младший продолжал водить компанию с разного рода тёмными личностями, именовавшими себя «ветеранами». Эти американцы, пристрастившиеся в Азии к убийствам, экзотическим девчонкам и наркотикам, надолго осели в Таиланде, существуя неизвестно на какие средства. Многие из них нигде не работали, предпочитая большую часть времени проводить в курортном городке Патайя на морском побережье. Жили они воспоминаниями и грезили новыми походами за Меконг. Таиландская полиция, у которой своих дел хватало, старалась не замечать порою предосудительного поведения этих американских граждан и только после шумного скандала с экспедицией Гритца взяла некоторых из них под свое наблюдение.
Сорокатрехлетний Джеймс Боу Гритц, бывший подполковник американской армии из состава групп особого назначения, широко известных «зеленых беретов), при активном финансовом содействии одной из голливудских кинозвезд — актера Клинта Иствуда — стал организатором и главой секретной операции «Лазарь» («Лейзарус»). В конце 1982-го и в начале 1983 года Гритц предпринял несколько попыток проникнуть с территории Таиланда в соседний Лаос. Рейды коммандос во главе с бывшим подполковником для освобождения американских военнопленных, якобы томящихся в секретных лагерях-тюрьмах в Лаосе и Вьетнаме, встретили полное понимание со стороны некоторых американских спецслужб. Однако со стороны вооруженных сил суверенного Лаоса реакция была несколько обратной. После коротких, но ожесточенных столкновений с частями лаосской народной армии, часть коммандос едва унесла ноги на таиландский берег Меконга, а другие так и остались в лаосской земле.
Правительство ЛНДР заявило решительный протест Таиланду, и таиландские власти, чтобы не обострять отношения с соседней страной, были вынуждены отдать приказ полиции об аресте любых граждан, которые попытаются проникнуть в Лаос для поиска «американских военнопленных».
Газета «Бангкок пост» писала в те дни, что в случае ареста Гритц будет обвинен в нелегальном проникновении в страну и в незаконном хранении оружия. Первое преступление карается тюремным заключением на срок от одного месяца до двух лет, за незаконное ношение и храпение оружия - мера наказания куда более суровая — до 20 лет за решеткой. Однако после того, как полиция таиландского города Нанкхонпханома арестовала Гритца и нескольких его коммандос, Джимми устроил большой скандал, заявив, что его операции санкционированы правительством США. Американское посольство в Бангкоке постаралось приложить все усилия по освобождению бравого «зеленого берета» и его сподвижников из-под юрисдикции Таиланда и скорейшей их депортации из этой страны в США.
«Причастность американского правительства к миссии Гритца, — писала «Лос-Анджелес таймс», — стала предметом закрытых слушаний и официального расследования, назначенного сенатской комиссией по вопросам разведки. Согласно документам, представленным на рассмотрение комиссии, не кто иной, как разведывательное управление министерства обороны США (РУМО) подало Гритцу его идею».
Прибыв в США и попав в ФБР, экс-подполковние и вовсе отказался от авторства в операции «Лейзарус». В своем письме, опубликованном в той же газете, он еще раз признался, что действовал с ведома и при содействии ЦРУ и РУМО. Вскоре после этого Джимми и его дружки были освобождены. На устроенной Гритцем пресс-конференции подполковник был уже более сдержан в своих откровениях и лишь намеками давал понять, что за его спиной стоят могущественные силы. На вопрос, не будет ли он привлечен к ответственности за вторжение в Лаос, Гритц ответил: «Вряд ли прокурору доставит удовольствие, если одно из правительственных ведомств будет вынуждено признать, что оно знало о моих планах и полностью со мной сотрудничало».
Уиллис Бэрд встречался с Джимми в феврале 1983 года, как раз накануне отъезда «зеленого берета» в Нанкхонпханом. Гритц пришел к Уиллису с серьезными претензиями, поскольку во время предыдущего рейда в Лаос его отряд нарвался на засаду, устроенную лаосскими «контрас», поддерживающими тесные связи с известным контрреволюционером Ванг Пао.
— А при чем здесь я? — насмешливо посмотрел на него своими васильковыми глазами Уиллис.
— Послушай, капитан, не валяй дурака, — солдафон Гритц не мог расстаться с прошлыми воинскими званиями своих знакомых, — всем известно, что ты в Лаосе был одним из доверенных людей Ванг Пао. Там, — он показал пальцем вверх, так, словно получал конфиденциальную информацию от самого господа бога, — мне говорили, что ты до сих пор являешься связником между Ванг Пао и его людьми в Лаосе.
Взгляд васильковых глаз Уиллиса сделался колючим.
— Ты слишком много болтаешь, Джимми, а здесь болтунов не любят. Еще раз повторяю тебе: я давно отошёл от дел, с тех самых пор, как закончилась война. Хочешь её продолжать, валяй за Меконг, а мне очень хорошо в нашем замечательном «городе ангелов».
Вскоре после этого таиландская полиция, удивительно хорошо информированная о местопребывании Гритца и его коммандос, произвела молниеносные аресты в Нанкхонпханоме.
Встреча в «Восточном» отеле
«Восточный» отель, наверное, самый старый в таиландской столице, его возраст насчитывает более ста лет. Однако, несмотря на свои преклонные года, это одна из самых дорогих и фешенебельных гостиниц столицы. Достаточно сказать, что стоимость номера в «Восточном» отеле достигает двухсот пятидесяти долларов в сутки. Здесь останавливаются знаменитости, богачи и разведчики самого высокого класса: вышколенная прислуга и большой штат частных детективов бдительно стоят на страже покоя своих дорогих клиентов. Судя по тому, как подобострастно поклонился Уиллису швейцар на входе, метис был известен здесь как персона весьма значительная. Слегка кивнув головой портье, лицо которого являло собой сплошную улыбку, Уиллис поднялся на третий этаж и постучал в дверь одного из номеров.
Его уже ждали. На столике в холле стояли бутылки с джином, виски и водкой, баночки с кока-колой и тоником, хрустальная ваза, наполненная колотым льдом. Хозяин номера, высокий поджарый шатен с лицом, на котором не было каких-либо особых примет, равно как и признаков его национальности, приветствовал Бэрда крепким мужским рукопожатием и показал рукой на глубокое мягкое кресло перед столиком. Предложив выбрать напиток по вкусу, шатен плеснул себе на донышко стакана немного водки и залпом опрокинул ее себе в горло.
— Дурная привычка, — сказал он, мягко улыбаясь. — В свое время пришлось поработать в России, а там эту влагу пьют залпом целыми стаканами. Русские всегда говорят, что тот, кто не пьёт, уже подозрителен, вот и научился.
Уиллис посмотрел на собеседника с нескрываемым уважением. Только дурачок Сталлоне в образе Рэмбо мог расправляться с русскими пачками, на самом же деле в их разведке далеко не все такие дураки, как те с которым ломал шеи Рэмбо.
— Уиллис, — продолжал шатен, отрекомендовавшийся Стивом, — у нас одно время были очень недовольны вашей акцией с Гритцем. Хотя потом по здравому размышлению, пришли к выводу, что этот полоумный камикадзе мог наломать, куда больших дров, попади он в лапы лаосской контрразведки. У них ведь советниками сидят вьетнамцы, а те спят и видят вокруг своей многострадальной отчизны агентуру ЦРУ. Кстати, — Стив нахмурился, — во Вьетнаме нам в последнее время что-то не везет, да и в Лаосе агентура как-то приуныла. Но мы, кажется, приготовили им неплохой сюрприз, это куда интереснее, нежели дурацкие экспедиции нашего романтичного подполковника.
Стив подошел к миниатюрному сейфу, вмонтированному в одну из покрытых деревянными панелями стен, и, набрав цифровой код, вытащил из сейфа несколько небольших листков.
— Ознакомьтесь с наметками будущего доклада госдепа конгрессу о борьбе с наркоманией. Здесь только то, что касается Лаоса. — Уиллис принялся читать, причем по мере чтения черные брови над его голубыми глазами все выше поднимались вверх. Текст гласил:
«Соединенные Штаты считают, что чиновники правительства Лаоса используют существовавшую и раньше местную торговлю наркотиками в качестве источника обогащения. Лаос — это единственная страна, по которой имеющаяся в большом объеме информация свидетельствует, что правительство поощряет торговлю наркотиками в качестве политики.
Доклады, где подробно рассказывается о причастности лаосских официальных лиц к наркобизнесу, весьма объемны и основаны на информации, полученной из многочисленных источников. Скоординированное участие правительственных работников в незаконной торговле наркотиками наводит на мысль о том, что оно вряд ли было бы возможно без одобрения Вьентьяна. Весьма сомнительно, что Лаос прекратит неофициальную торговлю наркотиками в ближайшем будущем, учитывая предполагаемое значение доходов, извлекаемых из нее, для экономики Лаоса.
В частности, США пришли к выводу о том, что официальные лица ЛНДР стали непосредственно участвовать в получении опия и марихуаны, в частности в трёх центрах по изготовлению марихуаны, находящихся в ведении правительственных организаций, и, по меньшей мере, в четырех санкционированных героиновых лабораториях. Вьентьянский режим разрешает также торговцам наркотиками действовать на своей территории. Отмечается, что власти ЛНДР неэффективно контролируют обширные районы своей территории.
Северная лаосская импортно-экспортная компания — это правительственная организация, подозреваемая в том, что она несет ответственность за сбыт наркотиков за границей. Контролируемое военными государственное предприятие под названием «Компания но развитию горных районов», по слухам, является основной организацией, занимающейся торговлей наркотиками. Также выдвигаются утверждения о причастности к торговле наркотиками деятелей в ранге министров.
Большая часть наркотиков из Лаоса проникает в мировую сеть наркодиллеров через Таиланд, однако и Вьетнам в последнее время становится все более важным транзитным каналом для распространения лаосских наркотиков».
— Ну как, неплохо задумано? — спросил Стив после того, как Бэрд закончил чтение.
Уиллис задумался. Оказывается, агентура ЦРУ в Лаосе не дремала, как ему казалось, все эти годы. Кажется, начинается время большой игры — только вот при чем здесь он, Уиллис Бэрд? О его существовании долгое время никто не вспоминал по ту сторону океана, разве что изредка приходили весточки от генерала Ванг Пао, с которым Уиллиса связывали особые отношения. Они установились еще в те славные времена, когда мятежный генерал, поднявший на войну горцев мео, контролировал едва ли не половину Лаоса.
Профессия разведчика любит людей немногословных, и задавать собеседнику лишние вопросы все равно, что расписываться в собственной некомпетентности. Уиллис многозначительно промолчал, заполнив паузу приготовлением порции джина с тоником, хотя пить ему сейчас совершенно не хотелось.
Стив оцепил его молчание. «Не зря на этого человека делают ставку в столь крупной игре, — подумал он, — Ванг Пао при всем его занудстве умеет мыслить логично, и предложенная им кандидатура координатора вполне приемлема».
— Нам нужен человек, Уиллис, — Стив пристально взглянул своими невыразительными глазами, — который подберет необходимых информаторов в Таиланде, людей серьезных, занимающихся проблемами наркобизнеса, которые бы уверовали в «лаосский след» и предали дело возможно более широкой огласке. Доклад госдепартамента конгрессу США — вещь очень серьезная. Во Вьентьяне, который добивается все большего международного признания, должны будут очень болезненно прореагировать на наше заявление. Чтобы доказать свою непричастность к наркобизнесу, они начнут кампанию по уничтожению посевов опиумного мака, разведением которого традиционно продолжают заниматься мео, а это вызовет соответствующую реакцию горцев. В свое время, Уиллис, вы были близки к Ванг Пао — генерал не забывает об этом и потому рекомендовал вас как человека, способного подготовить некоторые детали предстоящей операции.
...Опий, подобно невидимому демону, уничтожает каждого, кто к нему прикоснется. Белый сок маковых головок стал не только источником богатства мео, но и их проклятьем.
«Если вы хотите заручиться поддержкой племени мео, вы должны покупать их опий!» — утверждали французы во время своих колониальных войн в Индокитае. Эта истина не устарела спустя годы. Только всемогущество опия заставляло воевать солдат-мео генерала Ванг Пао, которые в лаосской войне были сильнейшим козырем США.
Генерал, поднявший мятеж после того, как в Париже было достигнуто соглашение о прекращении огня в Лаосе, объявил себя отцом горских народностей. Его офицеры появлялись даже в самых крошечных деревушках племени мео: раздавали рис, деньги, оружие и увозили рекрутов. Секретная армия Ванг Пао насчитывала до 10 тысяч бойцов, готовых грудью идти на пулеметы.
Но мео соглашались воевать лишь при одном условии: их семьи не должны голодать и испытывать нужду.
И тогда перед ЦРУ, стоявшим за спиной мятежного генерала, возникла дилемма: либо кормить горные деревушки на собственные деньги, либо помочь горцам в сбыте урожая единственной сельскохозяйственной культуры, приносящей здесь доход. Предпочли последнее.
С середины шестидесятых годов вертолеты и легкие самолеты компании «Эйр Америка» начали осуществлять переправку опия из деревень па севере Лаоса во Вьентьян. Чтобы не повредить сложный механизм тайной войны, американцы не проявляли излишнего любопытства и не задавали щекотливых вопросов ни главнокомандующему лаосской армией генералу Уну Ратикону, ни его командирам. Политика одерживала верх над моралью.
В Лаосе в отличие от Вьетнама американцы воевали чужими руками и даже особо на эту войну не тратились. В тайных операциях в Лаосе, кроме авиации, было задействовано всего несколько десятков офицеров ЦРУ и РУМО. Однако счёт за эту войну включал и цену за опий: соображения политического и экономического порядка вынуждали американских политиков и генералов участвовать — пусть даже пассивно — в торговле наркотиками, которые, в конечном счете, уничтожили их собственную армию и деморализовали их союзников.
В декабре 1975 года патриотические силы Патет Лао взяли власть в Лаосе. Опиумные дела Ванг Пао не спасли его от поражения...
Уиллис любил солдат-мео за их беззаветную преданность и храбрость, за то, с каким мужеством эти пареньки (а многим бойцам «секретной армии» Ванг Пао не исполнилось и шестнадцати) переносили суровые тяготы войны. Будучи в душе человеком честолюбивым, он втайне лелеял мечту занять в будущем государстве Ванг Пао пост министра обороны. Но в 1975-м все мечты пошли прахом.
Ему стоило больших трудов подавить в себе волнение после предложения, услышанного от Стива. Отставив стакан с джином, Уиллис Бэрд сказал:
— Продолжим разговор о деталях.
Стив, плеснув себе полстакана водки, тут же залпом её выпил и даже не поморщился. Лукаво блеснув глазами, он сказал:
— Я очень рад, что не ошибся в вас, Уиллис.
Торговый дом господина Фао Мина
После того как в начале 1982 года таиландские власти решились предать огню и мечу пограничный городок Банхинтаэк, где находилась резиденция «опиумного короля» Кхун Са, самый крупный мафиози Юго-Восточной Азии разъярился на правительство таиландского премьер-министра Према Тинсуланона. Обида требовала отмщения, и он, в свою очередь, подверг разграблению пограничный городок Мэсай, где триста его головорезов разграбили банки и разгромили полицейский участок.
После того как таиландское правительство объявило за его голову вознаграждение в 25 тысяч долларов, Кхун Са заявил:
— Это оскорбление для такого человека, как я, стоящего в сто тысяч раз больше, — и, в свою очередь, назначил награду в 300 тысяч долларов тому, кто доставит ему голову бангкокского министра, который осмелился столь низко оценить его жизнь.
Бангкок долгое время глядел сквозь пальцы на то, как Кхун Са безнаказанно действовал на таиландской территории. Впрочем, и Вашингтон был достаточно осторожен, воздерживаясь от открытой критики таиландских властей, позволивших Кхун Са закрепиться в Баихинтаэке, откуда тот безраздельно руководил своим «королевством дьявола». Один из высокопоставленных американских специалистов по борьбе с наркотиками на вопрос, почему Кхун Са позволяют управлять своей империей с территории Таиланда, ответил:
— Лучше тот дьявол, которого вы знаете, чем тот, которого не знаете.
Политика в этом беспокойном регионе так часто берет верх над здравым смыслом, что очень трудно искать логические объяснения тем или иным действиям правящих режимов в расположенных здесь пограничных государствах.
Как это ни покажется странным, но Таиланд на протяжении многих лет поощрял мятежные группировки бирманских меньшинств на своих северных границах, поскольку надеялся, что они будут препятствовать связям между, поддерживаемой Пекином, Компартией Бирмы
и Коммунистической партией Таиланда, также имевшей ярко выраженную маоистскую окраску. В силу этого сменявшие друг друга таиландские правительства раздражали Рангун, который, в свою очередь, отчаянно сражаясь с сепаратистами, позволил Кхун Са после его поражения под Банхинтаэком укрыться па территории Бирмы. В результате Кхун Са продолжает процветать.
Но с тех пор Чиангмай, который называют в Таиланде ключом к «золотому треугольнику», и в котором вся торговля наркотиками почти полностью находится в руках китайцев, был наводнен полицейскими в форме и в штатском. Здесь размещены и элитарные армейские подразделения. Бдительное полицейское око следит за каждым подозрительным субъектом, в том числе и за многочисленными туристами, которые облюбовали эту таиландскую «розу севера» за возможность без особых трудов потешиться с местными красавицами, а также приобрести травку и наркотики посильнее.
Всё же Кхун Са добрался и до этой полицейской цитадели. В 1985 году его люди взорвали целый квартал в Чиангмае, в котором проживал давний его враг и конкурент — гоминьдановский генерал Ли Венхуан вместе с личной охраной.
Для непосвященного Чиангмай, расположенный на высоте трехсот метров над уровнем моря, с чистым и прозрачным воздухом, напоенным запахом лесов и ароматом цветов, покажется райским уголком. Здесь нет ни крупных фабрик и заводов, ни того удушливого смога от скопища автомобилей, который стал подлинным бичом современных городов. Его жители отличаются редким гостеприимством и радушием. Но это для непосвященного. На самом же деле город всецело находится под контролем циничной и безжалостной мафии, невидимой и неуловимой.
Местная полиция пытается регулярно проводить облавы, во время которых перекрываются все выходы из многочисленных мини-гостиниц и баров, оцепляются улицы и даже целые кварталы. Подозрительных лиц обычно без долгих церемоний заталкивают в автофургоны, которые невозможно открыть изнутри, и увозят на допрос. Эти фургоны называются здесь «черная Мэри». Однако эти регулярные облавы, проводимые с помпой, напоминают скорее второразрядную оперетку, без конца повторяемую на потеху провинциальной публике. В сети попадает только мелкая рыбешка. Люди «триад» («триады» — тайные китайские сообщества, в настоящее время гангстерские организации, действующие в странах ЮВА) спокойно продолжают заниматься своим дьявольским бизнесом, потому что полиция их боится. Коррупция в таиландской полиции ни для кого не составляет тайны. Скандалы следуют один за другим, как на конвейере. Постепенно из тюрем удалось бежать всем задержанным главарям наркоторговли. Другие же никогда аресту не подвергались.
Среди «неприкасаемых» для местной полиции выделяется господин Фао Мин, владелец ряда сувенирных магазинчиков для туристов, нескольких мини-гостиниц с темным нутром, двух подпольных притонов и десятка лавочек, в которых можно приобрести всё, что душе угодно, вплоть до персонального компьютера. Господни Фао Мин, нужно сказать, питает особое пристрастие к продуктам научно-технического прогресса. «В наш век покорения космоса и компьютеров, — любит говаривать он, — только невежественные люди пользуются счетами». При этом его маленькие подслеповатые глазки лукаво посверкивают из-под утолщенных линз очков.
Если бы таиландская полиция когда-нибудь осмелилась провести обыск в его доме, чего, впрочем, господин Фао Мин нисколечко не остерегается, поскольку «его дом — его крепость», то она с огромным удивлением обнаружила бы рядом с алтарем предков, священным местом в доме каждого китайца, еще и персональный компьютер, в памяти которого надежно укрыты многочисленные секреты «торгового дома» Фао Мина.
В момент описываемых нами событий Фао Мин. которого соседи за необыкновенную ученость прозвали «сюцаем» (сюцай — первая ученая степень в старом Китае, которая обычно присваивалась после экзаменов в уезде), беседовал в глубине своего дома с буддийским
монахом.
Монахи весьма почитаемы в странах Юго-Восточной Азии, где эта религия является государственной. Не исключение и Чиангмай, который славится девятью своими храмами, причем в одном из них, Суан Доке, посетители
могут лицезреть едва ли не самое большое в Таиланде бронзовое изваяние Будды. Из расположенных за чертой Чиангмая храмов-ватов самым величественным является Пратай Дой Сутеп. Он воздвигнут на вершине горы, откуда со смотровой площадки, обнесенной чугунной оградой, которую поддерживают две гигантские змеи-наги, весь город предстает словно на ладони.
Чиангмай постоянно полон бритоголовых аскетов в шафрановых тогах, маленьких, сморщенных, точно засушенных, старичков и мальчиков-послушников, бродящих по улицам с раскрытыми над головой черными зонтами.
Приветить и накормить монаха богоугодное дело, а господин Фао Мин, кроме большой учёности, еще и высоконабожный человек. Однако разговор между монахом и китайцем проходил довольно странный.
— Так ты утверждаешь, что караван с жадеитом должен был прибыть еще неделю назад? — произнес Фао Мин, даже не пытаясь скрыть охватившего его волнения.
— Значит, стряслось что-то, — ровным и тихим голосом ответил монах.
— Его накрыли в Бирме. — Фао Мин был искренне расстроен, поскольку в любом случае Кхун Са потребует с него уплаты «страховой суммы», а Фао Мин был скуповат. — Это точно. Если бы что-то случилось здесь, я непременно был бы в курсе дела. Сколько стоил товар, Мохин? — Фао Мин решил осторожненько прощупать сумму «страхового полиса»,
— Почем я знаю, — ответил монах. — Далек я от ваших суетных дел, — добавил он лицемерно. — Но Суан велел тебе передать, что у нашего хозяина в последнее время происходят неприятные раздоры с Кхун Са. Кажется, кто-то не прочь их рассорить, а хозяину как раз сейчас только этого не хватает. В этом караване шли двое наших людей, у одного был для тебя важный пароль и сообщение. Депеша была устной и, судя по всему, погибла со связником, а вот пароль...
Майк Николсон, репортер
«Ну вот и всё, — подумал Майк, — вот и ещё один выпал из гнезда».
С завыванием умчалась в темноту душной тропической ночи карета «скорой помощи», увозя тело того, кому эта помощь уже никогда не понадобится. На темном после прошедшего накануне ливня асфальте полицейские мелом очертили место, куда упал с высоты десятого этажа славный американский парень Грегори, и огородили его турникетами в ожидании следственной бригады.
«Стараются, суки, хотя уверен, что завтра представят это убийство как несчастный случай с обезумевшим от галлюцинаций наркоманом». Майк в эту минуту ненавидел тайских полицейских, их круглые и, как ему казалось, тупые лица, хотя он и понимал, что возводит напраслину. В бангкокской полиции тоже было немало отличных парней, которые не раз оказывали Майку помощь в его беспокойном и, как многие считают, в принципе бесполезном ремесле. Майк был в своё время очень неплохим репортером. Он напечатал серию громких репортажей о вьетнамской войне в журнале «Эсквайр». Восторженные поклонники пророчили ему славу нового Хемингуэя, на деле же вышло по-иному. Успех вскружил Майку голову. Он не понял, что война закончилась, закончилась позорно, и его горькие репортажи о величии и нищете американского воинского духа уже никому не| нужны. Он продолжал писать о парнях, павших во Вьетнаме, но редакция вежливо отклоняла их. Ему предложили отправиться в Африку, где войн хватало на десяток претендентов в будущие светила американской журналистики, но Майк заявил, что пусть там всякое дерьмо поработает, и после этого запил.
Он пил в компании парней, прошедших через вьетнамскую мясорубку, увечных физически или морально, потому что эта война не пощадила никого, кроме генералов, нахапавших себе звезд на погоны. С тех пор он знал два состояния: когда не пил — как безумный истязал пишущую машинку; когда не касался ее неделями, то тяжело и беспробудно бражничал. Издательство расторгло с ним контракт, и он стал фрилансером, то есть «свободным художником», правда, без каких-либо средств к существованию. Жена с двумя прелестными крошками съехала от него на ферму своих родителей, он задолжал всюду, где только мог, и, наконец, пал до такой степени, что подрядился работать на весьма сомнительный в репортёрских кругах журнал «Солдат удачи». Это издание было в то время единственным, кого продолжала интересовать судьба американских ветеранов, правда, только тех, кто по разным причинам застрял в ЮВА.
Майку предложили отправиться в Бангкок, на что он с радостью согласился. В то время он и представить себе не мог, что хитрецы из «Солдата удачи» решили сделать его наводчиком по вербовке ветеранов в различные военные авантюры, которых, как известно, хватает на нашем шарике. У Майка был особый дар находить парней, разуверившихся в жизни и готовых на любой, самый рискованный поступок. Так что его корреспонденции для «Солдата» были прекрасной наводящей информацией, после получения которой герои Майкловых очерков почему-то отлучались из Бангкока в неизвестном направлении.
— Эта история началась в Сайгоне, — сказал Грегори однажды вечером, после того как они до чертиков надрались тайского виски «Меконг» в одном дешевом китайском ресторанчике, расположенном прямо на сваях в одной из городских проток. — Война уже шла к концу, мы готовились к эвакуации. Нужно было оформить в Сайгоне кое-какие документы, и наш ротный откомандировал меня вместе с сержантом Билли Грином в город. Я радовался как мальчишка, а Билли всю дорогу до Сайгона сидел в машине и мрачно ерзал.
— Ты чего, — сказал я ему, — не терпится попасть в бардак? Через пару часиков помнем маленьких вьетнамских пташек в свое удовольствие, говорят, бардаки в этом городе — блеск.
— Заткни свою вонючую пасть, капрал, — ответил он мне. Я сильно на него разозлился и, если бы руки не были заняты рулем, так бы засветил этому маленькому сержантику, что напрочь отбил бы у него охоту оскорблять товарищей. Мы молчали до самого города, В Сайгоне, как я и ожидал, было полно проституток, но еще больше военной полиции, и нашей и вьетнамской. Билли при виде вьетнамцев, особенно офицеров, начинал просто звереть, а на девок даже и не глядел. Ну и черт с тобой, подумал я, когда мы наконец разделались с этими документами и смогли располагать своим временем. Неожиданно Билли повеселел и даже попросил у меня прощения за грубость.
— Понимаешь, капрал, нервишки совершенно расшатались.
И мы отправились по кабакам и девкам. Полночи мы покуролесили, а потом два сутенера предложили нам роскошных китаянок, которые умеют делать всё, дай им только зелененькие. А у нас еще была целая куча неистраченных чеков, которыми дядюшка Сэм расплачивался за нашу кровушку, пролитую в этой гнилой стране. В Сайгоне эти чеки ценились даже дороже, чем доллары, поскольку их можно было очень неплохо отоварить. Впрочем, что я болтаю, ты же был там в это время, Майк, и сам знаешь, что почем.
Ну и отправились мы с Билли на рикшах в китайский район Шолон. Привезли нас в отель «Феникс», вполне, нужно сказать, приличный, даже богатый. Пока наши сутенеры договаривались с портье, Билли, как мне показалось, встретил какую-то знакомую рожу. Он даже вздрогнул, а потом побледнел. Сутенеры притащили нам ключи от двухместного номера на седьмом этаже. Вы, говорят, господа, располагайтесь, а мы девочек мигом доставим.
Вдруг Билли мне говорит:
— Ты, капрал, поднимайся, а мне тут нужно кое-что узнать.
Через несколько минут и он поднялся в наши блудные апартаменты. Залез с ногами на одну из кроватей и прильнул ухом к стене. Потом поднялся, сунул в карман штанов армейский кольт и говорит:
— Ты уж меня извини, Грегори, а только нужно мне сейчас навестить одного дружка, он живет здесь рядом, через стенку. Я думаю — ты парень не промах, сумеешь и один с двумя девками управиться, но лучше бы тебе отсюда уйти как-нибудь незаметно и прямо сейчас.
Я принялся его уговаривать, чтобы он не дурил с оружием по пьяному делу, потому что такие шутки плохо кончаются, да только он хлопнул дверью. А тут и девчонок привезли, и я забыл в их сладких объятиях про моего сержанта.
Наутро толкает меня парень из военной полиции хмыря Тхиеу, а рядом с ним целая свора других вьетнамцев. А мне после всех вчерашних излишеств так погано, что я в первый момент ничего и соображать не мог. Ведут они меня в соседний номер, а там...
Грегори сделал из бутылки солидный глоток виски и продолжал:
— А там, Майк, лежит па полу мой сержант, а под ним здоровенная лужа крови...
Некто, вьетнамец Ву Хань
После того как Уиллис Бэрд оговорил детали предстоящей операции с посланцем из Лэнгли, настала пора действовать. Посетив нескольких близких приятелей, которые тоже были в свое время причастны к тому бизнесу, который питал мятежное воинство генерала Ванг Пао, Уиллис пару раз не застал на месте искомых адресатов, которые отбыли в мир иной, потому что и после войны продолжали делать рискованные ставки в игре с героином, позабыв, что времена изменились.
Но одна из встреч искренне порадовала Уиллиса. — Так говоришь, что тебе нужно несколько вьетнамцев?
Джон Мак Кизи, тесно связанный с «бизнесом» компании «Эйр Америка», решил после войны не рисковать, Он прекрасно знал, что у американской мафии существуют серьезные разногласия с коллегами из ЮВА по ряду некоторых вопросов. Насчет причин, по которым между старыми партнерами произошел разрыв, циркулировало несколько версий. По одной из них, всё началось с произвола какого-то рядового мафиози по отношению к почитаемому члену китайской общины Лос-Анджелеса: посланец «Коза ностра» якобы добивался дополнительной мзды за партию героина, доставленного в США в контейнерах с музыкальными инструментами. По другой — начало вражды восходит к убийству в нью-йоркском районе Куинс китайского дельца, выходца из Кантона, за то, что тот решился было орудовать в кварталах, которые мафия считала своей вотчиной.
Однако специалисты из Интерпола склоняются к совершенно иному объяснению. По их мнению, Кхун Са решил объявить войну бывшим компаньонам, чтобы расширить собственную зону влияния в США, пока не наступил 1997 год. Возвращение Гонконга под руку пекинского правительства вынудит всех тамошних «крестных отцов сложить пожитки и перевести свои штаб-квартиры и опорные пункты связи в другие места. Свой замысел хитрый и осторожный Кхун Са вынашивал в течение нескольких лет. В начале 1983 года он обратился к боссам клана Бонано, пытаясь убедить их выйти из «Коза ностра» и вступить в союз с ним. Их полная негодования реакция побудила его отложить осуществление плана до лучших времен. Случай вернуться к старым замыслам представился ему после того, как несколько сицилийских клан «Коза ностра», подорванных, с одной стороны, все более острой конкуренцией, а с другой — целой вереницей арестов, оказались несколько ослабленными. Вот тут-то в ход и пошли пистолеты.
Большая охота началась убийством владельца процветающего ресторана в Нью-Джерси, разыскиваемого полицией в связи с процессом над заправилами так называемой пиццерийной отрасли. Затем последовало продолжение стрельбы на улицах Нью-Йорка. Особенно жестокой расправе подверглись два торговца наркотиками, связанные с кланом Луккезе: их сожгли живыми и бросили в груду отбросов на Бликер-стрит. Установив личности убитых и убедившись, что никаких «подвигов» за ними не числится, полиция поспешила закрыть дело, квалифицировав его как сведение счетов. Между тем за этим эпизодом скрывалось нечто более крупное.
Первым это сообразил один полицейский из 41-го округа.
— Когда я рассматривал фотографии жертв, — рассказал он, — сразу понял, что нить ведет к китайцам. Дело в том, что это были «говорящие» трупы. Перед тем как их казнить, палачи вырезали на груди своих жертв стилизованные изображения драконов — знак ненависти и мести. Мне как-то довелось читать об этом в «Нью-йоркере» и видеть фото.
Теперь уже Кхун Са не скрывал своих честолюбивых намерений и прямо заявил, что его цель — создание китайской международной сети распространения героина. Для «Коза ностра» Кхун Са сделался смертельным врагом, куда более опасным, чем заправилы японской «Якудзы» (в своих операциях они не выходят за рамки Дальнего Востока) и колумбийские кокаиновые бароны. Кхун Са обеспечивает себе 900 тонн опиума в год, которые, будучи переработаны в базовый продукт — морфин, дают затем 90 тонн чистого героина. Это равняется чуть ли не всей совокупной продукции итало-американских кланов «Коза ностра». Сотрудники ФБР утверждают, что в Палермо есть люди, которые заплатили бы любую цену, лишь бы убрать короля «золотого треугольника». Уже не один «солдат» мафии отправился в дальнее путешествие, исполненный решимости достичь этой цели. Однако их миссия вряд ли увенчается успехом. Последнего из тех, кто предпринял попытку заработать на голове Кхуа Са, ветерана войны во Вьетнаме, казнили неподалеку от Монгмая, у бирмано-таиландской границы. На его чудовищно изуродованном трупе палачи написали несмываемой краской: «Такой конец ждет всех врагов Кхун Са».
Джон Мак Кизи — человек осторожный, а потому почел за лучшее ладить с китайцами, нежели со своими преступными соотечественниками, тем более что жил он не в Нью-Йорке или Нью-Джерси, а в «городе ангелов», славной «Венеции Индокитая». Бангкок ему нравился. Будучи человеком практичным, Джон, скопивший кое-какие «героиновые деньжата» (в «Эйр Америка» только полный идиот получал чистое жалованье), открыл одно увеселительное заведение под романтичным названием «Лидо»
В Бангкоке самые дешевые и самые красивые проститутки во всей Юго-Восточной Азии. Их здесь не тысячи, а десятки, возможно, даже сотни тысяч. В век туристских скидок и бюро путешествий сюда на пару дней приезжают развлечься вечно торопящиеся господа из Токио или сыновья арабских шейхов с берегов Персидского залива. Много здесь и гостей из Западной Европы, желающих вкусить азиатской экзотики посредством тайского массажа и прочих более фривольных утех, так красочно продемонстрированных в нескольких фильмах о любовных похождениях очаровательной Эмманюэль. Можно с уверенностью утверждать, что именно сексуальное обслуживание миллионов иностранных туристов стало для Таиланда главным источником иностранной валюты
В «Лидо» дела шли великолепно, потому что Джон, как истинный гурман, собрал в своем «цветнике» все виды «индокитайской флоры», причем лучшие ее образцы. Здесь были вьетнамские девушки из всех трёх частей этого древнего государства - Аннама, Кохинхины и Тонкина, представительницы различных народностей Лаоса, мягкие и нежные каренки, словно сошедшие с древних барельефов Ангкора камбоджийские апсары, бирманки, малайки, китаянки, девушки мусульманской народности «тям» и еще многие и многие «языки и народы». Весь этот живой товар поставляли ему «восточные друзья», о которых Джон предпочитал не распространяться.
Предложение Уиллиса подыскать ему нескольких надежных вьетнамских прощелыг вызвало у Джона, не лишенного чувства юмора, встречное предложение позабавиться с несколькими юными вьетнамками.
Уиллис шутку не принял, и посерьезневший Джон отправился куда-то звонить. Вернулся он через несколько минут чрезвычайно довольный.
— Нескольких парней сейчас подобрать сложно, но есть один прохиндей, который стоит дюжины. Некто Ву Хань. Только прошу тебя, будь с ним поосторожнее и ради бога не произнеси ни слова о том, что в свое время у тебя были дела на плато Боловен. У Ву Ханя с этими местами связаны неприятные воспоминания, и ему мерещится, что некий погибший в тех местах американский взвод организовал на него охоту. Как загнанный зверь, Ву Хань опасен. Мне сказали, что вчера он шлепнул одного американского ветерана по всё той же причине и теперь скрывается в клонгах (клонги система каналов и проток в Бангкоке). Если ты можешь предложить ему прогуляться куда-нибудь в сторону от Бангкока, думаю, Ву Хань согласится с радостью.
Погибший взвод
— Я читал твои репортажи в «Эсквайре», Майк, и должен сказать, ты здорово рассказывал об этой дерьмовой войне, не то, что многие наши писаки, которые от передовой шарахались как черт от ладана.
Грегори попытался сделать еще глоток, но бутылка была пуста. Он зашвырнул ее в мутную воду клонга. Услужливый официант стоял наготове с новой бутылкой «Меконга».
— Гуляй, парень. — Грегори посмотрел на него затуманенным от спиртного взглядом. Оскалившись в улыбке, официант откатился в сторону и замер в позе готового служить пса.
— Только вот жизнь, Майк, иногда выкидывает с нами такое, что даже твои жестокие репортажи могут показаться наивными рождественскими сказочками.
Виски забулькало в горле бывшего капрала.
— Так, значит, о чем я...
— В сайгонском отеле «Феникс» кто-то убил сержанта Билли Грина, — напомнил Майк, у которого от рассказа Грегори весь хмель куда-то улетучился.
— А-а-а... да, значит, захожу я со сворой легавых в тот номер, а там лежит мой сержант, и весь он такой мертвый, что мертвее и не бывает. Вьетнамские легаши полезли потрошить его карманы и достали несколько пакетиков с героином. Потом принялись обыскивать меня. Короче, пока выяснили, что да почему, отсидел я трое суток в нашей гарнизонной каталажке. Военный следователь, хоть и молодой был парнишка, но быстро просёк ситуацию и отправил меня обратно в роту. Потом он стал разыскивать сослуживцев Билли, ведь тот попал к нам незадолго до своей погибели, и чем дальше копал он это дело, тем мрачнее становился. А тут поступил приказ о нашей отправке домой, о сержанте все позабыли, кроме меня, наверное, да того мальчишки из военной прокуратуры. Как раз дня за два до нашей отправки в Дананг, где уже стоял приготовленный для нас белый пароход, следователь вызвал меня в Сайгон. Вид у него был взъерошенный, как у мальчишки, которому за чужие шалости классный наставник надрал уши. Достает он из своего стола несколько фотографий и спрашивает, не видел ли я кого-нибудь из них в ту ночь в отеле «Феникс»? А по мне, все вьетнашки на одно лицо, что те, с которыми мы вместе воевали против вьетконговцев, что воевавшие против нас вьетконговцы. Ладно, говорит следователь, ты на всякий случай запомни вот эту образину — он показал мне пальцем на одну из фотографий, где снят вьетнамский капитан в форме рейнджера, — и старайся держаться от него подальше, потому что очень это крупная сволочь. Хорошо, говорю я, запомню, лейтенант, только зря ты меня принимаешь за дурака или подонка, который тут же в штаны наделал, увидев убийцу сержанта Билли. Я сам эту суку разыщу, не будь я капралом Грегори. Мальчик посмотрел на меня внимательно, а потом и говорит: пойдем, капрал, нажремся виски, а то у меня дерьмо уже из ушей лезет. Дело-то, оказывается, у него забрали и закрыли, потому что легаши Тхиеу развопились, что Билли был «курьером», то есть переправлял наркотики, ну а наши крючки, чтоб мундиры свои не обмазать, решили уладить всё втихую. Тем более что Билли в цинке под звездно-полосатеньким давно уже прибыл в свой Техас.
Пошли мы в одно уютное заведение на улице Тызо. Лейтенант быстренько насосался и стал сильно ругаться, он помянул с десяток матерей, начиная с мамаши Уэстморленда (американский генерал, командовавший экспедиционным корпусом США во Вьетнаме) и кончая старушками наших президентов, а потом и говорит: эта история, милый Грегори, ляжет самым темным пятном на всю индокитайскую компанию. После того, что я разузнал, впору уходить к вьетконговцам, потому что не зря они колотят всю эту продажную шайку, ради которой наши ребята оставили здесь смой жизни.
— Короче, Майк, — продолжал Грегори, внимательно рассматривая опустевшую на три четверти бутылку, — я расскажу тебе историю одного американского взвода, погибшего при весьма загадочных обстоятельствах на территории Лаоса, где мы никогда официально не воевали. Может быть, когда-нибудь ты напишешь об этом, но только после того, как я посчитаюсь с капитаном Ву Ханем.
...Незадолго до прекращения американской армией боевых действий во Вьетнаме взвод, в котором служил сержант Билли Грин, получил приказ вместе с несколькими ротами южновьетнамской армии пройтись рейдом по коммуникациям Вьетконга, расположенным на знаменитой тропе Хо Ши Мина (тропа Хо Ши Мина — система коммуникаций, связывавших базы южновьетнамских патриотов к югу от реки Бенхай, проходила частично по территории Лаоса и Камбоджи).. Из Плейку, где взвод накануне проходил докомплектацию, их на армейских вертолетах перебросили далеко на запад. Командир взвода лейтенант Гризли, сориентировавшись по карте, заявил вьетнамским пилотам, что они залетели в Лаос. Тогда первый пилот сунул ему секретный пакет. Прочитав содержимое пакета, лейтенант серьезно призадумался. Летели низко над горами без каких-либо признаков жизни. Наконец вдали блеснула лента Меконга, и машины пошли на снижение. На месте десантирования их уже поджидала рота южновьетнамских рейнджеров. Маленький крепыш капитан, похожий на мячик для игры в теннис, отошел с лейтенантом Гризли в сторону и о чем-то несколько минут говорил. Гризли вернулся к своим парням еще более озадаченный.
Подозвав сержанта Грина, он заявил, что они, похоже, влипли в какую-то дикую авантюру, потому что тропа Хо Ши Мина в этих местах проходить никак не может.
— Мы находимся вблизи таиландской границы, хотя капитан продолжает утверждать, что именно здесь должен двигаться караван вьетконговцев с оружием и снарядами для «красных кхмеров», которые, в свою очередь, переправят все снаряжение в провинцию Тэйнинь.
Пока Гризли раздумывал над сложившейся ситуацией, на землю быстро опустились тропические сумерки. Капитан предложил следовать за его рейнджерами, и, поколебавшись, Гризли отдал приказ выступать.
Они заняли позиции в русле небольшой горной речушки, где по наметкам капитана должен был проследовать караван. На рассвете в воздух взлетела синяя ракета, что было условным сигналом для готовности к бою. Через несколько минут застрекотали очереди из автоматических винтовок, а потом гаденько завыли шлепающиеся то тут, то там мины.
Билли Грин увидел, как Гризли упал на землю скошенный пулей, выпущенной из находившихся у них за спиной бамбуковых зарослей, следом за лейтенантом упали еще несколько солдат. Билли, укрывшись вместе с тремя бойцами за речным валуном, дал длинную очередь по зарослям, откуда, к его изумлению, вывалился убитый южновьетнамский рейнджер.
— Измена, — заорал один из бойцов и тут же умолк. Пуля вошла ему в затылок.
Их расстреливали с двух сторон реки южновьетнамские рейнджеры.
«Всё, — подумал Билли, когда второй солдат свалился в воду, окрашивая ее в розовый цвет кровью, хлеставшей из пробитого горла, — это конец», — и швырнул в заросли гранату. Рядом с валуном шлепнулась мина, и сержанта отбросило в речушку.
Он очнулся на отмели от еще более ожесточенной пальбы и, ничего не соображая, бросился вперед на выстрелы. Потом до его контуженого сознания дошло, что необходимо укрыться. Забравшись в колючий кустарник, Билли наблюдал картину уничтожения каравана. Ни оружия, ни снарядов на мулах не было. Да и сам караван состоял не более чем из дюжины горцев в набедренных повязках, вооруженных, правда, винтовками М-16. Откуда-то издали донесся гул армейских вертолетов, но Билли не спешил выбираться из кустов. Он увидел, что рейнджеры, руководимые вьетнамским капитаном, обходят убитых американцев и срезают с трупов солдатские жетоны, а также тщательно потрошат карманы. Убитых горцев они живописно разбросали между американскими парнями, совсем как для киносъемок в Голливуде. В это время приземлились три вертолета. Капитан мешкал рассаживать рейнджеров по машинам и отчего-то нервничал. Несколько человек ещё раз внимательно прочесали берега, дав несколько очередей по бамбуковым зарослям. Билли понял, что они ищут его труп. Пилоты начали проявлять беспокойство, и только тогда капитан отдал команду погружаться в вертолеты.
Рейнджеры разместились в двух машинах, капитан и еще трое из его команды затащили в третий вертолет мешки с развьюченных мулов, и огромные стрекозы взмыли вверх. Через пару минут в воздухе раздались один за другим два оглушительных взрыва, и два вертолета разлетелись на мелкие куски. Третий скрылся за горами.
Господин Фао Мин ждет старого приятеля
Хотя бывший сайгонский коммандос Ву Хань и постарел за прошедшие годы, но по-прежнему оставался круглым и упругим, как теннисный мячик. Сидя напротив него, Уиллис Бэрд почувствовал, как легкий холодок прошел по его смуглой тайской коже. Он загодя навел необходимые справки и знал, что перед ним сидит профессиональный убийца, одинаково хорошо владеющий огнестрельным и холодным оружием. А поскольку малый в последнее время психовал, нужно было быть постоянно начеку.
Однако глаза Уиллиса просто лучились доброжелательством. Он с огромным вниманием выслушал трогательную историю вьетнамского изгнанника, всю семью которого вырезал Вьетконг только за то, что в свое время он служил в министерстве торговли при режиме господина Тхиеу.
Вьетнамец униженно посмотрел на Уиллиса и замолчал.
— Любезный господин Ву Хань, — сказал, выдержав некоторую паузу, Бэрд, — я тронут, поверьте, искренне тронут вашими страданиями и готов предложить вам неплохую работу. Мы собираемся открыть одно небольшое совместное предприятие в Лаосе, где нам понадобится , опытный экономист, ведь ваша профессия, насколько я понял, была связана с коммерцией.
Ву Хань насторожился, что не ускользнуло от внимательного взгляда Уиллиса.
— И пусть вас не тревожит прошлое... Молниеносным движением профессиональный разведчик вышиб стул из-под вьетнамца и, кажется, только коснулся кончиком ботинка колена маленького рейнджера. В следующее мгновение он наступил каблуком на запястье левой руки зашедшегося от боли Ву Ханя, из которой выскользнул нож. Отбросив его ногой в сторону, Уиллис на этот раз, уже не церемонясь, заехал ботинком в ухо поверженному убийце. Голова вьетнамца качнулась в сторону, и он затих. Уиллис вытащил из кармана его потрепанной джинсовой куртки кольт армейского образца и профессиональным взглядом посмотрел на фабричный номер револьвера.
Через несколько минут Ву Хань пришел в чувство. Из уха лилась кровь, и Уиллис швырнул ему смоченную спиртным салфетку.
Поймав ненавидящий взгляд вьетнамца, он сделал очаровательную улыбку, но тут же лицо метиса приняло жестокое выражение.
— Не шипи, как кобра, у которой вырвали зубки, — сказал Уиллис. — Кстати, за ношение без разрешения вот этой штуки — дуло кольта было направлено прямо между глаз Ву Ханя, — в нашей стране тебе могут отсчитать двадцать лет тюрьмы. Ты еще не пробовал тайской тюрьмы, любезный? Ну и не советую тебе попадать в это прелестное заведение. А теперь слушай меня внимательно, капитан, только не дури, а то мне придется подпортить тебе второе ушко и еще кое-что в придачу. В каждой операции, даже самой гениальной — а я просто восхищен твоей работой на плато Боловен, — как правило, случаются досадные осечки. Твои рейнджеры, которых ты затем тоже услал дорогой предков, сработали отлично, но вот досада: в живых остался американский сержант.
Уиллис положил перед собой плотно забитый машинописным шрифтом лист папиросной бумаги.
— Здесь его показания, которые он дал в первом же полицейском участке, выбравшись на тайскую территорию. Так что история эта все же имела огласку, и американскому посольству пришлось немало попотеть, чтобы она не стала достоянием общественности. Правда, ты затем красиво исчез, капитан Нгуен Као Зыонг. В одной из сайгонских пагод на алтаре усопших душ осталась даже твоя фотография.
Уиллис, как опытный карточный игрок, показал вьетнамцу фотоснимок бравого капитана с тщательно подбритыми усиками.
— Сержант, избежавший смерти во время бойни у ручья Дангрек, сам пришлепал к тебе в отель «Феникс» сам и кольт принес, это ведь его игрушка! А позавчера ты убрал еще одного моего соотечественника. Не слишком ли, любезный Ву Хань-Зыонг?
Вьетнамец стал цвета певички из кантонской оперы наложившей на лицо три слоя белил.
— Я не говорю о самом главном, господин Ву Хань, — продолжал Уиллис. — За героин, взятый в караване людей Ванг Пао, вы выручили более трехсот тысяч долларов. Сумма, конечно, не бог весть какая, но вы забыли поделиться с наводчиками...
— Не надо, прошу вас, — пролепетал вьетнамец, — лучше убейте меня.
— А зачем мне убивать вас, господин Ву Хань? — Уиллис понял, что этот беспощадный человек теперь в его руках. — Вас другие убьют. «Сюцай» Фао Мин...
Вьетнамец забился в истерике.
— Успокойся, крыса! — Бэрд плеснул в лицо убийце воды из стакана. — «Сюцай» Фао Мин мой большой приятель, и я улажу это дело полюбовно. Он постарается не напоминать о тебе господину Чан Шифу, а что касается денег, то ты поделишься ими с господином Фао Мином, тем более что недавно «сюцай» понес некоторые убытки. Какие-то молодцы в Бирме шарахнули караван с жадеитом, принадлежавший господину Чан Шифу и следовавший в город Чиангмай. «Сюцай» очень расстроен, и ему нужны старые приятели, которые смогли бы его утешить. Уиллис плеснул в стакан виски и протянул его Ву Ханю.
— Если ты будешь вести себя достойно и честно, то я постараюсь не отдавать тебя людям господина Чан Шифу или Кхун Са, это как тебе больше нравится. Более того, поедешь потом в Америку и потеряешься в толпе. Как это у Конфуция: «Потеряв лицо, растворись в толпе», а свое лицо ты, кажется, уже давно потерял. Теперь соберись с мыслями, забудь о боли в ухе — сам виноват, и слушай меня внимательно...
Майкл Николсон, репортер
Итак, карета «скорой помощи» увезла разбитое вдребезги тело Грегори, и он остался совсем один.
...В последние дни Грегори, не вылазивший из трущобных кварталов в районе клонгов, кажется, напал на след человека из «Феникса». Майк хотел было составить ему компанию, но капрал смущенно отказался:
— Понимаешь, старина, это не игра в гольф, — сказал он, и обида полоснула Майку по горлу.
И все же он не удержался и отправился, проклиная себя в душе, как шпик, следить за другом. Неподалеку от пагоды Арун Грегори скрылся в холле одной из третьеразрядных гостиниц.
Майк зашел в дешевую забегаловку напротив и, поглядывая на вход в отель, заказал себе пива. Получив свою банку «Хайникена», он небрежно перебрасывался фразами с двумя молоденькими проститутками, предложившими ему поиграться втроем. Цену они назначили чисто символическую, очевидно, им нужно было провести практический урок с европейцем перед выходом в центральные кварталы.
Как человек увлекающийся, Майк на время переключился на девчонок и вернулся к реальности, лишь услышан вой полицейских машин. Но он мог с точностью утверждать, что после падения Грегори никто из отеля не выходил. Впрочем, его наблюдения доморощенного детектива ничего не стоили, отель имел выход с тыльной стороны.
...После того как третий вертолет скрылся за горами, Билли Грин выбрался из своего укрытия и побрел, шатаясь, среди трупов своих товарищей, — Майк снова прокручивал в голове рассказ Грегори. — Поначалу он не обратил внимания на состояние их тел, но, когда приблизился к лейтенанту Гризли, его стало рвать. Билли был паренек не робкого десятка, но от содеянного с парнями волосы стали дыбом. Весь взвод был обезглавлен. То же самое рейнджеры проделали и с горцами.
Определив по компасу направление на запад, Билли шел весь день и всю ночь, через сутки его подобрали на рисовых чеках тайские крестьяне...
— Такие вот, Майк, гнусности случались на этой войне. — Язык у Грегори начал заплетаться. — Билли, оказывается, потом писал пять или шесть рапортов, но вместо прокурора его вызвали на медицинское освидетельствование, и тогда сержант понял, что ему впаяют на всю оставшуюся жизнь психопатство по причине употребления наркотиков, а кто из нас не сосал в те времена марихуану, Майк. Без нее мы просто постреляли бы друг друга. Тот мальчишка, лейтенант Джимми Конноли, сумел докопаться до сути. Но его прихлопнули как муху, поскольку на дело наложило лапу ЦРУ. — Грегори длинно и нецензурно прочитал панегирик в адрес этой «славной организации».
Майк запомнил это имя — Джимми Конноли. Как и другое имя — Ву Хань. Под ним скрывался ныне бывший капитан рейнджеров Нгуен Као Зыонг.
Он брел, словно во сне, но мокрому тротуару, никак не реагируя на зазывные оклики уличных девиц, на едва ли не хватающих его за руки мальчишек-разносчиков, предлагающих сигареты, презервативы, порножурналы, колоды игральных карт, зажигалки и прочую дребедень. В эту минуту ему захотелось уехать из Бангкока, вернуться домой, на родину, в Вайоминг, где в окрестных горах сейчас лежал чистый снег, где его малышки, теперь это уже большие девочки, наперебой стараются помочь Джин запечь святочную индейку. Майк вспомнил себя молодым, озорным парнем, очень честолюбивым и в то же время очень наивным, верящим, как в боженьку, в великие принципы конституции Джеферсона. Все перечеркнула эта война, проложившая водораздел в американском обществе. Она разделила нацию на тех, кто был «за» или «против». На тех, кто остался верен великой американской мечте, заложенной в джеферсоновской конституции, и тех, кто эту мечту бесчестил, как дешевую уличную девку. На тех, кто остался лежать без голов в русле азиатского ручья Дангрек, и тех, кто перевозил в цинковых гробах, покрытых звездно-полосатым флагом, пластиковые пакеты с героином, зашибая на этом бешеные деньги. И эта война продолжается, убивая американских парней, кого дозой героина, кого виски, кого дефолиантами, а кого и пулей или ножом в спину, вот здесь, на задворках «города ангелов», где Майк так бездарно провел лучшие годы своей жизни.
«Ко всем чертям, — подумал Майк, — пора собирать чемодан и уезжать в Европу. Есть, в конце концов, Париж, где так славно поработал в свое время Эрни, есть Лондон, есть Рим, вечный город, город архитектурных памятников и мафии. Мафия, мафия... Ты, кажется, ссучился в одночасье, Майкл Николсон. Стоило твоему другу Грегори вылететь с десятого этажа, как ты, перетрухнув, захотел смотаться из Бангкока подальше. Мафии испу- гался?
Конечно, испугался, нужно быть честным хотя бы перед самим собой. Я один здесь. Если когда-нибудь мой труп обнаружат в районе клонгов, американский консул сделает кислое лицо, поскольку у него вот где сидят наши милые хиппи, «гонцы», авантюристы и пройдохи, наши педики и извращенцы, приезжающие сюда искать восточных утех и оказывающиеся в итоге где-нибудь на дне помойной ямы. Грегори прикоснулся к наркомафии, но, судя по всему, шарахнул по оголенному её нерву, следующий выход мой. Как звали этого парня, тайца, с которым мне однажды довелось беседовать на подобные материи... Его звали Прасат Каманглек, кто-то из наших собратьев по перу мне говорил, что Прасат ещё та штучка, тайный сотрудник Интерпола, хотя скромно содержит какое-то частное сыскное агентство. Нужно найти Прасата завтра же и как-нибудь хитро к нему подъехать. А потом еще есть один славный метис, который, кажется, служил в нашей армии в качестве советника у лаосских нейтралистов, потом его перекинули к Ванг Пао, о котором он однажды с таким юмором рассказывал. Он мне как-то здорово помог в подготовке очерка для «Солдата удачи». Как его звали?.. А, вспомнил, его звали Уиллис Бэрд».
ЧАСТЬ III
МОЛОДОЙ ПОСЛУШНИК СОБИРАЕТ ПОДАЯНИЕ
Кхун Са сердится
Утро, как обычно, началось с доносов. Как и у каждого восточного правителя, у него существовало множество источников, из которых ручейками стекалась информация. Ручейки сливались, превращаясь в полноводную реку жизни его беспокойной империи.
Карьера Чан Шифу, сына китайца и женщины из племени шан, началась с того момента, как он сделался начальником местной полиции в своих родных краях. Измученное постоянными вылазками повстанцев бирманское правительство разрешило создавать отряды местной самообороны, надеясь на их поддержку в своей мучительной борьбе с сепаратистами. Эти «народные ополченцы», вооруженные старыми ружьями времен британских колониальных войн, имели возможность легально пользоваться государственными дорогами, по которым ничтоже сумняшеся доблестный начальник милиционеров Чан Шифу быстренько снарядил в Таиланд несколько небольших караванов с опиумом. На вырученные деньги он закупил современное стрелковое оружие и экипировал восемьсот человек, что в шанском государстве было немалой силой. Затем он провозгласил себя борцом за избавление шанов от бирманского ига и с «бандой изменников», так теперь именовали в Рангуне вчерашних «народных ополченцев», направился на восток, где проживало племя ва, пользовавшееся зловещей репутацией охотников за черепами. Чан Шифу подобные мелочи не волновали, зато очень сильно привлекала возможность прибрать к рукам земли, на которых произрастал лучший в Бирме мак...
Два года спустя — в 1966 году — Чан Шифу вновь переметнулся па сторону правительства. Рангун прости блудного сына, выдав ему индульгенцию за прошлые грехи, лишь бы не иметь еще одну мятежную армию у себя
за спиной.
Торговля опием пошла так бойко, что выгоднее стало гнать караваны по государственным дорогам, подстреливая взамен десяток-второй сепаратистов из конкурирующих банд. За каких-нибудь четыре года Чан Шифу собрал под своим началом уже две тысячи дисциплинированных и обстрелянных воинов.
Примитивная контрабанда сырцом уже перестала его устраивать. Он основал первую в Шанской области лабораторию по переработке опия-сырца в морфин. Но все же девять десятых опиумных поставок из Бирмы находились в руках двух китайских генералов — Туана Шивэня и Ли Вэньхуана, командовавших соответственно 5-й и 3-й армиями гоминьдана, которые нашли прибежище на бирманской территории после того, как генералиссимус Чан Кайши потерпел жестокое поражение в борьбе с частями Народно-освободительной армии Китая. Спустя некоторое время Тайвань отрёкся от строптивых остатков своих частей в Бирме, и, предоставленные сами себе, бывшие гоминьдановцы занялись контрабандой. Дисциплина и современное оружие обеспечивали им перевес над местными повстанцами. Хорошо поставленная разведка сообщала данные о предстоящем урожае и ценах на опий-сырец. Мощная организация помогала устранять конкурентов, так что в шестидесятые годы беглецы из Китая сосредоточили в своих руках девяносто процентов бирманской торговли наркотиками. Чтобы избежать раздоров, оба генерала разделили сферы своих торговых интересов.
К этому времени набравший силу Чан Шифу потребовал, чтобы каждый китайский караван с наркотиками, вступающий на землю племени ва, платил ему такую же пошлину, какую его люди вынуждены платить гоминьдановцам на пути в Таиланд и Лаос.
В один прекрасный день генералу Туану, укрепившемуся в пограничной деревушке Мэсалонг, донесли, что люди Чан Шифу скупают у местных крестьян весь урожай опия — всего около пятнадцати тонн, которые новоявленный конкурент постарается переправить в Лаос.
Пятнадцать тонн опия принесут ему полмиллиона долларов. На эти деньги Чан Шифу сможет закупить еще тысячу автоматов. Его «личная» армия возрастет таким образом до трех тысяч солдат и почти сравняется с объединенными силами обоих генералов. Допустить этого было никак нельзя. Гоминьдановцы решили устроить каравану засаду, однако не учли того, что за последние годы и горцы неплохо овладели тактикой боя в джунглях. Под прикрытием заградительного огня караван проскользнул мимо расставленной ловушки и стремительно двинулся к Меконгу. Через несколько минут приготовленные заранее джонки переправили его на лаосскую территорию.
Оставшимся с носом гоминьдановцам ничего не оставалось, как вторгнуться в Лаос. Здесь у деревушки Бан-Кван противники померились силами. Поскольку результат этого сражения мог на долгие годы определить соотношение сил в торговле опием, и китайцы и шаны не собирались уклониться от боя.
В дело пошли уже минометы и тяжелые пулеметы, потери с обеих сторон были огромны, когда над полем битвы появились истребители-бомбардировщики лаосских королевских ВВС, обрушившие бомбовый удар на обе воюющие стороны. Верховный главнокомандующий лаосской армией генерал Ун Ратикон был заправилой лаосского наркобизнеса, и груз опия, с которым шел караван шанов, предназначался для его подпольных перерабатывающих фабрик. Полмиллиона долларов, которые он должен был выложить за пятнадцать тонн опия, — огромные деньги. Сделавшись неожиданно пламенным патриотом, Ун послал к месту сражения батальон десантников. Кольцо окружения замкнули еще два батальона лаосской пехоты. Первыми на бирманскую территорию убрались шаны, оставив на поле боя двадцать восемь бойцов, пятнадцать мулов и пятнадцать тонн опия.
Гоминьдановцам, чтобы убраться восвояси, пришлось выложить «доблестному» генералу Уну Ратикону семь с половиной тысяч долларов. Кроме того, они потеряла семьдесят человек и двадцать четыре пулемета, но все равно считали себя победителями, поскольку оплеуха Чан Шифу была нанесена страшная. Через три месяца после этого сражения под его началом оставалось всего лишь восемьсот наемных солдат. Это еще не был крах, но началом конца сильно попахивало. Решив еще раз вернуться под крыло Рангуна, он на сей раз ошибся в доброте центральных властей. «Блудного сына» арестовали и упрятали за решетку.
«Опиумная» война 1967 года наделала много шума, и бирманское правительство, оказавшееся не в состоянии дать разумный ответ, почему на его территории находятся вооруженные минометами и орудиями китайцы, не нашло ничего лучшего, как объявить, что северные районы страны подверглись иностранной агрессий. Позднее шум стих, поскольку в это время в Индокитае разгорелась настоящая война, в которой наркотики тоже сыграли не последнюю роль.
Выйдя из тюрьмы, Чан Шифу, как человек, «потерявший свое лицо», решил обрести новое. Он берет себе бирманское имя Кхун Са и начинает теперь вести «личную войну» против всех и вся. Подняв среди шанов знамя сепаратизма, Кхун Са сколачивает так называемую Шанскую объединенную армию и, не повторяя ошибок прошлого, постепенно берет под свой контроль львиную долю производства наркотиков в «золотом треугольнике». Опираясь на 15-тысячпое войско, он превратил свою штаб-квартиру в дебрях бирманских джунглей в некий оперативный центр межконтинентальной организованной преступности. Отсюда, как утверждают агенты Интерпола, исходят приказы китайским общинам, рассеянным по всему миру.
Что такое информация? Это знания о мире. А в этом мире, где все стремятся надуть друг друга, купить подешевле, продать подороже, облить грязью достойного и пропеть хвалу подлейшему только потому, что за это платят деньги, как найти ту информацию, которая была бы сравнима с чистотой ключевой воды в горном ручье. Нет её в этом мире, потому что ручьи информации, стекающейся к нему, образуют потом мутные воды Меконга.
И все же свой день этот пятидесятишестилетний человек с жестким разрезом глаз начинал с выслушивания доносов.
На сей раз, выслушав первого информатора, Кхун Са отложил все последующие доносы на завтрашний день и, оставшись один, поставил на диск проигрывателя пластинку с записью «Маленькой масонской кантаты» Моцарта. Окунувшись в звуки волшебной музыки австрийского гения, Кхун Са предался размышлениям.
Лидер каренов Бо Мья в последнее время стал все больше и больше лезть в политику. Его национально-освободительная армия уже четыре года ведет тяжелые бои с рангунскими войсками. Это, с одной стороны, хорошо, потому что Рангуну не до шанов, положение которых, увы, не столь блестяще, как это изображают некоторые журналисты. Что делать?
За всякую информацию приходится платить, а Кхун Са всегда был щедр, потому что в мифах о нём, создаваемых журналистами всего мира, Монте-Кристо из джунглей находил хоть небольшое утешение в своей весьма ординарной жизни. Пусть, пусть они пишут о дюжине его жен и любовниц, о его чрезмерной жестокости — видите ли, он, оказывается, велел четвертовать личного парикмахера за то, что последний имел неосторожность его оцарапать. Идиоты! Парикмахер продался людям Мохинга, стал шпионом в святая святых. Если бы не ручейки информации, стекавшиеся к нему, кто знает, на сколько времени он бы задержался и Банхинтаэке в том памятном 1982 году. Тайцы тогда снарядили тридцать девять человек, облачив их в туристские костюмчики сафари, под которыми они попрятали маленькие, как жало скорпионов, «узи». Большая была потеха, потому что тайцы так все засекретили, что когда моя охрана перехлопала с десяток этих «туристов», а остальные бросились наутек, то пытавшихся спасти их коммандос остановила своя же пограничная патрульная полиция. Потом они принялись бомбить мою резиденцию, но Кхун Са знал об их планах еще тогда, когда директор отдела армейских операций Чавалит Йонгчают поставил на карте последнюю стрелку.
Но тут дело другое. Бо Мья, вот что меня сегодня беспокоит, размышлял Кхун Са.
Человек он никчемный, хотя и командует армией едва ли не меньше моей. Но все они рвань... Шакалы, питающиеся падалью после охоты тигра. Бо Мья рассовал своих людей во все правительственные учреждения Рангуна, и даже в армию, пытаясь расшатать режим Не Вина изнутри. И пусть бы себе лез в политику, вербуя в свои ряды сопляков-студентов, напичканных идеями великого кормчего. Но он осмелился замахнуться на Кхун Са, который один в джунглях может произвести десятка два государственных переворотов и опрокинуть десяток правительственных кабинетов, поскольку располагает информацией и героином.
Бо Мья решил начать игру с ЦРУ и с этим тщедушным полудурком Ванг Пао, но он забыл, что карены никогда не держали ключей от лаосских ворот, а вот шаны героически дрались под Бан-Кван.
При воспоминании о событиях 1967 года настроение у Кхун Са окончательно испортилось. Он вызвал начальника разведки. Невысокий худощавый китаец с седым ежиком коротко остриженных волос и проницательными глазами остановился у дверей бунгало, не смея нарушить музыкальный отдых босса. Кхун Са снял пластинку с диска проигрывателя и бережно положил ее в пакет.
- Ты выяснил судьбу каравана с жадеитом? — спросил он жестко.
- Караван взяли рейнджеры 3-й дивизии, руководил операцией майор Мау Ают. Он связан с Бо Мья. Наши люди были посланы привезти его сюда для дачи показаний, но, как выяснилось, майора застрелил в Чёнгтуне армейский сержант из того взвода, что брал караваи. Товар исчез, поскольку Мау Ают выгрузил его из вертолета на «джип», водитель которого, как нам сообщили, внезапно умер от острой диареи. Я предполагаю, что сержант был подельником Мау Аюта, но проникнуть к нему пока не удалось. Его держат в следственном изоляторе гарнизонной тюрьмы Мандалая.
- Сержанта доставить сюда. Живым. Мы должны получить товар обратно. Кто навел на караваи?
Начальник разведки напряженно молчал.
— Я спрашиваю, кто знал о караване?
— Я, — ответил китаец, тяжело сглотнув. — Охрана каравана. Господин Фао Мин в Чиангмае и...
— И...?
— Ваш дядюшка Кхун Саэнг. Он попросил отправить с караваном двух химиков для лаборатории Лао Су в провинции Чиангмай. Эти парни недавно прибыли к нам из Гонконга. Считаю, их связи с конкурентами исключены.
— Любезный Вэнь, вы не имеете права считать, вы имеете право знать, и ваша информация должна быть окончательной. С дядюшкой я поговорю сам, парней из Гонконга проверить до третьего колена, а что касается Фао Мина...
Кхун Са неподвижно уставился в прелестное «ню» кисти Ренуара, висевшее на стене напротив. Легким, почти незаметным движением он метнул нож, лезвие которого мягко вошло под левый сосок очаровательной натурщицы.
— Пошел вон, — бросил он начальнику разведки, и дверь бесшумно закрылась за спиной Вэня, в которой он не замелил смирения.
Бангкокские клонги
Раскаленный диск солнца стремительно тонул в мутных водах Чао-прая, и через несколько минут темнота поглотила хаотическое скопление кое-как сколоченных из ящиков и ржавого листового железа жалкого подобия жилищ, прилепившихся к грязным берегам проток большой реки. В Бангкоке несколько десятков каналов-клонгов прорезают город по многим направлениям. Эта азиатская Венеция привлекает туристов, правда, в дневное время, и является сущим бичом для городских властей и, прежде всего, полиции после захода солнца. В районах клонгов живут обездоленные, отчаявшиеся, изверившиеся люди, которым никогда не выбраться из замкнутого круга проклятой бедности.
Вечером европейцам лучше сюда не соваться. Клонги темны, молчаливы и настороженны. Если днем жизнь протекает здесь на виду у всех, — на узких улочках этих «бидонвилей» люди торгуют, готовят пищу, умываются и даже отправляют естественные надобности, — то с поступлением сумерек клонги замыкаются, как моллюски в своих раковинах. Притихают неугомонные ребятишки, намаявшиеся за день в тщетной суете добывания пары батов (денежная единица в Таиланде). Этими жалкими средствами многочисленные семейства, ютящиеся вдоль клонгов, пытаются свести концы с концами. Поклонившись изваянию Будды, впадают в сонное оцепенение отцы семейств, чтобы завтра ни свет, ни заря окунуться в добывание риса насущного. И лишь лихие парни бесшумными тенями скользят вдоль заснувших берегов... Порою донесется полусдавленный крик, да раздастся плеск воды, схоронившей в своих мутных глубинах еще одного «падшего ангела» этого — увы! — неангельского города.
Прасат Каманглек крутил руль своего старенького «фольксвагена», с такой уверенностью маневрируя в этом скопище лачуг, что можно было подумать, а не местный ли он? Автомобиль в клонгах редкий гость, и створки раковин стали приоткрываться. То тут, то там замелькали печальные огоньки коптилок, из глубин трущоб за машиной наблюдали десятки пар настороженных глаз.
— Приехали, - сказал Прасат, мягко притормозив возле большого дощатого сарая, сквозь щели которого пробивался неяркий свет. — Прошу тебя, Майк, что бы ни произошло, положись на меня, а главное, не вступай ни с кем в разговоры. Публика здесь отчаянная, и нож в ребро входит в этих местах с удивительной легкостью. — Прасат сунул в карман просторных полотняных брюк маленький полицейский «бульдог».
Они вошли в сарай, оказавшийся изнутри гораздо просторнее. Несколько ламп с экзотическим названием «летучая мышь» отбрасывали тревожные тени по стенам. За грубо сколоченными столиками сидели десятка два мужчин, курили и пили пиво. Несколько человек метали колоду, и при виде двух незванных гостей лица игроков приняли угрюмое выражение плохо скрытой враждебности. Прасат, не обращая внимания на столь нерадушный прием, небрежно прошел к буфетной стойке, за которой пожилой вьетнамец о чем-то тихо беседовал с толстым молодым человеком в яркой рубашке и сампоте — куске ткани с декоративным узором, обмотанном вокруг его жирных чресел.
— Добрый вечер, Хынг, — сказал Прасат с такой радостью, словно встретился после долгой разлуки с близким ему человеком.
— Здравствуйте, господа, — ответил пожилой хозяин заведения без особой приветливости. — Желаете чего-нибудь выпить?
— Да, Хынг, только боюсь, что у тебя не будет моего любимого «Клостера».
— Отчего же. — Вьетнамец кивнул молодому человеку, и тот, скрывшись на минуту за ширмами, вернулся с двумя бутылками пива. Хозяин между тем, напряженно поглядывая в зал, протер полотенцем стаканы и бросил в каждый из них по приличному куску льда.
Прасат и Майк сели за отдаленный столик, и таец поманил пальцем одного из игроков в карты, молодого человека с испитым лицом, обезображенным к тому же шрамом, надвое рассекшим его губы. От этого выступающие сильно вперед резцы придавали ему сходство с крысой, щерящей свои зубки. Бросив карты и шепнув что-то партнерам, малый неохотно подошел к столику непрошенных гостей.
— Нан, — Прасат посмотрел на парня немигающим взглядом своих пронзительных карих глаз, — вчера на Чанбури-роуд взяли кассу у одного весьма уважаемого ресторатора. Мне до этого, конечно, никакого интереса, а вот полиция с ног сбилась. Свидетели, а ты знаешь, Нан, в любом деле всегда сыщутся свидетели, видели, что вокруг ресторанчика в последнее время крутились какие-то вьетнамские бродяги. У одного была очень запоминающаяся рожа. Полиция изготовила фоторобот, так что мой тебе совет: поживи пока на лодках, а то лучше смени наш климат.
— Дешевый трюк, инспектор. — Нан гнусно ухмыльнулся. — На Чанбури меня не было, поищи дураков в другом месте, а вообще, проваливал бы отсюда, легаш, вместе с этим «фарангом» (презрительное прозвище европейцев в Таиланде), а то не ровен час...
Майк, приподняв голову от стакана с пивом, видел, как напряглись лица игроков в карты, которыми они перебрасывались только для видимости. Куда-то бочком просеменил толстый прислужник.
Допустим, Нан, допустим, что в нашем городе есть много уродов с подпорченными губками. — Прасат безмятежно обвел глазами вьетнамский притон. — Только очень часто они крутятся там, где случаются преступления. Например, возле гостиницы поблизости от храма Арун, из окна которой выпал американец с ножом в спине.
Вьетнамец насторожился,
— Чего тебе нужно, легаш? — заорал он вдруг не своим голосом. — Ты что, получаешь баты от Ханоя, преследуя несчастных офицеров Тхиеу? Забыл, что клонги умеют скрывать чужие тайны.
Прасат опрокинул столик на Майка, и тот свалился на пол, больно стукнувшись лбом о край табуретки. В стене напротив того места, где он только что сидел, торчал нож.
— К машине, Майк, — закричал Прасат, несколькими выстрелами гася «летучие мыши».
В это время Майк ощутил у себя на шее чьи-то цепкие пальцы, больно сжавшие его кадык. Его обдало мерзким запахом гнилых зубов, левый бок обожгла боль, и он провалился в небытие.
Когда Майк открыл глаза, то увидел, что лежит на диване в уютной и чистой квартире Прасата. Кондиционер мерно гнал благословенную прохладу, и только боль в шее и боку давала знать о пережитом происшествии. В комнату вошел Прасат, сияя здоровенным синяком под глазом и слегка прихрамывая.
— Говорил я тебе, что не стоит лезть в это гнездо скорпионов, — сказал он без всякой досады в голосе. — Отправились бы мы с тобой дорогой твоего дружка Грегори, не появись на нашу с тобой удачу один твой приятель.
— Какой ещё приятель? — Майк болезненно сглотнул слюну. — Ты же знаешь, что, кроме Грегори да тебя, у меня в Бангкоке друзей нет.
— А он не из Бангкока, — сказал Прасат, — однако какой молодец. Мы тут с ним часа четыре говорили, пока ты приходил в себя, после бангкокских клонгов. Этот парень рассказал мне столько интересного, что, будь я писателем, тут же уселся бы сочинять книгу. Кстати, и второй наш гость до того, как мы сдали его в полицию, тоже поведал забавные криминальные истории. Мы ведь щербатого выкрали из этого проклятого салуна, а здесь он раскололся, как устрица на солнцепеке. Но если бы не Май, гнили бы с тобой на дне клонга, а это так омерзительно. Май, — позвал громко Прасат, — поди сюда, дружище.
В комнату вошел молодой послушник с бритой головой. Гордое с тонкими четами лицо юноши в сочетании с шафрановым одеянием буддийского бигкху делало его похожим на молодого патриция в римском сенате.
— Здравствуйте, господин Николсон, — сказал вошедший. — Вам трудно меня припомнить. Меня зовут Бо Май, а моего отца звали Бо Ну.
Господин Фао Мин и его маленькие тайны
Совершив обычный утренний обход своего торгово-увеселительного хозяйства, господин Фао Мин вернулся к себе в просторный двухэтажный особняк, расположенный на одной из тенистых улочек города. Взметнувшееся вверх солнце еще не успело осушить капли воды на лепестках роз, гладиолусов, гвоздик и львиного зева. Цветы придавали газону перед домом вид красочного пушистого восточного ковра и были предметом особой заботы и любви господина Фао Мина, поскольку радовали его глаз и отвлекали от набегавших порою нехороших мыслей о суетности и бренности этого мира. Господин Фао Мин в последнее время всё чаще возвращался к мысли, что пора бы отойти от дел и покинуть этот славный цветочный город, тем более что в одном из сингапурских банков у него хранился весьма приличный капиталец, одни проценты с которого позволили бы господину Фао Мину безбедно прожить много десятков, а если небеса позволили, то сотен лет.
Но господин Фао Мин знал то, чего не знали даже те немногие, для кого он здесь, в Чиангмае, был боссом китайской мафии. В его тайном подчинении находились такие могущественные люди, как Лао Су, руководивший пятью центрами по производству наркотиков в провинции Чиангмай. Этот китаец, приговоренный к смерти тайским правосудием, сумел в 1977 году бежать из госпиталя, где находился для лечения глаз, хотя, казалось бы, зачем ему в ином мире хорошее зрение. Теперь уже полиция, уподобившаяся слепому котенку, больше десяти лет разыскивает Лао Су, работающего буквально у нее под боком. С мнением господина Фао Мина считается и Пая Джа-эу, лидер так называемого «народно-освободительного фронта Лаху», насчитывающего несколько тысяч вооруженных сепаратистов, представляющих очень неприятный фактор для таиландской армии. Пая Джа-эу через своих людей в Чиангмае управляет сетью казино и осуществляет операции по продаже алкогольных напитков. Человек своенравный и необузданный, Пая вступил в спор с Кхун Са, когда последний попытался распространить влияние на эту беспокойную пограничную провинцию. После того как стороны обменялись «приветственными» выстрелами, в результате которых было убито десять-пятнадцать человек, шаны отступили.
Перед господином Фао Мином поджал свой облезлый хвост даже гнусный пес Мохинг, предводитель воинства, пышно именуемого «шанская объединенная революционная армия». Его четыреста оборванцев — «революционеров» заняты в основном тем, что обирают местных крестьян, заставляя платить дань опием.
К счастью для него, все эти люди, видевшие в господине Фао Мине тесного партнера самого «опиумного короля» и склонявшие пред ним свои могущественные шеи, не знали, что сам господин Фао Мин тоже может гнуть спину перед теми, кто сильнее его. Может совершать подобострастные поклоны, заискивать перед теми, кто, считается уважаемыми людьми общества. Владельцы концернов и корпораций, благообразные и почтенные отцы семейств, любящие дедушки, брезгливые чистюли, играющие в теннис и гольф, восседающие в президентских кресла транснациональных компаний и незаметный чиангмайский бизнесмен Фао Мин были тесно связаны незримым ниточками с преступным миром, простиравшимся от джунглей ЮВА до золотистых пляжей Лос-Анджелеса. И в этом мире некие незримые владыки, дергали за ниточки как искусные кукловоды, и казалось, что куклы па сцене живут сами по себе, ну совсем как живые.
Господин Фао Мин — босс провинциального масштаба, а может быть, и рангом повыше, кто знает, был всё же куклой на этой сцене жизни, так же как и всемогущий «опиумный король». Кукловоды сидели очень высоко в своих офисах в Гонконге, Сингапуре, Тель-Авиве, Сан-Франциско, Нью-Йорке, Лондоне и Амстердаме.
Была и еще одна страшная тайна у господина Фа-Мина, и хотя она временами повергала его в дрожь, но временами и утешала, поскольку тогда тщеславный «сюцай» начинал чувствовать некую свою значительность ведь уже больше двадцати лет господин Фао Мин был резидентом ЦРУ в городе Чиангмае.
Прасат Каманглек, частный детектив
Прасат Каманглек, тридцати четырех лет от роду, был, что говорится, сыщиком от бога. Знакомые Прасата, то ли шутя, то ли всерьез, утверждали, что этот человек совмещает в себе мудрость змеи, отвагу тигра и познания Ганеши (Ганеша — в индуистской мифологии считается богом мудрости и устранителем препятствий). Начав свою карьеру рядовым полицейским, Прасат уже через четыре года становится старшим инспектором отдела по борьбе с бандитизмом в бангкокской муниципальной полиции. Учитывая ту степень коррупции, которая проникла буквально во все клетки этого грозного заведения, и то, что никакой «лапы» у Прасата не было, его стремительный взлёт объяснялся единственным обстоятельством. Все самые скандальные и резонансные дела, на которые тут же, как стая пираний, набрасывалась хищная столичная пресса, поручали расхлебывать молодому Каманглеку. Потому что молодой инспектор, казалось, умел заглянуть и под землю, и под воду.
На самом же деле начинал инспектор с того, что внимательнейшим образом изучал детали, стараясь пропустить любую мелочь через сито своих знаний преступного бангкокского мира. «Преступник все равно где-нибудь да наследит», — любил повторять молодой сыщик, разматывающий хитросплетения очередного дела с упорством дикого буйвола. Его несколько раз жестоко избивали, пытались подкупить и по-крупному, дважды покушались на убийство, но Прасат был везучим, и его стали по-настоящему бояться. Все же ему отомстили. Подло и жестоко. Девушку, к которой Каманглек был неравнодушен, нашли, в квартире одного из строящихся высотных домов изнасилованной, с перерезанным горлом и издевательской запиской «Грусти, легаш!».
Инспектор вышел на след убийц, двух юных наркоманов, которых он обнаружил в принадлежащей одному из насильников лачуге. Правда, это уже были уже два окоченевших трупа, поскольку в героин, которым они воспользовались в последний раз, был предусмотрительно подмешан яд. Прасат начал копать дальше, но всякий раз находил трупы. По мере того как количество убийств росло, инспектор начал мрачнеть. За спиной его прозвали «ангел смерти», а руководство отдела как-то в открытую предложило ему бессрочный отпуск.
Прасат, не раздумывая, подал в отставку, а месяца через два бангкокские газеты наперебой описывали загадочную смерть одного крупного строительного подрядчика, застрелившегося в своем офисе па тридцатом этаже Делового здания на проспекте Рамы IV.
Наиболее проницательные газетчики раскопали связи респектабельного бизнесмена с наркомафией, чьи денежки он трудолюбиво отмывал, вкладывая их в выгодные строительные подряды. Разразился скандал, затронувший некоторых высокопоставленных сотрудников правительственного кабинета, однако все грехи в итоге навесили на самоубийцу.
Прасат, к которому было кинулись журналисты, отвечал всем, что его эта грязь не интересует. А приятелям из полиции стало известно, что Каманглек несколько раз посещал офис на Рама-роуд, но они тактично прошли мимо этой детали.
Отставной полицейский занялся частным сыском, который приносил ему неплохой доход. Однако услуги, оказываемые им богатым клиентам, не желавшим фигурировать на полосах газет в разделах полицейской хроники и прибегавшим потому к помощи молчуна Прасата, были всего лишь надводной частью айсберга в деятельности бывшего инспектора полиции. После трагической гибели любимой Прасат поклялся до самой смерти вести войну с наркомафией и, хотя понимал, что это занятие сродни вычерпыванию моря чайной ложкой, сделался одним из самых ценных тайных агентов Интерпола в Бангкоке.
При его негласном участии сотрудникам отдела по борьбе с наркотиками итальянской полиции удалось арестовать в Бангкоке одного китайца с сингапурским паспортом, который был ключевой фигурой в цепочке быстрорастущей торговли героином, которую курировала сицилийская мафия. Но сингапурец был всего лишь рядовой пешкой в большой игре, и Прасат понимал это. Он решил поохотиться на более крупного зверя.
К визиту Майка Прасат поначалу отнесся не слишком серьезно, однако после совместной поездки в клонги в голове частного детектива начала вырисовываться одна прелюбопытнейшая комбинация.
Щербатый ублюдок, которому Прасат в доходчивой форме рассказал о наказании за соучастие в убийстве американского гражданина, выложил все, что ему было известно. Правда, известно ему было немного. Тем не менее, он проболтался, что Ву Ханю предложили интересную работу за рубежом, в связи, с чем он срочно убыл на автобусе в Чиангмай.
Прасат врезал «меченому» так, что тот заревел от боли.
— С каких это пор из Чиангмая стали выезжать за границу? — Прасат потирал костяшки на руке.
— Клянусь, инспектор, он укатил в Чиангмай. Я сам тащил его чемодан до автовокзала. И стоял до отправления автобуса...
— Чтобы помахать ручкой?
Нан обреченно сглотнул слюну. Двадцать лет тайской тюрьмы за соучастие в убийстве, после того как Ву Ханя вздернут на веревке, пересилили страх перед местью страшного сайгонского офицера.
— Там его должен был встретить какой-то знакомый китаец. Очень важный человек. Он все устроит. Хань не хотел с ним встречаться, потому что он боится этого китайца, но человек, который пообещал Ханю работу, еще страшнее.
— И где же живет этот вампир? Только не говори, что ты не плелся вслед за своим хозяином Ханем на эту встречу, так же как не был неподалеку во время убийства американца.
Вьетнамец испуганно покосился на кулаки Прасата и сказал:
— Беседа проходила в «Лидо».
Прасат тут же засветил ему во второй раз, отчего Нан разразился рыданиями.
— Я клянусь вам, клянусь, клянусь...
Вьетнамец принялся целовать ботинки бывшего полицейского.
— Они беседовали в «Лидо». Этот человек, я потом видел его, когда он садился вместе со своим американским дружком, хозяином «Лидо», в красный «форд-фалькон» — он метис. Ву Хань боялся даже произнести его имя.
Прасат посмотрел на опухшую от ударов физиономию вьетнамца, взял его за шиворот и, вытащив из дома на улицу, сдал ближайшему полицейскому.
— Мелкий воришка, пытался залезть ко мне в квартиру и к тому же имел при этом наглость оказывать сопротивление. — Прасат показал на синяк под своим глазом. — Думаю, этот оборванец сбежал из лагеря вьетнамских беженцев, которых мы здесь содержим как клопов на свою голову. Разберись с ним. — Прасат показал полицейскому свой жетон. Возмущенный блюститель порядка с глубоким душевным подъёмом огрел вьетнамца дубинкой так, что тот свалился на покрытый кафельной плиткой тротуар. Через несколько минут вызванная блюстителем порядка патрульная машина увезла Нана в полицейский участок.
А Прасат, вернувшись домой, достал из холодильника бутылку с апельсиновым соком и, разлив его в два стакана, вошел в кабинет, где Бо Май изучал названия книг, стоявших на стеллажах начитанного сыщика.
— Да, дружище Май, как сказали бы древние тайцы будь она римлянами: «Все дороги ведут в Чиангмай».
На ловца и зверь бежит...
— Дорогой Майк, куда это вы запропастились, я уже было подумал, что вас порядком утомил наш славный, но душный «город ангелов» и вы решили вернуться в Штаты. Там ведь сейчас зима, а в Вайоминге, откуда вы, кажется родом, дивные лыжи, не правда ли?
Уиллис Бэрд проявлял завидную осведомленность о своем собеседнике.
— Да нет, дорогой Уиллис, меня пока ещё не тянет в родные места. — Майк говорил сдавленным голосом — давала знать о себе потасовка в трущобах. И это не ускользнуло от чуткого на детали разведчика.
— Вы простудили горло, Майк? В этой жаре очень опасно пить охлажденные напитки, хотя куда без них денешься. Кстати, — Уиллис плеснул виски в два стакана, — вам, наверное, не нужно бросать кусочек льда.
— Нужно, — сказал Майк, — а горло у меня болит по иной причине. Меня хотели придушить вьетнамские бродяги.
— Вот как? — вскинул свои черные брови Уиллис. — Попытка ограбления?
— Да нет, похуже, — сказал Майк.
Уиллис сделал вопросительный взгляд.
— Видите ли, Уиллис, — сказал Майк, — я сейчас провожу одно небольшое журналистское расследование, касающееся маленького, но очень трагического эпизода нашей войны в Индокитае. И вдруг появились люди, очень в этом не заинтересованные. Здесь недавно погиб мой друг, которому всадили нож в спину только за то, что он пытался отыскать одного страшного подонка.
Уиллис слушал с вежливым интересом, но не более того. Майк оценил его профессиональную выдержку.
— Впрочем, я думаю, что нападение на меня не суть важно, — продолжал Майк. — поскольку покушения на журналистов давно перестали быть сенсацией в нашем беспокойном мире. Я к вам с просьбой, Уиллис.
— Всегда готов помочь, Майк, вы же знаете, что я один из поклонников вашего таланта. Репортажи в «Эсквайре» приводили меня в сущий восторг, так писал разве что Хемингуэй из Испании, а еще Андре Мальро (известный французский писатель, совершивший в 20-е годы поездку в Индокитай, автор романов «Завоеватели» и «Королевская дорога») после поездки в Индокитай. Он, кстати, очень привечал наши края, пока его не попутал бес в Ангкоре, откуда Мальро пытался увезти в качестве сувенира парочку изящных горельефов с изображением небесных танцовщиц Индры. Итак, чем могу служить?
— Вы ведь в свое время были в Лаосе, Уиллис. Помните, вы еще так забавно рассказывали о мятежнике Ванг Пао, которому не давала покоя громкая и скандальная слава Чан Шифу. Но меня интересует сейчас не генерал, который, кажется, нашел себе, наконец, покой в нашей тихой Монтане. Мне стало известно, что один американский взвод каким-то совершенно непонятным образом очутился в районе плато Боловен в Лаосе. Там он, вероятно, наткнулся на варварское племя охотников за человеческими головами, поскольку все до единого трупы американцев были обезглавлены. Эта история крепко меня занимает, поскольку может стать очень громким журналистским материалом, а в моем положении...
Уиллис смотрел на Майка с нескрываемым интересом
— Так вот, дорогой Уиллис, — Майк выпил виски и поставил стакан на столик, — я пытался выяснить, что за варварские племена обитают в районе плато Боловен, но мои встречи с этнографами оказались безрезультатными. Кончилось тем, что один весьма уважаемый профессор посоветовал мне обратиться за консультацией к Фрэнсису Форду Копполе (американский кинорежиссер, постановщик фильма «Апокалипсис сейчас»), поскольку уверен, что охотники за черепами — это изобретение хитрого дьявола Чан Шифу который стращает кроткими горцами простодушных китайцев. Я понимаю, что мой вопрос может вызвать улыбку и у вас, — продолжал Майк, поскольку его собеседник не стремился заполнить паузы, — но, может быть, в окружении Ванг Пао кто-нибудь встречался с подобными дикими проявлениями. Мне известно также, — Майк сделал еще одну паузу, которую Уиллис заполнил разливанием виски по стаканам, — что вместе с американцами там были обезглавлены горцы-мео, которые шли с караваном героина.
— Откуда вы взяли весь этот бред, Майк, — не выдержал, наконец, Уиллис. — Поверьте, я думал, что уж вы после ваших жестоких репортажей не клюнете на эту дешевку, сочиненную каким-нибудь спившимся лаосцем, который может наплести вам сказки и пострашнее этой, лишь бы вы поставили перед ним стакан пальмовой водки.
— Я ожидал вашей реакции, Уиллис, и нисколько не обижаюсь на вас потому, что история эта дика до неправдоподобности. Но я слышал ее не из уст спившегося, как вы говорите лаосца, а рассказал её мне лейтенант Джеймс Конноли, расследовавший дело об убийстве американского сержанта. Беднягу в самом конце нашей грязной войны прикончили в сайгонском отеле «Феникс» ножом в спину, точно так же, как несколько дней назад убили тем же приёмом одного американского капрала в Бангкоке. На свою беду, этот малый разыскивал убийцу из отеля «Феникс».
Глаза Уиллиса засветились нежным покровительственным светом. Так отец смотрит на любимое напроказившее дитя, которое стоит перед ним в ожидании порки.
«Дитя» меж тем допило очередную порцию виски и приготовилось уйти. И тут «любящий отец», еще раз с нежностью взглянув на Майка, предложил:
— Дорогой Майк, я понимаю, что вопрос может быть очень интимный, но, насколько мне известно, вы живете в Бангкоке, не имея постоянной женщины. Когда мужчина очень долго не имеет женщины, с ним происходят странные аберрации. Давайте сходим в «Лидо» к моему приятелю Джону Мак Кизи, парню беззаветно храброму в годы войны и беззаветно мужественному в годы мира.
На лице Уиллиса появилась загадочная тайская улыбка.
У Ни
О, эта волшебная восхитительность женщин Востока, близость которых не чувствуешь, поскольку растворяешься в них. Они — как прохладная вода океанского прибоя, качающего тебя на своих волнах и остужающего твое обожженное безжалостным солнцем тело, исстрадавшееся по этому прохладному прикосновению. Они безмолвны и нежны, покорны и недосягаемы в своей таинственности, они малы и беззащитны. Но вот ты неосторожно упал с гребня волны, и она безжалостно закрутила тебя в своем соленом больно хлещущем водовороте, и ты опрокинулся в бездну из которой, кажется, уже не выберешься. Ты утратил понятие, где верх и где низ, и гибель твоя уже близка, вот она рядом, свет померк... И в этот момент волна выпускает тебя из своих объятий, выбрасывая на мокрый песок кромки безбрежного пляжа. И только в ушах звенит и звенит...
А потом все звуки погасли, и Майк лежал, вытянувшисъ на прохладных простынях, опустошенный до самого дна и исполненный благодарности к тихому существу, которое еще несколько секунд назад было волной
океанского прибоя.
Он повернул голову и наткнулся на кричащий взгляд огромных карих глаз. Волна разбивалась о бетонный пирс непонимания, становилась мириадами брызг, которые сию же секунду слижет ветер.
Майк уронил голову на подушку, но ощущение немого крика девушки застряло в его груди.
— Мы предоставим нашему редкому гостю лучшую орхидею Севера, — радушно улыбаясь, говорил Джон Мак Кизи, когда они с Уиллисом приехали в «Лидо». — Она молчалива и прекрасна, как нежный цветок гор, перед которым блекнет даже упоительная красота утреннего лотоса, пронизанного первыми лучами солнца. Но будь осторожен, Майк, она дика и способна на опрометчивые поступки. Впрочем, парень, прошедший ад индокитайских джунглей вместе с солдатами, должен быть достойным партнером.
Они выпили несколько порций виски, и на Майка накатила шальная удаль, вполне уместная в подобном заведении. «Лидо» был подпольным борделем высшего пошиба. Роскошно одетые мужчины и женщины сидели в огромном полутемном зале, пресыщенно наблюдая змеиные извивы смуглых обнаженных тел, сплетающихся на слегка подсвеченной снизу сцене в огромный клубок, зяатем волшебным образом распадающийся на множество маленьких изящных, словно выточенных из мыльного камня фигурок.
«Лидо» был заведением для очень богатых людей. Майк, в своих застиранных джинсах и линялой рубашка гляделся серой вороной среди королевских особей. Но хозяин «Лидо» был сама любезность. Лучший столик вблизи эстрады, двенадцатилетний «Чивас ригал», очаровательные прислужницы...
«Нет, — подумал Майк, — еще не перевелись парни, которым дороги мои репортажи с той далекой войны. Они еще уважают старого фронтового репортера. Самодовольство и хмель заставили его позабыть наставления Прасата, с которыми он входил в контору Уиллиса. Бэрд, щедро подливавший ему виски в стакан, оглядывал зал рассеянным взглядом.
— Пора, Майк, - сказал он, неожиданно встав, — пир для нас готов в другом месте, а это, — он показал на стакан, — делает мужчину слабым...
Взгляд кричащих глаз сделался невыносимым. Майк потянулся рукой к пачке сигарет.
— Как твое имя, орхидея Севера? — спросил он и тут же вспомнил, что девушка не говорит по-английски.
Но неожиданно услышал тихий голос, произнесший:
— У Ни.
— Странное имя, — сказал Майк, и тут же в его голове что-то щелкнуло. «Не может этого быть, — подумал он, — это выглядит ещё похуже, чем история, рассказанная сержантом Грегори. Та девушка должна находиться в Чиангмае».
Но профессиональный рефлекс репортера уже подтолкнул его к следующему вопросу:
— Такие имена носят бирманские девушки, и я слышал об одной из них.
Рука У Ни легла на его грудь,
— У нее был отец, сержант Бо Сенг.
Кажется, он, подобно дантисту, угодил по самому нерву больного зуба, потому что девушка отпрянула от него, отскочив в угол широченной кровати.
- Почему был? — спросила она по-английски, хотя от волнения Майк не заметил этого.
Майк замялся. В следующую секунду девушка впилась своими маленькими, но цепкими пальчиками в его плечи.
— Почему был? Что произошло с отцом?
Майк вскочил с кровати и начал натягивать джинсы. Неожиданно пол поплыл под его ногами, и он снова упал на кровать.
— Потому что, потому что, — язык репортера начал заплетаться, — он убил одного китайца и себя вместе с этим подонком.
Девушка пронзительно закричала, но Майк уже послышал этого крика.
Зато его прекрасно слышали Уиллис Бэрд и Джон Мак Кизи, расположившиеся в специально оборудованной комнате, откуда прослушивалась небольшая гостиница, служившая для специальных услуг клиентам клуба «Лидо». Заведение Джона было хитрой лавочкой.
— И что ты собираешься предпринять? — спросил Джон с тревогой, поскольку никак не ожидал подобного поворота событий.
— Сценарий всё тот же — героин, — сказал Уиллис жестко.
— А девчонка?
— Где ты ее откопал? Вот уж поистине редчайший цветок в твоей коллекции.
— Ее прислал мне «сюцай», который почему-то побоялся держать эту горную газель в Чиангмае.
— Не зря говорят — бойся данайцев, дары приносящих, — сказал Уиллис и поглядел на Джона так, что приятель поспешил потупить глаза.
— Надеюсь, она колется? — спросил Уиллис, хотя вопрос был чисто риторический. Преступные сообщества приучают проституток к наркотикам, едва девушки становятся на эту стезю. Привычка к одурманивающим ядам ^ превращает прелестную девушку в сговорчивую машину по добыванию денег. Героин упрощает дело — отпадает необходимость в насилии и уговорах.
— Сейчас ей понадобится героин, — продолжал Уиллис, — очень хорошая доза, которая даст ей успокоение.
...Когда Майк наконец очнулся со свинцовой головой, он долго не мог понять, что с ним. В дверях номера стояло несколько полицейских, криминалисты, несколько раз отснявшие обнаженный труп девушки на полу, наконец, набросили на него простыню.
— Вставайте, господин Николсон, — сказал ему незнакомый полицейский инспектор, очевидно курирующий заведения подобного типа. — У меня есть ордер на ваше задержание,
Прасат Каманглек поучает молодого бирманца
Прасат, ушедший с вечера на поиски исчезнувшего Майка, возвратился домой лишь к десяти утра. Стремительно ворвавшись в квартиру, он подошел к большому зеркалу на стене и, придирчиво оглядев свое лицо, на котором синяк под глазом постепенно обретал бледно-лиловый оттенок, неожиданно сделал несколько быстрых выпадов руками и ногами рядом с зеркалом. Очевидно, Прасат давно находил в этом разрядку, поскольку стена вокруг зеркала была предусмотрительно оббита джутовыми ковриками, смягчавшими жестокие удары раздосадованного детектива.
Потом он прошел на кухню, где наскоро приготовил суп из рисовой лапши с курицей, что-то напевая себе под нос. Накрыв стол на две персоны, Прасат прошел в кабинет, где молодой бигкху старательно изучал книгу джатак, постигая учение Просветленного.
— Отрешаешься от мирской суеты? — Прасат постарался выдавить безмятежную улыбку.
— Где господин Николсон? — Бо Май с волнением посмотрел на вошедшего сыщика.
— Дорогой мой дружище Май, — сказал Прасат наставительно. — Что тебя погубит, так это неумение скрывать свои эмоции. Вместо того чтобы погрузиться в углубленное изучение жизнеописаний великого Будды, сумевшего подавить в себе жалкую бренность этого мира, ты пялишься в книгу, а думаешь только о том, где это всю ночь куролесили господин Николсон и его глупый тайский приятель. Так нельзя, дорогой друг, ты должен стать бесстрастным наблюдателем, и взгляд твой должен быть постоянно отрешен, погружен в себя, хотя ты изнываешь от любопытства. Но ты должен выглядеть абсолютным аскетом, сумевшим подавить в себе жалкую бренность этого мира. И только тогда, когда ты сумеешь постичь эту истину, я смогу отпустить тебя в Чиангмай. А пока я должен поддержать едой твою плоть, тем более что накормить с утра монаха — значит, совершить богоугодное дело. — Изменив своей привычке пить по утрам только апельсиновый сок, Прасат вытащил из холодильника две бутылки «Клостера» и наполнил пивом тут же запотевшие снаружи стаканы.
— Майк сейчас находится в полицейском управлении, после чего будет доставлен в тюрьму, — сказал он так, словно бы констатировал, что на улице в это время до безобразия безоблачное небо. Бо Май выслушал новость, не шелохнувшись, лицо его было спокойным, и он продолжал пить мелкими глотками холодное пиво.
— Отлично, Май, — сказал Прасат и кручено выругался. — Уиллис Бэрд выиграл этот раунд. Нашему другу грозит... Знаешь, у нас очень крутые меры в отношении наркотиков не только к тайцам. Пойдя навстречу требованиям западных стран положить конец торговле наркотиками, наши законодатели постановили, что всякий, кто будет признан виновным в хранении более ста граммов героина, может быть приговорен к смертной казни. А потребление опиума карается тюремным заключением па срок до десяти лет.
— Но господин Николсон никогда не употреблял наркотиков. — Взгляд Бо Мая был направлен куда-то в стену. Казалось, его больше занимает муха на стене, чем судьба Майка.
— Великолепно, Май, — сказал Прасат и выругался ещё более замысловато. — Его погубило пристрастие к виски. Очевидно, Бэрд сумел нащупать его больную мозоль и наступил на нее так, что Майк только завизжал и пустился во все тяжкие. Как я понял, у него всё же хватило остатков трезвого ума промолчать насчет одного бангкокского частного детектива, иначе бы возле моей конторы, да и здесь уже крутились бы сомнительные парни Уиллиса. Тем не менее, полиция взяла Майка с десятью пакетиками героина в карманах. Дело же обстоит еще хуже. В частном пансионате, который, по существу, является тайным борделем при ночном клубе «Лидо», в номере, где взяли сонного Майка, обнаружена мертвая девица, перебравшая героиновую дозу. Так что нашему дорогому другу грозит...
— Девица была из «Лидо»? — спросил Бо Май.
— Браво, дружище, ты начинаешь делать успехи на нашем сомнительном поприще. Монах-сыщик — это воистину забавная фигура. Возможно, ты превзойдешь в дедукции отца Брауна (персонаж детективных рассказов английского писателя Г.-К. Честертона) или монаха Вильяма Баскервильского (герой интеллектуального, стилизованного под средневековье, детективного романа итальянского писателя Умберто Эко «Имя розы). Конечно, они подсунули ему девицу из своего ночного клуба, только вот я никак не могу понять: был ли тут тонкий умысел или это случайность, та самая случайность, которая бывает одной из тысячи, но которая может круто изменить всё задуманное. В последнее время пошла какая-то сплошная круговерть случайностей. Сначала твое появление в этом вьетнамском притоне, спасшее нам жизнь, а потом Майка укладывают в постель с девушкой, которая чуть позже принимает смертельную дозу героина.
Прасат покрутил в руке стакан с пивом.
— Нет, это как-то не вписывается в замысел Бэрда: одно дело героин, что само по себе пошло, банально, но гарантирует высылку Майка из Таиланда в качестве самого лучшего исхода, другое – убийство девицы.
— Возможно, Майк что-то сообщил ей что-то важное, а потом, девушка — это ведь свидетель...
— Похоже, криминалистика занимает тебя куда более богословия, любезный бигкху, но мыслишь ты очень здраво. Пожалуй, при таких успехах я возьму тебя в помощники, когда ты покинешь храм Просветленного. К несчастью, Майк обнаружил девушку из Мандалая раньше, чем это сделал ты.
Бо Май сжал стеклянный стакан в руке с такой силой, что тот захрустел, и пальцы молодого человека окрасились кровью.
— Плохо, Май, опять очень плохо, — сказал Прасат и стал вытирать платком раненую руку бигкху.
— Мало того, — продолжал он, обрабатывая руку Бо Мая антисептиком, — что они убрали из игры Майка. У Ни, которая, как ты утверждаешь, могла знать нечто интересующее нас, мертва, и теперь на шахматной доске мы с тобой оказались в явном меньшинстве.
— Нужно ехать в Чиангмай, — сказал Бо Май потускневшим голосом. — Китаец Фао Мин, если его тоже не прикончили, ждет курьера. Со Маун не бредил, когда сказал, что я должен стать им. Они знают, что он с поврежденным ухом. Я тоже отсеку себе мочку.
— Просто гениальное решение, — сказал Прасат. — А не проще ли тебе отрезать себе голову. После всех твоих успехов придется поставить тебе единицу. Запомни, ты — бигкху. Одеяние послушника спасло тебе жизнь в полном риска путешествии из Бирмы до «города ангелов». Где ты видывал одноухого монаха? Это все равно, что раздеться голым, как поступают одержимые, и ходить с чашей для подаяний. Чиангмай наводнён полицией и военной разведкой. Они с большим интересом займутся подозрительным одноухим субъектом. Но даже если тебе удастся выкрутиться из их цепких пальчиков, курьера Со Мауна обязательно достанут люди Кхун Са, которых в этом городе гораздо больше, чем считают наши официальные лица, занятые борьбой с наркобизнесом.
— Но что же нам делать, Прасат? И что будет с Майком?
— Сначала отвечу тебе на второй вопрос. С утра я уже провел необходимые беседы с коллегами по борьбе с наркоманией в муниципальном управлении полиции. К счастью, там сидят не такие уж тупицы, как о них думает господин Бэрд. Уже, вероятно, сейчас с Майком беседуют представители американского консульства, а часов через пять мы с тобой отправимся в аэропорт Дон Мыанг, чтобы незаметно махнуть рукой на прощание нашему неосторожному приятелю, заварившему всю эту кашу. Это всё, что было в моих силах. Майк выключен из игры. А что делать нам?
Прасат повертел в руке крошечный пластиковый пакетик с кусочком засохшей человеческой плоти внутри.
— Эта злополучная часть уха твоего покойного приятеля, признаться, и мне самому не дает покоя. Уверен, что это очень важная деталь большой игры, но вот как ее истолковать? Со Маун умер и унес с собой тайну своей миссии в Чиангмае. Майор из мафии господина Бо Мья наверняка успел сообщить своим о гибели Со Мауна. В то же время Со Маун знал наводчика на караван, потому что он сказал тебе, что брать вы будете жадеиты Кхун Са.
Неожиданно Прасат подпрыгнул и, упруго вскочив с места, не очень сильно двинул по уху молодого собеседника.
Бо Май сидел на стуле как каменное изваяние.
- Восхитительно, мой мальчик, — сказал Прасат и разразился целым каскадом отборной портовой брани.
- Я нашел! Этот печальный сувенир необходимо вручить господину Фао Мину. Думаю, что он очень порадует «сюцая».
Майк Николсон
Март 1988 года пронесся над штатом Вайоминг мощными снежными буранами. Потом пришла оттепель, вызвавшая бурное таяние снегов, а вслед за ней ударили морозы, покрывшие дороги опасным ледяным настом. Ехать по таким дорогам было сущим наказанием божьим, и Майк Николсон напряженно стискивал руками руль старенького «форда», который он взял у родителей Мэри для поездки в Вашингтон, где репортер встречался с представителем сенатской комиссии по контролю над деятельностью разведки Джеймсом Конноли. Мистер Конноли, представительный мужчина с сединой в холёной волнистой шевелюре, никак не соответствовал образу обиженного мальчишки, каким он остался в памяти капрала Грегори. Майк без обиняков выложил ему свою историю и был несколько удивлен спокойствием, с которым важный вашингтонский юрист ее выслушал.
— Я сделаю запрос в Лэнгли относительно господина Уиллиса Бэрда, но что касается вас, дорогой Майк, то простите меня за откровенность, ссылки на вас как моего информатора могут только навредить делу. К сожалению, бангкокский след будет теперь тянуться за вами всю жизнь, и никуда вам от этого не деться. В истории с погибшим взводом, так же как и с убийством нашего президента, момент истины наступит, может быть, к концу следующего века, не раньше. Единственное, могу вам обещать со всей уверенностью, что во время моей предстоящей поездки в Лаос в связи с поисками погибших там соотечественников я найду возможность проинформировать официальных лиц этой страны о проникновении на их территорию бывших военных преступников.
Конноли поднялся с кресла, давая понять, что беседа закончена.
Майк снова сорвался и несколько дней предавался пьянству в Нью-Йорке, куда он заехал навестить старых приятелей по журналистскому цеху. Потом подвизался в какой-то бульварной газетенке и выдал серию репортажей о «бангкокских тайнах». Редактор с восторгом прочитал его сочинения, и вскоре некоторые американцы, пробавляющиеся подобного рода печатными изданиями, с таким же интересом читали таиландские репортажи когда-то знаменитого Майка Николсона, смакуя в них то, что в журналистском мире называется «печеной клубничкой». Рассказ об одиноком капрале, мстящем за погибший в джунглях взвод, привлек внимание одного кинопродюсера, предложившего Майку сделать либретто сценария. Самым приятным в этом предложении было то, что Майку вручили чек на полторы тысячи долларов в обмен на покупку всех прав на этот рассказ. В том, что это беллетристика чистейшей воды, никто не сомневался, и это поначалу очень огорчало Майка, а потом он плюнул на всё и сам начал верить, что стал, наконец, писателем.
А в это время в одном неприметном офисе Вашингтона два человека, еще раз внимательно перечитав остросюжетный рассказ Майка Николсона о гибели одинокого американца в клонгах «города ангелов», перекинулись парой ничего не значащих фраз.
— Право же, им владеет некая маниакальная идея разоблачительства. Со времен «Эсквайра», когда он наделал столько хлопот Пентагону, он здорово оплешивел, но если ему удастся запродать свой сценарий Голливуду, этот парень может выплыть.
— Может, конечно, и, скорее всего, обязательно выплывет, потому что человек он хотя и пьющий, но, безусловно, талантливый. Но если вы заметили, в некоторых своих «бангкокских репортажах» или рассказах он касается некоторых тайн «китайской мафии». А этого «триады» очень не любят.
— Совершенно с вами согласен, но ведь китайцы любят читать только китайские газеты, и их не интересует «Санди пост», так что этой публикации они и не заметят.
- А вдруг?
Прожив две недели в Нью-Йорке, Майк заторопился в Вайоминг. Он вспомнил, что обещал Мэри обязательно присутствовать на дне рождения старшей дочери Пэт, ставшей прелестной пятнадцатилетней девушкой. Загрузив подарки в багажник «форда», Майк заметил, что кто-то следит за его машиной. Потом он отбросил эту мысль как вздорную. «Просто после Бангкока расшалились нервы», — подумал он. И вот теперь, напряженно сжимая руль на обледенелом шоссе, забирающемся в гору, он снова почувствовал, что кто-то упорно следует за ним. Майку сделалось тоскливо, как тогда, в номере пансионата, откуда полицейские вынесли труп «орхидеи Севера». Он сбавил скорость, огромный «олдсмобил» сзади тоже стал следовать медленнее. Майк нажал на педаль, и преследователь сделал то же самое.
Неожиданно пришло спокойствие.
«В конце концов, все они идиоты. Думают, что я был последней фигурой на шахматной доске. Но у меня достало ума и воли не сказать Бэрду о своих друзьях. Я передал эстафету. Грегори — мне, я — Прасату. Прасат и тот мальчик, сын честного бирманского журналиста Бо Ну, если не получится у них, тоже найдут кому передать эстафету, потому что повсюду найдутся честные...»
Он не успел завершить мысль. «Олдсмобил» резко пошел на обгон, притирая «форд» Майка к обочине дороги. И в это время навстречу прямо в лоб «форду» выскочил огромный мастодонтоподобный трейлер. Пытаясь избежать столкновения, Майк резко крутанул руль, и перевернувшийся «форд» вылетел за ограничитель.
Сообщение о гибели репортера Майка Николсона в автомобильной катастрофе попало только в колонку полицейской хроники местной газеты. Да и то, набранное самым мелким шрифтом. Гибель на дорогах Америки наступает пока еще чаще, чем смерть от СПИДа, хотя и последняя уже перестает быть сенсацией.
Господин Фао Мин находит необычное послание
Утомительная суета многоликости и тяжкий груз забот обрушились в последние дни на хрупкие плечи господина Фао Мина и гнули его так сильно, что «сюцай» начал нервничать, чего никогда раньше с ним не случалось.
Сначала пожаловал «старый приятель» Ву Хань, лучше бы он не являлся. Хотя этот подлый вьетнамец и пообещал клятвой на крови вернуть давний должок с того опиумного каравана, да разве же можно верить этим вьетнамским пройдохам, которые и мать родную продадут, только бы не расставаться с прилипшими к ним денежками. «Сюцай» с огромным удовольствием отправил бы его дорогой предков, даже не позарившись на те сто тысяч долларов, что задолжал ему Ву Хань, тем более что денежки еще нужно было вытащить из несгораемого шкафа в Сайгоне, а это все равно, что попробовать забраться в подвалы швейцарского банка. У вьетнамских коммунистов контрразведка научилась действовать мастерски, недаром там одна за другой сгорели несколько отлаженных американцами еще в прошлые времена агентурных цепочек. А потом, Фао Мин не любил людей из своего прошлого. Прошлое — это вещь очень интимная, и знать его положено лишь тому, кому оно принадлежит.
Но Ву Хань прибыл как посланец Уиллиса Бэрда, а тот в иерархии ЦРУ был повыше многомудрого «сюцая». Американцев всегда будет губить неконфуцианское пренебрежение к возрасту, у них мальчишка может заправлять резидентурой только потому, что у него, видите ли, высокие покровители в Лэнгли. Бэрд не мальчишка, конечно, но задуманная им операция в Лаосе «сюцаю» не понравилась. И, прежде всего, потому, что он знал, как болезненно отреагирует на нее Кхун Са.
Большой босс из джунглей был бы и сам не прочь прибрать к рукам горные районы, где проживали племена мео, тем более что лаосский опий после прихода там к власти коммунистов из Патет-Лао начал странным образом куда-то утекать из «треугольника». Налаженное годами коварным Уном Ратиконом и этим придурком Ванг Пао прибыльное опиумное дело хирело, хотя в былые времена лаосцы откровенно заявляли, что опий — единственный экспортный товар, который они способны производить.
Фао Мин с осторожностью отнесся к пожеланию Бэрда внедрить Ву Ханя в агентурную цепочку Вьентьяна. Люди там были наперечёт, и открывать их постороннему, да еще такому, как этот Ву Хань, было всё равно, что пускать козла в огород. Но пожелание господина Бэрда можно расценивать и как приказ, а потому после того как господин Фао Мин пробыл часа три наедине со своим персональным «Датамини», Ву Хань получил два адреса. Первый - небольшой транспортной конторы во Вьентьяне, в котором служил один скромный бухгалтер, второй - почтамта, где обосновался один помешанный на марках с бабочками старик.
Пригласив к себе на чай пару преданных людей из местной фирмы, имеющей связи с Лаосом, Фао Мин обратился к ним с нижайшей просьбой пристроить к какому-нибудь делу несчастного вьетнамского беженца, который прибыл к «сюцаю» с рекомендательным письмом от свояка Фао Мина из Шолона. Через несколько дней Ву Хань с отлично выправленными таиландскими документами на имя Прами Сарасита переправился через Меконг на пароме, следующем из Нонгкая на лаосский берег. Здесь, пройдя несложные пограничные и таможенные формальности, он на встречавшей тайского бизнесмена «тоёте» укатил во Вьентьян.
А господин Фао Мин, составив подробное послание о предстоящей операции ЦРУ, отправил его с очень преданным человеком господину Лао Су, который найдёт способ отправить донесение «сюцая» в штаб-квартиру Кхун Са.
Впрочем, это были всего лишь детские шалости. Больше всего остального взволновал «сюцая» разговор с посланцем Бо Мья, этим страшным человеком, которого боится, кажется, даже сам патрон. Мохин, прикидываясь ясновидцем, прозрачно намекнул «сюцаю», что знает имя наводчика. Правда, следом понес околесицу про какого-то одноухого малого, который должен был стать резидентом каренов в Чиангмае. Он всё сокрушался, что кто-то из солдат, бравших караван, был убит, словно подстрелили его родного сына. В конце концов, Мохин заявил, что в караване везли кусок уха того парня, а потом его убили, а ухо...
Господин Фао Мин подумал, что страшный человек Мохин тронулся умом, и постарался поласковее с ним проститься. После ухода свихнувшегося монаха на его душе остался осадок неясного поначалу томления, которое затем переросло в тревогу.
Приказ, поступивший от Бэрда, подготовиться к важной встрече нескольких очень значительных персон и обеспечить полнейшую ее конфиденциальность сначала привел «сюцая» в раздражение, но потом весьма заинтриговал и отвлек от тревожных мыслей.
И вот теперь, спустя неделю, когда всё в Чиангмае готово к приему «особо дорогих гостей», можно расслабиться на веранде небольшого уютного ресторанчика, утопающего в зелени и цветах. Этот ресторанчик, входивший в «торговый дом» господина Фао Мина, был любимым местом отдыха «сюцая».
Сидя за столиком, освещаемым лучами нежного утреннего солнца, господин Фао Мин вдыхал аромат роз и лакомился компотом из личжи, который он любил больше всего на свете. «Тройной» агент был доволен сознанием исполненного перед всеми долга. На секунду он закрыл глаза и сидел зажмурившись, как довольный, сытый кот, греющийся на солнышке. И лучше бы ему еще долго не открывать глаз. На столе рядом с вазочкой, наполненной белыми шариками личжи в сиропе, лежал маленький пластиковый пакет с кусочком чего-то сушеного внутри.
-«Боги мои! — подумал с ужасом господин Фао Мин. — Это же кусочек уха».
Он резко вскинул голову. Но рядом никого не было. Лишь внизу, на уровне его ног, за оградой веранды стоял молодой бигкху с чашей, протянутой для подаяния. Взгляд послушника был совершенно отрешен от мирской суеты и направлен скорее вовнутрь, как у истинного ученика Просветленного. Взмокший от ужаса Фао Мин украдкой взглянул на уши монаха, но они были на месте. Два небольших слегка оттопыренных уха, просвечиваемых лучами солнца, сидели на своих местах на красивой, словно изваянной отменным мастером, голове бигкху.
Смахнув пакетик в карман просторной рубахи, господин Фао Мин хотел встать, но ноги его не слушались, хотел крикнуть, но голоса не было. А молодой послушник всё продолжал стоять, вытянув вперед чашу для подаяния.
Конец третьей части
ЧАСТЬ IV
КОРОЛЕВСКАЯ МЕСТЬ
Бо Мья испытывает трудности
В жизни «золотого треугольника» существовала своя жесткая логика. Достаточно немудреная, скорее даже примитивная. Каждый, кто хочет иметь армию, должен запастись оружием. Кто стремится заполучить оружие, должен раздобыть денег. Кто хочет заработать денег, должен продать опий. А можно развернуть эту логическую цепочку и в обратном порядке. Каждый, у кого есть опий, должен достать оружие, потому что иначе он быстро потеряет всё. А вот если у тебя есть оружие и деньги, спокойно заяви на весь мир о создании нового государства и можешь смело переименовать свою шайку контрабандистов в «освободительную армию».
Лидер каренских повстанцев Бо Мья ненавидел шанского правителя Кхун Са, потому что у последнего был героин и драгоценные камни, были деньги и оружие, была армия численностью до 15 тысяч воинов, и было «собственное королевство». Правда, без четких границ и территориальной целостности, но кто и когда в джунглях устанавливал демаркационные столбы, а что касается непоследовательного поведения племен ва, лаху, мео и прочих мелких этнических групп, то и тут деньги и оружие приводили их к послушанию шанскому правителю.
Что же касается каренов, на плечи которых ложились основные тяготы войны с Рангуном, то их положение в |последнее время значительно ухудшилось. Центральные власти активизировали кампанию, призванную запереть повстанцев в их лагерях вдоль границы с Таиландом и продолжать удушение жизненно важной для каренов контрабандной торговли.
Перекрыв контрабандные пути, солдаты 44-й и 66-й бирманских дивизии легкой пехоты нанесли национально-освободительной армии каренов серьезный удар: лишившись прибылей в пограничной контрабандной торговле, воинство каренов начало таять.
После этого Бо Мья заявил в интервью влиятельному гонконгскому журналу «Фар истерн экономик ревю»: «Мы испытываем некоторые финансовые трудности... Наша боевая мощь до некоторой степени уменьшилась».
Отсутствие денег начало сказываться и на вооружении армии; за все, как известно, нужно платить, а патроны стоят денег. Благодаря разветвленной сети лазутчиков, которую разведка Бо Мья сумела внедрить во многие клетки рангунского аппарата, в феврале 1987 года каренским боевикам удалось провести успешный рейд на склады бирманской армии и захватить значительное количество боеприпасов. Однако последовавшие вслед за тем беспрерывные бои с разгневанной подобной дерзостью армией Рангуна быстро поглотили захваченные трофеи.
Доведенный до крайности правитель каренов пошел даже на грабеж соседа, чего раньше никогда себе не позволял. Жадеитовый караван, принадлежащий Кхун Са, каренские боевики решили захватить руками армии Рангуна, что в определенной мере удалось, как показали описанные нами выше события. Теперь оставалось только доставить драгоценный груз в Чиангмай, а там, выгодно продав его, приобрести партию оружия. Но после гибели одного из своих высокопоставленных лазутчиков — майора Мау Аюта, руководившего захватом каравана, на душе у лидера каренов было неспокойно. Зная мелочный и мстительный характер Кхун Са, он подозревал, что китаец будет искать следы наводчика. А это могло поставить под серьезный удар резидентуру каренов в Рангуне и Мандалае.
Да и награбленный жадеит следовало придержать, поскольку на ювелирных биржах мира от Чиангмая и Гонконга до Амстердама и Нью-Йорка люди «триад» сумеют вычислить, что дивные камешки выставлены на торги отнюдь не с аукциона в Рангуне, и обязательно дадут знать об этом Кхун Са. А уж тот сумеет пройтись по всей цепочке в обратном направлении. Так что и здесь положение пока оставалось сложным.
Свет надежды забрезжил с неожиданной стороны. Доверенные люди Бо Мья из лагерей каренских беженцев, находящихся на территории Таиланда, сообщили, что в лагерях появился некий американец, прибывший в приграничную с Бирмой полосу как представитель религиозной благотворительной организации «Уорлд вижн», занимающейся оказанием помощи беженцам. В некоторых своих беседах с посвященными лицами он выразил заинтересованность во встрече с лидером КНС.
Встреча состоялась. Американец Графт Шарп заявил, что «демократическая общественность США с огромным сочувствием следит за борьбой героического каренского народа за свою независимость, что она серьезно озабочена трагической судьбой беженцев и готова оказать освободительному движению в Бирме помощь в размере пятисот тысяч долларов. Правда, далее последовало одно любопытное предложение, обусловливающее получение названной суммы, и Бо Мья, поколебавшись, ответил, что обсуждение данного вопроса требует детальной проработки. Графт Шарп согласился с его доводами.
По приезде в Бангкок «миссионер» из «Уорлд Вижн» встретился с уже знакомым нам господином Уиллисом Бэрдом.
— Бо Мья на встречу согласен, — сказал он, — однако сейчас ему следовало бы подкинуть немного оружия. Птичек следует прикармливать.
— Вот и займитесь этим, дружище, — сказал Уиллис, которому было хорошо известно, что господин Шарп имеет большой опыт поставок оружия для никарагуанских «контрас».
Карьера индокитайского стрелка
В его жизни стремительные взлеты судьбы порою перемежались досадными инцидентами. Один из таких инцидентов произошел в его бытность командиром 10-го пехотного батальона лаосской королевской армии, дислоцировавшегося восточнее Долины кувшинов.
Как-то раз в бунгало, служившее штабом батальона, заявился лейтенант и, бесцеремонно ворвавшись в кабинет майора Ванг Пао, потребовал выплаты жалованья своим солдатам.
Майор, до того времени безраздельно и безнаказанно хозяйствовавший в батальонной казне, был настолько раздосадован наглостью этого лейтенантишки, что в порыве «благородного негодования» прострелил ему ноги. Казалось бы, заурядный для лаосской королевской армии случай неожиданно получил огласку, поскольку даже среди погрязших в коррупции и наркобизнесе военных чинов встречались иногда порядочные офицеры. Одним из таких честных служак был командующий 2-м военным округом полковник Кхамху Буссарат, который, узнав о случившемся инциденте, вызвал к себе распоясавшегося майора и приказал выдать жалованье солдатам. Майор Ванг Пао пережил тяжкие минуты унижения. Такое не забывается. Несколько дней спустя на одной из просёлочных дорог автомобиль полковника был прошит автоматной очередью. Взвод солдат из 10-го батальона накрыл его огнем из засады. Однако полковнику Буссарату повезло, и он остался жив. О покушении было немедленно доложено во Вьентьян. Неужели стремительной карьере Ванг Пао пришел конец? Ведь начиналась она просто замечательно...
Горный север Индокитая французы всегда считали «твердым орешком». Об его отроги разбивались усилия многих торговцев, завоевателей и религиозных пророков, шедших сюда как со стороны Индии, так и со стороны Китая. Правитель тамошних племен мео вождь Туби Лифунг, державшийся на плаву в условиях господства родо-племенных и феодальных пережитков, не без поддержки французских резидентов, сумел сосредоточить в своих руках абсолютную власть. Тактика «разделяй и властвуй» проводилась в Лаосе внушением горцам иллюзии независимости от центральной лаосской администрации. Это позволяло колонизаторам малыми силами контролировать сразу и горы и долины.
Туби Лифунг — «опиумный королек» местного масштаба — вполне устраивал французов, поскольку его армия мео выполняла разведывательные задачи в борьбе с национально-освободительным движением. То, что Туби был практически всем известен как держатель опиумной монополии этого района, его колониальных хозяев нисколько не смущало. Мы уже приводили известное изречение французского полковника Транкиля о том, что всякий, кто хочет заручиться поддержкой мео, должен покупать у них опий. Однако пришедшие на смену французам американцы сочли Туби Лифунга, как он ни был им нужен, все же слишком скандальной фигурой. Фарисеи из ЦРУ, принявшие «лаосское хозяйство» у французского второго бюро, сделали ставку на свою собственную «лошадку». Ею стал мало кому известный сержант индокитайских стрелков, мео по национальности, Ванг Пао, на погоны которого уже через десять лет после его ухода из колониальной армии лаосский король приколол генеральские звезды... Но мы, кажется, забегаем вперед.
Пока что майор, организовавший покушение на высшего чина, стоит па краю пропасти. Прибывший в Сиенгкуанг начальник генштаба королевских вооруженных сил Ун Ратикон «исполнен гнева и негодования». Он становится во главе расследования, хотя всё и так яснее ясного. Но старая лисица Ратикон не торопится с выводами. Он не из тех чванливых генералов, которые могут игнорировать советы американских офицеров из числа «зеленых беретов», обосновавшихся в лаосских джунглях. Да и Ванг Пао ему гораздо ближе по духу, нежели честный служака Буссарат. Ведь дородный Ратикоп, носящий нашивки высших королевских наград — Большого креста миллиона слонов и ордена «Белый зонт» — на своем мундире, такой мягкий и добродушный с виду, был далеко не прост. Он контролировал большую часть контрабандной опиумной торговли, идущей через Лаос, в потоки которой вливались и партии опиума из Таиланда, Северной Бирмы и Юго-Западного Китая. Вспомним, как ловко он вышел победителем из сражения у деревушки Бан-Кван, где шаны Кхун Са сражались с китайскими генералами. Ун Ратикоп, «герой» той знаменитой «опиумной» войны 1967 года, ничего и никогда не делал зря.
Вот и сейчас он постарался выгородить своего протеже, ведь Ванг Пао был стражником этого «королевского опиумного пути». Он лично казнил провинившихся, был готов жертвовать любым числом своих соплеменников. Низкий и жадный деспот, Ванг Пао, уже тогда возомнивший себя «королем» мео, как нельзя лучше устраивал внешне покладистого и аморфного Уна, скрывавшего под лицемерной личиной бульдожью свирепость и хватку. К тому же Ванг Пао для своего покровителя из Вьентьяна играл роль коммерческой ширмы: он вместе с эмигрировавшим из Сайгона Ло Кхам Тхи формально считался владельцем авиакомпании «Сиенгкуанг эйр транспорт», которой ЦРУ предоставило два самолета С-47.
К тому времени Ванг Пао уже был прочно привязан к спецслужбам из Лэнгли. Еще в 1961 году полковник американской разведки Эдвард Лэнсдэйл сообщал из Вьентьяна послу США в Сайгоне Максвеллу Тэлеру: «Около девяти тысяч людей из племени мео экипированы для партизанских действий, которые они ведут сейчас с ощутимой эффективностью на контролируемых коммунистами территориях Лаоса. Политическое руководство мео в руках Туби Лифунга, находящегося большей частью вне Вьентьяна; военное руководство осуществляет полковник Ванг Пао, он же и командир на поле боя. Действия мео контролируются резидентом ЦРУ во Вьентьяне». Эти свидетельства подтверждаются показаниями в Сенате США генерала Роберта Пети, бывшего заместителя командира части № 7/13 ВВС США в Удоне на территории Таиланда. В 1971 году он заявил: «Ванг Пао должен был совершать вылазки со своей базы, определять нахождение противника, отходить назад, а тогда уже вступала в действие американская авиация». Услуги «наводчика» Ванг Пао были высоко оценены за океаном. В 1974 году американский сенат принял специальное решение, согласно которому сын бывшего индокитайского стрелка, девятнадцатилетний Ванг Иеу был принят в военную академию в Вест-Пойнте — случай беспрецедентный для иностранца.
Операцию, осуществлявшуюся в те годы американской разведкой в горных районах Лаоса, без преувеличения можно считать уникальной. Теперь, уже, будучи в генеральском чине, «король» мео перемещался по стране только на вертолете, экипаж которого состоял из американцев. Более трехсот завербованных в США бывших солдат и сержантов специальных войск натаскивали разведывательные отряды Ванг Пао. Они обучали их ведению боевых действий, помогали поисковым группам, часто возглавляя их, а также планировали операции по психологической войне и диверсиям в освобожденных зонах. Только по официальным данным, в горах было убито около двадцати наемников ЦРУ.
Газета «Вашингтон пост» в конце 1972 года опубликовала признания трех американских летчиков из 158-го штурмового вертолетного дивизиона 101-й авиационной дивизии, базировавшейся в Южном Вьетнаме, которые участвовали в операции по так называемой программе «Си-си-эн», предварительно взяв на себя обязательства сохранять свои действия в строгом секрете. Они перевозили спецгруппы численностью от трех до пятнадцати диверсантов. Обычно их комплектовали из наемников различных национальностей, в основном из горцев или китайцев. Как правило, на задание их вели американцы. Диверсантов оставляли где-либо в зоне контроля патриотических сил и затем через какое-то время забирали назад. Пилоты сообщали, что диверсанты имели строгий приказ всеми средствами избегать вооруженных столкновений. В их задачу входили сбор разведывательных данных, установка замаскированных электронных датчиков, сигнализирующих о перемещении войск, и диверсии. Иногда, возвращаясь, они приводили пленных. Радистами в диверсионных группах всегда шли только американцы.
На основе разведсведений, доставляемых людьми Ванг Пао и американскими специалистами, велись бомбардировки освобожденных районов. По некоторым данным, американцы с 1964 по 1973 год сбросили на многострадальную землю Лаоса около двух с половиной миллионов тонн бомб, что составило более десяти тонн на каждого жителя. Впервые в истории военных действий бомбардировки с воздуха велись не для поддержки наземных сил, а с тем, чтобы полностью уничтожить любое проявление нормальной жизни людей в обширном районе.
Однако ни бандитские рейды подчиненных Ванг Пао, ни бомбардировки не оправдали расчетов американцев. Пятнадцать тысяч солдат мео отнюдь не представляли ещё всех горцев, которых насчитывается, по различным данным, от 300 до 400 тысяч. Хмубы, яо и другие национальные меньшинства никогда не поддерживали продажную политику своих князьков. Естественно, их марионеточная армия, находившаяся на иждивении ЦРУ, лишенная опоры в собственных же горах, вынуждена была, в конечном счете, отступить к юго-западным отрогам плато Сиенгкуанг. «Тайная война» ЦРУ против Лаоса подходила к своему бесславному концу. После победоносного наступления патриотических сил в 1975 году американские самолеты вместе с Ванг Пао и его окружением вывезли на базу таиландских ВВС в Нампхонге около двух тысяч человек. Других желающих бежать из Лаоса не оказалось. Ванг Пао, вылетев 18 июня 1975 года из Бангкока в Париж, вскоре после этого объявился в США, а обманутые им земляки оказались в трех лагерях для беженцев, расположенных близ Меконга. Верховодил в крупнейшем из этих лагерей бывший офицер «спецвойск» Ванг Пао майор Муа Хуа, работавший под началом агента ЦРУ некоего Тома по прозвищу Виски. Он-то и уверял заезжих журналистов, что «мео в большинстве выступают противниками перемен в Лаосе».
Однако бодрые пресс-релизы, составляемые Муа Хуа, уже мало кого могли ввести в заблуждение. Даже реакционная эмиграция вынуждена была очень скоро признать, что обещанное ею «партизанское движение» мео против народной власти, установленной в декабре 1975 года в Лаосе, всего лишь несбыточная мечта... В течение 1976 и 1977 годов таиландская полиция задерживала на границах оборванных и оголодавших одиночек, тайно возвращавшихся из горных районов Лаоса после безуспешных попыток создать там то «армию теней», то «армию бога неба за освобождение», то «революционные отряды»...
Ванг Пао в это время спокойно отсиживался в штате Монтана. Казалось бы, он перестал помышлять о «триумфальном возвращении» в родные края, как неожиданно его посетили старые приятели из Лэнгли и предложили совершить неофициальную поездку в таиландский город Чиангмай. На календаре был 1987 год.
Прасат Каманглек размышляет над деталями
Третий день подряд Прасат сидел, запершись в своей конторе. Он раздумывал над головоломкой, которой озадачил его, отбыв в Чиангмай, молодой бирманец. Частный детектив понимал, что порою какая-нибудь нелепая случайность может так повернуть дело, что и самый изощренный ум не в состоянии прийти к определенному выводу.
Прокручивая в голове, в седьмой или восьмой раз, рассказ Бо Мая о взятии каравана, Прасат одновременно думал о взятии другого каравана, где случайностью, чуть было не погубившей Ву Ханя, был сержант Билли Грин. Здесь же случайностей или случайных совпадений было куда больше. Даже если смертельное ранение Со Мауна исключить из числа случайностей, в боевой операции всегда кто-нибудь может быть подстрелен, то каким образом у одного из сопровождающих караван оказалась мочка уха капрала? И вообще, с этой мочкой уха какой-то бред. То ли тот человек по имени Суан — шизофреник, то ли в этом заключалась какая-то дьявольская задумка... Прасат взял ручку и записал: «Ухо — символика — обычаи — обряды — тотемизм — фетишизм. Проверить обрядовость тайных китайских обществ». Но дальше логический ход опять спотыкался. Если мочка уха — важная деталь какой-то игры, то почему она попала в руки человека, явно обреченного... Стоп, а почему обязательно обреченного, а если бы их захватили живыми, то, может быть, по этой примете люди Бо Мья обнаружили своего человека в караване? Версия - неплохая, но никуда не годится. Если майор был связан с людьми Бо Мья, а это так, то с какой стати ему было брать караван Кхун Са, чтобы обогатить казну Рангуна. Стоп!
У Бо Мья сейчас, как известно, серьезные финансовые затруднения, и это, очевидно, толкнуло его на грабеж «опиумного короля», что само по себе дерзость, которую Кхун Са не простит. Поэтому решили сработать руками Рангуна. И опять мысль Прасата вернулась к погибшему американскому взводу. Родственники убитых мео могли мстить американцам. А для американского командования взвод погиб на неизвестном участке «тропы Хо Ши Мина», и родственники погибших солдат до сих пор разыскивают их останки по всему Вьетнаму, а искать нужно совсем в другом месте... Стоп, отличная идея: искать нужно совсем в другом месте, но в каком? Допустим, майор из Рангуна повторил в какой-то степени, правда, без особой кровавой бойни, трюк Ву Ханя. Тогда сценарий ему подсказал кто-то, знавший проделки вьетнамца. Допустим. Это уже мысль. В Чиангмае Ву Хань имел контакты с Фао Мином. Фао Мин упоминался Со Мауном. Я навел кое-какие справки об этом господине, по которому виселица давно плачет. У него прелюбопытнейшие связи с самыми разными людьми, из чего можно сделать вывод, что работает он на нескольких хозяев, хотя и сам лично - босс немалой величины. Его прошлое уходит в Гонконг, где он, кажется, начинал свою карьеру рикшей.
В это время в конторе зазвонил телефон. Прасат снял трубку и, выслушав голос на другом конце, сказал:
— Спасибо, Чен. Материалы прошу перегнать мне по телефаксу, и чем быстрее, тем лучше. Кажется, ваши химики помогут мне прояснить кое-какие вопросы.
Ни одного из погибших на караванной тропе тайское отделение Интерпола идентифицировать не смогло, тогда Прасат обратился к коллегам ряда других стран. Телефон из Гонконга подтвердил личность двух убитых. Это были молодые парни, которые свои таланты в области химии поставили на службу наркобизнесу. Они состояли на учете в полиции, а потом неожиданно исчезли. В Бирму они попали, скорее всего, через континентальный Китай, что еще раз доказывало наличие «китайского канала» транспортировки наркотиков из «золотого треугольника».
На следующее утро, получив материалы из Гонконга, Прасат обнаружил, что именно у одного из гонконгских парней Бо Май нашел мочку уха своего погибшего друга.
Каманглека перекосило, как от острой зубной боли. Мистический кусочек уха становился кошмарным наваждением не только для господина Фао Мина. Двинув, что есть силы, кулаком по висевшему в углу кабинета тренировочному мешку с песком, Прасат взял уже испещренный различными пометками листок и нарисовал треугольник. В его основании два угла были помечены инициалами господина Фао Мина и погибшего китайца из Гонконга, а против угла, расположенного в вершине треугольника, поставлен жирный знак вопроса.
Два сержанта
После двух недель изматывающих допросов с применением мер физического воздействия, а попросту пыток, сержант Ми Сон лежал в луже воды на цементном полу карцера и молил Просветленного дать ему силы, чтобы побороть в себе искушение разбить голову о стены камеры и разом со всем покончить.
От него требовали невозможного: сказать, куда подевался груз с захваченного каравана. Следователи считали его агентом КПБ или каренов, а предателя-майора злодейски убитым патриотом. Ми Сон, пытавшийся поначалу доказать обратное, быстро понял, что имеет дело с людьми или вконец тупыми, или давно продавшимися сепаратистам.
Наконец ему объявили, что в ближайшее время состоится суд военного трибунала, вслед за которым сержант будет казнен.
Когда его подняли с пола и потащили из камеры по бесконечным лестницам и переходам, он подумал, что наконец-то состоится суд. Во внутреннем дворе тюрьмы сержанта посадили в закрытый «лендровер», и через некоторое время машина тронулась. После нескольких часов езды по тряской дороге его вытащили из «лендровера» и пересадили в другую машину, марку которой сержант не смог определить ввиду совершенной ветхости этого транспортного средства. С обеих сторон его плотно стиснули двое здоровенных молодцев в полевой солдатской форме, впереди рядом с водителем в такой же форме сидел сержант. Машина двинулась по проселочной дороге, идущей по верху дамбы, протянувшейся сквозь бесконечные квадратики рисовых чеков.
Всё это показалось Ми Сону странным, но сил удивляться не было. Наконец они въехали в ворота какой-то крупной сельскохозяйственной фермы, которые тут же наглухо закрылись. Парни вытащили находящегося в полуобморочном состоянии сержанта из машины и отвели его в небольшое бунгало, почти полностью скрытое от посторонних глаз густой зеленью банановых деревьев. Потом его уложили на низкий топчан, покрытый циновкой из пальмовых листьев. От усталости, голода и перенесенных пыток сержант впал в глубокое оцепенение и даже не почувствовал, как в вену на сгибе руки в локте вонзилась игла.
— Господин Вэнь, — говорил полчаса спустя пожилой врач человеку, который являлся начальником личной разведки Кхун Са, — доверьтесь моему многолетнему опыту, но после сделанной ему инъекции он должен был выложить, где находится товар, если только знал об этом. Но о грузе, взятом в караване, он не имеет понятия. Утверждает, что груз улетел с вертолетом и предателем-майором.
— А почему он назвал его предателем, многоуважаемый Ли? — спросил худощавый седой китаец врача, которого разведка Кхун Са приглашала лишь в исключительных случаях. Ли занимал очень достойное место в иерархии «триад» и потому мог себе позволить оказывать временами услуги «опиумному королю», не будучи напрямую с ним связанным. Кхун Са знал это, и потому провести допрос сержанта с применением подавляющих волю медикаментов попросил «своего дорогого приятеля Ли». После этого начальник разведки будет не в состоянии допускать какие-либо импровизации. Вэнь будет бояться Ли, который обязательно составит подробный отчет о допросе и перешлёт его по надежным каналам «королю». Такова была система проверки, созданная неуловимым и таинственным Кхун Са, не доверявшим в этой бренной жизни никому.
— Меня и самого это заинтересовало, господин Вэнь. По словам сержанта, в этом деле были замешаны еще два капрала, один сержант, один монах, выдающий себя за ясновидца, еще один сержант, который иногда становится лейтенантом, и еще небольшой кусочек уха одного из капралов. Сначала я предполагал помешательство, но, кроме дистонии, естественной в его состоянии, никаких аномалий в психике сержанта не обнаружил. Он утверждает, что майор был связан с Бо Мья и один из его капралов вызвал подозрение майора, выкрав пленку из фотоаппарата, которым при подобного рода операциях рейнджеры снимают лица убитых контрабандистов для последующей их идентификации. Очевидно, этой пленки хватились только на следующий день, что было бы невозможно, если бы майор действительно был армейским разведчиком.
— Он сказал, где пленка?
— Тот капрал, его имя Бо Май, унес её с собой. Но, кроме пленки, что вполне естественно, он утащил еще и мочку уха второго капрала, что уже относится, мне кажется, к разряду подсознательного. Вот в этом месте показания сержанта начинают напоминать бред. Второй капрал, его звали Со Маун, однажды столкнулся с неким сержантом, который при странных обстоятельствах — он расстрелял патруль, арестовавший капрала, — спас этого паренька от тюрьмы, но затем принялся его шантажировать, используя отсеченную у паренька мочку уха. Вот эту самую мочку первый капрал обнаружил при обыске трупов в караване. Сержант утверждает, что капрал обнаружил еще на том трупе «радиомаяк», который, очевидно, давал сигналы поисковой группе.
Начальник разведки, слушавший рассказ врача с огромным интересом, побледнел при упоминании о «радиомаяке», которым пользуются обычно все авианаводчики.
— Да, история явно мистическая, не хватает лишь нескольких духов и лис, чтобы сложить из этого новеллу в стиле Ляо Чжая («Рассказы Ляо Чжая о необычном» — сборник фантастических новелл средневекового китайского писателя Пу Сунлина –В.П.), которого так обожает читать наш уважаемый господин, — сказал Вэнь, и спросил как бы невзначай: — А не назвал ли сержант имя того второго сержанта, который бывает лейтенантом?
От Ли не ускользнуло волнение почтенного Вэня.
— Да я как-то не удосужился об этом спросить, — сказал он, немного растерявшись. — К сожалению, следующий сеанс можно провести только через восемь часов. Пациент очень слаб, и может наступить летальный исход, а этот малый, насколько я понимаю, нужен нашему уважаемому господину живым.
— Благодарю вас, господин Ли, — сказал Вэнь, сердечно прощаясь с врачом. — Если можно, повторите сеанс через восемь часов, а пока предлагаю развлечься с видео. Господину недавно прислали последние новинки из Сингапура. А может быть?.. — Глаза начальника разведки хитро блеснули.
— Это в моем-то возрасте, уважаемый Вэнь, — сказал врач. — Лучше уж видео. Потом, может быть, как утверждают даосцы (даосизм — философско-религиозное учение в Древнем Китае, впитавшее в себя элементы древних народных культов и шаманских верований), чего-то и захочется. Знаете, в одном из даосских трактатов я читал, что при надлежащей технике и столетний старик сможет изрядно ублажить женщину...
Оставшись один, Вэнь быстро прошел в небольшой домишко, расположенный на самой окраине обширной территории фермы.
Внутри этой хижины сидел в одиночестве сержант и играл сам с собой в китайские шашки. При виде начальника разведки он широко улыбнулся и пошел навстречу. Однако Вэнь отстранился от объятий.
— В чем дело, брат? — спросил сержант с тревогой в голосе.
— Идиот, — сказал Вэнь. Он двинул по низенькому столику, и доска с фигурками полетела на пол. — Ты перемудрил с этим мальчишкой. Мало того, что он сам отправился на тот свет раньше, чем послал дорогой предков
нашего семейного врага, но он, видно, разболтал всё сержанту и своему дружку Бо Маю. Сержанта допрашивал Ли. Через восемь часов он будет знать твое имя, и тогда оба мы погибли, так и не отомстив Фао Мину. Правда, сержант очень слаб, но входить к нему нельзя. Охрана обязательно донесет об этом Чан Шифу. Но сержант должен умереть, и чем быстрее, тем лучше. Суан улыбнулся.
— Брат, позволь мне самому решить эту задачку.
— Смотри, Суан, — глаза Вэня пожелтели от ярости. Когда Ми Сон пришел в сознание, он увидел над собой лицо того самого сержанта, что вез его в машине. На этом лице блуждала странная улыбка, и Ми Сона словно током подбросило. Собрав все силы, он уцепился сержанту в ухо руками и принялся рвать его. Тогда Суан, озверевший от боли, ударил его рукояткой револьвера по голове, и Ми Сон, обливаясь кровью, рухнул на топчан. На шум в комнату ворвалась охрана вместе с начальником разведки. Несколько выстрелов в упор впечатали тело Суана в стену. Вэнь, даже не взглянув на труп сержанта, подбежал к топчану, на котором лежал другой сержант, и, схватив его руку, начал искать пульс. Пульса не было.
— Измена! — заорал начальник разведки не своим голосом и двумя выстрелами подырявил головы двум здоровенным охранникам.
Филателист с причудами
Вьентьян пребывал в послеобеденной спячке. Казалось бы, в этот час вымерли улицы и без того немноголюдного города, провинциализм которого никак не вяжется со статусом столицы. В сквере перед зданием почтамта, лениво пережевывая побуревшую от зноя растительность, паслись коровы. Велорикши, заняв в колясках места пассажиров, безмятежно спали, не беспокоясь о клиентах, которые в это время суток были просто невозможны.
Таиландский бизнесмен Прами Сарасит мягко притормозил «тоёту» рядом с широким пандусом здания почтамта и прошел в прохладный зал. Как и на улице здесь было пусто. Это обстоятельство очень порадовало Прами. Он решительно пересек зал и, пройдя за одну из стоек, скрылся за дверью конторки. В небольшой комнате было невыносимо душно и накурено. Слегка покачивалось кресло-качалка, в котором сидел коротко стриженый человек с седым ежиком волос и злым, колючим выражением изрезанного морщинами лица.
— Любезнейший господин Сали?
Прами окинул взглядом комнатушку в поисках стула. Однако, кроме убогого стола да кресла-качалки, в этой клетушке ничего не было.
— Вы кто? Что здесь делаете? Зачем пожаловали? — отрывисто пролаял сидевший за столом мужчина.
Прами расплылся в самой добродушной улыбке, которую он только мог себе позволить. Через секунду опрокинутое кресло валялось в одном углу комнаты, а ее хозяин — в другом. Прами поднял кресло и уютно в нем устроился.
— Господин Сали, ну разве же так принимают гостей? Я привез вам редкую коллекцию американских марок. Сядьте на пол, коль не удосужились завести стул для посетителей, но прежде дайте мне ключ от конторки.
Мужчина в углу комнаты вытаращил глаза.
— Я не Сали, — сказал он, — вы меня с кем-то путаете.
Теперь пришел черед Прами впасть в ступор. Но он не мог себе такого позволить.
— Какая жалость! — воскликнул сайгонский коммандос Ву Хань. — А где же мой дорогой приятель Сали?
— Я не знаю такого, но, очевидно, это такой же грубиян, как и... — договорить мужчина не успел, из его груди на левой стороне торчал нож.
Таиландский бизнесмен Прами Сарасит аккуратно прикрыл за собой дверь конторки и очутился в зале почтамта. Подойдя к стойке, где отправляют телеграммы, он принялся барабанить по стеклу. Наконец из дверей конторки напротив вышла заспанная девушка и ласково осведомилась о том, чего желает господии. Получив от девушки телеграфный бланк, Прами направил в Чиангмай телеграмму следующего содержания: «Потерял коллекцию марок, что осложняет дела с получением страховки».
В это время из соседней конторки вышел коротко стриженный седой, мужчина и сказал:
— Вайнхон, голубка, мне нужно срочно сходить на талат (рынок во Вьентьяне). Один тайский торговец привез мне коллекцию американских марок с бабочками за 1987 год.
Ву Хань остолбенел, он понял свою ошибку. Между тем мужчина пересек зал и вышел в знойное марево улицы. Ву Хань последовал за ним.
Когда мужчина проехал два квартала на велосипеде, его догнала «тоёта», и сидевший в ней человек окликнул господина Сали. Тот слез с велосипеда и подошел к машине.
— Не стоит спешить на талат, господин Сали, — сказал мужчина в «тоёте». — Коллекция у меня в гостинице.
Сали расплылся в улыбке.
— Я очень рад, господин...
— Прами, — подсказал Ву Хань.
— Куда мне приехать? — спросил Сали.
— Донгпаланг, — отрывисто бросил Ву Хань, и «тоёта» резко рванулась с места.
Через полчаса в одном из ресторанчиков квартала Донгпаланг в специально отведенной для особо важных гостей комнате состоялась встреча Ву Ханя с резидентом Фао Мина во Вьентьяне Сали Фамчьютом.
Последний внимательно выслушал суть задания, изложенную посланником Уиллиса Бэрда, и, промолчав минуту, сказал:
— Мы сделаем все, что в наших силах. Приказ друзей генерала должен быть выполнен любой ценой.
К сидящим подошел прислужник с подносом, уставленным банками пива. Ставя поднос на стол, он неожиданно обронил его на пол.
— Болван! — произнес Сали с вымученной улыбкой. Прислужник ползал по полу, собирая банки, раскатившиеся по всей комнате. Сали нервно закурил. Ву Хань решил сказать что-нибудь примирительное, но неожиданно был сбит со стула, а еще через секунду страшный удар лишил его сознания.
Взглянув на безжизненное тело «коммандоса», Сали глубоко затянулся дымом сигареты, а затем, выпустив из своих легких ароматное облачко, сказал прислужнику:
— Палин, наркотизируй эту змею часа на три. К вечеру я жду Мохина, который побеседует с этим приятелем, а потом ты найдешь возможность избавиться от господина Прами — Ву Ханя.
«Ясновидец»
Около шести часов пополудни город начал погружаться в сумерки, а уже в начале седьмого темнота сделалась чернильной. В то время как на первом этаже дома в квартале Донгпаланг в небольшом китайском ресторанчике люди совершали вечернюю трапезу, в одной из комнат второго этажа готовилась пытка.
Раздетый догола Ву Хань был прикован к узкой металлической койке, у изголовья которой сидел монах. Он безмятежно смотрел в глаза профессионального убийцы и хитреца, который за просто так никогда не откроет своих секретов. «Коммандоса» следовало сломать. Голый человек беззащитен. С ним можно делать все, что угодно. Для начала подручные монаха отсекли Ву Ханю мочку уха.
Ву Хань скосил глаза на пол, куда пролилась его кровь. Он ошибся во второй раз. Сейчас он предпочел бы встречу со всеми американцами, павшими у ручья в ущелье Дангрек, обществу этих хладнокровных мясников.
— Дорогой Прами, — услышал он хрипловатый голос монаха, — мы все о вас знаем, но некоторые стороны жизни господина Ву Ханя настолько любопытны, что хотелось бы услышать о них подробнее. Не стоит хитрить, капитан, на этот раз вы проиграли. Хозяин не прощает тех ошибок, которые вы совершили. Итак, о чем поведал ваш новый патрон Уиллис Бэрд?
Струя из пульверизатора оставила на теле Ву Ханя широкую полосу бронзовой краски.
Ву Хань был наслышан о подобных штучках. Краска быстро сохла, превращаясь в панцирь, внутри которого тело задыхалось.
— Итак, Зыонг, я жду чистосердечной исповеди. Лаос — спокойная страна, и если в ней вдруг объявляется прохиндей такого ранга, как бывший сайгонский капитан Нгуен Као Зыонг, однажды уже нашаливший где-то в районе плато Боловен, то, значит, затевается нечто из ряда вон выходящее. Мой приятель «сюцай» — большой дока в подобных делах, но его, как и тебя, Ву Хань, погубила склонность к повторам. Признайся, что это ты надоумил Фао Мина повторить трюк с грабежом каравана. Тогда в Лаосе это прошло легко и просто. Твои американские покровители постарались замять жуткую историю, которую поведал им оставшийся в живых сержант. Только некоторые люди, Зыонг, очень любят коллекционировать всякие жуткие истории и иногда начинают сравнивать их.
Ву Хань понял, что ловчить бесполезно.
— Уважаемый бигкху, — сказал он, — в пытке не будет нужды. Я расскажу вам всё об Уиллисе Бэрде и своей миссии в Лаос. В ближайшие дни в Чиангмае состоится встреча весьма важных персон. Бэрд не назвал их имен, но я догадываюсь, что туда пожалует сам господин Ванг Пао. Однако позвольте мне одеться.
Мохин дал знак двум коренастым молодцам, которые бережно освободили Ву Ханя от оков и принесли его одежду. Сидевший в углу изящный человечек бесшумно приблизился к Ву Ханю и ловко обработал рану на ухе.
— Продолжайте ваш рассказ, дружище, — сказал Мохин, — он очень занимателен.
— В Лаосе я должен организовать восстание нескольких племен мео. Но поскольку горцы стали, вопреки ожиданиям извне, неожиданно миролюбивы и даже преданы народной власти, нужно будет устроить небольшой маскарад. Словом, мне надлежит организовать группу людей, которая от имени органов безопасности ЛНДР проведет ряд карательных акций в горных районах. Цель — уничтожение посадок опиумного мака. Мео лишатся традиционного источника существования и восстанут. Правда, быть может, очень небольшое их количество, но это не суть важно. К тому времени на территорию Лаоса просочатся отряды каренских повстанцев, которые станут основной боевой силой в освобожденных районах. Поскольку в этом деле замешан Уиллис Бэрд, операцию, как я понял, затеяло ЦРУ.
Внезапно монах, до того внимательнейшим образом слушавший Ву Ханя, вскочил со своего места и резко открыл дверь, ведущую в комнату. На пороге стоял улыбающийся Сали, за спиной которого с автоматами наизготовку напряглись лаосские полицейские.
Монах отпрянул в комнату. В спину ему уткнулся ствол револьвера.
— Ты мерзко шутишь, Сали, — сказал Мохин.
— Я-то, — ответил Сали, — я-то нисколько, а вот этот малый, — он показал пальцем на Ву Ханя, — жить не может без поножовщины. Сначала он приканчивает связника Фао Мина, который не успел получить последних инструкций от своего патрона, поскольку они были перехвачены нашей службой. Когда мои люди встретили господина Прами Сарасита в Нонгкае, они дали ему наводку на Сали, то есть на меня. Однако этот идиот перепутал комнаты и укокошил настоящего агента ЦРУ. Уиллис Бэрд его за это по голове...
Сжатый в пружину комок человеческого тела вылетел в брызнувшее разбитым стеклом окно. Резко взвизгнули тормоза автомобиля на улице. Сали бросился к окну, а в это время за его спиной раздался выстрел. Подстреленный в ногу Мохин вертелся волчком на месте, а то, что раньше было профессиональным убийцей Ву Ханем, бесформенно распласталось на асфальте под колесами могучего КамАЗа.
Господин Фао Мин вспоминает
Гонконг. 1956 год. Двадцатилетний рикша в рваных шортах и черной сатиновой рубахе ловко лавирует в людской толчее, заполнившей узкие улицы старых городских кварталов. Его душа поёт от радости. Ещё вчера он был никому не нужным оборванцем, которого могли жестоко избить за перехваченного клиента, могли отнять несколько жалких монет, с таким трудом заработанных в бесконечной езде по городу, могли изрезать шины его велоколяски, просто так, из забавы над его горем.
Могут сделать это и сегодня. Но пусть потом трепещут. Старик Ван с трясущимися руками и слезящимися глазами, такой же оборванец в сатиновых трусах, живущий в крошечной конуре, всё убранство которой составляет лишь истертая от времени циновка, провел молодого Чжун Хуна в узкие ворота неприметной пагоды, затерявшейся в одном из самых бедных кварталов.
Обратно вышел брат тайного общества «Зеленый круг» — могущественной организации гангстеров, которая после разгрома чанкайшистов в Китае перебралась из Шанхая в колониальный анклав британской короны.
В Гонконге главари «Зеленого круга» завели обычаи организованного преступного мира. Они завладели танцевальными залами, контролировали проституцию, практиковали похищения людей и грабежи банков, собирали с торговцев дань за охрану, а если те отказывались, громили их лавки. Затем они решили заняться наркобизнесом и начали производить героин. Считается, что большинство китайских химиков, которые в конце шестидесятых годов заполнили тайные лаборатории «золотого треугольника», именно в ту пору прошли соответствующую выучку у гонконгского однорукого мастера и шестерых его подмастерьев.
Всего через месяц после священного ритуала в пагоде, когда Чжун Хун был посвящён в братья, в городе началась война гангстеров. Конкурирующие преступные кланы начали систематическое избиение членов «триад», действуя рука об руку с колониальной полицией.
Однажды молодого рикшу срочно позвали к Вану. Примчавшись со своей коляской к лачуге старика, Чжун Хун заметил неподалеку группу подростков, тут же рассеявшихся при его появлении.
Войдя в темную клетушку, Чжун Хун долго не мог разглядеть, где же старец. И только спустя какое-то время, когда глаза освоились с темнотой, он увидел прямо перед собой на полу труп Вана. А еще спустя минуту в лачугу ворвалась полиция, и Чжун Хун был арестован. Адвокат, нанятый братством, велел рикше во время следствия и на суде хранить полное молчание.
— Братство позаботится о тебе, — сказал адвокат. — И даст со временем возможность отомстить. Ван стоял во главе братства, но знать об этом не должен никто. Она только и ждут пролить свет на личность старца, поскольку существуют же какие-то мотивы для убийства. Пусть решат, что убил ты. Скажешь, хотел стащить у старика два золотых светильника.
Через четыре года «Зеленый круг» помог своему собрату выбраться из тюрьмы, а ещё несколько месяцев спустя Чжун Хун с несколькими лихими парнями вырезал семейство Линей из конкурирующего «Красного круга». Трое сыновей Линя и два его племянника принимали участие в убийстве старика Вана. Бывший рикша застрелил племянников и младшего Линя, в то время как его подручные резали глотки другим домочадцам. Однако кто-то предупредил двух других братцев Линей, и те дали дёру в континентальный Китай, предпочитая изучение догм «великого кормчего» перспективе захлебнуться в собственной крови. Впрочем, и Чжун Хуну оставаться в Гонконге после содеянного было невозможно, поскольку колониальная полиция тут же вышла на его след.
В начале шестидесятых годов в Бангкоке появился коммивояжер Фао Мин. Дела у этого энергичного китайца вошли в гору. Особенно с началом войны во Вьетнаме. К тому времени «триады» Гонконга установили прочный контроль над опиумной торговлей в районе «золотого треугольника», а Таиланд широко использовался как перевалочная база для последующей транспортировки наркотиков в Южный Вьетнам и дальше в Америку.
Сейчас господин Фао Мин ожидал реакции членов братства «Зеленый круг» на предстоящие переговоры в Чиангмае между генералом Ванг Пао и его сыном, с одной стороны, и лидерами каренских повстанцев — с другой. Если переговоры пройдут успешно, ЦРУ может начинать широкомасштабную операцию в Лаосе с целью дестабилизировать обстановку не только в Индокитае, но и во всей Юго-Восточной Азии. С одной стороны, подобная ситуация может быть выгодна тайным обществам, поскольку предоставляет им определенную свободу рук в «треугольнике»... Но, с другой стороны, она может привести к появлению нежелательного конкурента в лице Ванг Пао.
Братство решило сорвать переговоры, о чем и уведомило господина Фао Мина по своим надежным каналам.
Два монаха
Прасат любовался панорамой Чиангмая со смотровой площадки храма Пратай Дой Сутеп, затерявшись в яркой толпе туристов, столпившихся возле чугунной решетки и бесконечно щелкавших затворами своих фотокамер.
В это время к Прасату подошел монах, возраст которого приближался к пятидесяти, что явно не соответствовало сану послушника.
— Господин Каманглек? — спросил он, вежливо улыбаясь.
— Чем могу быть полезен вам, любезный? — лица Прасата хранило невозмутимость.
— Ваш молодой друг испытывает некоторые трудности, — сказал бигкху. — Обычно я редко схожусь близко с другими монахами, но, поскольку ваш приятель оказался моим соотечественником, я постарался выполнить его просьбу. За ним следят люди одного богатого китайского дельца, и потому он не решился прийти сюда, но вас просил подойти сегодня после восьми вечера в супную «Белый тигр». Бо Май прячется в надежном месте.
Прасат внимательно выслушал монаха. Возможно, это провокация и Бо Мая «раскололи» люди Фао Мина. Однако за то время, что он провел с молодым бирманцем, Прасат успел убедиться в его мужестве и порядочности. Фао Мин — стреляный воробей и наверняка заподозрил молодого послушника, зачастившего к его дому за утренним подаянием. Его подручные могли схватить Бо Мая и подвергнуть его самым нечеловеческим пыткам, но Прасат был уверен в том, что парень предпочел бы смерть предательству.
— Хорошо, — сказал он монаху. — В восемь пятнадцать я буду в «Белом тигре».
Бигкху пошел прочь, не оглядываясь.
Харчевня «Белый тигр» притулилась между двумя трехэтажными строениями мрачного вида на одной из узких и грязных улочек Чиангмая. Подобные места не жаловали ни многочисленные туристы, ни местная полиция: первые по причине убогости этих трущоб, вторая — из-за их повышенной криминогенности. Направляясь к харчевне, Прасат обратил внимание на напряженную суету вокруг. Чутьём профессионала он угадал готовящуюся облаву, которая могла помешать предстоящей встрече. Поспешив к забегаловке, внутри которой несколько оборванцев поедали свой суп, Прасат заметил в углу странную пару — длинноволосого хиппи в яркой рубашке и линялых шортах и благообразного чиновника в летах, которые о чем-то оживленно беседовали. Детектив направился к ним решительным шагом и, присев на низенький табурет, сказал:
— Через несколько минут начнется облава. Приятели переглянулись. Потом все трое поднялись со своих мест и быстро покинули харчевню через выход на кухне.
Проехав несколько кварталов города на стареньком «пежо», пожилой приятель длинноволосого хиппи притормозил машину и простился со своими спутниками.
Оставшись наедине, Прасат и Бо Май прошли дворами на оживленную улицу Рамы и, выбрав наиболее шумную дискотеку, скромно устроились в одном из уголков затемненного зала.
— Откуда ты знаешь этого человека? — спросил Прасат своего молодого друга.
— Это удивительная история, Прасат, и здесь нет никакой ловушки. Я очень хорошо помню историю с Майком, но этого человека в свое время мне представил отец. Его зовут Тун Вин. Среди бирманских военных есть немало порядочных людей, искренне стремящихся покончить с коррупцией и наркобизнесом. Тун Вин один из них. После того как я по твоему указанию подбросил Фао Мину «привет», китаец стал сам не свой. Однако через некоторое время я заметил, что за мной стали следить. Оставаться в храме было небезопасно. Я продолжал собирать подаяние возле дома китайца и в один прекрасный день встретил там монаха. Когда монах встречает монаха, это не очень хорошая примета. Но когда я узнал в пожилом бигкху Тун Вина, то просто опешил. Он тоже узнал меня и велел следовать за ним. Оказывается, в Чиангмае затевается важная встреча, но одну из сторон он не знает. Из Бирмы же должен прибыть Бо Мья со своим штабом.
— А в Бангкок прибыл генерал Ванг Пао, и в аэропорту его встречал наш знакомец Уиллис Бэрд, — сказал Прасат. — Остальную информацию можно получить от Ву Ханя, но где сейчас этот вьетнамец?
— Я думаю, Тун Вину удалось кое-что выведать об этом пройдохе у Фао Мина. Во всяком случае, он собирается отправиться в Лаос с поручением от китайца к его людям.
Смерть бирманца
Боль от простреленной ноги стремительно поднималась вверх, уже рвало в паху, уже жгло внутренности, и он понимал, что это конец. Еще совсем недавно он считал, что ему нет равных в изощренном коварстве ума, что он один способен решить то, на что долгие годы бесполезно тратит усилия бирманская армия. Наконец-то удавалось столкнуть две страшные силы из этого сепаратистского котла, чтобы, предавшись междоусобной брани, они уничтожили друг друга. Скромный капитан бирманской контрразведки Тун Вин, казалось бы, достиг того, что было не под силу сотням его предшественников. Связавшись с мелкой бандой контрабандистов из племени лаху под личиной бродячего монаха Мохина, он в скором времени сделался мозговым центром шайки. Люди лаху помогли ему приблизиться к шанам. Разведка Кхун Са пристально наблюдала за любым новичком, попавшим в ее поле зрения. Начальник разведки Вэиь долго приглядывался к пройдохе-монаху, прежде чем пойти на долгий и обстоятельный разговор.
От предложений начальника разведки не отказывались. Поскольку обет молчания не могут нарушить только трупы, а переходить в это физическое состояние Мохину было явно не по душе, он предпочел стать агентом Кхун Са в лагере каренских сепаратистов. Смышленый монах через некоего Суана, которого особо привечал сам лидер каренов Бо Мья, был в скором времени завербован также и каренами в качестве агента-связника.
Капитан Тун Вин пребывал в состоянии, которое можно было бы назвать смесью восторга и ужаса. Когда ему открылась вся незримая паутина шпионажа, сотканная разведками Кхун Са, Бо Мья, наследников гоминьдановцев, «триад» и других сил, он окончательно утвердился во мнении, что основную игру придется вести в одиночку. Как это не печально, но, большая часть его руководства из армейской контрразведки тесно сотрудничала с сепаратистами.
Когда Суан поручил ему встретиться с пареньком из подразделения рейнджеров в Мандалае, Тун Вин — Мохин понял, что игра только начинает завязываться. Капрал понадобился Суану для сведения каких-то старых счетов с китайцем из Чиангмая. Юношу готовил сам Суан, который был большим мастером по части восточной мистики. Но страсть к таинственности сыграла с ним плохую шутку.
Мохин решил действовать на обострение ситуации и разыграть карту Суана, который, как он понял, был одним из людей «триад». Посмеиваясь в душе над муками молодого капрала и тщеславием Суана, Мохин раздобыл мочку уха в одном из моргов Мандалая и, выяснив, кто из обреченных в караване жертв пойдет с «радиомаяком», подсунул ничего не подозревавшему молодому химику из Гонконга пластиковый пакетик с этим
дурацким фетишем.
Он знал, что в нападении на караван капрал Со Маун будет участвовать непременно и что ему поручено изъять «радиомаяк». Найдя при убитом пластиковый пакетик, капрал должен разъяриться, поскольку его делали сообщником контрабандистов... У Мохина к тому времени возникли свои виды на Со Мауна, но, увы, паренек оказался убит.
Будучи профессиональным разведчиком, Мохин не доверял начальнику разведки Кхун Са — китайцу Вэню. Поэтому выложить ему всю эту полную мистики историю он не собирался. Тун Вин смутно догадывался о том, что между доверенным лицом Бо Мья - Суаном и «главными глазами и ушами» Кхун Са — Вэнем существует некая связь. Именно эта связь позволяла им дьявольским образом регулировать отношения между двумя организациями, разводя их от соперничества и вооружённой конфронтации.
Случай с караваном мог стать детонатором большой войны в джунглях, но для того, чтобы детонатор сработал, «опиумному королю» необходимо было представить неопровержимые доказательства измены его ближайших соратников, перевербованных мерзавцем Бо Мья.
И Мохин начал свою игру, которая привела его в провинциальную столицу государства Лаос. Теперь он лежал, привязанный к металлической койке, в каком-то грязном подвале и умирал от заражения крови. Он собрал практически всё необходимое, чтобы Кхун Са воспламенился гневом, более того, от исхода встречи в Чиангмае зависело очень многое на ближайшее время в изнурительной войне с каренами... Но все его усилия пошли прахом. Разведчик должен уметь проигрывать. Всегда находится кто-то поизощреннее, чем ты. Этот Сали... Впрочем, он такой же Сали, как я Мохин... Но чего так испугался Ву Хань? Прыгнуть под колеса автомобиля. Он ведь не из тех, кто страшился лаосской полиции.
Размышления монаха были прерваны появлением улыбающегося Сали. Его сопровождал тот самый изящный человечек, который накануне подстрелил его отравленной пулей.
Подойдя к койке, он оттянул веки и стал внимательно изучать зрачки Мохина.
— Через несколько минут он впадет в беспамятство, — безразличным голосом заявил он Сали.
— Жаль «ясновидца», — сказал Сали с усмешкой. — Самое страшное в нашей жизни работать на нескольких хозяев. Никак свою единственную жизнь не поделишь между патронами. Ты все же недооценил «сюцая», капитан Тун Вин. Наш чиангмайский мыслитель прозорливее лисицы Вэня и его братца Суана, которые решили приготовить для него западню, да только сами в нее и угодили. А теперь у нас очень мало времени, так что не темни, быстренько расскажи, куда подевался «курьер».
Мохин рассмеялся. Все-таки и Фао Мин не знает всего. И после этого умер.
Завтрак из жадеитов
Со времени описываемых нами событий прошло два месяца. Казалось бы, чисто внешне в жизни наших персонажей мало что изменилось. Господин Фао Мин по-прежнему совершает утренние обходы своего «торгового дома», а потом лакомится на веранде своей замечательной виллы компотом из личжи. Уиллис Бэрд скучает в офисе отца на Силлом-роуд в Бангкоке, а Прасат Каманглек занят разбирательством очередной истории, в которую угораздило его богатого клиента.
Встреча лаосских контрреволюционеров и бирманских сепаратистов, состоявшаяся в Чиангмае, не имела практических результатов, поскольку Бо Мья неожиданно покинул стол переговоров и срочно вернулся в свои лагеря. Лидер каренских повстанцев мотивировал свой отказ от переговоров тем, что в его стране сложились революционная обстановка, вызванная очередным переворотом военных. На самом деле отряды каренов были атакованы одновременно как правительственными войсками, так и армией Кхун Са, который мстил своему сопернику по наркобизнесу за нарушение правил игры.
Узнав о двурушничестве своего начальника разведки, Кхун Са распорядился угостить Вэня поистине «королевским завтраком» — блюдом из жадеитов. Проглотив несколько камней, китаец умер в ужасных муках. В это время в комнату бесшумно вошел господин Фао Мин.
— Дорогой господин, — сказал он, расточая самую любезную из своих улыбок, — великое небо ниспослало нам спасение.
«Опиумный король» не мог скрыть своего смущения.
Господни Фао Мин имел все основания для недовольства, поскольку последние действия Кхун Са едва не привели к нежелательным последствиям.
Братство выступило категорически против ослабления позиций сепаратистов в Бирме, и Кхун Са пришлось с этим смириться. Груз жадеитов был ему возвращен, однако честолюбивые амбиции не были удовлетворены.
Более того, присутствие в его лагере людей из соперничающего клана ему еще долго не забудут. Поэтому он постарался, как можно ласковее проститься с господином Фао Мином, чьи указания должен был теперь неукоснительно выполнять.
Бо Мья, лишившись нескольких ценнейших агентов, решил было воспользовался революционным настроем студенчества, которое увлек в свои лагеря. Однако в последнее время все большее число молодежи поняло сущность сепаратизма и порвало с каренами.
Дэвид Паттерсон, корреспондент лондонской «Обсервер», навестил как-то в Бангкоке Уиллиса Бэрда и попытался дознаться о причастности ЦРУ ко встрече в Чиангмае.
Уиллис только улыбнулся в ответ.
— Я уже очень давно работаю только на себя,- заявил он. - Посреднические услуги господину Ванг Пао оказывались мною только из желания принести пользу моей родине.
Он дал понять, что очень занят. Между тем Паттерсон намётанным взглядом обнаружил среди бумаг на столе Уиллиса списки американских ветеранов.
На встрече с одним из очень ценных агентов Интерпола англичанин поделился своими наблюдениями, и тогда ему было рассказано очень много интересных подробностей из жизни «золотого треугольника». Часть этих подробностей мы постарались довести и до сведения наших читателей, часть других еще ждет своего часа, поэтому мы не прощаемся с нашими персонажами, а говорим вместе с ними читателю: «До новых встреч!»
Так вот закончилась моя вторая игра в детектив. Потом в стране началось такое, что стало не до политических детективов. Но об этом как-нибудь позже. Роман с Судьбой продолжается.