«…ВАМ НЕ ПРИЗВАТЬ МЕНЯ К ОТВЕТУ»
Просматривая последние поэтические новинки, невольно обращаешь внимание на то, что зачастую вводные слова и предисловия к стихам интереснее самих стихов. Конечно, это зависит от того, кто является автором предисловия. Однако в случае, о котором я хочу рассказать, эта проблема осветилась совсем в ином ракурсе.
У поэтов со времен Державина заведен обычай передавать лиру в надежные руки своих последователей. Дело это хоть и сугубо индивидуальное, но ответственное. И подходили к этому весьма серьезно. Встретив книгу Владимира Шемшученко «Неподсуден», где цитируются слова Глеба Горбовского о том, что автор — едва ли не лучший петербургский поэт, я, конечно же, заинтересовался данным изданием.
С интересом начал читать и обомлел. Не столько от стихов автора, сколько от их диссонанса с предисловием Глеба Яковлевича. «Его стихи напоминают мне ограненные алмазы, в которых не испорчена ни одна грань. Система образов в его стихах по-своему уникальна… Я не знаю, сколько он сможет написать на таком надрыве, выдержит ли его сердце…» — пишет мэтр, и я с волнением знакомлюсь с этими «уникальными» образами: «Стал с людьми я осторожен, // сочиняю для собак». Не успеваю вспомнить есенинское: «Средь людей я дружбы не имею, // я другому покорился царству, // каждому здесь кобелю на шею…», как автор в следующей же строке поддерживает мои опасения: «не обманут, не солгут //кобели, щенята, суки…». Листаю книгу дальше: «...Налейте русскому поэту // стакан любви на посошок!» спокойно пишет Шемшученко после всенародно известного шлягера Малинина «Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала» (так для себя и не решил, чья фраза пошлее).
А вот вроде тоже «по-своему уникальный» троп: «Когда копаешь, словно крот // Нору в осточертевшем быте», если не знать, что он заимствован из стихотворения Андрея Реброва, у которого выглядит так:
…Где крот, как будто в толще временной
Копает ход сквозь древний пласт земной.
Так я порою Вечность носом рою…
Поэты могут повторяться, это явление распространенное, но я ведь ориентирован Глебом Горбовским на уникальность системы образов Шемшученко.
На многих страницах невозможно разминуться с, так сказать, поэтическим джентльменским набором: «настраивают скрипки кузнечики», «ночь звезду за звездой зажигает», «я тобой безнадежно болею», «красный горит фонарь у продавщиц тепла» (не просто штамп, это еще и западный штамп, у нас подобных кварталов «красных фонарей» просто нет — мерзнут бедняжки по проспектам без фонариков), «в твоих прекрасных волосах», «осень тихо вошла, положила мне руки на плечи», «Белой кистью рисует зима // неземные свои акварели», «змеей извивается поезд», «капли жемчугом в небо взлетают», «…листает календарь новогодний зима». К слову об уникальных образах: календарей отрывных в книге штуки три, (соловьев, скрипок и роз сколько — не считал). Помимо этих бэушных красивостей, есть в книге и откровенные провалы.
Если в конце строки присутствует «Россия», то рифмоваться она будет непременно с «синем», если на рифму приходится «взлетают», то следует ожидать «расцветают», а если «отзовется», то непременно «забьется» (это из короткого трехстрофного стихотворения).
Обращают внимание ошибки стилистического порядка. Это и многочисленные примеры амфиболии (когда подлежащее в именительном падеже трудноотличимо от прямого дополнения в винительном падеже, то есть не ясно кто над кем выполняет работу): «трактора пожирают деревья», «традиции ставят препоны» и т. д.; и ошибки смысловые: (Осень «не рыжая вовсе, а нагая совсем» как будто волосы — часть туалета); композиционные: как на уровне построения отдельного текста (в стихотворении «Август» ветер бросает лирическому герою в лицо листья, то есть дело происходит на улице, затем в третьей строфе стучится к нему в окно — герой в доме, а в конце герой оказывается все же стоящим на крыльце — подобных нестыковок в книге с десяток), так и на уровне построения всей книги. К примеру, Шемшученко пишет о том, что идет с похорон отца, забыв, как всего четырьмя стихотворениями ранее говорил, что у деда с отцом ни могилы, ни креста. Нечто подобное читаем и в других местах: «любил я блатные словечки // и драки квартал на квартал», а затем «Я с детства ненавижу драки»; или отряд красноармейцев вырезает невинный аул (???) и «милосердье комбеда» запекается на разбитых губах матери, а далее: «Я бы вырвал по плечи руки, тем, кто сбросил с Кремля звезду». То он уверяет: «Не удалось ничего накопить выходцам из барака (нашим дедам и отцам, надо полагать, ведь речь о нищей стране идет), то вдруг: «народ хулят и судят его ограбившие люди» (если не удалось накопить, так что ж тогда грабили). Что это? Стремление угодить и нашим и вашим? Возможно и так, но композиционная неряшливость в любом случае на лицо.
Хромает ритмика. Автор не следит за мелодикой, часто то добавляя стопу, то вдруг, без видимых причин, усекая ее. К тому же крайне непрофессионально выглядят сбивки чередования рифм.
Перечислять все испорченные «алмазные грани» не входит в мою задачу, да и речь не столько о Шемшученко. Он человек одаренный. В книге можно найти интересные стихи и образы. Речь об ответственности за свои высказывания поэтов уровня Глеба Горбовского, ибо к их словам особенно чутко прислушивается поэтическая общественность и простые читатели. Мне могут возразить, что история литературы знавала подобные примеры. Толстой захваливал неизвестного ныне Бертольда Ауэрбаха, а Федор Сологуб, занимая в начале прошлого века в поэтическом Петербурге примерно то же место, что сегодня Глеб Горбовский, превозносил Константина Фофанова. И все же, мне кажется, раньше это были единичные случаи. Сейчас же, на фоне снижения требований к поэтическому мастерству, эти заявления носят характер тенденции.
Судите сами — в Петербурге на сегодняшний день, после смерти Вадима Шефнера, осталось, как к этому не относись, три поэтических патриарха: Глеб Горбовский, Александр Кушнер и Виктор Соснора (женщин в данном случае не называю). Что касается последнего, то он неоднократно заявлял, что никого из нынешних поэтов в упор не видит. Что ж, это иная крайность (больше напоминающая проблему со зрением). А вот второй патриарх тоже меня своим выбором весьма удивил. Александр Кушнер написал об Александре Танкове: «Давно не читал таких горячих стихов. Кажется, что это не стихи, а раскаленные любовью и сердечным жаром частички бытия». Мало того что Танков подражателен (от самого Кушнера отличишь с трудом), так он еще и весьма холоден, что свойственно такой интеллигентской рассудочно-литературной поэзии. Я не говорю, что Танков плохой поэт. У него есть интересные стихи (справедливости ради, стоит отметить, что вообще-то написано им немного). Он довольно книжный, оторванный от реального мира поэт, с многочисленными длиннотами, без конца рефлексирующий относительно незаметно как прожитой жизни. И жар, который ощутил Александр Семенович, меня, как ни стараюсь, не согревает:
Проснешься как-нибудь в скрипичном декабре,
Скрипучем времени, источенном ветрами,
Во сне немыслимом, в пурге, в античной драме,
В оправе ветра, в ледяной барочной раме…
и так далее. Взял первое попавшееся наугад.
Однако Горбовский в поисках преемника далеко перещеголял Кушнера.
Когда после панегирика: «…я перед Богом называю Владимира Шемшученко своим братом в поэзии. Поэта, равного ему, в Санкт-Петербурге сегодня нет» — я читаю в конце книги исповедальные строки рецензируемого автора:
Для вас пою, для вас играю,
Словесный хлам перебираю,
И сам себя перевираю,
И потому мне хорошо,
Что не призвать меня к ответу —
Сегодня здесь, а завтра нету…
мне становится не по себе. Я привык, что поэт, да и рецензент, отвечают за свои стихи и рекомендации. Эти строки возвращают меня к названию всей книги: «Неподсуден» — и опять не понимаю: перед кем неподсуден поэт? Перед Богом, которого часто упоминает в книге? Перед страной? Перед эпохой? Перед своим читателем? Еще раз не могу не вспомнить об отмеченной Горбовским «уникальной системе образов». Задолго до Владимира Шемшученко примерно так же назвал свою книгу Андрей Вознесенский: «Безотчетное». Но, согласитесь, насколько второй вариант изящнее. Безотчетны могут быть стихи, но поэт подсуден всегда, ведь он отдает свое творчество на суд читателя.
Так кто же кого обманывает в данном случае? А может, все гораздо проще? Может быть, мэтры так щедро отвешивают комплименты, потому что не боятся конкуренции со стороны именно этих поэтов? Ведь рядом с ними находились и находятся гораздо более масштабные литераторы, но никогда я не слышал в их адрес и половины таких восторженных комплиментов. Ни в адрес Николая Рубцова, ни Олега Григорьева, ни Александра Шевелева, ни Николая Рачкова, ни Евгения Каминского, ни в адрес друг друга, в конце концов. Тайна сия велика есть.
03. 03. 2007 г.
Алексей Ахматов