ЧАСТЬ III. ОПЕРА ПРИЗРАКА
Глава I
– Жюли, вы настоящий ангел! Вы просто спасли нас. Последнюю неделю стоит такая страшная жара, в городе совершенно невозможно находиться. Дети и я просто измучились. Жорж каждый день обещает, что вот-вот возьмет отпуск и отвезет нас на море. Но вы же знаете, с его работой.., – Луиза Риньон взмахнула рукой, что должно было означать ее полное неверие в осуществление долгожданной поездки.
– Я так рада, что вы согласились приехать, – с искренней улыбкой ответила супруга профессора.
Запущенный сад Арвилей наполнился непривычным шумом, детскими голосами, смехом и праздничной суетой. Хотя никакого знаменательного события на самом деле не было – просто Жюли уговорила Шарля пригласить друзей в их загородный дом на импровизированный пикник. Семейства Нортуа, Риньонов, Шадуаль и, разумеется, холостяк Огюст Вернуар с радостью откликнулись на соблазнительное предложение провести жаркий августовский воскресный день на лоне природы.
Недавно вернувшийся из Америки Альбер Шадуаль – бывший сокурсник и коллега Арвиля – буквально заразил старого приятеля идеями гарвардского профессора Джемса. Они часами спорили и обсуждали проблемы соотношения нарастания сенситивной интенсивности и интенсивности стимула, тождества телесной и ментальной жизни, сыпали специальными терминами из области анатомии, физиологии и психиатрии. Когда их встречи происходили в присутствии Жюли, супруга психиатра с не меньшим жаром вступала в профессиональные «баталии»; троица засиживалась допоздна, выпивая неимоверное количество кофе и поглощая – в основном это относилось к мужчинам – без счета шоколадные хлебцы и круассоны. Однако госпожа Дениза Шадуаль не разделяла профессиональных интересов мужа, она отчаянно скучала и чувствовала себя таким же дополнением к мебели в Париже, каким ощущала и в Америке, где чета Шадуалей провела почти год, общаясь практически исключительно с университетскими профессорами. Она с облегчением узнала, что сегодня к Арвилям можно взять детей, а также предполагается присутствие гостей, не связанных по роду деятельности с психологией, психиатрией и медициной. На этот раз мадам Шадуаль, наконец, почувствовала себя в центре внимания: она быстро нашла общий язык с Мадлен Нортуа и Луизой Риньон, поражая новых знакомых рассказами о Нью-Йоркских магазинах и своей жизни в Гарварде.
Пикник устроили в глубине сада; самого дома с окруженной столетними дубами и грабами тенистой полянки видно не было, что создавало иллюзию настоящей лесной прогулки. Расположились прямо на прогретой утренним солнцем земле, среди вольно растущей травы и цветов; закуски, вино и морсы для детей расставили на расстеленной в центре скатерти. Раскинувшиеся вокруг импровизированного стола разноцветные юбки дам казались яркими клумбами; проникавшие сквозь листву солнечные блики весело плясали по улыбающимся лицам отдыхающих. Соблазнительные запахи, источаемые паштетами, копченостями и выпечкой на свежем воздухе приобрели особую остроту и вызывали повышенный аппетит. Гости, включая ползающего по толстому пледу под присмотром нянечки годовалого Эмиля, похоже, были в восторге.
Как обычно, общая поначалу беседа вскоре разделилась: женщины приглядывали за играющими детьми и слушали рассказы Денизы, мужчины обсуждали политику, курсы акций и прочие новости. Мадам Арвиль как хозяйка старалась уделить равное внимание всем гостям. Убедившись, что никто не скучает – особенно обычно напряженная и скованная мадам Шадуаль, – она решилась похитить у мужской части компании неустрашимого комиссара полиции и пригласила Жоржа пройтись по саду. Из всех присутствующих одна лишь Дениза бросила им вслед удивленный взгляд, но промолчала. Похоже, ни Луизу Риньон, ни Шарля Арвиля ничуть не удивило и не заинтересовало поведение их супружеских половин.
* * *
Перелистывая папки с документами безнадежно зависшего дела Призрака Оперы, Жюли часто не могла сдержать улыбки: до чего нелепыми и фантастическими выглядели показания большинства свидетелей. Время от времени появлявшийся в кабинете лейтенант Жавер не без удивления посматривал на сестру известного адвоката – пришла же охота такой красивой и элегантной даме часами сидеть в душном кабинете Дворца Правосудия и читать бесконечные протоколы, заключения экспертов и его неутешительные отчеты начальству.
– Простите, мадам Арвиль, неужели вы находите все это интересным? – не выдержав, спросил Люсьен.
– Как психиатр я нахожу все это чрезвычайно интересным, – одарила хозяина кабинета своей очаровательной улыбкой Жюли. – Половину ваших свидетелей следовало бы отправить на лечение в клинику моего мужа. Но поскольку меня, в первую очередь, интересует душевное здоровье виконтессы де Шаньи, я никому об этом не скажу.
– Ох, вы шутите, мадам! А мне, признаться, было не до шуток, – вздохнул лейтенант. – Хорошо, хоть с этой люстрой удалось разобраться. Об остальном лучше и не вспоминать.
– Неужели? Вам удалось выяснить, почему упала люстра? – заинтересованно спросила Жюли.
– Да, ее раскрутил один пьяница, а потом повесился. Простите, мадам, – Жавер смутился, думая, что его предельно конкретное изложение сути дела может шокировать даму.
Однако мадам Арвиль лишь удивленно приподняла тонкую изогнутую бровь:
– Правда? А где можно прочесть заключение?
– Посмотрите вот здесь, – лейтенант показал на лежащую внизу под кипой других толстых, завязанных шнурками картонных папок тонкую, скрепленную шнуровкой подборку документов.
– Благодарю, а…
В дверь просунулась голова одного из состоящих в подчинении Жавера сыщиков:
– Господин лейтенант, вас требует к себе комиссар, – сообщил полицейский.
Когда, извинившись, Жавер поспешил к начальству, Жюли вытащила указанные документы из-под завала и начала их внимательно изучать: ей было крайне любопытно узнать, на основании каких данных полиция списала падение люстры на несчастного Жозефа Буке.
Она бегло просмотрела протоколы осмотров технического этажа над зрительным залом Оперы, где особенно подчеркивался факт обнаружения полицейскими покрытой толстым слоем пыли пустой бутылки из-под божоле, и, мельком взглянув на экспертное заключение о состоянии креплений люстры, едва сдержала возглас изумления. Благо, в кабинете в этот момент Жюли находилась одна. Бумага была подписана пятью экспертами, и первым стояло имя председателя комиссии Этери Луи Лебера.
– Потрясающе! – пробормотала себе под нос подруга мадам де Шаньи.
К заключению была приложена длинная – на трех страницах – пояснительная записка, изобилующая множеством специальных терминов и технических подробностей. Почерк составителя привлекал внимание изяществом и даже некоторой вычурностью графики, поля со всех сторон листа были широкими. Перевернув последнюю страницу, мадам Арвиль уже не удивилась – записку составлял Эрик.
Что бы все это значило? Понятно, что полиция сопоставила выводы экспертов с собственной находкой и датой самоубийства (убийства?) рабочего сцены, и с легким сердцем списала трагедию на покойника. Но что же произошло на самом деле? И какую роль в этом играл, если играл, господин председатель экспертной комиссии?
* * *
Роды прошли нормально. Все треволнения остались позади: Кристина и ребенок, по словам доктора Мертье, чувствовали себя прекрасно. У него родился сын! Рауль был вне себя от счастья: он все-таки обошел Филиппа. На девятом году брака графиня Аделаида де Шаньи произвела на свет слабенькую, болезненную девочку, которая скончалась на седьмой день после рождения. По всей вероятности, прямого наследника у графа де Шаньи не будет.
Отменив все дела и вторичную поездку в Лион – к большому неудовольствию своего партнера Армана Клонье, – новоявленный отец целых две недели занимался почти исключительно женой и ребенком: он нанял двух нянек с хорошими рекомендациями, подарил Кристине бриллиантовый гарнитур и даже преподнес в знак признательности изящный письменный прибор из слоновой кости "дорогой мадам Арвиль". Жюли теперь не так часто бывала в их доме, по крайней мере, не каждый день. Превратившись из компаньонки в лучшую подругу, супруга профессора давно отказалась от первоначально положенного ей жалования, но Рауль надеялся, что и в будущем может рассчитывать на ее профессиональную помощь: мало ли, как поведет себя Кристина, окончательно оправившись после рождения малыша.
Рауль едва не на цыпочках зашел в затемненную опущенными шторами детскую, жестом показав мадемуазель Жанне – дневной няне – не беспокоиться, и приблизился к украшенной кружевами и лентами кроватке. Анри Виктор де Шаньи сладко посапывал крошечным розовым носиком и умильно топырил слюнявую нижнюю губку.
Дверь снова открылась. В летнем открытом платье с короткими пышными рукавами и низким декольте немного поправившаяся и обретшая завершенную зрелость женских форм Кристина выглядела настоящей мадонной. Плавной походкой она подошла к мужу, Рауль приобнял ее за талию. Глядя со стороны на склонившихся над ребенком, улыбающихся родителей мадемуазель Жанна – тридцатитрехлетняя женщина с большим опытом ухода за грудными младенцами – не без зависти подумала: «Бывают же на свете счастливые люди!»
* * *
Невесомые пушистые снежинки порхали за окном, медленно опускаясь на ветви деревьев прилегающего к особняку парка. У окна стояла красивая молодая женщина с гукающим малышом месяцев пяти на руках, ребенок теребил крошечными пальчиками выпущенный из высокой прически матери кудрявый локон, улыбался почти беззубым ртом и радостно пускал пузыри.
– Снова пошел снег, Анри. Ты еще не знаешь, что это такое, да, мой малыш? Ну, ну! Не надо так сильно. Какой ты уже большой и цепкий. Маме будет больно.
– Гу-га! – довольно заявил карапуз и дернул волосы.
В детскую без стука вошла элегантная дама в темно-синем визитном платье лет тридцати, видимо, она только что приехала: с мороза ее щеки чуть раскраснелись, зеленые глаза блестели.
– Доброе утро, Кристина. Доброе утро, Анри.
Малыш обернулся на знакомый голос и выпустил многострадальный локон.
– Жюли, как я рада тебя видеть!
Немного повозившись с ребенком, женщины оставили его на попечение няни и спустились в гостиную.
– Что-то случилось, Жюли? Ты какая-то необычная, – Кристина с удивлением смотрела на подругу: всегда спокойная мадам Арвиль заметно нервничала.
– А ты как всегда печальная, – заметила Жюли.
Кристина снова похудела, на дне ее больших карих глазах поселилась прежняя тоска.
– Ты знаешь, я нигде не бываю, никого не вижу. Рауля почти никогда нет дома. Это и к лучшему. Кроме Анри нас ничто не связывает, – мадам де Шаньи вздохнула. – Сначала я удивлялась, почему он не слишком докучает мне. А теперь, кажется, поняла.
– Ты хочешь сказать, у Рауля есть любовница?
– Я случайно слышала, как Арман говорил Раулю о какой-то заждавшейся его Жаклин, – горькая усмешка непривычно искривила губы молодой женщины. – Думаю, он их и познакомил. Я родила Раулю наследника и больше уже не нужна. Что мне делать, Жюли? Ты одна меня понимаешь.
Последнее время Кристина начала много читать, пытаясь отыскать в библиотеке де Шаньи что-нибудь из того, о чем говорил ей маэстро. В каком-то смысле охлаждение Рауля и его постоянное отсутствие развязало ей руки. Она не только могла спокойно играть на рояле, но и начала снова петь. Она не пела больше полутора лет!
– Кристина, – мадам Арвиль взяла ее за руку, – прости. Боюсь, я расстрою тебя еще больше. Я скоро уеду. Шарля пригласили в Гарвард, он несколько месяцев переписывался с профессором Джемсом. Мы уезжаем на год. Билеты на пароход, отплывающий через две недели из Гавра, уже заказаны.
– Жюли!
Подруги обнялись, у обеих в глазах стояли слезы.
– Бедная моя, как мне жаль. Тебе нужно вернуться в общество. Все уже давно забыли о прошлом, вы женаты почти два года. В конце концов, ты виконтесса де Шаньи. Так невозможно жить, я боюсь за тебя.
Жюли говорила с неподдельной тревогой. Нет, она не опасалась за рассудок Кристины, никаких действительных отклонений в психике бывшей солистки Гранд Опера не было, в этом супруга профессора Арвиля успела достаточно убедиться. Но ее беспокоила судьба несчастной одинокой женщины, существование которой с каждым днем становилось все более невыносимым. Кристина была слишком молода, чтобы обрести единственный смысл жизни в ребенке, навеки похоронив себя в роскошной клетке особняка де Шаньи. Как каждому нормальному человеку ей нужны были друзья, новые впечатления, какие-то интересы, хотя бы к бальным платьям и светским сплетням.
– Вернуться в общество? Наверное, ты права. Мне теперь все равно, кто и что будет говорить за моей спиной. Прошлого не вернешь. Боже мой, если бы я тогда ушла с Ангелом! Где бы он ни был, в хижине или в подвале, с ним я была бы счастлива.
– Кристина, я так давно хочу тебя спросить… Ты всегда называешь его Ангелом. Ты не знаешь имени человека, которого любишь? Ведь ты любишь его до сих пор?
Кристина кивнула.
– Знаю. Его имя – самое дорогое, что у меня осталось. Его зовут Эрик.
* * *
На лестнице спускающегося с третьего этажа из детской Рауля встретил дворецкий:
– Ваше сиятельство, месье Клонье ждет вас в кабинете, – доложил Марсель.
Виконт кивнул и чуть заметно поморщился: сегодня они не договаривались о встрече, следовательно, новости могли быть только плохими. Озабоченное лицо Армана подтвердило недобрые предчувствия Рауля.
Осведомившись о здоровье ребенка и супруги виконта, Клонье перешел к делу:
– Баронесса не одобрила представленный Антуаном Бриа проект реконструкции замка Рамбилье, – сообщил Арман.
– А герцог?
– Вы же знаете, Рауль, герцог стар, глух как тетерев и давно выжил из ума. Его имуществом распоряжается де Вийяр, а, следовательно, баронесса.
Клонье отказался сесть в предложенное хозяином кресло, вытащил папиросу и нервно закурил.
– Пусть возьмут другого архитектора. В конце концов, отель будет приносить им доход так же, как и нам. Это лучше, чем содержать груду бесполезных обветшавших развалин, – пожал плечами виконт.
– Полагаю, господин барон прекрасно понимает свою выгоду, – в голосе предпринимателя звучала с трудом сдерживаемая досада. – Он уже обратился к только что вернувшемуся из-за границы Луи Леберу, и, насколько я понял, баронесса весьма благосклонно отнеслась к новому проекту.
– Так в чем же дело?
Рауль затянул туже распустившийся узел на поясе темно-зеленого шлафрока. Визит Клонье был довольно поздним, и виконт не посчитал нужным переодеваться для беседы с партнером. Он и так не часто появлялся дома раньше трех часов утра, в кои-то веки собрался провести вечер в семейном кругу и опять дела.
– Лебер – хитрая бестия, он не желает сотрудничать с нами, а предлагает Вийяру вложить в строительство собственные деньги.
– Не понимаю, чем этот Лебер лучше Бриа? – раздраженно спросил Рауль.
– Приблизительно тем же, чем господин де Бальзак лучше писаки из бульварного листка. Лебер – архитектор с европейским именем, он работал в Вене, в Милане, в Женеве. По приезде он устроил прием в своем новом особняке на авеню Трюден. Вы бы видели этот дом! Смею вас уверить, теперь у его компании не будет отбоя от заказчиков. Боюсь, замок Рамбилье мы потеряли.
Глава II
Женщина сладко потянулась, села, встряхнула густыми длинными почти черным волосами и выбралась из-под легкого шелкового одеяла. В залитом утренним солнцем саду за открытым окном щебетали птицы, легкий ветерок шевелил занавески. Встав перед зеркалом, она не без удовольствия полюбовалась смуглым обнаженным телом, провела руками по бедрам, чему-то улыбнулась и начала одеваться. Для своего возраста бывшая натурщица, а ныне честная вдова и владелица модного шляпного магазина тридцатипятилетняя Мария Кленце выглядела великолепно – кожа упругая и гладкая, ни малейших признаков лишнего жира на животе, спине или бедрах, высокая грудь все еще сохраняла хорошую форму.
Яркая внешность, доставшаяся Марии от матери, была ее единственным, полученным от родителей наследством. Обветшавший домик, построенный на окраине Вены еще дедом, отец завещал брату и младшим сестрам Марии: он ничего не хотел знать о дочери, «опорочившей его честные седины». Бывший солдат австрийской армии Гюнтер Штейн нашел в Италии жену, но потерял руку: во время гарибальдийского восстания 1848 года ее оторвало ядром. Вернувшись в родительский дом с женой и четырехлетней дочерью, Гюнтер продал сапожную мастерскую отца и кое-как сводил концы с концами, существуя на небольшие проценты от купленных акций и крошечную инвалидную пенсию.
Вскоре у Штейнов родился сын, а следом еще три дочери. Чем больше становилось ртов, тем тяжелее было их прокормить. Единственной надеждой семьи стала подросшая Мария – выгодно выдать замуж красавицу-дочь, на которую откровенно пялили глаза все соседские парни и мужчины даже постарше самого Гюнтера, казалось делом несложным: главное, не прогадать. Но четырнадцатилетняя Мария совсем не разделяла этих радужных планов: насмотревшись на мучения матери, превратившейся за десять лет в замученную жизнью, потерявшую всю свою красоту и жизнерадостность, старуху, девочка не рвалась замуж.
Как бы тяжело порой ей не приходилось, Мария ни разу не пожалела о побеге из родительского дома. Она знала много разных мужчин – художников и бакалейщиков, аристократов и банкиров, – ее страстная натура и неприязнь к лицемерию и фальши не позволили подняться так высоко, как мечталось. Тем не менее, теперь у нее был вполне добротный пятикомнатный дом и приносящий стабильный доход магазин. Правда, как и сегодня, Мария нередко просыпалась не в своей постели. Если бы не дела, она и вовсе не уходила бы из этого чудесного дома. Ничего необыкновенного в самом двухэтажном, сдаваемом внаем особняке с садом, собственного говоря, не было, но Людвиг… Такого человека Мария не встречала за всю свою бурную и далеко не безгрешную жизнь. Увы, их сказка подходила к концу – завтра он уезжает.
* * *
– Людвиг, я не помешаю?
Эрик поднял голову от расчетов, улыбнулся и аккуратно положил ручку на подставку. Его имя – Луи – она произносила на немецкий манер, что звучало немного непривычно, но мило.
– Доброе утро, Мария. Позавтракаешь со мной или ты уже собралась уходить?
– Если ты не против, я бы выпила кофе.
Разговаривать через всю его огромную мастерскую было неудобно, а пробираться между множеством ящиков, куда Людвиг уже упаковал свои приборы, книги, мольберты и прочие заполнявшие кабинет принадлежности и результаты его разнообразного творчества, Марии не хотелось – не мудрено, зацепившись за какой-нибудь гвоздь, порвать дорогое нарядное платье.
– Подожди меня внизу, пожалуйста, я сейчас спущусь.
По дороге Эрик заглянул на кухню и попросил кухарку и экономку Марту накрыть завтрак на двоих в саду. Мария ждала его в гостиной. Их отношения были нежными и, в то же время, предельно честными. Никто не строил никаких иллюзий, не клялся в вечной любви и верности, просто им было хорошо вместе целых три месяца. Лебер удивился, когда узнал, что Мария старше него на год. Эта потрясающая женщина не пыталась скрывать свой возраст и легко относилась ко многим вещам, представляющим для большинства людей неразрешимые проблемы. С ней было действительно комфортно.
Отнюдь не целомудренный поцелуй немного возбудил обоих, но они никогда не возвращались в спальню, бросая намеченные дела.
– Людвиг, – лукаво улыбаясь и поглаживая его наклеенную бровь, сказала она, – я подумала, а не поехать ли мне с тобой в Милан? Я всегда мечтала увидеть Италию. Все же это родина моей матери.
– Ты, конечно, вольна поступать так, как захочешь. Но мне это не кажется хорошей мыслью, – покачав головой, возразил Эрик. – Расстаться будет труднее. А в Париж ты все равно со мной не поедешь.
– Да, ты прав. Это просто блажь. Как я могу оставить мой магазин?
Она убрала руку от его лица и, отвернувшись к окну, с трудом подавила вздох.
– Мария, я не единственный мужчина в твоей жизни. Через год моя постоянная занятость сведет тебя с ума, ты начнешь скучать и искать развлечений, и я, в конце концов, убью кого-нибудь из твоих любовников.
Его полушутливый тон заставил ее рассмеяться, она снова посмотрела ему в глаза:
– Не знала, что французы так ревнивы.
Всегда хмурая с поджатыми губами экономка заглянула в открытую дверь и буркнула, что кофе стынет. Странный жилец господина Зандера никогда не вызывал у Марты особого одобрения: вечно играет какую-то жуткую музыку, не пускает прислугу на второй этаж и открыто приводит сюда эту черноглазую ведьму. Одно слово – иностранец. Как хорошо, что он, наконец, съезжает, может быть, в доме поселится приличная семья.
– Ты пойдешь сегодня к фон Грессе? – спросила Мария, разливая по крошечным чашкам ароматный напиток.
– Да, я приглашен на ужин вместе с Фридрихом, – Эрик состроил страдальческую гримасу. – Уехать, не попрощавшись, будет крайне невежливо.
– Вена не видела такого чудака, – не без тайного злорадства заметила Мария. – Юная дочь министра едва не вешается ему на шею, а он бегает от нее как от зачумленной.
– Ты предлагаешь мне жениться на ней? Боюсь, Ангелина будет страшно разочарована, увидев меня без парика.
– Людвиг, ты сумасшедший. И совершенно ничего не понимаешь в женщинах, – Мария откусила кусочек поджаренного на масле хлеба и добавила:
– Все-таки эта старая карга Марта замечательно управляется со сковородкой.
* * *
Как же он соскучился по Парижу! Полгода, проведенные в Италии, доказали Леберу, что Мария – женщина не слишком образованная, но искренняя, темпераментная и более, чем опытная в отношениях между мужчиной и женщиной – оказалась права. При желании он мог бы завести десяток любовниц или заключить вполне удачный брак. Общество с восторгом принимало французского композитора и архитектора – его даже уговорили продать несколько картин, чего прежде Эрик никогда не делал, – а женщины уделяли его особе столько внимания, что порой он не знал, как его избежать. След «ожога» на правой щеке скорее притягивал их взгляды, чем отталкивал. Немного необычная запоминающаяся внешность в глазах поклонниц его многочисленных талантов из недостатка вдруг превратилась в достоинство. Спасала только его обычная ироничность и привычка много работать.
После успеха «Минотавра» и «Королевы Камелота» на сцене Ла Скала он готов был поставить их в Гранд Опера. Время стирает острые углы и позволяет взглянуть на прошлое с иной точки зрения.
* * *
Поначалу, жалея себя, Эрик старался заглушить в сознании голос «нечистой» совести: все же он оставил обезумевшего от боли и страха Дени умирать где-то в запутанных лабиринтах парижской клоаки. Тот факт, что неподдающиеся оценкам стандартной общественной морали поступки изгоя, сыграли роковую роль в отношениях Эрика и Кристины, не успокаивал.
Сколько времени еще промучился Дени? Неделю? Две? Месяц? Медицина была той областью знаний, в которой архитектор, физик и музыкант Луи Лебер полагал себя профаном. Но, наблюдая изо дня в день пожиравший несчастного страшный недуг, Эрик вполне мог представить его печальную кончину.
Перед тем, как уехать в Швейцарию, архитектор неоднократно – официально и тайно – спускался в подземелье Гранд Опера. Он обыскал все закоулки подвалов здания, но следов присутствия Духа Оперы так и не обнаружил. Прочесывать канализационную систему Парижа он уже не стал: одному с такой задачей не справится. В квартире на улице Скриба Дени также не появился.
Через три недели после сорванной премьеры «Дон Жуана» Эрик забрал последние вещи и отказался от аренды уже ненужных ему комнатушек. Пустующая квартира на улице Шарантон оставалась за ним еще год, пока присматривающий за имуществом друга мэтр Нортуа не распорядился перевезти обстановку в достроенный и отделанный дом Лебера.
Составляя заключение для департамента полиции, Луи Лебер имел собственную версию причины падения люстры: по всей вероятности, уронить ее Дени планировал еще на премьере «Il Muto», однако заметивший его Буке не дал свершиться этому плану и поплатился собственной жизнью. Проверить правильность догадки Эрик не мог: возможно, к тому времени Дени уже умер.
* * *
– Господин адвокат, – в дверь просунулась кучерявая голова секретаря, – к вам господин Лебер.
Лысоватый представительный шатен в больших роговых очках лет тридцати восьми оторвался от чтения лежавшей перед ним на столе бумаги и посмотрел на молодого человека.
– Луи Лебер? – с легкой ноткой удивления уточнил адвокат.
– Да, вот его карточка, – секретарь втянулся внутрь кабинета и остановился на пороге, не зная, следует ли подойти и отдать визитную карточку начальнику.
– Не знал, что он в Париже. Просите его немедленно, Ролан.
Ролан скрылся за дверью, и через минуту в кабинет мэтра Нортуа вошел высокий, статный мужчина в элегантном темно-сером костюме, в одной руке он держал перчатки и цилиндр, в другой – трость с замысловатым набалдашником из слоновой кости.
– Расширяешь штат, Мишель? Не помню этого юношу, – вместо приветствия сказал посетитель и широко улыбнулся.
– Черт! Эрик! Это действительно ты! Потрясающе! Я даже не ожидал.
Нортуа поспешно отодвинул кресло, обогнул стол и заключил друга в объятия.
– Я ведь писал тебе, что доктор почти волшебник, – привычно усмехнулся уголками губ Лебер. – Как я рад вернуться, Мишель!
– Дай на тебя посмотреть, – адвокат отпустил Эрика и пристально вгляделся в его лицо. – Клянусь, Мадлен начнет искать тебе невесту, как только тебя увидит. Надеюсь, ты не откажешься поужинать у нас в пятницу?
– Не откажусь. У тебя по-прежнему собираются Жорж, Огюст и Шарль?
Реакция друга детства, искренняя и бурная, подтверждала, что Эрик действительно сильно изменился. В Вене и Милане он общался в основном с людьми, которые никогда не видели его до операций. Исключение составляли Фридрих Фрохт, маэстро Вебер и еще несколько человек, знавших его в конце 60-х годов. Но ни с кем из них, кроме Фридриха, которому он был обязан знакомством с Марией, Лебер не был настолько близок, чтобы обсуждать свою внешность и личную жизнь.
– Да. Но, к сожалению, Шарль и Жюли уехали на прошлой неделе. Я написал тебе, но ты, видимо, не получил письма. Садись же. Что это мы стоим?
Лебер бесцеремонно положил цилиндр, перчатки и трость прямо на рабочий стол светила парижской юриспруденции и занял предложенное кресло. Мишель не стал возвращаться на свое место за столом, а сел в другое кресло для посетителей напротив архитектора.
– Жаль, – Эрик искренне огорчился, – я очень надеялся повидать Жюли.
В письмах Нортуа не раз упоминал о сестре, и Лебер знал не только о ее новом замужестве, но и о дружбе с виконтессой де Шаньи.
* * *
Проводив модного композитора, господа Андрэ и Фирмен пожали друг другу руки. Наконец-то им удалось заключить контракт на постановку двух опер с человеком, имя которого гремит по всей Европе. Вложенные в ремонт деньги придется возвращать еще долго, но удача им все-таки улыбнулась: можно ожидать аншлага и максимальных сборов.
– Однако месье Лебер ужасно привередлив, – заметил Андрэ, просматривая пункты подписанного соглашения. – Подбор и утверждение исполнителей, конструкция Лабиринта, декорации, костюмы – везде его последнее слово. Репетиции под его руководством. Честное слово, господин Призрак и тот не был так дотошен.
– Лучше не вспоминайте, Жиль, – поморщился Фирмен. – Пусть делает, как хочет. Газеты захлебывались от восторга, расписывая постановки его спектаклей в Вене, Берлине, Милане и где там они еще шли. Зато месье Лебер чрезвычайно любезен: очень мило с его стороны было пригласить нас на прием – сразу видно светского человека.
Перед открытием сезона в восстановленной Опере директорам пришлось столкнуться с рядом проблем, и главной из них оказался подбор нового состава первых солистов. Из теноров остался один Робер Дебалье, с сопрано дела обстояли и того хуже – Кристина Дае стала виконтессой де Шаньи, а безутешная Карлотта Гуардичелли навсегда покинула Париж, вернувшись в Италию. Утомительное прослушивание претендентов заняло много часов и едва не свело с ума Жиля Андрэ – Ришар Фирмен участие в этой пытке не принимал. Хуже всего Андрэ пришлось от бесконечных препирательств с маэстро Райером, директор и художественный руководитель труппы никак не могли сойтись во мнениях. У Жиля до сих пор звучал в ушах умопомрачительный дуэт мадемуазель Дае и ее загадочного партнера – был ли это сам Призрак Оперы, как утверждали господа журналисты, осталось невыясненным, – но ничего подобного он, разумеется, не услышал. Тем не менее, первых солистов все же удалось найти, и сезон начался неплохо.