Время начинать про деда наш рассказ, и не потому, что делать нехрен более. Просто потому, что прошлый век – тоска – стал для нас осознанною болью.
Таким образом, переиначив строки Владимира Владимировича, мы подходим к истокам нашей повести.
Настоящие люди на пустом месте не рождаются. Они выкристаллизовываются в растворе массовых скоплений, выковываются в горнилах огней, горящих в глазах людей, объятых великой идеей. Такие идеи в обществе появляются, время от времени и проникают в умы.
Прошли века географических открытий после того, как материализовалась идея корабля. Века просвещения – после того, как материализовалась идея книгопечатанья. Наступили века великих научных открытий, и материализовались идеи паровозов-пароходов, машин, телеграфов-телефонов и радио. Назрел век социальных преобразований в обществе.
Надо сказать – человек тороплив. Так ведь есть и причина тому. Не успеешь начать, как уже кончил. И так во всём, и жизнь пролетает со свистом в ушных раковинах. Поэтому хочется побыстрее осуществить задуманное, успеть сделать.
Было время основоположников-теоретиков. Были первые опыты, и не где-нибудь, а в Париже, в центре Европы. Коммунар – французское слово.
Пришли практики, которые знали, где коммуны приживутся: там, где много народу. Такие страны были, и там люди с новыми идеями стали в этот самый народ ходить. Но ведь народ не отхожее место, в него ходить не надо. Он сам придёт – когда надо, куда нужно.
Однако практические умы торопились, им позарез требовались людские ресурсы. Такая вот терминология была в ходу для социальных преобразований. Время идеи пришло, и ничто не могло этому помешать: ни война, ни голод, ни холод. Наоборот, всё только помогало, ускоряло, способствовало.
Итак, в отдельно взятой стране, где полно людских и, совершенно, кстати, природных ресурсов, решили поставить эксперимент. Кто решил? Некой единой мифической руки не было, но практические интересы людей, имеющих деньги и имеющих идеи, совпали в одной точке. А именно – на броневике у Финляндского вокзала. Куда в опломбированном вагоне через все фронты мировой (заметьте, ми-ро-вой!) войны, вместе с группой товарищей был доставлен великий практик – гений своего ДЕЛа, чтобы ДЕЛать революцию, о необходимости которой… ну и так далее. Короче, решать вопрос ДЕЛежа.
Но это всё, так сказать, присказка к нашей повести о настоящем человеке, а точнее – о его деде. Все революционные пертурбации дед пережил в младые годы, бегая в подпасках. Совсем ещё зелёным, но уже настоящим, судьба забросила его в Среднюю Азию.
Там только что обнаружили нефть. Нефтяником решил завербоваться дед, на лошадь заработать. Но заработал на верблюда одногорбого. По молодости женился рано – на такой же завербованной, как сам. Сынок родился в скорости. Жили трудно, но все трудности – пополам: тогда, вроде, и не трудности они совсем.
«Уничтожена дикая пропасть между богатыми и бедными», – писал в те годы академик Павлов. Действительно, расценки труда были одинаково небольшие для всех, но богатые были, хотя и скрывали своё богатство. Одним из признаков богатства стала машина. Для неё нужны были бензин-керосин-масло. А где больше всего машин? Ясно где. Тут и стал требовать центр срочно доставить нефть для переработки. Но как её доставишь? В Средней Азии единственный транспорт – верблюд. Короткая, как всегда ёмкая телеграмма из центра:
«ДОСТАВИТЬ НЕФТЬ НА ВЕРБЛЮДАХ. ЛЕНИН».
Эта телеграмма заставила встрепенуться весь Туркестан. Все бросились на поиски бурдюков. Сколько баранов пошло на бурдюки, неизвестно, но караван был организован. Сам Фрунзе руководил отправкой: залили нефть в бурдюки, и караван пошел. Дед со своим верблюдом тоже отправился. Сам напросился. Рисованием увлёкся, вот и решил повидать как можно больше. Да и нрав у него был весёлый – взяли с удовольствием.
Шли и шли по пустыне: днём – белое солнце печёт, а ночью – холод собачий. На четвёртый день действительно собака какая-то привязалась. Лает и лает, а караван идёт. Только за этой собакой вооруженные люди на лошадях из-за бархана появились. Басмачи по местному наречию. Напали, вспороли бурдюки, – думали драгоценности. А там – нефть. На кой ляд она им… Один дед на своём верблюде уцелел, да и то ему выстрелом ухо зацепило и палец, который без имени, на левой руке оторвало. Басмачи ускакали, дед руку перевязал и – назад. Еле добрался. Командарму рассказал, как дело было. Тот в центр телеграфировал и тут же сходу направили Фрунзе уничтожать басмачей.
А с нефтью такая история. На верблюдах не получилось – вспомнили традиционный способ. Новая телеграмма последовала: «НЕФТЬ ГНАТЬ ПО ТРУБАМ. ЛЕНИН».
Единственный завод, выпускающий трубы экспроприирован, то есть зачах в развитии, заглох. Проблему попытались решить по-большевистски, то есть с большим замахом руки. Отмашка такая, знаете ли, бывает. Согласно телеграмме:
«ЖЕЛЕЗНЫХ ТРУБ НЕТ – ГНАТЬ ПО ДЕРЕВЯННЫМ. ЛЕНИН».
Кратко и до гениальности просто. Опять же, где взять деревья в Средней Азии? Один саксаул, да и тот загнулся весь. Везти из Сибири долго и не выгодно. Тогда созрело встречное предложение: разобрать трубопроводы там, где они есть, и бросить на среднеазиатское месторождение. Центр поддержал, и направили группу нефтяников на поиски. Дед, конечно, тоже примкнул.
Так закончилась дедовская эпопея с нефтью, началась эпопея с углём.
Попал наш замечательный дед в Донецкий бассейн. Бассейн тот – не с подогретой водой, а с углём. На шахту попал дед. Понравилась ему эта работа: настоящая, мужская. И стал он рубить уголь на шахте с названием «Центральная».
Надо сказать, что в начале 30-х пристальное внимание уделялось в основном авиации. Полёты Леваневского через Северный полюс в Америку, парашютисты-рекордсмены без кислородных приборов сигали, так, на всякий пожарный, велопробеги даже были.
А вот особых выдвиженцев в рядах рабочего класса не было. Работали с огоньком, но без сногсшибательных рекордов. Ибо уже тогда в низах, что называется, смекнули: дашь рекорд – тебе же норму и повысят, а денежку скостят. И рекордистам зачастую – по рукам, по рукам давали. В последующие дальние времена об одном польском рекордисте-каменщике фильм снимут «Человек из мрамора». А в наших кинотеатрах тоже насчет «Премии» заикнутся только через 50 лет.
А в те годы НКВД шустрило повсюду и копало похлещи любого шахтёра, только не уголь, а душу ковыряло отбойным молотком. Вот и стали подкапываться под парторга шахты «Центральная». Ведь в газете «ИЗВЕСТИЯ» каждый день печатали сводки выполнения плана по углю и металлу. А Донбасс отставал и от плана, и от немецкого Рура, никакого преимущества социализма не показывая.
Шкурой почуял парторг неладное и вызвал к себе троих самых сознательных шахтёров, в том числе и нашего деда.
– Знаете что, друзья мои, – начал свою агитацию парторг, – незаметно как-то живём-трудимся, а? Верно? Запала нет. Пример другим подавать надо. Даёшь, понимаешь, стране угля! Даёшь три нормы за смену! Пять норм, даёшь? Сможем, а?
– Да, чё там, – говорит дед, – мелочиться. Мы и десять могём дать. – И подмигивает ребятам. Те сразу поняли его, шутника известного, и подтвердили: да, мол, конечно.
– Только опять же, – продолжает дед, – интерес должён быть, – и подмигивает ребятам, – а то, как же без интересу, народ не поймёт.
– Правильно мыслишь, товарищ, – обрадовался парторг, – Интерес я организую, лично займусь, и вас в обиду не дам. А за рекорд – отдельные квартиры организуем и путёвки в дома, этого, как его, отдыха.
– В Крыму? – спросил Стаханов.
– Можно и в Крыму. Ещё вопросы есть?
– Я, знаете, очень кино люблю, – признался дед, продолжая улыбаться.
– Бесплатный билет тебе, товарищ, в кино обещаю.
– На «Весёлые ребята»?
– Да, именно на них. А что, другие ленты вас не интересуют, «Чапаев», например?
– Видели Чапая, но ежели бесплатно, ещё сходим… А на заграничные ленты, как?
– И на заграничные можете, пожалуйста.
– Здорово! За это, товарищ парторг, мы любой рекорд поставим, будьте уверены.
– Я верю вам, верю, – и он полистал настольный календарь, – так, сегодня у нас… конец июля. Недели хватит на подготовку?
– Хватит, – пообещали шахтёры, а сами набросились на деда, когда вышли из парткома, – Ты что, паразит, наобещал? Спятил совсем, норму в десять раз перекрыть!..
– Нарубим, – уверенно и безо всяких шуток сказал дед, – лишь бы лес подвезли, вагонетки наладим, всё подготовим и выдадим на-гора. Пусть усрутся все! Я секрет смазки знаю.
– Какой смазки, шпана? – сказал Борисенко.
– Сам шпана. Смазка, чтоб молоток не перегрелся. Стаханов рубить будет, он самый жилистый, сдюжит. А мы с тобой, – он похлопал Борисенко по плечу, – крепёж ставить будем. Я лично «козой»* займусь.
– Займётся он, – хмыкнул Стаханов, – десять норм, охоеть можно!
– Сделаем, ребята!! И в кино бесплатно, ух!!! – и они ударили по рукам, как мушкетёры, о существовании которых они даже не подозревали.
И настали день и час ночной рекордной смены. Наш Дед заранее в банке из-под монпансье подготовил свою смазку, куда входили кроме машинного масла, тавота и угольной пыли с определённого, им выбранного слоя, ещё кое-какие энзимы, о которых только будущие шахтёры узнают.
Леса для крепежа навезли в шахту на «козе» заранее, вагонетки подогнали, всё путём приготовили. И погнали. Сам парторг помог организовать и присутствовал при этом, подогревая энтузиазм.
А когда Стаханов, прорубив первые десятки метров, пожаловался, что свету маловато – угольная пыль стояла стеной – парторг с фонарём лично освещал ему путь к рекорду. За шесть часов выдали сто тонн угля! Комиссия считала вагонетки, записывала – четырнадцать норм! На-гора!! Мама родная!!! Ребята, как узнали, хохотали из последних сил, показывая белозубые улыбки на совершенно черных лицах своих. Так и запечатлели их фотографы, когда они поднялись на поверхность.
– Даёшь рекорд! – заорал дед.
– Даёшь!! – заорали ребята, – Даёшь, даёшь, ура!!! – подхватили все.
Отмылись, поели и в кино пошли. Эх, молодость, всё нипочём.
На следующий день в многотиражке – заметка «Рекорд забойщиков», а там и в области, и в центр пошло. Другие шахты – а ну инициативу перенимать, свои рекорды ставить, завидовать по-хорошему, по-передовому.
Однако нашлись такие, которым не понравилась перспектива вкалывать до пота на лице. Некий хулиганистый элемент с грозной фамилией Туча стал избивать рекордсменов в тёмных углах и приговаривать: «Ишь, стахановцы нашлись…». Его, конечно, изловили, пришили дело и без права переписки отправили лес валить.
Тем временем парторг опять вызывает ребят:
– Повторить бы надо, – предлагает.
– Это что же… как кружку пива выпить, получается? – отвечают шахтёры.
– Я своё обещание сдержу. Ордера на квартиры получите в ближайшее время. В кино уже ходите, а путёвки… Сделайте новый рекорд, – поедете. И потом – премия, не забывайте. Триста рублей!
– Каждому! – сказал дед. Остальные молчали, затылки чесали.
– Хорошо. Да вы поймите, в центре не верят, случайно, мол. И потом, что мы – инициативу другим отдадим? Надо доказать, что мы первые!
– Доказать можно, – без энтузиазма подтверждают шахтёры.
– Ну, вот и докажите всем. И ещё знайте, что сам первый секретарь обкома товарищ Саркисов хочет дать вам рекомендации.
– Куда? – в один голос спрашивают шахтёры.
– В партию, куда же ещё. Это большая, неслыханная честь. Ясно?
– Дело ясное, – ответили ребята. «Что дело тёмное», – добавил дед, когда они вышли на улицу.
– Что ж, – говорит Стаханов, – назвались груздями…
– Лезайте в шахту за нами, – добавил дед. Ребята откровенно заржали.
Подготовились, как обычно, и выдали «на-гора» рекорд пуще прежнего. Сто семьдесят пять тонн угля за смену. Правда, дед погорячился малость, и ему мизинец на левой руке вагонеткой оторвало. Невезучая рука какая-то. Ничего – затянул бинтом, отстоял смену.
Народный комиссар по делам промышленности товарищ Орджоникидзе любил, знаете ли, чаёк попить в кабинете перед разговором с Кобой. Пьёт чаёк, просматривает газеты, сначала «Правду», потом «Известие» начал смотреть. Как всегда, начиная с последней страницы. Фотография бросилась в глаза: барельеф на стене театра, и подпись: «Заканчивается строительство театра на 2300 мест в Ростове-на-Дону». «Красиво!» – отметил нарком.
Полистал дальше, добрался до первой полосы, на ней небольшая заметка: «Соревнование ударников-забойщиков. Рекорд в 14 раз перекрыл норму». Он, было, отложил газету в сторону. Потом и чай бросил пить. «Вах-вах, какие герои, а мы тут кумекаем, как тяжёлую индустрию поднять. Вот как надо!». Подумал и пошел к Кобе. Доложил, показал.
– Где, говоришь, такое? – спрашивает Сталин.
– Посёлок Сталино в Донбассе.
– А как фамилии этих твоих героев?
– Борисенко, Стаханов, Настоящев.
– Так-так. Стаханов, говоришь. Хорошая фамилия. Мне нравится. Пускай будет стахановское движение… по всей стране. Понял, Серго? По всей стране!
Так решилась судьба рекорда и нашего деда. В стороне он остался, но не в обиде. Квартиру получил, в кино бесплатно ходил, даже в Дом отдыха «Шахтёр» съездил один раз. А Стаханов пошел в гору. В партию, в академию и Верховный Совет приняли одновременно.
С Василием Сталиным стал на короткой ноге, пост в Наркомпроме дали по соцсоревнованию.
А что в стране началось – ни пером описать, ни умом понять. Все поголовно начали соревноваться и ударничать: рабочие, колхозники, само собой. Интеллигенция примыкать стала и прочий ранее несознательный элемент, продавцы там, врачи, часовщики, кондуктора, киностудии, театры и даже уголовные отделы.
Напиток «Стахановец» особой крепости 45 градусов – рапортовал вино-водочный завод. Корова-рекордистка, диаметр вымени 50 сантиметров – рапортовала сельхозвыставка. Даёшь спектакль в рекордный срок – рапортовал Малый театр! Повысим поголовье лебедей в озере – рапортовал Большой!
Товарищ Раппопорт рапортовал о достижениях садоводства и огородничества Донбасса в деле обеспечения витаминами шахтёров, «стахановцы» лёгкой промышленности тоже подтягивались и выдавали кубометры ситца для комсомолок и сатина на трусы комсомольцам.
В лозунгах к 18-ой годовщине революции появился призыв: «Множьте ряды ударников-стахановцев! Выполняйте и перевыполняйте планы!». Появился и остался там до логического конца, о котором в первой части нашей повести было сказано.
Не хотелось нашему деду участвовать во всём этом балагане и подался он на север, туда, где вечная мерзлота. В Карелию. Каменотёсом-бурильщиком устроился. Дело привычное, только не уголь, а мрамор да гранит долбать. Два года проработал, как опять случай с ним произошел неординарный, прямо скажем.
Работал он в открытом карьере на самой дальней делянке. Зимой дело было, хотя – что зима, что лето, – там всё одно холодно. Вечная мерзлота, одно слово. Мороз опять же под тридцать, а он сверхурочно остался, закончить решил и – в отпуск.
Ну и попался ему камешек в несколько тонн. Он его и так, и эдак, наконец отколол. Видно, устал маленько, не рассчитал, только камень тот не сразу упал, а лишь покачнулся. Только дед стал инструмент прилаживать, постукивать, тут он и свалился. Да острым краем прямо на левую руку. Чуть пониже локтя кости разломал и придавил. Рука только на жилах да на коже держится. Боль страшная, но не в этой боли дело, а в том, что мороз. Уходить надо. Мотовоз смену увёз, а он остался. Сам, мол, доберусь – на лыжах, не впервой. Все знали, какой дед упёртый ударник, и спорить не стали. Что делать?
Лежит дед, камнем придавленный, и размышляет: неужели закончит он свою героическую жизнь так печально и глупо. Силы ещё не совсем оставили его, но кровь в жилах холодеет. Пошарил он здоровой рукой, нащупал охотничий нож на поясе. Взял его, да и отсёк руку напрочь. Освободился. Обрубок свой туго замотал куском нательной рубахи, зубами перетянул, на лыжи встал и пошел.
Сколько шел, куда и как – ничего не помнит. Очнулся на койке в больнице, куда его сменщики доставили. Хорошо, что вечером спохватились и навстречу поехали – наткнулись на лежащего в снегу, но ещё живого деда.
Так он, как очнулся, спохватился:
– Где моя рука?
– Успокойтесь, больной. Руку вы потеряли.
– Нет, не потерял. Я знаю, где её найти. Дайте мне карту.
Те уговаривать, успокаивать, капли давать. Ни в какую. Дайте карту и всё. Принесли ему карту, он показывает место делянки своей:
– Вот это место.
– Так нету уже там руки твоей.
– Почему это нету?
– Не понимаешь что ли… Зверьё вокруг…
– Там она, под камнем рука моя лежит.
– Зачем она вам? – удивляются врачи.
– Надо, значит. Найдите её и привезите мне, я в долгу не останусь.
Что ж, поехали с бригадиром, камень сдвинули, нашли руку в вечной мерзлоте. Придавленная, но вообще целая. Привезли, показывают, а он губу закусил и едва слышно произнёс: «Спасибо… Сохраните, пожалуйста…». Они её – в раствор формалина.
На другой день наш геройский дед давай Стаханову звонить в Москву. Быть того не может, чтобы ударник без руки остался, когда она есть. Пришить только надо. Стаханов пообещал помочь. Встречается вечером с Василием Сталиным и рассказывает ему этот случай за чаркой «Столичной». А Василий только что с академиком Павловым встречался в коридорах Кремля.
– Слушай, – говорит он Стаханову, – я знаю, как твоему подельнику помочь. Академик Павлов – голова. Физиолог! Собак режет – только так!
– Ну и что собак? А тут человек. И не резать надо… уже отрезано…
– Сможет, говорю! Хоть отрезать, хоть пришить. Пусть он старый, за восемьдесят, но боевой старикан. И потом – у него целый Академгородок врачей. Чё хошь слепят.
– Ишь ты! Так как же?..
– Щас и позвоню, – набирает номер и гордо так: «Кто, кто! Сталин говорит!».
Сразу соединили, вызвали и всё решили. Заинтересовался академик уникальным случаем.
Тут же нашего героя-деда в самолёт вместе с рукой в специальной сумке с охлаждением и – в клинику Павлова. Сделали операцию, кости на штифты посадили, нервы пришили, мышцы, сухожилия. Начавшийся гангренозный процесс удалось приостановить. Могучие силы организма сделали своё благое дело, и рука срослась. Зажило, как на собаке!
«Мост от физиологии к клинике и далее к психологии перекинут…», – писал в своей очередной статье знаменитый академик перед тем как поехать на международный симпозиум. Там он, конечно же, рассказал о своих экспериментах, о рефлексах, упомянул и об уникальной операции по восстановлению руки.
Так вернули деду трудоспособность. Рекорды ставить, правда, стало не сподручно, рефлексы, понимаешь, не те уже. Но правая рука его не подводила. Рисованием он увлёкся пуще прежнего, даже стал картины писать масляными красками, копии с полотен великих. Айвазовского, например, Шишкина, Верещагина.
Любимой его картиной была, конечно, «Фуражка» Верещагина. Туркмен в чалме на одногорбом верблюде остановился и смотрит на белую русскую фуражку, в песке, среди колючек лежащую. За душу берёт картина.
А там, глядишь, и война началась, где деду и сыну его, то бишь отцу нашего героя, повоевать пришлось. Только это история другая, да вы её уже знаете.
* – конная упряжка для подвоза деревянного крепежа в штреках шахты.