Гоголь сам
«Вас не раздражает запах магнолий?» - спросил как-то Гоголь Леночку, еще ту, из ранних. Они как раз пили чай в Одессе, а в Лондоне так и не удалось попить чаю. Прозвучала эта фраза так, как будто б он спросил: «А не желаете ли сударыня со мною на бал?»
Запах магнолий Леночек не раздражал, наоборот, если пахло цветущими кустами, они втягивали в себя воздух, как заядлые курильщики и наслаждались. И на бал бы они поехали, но не приглашали. Леночки знали, что и не пригласят, да и платья не было подходящего. Невозможно было и представить, что Гоголь ходит с какой-нибудь своей Леночкой по магазинам и лавкам или ювелирным салонам. И зря не ходил: он лучше других знал, какие утонченные были его Леночки.
А наш Гоголь был тощий и нахохленный, как и тот, который умер, когда его желудок прилип к позвоночнику. Но у нашего желудок не успел прилипнуть, наш взял себя в руки и начал бороться за жизнь несмотря ни на что, и стал оживать и приживаться. Несмотря на врачей, которые от него отказались.
Наш тоже писал сказки про всякую нечесть и отдавал их публиковать. За них иногда даже платили. Может быть, сказки и стали тем чудесным лекарством, которое его спасло. Вот и подумайте теперь, что каждому из нас нужно лекарство, какое-нибудь чудесное лекарство, которое удерживает нас в жизни, даже если и на самом ее краю. И во что я еще верю, у каждого свое лекарство, свой волшебный бутылек, который ему вручают при рождении и который мы в течение жизни чаще всего теряем.
Встреча с Леночкой
Леночек Гоголь узнавал издалека. Ему достаточно было подойти и имя спросить, чтоб убедиться, что он не ошибся. И у этой он спросил и убедился. У нашего Гоголя было чутье на Леночек. А с этой, о которой речь, он познакомился за границей. К тому времени он уже набил всевозможные шишки, стучась не в «те» двери, а какие двери были «те», мы теперь этого никогда не узнаем, потому что с язвой не пошутишь.
Вполне возможно, что «те» двери остались «там». Но про двери многие писали и нового про них нечего сказать, дверьми Кафка интересовался и Лев Копелев, последний говорил, что двери открываются медленно. Это означало, что нужно ждать. Но вот сколько? Некоторые ждали по пять лет, живя на чемоданах, в ожидании бесплатного куска сыра, а потом оказывались в ловушке. Про ловушки Кафка писал – а у классиков нужно учиться – бежала мышка (ей тоже кто-то двери приоткрыл) по лабиринту, а путь все сужался, сужался, сужался. А кошка была достаточно умна, чтоб не преследовать, а зачем? – все равно в конце туннеля не свет, а тупик.
Что касается Кафки, то у него некоторые перед дверьми всю жизнь просидели и так и не вошли, но Кафка-то имел ввиду не копелевские двери, а те, которые предназначены каждому по судьбе и только одни. Кафкины двери, думается, остались «там», и некому в них теперь войти.
Ко времени гоголевской язвы, то есть, когда Гоголь встретил Леночку, последнюю тоже изрядно повозили носом по батарее, отчего Леночка хорошо потрепалась, другими словами, досталась она Гоголю в бессознательном состоянии.
Ну, да это несмертельно, мы все немного с потрепанными нервами несмотря на наши тридцать лет. Гоголь Леночку принял и начал ее по-тихоньку оживлять. Разговорами. Эта Леночка была совсем диковатая и как будто не совсем в себе, и все хмурила лоб.
Гоголь понял, что много времени пройдет, пока она вернется в чувство. И тогда же он подумал, надо Леночку немного откормить, надо Леночку на прогулку повести, надо в нее снова вкус к жизни вселить.
А Леночка первое что спросила, она спросила, какие книги Гоголь в жизни читал, а после его ответа продолжила свое размышление вслух:
- Сказки – это твое, это совсем не мое. Я все другое читала. Сказки – это не мое. Особенно когда добро побеждает зло... До этого места я никогда не дочитываю: мне скучно становится.
Леночка читала психологов, которые ковырялись в душах людей и доковыривались до самого дна, потому романы их напоминали рвотный порошок. Леночка хотела еще Гоголю сказать, что она в принцев на серебрянных конях не верит, тем более в алые паруса, все это ядовитая выдумка, и она отравляет жизнь, а ей нужна правда этой жизни... Но Гоголю она ничего тогда не сказала, она с ним большей частью молчала, потому что к тому времени, ко времени ее знакомства с Гоголем, она так наелась правды жизни, что сама стала похожей на рвотный порошок. Поэтому выздоравливающей было прописано не чтение книг, а прогулки по городу.
Прогулки по городу
Первую прогулку Леночка еле выдержала: все хотелось ей куда-нибудь присесть или прилечь. Без сил и без воли. Но Гоголь победил: ведь он был сказочник, он каждый раз вводил Леночку в сказочный город, а не в тот, в котором остальные живут. И Леночка по-тихоньку начала проникаться городом и жизнью, пропитывалась его звуками, голосами и запахами, и воспоминания не хватали больше за руки и не тянули ее в темноту. Белые облака на небе казались мечтами, они уплывали, а не исчезали, уплывая в неведомые страны, звали за собой.
Нагретые за день мощеные площади гудели стариной. Уставшие за день, по вечерам отдавали солнечное тепло назад. Они сидели с Леночкой, кормили голубей, молчали. Они наблюдали за закатом. Солнце по красному небу закатывалось за острые шпили на крышах, обещало назавтра ветренный день.
Другие Леночки
Леночка эта, скажем прямо, была у Гоголя не одна: он был коллекционер со стажем и вкус у него был отменный. Он был гурман не только в еде. А Леночки его были или с изюминкой или на замке. К тем, которые были на замке, он подбирал код, от этого Леночка становилась еще интереснее, потому что изюминку сразу заметишь, хотя и не поймешь, в чем она, а с замком нужно повозиться.
Когда эта гоголевская Леночка на замке приобрела более или менее человеческий вид, - замки тоже медленно открываются – не только двери, - Гоголь показал ей остальных Леночек. На фотографиях.
- Как хорошо, что нас так много, - проговорила Леночка, рассматривая фотографии, - нам нужно всем перезнакомиться и создать клуб. Тогда каждая Леночка будет знать, что она ни одна одинешенька. Здесь - ни одна-одинешенька. – Глаза Леночки в этот момент засияли.
Надо ли говорить, что Леночки были архетипом их праматери Леночки Троянской? – они, конечно, о своей праматери помнили и были не всем доступны. Им прощали их полученную в наследство красоту или шарм, иногда и неверность, но проницательность трудно было простить, а тем более – ум. Не-гоголи чувствовали себя с Леночками, как блоха на кончике иглы, другими словами – неуютно.
Леночка, о которой речь, перезнакомилась по фотографиям с другими Леночками, а потом попросила у Гоголя что-нибудь дать ей почитать. Гоголь принес книгу стихов одной из Леночек, а эта Леночка открыла стихи и забыла про чай. Оторвалась, неловко глотнула зеленого... Она знала, у Гоголя это ритуал: чай, стихи и Леночка на диване. А потом она снова отошла в стихи.
- Да-да, - проговорила она, переворачивая страницу, - конечно же, Сафо. – Можно взять с собой? – спросила она Гоголя.
Леночка вернулась домой под вечер, забралась в постель и продолжила читать стихи своей сестры Леночки.
Сафо
Старшая их сестра Сафо была мудрая, а они были все солнечные.
- Моя сестра и возлюбленная, - проговорила Леночка во сне. И дальше продолжала с ней говорить. А та стояла уже на черной скале в белой тунике, а ветер трепал тунику и непокорные пряди её волос. Сандалия с ее правой ноги уже улетела в море – не захотела ждать. А у Эмпедокла было наоброт: он ушел, а сандалии не захотели за ним последовать. На прощание Сафо повернула к Леночке своё задумчивое лицо...
«Наш Гоголь не любит, когда у Леночек от задумчивости складка на переносице», - хотела сказать Леночка, но промолчала. И в следующий миг ее озарило: «Надо ему сказать, эта складка у нас у всех не от задумчивости, а от нашей сестры Сафо!»
- Почему вы все решили, что я бросилась со скалы, а Эмпедокл – в вулкан? – вдруг строго спросила Сафо, - почему вы наложили на нас грех самоубийства? Нам пришло время вернуться на родину, к отцу, и мы вернулись. Единственный мой грех если и был, - так в поклонении красоте, это она уводила меня от отца. Я не смогла преодолеть моего влечения к красивому, но так я и увлекалась не телом, а душой.
- А что хуже? – вдруг спросила Леночка, - ведь тело-то принадлежит нам, а именно душа – отцу.
- Это поэзия была моей единственной любовью и моим спасением, - продолжала Сафо, - а красота, какой бы властной и оглушающей она ни была, останется лишь орудием моего ремесла...
- Ах! Я понимаю, - воскликнула Леночка.
Сафо смотрела ей прямо в глаза, а Леночка переводила: красота – это любовь земная, а поэзия – любовь небесная.
- Ах! – снова воскликнула Леночка, - и ты тоже несвободна!
- Мы свободны только на родине, у нашего отца, - улыбнулась Сафо, - но тебе не стоит торопиться обратно, твоя жизнь еще не исполнена.
- Ты наша сестра и возлюбленная, - проговорила Леночка очарованно, - сопровождай меня, сопровождай меня по жизни!
Сафо согласно кивнула и стало растворяться в легкое белое облако. Леночка сидела на черной скале, закрыв глаза, и принимала от старшей сестры стихи.
В первый же миг, когда Леночка ощутила себя опять в теле, а не во сне, стихи придавили ее своей тяжестью, она лежала в постели, придавленная ими и растерянная.
- Моя жизнь еще не исполнена, - проговорила вдруг она, и ей ничего не оставалось, как сунуть руку под кровать, достать блокнот с карандашом и записывать, освобождаясь от желанного наследства старшей сестры.
Узнавание Леночки
Леночка решила свои стихи показать Гоголю, догадается ли он, как они Леночке достались? Леночка решила тихо жить, тихо ходить и разговаривать только с Гоголем. Он сопровождал ее теперь по жизни явно, во внешних событиях, а внутренние, ночные были теперь для Сафо.
-Вот бы стать невидимой для людей, - сказала Леночка Гоголю, когда в очередной раз принесла ему написанное. – А ведь это реально. Иногда проходишь мимо людей, чуть не сталкиваешься с ними, а они смотрят сквозь тебя, как будто ты не существуешь. И я знаю, что дело не в людях, а во мне – это я становлюсь необычная, но вот как? – этого я никак не могу понять.
- Вот бы перестать есть, - мечтала Леночка в следующий раз, - ты же слышал, есть люди, которые совсем не едят, много лет не едят и живут. Я хочу стать совсем легкой, - проговорила Леночка и добавила, - и жить станет совсем-совсем легко.
Гоголь не удивлялся ее речам, но немного беспокоился и помогал Леночке сохранять видимость «нормальной» жизни, чтоб другие со стороны не вмешивались и не задавали своих любопытных вопросов. Временами он отправлялся пешком в соседнюю страну, чтоб купить кусок бельгийского сыра, и тем самым побаловать Леночку.
Выздоровление Леночки
Леночка теперь была живой как никогда, как никогда жила напряженно и счастливо, но не снаружи, а как бы внутри. Признаком выздоровления стало ее письмо. «Я ухожу в подполье», - написала она коротко и «кликнула», через секунду на другом конце города Гоголь читал про подполье. Это означало, что Сафо полностью завладела Леночкой. Раньше она транслировала по ночам, а теперь, видимо, и днем.
Леночка сидела целыми днями за столом, в ночной сорочке и нерасчесанная, и еле успевала подтачивать карандаши. В это время совершались террористические акты, падали с неба самолеты, по стране прошла футбольная лихорадка, а Леночка, позабывшая, что нужно хотя бы иногда что-то есть, она еле успевала точить карандаши. Когда она, наконец, вышла на улицу, чтоб отправить Гоголю свой текст, она не знала ни дня недели, ни числа, она знала только, что на дворе приближается осень.
Гоголь заглянул в почтовый ящик, но скорее от любопытства, чем от ожидания, и вытащил оттуда большой конверт, на котором леночкиным почерком было написано его имя, а внутри конверта – рассказ. Гоголь забыл, куда хотел идти, он вошел обратно в квартиру и начал читать. И прочитал рассказ залпом, а потом пошел Леночке «кликнуть» ответ. Он подписывал свои письма одной и той же фразой: «Твой, весь-весь твой».
Леночки и иностранцы
Иностранцам с Леночками не везло, но они все объясняли «русской душой». И такие понятие как Kinder-Kche-Kirche к Леночкам не прививалось. Но иностранцы их терпели, потому что считали, что они хорошей породы – для хорошей постели, - а что у Леночек в голове сидит – только Бог знает, а им знать не дано и неинтересно, потому и разговоров по душам не происходило: души были как бы разных порядков. В момент наибольшей проницательности иномужья жаловались, что Леночки слишком образованные и слишком эмансипированные, чувствовали себя с ними неуютно и начинали ревновать: к друзьям, к прошлому и книжным шкафам... А узнай они о Гоголе!
Временами Леночки уходили от иностранцев и больше не возвращались, перед этим они не устраивали сцен и ничего не объясняли. Покинутый иностранец потом долго болел, но когда оправлялся, начинал снова искать какую-нибудь Леночку, не желая учиться у жизни.
Леночки уходили, потому что и им не везло. Детей Леночки любили, но от иномужей не хотелось. На кухне они привыкли с Гоголем сидеть и гурманить, а что касается церквей и соборов, Леночки появлялись там время от времени, но в качестве туристок. Бога они носили в самих себе и жили с ним в тесном общении.
Часто вспоминался им Гоголь, его язык, закодированный и насмешливый, а как с иностранцами говорить, этого Леночки не знали. У них язык был другой. Язык не сворачивал, не колесил, а шел по проторенной дороге, как паровоз. И как было Леночке жить, чтоб не казаться заумной и умной не быть, а все время милой и приятной и все время улыбаться, как кукла на ярмарке?
«Как пройти по золотой середине, чтоб ничего не испортить и не сделать никого несчастным?» – спрашивала себя Леночка.
Надо сказать, что «золотая середина» - это была не Леночкина стезя. Леночкам на могилы поставят маятники. Да и не было никакой «золотой» середины, а была золотая клетка. А золотая клетка – это Леночкам медленная, но верная смерть.
Уход Леночки
«Нет, мы не будем открывать этот ящик Пандоры, - проговорила Леночка, сворачивая распечатанное гоголевское письмо и убирая его в шкатулку, - иначе костей потом не соберешь... особенно Гоголь не соберет – такой хрупкий и ранимый – большой ребенок», - продолжала Леночка вслух. Он написал ей в письме «весь-весь твой».
«Конечно, весь, - проговорила дальше Леночка, - весь-весь. Но почему не написал «навсегда»? – продолжала вслух рассуждать Леночка, - ну да, разве можно раскидываться такими словами!»
Кроме того, Леночка знала, что некоторые люди «навсегда» не употребляют.
«Мы не будем открывать этот ящик Пандоры», - снова проговорила она.
- Соглашайся быть моим кузеном, - сказала Леночка, когда в очередной раз принесла Гоголю написанное. А он давал ей свое почитать, и так они менялись.
- Почему кузеном? – спросил Гоголь, - почему кузеном?
В этом переспрашивании послышалось Леночке какое-то неожиданное сопротивление.
-Потому, что кузен – это родственник, - терпеливо объясняла Леночка, - понимаешь, род-ствен-ник, а родственники, - продолжала она дальше, - какие бы они ни были, всегда с нами, они никуда не убегут и от них никуда не денешься.
- Соглашайся! – проговорила снова Леночка, но Гоголь, который был всегда мягким и уступчивым, не согласился.
- Ну, хорошо, - проговорила Леночка, - ну, хорошо, - продолжала она, шагая из стороны в сторону перед Гоголем. – Спрашивается, как я могу себя кому-то отдать, если я себе не принадлежу? Как? – спросила она Гоголя, - и ведь моя жизнь еще не исполнена, - добавила она.
Но Гоголь не знал ответа и промолчал, а Леночка ушла.
«Вечная дружба – разве это не подарок судьбы? Сколько таких подарков мы получаем в течение жизни, подумай. Не отказывайся от подарков, иначе перестанут предлагать. Не я – предлагать, а они», - написала ему Леночка в письме, а потом ушла в запой. Леночка тогда не подумала, что слово «вечная» некоторые люди тоже не употребляют. Что она точно знала, - после нее будут другие Леночки, ведь они у Гоголя не убывали, а только прибывали.
А запивалась она своими рвотными порошками, от которых ее пытался отучить Гоголь. И от других вредных книг пытался отучить.
Анечка Фридман
А Анечка Фридман, помню, сказала как-то: «Я хочу выйти замуж за человека, у которого большая библиотека». Да, так и сказала, она ведь была не Леночка.
И прозвучавшее «за человека» как-то настораживало. А почему не за мужчину? – Да потому, что выйти она на самом деле хотела за библиотеку.
Библиотеке не нужно было варить суп, стирать носки и идти с ней в постель. Когда болит голова. А голова почему-то именно к вечеру начинала болеть.
Стареющие замужние Фридманши не читали больше книг, а только глянцевые журналы, и занимались лакировкой и без того холеных ногтей. Иногда они приносили пользу, - когда становились любовницами и меценатками молодых поэтов.
Все Леночки
А Леночки сами составляли себе библиотеки и потому оставались одни-одинешеньки. Они писательствовали и издавались, учили языки и сидели на чемоданах, а порой застревали между двумя странами. Или меж Гоголем и не-Гоголем. И думали порою с тоской, заглядывая в гоголевские карие глаза: «Гоголь, ты – вечный юноша, и никогда - муж». И тогда тоска поднималась к Леночкиному горлу и снова опускалась в сердце, - тоске-то все равно, где жить.
И потому время от времени Леночки выходили замуж и Гоголь их отпускал, одну отпустил в Лондон, другую в Нью-Йорк, а третью в Дублин. Те, кому Леночки доставались, не догадывались, что это за подарок, - избалованные Гоголем девочки. Они б на Гоголя страшно рассердились, если б узнали, что именно он перепортил им Леночек.
Это с Гоголем они могли по ночам беседовать по-человечески - без всякой внутренней цензуры, а с не-Гоголями Леночки не знали о чем говорить. А Гоголь знал, какие у него талантливые девочки, он один их понимал и продолжал любить, сохраняя с ними невидимые нити. Зная это, Леночки время от времени выходили ночью на балкон и смотрели в звездное небо цвета индиго, дергая за эти ниточки, и в этот момент в уставшем гоголевском сердце начинала звучать небесная мелодия. Чудесное лекарство.